"Газовые" рассказы были написаны во время моего проживания в селе Комаров, что под Винницей,в 2002 -2007 гг. Причем написаны они были во время отопительных сезонов, т.к. гонорарами за их публикацию я расплачивался за газ. Эта мотивация, как и холодная пора, в которую они были написаны, очевидно, стали причиной того, что действие опусов происходит главным образом летом. Очевидно, я подсознательно стремился к тому, чтобы эти рассказы грели не только материально (автора и его семейство), а и виртуально (всю читающую публику). Итак, грейтесь, если это возможно.
ТАЗ.
(Автор признателен одной женщине, евпаторийке, которая поведала ему эту историю в те годы, когда ее звали не Ларисой Дмитриевной, а просто Лякой).
Ах, эти евпаторийские октябри! До чего славное время! Утром, сереньким и еще теплым, выходишь из дому по несрочному делу, с моря ветерок, и вокруг тебя все свои. Курортники разъехались - детки настырные, мамаши, папаши, женщины с неустроенной личной жизнью - ау! - никого. Родной квартал - уже родной квартал, а не частный сектор, - калиточка поскрипывает, трамвайчик по рельсам повизгивает, как молодой... Хорошо вокруг, просто-понятно. Но внутри непросто. Внутри - борьба и единство противоположностей: “выпить желаю” борется и соединяется с “денег не имею”. Если убрать противоположность первую (согласен, фантастика, но ведь тоже жанр!), то исчезнет вторая - на фик мне тогда презренный металл? Если убрать вторую, то бишь деньги появились, то исчезает “выпить желаю”, поскольку уже, естественно, выпил. В общем, стоит убрать одно, как исчезает другое. И что же в итоге? Отсутствие желаний и возможностей, абсолютный нуль, холодный космос и вечный покой. За что же боремся тогда?
Так непричесанно размышлял сорокалетний евпаториец Федор, несомненный потомок древних греков и фактический супруг вагоновожатой Таисии, глядя вслед уходящему трамваю, послушному твердой Тайкиной руке. Трамвай исчез за поворотом, прекратился и мыслей поток. Федя глубоко вдохнул и привычно почувствовал, что выдыхать, потом снова вдыхать и так далее, - это работа, и на эту работу сил у него нет. Перед глазами поплыли, расширяясь и лопаясь, желтые круги. Но один, расширившись, не лопнул, а, наоборот, застыл, отвердел, приобрел по бокам две ручки, и увидел перед собой Федор медный таз.
Этот преогромный, как счастье идиота, медный таз всегда висел над деревянной лестницей в коридоре, и Таисия, которая умела прятать от Федора все, что следовало прятать, здесь была бессильна. Федя это понимал, Тайку жалел и комбинацию с тазом разыгрывал в случае самом крайнем.
Вот и сейчас Федор честно пытался определить, пребывал ли он, действительно, на краю, или это просто минутная слабость, поборов которую, можно было отправляться в свободный полет по друзьям-товарищам или в поход к рыбакам, наконец?
Но, чтобы летать и ходить, нужно дышать. А дышать-то категорически не хотелось! “Помру - Тайке хуже будет,” - подумал Федя и, втягивая воздух порами, поплыл во двор.
Посреди двора Розка из третьей квартиры, как и положено было по сюжету тазовой операции, стирала белье. Стирала она его в жалком оцикованном корыте, из которого на землю то и дело выхлестывались то мыльная пена, то мокрый подол Розкиной сорочки. Федор встал сбоку и стал ждать. Спустя полминуты Розка скосила глаз на его кроссовку и, не подымая головы, буркнула: “Четыре с мелочью.” - “С какой?” - поинтересовался Федор. И совершенно зря. Хотя бы потому что Розке пришлось поднять голову и посмотреть на Федю снизу вверх, что в данной ситуации было совершенно неуместно. Федор даже покраснел, когда шел за тазом.
