Глава 71.Крутолапов
Кондратий Варфоломеевич полторы недели пролежал в реанимационном отделении. Тузиков приложил все возможные усилия: были доставлены самые импортные (то есть из стран дальнего зарубежья), самые лучшие лекарства, были привлечены самые известные кардиологи. И они (кардиологи и лекарства) действуя заодно, в буквальном смысле, выцарапали его из смертельных объятий «Костлявой», и общее состояние Крутолапова перешло в стабильное и, как говорят врачи, удовлетворительное состояние.
Через месяц его отправили в санаторий. Там под неусыпным контролем персонала и при содействии всё того же Афанасия Ефремовича состояние Крутолапова перешло из просто удовлетворительного в очень удовлетворительное.
Его с самого начала, как только он пришёл в сознание, мучила тревога: что же произошло, и кто стал невинной жертвой его, как он считал, безответственности? Он потребовал у Тузикова подробного рассказа. Тот, вначале, попытался отделаться бодренькими шуточками, но, под укоризненным взглядом академика, был вынужден рассказать всё, о чём он знал, с мельчайшими подробностями.
Ещё в больнице, а затем и в санатории он мучительно размышлял о возможности регенерации происшедшего, но, чем больше он над этим задумывался, тем сложнее казалась задача. Приехавшему к нему в первый раз (ещё в больнице) своему помощнику Лайкину, которому он уже поручал ранее решение некоторых локальных задач, он очертил круг возможных поисков, и тот сразу же приступил к работе. Крутолапов с удовлетворением отметил, что Лайкин оказался весьма толковым помощником, нет, даже не помощником, а соратником. Несмотря на то, что Крутолапов особо не посвящал его в суть работ, Давид Самсонович сумел самостоятельно разобраться во всех сложностях и даже предложил несколько оригинальных идей регенерации.
Ещё через месяц он окончательно, насколько позволяли его годы, поправился и вернулся на работу. Однако особой активности не проявлял, доверив всё Лайкину, или предполагая развитие событий, независимое от его усилий.
Глава 72. Тузиков
Оставшись один после беседы с Рыковым и Лайкиным, Тузиков, прежде всего, связался с Гьяв Нгок Заном и попросил его подъехать. Ожидая Гава, он позвонил главному врачу психиатрической клиники соседней области.
- Очень рад Вас слышать, дорогой Афанасий Ефремович, - раздался в трубке упитанный басок невидимого визави. – Как здоровье? Как семья?
У людей, никогда не видевших очень больших начальников, сложилось впечатление, что они сутками напропалую только и делают, что занимаются трудовой деятельностью. И им и в голову не приходит мысль о том, что начальники эти очень даже себя любят. У них достаточно времени, чтобы устраивать себе отдых под видом официальных встреч. Встречи эти, как правило, устраиваются с горячительными напитками и обильной едой.
- Как я сегодня устал, - жалуются они женам, - этот Дорофеев меня просто достал.
И жены: некоторых из них, вдыхая аромат мартини и телятины, исходящий из утробы своего единственно, сочувственно кивают головой, а другие, те, кто попроще, (всякие жены бывают у больших начальников и, чаще, не особо дрессированные), брызгая слюной, начинают орать
- Опять нажрался. Да, сколько же в тебя влезает? Я всю свою молодость отдала тебе, а ты? Чтоб ты сдох, ирод проклятый!
- Молодость-то была не первой свежести, - ответит смелый муж.
Иногда это производит нужное впечатление, а чаще следует новый, более яркий и оглушительный взрыв.
Но это так, семечки.
А очень большие начальники, например, министры, умудряются, наряду с исполнением своих прямых обязанностей, состоять в советах директоров чуть ли не пятидесяти компаний, естественно, не на общественных началах и имеют при этом свободное время. И никто из тех, кто их назначил, даже не пытается контролировать такую «завидную трудоспособность», ответственных работников.
И всякие беседы большие начальники начинают с разговоров «ни о чем». А иногда и просто так говорят «ни о чем», а, вроде, работают.
Афанасий Ефремович попусту время тратить не любил. На тусовки, если их уровень позволял не приходить, не приходил. Например, на проводимые дважды в год балы мэра отдавал только деньги в сумме, которую запросили в первый раз. Сколько раз не пытались устроители этой тусовки повысить этот взнос, Тузиков был непреклонен. Одна и та же сумма. Всегда.
