Всегда имел интерес к языкам и народному творчеству. Доступ же к ним имел в очень малой их части, но самой популярной. А что доступно было мальчишке из глухой Рязанской деревни на границе с Мордовским лесом?
Гармошка как музыкальный инструмент, гитара еще. Кружков не было, этот сервис был только при крупных школах, в больших населенных пунктах. Просветительская роль была у радио, которое было не в каждом доме. В крупных селах было проводное радио, в маленьких деревнях батарейный радиоприемник зачастую приходился один на весь населенный пункт, а то и ни одного. Да и хлопотные они были в обслуживании. Комплект батарей, которого с трудом хватало на год, стоил девять рублей при зарплате в тридцать. Вот отец и изощрялся, крутя в батарейках дырки и подливая квас для продления срока службы.
Вот и все источники музыкального образования.
А к музыке, к гармони тянуло. Хотелось чем-то выделяться из общей массы, повоображать перед девчонками. Да бодливой корове бог рог не дает. Музыкального слуха в моих генах совершенно не было, но обделен я был не до конца. Мама у меня была музыкальной, отцу же медведь на ухо наступил. Но в молодости он играл на балалайке и его талант был востребован. Все познается в сравнении, сравню и я себя. С Ельциным. Великий Ельцин, не имея слуха, судя по телевизионным показам, отлично играл на ложках. Оказывается, чувство ритма у него было отличное. Вот это меня с ним и роднило. Ельцин, конечно, о своем родственнике по духу и не догадывался, но на гармони я играть научился. На ней ритм задавала басовая сторона, а на голосовой надо было вписаться в доминанту, заданную басами. Вот так все просто.
Играл самое популярное, востребованное. Вальс, русскую, барыню, страдания. В саду, насилуя инструмент. В клубе, когда стоящие гармонисты начинали разводить девок по интересам, и наступало время, когда всей остальной честной компании некуда было выплеснуть излишек недовостребованной энергии. Тогда и звучало:
- Мишка, сыграй.
А Мишка и рад стараться.
Играл на свадьбах, благо родни было много, а в бытность комсомольской юности было много друзей, торжество которых обойти было невозможно. Штатный гармонист или баянист, бывало, после второго-пятого перепляса и очередного перекуса засыпал в первом комфортном для этого случая месте. Тогда вновь звучало:
Мишка, играй.
Мишка старался. Не ради корысти, ради интереса. Свадьбы были длинные, до трех полных дней, а организм молодой, не изношенный. Левая рука от кисти до локтя опухала.
Великим музыкантом я не стал, но на свадьбах хмельные женщины под мою игру плясали с огромным удовольствием. Им была не просто игра нужна, им подтряхнуть надо было всей гармонью, под всю их стать и всю их грудь играющую. Раздробить в пляске надо было под гармонный перебор. Вот это мне удавалось.
А дальше были частушки. Это было искусство своего рода. Любовные, лиричные, политизированные, похабные… . Из похабной частушки специалист своего дела всегда мог сделать достаточно наперченный и вполне цензурный вариант. В любой частушке всегда есть смысл и доля похабщины уже дело культуры исполнителя.
Частушки были районированы, в каждой местности исполнялись свои варианты. После массового исхода сельского населения в город 60-70 лет все перемешалось, во всей огромной России все это наследие стало общим. И каждый эксклюзивный экземпляр на вес золота. Вспоминается бабка с дедом Феофановы, у которых я квартировал, учась в школе, на Раковке. Бабка Аксинья и исполнила частушку, которой уже в то время было не меньше ста лет.
Солдат служивой
У меня с пружиной
У тебя стальной
Пойдем со мной.
Ударение везде на последнем слоге.
Бабка с простоты своей спела ее ребенку, а он задумался над ней на всю жизнь. О глубоком внутреннем житейском смысле, о культуре народной, своего рода классичности. Мат в наших краях не культивировался, считался более чем дурным, тоном. И вот то, что в других местах могло быть опошлено до крайности, здесь приобрело и совместило в себе красоту, юмор, задор, шалость.
В 70-х годах молодой Валерий Золотухин играл абитуриента, приехавшего из сибирской провинции поступать в театральное училище, и спел частушку, наповал сразившую приемную комиссию:
-Хулиган, я хулиган
Хулиган я временный
Говорят в одной деревне
Есть мужик беременный.
И вот гощу я в деревне у родителей и напеваю первую строчку:
-Хулиган я хулиган я…
И не допеваю при родителях. Воспитаны так были, что не только бранное слово сказать, но двусмысленностей стеснялись перед старшими.
