Глава 31. Крутолапов, Тузиков
И вот однажды на кафедру к Крутолапову пришел весьма солидный господин, в пиджаке, конечно, двубортном, с адмиральскими золотыми пуговицами, украшенными гербами, вероятно, принадлежащего господину фамильного замка.
Подобных посетителей у него ещё не было.
Пусть читатель не думает, что Кондратий Варфоломеевич, уткнувшись в свои исследования, совсем уж, не знал жизни. Очень даже в ней разбирался. И, если сам не носил платьев от Кардена, то только потому, что ему это было безразлично. Но он весьма успешно отличал эту одежку от одежки фабрики типа “Большевичка”.
По его оценке господин со своим нарядом, перстнем, часами и прочими мелочами тянул тысяч на тридцать долларов США. Таких зелененьких, американских рублей. К тому времени Кондратий Варфоломеевич уже поездил и кое-что повидал. Он понимал, что такой господин, просто так вырядившись, не придет. Господин, конечно же, хотел произвести впечатление очень приличного человека.
И надо сказать, в этом деле преуспел.
В наряде, прическе его все было тщательно продумано, и даже улыбка на его лице была умело поставлена квалифицированным режиссером.
Нет, вообще-то, улыбка у него была вполне естественная, и довольно обаятельная, и совсем даже не искусственная, деланная, какой улыбаются молодые девушки с блудливыми глазками перед камерой провинциального фотографа.
Отнюдь. Господин не делал ухмылку и не раскрывал рот широко. Он его раскрывал ровно настолько, чтобы был виден клычок, украшенный изящненьким бриллиантиком, искусно вмонтированным ему в рот умельцем весьма высокого ранга.
- Тузиков Афанасий Ефремович, - отрекомендовался посетитель, - а Вы, конечно, академик Кондратий Варфоломеевич Крутолапов? Именно таким я Вас себе и представлял.
Кондратий Варфоломеевич промолчал и пытливо оглядел гостя.
- В чём собственно дело? – выдержав, по его мнению, достаточную паузу, спросил хозяин кабинета.
- Дело…- несколько неуверенно начал Тузиков, - весьма даже необычное. Видите ли, Кондратий Варфоломеевич,… увлекся я одной идеей. Но эта идея для людей…, скажем так: для людей не лишенных здравого смысла, скорее всего, не представляет никакого интереса. Некоторые данные, которыми я располагаю, дают мне основания предполагать, что здравого смысла, в утилитарном понимании этого словосочетания, и Вы лишены…, поэтому я здесь.
- Любопытно, - лениво произнес Крутолапов. Но за этим показушным безразличием скрывалась тревожащая нервы надежда.
Крутолапов чувствовал, что перед ним тот, кого он ждал. Вестник продолжения его работы. Он вычислил, что такой человек должен был прийти к нему. Но Кондратий Варфоломеевич боялся «сглазу». Ему очень не хотелось ошибиться и, как можно безразличнее, академик продолжил:
- А Вы сами, - взглянув на врученную ему визитную карточку, - Афанасий Ефремович, этого смысла лишены?
- Скорее всего, да.
- Давайте Вашу идею.
Тузиков задумался. Сама нерешительность была написана у него на лбу.
- Давайте, давайте, - поторапливал его академик.
И Афанасий, как в омут бросился.
- Очень не хочется выглядеть идиотом, - и, немного помявшись, продолжил. - Вы реинкарнацией занимаетесь?
Крутолапов молчал. Пытливо глядел на Афанасия.
- Один человек, выпускник МГУ, порекомендовал мне обратиться к Вам.
- Кто этот человек?
- Я не могу Вам этого сказать…- на попытку Крутолапова что-либо произнести возражающее, Тузиков продолжил. – Нет, нет. Это не секрет. Я, просто, даже имени этого человека не знаю. В одном специальном учреждении он был библиотекарем. Обратив внимание на то, что мой интерес явно проглядывается в этом направлении, он и порекомендовал обратиться к Вам.
-Ну, и что же Вы хотите?- не ответив на вопрос, продолжал спрашивать Крутолапов.
Афанасий же расценил это как косвенное подтверждение того, что за Крутолаповым что-то такое водится.
- Я не ожидаю получения денежных доходов от исследования этого загадочного явления. Но если разработка данной тематики, всего-навсего, более широко откроет глаза человечеству на мир, то я готов вложить в это дело деньги….
- Всего-навсего…? Поверьте, молодой человек, извините…, Афанасий Ефремович, - ещё раз заглянув в полученную от Тузикова визитную карточку, задумчиво произнес Крутолапов, - Это не так уж и мало. Правда, как Вы справедливо заметили, денег это не принесёт. Но с Вашей стороны такой шаг можно без лицемерия назвать подвигом во имя Человечества.
Тузиков, ожидавший чего угодно, но только не такой лестной оценки своего предприятия, по инерции продолжил заготовленную речь
- Кондратий Варфоломеевич, Вы для меня очень большой авторитет, и Ваше решение, если оно будет отрицательным, может оказаться невыгодным для нас обоих….
- А на что, собственно говоря, Вы ждёте ответ? - Торопил Тузикова Крутолапов не в силах сдержать азарта, как чуткая борзая, чувствуя, что это её добыча. - Ответ может быть только на какое-то предложение. Вами была выражена готовность финансирования разработки темы реинкарнации. А предложения ещё не было. Поэтому ни отрицательного не положительного ответа быть ещё и не может.
Тузиков приостановился. Он был озадачен своим проколом. Конечно же, он должен был сделать конкретное предложение Крутолапову.
- Допустить такую оплошность. Председатель сельпо и не более, - мысленно выругал себя Тузиков.
Безусловно, Крутолапов не мог пропустить такой оплошности. Вроде бы, на первый взгляд, всё ясно: Крутолапов исследует реинкарнацию, Тузиков собирается финансировать эти исследования. И обращение Тузикова к Крутолапову, казалось бы, естественным образом, подразумевает, что работы будут финансироваться, если их будет проводить Крутолапов.
Но Тузиков такой расклад ещё не предложил Крутолапову. Это осталось, как бы, за кадром. А потому Крутолапов, для которого строгость являлась профессиональным инструментом, ждал. Ждал, когда же предложение будет сформулировано с предельной ясностью, дающей возможность его однозначного толкования. И ждал и торопил тот момент, когда конкретное слово будет сказано. Только в этом случае, он считал возможным вести дальнейшие переговоры.
- Кондратий Варфоломеевич! Я приношу Вам свои извинения за некоторую несобранность. Моя ежедневная деятельность связана с прозаичными делами. И, поверьте, у меня отработаны схемы ведения переговоров…. Впрочем, я не об этом….
Тузиков впервые за многие годы был смущен. Неординарность обстоятельств, при которых он находился (право же, какую-то чушь предлагает серьёзному человеку) выбивала его из привычного равновесия. Ведь, идиотская ситуация!
- Не смотря на то, что тема работ, о которых я говорю, большинству трезво мыслящих людей может показаться весьма экзотичной, если не бредом шизофреника, - Тузиков набрал побольше воздуха в легкие и, решившись продолжить свою попытку освоения омута, тем не менее, уверенно закончил мысль, - я предлагаю Вам продолжить Ваши исследования по реинкарнации, если Вы их ведете, в одном из подразделений моего предприятия.
Крутолапов с удовлетворением отметил: как только Тузиков понял, что Крутолапов тот человек, который ему нужен, то сосредоточился, не выглядит столь нерешительным и ведет беседу строже. И так как Крутолапов ещё ничего вразумительного не сказал о реинкарнации, как о предмете его изысканий, то Тузиков говорит о проведении работ, как о событии маловероятном.
- И если у Вас нет принципиальных возражений, то я готов приступить к обсуждению Ваших конкретных пожеланий, - закончил Афанасий.
Долгое время никто не перебивал наступившую тишину. Терпения на паузу хватало у каждого. Оба прошли почти одинаковую школу, тренирующую выдержку. Но всё-таки первым диалог продолжил Крутолапов.
- Что же Вы хотите?
- Я хочу дать денег на эти работы, не ожидая близкого результата. Я, честно говоря, вообще не ожидаю какого-либо практического результата. Но я верю в бесконечность Мира, именно как в бесконечность. И под этим подразумеваю не только бесконечность пространства и времени, но и бесконечность различных превращений. По моему убеждению, если Мир бесконечен, если он в пространстве не ограничен каким-то забором, за которым нет его, нет Мира, то бесконечны и метаморфозы в этом Мире. И мозг, материальный носитель души, излагая самые абсурдные идеи, на самом деле, рассказывает Миру о тех ощущениях и переживаниях, через которые она, душа, прошла, многократно перевоплощаясь. Сам я этими исследованиями заниматься не могу. Судя по всему, душе, находящейся во мне нечего сказать моему мозгу по данному поводу. Она, скорее всего, не уделяла этому явлению внимания. Вы же знаете, что нужно делать. Мне об этом сказали, а сегодня я сам почти убедился в этом. Во мне сейчас кипит уверенность в том, у Вас получится обнаружить и зафиксировать это явление хотя бы раз. И я тогда буду удовлетворен. Я буду считать, что жизнь прожил не зря.
Крутолапов надолго задумался. У Афанасия выдержки тоже было не занимать. Пауза длилась столь долго, что казалось, что оба надолго заснули и совсем забыли о существовании друг друга.
- А Вы представляете себе, сколько могут стоить такие работы? – казалось бы, очнулся Крутолапов.
- Думаю, что очень дорого, но первоначальные затраты для подготовки экспериментальных работ, вероятно, несоизмеримо меньше полугодового бюджета страны.
Крутолапов озорно взглянув на своего визави, ухмыльнулся. Этот, с позволения сказать, паренёк начинал нравиться Крутолапову. Кондратий Варфоломеевич с удовлетворением отметил быстроту реакции Тузикова на его замечание по отсутствию предложения, и Крутолапов начал подозревать, что этот господин располагает не только деньгами и природным умом, но, судя по всему, потратил на шлифовку последнего немало усилий.
- Вы несколько преувеличиваете возможные затраты, но они, действительно, очень большие. Однако, факт того, что размеры бюджета страны даже полугодового Вас не пугают, вселяет надежду на то, что мы с Вами что-то сможем получить. Возможно, что на первом этапе мы сможем ограничиться полутора-двумя миллионами долларов.
Тузиков с удовлетворением отметил, что Крутолапов объединил себя с ним.
- Сколь долго продлится этот первый этап?
- Думаю, год – полтора. Нужно найти помещение, подобрать толковых и неболтливых ассистентов, закупить необходимое оборудование и пр. пр.
- Я могу предложить Вам для решения этой задачи место для лаборатории. На первое время в размере двухсот-трехсот квадратных метров. Но не в Москве. А Ваши перемещения из Москвы и обратно Вас могут не беспокоить.
- То, что Вами предусмотрено место, неплохо. То, что это не в Москве – очень даже хорошо.
Помолчали. Каждый из них своим путём стремился к этой встрече. И вот, когда она произошла и, когда были пройдены самые первые, самые трудные шаги для взаимного сближения, наступил момент расслабления.
Крутолапов ликовал. Его идеи, его разработки, уже оформленные в эскизы необходимого оборудования, судя по-всему, в ближайшее время будут материализованы, как говорится, в железе. Тузиков, в свою очередь, ликовал от того, что всё разрешилось очень быстро. И, кажется, Крутолапов уже дал согласие. Строго говоря, ещё нет, но дело шло к тому.
Каждый переживал по-своему. Каждый понимал, что молчать дальше нельзя. И каждый не знал с чего начать. Первым решился Афанасий.
- Давайте приступим к обсуждению организационной части. В здании, в котором находится дирекция моего объединения я хочу открыть Ваш отдел. Но название типа «Отдел или институт изучения реинкарнации» будет слишком претенциозным. Не согласитесь ли Вы с названием «Отдел рискованных инвестиций?»
Крутолапов ещё не мог выйти из состояния эйфории, а потому решил поговорить пока о том, что случилось когда-то. Впрочем, с его точки зрения, эти знания Тузикову не повредят. Он поднялся. Набрал в чайник воды. Вскипятил воду. Достал кофе, чай, предложив то или другое гостю на выбор и сделав небольшой глоток, вернулся к беседе.
- Видите ли, Афанасий….
- Ефремович.
- Видите ли, уважаемый Афанасий Ефремович, я действительно увлечен этой темой. Подсказал, а, точнее, заразил ею меня очень известный человек, большой ученый, и я занимался ею на свой собственный страх и риск. Хотя Андрей Николаевич рисковал,
безусловно, не меньше меня.
Помолчал.
- После того, как шарашку расформировали, кстати, Вы знаете, что это было за явление? – Тузиков утвердительно кивнул головой. - Всю нашу документацию изъяли и под грифом «совершенно секретно» поместили в контейнеры КГБ. Разобраться на тот момент в моих работах было некому.
Для анализа в КГБ приглашали очень крупных, уважаемых мною математиков из института Стеклова, но им категорически запретили общаться со мной. И они отнесли эти мои работы к черновым наброскам (а, что им было делать, если им была неизвестна идея исследований) дальнейшей разработки теории летательных аппаратов. Наряду с конструированием и созданием новых летательных аппаратов в шарашке занимались и теорией.
Мне пришлось в течение года всё это восстанавливать. Память в то время у меня была замечательная. Многое помнил наизусть. И в процессе восстановления старых работ даже продвинулся немного дальше.
Разработал теории нескольких специфических искусственных полей, которые можно воссоздать с помощью современной техники. Но запрашивать денег на эту тематику в хрущевские и даже в брежневские времена было несвоевременно. Меня мог снова взять под жесткую опеку КГБ. К его чести, надо сказать, что эту опёку он не прекращал до тех пор, пока не развалился. ФСБ посчитала меня, вероятно, уже отработавшим материалом и не только ослабила контроль надо мной, но и вовсе меня от него избавила.
Стал, как говорится, выездным. Разрешили посещать международные конференции. Там я узнал нескольких чудаков, которых реинкарнация тоже интересует как реальный феномен. Их правительства более чувствительны к разработкам подобного рода, и разработки эти финансируются. Но являются совершенно секретными. Все мои попытки что-либо разузнать, мягко говоря, пресекались ничего не значащими шутками.