Первое приглашение губернатора на областную тусовку он принял, но не обнаружил на ней хозяина бала. И на последующие, пока губернатора не сменили, не приезжал.
Свободное время у него, конечно, было, но он его проводил в бассейне, на лыжных прогулках или на волейбольных площадках. В волейбол он играл мастеровито.
Поэтому, когда главный врач, для начала беседы, говорил «ни о чем» Тузиков молчал. Собеседник знал Афанасия Ефремовича достаточно давно, с того момента, как тот попросил принять в его клинику на лечение участника чеченской кампании. И ему было известно, что Афанасий Ефремович трёпа «ни о чем» не любит, поэтому после нескольких ничего не значащих фраз приступил к делу.
- Что же Вас заставило мне позвонить, Афанасий Ефремович?
- Я, Степан Николаевич, хочу несколько расширить географию своего патронажа. Но моё сегодняшнее положение обязывает меня вести себя так, чтобы не казаться навязчивым. И мне бы хотелось, чтобы не я предлагал помощь, а ко мне за ней обратились некоторые из Ваших коллег, скажем, двое-трое.
- Темнит сукин сын. Видать у него завелись такие блохи, которых он сам не может вывести за пределы своей Византии. Скорее всего, ему нужно, чтобы к нему за помощью обратился Князев, главный врач клиники его области, - подумал догадливый Степан Николаевич, а вслух продолжил. – Как не помочь такому благому делу? Обращались ко мне мои друзья, которые не охвачены Вашим вниманием. Но что я им мог сказать? Теперь же другое дело.
- Да…, Степанов, - подумал Афанасий Ефремович о Степане Николаевиче, - умеешь ты морские узлы вязать. Не задуши только. И сообразительность мне свою докажи, а то ведь урежу дотации.
- И кто же конкретно к Вам должен обратиться? – Продолжил Степанов.
- Сам догадайся, голубь ты мой сизый, - впечатляюще подумал Тузиков, но голосом, полным безразличия, сказал. – Я не предполагаю кого-либо конкретно. Две, три клиники, по Вашему усмотрению.
- Уж больно ты безразличен, но вола за хвост тянуть не следует, а то, как бы, не нарваться на неприятности за недомыслие - отметил про себя психиатр Степанов. – Я предложу своим коллегам обратиться к Вам с письмами.
Несколько секунд телефоны молчали с обеих сторон. И когда пауза затянулась до неприличия, казалось бы, озаренный светлой мыслью, Степанов радостно предложил.
- А как Вам кандидатура Князева? Он давно к Вам рвется, - демонстрируя собственную сообразительность, радостно предложил Степанов.
- Кто такой Князев? – Зная, кто такой Князев, опять-таки безразличным тоном поинтересовался Тузиков.
- А это, Афанасий Ефремович главный врач Вашей областной психиатрической клиники.
- Молодец, Степанов, и политес соблюден, и результат переговоров достигнут, - и опять же безразличным голосом ответил, - Князев, ну, пусть и Князев будет. Вот и договорились. Всего доброго, удачи.
- Угадал, - радостно отметил про себя Степанов, - и Вам всех радостей жизни.
Через пятнадцать минут подъехал Гав, уже доказавший свою преданность Тузикову и возведенный им за это в должность генерального директора пивзавода со всеми филиалами.
- Гьяв, мне с тобой темнить неприлично. Дело деликатное. Ты знаешь, у нас есть отдел рискованных инвестиций. Этот отдел проводит некоторые деликатные исследовательские работы.
Поначалу, Гав обращался к Тузикову, именуя его хозяином, что Афанасий Ефремович категорически запретил ему делать. И теперь, отметив паузу, которую Тузиков предоставил ему для размышлений, обратившись к Тузикову по имени и отчеству, честно ответил.
- Я знаю, Афанасий Ефремович о существовании такого отдела и, более того, знаю, по слухам, что там проводятся какие-то эксперименты с собаками.
- Вот и хорошо. У нас пропала одна собачка. Очень даже нужная. Попытайся найти её. Надеюсь, что она в городе. Город у нас не очень большой, надеюсь, что тебе будет сопутствовать удача. Особая примета…? Одно ухо у него, видишь ли, очень похоже на человечье. Потому и кличка у него – Ушастик. Хотя, вряд тебе поможет знание его клички. Боюсь, что в результате стресса, происшедшего с ним, на эту кличку он отзываться не будет. Но чем черт не шутит?