Мать же уловила что-то в моих напевах и пытает меня:
-Миш, ты что поешь то?
-да так, мам…
-да нет, не так. Хулиган, что ли?
-хулиган.
-а как ты поешь?
Спел полностью, а мама в ответ:
-да не так. Вот как надо:
Хулиган я, хулиган я
Хулиган я временный
Отец умер, мать в колхозе
А старик беременный.
И сразу проявилась безысходность колхозной жизни тех лет. Нет основного кормильца в семье, умер отец. В колхозе трудодни, а что на них достанется в конце года, никому не известно. Редко в каком колхозе что доставалось. От старого человека помощи в хозяйстве тоже никакой, балласт, лишний по сути дела рот. От беременной женщины толка больше. И от бессилия появилась прозвучавшая бесшабашность. Не бандитом стал, не вором, а хулиганом. Безотцовщина, одним словом.
Здесь звучит и жизнь, и политика, и что-то большее. Ясно все, а посадить не за что.
А вот пример чистой политики.
Как хороший, но достаточно подвижный ученик, сидел я всегда под контролем, на первой парте. Вдруг сзади падает мне записка. Читаю:
-Ленин встал, взмахнул руками,
Что же делать с дураками?
Ну я автоматически, в силу избытка энергии, перебросил записку на учительский стол. Молодая училка Евгения Ивановна, побелев вся, устроила разборку. Мое дело было правое, почем купил, за то и продал. Да и не понял я причины такой бурной реакции. Не видя в содеянном никакого криминала, рассказал матери. Она же устроила мне настоящий допрос:
-это я тебе, наверное, сказала. Зачем ты это сделал?
-не делал я ничего, подкинули мне.
После разборки мать прочитала мне полный текст частушки:
-Вставай Ленин, вставай пес,
Записались мы в колхоз.
Ленин встал, взмахнул руками:
Что же делать с дураками?
И тут же другую напела мне:
-Сидит Сталин на лугу
Грызет говяжию ногу.
Какая же гадина
Советская говядина.
Размышлял я над этими частушками много лет. Они и сейчас загадочны. В крови нашей был прирожденный страх, что подобные вещи запретны, нельзя вслух их произносить, в мыслях даже нельзя. А ведь в страшные 30-е слагали эти частушки, и пели, и до нашего времени донесли.
Более позднее военное время не несло в себе подобной политичности, но отозвалось и запомнилось в народе:
-Мою милку ранили
На горе в Германии
Вместо пули «штык» воткнули
И в санбат отправили.
Для веселой компании достаточно остроумная частушка, беззлобная в исполнении. Скрывается за нею целый пласт фронтовой военной жизни, где была как любовь, так и неизбежность. Приходили женщины с фронта как с орденами и медалями, так и с детьми в подоле. Я никогда не слышал, что бы злословили на эту тему. Какое-то возвышенное понимание поступка звучало в разговорах.
О военных частушках много можно рассказать. Шли на войну с горем, плачем. Но звучала и бравада:
-Ох, ты милая моя
Начинается война
На войну меня возьмут
А ты останешься одна.
Бравировали, наверное, для того, чтобы облегчить расставание. И вот состояние души жен, оставшихся дома:
-на фронт милого забрали
Милый будет на войне
Он запел, а я заплакала
Каково же было мне.
Второй вариант концовки, не менее выразительный:
-Он пошел, запел, заплакал
Каково же было мне.
Эту частушку речитативом, без надрывности, исполнить невозможно. Мотив здесь не плясовой, не страдания, но тоскливый, тягуче распевный.
У нас в семье мама передала частушку, держащую за собой семейную трагедию. На Васяевке жил один из Лалуевых, дальних родственников, вернувшийся из Средней Азии, где воевал с басмачами. От войны у него остался пистолет. Что за трагедия душевная случилась у него, уже никто не вспомнит. Но ходил он по деревне до поздней ночи, распевая:
-На белом листе бумаги
Растекалась черна кровь
Так в двенадцать часов ночи
У нас кончилась любовь.
И застрелился.
С потеплением в стране появились частушки политизированные, острые, которые петь уже не боялись. Тем не менее, они иногда стали своего рода пословицами:
-Берия, Берия
Вышел из доверия
А товарищ Маленков
Надавал ему пинков.
Дожил народ до того, что власть можно ругать безнаказанно, и отложил в своей памяти стих почти на семьдесят лет. А сколько еще проживет?