Однажды, во время моей очередной поездки, меня пригласили для беседы, судя по всему, в какой-то периферийный орган ФБР. Предложили поработать в одной из лабораторий, находящейся под патронажем этой организации. Обещали весьма привлекательные условия.
- Чем я должен буду заниматься?
- Скажем позже, - был ответ, - когда согласие дадите.
- Не нужно быть особо лобастым, чтобы догадаться, что я их заинтересовал именно для данных работ. У них, я полагаю, нет уверенности в том, что эта проблема мною разрабатывается, если только генерал КГБ Талугин, переехавший во время перестройки-переделки в США каким-нибудь образом не оказался осведомленным о моих исследованиях и не прихватил мои папки. Но вероятность этого очень мала. Хотя полностью исключить такую возможность нельзя.
Крутолапов немного передохнул, посмотрел на чайник, погладил его.
- Согласия я не дал. Во-первых, я уже старый человек и для меня смена социальной среды показалась очень рискованным шагом. А, во-вторых, помните анекдот о червяках? Один живет в яблоке, а другой в г***е. Так вот хоть в г***е, но на родине. По моим предположениям, именно проблемами реинкарнации они и хотели предложить мне заниматься.
Сделал ещё небольшую паузу.
- Я же ждал. Ждал. Когда же на родине появится такая возможность? И вот, надеюсь, появилась. Мне кажется, я это чувствую интуитивно, что с Вами у нас эта работа получится.
Крутолапов и Тузиков провели в беседе ещё около часа. Наметили первые шаги и договорились, что через неделю Крутолапов даст окончательный ответ.
В течение недели Кондратий Варфоломеевич попросил одного своего бывшего аспиранта, служившего в это время аналитиком в ФСБ, «покрутить» Тузикова. Сведения, которые Крутолапов получил, его удовлетворили. Он не удивился тому, что Тузиков оказался доктором наук: учёную степень доктора сейчас можно легко купить. Но его весьма порадовало то обстоятельство, что Афанасий Ефремович «похулиганил» в математике. Это подтвердило предположение, что Тузиков над своим природным умом изрядно потрудился.
Через десять дней после их встречи, Тузиков позвонил Кондратию Варфоломеевичу. Крутолапов извинился за задержку с ответом без объяснения причин задержки. Дал своё согласие на работу, и они договорились о встрече через две недели. К этому времени Крутолапов должен был уволиться из университета и прибыть к новому месту службы, в Финансовый Дом Тузикова.
Глава 32. Фёдор Александрович
Наконец, накатила настоящая зима. До этого снег, то выпадет, то растает, то снова выпадет, то опять растает, а тут…. Навалило. Таймыр брюхом касался его при прогулках во дворе, а в лесу зарывался с головой.
Ему ещё не исполнилось года, а весил он уже пятьдесят килограмм. Если бы своевременно его не научили реагировать на команды, то сейчас справиться с ним было бы невозможно.
Снежная баба, вылепленная дворовыми скульпторами и уведенная им впервые, напугала его. Он облаял её, но подойти боялся.
Фёдор Александрович силком подтащил его к этому произведению. Таймыр ударил её лапой и очень удивился и обрадовался тому обстоятельству, что сдачи не получил. Попробовал её на язык. Остался доволен. Осмелел и начал её обстоятельно колотить, время от времени, облизывая падающие с неё одежды. В общем, разрушил он её и, кажется, был удовлетворен этим обстоятельством.
Последующие копии этого незамысловатого сооружения уже не только его не пугали, но даже не вызывали интереса.
Фёдор Александрович попробовал, было, походить на выставки, чтобы получить Таймыру звание юного чемпиона России, но обстоятельная лень (да и денег жалко: как-никак, а по шестьсот рублей за каждое представление) не позволила ему активно поучаствовать в этом процессе. К тому же это нужно было сделать до тех пор, пока Таймыру не исполнится полтора года, а времени оставалось мало (семь месяцев), в течение которого необходимо было победить четыре раза. Поэтому он решил этот процесс оставить на будущее и получить замечательное звание чемпиона России уже в открытом классе, то есть в классе взрослых особей.
Евдокия Яковлевна не потеряла интереса к Таймыру и, зачастую, на выходные дни забирала его к себе. Там он познакомился с милой барышней-ротвейлером Бафи, хозяева которой очень захотели их «поженить».
К маю у Бафи физиологически обнаружился интерес к интиму, и собачата с помощью инструктора впервые познали радость взаимной любви.
Глава 33. Таймыр
Стало прохладнее, и я с большим удовольствием, нежели раньше, выходил на улицу. Изматывающая летняя жара закончилось. Я, отдавая свою дань уважения бегу на короткие дистанции, лучше переносил эти нагрузки. А тут подвалил…, вспомнил…, снег. Вышли мы во двор, обнаружили, точнее, я обнаружил (Фёдор Александрович, вообще этого не заметил: он какой-то странный – тут почти опасность, а ему всё равно. Старость, наверное) весьма страшное, а, может быть, странное чудище. Как положено в таких случаях, я его облаял, но подходить не торопился. Откуда я знаю: что у него на уме. Может он, как та сволочь, Роза, сожрать меня захочет.
Тут и Фёдор Александрович заметил. И нет, чтобы меня оградить от опасности, нет, стал на поводке подтаскивать меня к этой дряни. Я упирался, но он, настырный всё-таки, подтащил меня так, что я прижался к нему носом. И…. Ничего. Выжил. Более того мне даже понравилось. Что-то прохладное. Я лизнул. Оно не реагировало. Лизнул ещё раз. Ощутил приятную прохладу. Оно стойко переносило мои оскорбления. Я даже обиделся на него. Хоть бы рыкнуло что ли. Я ударил его лапой, и оно…, оно развалилось.
- Фу, ты, - вспомнил я, - это же снежная баба. Молодец всё-таки Фёдор Александрович. Без его помощи (хотя мог бы сделать мое очередное знакомство с этой бабой деликатнее, но, уж, видать, перевоспитать его невозможно, хотя, время покажет) я бы так и не вспомнил свои детские гимназистские забавы.
За это время я очень подружился с Евдокией Яковлевной, той теткой, которая была с Фёдором Александровичем на рынке, и она даже изредка забирала меня к себе домой: на день, на два.
В связи с этим мне пришлась убедиться на самом себе ещё раз, что зависть очень нехорошее явление. Я объясню почему.
Некоторое время назад я увидел двух братьев. Они совсем не были похожи друг на друга: один здоровый такой, плечистый, ну, а другой – полная его противоположность. Но они называли друг друга братанами. Если бы братишками, то я бы посчитал, что они кронштадтские матросы-анархисты. Но, вероятно, не только в Кронштадте матросики называли друг друга братишками. Наверно, у матросов так принято. Ну, а «братаны», конечно, близкие родственники. По крайней мере, я так решил. Но не в этом суть. Дело в том, что на каждом из них висело по красивому металлическому массивному ошейнику. У здоровяка белого цвета, ну, а у того, который поменьше – желтого. Они были такие массивные и, наверняка, тяжелые, что я даже удивился тому факту, что субтильный обладатель ошейника не гнулся под его тяжестью. Мне так понравился белый ошейник, я, аж, весь напрягся от зависти.
И что вы думаете? Евдокия Яковлевна надела на меня такой же красивый белый ошейник, но ещё массивнее. Я был горд. Счастье переполнило всё мое собачье сердце. Но, когда я, будучи в этом красивом ошейнике на поводке у Евдокии Яковлевны, попытался ринуться в сторону от неё (не помню причину: то ли собака какая-нибудь отвлекла, то ли мужика пьяного учуял), как миллион иголок болезненно впился в мою бедную шею.
Второй моей мыслью было сочувствие к братанам, ну, а первой
- На х** мне этот ошейник. Домечтался, дурачек. – Одновременно пришедшие две такие мудрые мысли, я мгновенно внушил себе как одну.
Ну, а потом уж, вторая мысль: сочувствие к братанам. Если и их дергают за поводок, а, иначе, зачем они ошейники нацепили, то, каково же им, с более чувствительными органами осязания, нежели у меня.
Однако это полбеды. Фёдор Александрович, который пассивно возражал против применения (я позднее узнал, как это штука называется) строгого ошейника, снабженного шипами, обращенными во внутрь, то есть по направлению к моей шеи, вдруг согласился с его эксплуатацией. А так как силы, а главное техники в укрощении меня у него поболе, чем у Евдокии Яковлевны, то с ним я, в прямом смысле, кожей чувствовал, как три миллиона иголок вонзаются в меня при каждом рывке поводка. Это дисциплинировало. Но, главное, он регламентировал мое поведение предварительными командами. Вначале слышалось
- Рядом, - далее незатейливое попурри в непарламентских выражениях на тему о том, как он был в интимной близости с моей мамой и рывок поводка.
Особого восторга это не вызывало, но позволяло мне сконцентрироваться и зачастую избежать неприятных ощущений, если я успевал во время среагировать на его: «Рядом»!
В определенной степени он был либерал. Если Евдокия Яковлевна каждый наш выход сопровождала обязательным пристегиванием строгого ошейника к поводку, то Фёдор Александрович, в лесу или во время вечерних прогулок во дворе, отстегивал поводок, и я, восхищаясь наличием этого великолепия на моей шеи, носился как угорелый, гордясь своей статью и своим изысканным нарядом.
Зачастую и в этих случаях я слышал от него команду: «Рядом»! Инстинктивно вздрагивал, но вспоминая о том, что поводка нет, внутренне потешался над Фёдором Александровичем, правда, и по другим причинам тоже.
Во-первых, мне забавно было представить сцену близости Фёдора Александровича с моей мамой, во- вторых, я знал, что от этого бывают дети и умом пытался догадаться, как бы мог выглядеть плод этой любви. А, в третьих, помня свою маму (он совсем недавно возил меня на свидание с ней), я и представить себе не мог, чтобы она с ним сделала, если бы без её согласия попытался бы ею овладеть.
Однако при всем абсурде предположения о существовании плотской любви между моей мамой и Фёдором Александровичем меня, всё-таки мучил вопрос: «Почему он назвал меня Таймыром Фёдоровичем?» Нонсенс, но мучил.
Однако, строгий ошейник - эта, так сказать, маленькая неприятность, которая появилась в результате моих краткосрочных командировок к Евдокии Яковлевне. Гораздо интереснее то, что нельзя назвать неприятностью, возникшей также в результате этих командировок.
По соседству с Евдокией Яковлевной жила очень симпатичная барышня, Бафи, с которой мы сразу подружились. Она оказалась моей ровесницей. Не скрою, мне было очень приятно рядом с ней, хотя она оказалась, мягко сказать, не очень образованной и, более того, не очень сообразительной. Я несколько раз слышал, что такую характеристику, может быть, шутя, а, может, и нет, дают блондинкам. Но Бафи – брюнетка. Ротвейлеры блондинами и блондинками не бывают. Но умнее от этого она мне не казалась. Она мне что-то лепетала, используя ограниченный лексикон, про свою прошлую жизнь. Вроде бы, долгое-долгое время она ощущала себя какой-то скалой.
Чушь. Скала не может ничего ощущать. Мы же прекрасно знаем, что есть одушевленные предметы, то есть с душой, и неодушевленные, то есть без души. Так вот по этой классификации скала – предмет неодушевленный. Значит, ничего ощущать не может. Это же очевидно. И этого не может быть, потому что этого….
- Э…, - вдруг остановил я свои размышления, - чем-то я начинаю напоминать чеховского соседа ученого соседа.
Впрочем, зачем мне эти материи? Мне с этой глупышкой приятно, и не стоит отвлекаться на всякую чушь.
Однажды хозяева Бафи привезли её к нам с Фёдором Александровичем в гости. И от неё, надо сказать, шел очень возбуждающий запах. Даже не запах, а, прямо-таки аромат. Правда, аромат, это мягко сказано, так можно говорить про духи. А это какая-то вонь. Но эта вонь заставила трепетать всё моё тело и стремиться к процессу, от которого, при удачном стечении обстоятельств появляются дети.
Опыта у меня никакого. Я, тяжело и часто дыша, пытаюсь ею овладеть. Чувствую, что и она желает, чтобы я совершил этот подвиг. Однако все наши самостоятельные попытки не дают результата.
И тут в процесс включается моя старая знакомая тетка-училка. Она лихо расставляет нас по местам, и всё получается.
Бафи напряглась, и я чувствую, что никак не могу от неё освободиться. Она крепко меня держит. Всё это время тетка-училка не отходит от нас. Она поддерживает наши животы, предварительно избавив Бафи от тяжести моего тела, разведя нас в стороны. И в течение получаса мы стоим, обратившись, друг к другу тылами. Наконец, Бафи отпускает меня, и тетка-училка, вытирая пот, облегченно вздыхает. Я стал мужчиной, а Бафи – женщиной.
Пока не знаю, захочется ли мне снова повторить это деяние, потому что после этого слегка кружилась голова, и страшно хотелось есть.
Фёдор Александрович после ухода Бафи дал мне еды, но аппетит, почему-то пропал.
Глава 34. Следопытов работает
В тридцати километрах от Ошмян по трассе М 6 пересек Белорусско-Литовскую границу некий гражданин пешком. К границе он подъехал на автомобиле мерседесского типа. Предъявил паспорт гражданина Канады на имя Джона Лабрадора со всеми необходимыми отметками, разрешающими неоднократно пересекать всякие границы. Подошел к подъехавшему с литовской стороны автомобилю тоже мерседесского типа и уехал далее.
В Вильнюсском аэропорту пассажир сел на самолет, отправляющийся в Берлин. В Берлине пассажир взял билет на Лондон и через полтора часа полета прибыл в аэропорт Хитроу. Название аэропорта приводится для того, чтобы читатель столицу Англии не спутал с Лондоном, находящемся в Канаде на юге провинции Онтарио.
В Лондоне Джон остановился в гостинице Метрополь. Откушав там утром фуршетного европейского завтрака за двенадцать фунтов стерлингов, Джон отправился в Московский Народный банк. Через некоторое время, посетив Барклайз банк, Лабрадор отправился в аэропорт и через двенадцать часов после двух пересадок оказался в Никосии, столице Кипра. Оттуда на автомобиле добрался до южного побережья Кипра в Лимасол, где у него была штаб-квартира.