- Задача понятна, - ответил Гьяв, поднялся, чтобы покинуть кабинет Тузикова.
- Гьяв, подожди – остановил его Тузиков. – У тебя китайцы есть?
- Есть один.
На что-то решившись, Тузиков продолжил.
- Понимаешь, какая ситуация? Эта собака может кое-что знать из наших старых песен времен пламенной советско-китайской дружбы. Может быть, твой китаец знает некоторые из них. Неплохо бы при обращении к собаке, когда вы её найдете прочитать ей их. Это, думаю, поможет установить с ней более доверительный контакт. И кроме того, зайди к Лайкину, договоритесь, когда он Вам вручит пять приборов для поисков ещё одной собаки. Ротвейлера. О ней подробнее Давид Самсонович и расскажет. Получите от него инструкции, и желаю удачи.
Каким бы странным не показалось Гаву напутствие Тузикова, он ни сколь не усомнился в необходимости действий строго в соответствие с полученными инструкциями.
Тузиков неоднократно давал поручения Гаву необычного характера и в явном противоречии со здравым смыслом. Но почти всегда попадал «в десятку».
Тут, конечно, был другой случай. Собака…. Советско-китайские песни…. Но выучка и осмотрительность диктовала необходимость следования этим наставлениям.
- Но всё-таки хозяин, кажется, перегнул, - уходя по-вьетнамски, на всякий случай, подумал Гав, замаскировав таким образом свои сомнения от пытливого взгляда Тузикова.
Афанасий Ефремович стал уже очень заметной фигурой в деловом мире, и его не могли обойти внимание, особенно в тех случаях, когда кому-то нужны были деньги. Вот и «Единая Русь» обратилась к нему с предложением вступить в партию.
Накануне выборов в Государственную Думу Тузиков на одном из агитационных планшетов увидел лозунг: «План Президента – победа России».
- С кем это Россия собирается воевать? – Задумался он.
Но, тут же, увидел другой: «План Президента – Единая Русь». Всё срослось. Объединив два лозунга, получил: «План Президента – победа «Единой Руси». Значит, это предвыборная агитация.
Ну, и когда за определенный взнос ему пообещали место в списке партии среди кандидатов в депутаты, он не стал искать путей отходов. Денег бы и так дал. Отказывать в таком случае себе дороже. И, конечно, дал согласие и на вступление в партию, но конкретного ответа на его выдвижение в депутаты не дал.
Глава 73. Гиенов
Гиенов выскочил во двор и приобретенным собачьим чутьем нашел тот выход из, казалось бы, непроницаемого ограждения, которым, скорее всего, воспользовался и пес, которому Крутолапов дал кличку Гриша.
Выбежав наружу, за ограждение Калистрат Петрович остановился в нерешительности. Что делать дальше? Проблема. Вся обстановка, вся география, вроде бы, знакомы, но находились в совершенно других пропорциях.
Дома казались выше, просторы больше и все предметы какими-то кособокими, лишившиеся своих привычных очертаний. Душа Калистрата Петровича затрепетала, потому что он вдруг понял, что это совсем даже не сон, а реальность, которой он себе не мог представить даже
в страшном сне.
- **твою мать, - привычным русским текстом обозначил Гиенов своё положение.
И у него, как у Чернышевского и Ленина тоже возник вопрос: «Что делать»?
А что, действительно, делать?
Ситуация, надо сказать, паршивая. Захотелось есть.
Гиенов задрав лапу и, сделав то, что должна сделать собака, вырвавшаяся на свободу, начал вдыхать окружающую среду. Проходившая мимо сердобольная старушка, увидев пса почти с человеческим ухом, ахнула, перекрестилась и пробормотав
- Что же с тобой, милый, химия понаделала, - поковырялась в своей тощей сумочке, достала сосиску, которую приобрела себе на праздничный ужин, с трудом преодолевая целлофановую обертку этой еды, отломила половину и бросила Ушастику под нос.
- Сука старая, - подумал Гиенов, - бросила как какой-то паршивой собаке, могла бы и подать.
