- Хочешь денег?
Что это за вопрос, когда середина восьмидесятых на дворе, да и вообще…
- Что за вопрос…
Приятель вкратце обрисовал ситуацию по телефону. Надо забрать машину с таможни в Щербенке, помочь её перегнать в гараж или не в гараж, а к дому, короче, куда попросит клиент - туда, куда скажет Пурыгин. Лёня Пурыгин - чумовой, избалованный неожиданным вниманием после первого московского Sotheby's, а соответственно, и немалыми доходами, художник, прибыл на этот раз из Америки. Машина же его приехала из Финляндии, в контейнере.
Открываем контейнер после всякой бумажной беготни и видим: ничего. Дальний свет фар лупит нам прямо в глаза, но уже не так сильно лупит, а более по привычке. Всё время, пока машина ехала от финнов, фары у неё светились, чья тут вина не трудно догадаться. В результате завести универсал, красавицу серо-голубую Camry, не удаётся – сел аккумулятор. Моя тачка недалеко, приношу батарею и заводим. Заводим легко и приятно, просто не любит умная электроника недостаток электричества, с удовольствием выезжаем за ограду таможни. За своими колёсами мне придётся вернуться на такси. Веду тойоту с опаской – никогда на таких тачках не ездил, а Лёня спокоен как танк в художественном фильме – едет себе и едет. Гусеницами не лязгает, а рассказывает.
- У них там, жидов американских, магазинчик есть приятный, на Брайтоне. Любые документы продаются. Я купил права, смотри, - Лёня показывает права.
Права как права, только фотография кривая, но это ничего. С таким лицом как у Лёни, ничего не страшно – никакая фотография. Маленькие, подслеповатые глазки, рыжая борода клочками, неясно выраженные брови, высокий лоб, напоминающий главный биологический аппарат любого мыслителя-диссидента, но в целом – ничего особенного, не считая дорогущих золотых очков, правда, это уже не природное, а благоприобретённое достояние made in USA.
Лёня снимает чудо оптики и протирает грязным носовым платком, оставляя на стёклах масляные разводы, отчётливо пахнущие льном или коноплёй, чем-то художественным, не очень-то я в этом разбираюсь. Однако вижу, что через такие очки уже смотреть нельзя – лучше совсем их снять. Лёня удивлённо глядит на помутневшие окуляры и убирает очки в карман кожаной куртки – решение правильное.
Машину ставим не в гараже, оказывается, что никакого гаража у человека мира в Москве нет, бросаем тачку у дома. Долго возвращаемся к подъезду Лёни, поскольку поставили тачку под окнами, а дом вполне современный, то есть страшно неудобный. Поблизости нет даже арки, сокращающей путь.
- Порядок, - говорит Лёня, - машина под присмотром.
Его совершенно не волнует, что случись что-либо, придётся принимать охранные меры прямо с балкона третьего этажа – добежать вокруг дома до вандалов или грабителей с дубинкой вовремя не получится, больно далеко.
Пьём чай, на картины, прислонённые ко всем подряд стенам, не смотрим. Да и на кухне нет ни одной, а жаль – кухня ещё пустовата, кроме двух табуреток и плиты ничего в ней нет. Квартира маленькая, кооперативная, расположена удобно, но больно шумно – под горой из окон видна забитая потоком машин трасса. Крылатские холмы, одним словом.
Утром от Лёни звонок.
- Лёха, приезжай срочно – украли крышку бензобака. - Спросонья не очень понимаю, как такое удалось ведь лючок открывается рычажком изнутри, а главное, на кой чёрт понадобилась эта крышка, но разбираться некогда – еду зарабатывать халявные деньги за мелкие услуги.
Кунцево. Место своеобразное, весьма. Техцентров в Москве для иномарок было в то время едва ли не два, один из них Кунцево. Весь автомобильный и автовладетельный цвет Москвы собирался именно здесь. Мало у кого «из простых» были тогда Вольво, Мерседес или Тойота.
Ребята работали в центре не менее замечательные, до сих пор помню всех по именам. Мастера они были отменные, в чём с помощью Лёни, нам предстояло очень скоро убедиться.
- Алан, как мне встать? Погоди, не лечи меня ещё, скажи, как встать? – за стойкой вертелась хорошенькая приёмщица Оленька. Она поправляла без конца свою причёску и требовала к себе повышенного внимания, которого и так, на наш взгляд, было уже более чем достаточно.