В Лимасоле, как положено приличному бизнесмену, проверив и оплатив счета, прочитав почту, он дал распоряжение местному банку перечислить две суммы: одну ООО «Престо», а другую известному пивзаводу.
Понятно, что это был Тузиков. Но чтобы этого не понял кто-нибудь другой, в Беларуси был оставлен очень похожий на него человек, его брат из Смоленска, который со своей женой, не знающей истинную причину их приезда на отдых, должен был изображать развлекающегося Афанасия Ефремовича. И своего добился, судя по документам, прилетевшим на стол Ивана Ильича.
Совершенно секретно
(в одном экземпляре)
Начальнику отдела ФСБ
товарищу полковнику
Следопытову И.И.
Рапорт
В соответствие с Вашим приказом с 16 часов хх yy zz года было установлено круглосуточное наблюдение за Тузиковым Афанасием Ефремовичем, проходящим под кодом 63-076-13 и именуемым в дальнейшем «Объект». На момент начала наблюдения Объект находился на своем рабочем месте в ООО «Престо» и по нашим предположениям занимался трудовой деятельностью, смысл которой нами выяснен не до конца. В 17 часов 30 минут Объект вышел из здания, сел в машину и поехал в направлении пивзавода. Пробыв там 1 час 43 минуты, Объект снова сел в служебный автомобиль и направился по месту жительства.
На следующий день, в субботу, объект выехал из дома на своем служебном автомобиле и направился в сторону московской трассы. Обеспечение наблюдения оказалось возможным только на протяжении 120 км. Из-за отсутствия необходимого количества бензина преследование на автомобиле вынуждены были приостановить.
Однако через два с половиной часа Объект опять оказался в поле зрения. За это время в результате контакта с агентом 63-076-13-1-бис удалось установить, что в ближайшее время Объект направится в Москву поездом.
Исполнитель 63-076 подпись хх yy zz
Совершенно секретно
(в одном экземпляре)
Начальнику отдела ФСБ
товарищу полковнику
Следопытову И.И.
Рапорт
В соответствие с Вашим приказом Объект был встречен в Москве на Казанском вокзале. Было организовано наблюдение за ним путем сопровождения. Объект направился на Белорусский вокзал, откуда продолжил свой путь на экспрессе Москва-Минск.
В Минске Объект, наняв автомобиль «такси», направился в сторону белорусско-литовской границы. В районе населенного пункта Крево Объект вышел из машины и направился в лес. Через пятнадцать минут Объект вышел из леса в сопровождении неизвестного, одетого в телогрейку, ватные штаны и с лукошком грибника. Оба сели в машину. На развилке Сморгонь -
Ошмяны «грибник» вышел из машины и направился в сторону Сморгони. Наблюдение за «грибником» было приостановлено.
Объект проследовал в сторону Ошмяны. Через пятнадцать километров после Ошмян машина типа «такси» свернула вправо на проселочную дорогу. Далее наблюдение было временно приостановлено.
Через два часа было установлено, что Объект поселился в охотничьем доме представительского типа. Ещё через два часа к дому подъехал автомобиль, из которого были выгружено несколько ящиков и вышли две особы: одна особа мужского пола и одна – женского.
Мужчина разгрузил ящики и уехал, а женщина осталась.
В 21 час Объект в сопровождении женщины прошел в сторону подсобного здания, оказавшегося при дальнейшем обследовании баней.
Чем занимался Объект с женщиной в бане не установлено, но оттуда доносился один мужской и один женский смех в произвольной последовательности. А ещё иногда слышались пошлые шутки, но иногда остроумного содержания.
Женщина в обнаженном виде несколько раз ходила в жилое помещение, откуда приносила, как было выяснено впоследствии путем снятия пробы, алкогольные напитки и некоторые закуски.
В 2 часа ночи следующих суток Объект с женщиной проследовали в жилое помещение. В 4 часа утра в жилом помещении погас свет, и наступило громкое храпление. Кому, какое храпление принадлежало, установлено не было.
Мною было принято решение приостановить наблюдение до наступления активизации Объекта. До этого времени, с целью восстановления сил, я, под видом бомжа, с риском для жизни, устроил себе отдых в бане.
В 10 часов утра я был разбужен подъехавшим автомобилем. Водитель выгружал ящики с провизией. Я незаметно подошел и предложил свою помощь. Водитель обрадовался и представил меня Объекту, как какого-то обещанного ему помощника по дому. Это в дальнейшем облегчило мне наблюдение за Объектом, выполняя одновременно несложные поручения Объекта типа истопить баню, наколоть дров, нарезать мяса для шашлыка, приготовить шашлык и так далее.
В течение недели Объект и гражданка женского пола отдыхали в виде пития алкогольных напитков, поедания различных видов закусок
По истечении недели, Объект с женщиной, но уже в одетом виде отправились на машине. Меня на пересечении дороги Сморгонь - Ошмяны с трассой Минск-Вильнюс высадили из машины. Объект заплатил мне за работу двадцать иностранных американских долларов. Машина направилась в сторону Минска.
Я, размаскировавшись из бомжа, проследовал самостоятельно к месту постоянной службы и установил, что Объект прибыл в точку отправления за то же время, за которое он достиг точки назначения, то есть охотничьего дома. Его контакты на обратном пути не установлены.
Наблюдение продолжается, но ничего подозрительного не обнаружено.
Однако меня посетило смутное подозрение, что в этом домике Объект как будто бы подменили. Некоторые его поведения были непривычными. Ну, например, Объект очень много курил, хотя мы его знаем как некурящего. Правда, по пьянке, чего только не сделаешь. Кстати здесь в городе Объект даже пива не пьёт. А в домике разгулялся не на шутку. Хотя, по-мужчински, это тоже понятно. И потом эта женщина. Объект в подобных контактах ранее замечен не был. В подтверждение всех этих фактов мною скрытно сделано около ста фотографических снимков. Пленки со снимками прилагаю.
Исполнитель 63-076 подпись хх yy zz
Следопытов несколько раз прочитал оба рапорта. Кое-что подчеркнул красным карандашом.
- Всё-таки интересная жизнь у этих бизнесменов, - остроумной мыслью подумал Илья Иванович. – Надо бы к нему сходить, припугнуть. А чем?… Фотографиями? Жене, мол, можем показать. А, впрочем, и просто так припугнуть, чтоб боялся, не будет лишним. Хотя фотографии – это хорошо. Это что-то….
Глава 35. Крутолапов
Через два дня после телефонного разговора с Тузиковым Крутолапов написал заявление об увольнении из университета, и пришел с ним к ректору.
Ректор университета, тоже математик, был удивлен неожиданным для него решением Кондратия Варфоломеевича, но расспрашивать о причинах счел бестактным.
Ректора с Крутолаповым связывало пространство, эволюционирующее в течение тридцати лет совместной работы. Под руководством Кондратия Варфоломеевича он закончил аспирантуру, докторантуру, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. По рекомендации Кондратия Варфоломеевича был избран в члены Академии наук России. У них сложились теплые отношения, можно сказать, дружеские, но не доверительные.
Во-первых, те же тридцать лет разницы в возрасте ставили препятствие на пути доверительных бесед, а во-вторых, судьба научила Кондратия Варфоломеевича не рассыпаться в излишней доверчивости. Это могло повредить не только самому Кондратию Варфоломеевичу, но и лицу, которому он рискнет приоткрыть себя несколько больше, чем это следовало бы делать.
Никакие перестройки, гласности не ослабили его замкнутости. Откровенными, в некоторой степени были его научные статьи и доклады, но и в этих своих выступлениях он никогда полностью не излагал результатов своих научных поисков.
Ректор с большим нежеланием подписал заявление. В случае, если Крутолапов вознамерится вернуться в университет, обещал принять его без промедлений. Попросил не забывать университет и взять на себя труд, если это позволит новая работа, прочесть ряд факультативных курсов лекций по любой из тематик, которая окажется интересной Кондратию Варфоломеевичу.
В аэропорту Тузиков лично встретил Крутолапова, и на машине Афанасия Ефремовича они прибыли в дом на улице Кирпичной.
Поднялись на четвёртый этаж. Тузиков открыл одну из дверей и пропустил вперёд себя Крутолапова в помещение площадью около пятидесяти квадратных метров.
Комната была обставлена тяжёлой на вид мебелью. Огромный массивный стол с приставкой для двух компьютеров, сервера и принтера. Мощное кресло за столом, которое, как обнаружил Крутолапов, весьма легко управлялось. Позади кресла закрытые книжные шкафы. В некотором отдалении от шкафов журнальный стол, окруженный четырьмя креслами.
Крутолапов поглядел на книжные шкафы, потом на Тузикова с немым вопросом.
- Конечно, Кондратий Варфоломеевич, Вы, безусловно, можете посмотреть, что в них находится. Эта небольшая подборка литературы сделана специально для Вас. Само собой разумеется, что мы не смогли всё предусмотреть, но всё, что Вам понадобится дополнительно, при, первой же, возможности, Вам будет предоставлено. А сейчас я оставлю Вас одного и прошу ко мне в четырнадцать часов.
Крутолапов открыл дверцы шкафа и увидел математические вестники за последние три года Московского, Петербургского и Гарвардского университетов, а также Массачусетского технологического института. Кроме того, он обнаружил большой, страниц на восемьсот, том, на корешке которого отсутствовало название. На обложке на английском языке было обозначено «строго секретно», и назывался этот труд «Президентская программа по реинкарнации».
Особое удивление вызвали обнаруженные им четыре канцелярских папки с тесёмочками, в которых НКВД хранил документы на врагов народа и личные дела своих сотрудников. Каково же было его удивление, когда, открыв первую, попавшуюся ему в руки папку, он обнаружил свои записи, сделанные в шарашке, и изъятые при освобождении.
Крутолапов настолько увлекся, что не услышал телефонного звонка сразу. Поднял трубку. Звонил референт Тузикова.
- Афанасий Ефремович просит извинения. У него сейчас встреча с партнерами, но через пятнадцать минут он будет свободен. И попросил меня проводить Вас к нему.
Крутолапов посмотрел на часы. Было четырнадцать часов, пять минут. Почувствовав легкую досаду, Крутолапов оценил деликатность Тузикова. Но всё-таки это был выговор.
Кабинет Тузикова был меньше и казался скромнее. Но на стенах были размещены несколько картин, из которых два подлинника Левитана и Пластова и три добротно исполненных копии Дали, Моне и Пикассо.
Стол Тузикова был пуст. Ни одной бумажки, то есть ни одного документа на нём не было. Скорее всего, это действительно был выговор, и ни с какими партнерами Афанасий Ефремович переговоров не вёл.
- Хрен старый, - подумал о себе Крутолапов. – Приятно, что Тузиков деликатный человек, но мне это чести не делает.
Тузиков, вероятно, захотел укрепить положительное мнение Крутолапова о себе и извиняющимся тоном попытался успокоить, как он понимал, возмущенного своей бестактностью академика.
- Я приношу извинения за то, что заставил Вас немного подождать. Но думаю, что Вам было чем занять это время.
Повисла небольшая пауза. Тузиков продолжил.
- Я хочу, если Вы позволите немного рассказать о себе, чтобы внести ясность в наши отношения, которые, надеюсь, успешно начнутся прямо сейчас.
Подумав, Тузиков продолжил.
– Мне с помощью некоторых влиятельных людей удалось создать довольно успешно действующий промышленный комплекс. Финансовой основой этой, с позволения сказать, затеи были мои личные средства, добытые не совсем честным способом с позиции той идеологии, от которой с помощью Горбачёва мы начали избавляться. Я имею пять судимостей.
Тузиков сделал паузу, посмотрев на Крутолапова, но лицо Кондратия Варфоломеевича было непреступно как хорошо подготовленный к штурму бастион,
- И эти судимости не за добычу финансовых средств. В противном случае они были бы полностью конфискованы. Все мои судимости за мелкое хулиганство. Таким способом я пытался уйти от ответственности за моё предпринимательство, попадающее под соответствующие статьи УК РСФСР и в то же время быть на виду у правоохранительных органов.
Тузиков заметил некоторый интерес в глазах Крутолапова. Естественно, что такой информации его ученик ему дать не мог. Он, конечно, многое мог добыть, и добыл. И о странных судимостях тоже сообщил. Но не до такой же степени он был осведомлен. Не мог же он знать истинную подоплеку тузиковских, с позволения сказать, преступлений.
- Да, уважаемый Кондратий Варфоломеевич, пять судимостей, о которых Вы, конечно, знаете, за мелкое хулиганство.
- Вот прохвост, - просвистела задорная мысль у академика.
Тузиков на некоторое время затих.
- Заработав некоторую сумму денег, я понимал, что могу попасть под наблюдение. В определенный критический момент, который я сам определял интуитивно, выпивал немного алкоголя (я его терпеть не могу) и разбивал витрину какого-нибудь магазина. Два раза наш гуманный советский суд приговаривал меня условно, а три раза пришлось познакомиться с зоной способом непосредственного контакта. Таким образом, за пятнадцать лет я насобирал довольно приличную сумму денег, конечно, гораздо меньшую той, которой я располагаю сегодня. Но она превысила критическую массу. То есть позволила в новых, как говорят, экономических условиях быть достаточным капиталом, чтобы, распорядившись правильно, перейти на легальное существование и продолжать зарабатывать деньги теперь уже законным способом.
- Мне трудно судить о правовом аспекте Ваших действий. Но мне всегда казалось, что в нашей стране не совсем правильно использовали ресурсы.
- Вы абсолютно правы. Принадлежность всего народного хозяйства народу было лишь декларацией. На самом деле это хозяйство, образно говоря, представляло большое корыто. Вокруг его сидели члены Политбюро и, запустив ручища по локоть, выбирали самые жирные куски. Откусывали от них самое вкусное, и, не доедая до конца, потому что оставалось ещё очень много жирных кусков, бросали недоеденное за спину. Эти объедки подхватывали члены правительства, но объедки были тоже ещё очень жирные. Они их тоже не могли проглотить полностью. Что могли, съедали, а остальное бросали дальше. Обкомы, райкомы доедали всё остальное, а народу оставались только талоны на колбасу, масло и т.д. Следовательно, безраздельным собственником всего народного хозяйства была ограниченная кучка людей.