Но голод не тетка. Совсем немного покочевряжившись, он судорожно схватил этот огрызок и не заметил, как тот пролетел в желудок. Жрать захотелось еще больше. Он пристроился за старухой и побрел за ней, ожидая милости. Но старуха махнула ему рукой.
- Иди, милый, иди. Самой жрать нечего, а тебя прокормить мне не в силах. Да и видок у тебя какой-то больно неказистый.
Осознав бесперспективность сожительства с этой старухой, Гиенов ещё раз мысленно матюгнулся и, понуро склонив голову, поплелся, вынюхивая что-нибудь съестное.
На его пути оказался мусорный бачек, из которого сочно пахло помоями, но они казались недостигаемыми. Около бачка уже крутилась небольшая стая собак, и когда Гиенов попытался приблизиться, они грозно на него зарычали. Намек был понят, и Калистрат Петрович, снова опустив голову, побрел дальше.
Мощный запах свежего хлеба вывел его из суровой задумчивости. Он повел носом в направлении запаха и увидел здорового, толстого мужика, из авоськи которого торчало, по крайней мере, полдюжины батонов.
- Ни хрена себе, - воскликнул мужик, увидев пса с человеческим ухом, на котором торчала выразительная родинка. – Откуда ты такой взялся? Не видел я тебя раньше.
Гиенов завилял хвостом и стал подпрыгивать сразу на всех четырех лапах.
- Жрать, наверно, хочешь?
Калистрат задрыгал ногами ещё активнее.
Мужик отломил достаточно крупный кусок и поманил Ушастика.
- Ишь ты, - подумал Гиенов. – На землю не бросает, чувствует, наверно, что я не обычная дворняга.
Но подойти к мужику останавливал инстинкт самосохранения.
- Не бойся. Не трону я тебя.
Тенорок мужика, не вязавшийся с его внешностью, успокаивал. Но Гиенов не спешил к сближению.
- Кастрат грёбаный, так я к тебе и подошел. Наверно, на мыло хочешь забрать?
- Да не бойся. Не заберу я тебя на мыло, - как бы, угадав мысли Ушастика, продолжал подзывать собаку мужик.
Голод пересилил страх, и Ушастик, каждую минуту готовый отпрыгнуть прочь, стал осторожно приближаться к вкусно пахнувшему куску хлеба.
Мужик, отламывая по кусочку, скормил из рук оторванный ломоть.
- Пойдешь со мной?
Гиенов отпрыгнул
- Бздишь, братец? Это правильно. Лучше перебздеть, чем не добздеть. Приходи завтра в это же время я тебе ещё чего-нибудь приволоку.
Гиенов нашел себе укромный уголок, свернулся калачиком. Подвернулся кусок соленой рыбы. Пристроившись к нему, Ушастик принялся его лизать, попил воды и незаметно уснул.
Так прошел первый день Гиенова в новом качестве на свободе.
Проснувшись утром дрожа от холода, Гиенов потянулся и стал принюхиваться. Пахло мочой. Рядом уложенная каким-то стеснительным, но припёртым обстоятельствами организма, телом куча фекалий тоже не благоухала, но привычного, человечьего дискомфорта не вызывала.
- Накаркал сам себе. Вот тебе и кал с волосами, - вспомнил своё ругательство Гиенов.
Так себе. Лежит и лежит. Гиенов ещё раз внимательно оглядел свое лежбище и обнаружил кость, на которой остались крохотные ошметки мяса. Пристроившись к ней, он стал старательно её обгладывать. Удовольствия мало, но всё-таки хоть какое-то, но занятие.
Не имея возможности как-то контролировать течение времени, Гиенов поплелся к месту вчерашней встречи с толстым дядькой и стал терпеливо его дожидаться. Время текло медленно и расползалось в пространстве, как пятно мазута на асфальте. Часа за два ему удалось обглодать ещё пару вонючих костей, проглотить кусок заплеснувшего черного хлеба и слизать остатки кефира из кем-то выброшенного пакета.
Наступил вечер, а дядька так и не появился.
- Сука рваная, - подумал о нем Гиенов. – Я тебе это ещё припомню, - и тут же усомнился в возможности реализации своего вполне обоснованного негодования.