- Оля, не вертись, тебе уже должно быть жарко, тепло чувствуешь? – Оля густо покраснела, делая жест, скромно прикрывающий ничем, кроме массивного золотого кулона, не прикрываемое глубокое декольте.
Чумак рад произведённым эффектом и продолжает делать пассы, ему торопиться некуда, ведь его Голубая птица, покалеченная неумелой заменой свечей, где-то на Камчатке, теперь в надёжных руках Миши, который нарезал новую резьбу на запрессованные в блок цилиндров втулки.
- Если Миша скажет, что гарантию не даёт, поеду опять читать лекцию и заряжать мозги, куда-нибудь подальше, - Чумак смотрит на машину сквозь внутреннее окно антресоли, откуда хорошо просматривается цех. Его белая, праворульная красавица распахнула свой капот, будто это и правда клюв хищной птицы, а огромные, далеко вперёд вынесенные зеркала, круглые птичьи глазищи.
Оленька – приёмщица - всем присутствующим раздаёт индийский растворимый кофе, собственноручно заваренный и растёртый предварительно с сахаром на донышке чашечки якобы для создания пенки. При этом она тихонечко верещит музыкальным колокольчиком своего голоса, будто Чумак забыл закрыть дверь в Голубой птице или превысил скорость в сто десять километров в час. Да, это не техцентр – это оазис культуры обслуживания самой поздней стадии упадка социализма.
Вдруг Лёня сильно бледнеет. Ему явно нехорошо, он мечется по комнате и примеривается спрятаться за телевизором Grundig, который хотя и большой, особенно по тем временам, но всё же не в состоянии скрыть его высокую, костистую фигуру. На мой немой вопрос Лёня отвечает:
- Бондарчук, будь он неладен, не хочу с ним встречаться, - Лёня явно сконфужен.
- Да, что тебе до него? Заберёт свою тачку, да отвалит, детей с ним не крестить.
- Серёга сейчас пристанет ко мне с деньгами, то есть с возвратом картины. Он без жены купил у меня одну, повесил в передней, а Ирка, как приехала с дачи, так закатила скандал…
Лёня выглядит опечаленным, но, слава Богу, Бондарчук старший быстро сваливает, не поднявшись из рабочей зоны наверх.
- Одни мотавильники…
- Что, Лёня?
- Да на картинах у меня одни кровавые гандоны… Себя уже не исправишь, да и клиентура на члены сформировалась, жаль с ней расставаться. Но тоже хороши, - не уточняю, кого имел в виду Лёня, - строят из себя, будто никогда хрен не видали.
… Стоим около поворота в лесное хозяйство на киевском шоссе. Лёня не доехал до своего родового поместья, – убогого дачного домика времён холодной войны под Нарофоминском, - совсем немного.
- Вот тут я искупался, ласточка моя японская искупалась, - Лёня широко разводит руками, будто это Шишкин примеривается к созданию академического изображения своего грунтового дорожного полотна с одинокой сосной.
После его невнятных объяснений понимаю: мои уроки вождения не прошли даром, всё-таки до этого места Лёня добрался самостоятельно, но благоразумные рекомендации соблюдал плохо или совсем не соблюдал. «Лёня, каждый дурак умеет давить на газ, ты научись сначала ездить медленно. На первых порах въехать во двор много труднее, чем гнать по трассе, вот и старайся - учись маневрировать», - так я напутствовал Лёню.
На счёт мысленной критики манёвра я был не прав. Лёня проделал его виртуозно, о чём свидетельствовал аккуратно срезанный трёхдюймовый остаток трубы на обочине. Не уверен, что я бы так сумел после десяти лет водительского стажа. Около поворота ранее, до проезда мимо Лёни, существовал огромный плакат «Берегите лес» с изображённой на нём группой лосей, бредущих на водопой. Плакат крепился на двух железобетонных тумбах – вон они ещё сохранились - и был таким огромным, что потребовалась подпорка посередине из упомянутой трубы. Этой подпорки больше не существовало, на скорости сто шестьдесят километров в час, если верить Лёне, он уничтожил её, словно ножницами срезав бампером.
- Вот они, гады рогатые, меня и подвели, - Лёня опять разводит руками, - это же надо, так паршиво изобразить шикарных животных! Хорошо, что стояли они над болтом, - Лёня показывает на небольшое болотце.