- Позволю Вам заметить, что нынешние хозяева более жадные: они оставшиеся куски никому за спину не бросают. Кусков они не оставляют. Жрут всё сами. В силу коммунистической идеологии у прежних хозяев, были всё-таки хоть какие-то, но тормоза, - встрял Крутолапов.
- Вы безусловно, правы. Однако это идеология загнала их в тупик в буквальном смысле. Им не были гарантированы соизмеримые блага в случае отставки. Они могли пользоваться корытом, только находясь в непосредственной близости с нему. Поэтому все были «членами», как правило, пожизненно. Они не могли быть уверены в спокойной и обеспеченной старости, если от корыта отлучат. Ну, например, про Хрущева писали, что вся мебель, которой он пользовался в личных целях, была с инвентарными номерами хозяйственного управления Кремля. Ничего своего не нажил дедушка, а владел всей страной. И когда его попросту выгнали с работы, то, практически, всё отобрали. А еще одному члену, отторгнутому от корыта, судьба повелела умереть в приёмной собеса, куда он пришёл хлопотать о пенсии.
Тузиков прошелся по кабинету, разминая ноги, и продолжил
- Ну, а о рядовых коммунистах, речь особая. Ходил такой анекдот. Стоит толпа мужиков с восьми часов утра в очереди за мясом. В три часа дня выходит заведующий магазином. Оглядел толпу и спрашивает: « Коммунисты есть?» «Есть», - отвечают мужики. «Пройдёмте», -привычным для граждан словом приглашает на беседу коммунистов завмаг. Отводит мужиков за угол и там с ними политико-просветительную работу проводит: «Вы, что, мужики совсем ни хрена не понимаете? Ну, нет. Нет мяса в стране. Ну, ладно, несознательные граждане этого не понимают. А вы? Коммунисты? Вы же знаете о временных трудностях». Выслушали эту речь мужики и побрели по домам. Остальные увидели расходящихся коммунистов, и по толпе пошёл ропот: «Опять этим сволочам с заднего хода пайки раздавали».
- А я Вам быль поведаю. – Перебил Кондратий Варфоломеевич. - Рассказал мне эту историю один знатный рабочий крупного машиностроительного завода, Герой Социалистического труда, член ЦК КПСС. И так. Состоялся очередной Пленум ЦК КПСС. В это же время проходила сессия Верховного Совета СССР. Так вот, в буфете гостиницы, где жили и те и другие, по удостоверениям депутатов апельсины и шоколадные конфеты продавали, а по удостоверениям членов ЦК КПСС – нет. Ну, цекари, то есть члены ЦК, решили эту несправедливость как-то устранить. Для начала одного из секретарей какого-то обкома, тоже цекаря, попросили разобраться. А тот улыбнулся шоколадно-апельсиновым лицом и порекомендовал выяснить это там…, выразительно показав пальцем на потолок. Цекари за разъяснениями обратились к Леониду Ильичу Брежневу. «Вы что…, - мудро начал, Леонид Ильич, - равняете себя с депутатами. Кто они и кто вы? Они, так. Есть даже не члены КПСС. А вы? Вы - авангард. Вы должны понимать трудности». И, изобразив тоже шоколадно-апельсиновую улыбку, двинулся продолжать Пленум.
- Вот-вот, - продолжил Тузиков, - а я же в объедках, а скорее в уже переваренных всеми желудками страны отбросах, нашел свои куски. Естественно, их уже никто не хотел есть. В основном, это были отходы всевозможных производств, которые, как считалось, не подлежали дальнейшей технологической переработке. На подпольных же фирмах мы получали добротные вещи, которые реализовывали по ценам на двадцать-тридцать процентов ниже государственных.
- Что-то такое я себе и представлял, когда читал о подпольных предприятиях. Я, правда, в новое время уже немного сталкивался с представителями делового мира, однако, Вы первый мне не кажитесь барыгой….
- Спасибо. Далее. Моего уголовного прошлого, как думаю и Вы своего, не стыжусь. Оно даже придает некоторый лоск моему образу «нового русского». Хотя, честно говоря, никаким «новым русским» я себя не чувствую и не считаю. Я просто работаю. Это моя краткая биография. Да, ещё. Жива мать. Имею брата, кстати, очень похожего на меня и двух сестер. Брат работает в нашем Смоленском филиале. Раньше он был актером. Но…, желание сытно кушать превысило жизненное назначение – служить Мельпомене. Маму, - неожиданно для Крутолапова так ласково, по-детски обозначил свою родительницу Тузиков,- переселил тоже в Смоленск. А сёстры?… Сёстры обе замужем за приличными людьми. И, слава Богу, не бедствуют,- смеясь, добавил, - да и я не позволил бы.
Вся речь была произнесена без пафоса, очень обыденно. И ни одним словом Тузиков не упомянул о своих учёных степенях.
Либо он не придавал этому никакого значения (они ему были вроде подспорья в создании образа, хотя в визитной карточке этого тоже не было указано), либо скромность у этого человека, в сравнении с другими деловыми людьми, присутствовала. Но, скорее всего он, просто знал, что Крутолапов эти сведения о нём уже добыл, как и добыл сведения о судимостях. И поэтому не счёл нужным говорить об этом, чем ещё раз приятно удивил Крутолапова.
- А теперь ещё раз о причинах, по которым я к Вам обратился. Помимо общефилософского интереса, о котором я Вам уже доложил, идея реинкарнации тем интересна, что она греет. Она обещает сохранение души и возвращение её. Как писал Морис Метерлинк, - «Душа – это, прежде всего, память. Отключи её, и человек, как духовный мир, начинает жить снова, не зная не рода ни племени. Без памяти он уже совсем не тот. Он умер». Поэтому я себе представляю (с огромной долей фантазии) реинкарнацию как способ сохранения человеческой души, под которой, как и Метерлинк я понимаю его память.
- Видите ли, уважаемый Афанасий Ефремович. Древних этот вопрос тоже очень волновал. И один из величайших римских поэтов, Вергилий, в своей «Энеиде» писал, что после смерти души очищаются от грехов. Пройдя Елисейские поля, входят в Лету. И, только лишившись памяти, души готовы ещё раз войти в смертные тела. Это противоречит установкам и Матерлинка и Вашим.
- Ох, уж эти поэты. Они способны объяснить необъяснимое так, что еще больше запутывают необъяснимое, - подвел итог маленькой дискуссии Тузиков и продолжил.
- Вернемся к делам земным. Я постарался, чтобы Вы были обеспечены всем необходимым (по моему разумению) и выкупил ряд документов, нахождение которых здесь, Вас, безусловно, удивило. Я не связан с ФСБ. Не являюсь его агентом. Но в период, когда Ельцин менял членов правительства как перчатки, многие обиженные генералы, в частности ФСБ, просто воровали документы из архивов. Одним нужны были деньги, чтобы поменять страну проживания. Другим просто нужны были деньги. И они продавали всё, что клялись хранить, как зеницу ока. Свидетельством их преданности были вручаемые им партийные билеты. Но партийный билет всё-таки не Библия, на которую, после расформирования КПСС, все они сразу обратили свои очищенные взоры. Поэтому, став сразу же, после того как их обидели, христианами, это воровство не сочли грехом.
- Однако, в той папке нет документов, которые я готовил непосредственно для Андрея Николаевича, - заметил Крутолапов.
- Вполне возможно, что те документы, которые мне продал мой контрагент, он считал бредом, а те, о которых Вы говорите, счёл возможным продать другим покупателям. Разобрался генерал с Вашим архивом. Не буду Вас больше…
В это время секретарь Тузикова попросила взять трубку для разговора с Кипром.
Тузиков отказывался, но, вероятно, вызывающий был очень настойчив, он сдался и разрешил соединить.
На достаточно понятном английском языке он попросил перезвонить через двадцать минут. Произошла какая-то заминка. И далее на сносном французском Тузиков объяснил своему визави, что, скорее всего, он не сможет удовлетворить просьбу и ускорить платеж на две недели. При этом попросил перезвонить через двадцать минут, чтобы более обстоятельно обсудить эту проблему и найти способ сохранить интересы партнеров.
- Так вот, не буду Вас больше отвлекать своими откровениями. Смею Вас уверить, что ни в какие авантюрные дела, которых у меня и нет, Вас вовлекать я не собираюсь. Для начала нам необходимо подписать контракт, - и Тузиков передал три листа бумаги Кондратию Варфоломеевичу.
Контракт не содержал принципиально новых идей, кроме тех, о которых они говорили. Но предполагал, что результаты исследований будут собственностью финансового Дома Тузикова с сохранением авторских прав Крутолапова. Это не особенно смутило академика. К этому он привык. Но вот сумма ежемесячного денежного пособия его несколько озадачила. Она предлагалась в рублях, но в пересчете на доллары составляла, где-то, двадцать-двадцать пять тысяч. Кроме того, предлагалось половину суммы направлять в любой банк мира на депозитный счёт.
- Мне кажется, что Вы несколько поторопились с назначением такого вознаграждения.
- Оно недостаточно?
- Ну, что Вы, напротив….
- Кондратий Варфоломеевич, - прервал Тузиков, - Вы, просто, не понимаете, что Ваши прежние работодатели несколько запоздали с предложением Вам такого, а, скорее всего, ещё большего вознаграждения.
Контракт был подписан. В качестве банка, держателя своего депозита, Крутолапов выбрал финансовый Дом Тузикова, чем доставил Афанасию хоть небольшое, но удовольствие.
- Да, чуть не забыл, - на прощание сказал Тузиков. – Вам, наверняка, понадобятся сотрудники. На первых порах Вы располагаете десятью тысячами долларов месячного фонда заработной платы. Все проблемы Вашего отдела, в том числе оплаты необходимых услуг, Вы будет решать сами. Для чего Вам будут выделены необходимые средства. Удачи Вам!
Вернувшись к себе в кабинет (после подписания контракта так уже можно говорить) Крутолапов увидел ожидающего его референта Тузикова.
- Я должен ознакомить Вас, Кондратий Варфоломеевич, с комнатой отдыха, в которой, к сожалению, придется пожить недели две – три, пока не закончат ремонт квартиры. Кстати, с ремонтом не торопились, ждали Вас. Скорее всего, у Вас появятся какие-то пожелания, поэтому после ознакомления с временным жильём, мы поедем на квартиру.
Если хозяин кабинета, или кто-нибудь ещё, сядет на главное кресло за рабочим столом, то за своей спиной слева от этого стола сможет обнаружить дверь. Она не была замаскирована под какие-то шкафы, чтобы, вроде бы, ни кто не догадался, где же хозяин кабинета отдыхает. И все начинают шарить глазами, выискивая эту потаённую дверь.
Нет. Дверь в комнату отдыха хозяина этого кабинета не пряталась. Она являла себя всему присутствующему народу своей дубовой основательностью и блеском начищенной до зеркальности тяжелой бронзовой ручки.
Референт открыл эту дверь, и они вошли в комнату площадью около 30 квадратных метров.
Слева от входа в комнате по-хозяйски расположились огромный кожаный диван, по одну сторону с ним обстоятельный шифоньер. Обеденный стол на четыре персоны смещен от центра комнаты к противоположенной от входе стене и такой же, как в кабинете, журнальный стол с двумя креслами, расположенный в правом дальнем углу. В самом конце комнаты, слева, мерцали начищенными ручками две двери.
Открыв левую, можно было обнаружить унитаз, сверкающий лампочками и снабженный какими-то электронными устройствами. Кондратию Варфоломеевичу не надо было объяснять, что это диагностический комплекс, который по капле мочи и кусочку кала определяет состояние здоровья пользователя. И если компьютер обнаруживает какие-то отклонения от того, что в нем было запрограммировано как норма, то звучит очаровательный японский напев. Но можно настроить и так, что горшок голосом любого известного певца, под сопровождение любого оркестра, отклонения в организме просигналит популярной песней «Подмосковные вечера» или, скажем, Фрэнк Синатра в этом случае споет «Нью-Йорк, Нью-Йорк».
Кроме того, в туалетной комнате располагались биде (анус после использования её в качестве вентиля для сбрасывания шлаков, лучше всего, подобно татарам и другим «басурманам», как советуют проктологи, помыть, а не массировать туалетной бумагой) и раковина для мытья рук.
За правой дверью виднелись две кабины: компактная сауна, также снабженная электроникой, обеспечивающей подачу нужной температуры и запахов различных трав и душевая, позволяющая плавно регулировать температуру подаваемой воды. Рядом с душевой кабиной была ещё одна пластиковая дверь.
На немой вопрос Крутолапова референт, молча, открыл её и показал две емкости.
- Японская аппаратура в состоянии проанализировать продукты человеческой жизнедеятельности и вполне сносно реагирует даже на такие отходы, которые не подтверждают поддержание, каких бы то ни было, диет. А вот на воду…. Вода, если она не прошла соответствующей фильтрации наносит непоправимый вред всей этой технике. Поэтому специально для экспорта в Россию японцы в комплекте со всем тем, что Вы видите, разработали заинтересовавшие Вас емкости: для холодной воды и для горячей. Горячую воду из нашей сети водоснабжения эта техника не использует. Вода берется из первой емкости, добавляют некоторые химикаты во избежание образования накипи на тэнах и во второй емкости нагревается до температуры в восемьдесят пять градусов. В первой же емкости температура воды поддерживается на уровне десяти градусов. Если Вам понадобится ниже, то можно отрегулировать до четырех градусов.
Они вернулись в комнату отдыха, и Крутолапов открыл шифоньер. В нем разместились несколько чехлов с одеждой.
Были там два смокинга: черный и белый. Два комплекта клубных пиджаков (на них были такие же золотые адмиральские пуговицы, как и на пиджаке Тузикова, но эмблемой был не герб фамильного замка, как предполагалось ранее, а товарный знак финансового Дома) с брюками, три обычных костюма разных тонов. Завершала этот набор английская пара для приёмов с обязательными полосатыми штанами и цилиндром, гордо восседавшим на полке с остальными шляпами и шапками. Внизу красовались пять пар добротно сколоченной обуви и две пары кроссовок
- Спортивные костюмы Вам привезут завтра, - заверил Лайкин.