Полтора месяца Гиенов изучал помойки. Кое-где собаки уже стали его принимать за своего. Но, всё-таки, иногда он получал от них взбучки. Если какая-то собачья тварь пыталась наградить Гиенова своим агрессивным вниманием, то, почему-то, всегда целилась укусить его за то ухо, которое досталось ему по наследству от Рыкова. Гиенов не то, чтобы особо берег это ухо, но когда оно попадало в собачьи зубы, он чувствовал такую острую боль, что приходил в бешенство и, потеряв чувство страха, цеплялся в глотку агрессора, что надолго усмиряло пыл обидчиков. Этим своим неистовством он приобрел определенный авторитет в собачьих кругах, и многие стали его остерегаться.
Однажды к нему подошел маленький худенький мужичишка. Долго разглядывал его. Гиенов напрягся, но виду старался не подавать, и тоже изучающим взглядом рассматривал мужичка, ехидно наклонив голову.
Мужичек, видно, приняв какое-то решение, повернулся и пошел восвояси, коротко бросив
- Хватит дурака валять, да по помойкам хавку тырить. Пойдём, я тебе работу дам.
Гиенова убедила эта фраза, и он неторопливо, с достоинством, последовал за удаляющимся мужичком.
Дядька привел его на автомобильную стоянку. Элита собачьей дворни (дворняги, пристроенные волей судьбы к постоянному куску хлеба), состоявшая из двух, изуродованных всевозможными примесями в процессе исполнения функций репродукции, собак разнокалиберных мастей, кобелей, охранявшая эту стоянку, неприветливо встретила конкурента, но мужичек прикрикнул
- Цыть, твари. Это новый работник.
И это успокоило псов. Как оказалось, ненадолго. Как только, мужичек скрылся, тот пёс, который в данной сцепке, вероятно, был авторитетом, зарычал на Ушастика и попытался построить нового коллегу. Но Гиенов смело бросился на него, вцепился в глотку и стал душить. Пес опрокинулся на спину, смиренно поджал лапы, прося извинений, и Гиенов, руководствуясь инстинктом стаи, поняв, что он победил (отныне он здесь авторитет), нехотя отпустил поверженного противника.
Мужичек вышел из сторожки.
- Ну, что познакомились твари? Вот такого кренделя я вам привел. – И, обращаясь к Гиенову, представился, - Я Иван и по имени, которое мне родители состряпали и по понятиям. А какое же погоняло тебе дать?
Гиенов внимательно осмотрел Ивана и увидел очень специальные татуировки на среднем и безымянном пальцах Ивана.
- Так, - задумчиво прикинул Гиенов, - этот Иван, - как когда поучал его и его сослуживцев, начальник политотдела, - социально близкий элемент.
В далекие тридцатые, сороковые и даже пятидесятые годы XX–го столетия, когда для грандиозных строек в стране победившего социализма необходимо было привлечь огромные массы бесплатной трудовой силы, мудрая ВКП (б), в дальнейшем КПСС, изобрела 58–ю статью уголовного кодекса РСФСР со множеством подпунктов, под действие которых можно было привлечь для созидательного труда под охраной «калистратов петровичей» практически любого гражданина самого свободного в мире государства.
Люди, осужденные по этой статье, «награждались» званием «враги народа». Но в заключение попадали и граждане, свершившие уголовные преступления, которые, по общемировым стандартам, были нетерпимы, в каком бы то ни было обществе. Так вот граждане, осужденные по таким уголовным статьям: и мелкие воришки, и просто отчаявшиеся люди, унесшие, скажем, мешок картошки с колхозного поля для прокорма, и грабители и бандиты считались заблудшими, но поддающимися перевоспитанию. Потому и назывались они социально близкими элементами. Ну, а те, кому присвоили 58-ю статью, таковыми не считались. И даже более того. Они были социально чуждыми элементами.
Мужичек ещё раз внимательно осмотрел Гиенова.
- Во, блин! Да у тебя же ухо, как у Петьки. Эй, Петро, - позвал Иван своего подельника из сторожки. Глянь-ка. Ухо у собаки.
- Ну, ухо и ухо. Какие могут быть ухи у кобеля?
- Разуй глаза! Не на то ухо смотришь.
- Ни хрена себе!
- Глянь, прямо, как у тебя. И родинка есть. Уж не ты ли на его мамке женился?
- Не…. Я по собакам не ходок, - мудро заметил Петр, - мне и баб хватает. А чё это ты башку ломаешь?