Хрущевская оттепель внесла элементы. Идеология крепка, но когда что-то нельзя, но очень хочется, значит чуть-чуть можно. И запели:
-Председатель на машине
Бригадир на лошади
А колхозничек с мешком
Затютюривал пешком.
-С председателем спала,
С бригадиром я спала,
Счетовод такая ять
С ним тоже надо переспать.
Запел народ новые мотивы. Раскрепостился. За колоски сажать давно перестали. Можно стало не только украсть, но и безбоязненно заявить об этом.
Очень образна частушка, отражавшая не только колхозный строй, но и пустую говорильню Советской власти, неизбежно сопровождавшую ее великие дела:
- Бабка Маланья
Пришла на собранье
Руки-ноги подняла
Ни шута не поняла.
Когда еще перестройкой не пахло, смотрели мы в семье телевизор. Шла передача о народном творчестве, где прозвучала частушка:
-Шолды-елды две щеколды
Дай мне боже две елды
Я б тоды шолды-елды
Не работал не колды.
Я на подобные вещи цепкий, смысл схватил, но не верю ушам своим. Не может звучать подобное по центральному телевидению!!! Спрашиваю у жены:
-ты поняла чего-нибудь?
-да нет…
Повторяю текст:
-так?
-да так…
Стал петь в кампаниях, успех безоговорочный.
Те, на мой взгляд, жемчужины, о которых я поведал, дороги мне тем, что родились они не просто в глубине души народной, они выжили в то время, когда за них можно было не просто пострадать, а сгинуть бесследно. Когда появилась свобода, появилось много остроумного, едкого, складного. Но не все притягивает меня. Легко пинать свергнутые ценности и глумиться затем над повергнутым. Но сколько мужества надо было иметь в 30-е, чтобы спеть о сталинской колхозной говядине? Надо учесть, что пели не кулаки и не подкулачники. Слагали и пели простые люди.
Про мой первый личный опыт исполнения частушек мне рассказывала мама. Ждали мы в гости из Крутого Хрящевых на Покров день, я вышел встречать их, распевая при этом на мотив страданий:
-Она моя всех повыше
Достает башкой до крыши…
Вспоминали родители и вторую, семейную, на тот же напев:
-Идет дождик, с крыши капет
Идет Васька косолапит.
У отца походка была вразвалку, в меру косолапая.
Умилению родителей не было предела. Процесс пошел. Вырос я, возмужал, но похулиганить с частушками в обществе всегда любил. Да и получалось у меня это. Память молодая была, практика насыщенная. Был период, когда меня не перепевали по количеству исполненного. Сценой для состязаний служили свадьбы. Таланты и не таланты, разогретые и раззадоренные хмелем, экстазом общего веселья выходили в круг и плясали до исступления. Иногда до пены изо рта. На этом фоне удачно вставленная скороговорка всегда имела успех:
-На горе стоит береза
Туда сюда гнутая
По глазам тебя я вижу
Что ты стебанутая.
Реакция зависела от интеллекта партнера. Были случаи, что доходило до драки. Однажды на одной из свадеб на второй день пришли ряженые домохозяйки со двора. Накрыли им стол за здоровье молодых, завеселели девочки и пошли в пляс. Баянист был знаток своего дела. В какой-то удобный момент он вступил в диалог речитативом своего сочного баритона:
-Ох ты моя милая
Ты моя хорошая…
Растаяли женщины от начинающегося комплимента, ждут приятного:
-Есть у нас в колхозе лошадь
На тебя похожая.
Взрыв хохота, возмущения и обиды сквозь маски ряженых лиц, что в свою очередь усиливает смех. А баянист отвечает тем временем на очередной неуклюжий выпад в свой адрес:
-Да говорила мне жена
Что я ее калека.
Я же вынул из штанов
Убил человека.
Диалог закончен, капитуляция безоговорочная.
Рассказывать на тему того, что я видел и пережил в жизни, как и мое поколение, можно до бесконечности, как и о народном творчестве, что я делаю. Я не исследователь, не исскуствовед, не претендую на однозначность суждений.
Задается сам собою вопрос: почему я делаю то, что делаю?
И вспоминаю свадьбу моей внучатой племянницы в Москве лет пять назад. Хорошая и веселая свадьба была. Встретили молодых, сели за стол, сказали все положенное.
Одно не удалось. Гармошку найти. А с каким удивлением и недоумением смотрели на нас москвичи, когда мы, рязанские, на другой день вышли на улицу ряжеными!!! Лет через десять-пятнадцать это недоумение будет и в Рязани…
Поколение уходит.