В небольшом отделении висели четыре банных халата: три мужских белоснежный, в бордовую и зелёную клетку и четвертый такой же белоснежный, как и первый, но размером поменьше. Внизу, так же как в первом отделении были расположены различные образцы обуви, находились две пары домашних туфель: мужская пара, по размеру подходящая Крутолапову и вторая, судя по всему, женская.
- Да Вы, сударь никак меня за Далнау приняли?
Хрестоматийно известно, что Нау (такой маячок присвоили Льву Давидовичу коллеги-физики) был большой охотник до дамских прелестей. От своих дам он, вероятно, получал какие-то флогистоны, которые ему энергично помогали формировать различные теории в квантовой физике.
Жена, кстати очень красивая и обаятельная дама, не ревновала его. Его молниеносные романы оставляли её до поры до времени весьма равнодушной. Но бывали случаи, когда гнев её был неподделен.
Вот что она однажды рассказывала своей домработнице.
- Послушай, Дуся, - (предположим, что так звали её домработницу). - Это же уму непостижимо. Какая-то вертихвостка назначила свидание Льву Давидовичу. Лева, как мальчишка, три часа простоял под дождём без зонта, а эта вертихвостка не пришла. Неделю отпаиваю его малиной, медом, и только сегодня он перестал соплями захлёбываться.
Ненавижу.
- Кого? - наивно спросила Дуся.
- Как кого? Вертихвостку эту. У Левы такая ответственная работа, а она столько времени отняла.
Дуся чего-то не поняла. Её хозяйки мужик «блин дует», говоря по-простому, а хозяйка не на мужика своего, а на этих, ну, с которыми он «блин дует», серчать изволит.
Вероятно, её недоразумение так ярко было выражено на простенькой физиономии, что пришлось ей объяснять.
- Понимаете, Дуся, Льву Давидовичу нужно закончить очень серьёзную работу. Возможно, что за неё он получит Нобелевскую премию, а безответственные барышни отвлекают Льва Давидовича своей необязательностью.
- Ну, и дела, - рассказывала Дуся своей товарке, - у хозяйки муж «блин дует», а ему за это на работе шнобелевскую премию дают.
- Вот то-то и оно, - поддакнула товарка, - одним словом, евреи.
Лев Давидович без разнообразия дамских телес жить, вероятно, не мог. Без них не смог бы и физикой заниматься.
О существовании такого феномена свидетельствовал другой гениальный человек современности: хирург Николай Михайлович Амосов. Он был убежден: с угасанием у человека репродукционной функции его творческие силы иссякают.
Правда, существовало и диаметрально противоположное мнение, высказанное тоже известным человеком. По теории этого гения только тогда, когда наступает импотенция, начинается настоящая жизнь: не нужно искать добровольных жертв своих плотских утех, и всё время, освободившееся в результате этого происшествия, можно посвятить творчеству.
Однако, сам этот гений импотентом не стал до конца жизни, поэтому данное его высказывание можно квалифицировать как омерзительное лицемерие, оформленное в научную гипотезу, не подтверждённую ни личной практикой автора гипотезы, умершего, кстати, на дамочке младше его лет на пятьдесят, ни общечеловеческими достижениями в сексопатологии.
Референт ничего не ответил, но, вероятно, правильно расшифровал бесовскую искринку, мелькнувшую в глазах Крутолапова.
Аккуратная, девственная стопка упакованных свитеров, сорочек, футболок, маек и трусов завершала эту рукотворную, но не без Божьей искры созданную композицию.
- Завтрак и ужин Вам будут подавать сюда с сегодняшнего дня. Всё что Вы закажете. Кроме того, в холодильнике Вы сможете тоже кое-что найти. А обедать, по установленному порядку, всех руководителей Афанасий Ефремович приглашает в свою столовую.
После знакомства с рабочим кабинетом референт пригласил Крутолапова посмотреть квартиру. Внизу они оседлали «Volkswagen», резко отличающийся от известных гольфов и пассатов, оборудованный компьютером с выходом в Интернет, телефоном, факсом и прочими житейскими мелочами.
Осмотрев квартиру, Крутолапов высказал несколько пожеланий по отделке комнат и на этом закончил свой первый рабочий день в качестве руководителя отдела рискованных инвестиций в фирме «Престо».
Глава 36. Крутолапов
На следующее утро Кондратий Варфоломеевич попросил Тузикова выделить ему кого-нибудь в помощь, и ему направили Нурсултана. Всю первую половину дня Крутолапов с помощью Нурсултана обмерял рулеткой свои хоромы, а также подсобные помещения, в том числе и бойлерную. Каждый замер он аккуратно записывал в последовательности, понятной только ему. При этом в тетрадку заносились дополнительные записи в виде фигур и каких-то формул.
Было понятно, что началась работа, потому что не походило это действо на обывательское измерение жилплощади. Иногда он досадливо морщился, а порой его лицо сияло, как будто он находил самородок.
Процедура продолжалась до тех пор, пока не зазвонил телефон с приглашением на обед.
Обед прошел в ничего не значащей беседе, и, как показалось Крутолапову, длился очень долго, около пятидесяти минут.
Внутренне Кондратий Варфоломеевич весь кипел от нетерпенья. Впервые за всю жизнь он, наконец-то, готовился практически сделать то, чему была посвящена значительная часть жизни. У него появилась реальная возможность самостоятельно распоряжаться своим временем, достаточно большими материальными ресурсами и приступить к экспериментам, которые были тщательно продуманы в течение последних двадцати лет. Но Крутолапов сдерживал в себе эти внутренние порывы.
В его характере от рождения преобладала холерическая составляющая. Зная эту свою особенность, он боялся перегореть. И настраивал себя на спокойную размеренную работу. Такие уроки самодисциплины помогли ему достичь всего того, что он имел. Ни сиюминутные решения, не мгновенно придуманные теории, а гипотезы, тщательно взвешенные и возведенные им в ранг теорем, послужили фундаментом математического здания, описанного в монографии Гарвардского университета «Научный подвиг академика Крутолапова». И Крутолапов тщательно пережевывая еду, и поддерживая беседу, старался не замечать мощного движения времени.
Многими замечено, что чем взрослее становится человек, тем скорее бежит время. Но наиболее ярко этот феномен изобразил Ролан Быков. Он говорил, что в детстве время очень ёмкое. За день успеваешь проснуться, съесть булку, поиграть в снежки, покататься на санках, пополдничать, покататься на коньках, послушать радио, сыграть в шашки, пообедать, потом снова покататься на коньках. И так весь день, за который успеваешь переделать несчетное количество ярких и значительных дел. А когда вырастаешь и становишься взрослым, то замечаешь: лег, встал; лег, встал: с Новым Годом!
Итак. Они обедали. В конце обеда Тузиков предупредил академика, что сегодня в шестнадцать часов тридцать минут к нему придет врач, с которым они договорятся о времени постоянных встреч. В случае необходимости, будут назначены лечебные и оздоровительные сеансы,
- … которые, уважаемый Кондратий Варфоломеевич, я прошу Вас не игнорировать. Особо Вам докучать не будут, но для руководящего состава эта процедура введена мною в обязательном порядке.
После обеда Крутолапов знакомился со зданием в целом. Обход был тщательным. Однако посещение некоторых помещений, интересных с точки зрения Нурсултана, он полностью проигнорировал, но как-то очень напрягся около одной двери.
- Что там?
- Эта комната не освобождена от жильца. – Нурсултан уже хорошо знал здание. - А жилец этот – достопримечательность «Престо». Очень интересная фигура. Этого человека по имени Трухтандил Сукинсын, да, да,- заметив недоумение на лице Крутолапова, - именно Сукинсын, вот такая своеобразная фамилия, посещают дамы. Следует отметить, в очень большом количестве.
- Он гинеколог?
- Отнюдь. Он человек очень интересной, с позволения сказать, профессии. Он, как бюро добрых дел, оказывает дамам услуги интимного характера. Да так активно, что наши сотрудницы от стонов, раздающихся из его дверей, иногда весь день не могут прийти в себя. И дамочки из этих дверей выскакивают как ошпаренные, но очень бодрые духом. Афанасий Ефремович давно хотел его выселить, но этот специалист выставляет, кажется, очень высокие требования.
- А охрана? Охрана как-нибудь воздействует на него?
- Ни в коем случае. Калистрат Петрович попытался вмешаться, но комната Сукинсына является его собственностью, и мы не имеем права диктовать Трухтандилу, какие бы то ни было, условия. Ведь закона он не нарушает.
- Интересно, интересно, - пробурчал Крутолапов. И, немного подумав, добавил, - Это хорошо. Нужно найти способ куда-нибудь в другое место переместить наших сотрудниц. А этот экспонат пусть пока поживет здесь. Очень, очень интересный экспонат…. И этому сукину сыну не мешайте заниматься его делом. Будет хорошо, если он поднимет производительность труда. Не ссорьтесь с ним. Пусть продолжает своё благородное дело, - усмехнулся Крутолапов. – Извините, Нурсултан, что я это говорю Вам. Это явно не по адресу. Ещё раз извините, и не обращайте внимания.
Нурсултана очень удивила такая постановка вопроса, но он сделал вид, что ничего особенного не услышал.
Далее Крутолапов тщательно обследовал чердак и подвалы. Пометил, что надо заделать дыру, на которой висела табличка «Не влезай! Убьёт!», обнаруженную на третьем этаже, и установить на этом месте антенну-тарелку.
Потом Кондратий Варфоломеевич очень долго возился со спецификациями на комплектацию компьютеров. И составил перечень, который, вполне бы устроил, поставщиков, но был непонятен традиционным пользователям. В свой заказ он включил не только ультрасовременные элементы, но и архаику, которую очень трудно было добыть. Сопоставив свои предполагаемые доходы в качестве заработной платы и требования поставщиков, он подписал спецификации и попросил ускорить поставку необходимых комплектующих, если даже цена их окажется в два раза выше предполагаемой.
Тузиков представил всё Кондратию Варфоломеевичу через неделю и, естественно, за счет фирмы.
В последующие недели была проделана титаническая работа.
Крутолапов существенно изменил интерьер своего кабинета, и последний представил собой, в конечном итоге, очень большое противоречие между тем, что было в начале и тем, что получилось в конечном итоге. Ничто никуда не исчезло. Но всё растворилось в композиции, которую сочинил Крутолапов. Вместо строгого убранства и почти геометрически правильно сформированного пространства из мебели, взору предстало некоторое нагромождение тех же предметов, но в совершенно безобразном порядке.
Крутолапов создал мозаику рабочего места по своему усмотрению. Книжные шкафы были вынесены из его стандартного (по мнению оформителей) околостенного положения. Они были размещены по всему кабинету без всякой связи с общепринятой логикой формирования кабинетного пространства. Они образовали какой-то лес, и комната стала казаться значительно меньше. По периметру стен были размещены чередующиеся портьеры из черного и бордового бархатов. Кресло было выставлено из-за стола, стол был отвергнут, как место работы, и использовался как склад отработанных документов. На нём располагались украшенные каракулями бумажки, которые Крутолапов трогать запрещал категорически.
По просьбе академика в его полное распоряжение был отдан чердак. Его по указанию Крутолапова и при его непосредственном участии опутали проводами. Установили несколько видеокамер, направленных как на площадку перед фасадом, так на дворовую. Обвешали датчиками, а также приёмниками звуковых колебаний в очень широком диапазоне частот.
Там же, на чердаке он создал собачий питомник: были установлены двадцать четыре клетки, в которых разместили, отобранных им бродячих собак. Породы были разные. От беспородных до уникально беспородных. Было спроектировано и построено ещё два помещения. В первом размещалась лаборатория. В ней было установлено несколько топчанов, различное оборудование и две клетки, такие же, как и те двадцать четыре. В другом помещении находились кухня и лазарет для животных. Были наняты: три кинолога, два повара, ветеринар и два ночных сторожа. В обязанности кинологов входило обеспечение регулярного выгула собак. Для этого рядом с домом на Кирпичной во дворе была оборудована специальная площадка.
Не нарушая законов и приличий, охраняющих неприкосновенность личной жизни, датчиками, видеокамерами, радиоприёмниками и источниками звуковых сигналов была нашпигована комната Трухтандила с его согласия за определенную плату. Чтобы проделать это, не вызывая неудовольствия владельца жилья, Сукинсыну предложили отремонтировать его комнату, а на время ремонта, его на две недели, отправили в санаторий за счет фирмы.
Глава 37. Рэд Ривер, Крутолапов, Гиенов
После того, как Нурсултану случайно была предоставлена возможность пообщаться с Крутолаповым, он старался не выпускать академика из виду, хотя осуществить это было сложно. Реакция Кондратия Варфоломеевича на сообщение о Трухтандиле показалась занятной, если не странной. Правда, Нурсултан и сам ощущал непонятный интерес к Сукинсыну. Он не мог понять что, но что-то влекло его к этому субъекту. Однако знакомиться с ним у Нурсултана не было никакого желания.
В свою очередь, Кондратий Варфоломеевич ощутил интерес к Нурсултану, такой же, как и к Сукинсыну. Безусловно, что он видел огромную разницу между этими индивидуумами, но, в отличие от Нурсултана, отчетливо знал, что их троих связывает. К своим исследованиям он предполагал привлечь и того и другого. Но если Трухтандила можно было использовать почти вслепую, то к Нурсултану нужно было искать подход.
Кондратию Варфоломеевичу Тузиковым было предоставлено право самостоятельно принимать на работу сотрудников в свой отдел, в том числе из числа работающих и в «Престо» и в Финансовом Доме Тузикова. Воспользовавшись этим правом, в числе других он запросил в отделе кадров и личное дело Нурсултана Казкырова. Был весьма удивлён тому, что Нурсултан родился в США. Но особого значения этому обстоятельству не придал. Обратил внимание на его музыкальное образование. И стал придумывать повод, чтобы пригласить Нурсултана на беседу.
Проходя через проходную, зачастую, Кондратий Варфоломеевич чувствовал какой-то легкий дискомфорт, но никак не мог распознать причину его появления. Он, в принципе, знал, что это такое. Более того, возникало, почти забытое, ощущение неприязни, которое он испытывал в шарашке. Это ощущение, в почти забытые времена, вызывал у него вертухай. Тот пристально следил за Кондратием Варфоломеевичем. И они оба испытывали болезненную необходимость друг в друге. В те времена Крутолапов ещё не знал причины этого. Но когда он почти закончил теоретические основы своей разработки теории реинкарнации, он вспомнил эти свои старые ощущения.