Далее Федор уже соблюдал свою роль строго, и процес развивался, как положено. Роза переливала мыльную воду с бельем в радостно громыхающий таз. Федор, тоже повеселевший, шагал со двора, позвякивая в кармане мелочью, которой на этот раз оказалось 38 копеек. А вдали было слышно, как на кольце возле рынка гремит, разворачиваясь Тайкин трамвай. Минуя скамейку возле ворот с вечно сидящей здесь Парфеновной, Федя, как всегда, начал отсчет шагов. До первой ступеньки гастронома их было двести четырнадцать плюс-минус два. Трамвай тоже двигался по графику, и Тайка выезжала из-за поворота, когда Федя уже исчезал за магазинной дверью. Поэтому ввод в действие Таисии всегда осуществляла Парфеновна. Она как заправская пионерка, стремящаяся предотвратить крушение состава, кидалась наперерез Тайкиному трамваю и, размахивая похожей на турецкий флаг косынкой, орала на весь квартал: “Таисия! Федька Розке таз пропил!” Трамвай тут же, на повороте, останавливался, как вкопанный. Таисия, схватив сумку кондуктора, бросалась по брусчатке ко двору. Если дело происходило в курортный сезон, местные успокаивали приезжих и рассказывали, в чем собственно, дело. Так что историю с тазом можно было услышать во многих городах и весях.
Когда разъяренная Тайка врывалась во двор, Розка, зная, что времени у нее в обрез, лихорадочно пыталась дополоскать и выгрузить из таза хотя бы первую партию бельишка. Но это ей пока что не удавалось ни разу. Тайка нависала над ней, как коршун, и грозно пытала: “Сколько?” Розка без промедления, но с достоинством, отвечала, при этом накидывая рубль плюс округляя до рубля же и мелочь. В тазу копошиться ей уже после этого не полагалось, а полагалось покорно ждать, пока Таисия отсчитывала из кондукторской сумки требуемую сумму, естественно, самой дрянной монетой.
После того, как Таисия всыпала Розке в обе пригоршни грамов сто мелочи, белье в тазу приобретало статус интервента, которого следовало с позором изгнать. Тайка приподымала таз за одну ручку, ждала, пока стечет вода, а потом рывком вывернув содержимое в образововшуюся лужу, произносила что-то насчет заразы и хлорки, ставила таз сохнуть возле стенки, молча возвращалась на свое рабочее место, и трамвай продолжал свой путь на Майнаки.
Но на этот раз действо в полном объеме могло не состояться. Дело в том, что Парфеновна сегодня была не одна, - рядом с ней восседал военнослужащий в дембельском наряде - высокий берет, белый аксельбант и прочее. “Внучок приехал” - догадался Федор, вспомнив рассказы Парфеновны про геройского десантника из Полтавы. Это Федю серьезно встревожило. “Ведь при внуке, - начал размышлять он, - Парфеновна застесняться может, не побежит Тайку оповещать. А если Тайка свое удовольствие не получит, белье Розкино не вывернет, а та его достирает да к себе таз унесет, - что тогда вечером будет, когда Таисия со смены вернется? Может, плюнет она на это дело, и таз у Розки навсегда останется! Нет, этого допустить никак нельзя!” Тут Федор стал подумывать даже о том, чтобы самому в гастроном от Тайки не нырять, а задержаться у двери да как-то так, особенно нахально, на Тайку через вагонное стекло посмотреть, чтоб та и без Парфеновны поняла, что таз уже у Розки... Но тут он услышал за спиной торопливый топот старушки и враз успокоился. Федор для верности оглянулся и увидел, что Парфеновна рысью несется к рельсам, а проинформированный внучок, встав со скамейки, солидно, как маршал на учениях, наблюдает за развитием событий.
Короче говоря, и на этот раз сюжет шел к финалу, обещая всем участникам действа положенное наслаждение.
Первым его, как всегда, получил Федор, который тут же, в гастрономе, с радостью повысил содержание алкоголя в своем организме до положенной нормы.
Разгоряченная азартом борьбы Розка, как всегда, пыталась установить рекорд скорости ручной стирки, зная при этом, что премия в 1 рубль 62 копейки ей уже обеспечена.
Парфеновна - та снова демонстрировала себе, а на этот раз еще и внучку-десантнику, что, несмотря на преклонные ее годы, коловращение здешней жизни без ее участия немыслимо. Видимо, и таз был доволен, - в конце концов, тазы создают вовсе не для того, чтобы висеть на гвозде в коридоре.
Что же касается Таисии, то она, вообще, в очередной раз превращалась в богиню, щедрую, карающую, восстанавливающую порядок и равновесие в природе. Вот и сейчас она, повелительница трамвая, Федьки, таза и даже Розки, в сопровождении верной своей фурии Парфеновны, гордо шествовала по брусчатке к желто-красному вагончику, возвращала сумку кондуктору, садилась на свой трон, - и раздавался лязг, треск электрических искр, и очередной виток жизненной спирали завершался, и тут же начинал разворачиваться следующий. Трамвай уплывал, все стихало, и становилось слышно, как на пустынных евпаторийских пляжах мерно шумит прибой.