- Сижу в полной темноте, вдруг, хлобыстнет по крыше что-то! Тут я испугался, - я искренне позавидовал Лёниному хладнокровию. Я бы испугался, когда пролетал посередине бетонных тумб под плакатом или когда летел метров пятнадцать по воздуху, а он сделал это только в болоте, - дверцу открываю, когда отдышался и, конечно, зря открыл – залило новые ботинки и вообще, кругом велюр…
Лёня долго рассказывал, в каком магазине на Елисейских полях он покупал штиблеты, дорогие его сердцу. Я слушал его и жалел тойоту, которая теперь ремонтировалась в техцентре, терпеливо ожидая из той же Финляндии, откуда и прибыла, новый бампер и радиатор. Странно, но ничего в ней более не пострадало, кроме появившейся небольшой вмятины на крыше от того самого удара, напугавшего храброго Лёню. Кусок срезанной подпорки из трубы догнал Лёню в болоте.
… Провожаю Лёню в Шереметьево. Обычные разговоры, обычные проводы. Едет в Америку вся его небольшая, но дружная семья: Танька - жена, Машка - дочка. Лёня получил огромный заказ на бронзовые скульптуры. Теперь он едет изготавливать формы и везёт с собой деревянные модели. Кстати, о деревяшках или, как их назвали поражённые увиденным таможенники, о «дровах». Тот, кто незнаком с современным художественным идеалом, а таковым вполне являлись все Лёнины работы, не поймёт и не оценит его труды, ошибочно веря своим глазам, при полном отсутствии наработанного отвращением вкуса.
Карлики и ведьмы, с ярко выраженной половой принадлежностью, волхвы с бородами, цари и витязи с копьями в форме фаллосов и многое, многое другое, расположились рядом с проходом в иной свободный мир, начинавшийся уже за этой таможенной преградой перед непосредственным пересечением границы СССР. Вопрос о художественной ценности скульптур у таможни не стоял, они скорее заботились, влезая не в своё дело, разумеется, о безопасности полётов, поэтому пригласили на пост представителя «Аэрофлота».
Мужчина в фирменной фуражке, едва не упав в обморок, строго-настрого груз брать с собой в самолёт запретил. Он гордо игнорировал предложения Лёни за всё заплатить, даже с переплатой. Особенно представителю не понравились торчащие во все стороны над скульптурными пеньками деревянные штыри, заменявшие всей этой нечестии то ли нимбы святых, то ли обычные лохмы, забыл о предназначении шпеньков узнать у Лёни. С непрерывающимся скандалом, который умел при желании создавать Лёня, всё семейство, наконец, удалилось за границу и ….
Это был последний раз, когда я видел Лёню в живых. Он очень быстро умер в Америке. Пожил он там вволю лишь три-четыре года, точно сказать не могу. О последних событиях в его жизни знаю немного. Пурыгин купил огромную квартиру, где-то в центре Нью-Йорка. Развязался с кабальными обязательствами перед галерейщиком Нахамкиным, вёл переговоры о покупке особняка на каком-то престижном островке, а потом умер. Даже не знаю, от какой болезни. Нас связывал только его автомобиль, в который я влюблён до сих пор. Какая у него судьба я тоже не знаю. Отдал ключи какому-то типу, по поручению Лёни и всё.
Через много лет после смерти Лёни, до меня дошли слухи о его жене Таньке. Она, оказывается, тоже вскоре после Лёни умерла от нежданной болезни, а Машка, их дочка, сначала жила у каких-то родственников, успевших получить права на распоряжение доходами от оставшихся в Америке произведений, но когда доходы поступать перестали, ребёнка сдали в приют.
Я иногда открываю альбом, изданный тем самым Нахамкиным, заставлявшим работать Лёню днём и ночью за десять тысяч долларов в месяц. Кому-то это покажется совсем неплохим наваром, но уже тогда небольшие картинки Лёни продавались в Нью-Йорке по пятнадцать тысяч. Смотрю на картины, думаю о Лёне. В середине альбома всегда нахожу его визитную карточку, белую, чистую карточку, на которой строгим шрифтом выведено: Лёня Пурыгин Гениальный. При этом вспоминаю почему-то всегда одно и тоже: мокрые вафельные полотенца. Лёня говорил мне как-то, что всегда о них думает, когда смотрит на чистый бело-серый холст – его лупили ими санитары в психушке, куда его сунули за тунеядство и выписали, когда он по-настоящему сошёл с ума.
Он сошёл с ума или мы все ненормальные…. Никак этого не пойму.