Мог ли предположить Крутолапов, что через много лет ему придется испытать то же самое? Вряд ли. Но это произошло. Он начал контролировать каждый раз, когда эта неприязнь наступала, своё окружение. И установил, что они связаны с присутствием одного и того же старика. Приглядевшись внимательно, Крутолапов узнал в Гиенове своего давнего недруга.
В отличие от Крутолапова Калистрат Петрович сразу узнал академика. Это повлияло и на его отношение к Тузикову. С появлением Крутолапова Тузиков почувствовал настороженность со стороны Гиенова и нежелание входить в неформальные контакты. Афанасий Ефремович ощутил кожей, что при возрождении СССР Гиенов, если сам лично и не расстреляет Тузикова, то уж поручительства, обещанного ранее, от него не дождется.
Глава 38. Крутолапов
- Не бей эту собаку, - вскричал Пифагор, - я слышу голос своего друга.
- Так гласит легенда, - вспоминал Крутолапов. – То ли винца перебрал великий философ, то ли он действительно слышал то, что не дано, простым смертным, слышать? Не скажет он нам теперь. Хотя душа его в ком-то сейчас живет. Может в рыбе? И скрывается эта рыбка от хищников-рыб и от рыболовецких снастей. А, может, в акуле. И жрет эта акула всё, что попадется ей на пути. А, может, в кактусе, что здесь на окне стоит? Ведь многие философы древности не отрицали существования души у растений. А современные психиатры буйных пациентов, пролеченных затормаживающими препаратами, называют овощами. Что это? Случайное совпадение?
Эх, спросить бы сейчас какого-нибудь пифагорейца. Да где его взять? Депутаты есть, бизнесмены есть, бомжи есть, даже маркетологи есть. А пифагорейцы...?
Декарт бы Пифагора не понял. Он воспринимал животных, как живые автоматы, начисто лишенные душ. А как же быть с Буридановым ослом? Он ведь голодным не остался. Чем он решал свою проблему? Умом? Душой? Но ведь справился, наверно, бедолага со своей сложной задачей и выбрал себе стог сена. А как бы себя автомат повёл? Или всё-таки сдох осёл?
Душа. Что же это такое?
Гилозоизм? Всеобщая одушевленность космоса?
Энтелехия? Осуществление тела?
- Не зря же Платон, Демокрит, Эпикур, Аристотель, Кант о душе беспокоились, и я, грешный, о ней трепещу, - так думал Крутолапов. – Натурфилософы считали, что душа телесна, то есть, материальна, и образуется из подвижных частиц. Исходя из этого предположения, в принципе, данные движения могут быть отслежены. Или нет?
А как же быть с орфиками-пифагорейцами, проповедавшим метемпсихоз (перевоплощение душ)?
А что делать с анимистами, которые говорят об особой силе в теле человека, животного, растения, которая покидает тело во время сна и смерти?
Объединить?
Возможно.
Чем руководствоваться? Интуицией? А что такое интуиция? Это, когда мозг озаряет какая-то внезапно вспыхнувшая идея, обжигая его, как обжигают невооруженные глаза всплески молний электрической сварки? И чем вызывается это озарение? Знанием? Предыдущим опытом? Но чьим? Мозгом конкретного индивидуума или душой того индивидуума, которому она принадлежала ранее и после оставления тела этого индивидуума, перемещаясь в пространстве и времени, накопила в себе столько знаний, что не может одарить ими всеми мозг конкретного тела, а раздает их скупо и расчетливо, как бриллианты?
Впрочем, почему Пифагор должен был быть пьяным, когда за собаку заступился? Я ведь тоже по трезвянке чувствую в определенные моменты какое-то непонятное волнение. Вот прохожу мимо комнаты Сукинсына, мимо Нурсултана, мимо своего давнего «приятеля» Гиенова и, как охотничья собака, чувствую дрожь. Азарт. Словно столкнулся с давно встречавшимся, и приятно встревожимся меня, явлением. Хотя в случае с Гиеновым это не совсем так. Точнее, совсем не так.
Крутолапов слегка потянулся, разгоняя неподвижность в суставах, и продолжил работу над сборкой генератора.
Кондратий Варфоломеевич установил, что звуковые волны воздействуют на живые организмы, не только возбуждая мембраны слухового аппарата, являясь, таким образом, источником осознаваемой мозгом информации об окружающем мире. В диапазонах, не воспринимаемых ухом, звуковые колебания тоже воспринимаются организмами, но неосознанно. Организм получает информацию, но с помощью своего аналитического аппарата, мозга, расшифровать её не в состоянии. Он знал из некоторых работ Михаила Васильевича Шулейкина, что, например, очень низкие частоты могут вселять страх.
В частности, низкочастотные колебания вызваны не только атмосферными явлениями, но, вероятно, и вращением Земли. И когда режим этих вращения, скажем, в результате каких-либо катаклизмов, отклоняется от повседневного, штатного, то, возможно, что организмы воспринимают это отклонение как сигналы бедствия. А потому и испытывают неосознанный страх.
По теории Крутолапова звуковые колебания носят не только информационный характер. Они могут являться транспортом в процессе обмена между определенными особями некими частицами, несущими в себе элементы памяти данных особей. При этом в результате перемещения из одного тела в другое, память может обнаружить глубоко спрятанные тайники.
Как же добиться этого перемещения?
Каждый живой организм расположен к тому, что звуковые колебания определенных частот он воспринимает особо. Не изобретая новых терминов, Крутолапов назвал их резонансными. Индивид, под которым он понимал любой живой организм (человек, корова, собака, герань, бабочка и пр.) обладает индивидуальной восприимчивостью. Для каждого организма число резонансных частот различно. Один индивид их может иметь только две, а другой – восемнадцать. Это является прямой зависимостью от числа переселений, а также от продолжительности нахождения в конкретном образе, оставшихся в скрытой памяти.
Теоретически каждый индивид несёт в себе память о бесконечном числе резонансных частот. Но только небольшой их ряд доступен для обнаружения, как предполагал Крутолапов, теми средствами, которые он был намерен использовать в своих исследованиях. Воздействуя одновременно на две особи аккордом, состоящим из определённого набора резонансных частот двух живых организмов, принимая во внимание установку Матерлинка, как научную гипотезу, можно предположить, что произойдёт обмен душами.
Так что же всё-таки понимал Крутолапов под резонансными частотами? Под резонансной частотой он понимал частоту, к которой конкретный организм наиболее восприимчив. То есть в момент воздействия этой частотой на организм получают локальный максимум чувствительности организма. Величина чувствительности характеризуется амплитудой, проще говоря, громкостью. Так вот наибольшей громкостью обладает частота, которая соответствует тому состоянию организма, в котором он находится в настоящее время. Для человека это одно значение частоты, для собак – другое, для коровы – третье. Частота, громкость которой ниже наибольшей, но выше всех остальных максимумов несёт информацию о предыдущей жизни. Частота, громкость которой ниже второй, но выше всех остальных – предпредыдущей, и так далее. Крутолапова на первом этапе интересовали только такие частоты, громкость которых не ниже половины громкости самой громкой частоты. Эти частоты он и назвал резонансными.
Для проведения экспериментов академик разработал особый генератор, изготовлением которого он занимался всё время работы в лаборатории и в настоящий момент закончил его сборку.
Крутолапов давно уже определил, что последним пристанищем его души была собака. И тем самым внутренним чутьём, которым зачастую, с отсутствием всякой логики, определяются совершенно невычисляемые события, установил, что собаками в прошлом были и Тузиков, и Казкыров, и Сукинсын, и Гиенов.
Свой первый эксперимент Крутолапов решил провести с участием Сукинсына, когда у него в гостях окажется очередная клиентка.
Назавтра он решил пригласить Нурсултана. Предлогом был баян, который Крутолапову подарили, когда он неожиданно испытал желание овладеть этим инструментом. Быстро загоревшись этой идей, он также быстро к ней охладел, но баян не продал. Вот с помощью Казкырова он и собирался, якобы, послушать это своё сокровище.
Глава 39. Крутолапов, Рэд Ривер, Сукинсын, Овчаркина
Страна отметила приход Нового года. Потом отметила Рождество. Она бы ещё что-нибудь отмечала, но деньги кончились. Да и безделье начинало надоедать.
Страна приступила к работе.
В этот день Нурсултан был свободен от дежурства и, испытывая профессиональное любопытство к академику, с большой готовностью откликнулся на его приглашение.
Совершенно не случайно оказалось, что встречу, академик организовал в то время, когда у Сукинсына находилась очередная клиентка.
На просьбу Нурсултана войти, не оборачиваясь, махнул рукой на кресло, стоящее на противоположенной от него стороне стола. Усаживайся, мол. И пока помалкивай, попросил он следующим жестом руки.
Гость сел и уставился на спину хозяина кабинета, который отвернулся к компьютеру и колдовал на клавиатуре.
- Дирижер, - подумал о Крутолапове Нурсултан, отмечая его выразительные, а потому и сразу понятные жесты. – И руки очень молодые, хотя лет ему явно не сорок, а на сорок больше. Однако, какой подвижный.
Хозяин кабинета все ещё не обращал внимания на приглашенного и продолжал щелкать кнопочками, дергая себя иногда левой рукой за правую мочку уха.
- Интересно. Почему это так? Ведь правой рукой правую мочку чесать удобней. Собака,
например, себе за ухом чешет хоть и задней ногой, а не передней, ей задней удобней, но ведь она правое ухо чешет правой ногой.
- О собаках думаете? - прервал размышления Крутолапов.
Нурсултан от неожиданности вздрогнул. И весь внутренне сжался оттого, что хозяин угадал.
- Да Вы не пугайтесь, Нурсултан…, как Вас по батюшке? Капкарович? Очень хорошо. Ничего я не угадал. Атмосфера в этой комнате такая, что каждый, кто сюда входит первый раз, а Вы при этой перестановке мебели здесь впервые, что-то обязательно про собак думает. Во второй раз тоже думает о собаках, но уже этого не замечает.
Кондратий Варфоломеевич внимательно посмотрел на гостя и доброжелательно улыбнулся. Казкыров тоже улыбнулся. Но, разглядывая Крутолапова, и, вспоминая все наставления своего учителя по физиогномике, пришел к выводу, что предстоит весьма серьёзное испытание, прикрытое беседой светского характера.
Кондратий Варфоломеевич молчал и своим молчанием создавал в душе Нурсултана дискомфорт. Скажем, не совсем дискомфорт, но присутствовало некоторое неудобство в области желудка в виде «подсасывания под ложечкой».
Конечно, Нурсултан был человеком тренированным и выражением лица своего неудобства не проявлял. Но его демонстративное спокойствие тоже могло вызвать подозрение. Как раз то, что он тренирован на такие ситуации, и могло предположить наличие специальной шпионской подготовки. Поэтому, ещё немного посидев внешне спокойным, и, прикинув, сколько ещё мог бы сидеть спокойно гармонист из Казахстана, Нурсултан начал было открывать рот, чтобы задать соответствующий вопрос (чего, мол, сидим, кого ждём?). Но Кондратий Варфоломеевич опередил его.
- Мне тут кое-что рассказали о Вас. Говорят, что Вы очень способный человек. Хорошо играете на баяне всякие частушки-прибаутки. Так ли?
- Ну, не то чтобы очень хорошо. Некоторое время работал баянистом.. Преподавал музыку. И не только частушки-прибаутки, но и киргизский героический эпос немного знаю.
- А не могли бы Вы мне что-нибудь сыграть? Кстати, и баян у меня есть.
- «Случайный рояль в кустах», - чужой мыслью подумал Нурсултан. – А почему нет? - Типичным английским оборотом ответил Рэд.
Крутолапов подошел к стенному шкафу и вытащил оттуда довольно изящный футляр.
- Этот замечательный инструмент мне подарил один старинный друг, когда я, прочитав, что маршал Жуков нанимал учителя, чтобы освоить игру на баяне, решил повторить его подвиг.
- Однако, Ваш приятель понимает толк в инструментах. Ваша, извините за сленг, гармошка тысяч двадцать долларов стоит.
- Вполне возможно. Я не интересовался. Моему приятелю изготовили его тульские мастера за семь тысяч рублей. Правда, было это в 1965 году, на доллары не мерили, а те семь тысяч рублей, наверно, стоят сегодняшних двадцать тысяч долларов. – Косвенно согласился Крутолапов. – Итак, появилась у меня эта, по-вашему, гармошка, нанял я учителя и добросовестно разучивал гаммы и всякие специальные упражнения. Но, вероятно, всему своё время. Я не сумел овладеть инструментом в такой степени, как бы мне хотелось. Долгое время его никто кроме меня в руки не брал, и я совсем не знаю, как он должен звучать в руках мастера. У Вас есть специальное образование или Вы самоучка?
- Я учился музыке.
- Интересно. Вот Вы сказали о киргизском героическом эпосе. Знавал я Владимира Александровича Власова, кстати, автора гимна Киргизской республики. Сыграйте что-нибудь из восточного.
Нурсултан прильнул к инструменту и замер в неподвижности. Он подгонял себя под нужное настроение. Его глаза уходили из присутствия. Вот они уже наполовину удалены и под чуть слышный шорох опускающихся ресниц ещё тише уплывают вдаль.
Задавая ритм, гулко и ровно сердце считает такты. Руки едва заметно зашевелились, и баян чуть слышно задышал, не издавая звуков. Мех с легким шумом зашевелил воздух и начал разгонять его. Но воздух не слушался и строптиво сдерживал движение меха. Однако властные руки медленно и уверенно ломали это сопротивление. Вечностью казались секунды этой борьбы.
Вдруг далекий, чуть осязаемый, резко скрипящий звук, выползающий из язычковой пневматики инструмента, нарушил это однообразие. Звуку трудно подобрать аналог для его описания. Возможно, что в умнейшей башке Крутолапова мгновенно родилась многослойная система математических уравнений с бесчисленным числом гармоник, описываемых рядами Фурье для идентификации этого звука с известными тригонометрическими функциями. Но ему даже самых удачных формул хватило бы только на мгновение, потому что на смену пришел другой звук. Пришел другой звук, пришел в ином регистре и еще в меньшей мере подвластный какому бы то ни было описанию.
Звуки меняли друг друга и завораживали и раздражали невозможностью их запоминания. Нельзя было предположить, что это явление можно было бы повторить, хотя с точностью до 1/64 (не учитывая триолей, квартолей, квинтолей и тому подобное) доли оно было зафиксировано или могло бы быть зафиксированным на пяти параллельных линиях. И оно не вкладывалось в рациональные доли. Трансцендентное звуковое пространство заполняло стандартную коммунальную кубатуру.
Непривычное для европейского уха чередование звуков вызывало одновременно и дискомфорт и нездоровое любопытство. И если дискомфорт вызывал желание прекратить эту пытку, то любопытство мазохиста, которое нас иногда посещает, граничащее с наркотическим состоянием, когда сознание ещё не отключилось, а органы тела уже не управляемы мозгом, подавляло это желание. И уже, вроде бы, привыкаешь к этому непривычному звучанию.
Что есть первый банан на языке россиянина, на языке, привыкшем к щам и гречневой каше? Пластилин, вязнувший в зубах. Жуешь. Не очень приятно. Но любопытно. Обезьяны и даже некоторые иностранные люди бананы едят с удовольствием. Значит надо распробовать. И через силу доедается первый. Шестнадцатый более терпим. И не дискомфорта и не любопытства. Так…. Еда…. А потом страна стала банановой. Бананы круглый год. И становятся неотъемлемой частью стола. И все-таки иногда вспоминаешь, что это пластилин.
Звуки ползут, размножаясь делением. Чуткое ухо наряду с извлекаемыми диатоническими звуками начинает слышать микрохроматические звуковые построения. Инструмент всемогущ в союзе с мастером. Нурсултан плавными уверенными движениями, иногда кажущимися робкими, иногда чрезвычайно резкими, воздействуя на тело баяна, заставляет его выносить из себя всю Вселенскую скорбь и всю Вселенскую радость, нечаянно рождающуюся внутри скорби.
Наконец это беспорядочное (хотя над этим беспорядком трудилась довольно порядочная голова, как в другое время и по другому поводу говаривал Николай Васильевич Гоголь) чередование звуков плавно и незаметно прекратилось, и на смену ей стали подползать зародыши мелодий.
Постепенно рождалось проникновение, и мелодии через кожу вползали в желудок, шевелили печень и принуждали вздрагивать селезенку. Почти осязаемое движение воздуха через отверстия звуковых пластинок баяна приводило фауну в состояние ожидания и непредсказуемо вызывало у флоры зуд то подмышкой, то в промежности, то в каком-либо другом месте организма, иногда, внутреннем.
Повинуясь другим законам, разбуженным мелодикой, мир обернулся в антимир, и уже не музыкант управлял баяном, а это нежное чудовище, Баян, руководил пальцами исполнителя. И преддверие ещё не родившегося звука устанавливало пальцы музыканта на нужные звуку кнопки. Вся суть Нурсултана растворилась в Баяне, дополняя его богатейшую клумбу цветов своими обертонами, извлекаемыми с помощью специальных манипуляций мехом.
Усовершенствованный потомок четырехрядной гармоники Стерлигова с простодушием крестьянина перемешивал ночную песню женщин, караулящих овечьи стада, «бекбекей», с песнями любовного содержания «сектет», «кюйген» и «сектебай». А песни жалобы, тоски, горя «арман» вплетались в песни для детей «балдар ыры».
Природа не делит себя на хорошие или плохие составляющие. Природа есть природа. Она вся.
- Вот она я, - говорит она, - Какая есть.
И построенная по этому закону музыка несла в окружающий воздух дыхание всей природы. Потому так и перемешались жанры. Потому как жанров не было. А был единый, целый организм.
Иногда в вязь звуков врывались среднерусские гормоны лихих красноармейских тачанок. Но, коснувшись вязкого песка пустынь своими революционными клинками, гормоны, ощутив всю свою неуместность на этом пространстве, по касательной исчезали в неизвестности. А здесь продолжалось знойное вращение местной жизни.
Крутолапов на секунду отвлекшись от гипноза, в который вогнало его звучание баяна, повернул несколько ручек своего генератора.
… Состояние Сукинсына было отвратительным. Отсутствовало устойчивое, выработанное почти каждодневной практикой, хроническое желание кого-либо оплодотворить. И не то чтобы механизм, природой призванный для этой нелегкой, но весьма привлекательной работы, дал сбой. Отнюдь. Свидание с горшком не усмирило плоть. Плоть буйствовала. Но мозги.... Сукинсын знал лишь о спинном мозге понаслышке и потому, как какое-то Явление щекотливо-зудяще взрывало внутренне устройство его позвоночника при выбросе семени. А эти мозги, которые в голове, давили череп. Боли не было. Была головная неустроенность, отбивающая охоту охоты. Полусон гулял по телу Сукинсына.
Лежащая рядом Зинаида не присутствовала для Сукинсына. Она дышала, она сочно чмокала сонными губами и рефлекторно тянулась руками к скрытому обычно от глаз людских, а сейчас дерзко выставленному напоказ, могуществу Сукинсына. Но похоти не вызывала. Она двигалась. Она была довольна, как ей казалось, вызываемой ею страстью, и в сонной своей отрешенности играла в любовь. Она тянулась к Сукинсыну, но ответа на её страстные призывы не было.
Дремавший Сукинсын заворчал. По его щекам, похожими на брыли мастиффа, потекла длинная вязкая слюна. Он завертел головой, и слюна, отрываясь, полетела по окружающей среде.
Повинуясь взятым на себя обязательствам, или выражаясь высокопарно, долгу, Сукинсын потянулся к Зинаиде, профессионально подмял её под себя, и действо началось. Но и Сукинсын и Зинаида в этот раз почувствовали какое-то взаимное неуважение. Если в самом начале Зинаида, очнувшись от сонного полубреда, как-то подыгрывала Сукинсыну, то спустя мгновение после проникновения плоти партнера в её чрево недоуменно смотрела ему в глаза и механически свершала ответные действия.
Сукинсын неожиданно взревел. Все волосы на всем теле, и на голове, в том числе, у него встали дыбом. Он зачем-то укусил партнершу за ляжку, резво соскочил на четвереньки, поднял одну ногу и жирно помочился на металлическую ножку кровати. От ножки пошел пар. Сукинсын встряхнул головой, сел на пол и в недоумении, размазывая кровь на подбородке, начал разглядывать лужу, которую только что изваял.
Зинаида орала как резаная корова.
- Ты, что, ублюдок, совсем охренел? Пес вонючий!...
“Пес вонючий” вызвало неожиданную реакцию Сукинсына, который всегда относился спокойно ко всем оскорблениям, получаемым им при отработке своего тяжкого хлеба. Но от такого обращения в данный момент Сукинсын озверел в буквальном смысле. Волосы на голове, на руках, на ногах, на груди и на спине теперь не то чтобы встали дыбом, они взбунтовались, нахально полезли из своих гнёзд и, кажется, был слышен шорох их неумолимого роста в пространство. Он ощерился оставшимися после свиданий со стоматологами двадцатью семью зубами, и громко гавкнул. Его лай полетел в атмосферу и, спотыкаясь о стены, двери, ступеньки на лестницах, плафоны и прочие препятствия на своем пути, постепенно затухал, вызывая нереалистичный страх своим нереалистичным рождением...
Полунаркотическое состояние не проходило. Оно не только не позволяло двигать членами тела, но свирепо свербело мозговые клетки ума. Ум вдыхал новые всплески звуковых колебаний напрямую без участия ушей. А колебания занудливо и настойчиво пели только им понятную песню. Песню о самом звуке, самостоятельном явлении, ни сколь не заботящемся о состоянии духа. Дух как явление в любом его проявлении был не интересен звуку. Но дух был в телах. Он был в телах Нурсултана и Крутолапова. Это были, вроде бы, два духа. Но звуком они были объединены в один.
Вот мерцающий луч облегчения проступил в череде угнетающих шевелений, и отступающая ночь, не спеша, тонула в приближении отдыха от небытия. Вдали затихал протяжный вой шакала, неизвестно как заблудившегося в пустыне.
Крутолапов механически вернул повернутые им ручки генератора в исходное состояние, даже не обратив на это внимание.
Музыка затихала. И наступала молчаливая задумчивость. Задумчивость плыла. Но она плыла стоя на одном месте, остановив время. Время стояло, но задумчивость это не интересовало. Задумчивость была в никуда. Она стояла и думала.
В этой задумчивости тяжело и основательно рождалось крутолобое таинство. Оно висело над всем, но не вызывало ни печали ни радости, ни гнета ни свободы. Оно даже не рождалось. Оно делало вид, что рождается, но оно всегда делало такой вид, когда появлялась молчаливая задумчивость. Это таинство, рассыпанное бриллиантами запоминающихся моментов, продляло жизнь остановившимся мгновениям. И это таинство и не стесняло дыхание и не помогало ему. Оно оставляло оттиск момента в памяти и уходило, чтобы родится или появится в другом месте, но для себя всегда в один и тот же момент времени. Оно существовало вне времени, а в самом себе. И оно самим для себя являлось и временем и пространством.
Молчание…. Молчание…. Молчание….
Нурсултан, приходя в обычное состояние, стал медленно сожалеть о потере контроля над собой и чрезвычайном увлечении. Виновник этого инцидента, Баян, плод рукоприкладства колдунов, собравших кучу разрозненных, казалось бы, мертвых материалов природы в конструкцию, способную заставить плакать и смеяться, ходить размеренным шагом или рассыпать дробь каблуков, грустно выть волком или радостно орать забавные, порой нескладные и непристойные, слова, сделав последний вздох, мирно заснул.
Слишком откровенная отдача всего себя музыкальному процессу открывала обычно закрытые для других людей уголки натуры. А в его положении любое откровение могло привести к непоправимым последствиям.
Но, с другой стороны, он строго следовал инструкции, которая рекомендовала быть естественным, самим собой, и не скрывать своего характера. Такое поведение, по наставлениям инструкторов, должно вызывать больше веры. И, если ты понравишься, то сможешь надеяться, либо на покровительство, либо, по крайней мере, на нейтральное доброжелательство.
Он вспоминал, что не только его самозабвение и преданность музыки и, безусловно, чудесному инструменту привели его исполнение в неведомое до сих пор состояние души. Что-то помимо его воли диктовало ему его поведение.
Да, когда-то были ноты, по которым он разучивал оркестровую партитуру этого почти неизвестного, и не очень популярного, и, как когда-то сказали критики, декадентского произведения почти никому неизвестного автора, посвященное ничему. Этого автора забыли. Да и автор, выпивая очень много водки, в конце концов, отравился. Но по неизвестным людям и известным природе законам ноты его декадентского произведения не пропали, и Нурсултан их обнаружил в секретной библиотеке ЦРУ. Из почти хулиганских соображений он их переложил для баяна. И уже по совсем необъяснимым законам всю эту какофонию запомнил наизусть.
Однако сегодня случилось что-то непредсказуемое. Нурсултан, как ему казалось, очень бдительно себя контролировал. Он следил за каждым мускулом своего ничем непримечательного, как и должно быть у американских шпионов, лица. Он держал каждую мышцу под контролем. Но явился момент, когда до безобразия знакомая музыка и, как ему казалось, убийственный по красоте звучания инструмент, завели его в состояние неосязаемости. После окончания этого, с позволения сказать, концерта одного исполнителя для одного слушателя Нурсултан, на уровне полуощущений, стал проникаться осознанием влияния Крутолапова на его, без ложной скромности, гениальное исполнение.
Крутолапов не спешил. Он тоже медленно возвращался к реальности. Произошло что-то интимное. Это Что-то было почти одушевленным и внесло смятение и стыдливый трепет. Оно почти обнажило нервы и терло сухим вафельным полотенцем по зубам. Это было Неудобство. Это Неудобство появилось из далекого-далекого детства. Из того детства, когда нарушение некоторых общепринятых стандартов поведения (например, нельзя писать в штаны) не является постыдным, а нормальное, с точки зрения обывателя, требование вернуть данную во временное пользование вещь представляется отчаянно сквалыжным поступком.
Вспоминается, как мама попросила соседку вернуть долг, а соседка нахально порекомендовала не мелочиться. И стыдно за маму. И не понимаешь, что, на самом деле, стыдно за положение, в котором она оказалась, руководствуясь извечным правилом оказания помощи ближнему. Она помогла, а соседка оказалась бесстыжей неблагодарной тварью. Но вся твоя кожа покрывается гусиным стыдом, потому что в роли «сквалыги» видишь самого дорогого тебе человека. И тебе хочется бежать от них, бежать… бежать…. Но бежать некуда. И ты медленно ползешь от этого стыда. И в следующий раз в подобном случае тебе опять хочется бежать…. Но уже не так далеко.
Ты ещё не умеешь анализировать сложившиеся ситуации с примеркой на себя. Тебя ещё ни разу не спросили: «А как бы ты поступил в такой ситуации?» И ты даешь безжалостную, максималистическую оценку поступкам ближних. Ты не видишь себя в действии, ты видишь себя только судьей. И считаешь, что весь Мир должен следовать только тобой установленным канонам. Ты вершишь судьбами Мира. Твой стыд является мерилом справедливости.
Кто-то тебе что-то сказал. Чему-то научил. И уже в следующий «сквалыжный» раз ты подобное начинаешь примерять к себе и уже осознаешь, что не надо бежать. Уже не так стыдно. Ты осознаешь уже не только свою правоту, а, значит, и чью-то. Приобретаешь новое знание, но оказывается, что с приобретением этого знания теряешь что-то нежное и хрупкое. И оно, это Неудобство, возвращается уже реже.
Потом ты целуешься с девочкой. А на следующий день прячешься от неё. А если спрятаться не удается, то загоняешь глаза в ноздри и стыдливо краснеешь. Ты целуешься с другой девочкой. На следующий день усилием воли заставляешь себя пройти мимо неё этаким гоголем-моголем и даже поздороваться с ней, как будто ничего не было. В следующий раз целование ты уже готов признать не постыдным явлением и с желанием продолжить процедуры, по-хозяйски общаешься с понравившимся объектом.
Ты взрослеешь. Ты матереешь. Душа дубеет….
Проходит много лет. Неожиданная ситуация бросает тебя в давно забытый далекий детский стыд. Ты уже, конечно, знаешь, как с этим бороться. Расслабившись, чтобы хотя бы несколько мгновений побыть в этой забытой неге, ты раскрываешь миру глаза, говоришь ничего не значащие слова, и эта драгоценность детства, расплескавшись, покидает тебя, чтобы, если тебе повезет, может быть, ещё разок вернуть тебя в родную детскую даль.
Крутолапов держал это Неудобство. Он до этого события уже не надеялся хоть когда-нибудь ещё пережить его и понимал, что ему крупно повезло. Этот американец, полуазиатский потомок, преподнес бесценный подарок. Такой подарок ему вряд ли кто-нибудь ещё преподнесет.
Вот он сейчас поднимет глаза, встретится взглядом с глазами Нурсултана, произнесет какие-то слова и Неудобство покинет его навсегда. Это действительно в последний раз. Горько.
Ликующую тишину разбудило слабое движение правого века Крутолапова. Оно открыло глаз, несколько раз шлепнуло по привычному для него месту под глазницей, и в кабинет медленно стала входить обычная повседневная жизнь. Она не материлась, как она зачастую это делает, она не воняла остатками еды на помойках. Но своим втискиванием в пространство, которое только что было Природой вне времени, вносила запах реалистического бытия.
На летающий по окружающей атмосфере слух Нурсултана обрушился грохот опускающегося века Крутолапова, и Нурсултан, очнувшись от прострации, опустил руку, застывшую на клавиатуре.
Нурсултан мягко освободился от инструмента и этим, почти неощутимым, шорохом продолжая нарушение тишины, начатое глазным веком Кондратия Варфоломеевича, бережно поместил баян в футляр.
- Да, - произнес Крутолапов.
И тонкая струйка Неудобства начала таять… таять… и испаряться.
- Да, - повторил Крутолапов. – Вы, Нурсултан Капкарович… Что-то трудно мне слова подбирать…. Что вы играли?
Крутолапов рукой задержал ответные слова.
- Не надо отвечать. Это не важно.
Крутолапов ещё раз примерил костюм Неудобства, пошевелил плечами.
- Сидит неудобно. Трудно дышится и тоска какая-то собачья. Собачья…, собачья…. Собачья?
Неудобства как и не бывало. Детский стыд улетел. Перемещаясь в системе «нейрон-нейроглия», мысль Крутолапова терялась и возрождалась. Терялась и возрождалась с целью достичь совершенства. Где-то появилась зацепка, но она ускользала, не давалась.
- Что же? Что же? Что же? Чего я не могу ухватить? Всё. Ясно. Собачья. Именно собачья. Как же я не понял. Тоска именно собачья. И не в переносном, а в прямом собачьем смысле. Вот что вызвала у меня эта музыка.
Крутолапов повернулся к Нурсултану. Тот уже приобрел вполне порядочное человеческое лицо. Выражение, которое блуждало по его лицу, вызванное диверсией музыки, покинуло Нурсултана, и он спокойно и рассудительно ждал момента, когда Крутолапов обратит на него внимание.
Крутолапов что-то посмотрел на экране. Почмокал губами. Выключил экран и обернулся к своему визави.
- Нурсултан Капкарович, - заговорил наконец-то хозяин, - а не хотели бы поработать факультативно в моей лаборатории?
Естественный немой вопрос: «В качестве кого?», не успевший прозвучать получил мгновенный ответ Кондратия Варфоломеевича
- Я, вряд ли, смогу Вам в понятном для Вас ключе объяснить Вашу задачу. Работа, которую я веду, далеко не стандартна. И если я начну Вам, совершенно неподготовленному человеку объяснять ее смысл, Вы сочтете меня за сумасшедшего. Хотя, если здраво разобраться, то именно таковым я и являюсь. Но мне кажется, что Вы сможете помочь достаточно основательно продвинуть мои изыскания.
- А что же я должен буду делать?
- Посмотрите сюда.
И Крутолапов на экране телевизора продемонстрировал то, что сделал Сукинсын во время приступа атавизма, вызванного действиями Крутолапова, а, возможно, и Нурсултана.
- Впечатляюще?
-Я не понял. – Ответил Нурсултан. – Что это?
-Видите ли, Нурсултан, воздействуя определенными звуковыми частотами….
И Крутолапов кратко изложил свою теорию. Правда, он ничего не говорил о переселении душ, о сложных сочетаниях резонансных частот. Он высказал предположение, что эмоциональное воздействие музыки на Трухтандила, которая почти неслышно транслировалась в его комнату, оказалась таким мощным катализатором, что в Трухтандиле проснулись инстинкты, заглушенные многими миллионами лет эволюции.
Нурсултан подавил в себе желание возмутиться вмешательством Крутолапова в личную жизнь Сукинсына и, более того, проводить над ним эксперименты без его согласия. Но Крутолапов, казалось, его подслушал.
- Я понимаю всю, с Вашей точки зрения, нелепость сказанного. Я согласен с Вашим осуждением моего поступка, но я включил свой прибор бессознательно, находясь под воздействием Вашей музыки.
-Да, но Вы же поставили в комнате у него….
-Простите, Нурсултан Капкарович, Трухтандил согласился на это за определенную плату. Я Вам предлагаю подумать о возможности поработать ассистентом. И если Вас заинтересует проблематика, то, возможно, Вы согласитесь поучаствовать в экспериментах.
Глава 40. Овчаркина
- Вначале всё было как обычно. Трухтандил вёл себя как всегда.
- Как это «как всегда»? – спросил Иван Ильич.
- Ну, как он себя может вести? Ничего особенного. Ну, выпили из того, что я принесла, закусили немного…. Да! Трухтандил сказал, что в этот раз он будет со мной бесплатно….
- Это что было в первый раз? – с подозрением спросил Иван Ильич. – Раньше он тебе такого не говорил?
- Не говорил, - ответила Зинаида, но, ещё не совсем выучившийся говорить то, чего не было, голос выдавал Зинаиду, и чувствовалось, что она врёт.
- Так, - с нехорошим намёком произнёс Иван Ильич. – Значит, говоришь, ничего особенного не происходило, и всё было как обычно.
- Да….
- А то, что денег он не собирался брать, это тоже как обычно?
- Ну, я об этом не подумала….
- О чём ты только думаешь, Зинаида? Овца ты пустоголовая. Ну, ладно, продолжай.
- Иван Ильич! – Захныкала Зинаида. – Вы меня запутали. Я не могу с мыслями собраться. Расстроили Вы меня.
- Ладно, ладно. Разведчик должен быть собран. Его нельзя запутать. Если так будешь работать, то дам плохую характеристику, и вместо продолжения учёбы опять на вокзал пойдёшь….
- Да уж лучше на вокзал. Там за это дело… ну, то, что Вы заставляете меня с Трухтандилом делать, я деньги получала, а здесь деньги Трухтандилу отдавать надо.
- Так, отдаёшь ты деньги-то государственные, выдаваемые тебе для оперативной работы. А за свою работу получаешь денежное довольствие.
- Всё равно жалко. Да и поживите Вы девушкой на это денежное довольствие.
- Ну, хватит ныть. Собирай свои две мысли в порядок и продолжай.
Иван Ильич знал особенность Зинаиды начинать повествование с самого начала, если её на каком-то этапе доклада остановить. Ей был неведом другой способ сосредотачиваться.
Зинаида задумалась, как бы собираясь со своими застрявшими в голове двумя мыслями, и продолжила, а точнее начала сначала.
- Так вот я и говорю. Вначале всё было как обычно. Трухтандил вёл себя как всегда. Выпили, значит, закусили. Да. Трухтандил сказал, что сегодня, ну, в тот раз, денег не возьмёт. – Иван Ильич укоризненно посмотрел на Зинаиду, повторяющую, то, что уже было сказано, но перебивать не стал, чтобы снова не сбить Зинаиду с её двух или, может, теперь уже трёх (одна о сэкономленных деньгах) мыслей. – И вот уже лежим, значит, а в воздухе какое-то напряжение, или напряженность, не помню, как в школе по физике это называли.
- Воняло, что ли? – спросил Иван Васильевич и тут же об этом пожалел. Но на этот раз всё обошлось благополучно, и Зинаида неожиданно продолжила описание свидания с того момента, на котором она остановилась.
- Не… а. Говорю, что напряжение какое-то. – Зинаида задумалась и попыталась объяснить. – Ну, когда Трухтандил сказал, что денег не возьмёт, это значит, как будто, он по любви будет всё делать. Ну, я обрадовалась. Денег в этот раз опять сэкономлю. Может колготки куплю новые. И тоже решила, что по любви, значит, в удовольствие.
Зинаида увлеклась и не заметила, как проболталась, что не в первый раз бесплатно задание Ивана Ильича выполняет. А деньги неистраченные на себя расходует.
Иван Ильич, в свою очередь, как раз наоборот, заметил это, но звериным чутьём контрразведчика, почувствовав внезапно появившийся след, не стал пока допытывать Зинаиду насчёт неистраченных и присвоенных в целях личного обогащения, как видно неоднократно, денег. И, внешне скрывая заинтересованность, внимательно слушал доклад.
- Но атмосфера, воздух значит, напряглась. И какой-то тонкий-тонкий звук или свист. Вот если прислушаешься, то он как бы пропадает. А перестанешь прислушиваться, он опять свистит.
Зинаида от волнения схватила стакан. Захлёбываясь сделала несколько судорожных глотков, поставила стакан, вытерла ладонью сочный, пухлый рот и продолжила.
- Вот лежим, значит с Трухтандилом. Я его, значит, пытаюсь увлечь собой. Денег он обещал не брать, так я какую-то ответственность почувствовала. А он как бревно.
- Что? Не встал у бойца? – Полюбопытствовал Иван Ильич.
- Ну, что Вы так, - вроде, засмущалась Зинаида.
- Ладно. Девушку-то из себя не строй. Ну, не обижайся. Это я так по-отечески.
Зинаида притихла. И было видно, что она опять собирается с мыслями. А Иван Ильич досадливо морщился и корил себя за то, что перебил Зинаиду. И нужно будет слушать всё опять с самого начала. Так это и произошло.
- В начале всё было как обычно. Трухтандил вёл себя как всегда. Ну, выпили из того, что я принесла, закусили немного…. Трухтандил сказал, что в этот раз он будет со мной бесплатно….
И вот уже Зинаида закончила вступительную часть и говорит
-… как бревно. – Взглянув на Ивана Ильича, продолжила. – Как бы Вам Иван Ильич объяснить, чтобы Вам ясно было?
Но Следопытов, используя опыт, приобретенный в многократных общениях с Зинаидой, зная её зацикленность, не пришёл на помощь.
- Ну, штуковина эта, значит, - добавила, смущаясь, Зинаида, - у него твёрдая. И меня хочет. А сам он какой-то тухлявый. Нет. Не воняет от него. Он вкусным дезодорантом пользуется. От него всегда приятно пахнет. А тухлявый, значит, вроде как, не в себе. Ну, я, значит, его бодрю. А он.... Он, как вроде, мне тоже долги отдает, хотя всё бесплатно. Я, значит, ему помогаю, а на душе тошно, и свист этот ещё больше свистит. И вот, думаю, скорее бы ты, чёрт, заканчивал. Как-то нехорошо всё. А он. Он чё удумал? Укусил меня за ляжку, - Зинаида подняла подол, приспустила трусы, отодрала с одной стороны бинт, прикрепленный пластырем к телу, и обнажила кусок мяса, частично освобожденный от кожи, с сукровицей.
Иван Ильич внутренне поморщился, но с участием оглядел боевое ранение сотрудницы и решил, что, может быть, представит Зинаиду к медали.
- А дальше. Дальше, ещё чуднее. Морда, личность значит, у него стала сумасшедшая.
Он спрыгнул с койки. Обоссал ножку корвати, - «кровати» хотел поправить Иван Ильич, но воздержался. – А корвать-то…, ну, ножка корвати… она, аж прямо, задымила. А потом Трухтандил ещё и лаять начал. Я испугалась. Тут свист, вроде как прекратился. Трухтандил помотал головой. Смотрит на меня. Видит, кровь. Провел себе ладонью по подбородку. Тоже кровь. Глаза стали у него человеческие. Что-то понимать стал. И давай извиняться. Прощения просит. И дрожит весь. Мне его жалко стало. Я его по голове погладила. Он стал сразу весь послушный. И какая у нас тут любовь случилась. Ни разу такой ещё не было. А потом он мне ещё денег дал на лечение. И попросил неделю к нему не приходить. А вчера сам позвал. И был весь такой ласковый. Но у нас ничего не было. Потому что Вы, Иван Ильич, никаких заданий мне не давали.
- А что это ты только сегодня мне докладываешь?
- Так Вы же уже неделю никого не принимаете.
- Могла бы…, - немного подумав, Следопытов закончил. – Да, нет, не могла. Это всё?
В ответ Зинаида утвердительно мотнула головой.
Минут пять Иван Ильич задумчиво думает, а Зинаида безразлично глядит в потолок и ждёт очередного задания от начальника.
- Пока свободна. Но далеко не уходи. Можешь понадобиться.
Зинаида покорно кивнула головой и вышла из кабинета. Поболтала минут пятнадцать с секретарем Следопытова и ушла в свой кабинет писать отчёт о стажировке.
Иван Ильич очень даже задумался. Он чего-то не понимал. Он не понимал, зачем Сукинсыну нужно было жрать Зинаиду. И почему он вдруг начал лаять? Хотя ссать на ножку кровати, да так, что от кровати пар пошёл, дело тоже не совсем обычное. Можно сказать, подвиг.
– Может и для Трухтандила медаль похлопотать? -Проскочила озорная мысль.
Но существующая в голове Ивана Ильича трезвая мозговая извилина шутки не приняла и укоризненно погрозила воображаемым указательным пальцем.
Наврать такое Зинаида не могла. Фантазии у неё для этого маловато. Да, свист… что за свист…? А как там наш боевой конь, Калистрат Петрович? Он ничего такого не докладывал. Никаких странностей не замечал. Надо бы с ним поговорить.
Иван Ильич позвонил Калистрату Петровичу, и тот, оказавшись дома (смена была не его) обещал через два часа подъехать.