- Да вот, прикинь. Какую кликуху ему дать?
- А чё прикидывать? Ухо оно и в Африке ухо.
- Так и быть. Будешь обзываться Ухом, - заключил Иван. - Считай Петьку своим крестным отцом.
Иван почесал затылок, попросил Петра принести что-нибудь из харчей для Уха и пока Гиенов жадно хлебал принесенный обед, напутствовал его
- Пару деньков приглядишься. Как и чё. А дальше за работу. Чужих псов не пускать, но больше смотри за людями. За два дня принюхаешься и зря не бреши. Чужого можешь и цапнуть, но без мокрухи. С этим у нас строго. Враз на мыло сдам. Хавку будешь получать два раза в день.
Новые сослуживцы Гиенова казались безучастными, но уши и хвосты у них были приподняты. По тому, как Иван проводил инструктаж для Уха, им стало понятно, что они такого уважения никогда не дождутся.
- Давай-ка, ещё разок тебя проверим.
Иван взял у Петра рукавицу, дал её понюхать Гиенову, бросил её метров на шесть от себя и приказал
- Принеси её хозяину.
- Вот дубина, - подумал Ушастик, - хозяину чего? Рукавицы или стоянки?
Но, решив не рисковать, вежливой рысью подбежал к рукавице, осторожно взял её в пасть, и также вежливо подбежал к Ивану.
- А тебя за рупь так просто не возьмешь. Отдай рукавицу хозяину рукавицы.
Гиенов, как бы соглашаясь с заданием, кивнул головой, подошел с рукавицей к Петру и стал настойчиво предлагать её ему в руки.
- Ну, ты даешь Ухо, - воскликнул Петр. – Где ты, Иван, такого ухаря добыл?
- Да я к нему недели две присматривался. Не такой он как все дворняги. Крутой очень.
- Это точно, блин.
- Они, дворняги, в натуре, очень даже клёвые пацаны, - глубокомысленно начал свои рассуждения Иван, - разные породы намешаны в них.
И далее, не считая нужным продолжать поучительную лекцию, закончил
- Ты тут посмотри за ним, как и что. Гляди, чтоб не убёг.
- Может привязать?
- Не…. Тогда точно убегёт. Веревку перегрызет, а убегёт.
- Да, - задумался Гиенов, - Иван, видать соображает. - А чего мне убегать? И к кому? К Крутолапову с его антисоциалистическими элементами для опытов? Нет, уж лучше я здесь побуду. Прихарчусь, а там видно будет. Нет таких крепостей, которые не падали бы под натиском большевиков, - оптимистически закончил свои размышления Гиенов, но тоска, всё время не отпускавшая его, скрюченными пальцами больно впилась в сердце.
Глава 74. Следопытов
Иван Ильич, как обычно, нес службу за своим рабочим столом и пытался критически обдумать новый, разработанный им, стратегический план обнаружения иностранных шпионов.
Они теперь лезли отовсюду. Если до демократизации основные противники были вполне определены, то теперь к их традиционному числу добавилось, как минимум, ещё четырнадцать иностранных держав, бывших когда-то союзными республиками одного единого союза, которые также своими щупальцами плели коварные шпионские сети.
Но сосредоточиться Иван Ильич никак не мог. Его мучила неустроенность мысли, которая возникла в связи с непонятными явлениями, происходившими с Калистратом Петровичем. Традиционная формула: «Нет человека, нет проблем» не срабатывала. Человек, все-таки, был.
Иван Ильич, чтобы собрать мысли в кучу стал перебирать известные ему цвета, гладиолусы, пионы, лилии, которыми..., впрочем, какие там объекты? Главный его объект находился сейчас в психушке. И он вел себя престранным образом.
Очень задумчивым стал Иван Ильич. Это превращение Гиенова, черт знает во что, не убеждало Ивана Ильича в реальности происходящих событий. Его ум, воспитанный строгими и понятными, как ему казалось, формулами марксизма-ленинизма, который он долго, но не очень добросовестно, долбил на обязательных для офицеров политзанятиях, не подчинялся фактам тех чудес, которые неожиданно свалились на территорию, находящуюся под надзором его недремлющего ока.
- Не материалистическое это событие, - глубокомысленно рассуждал Иван Ильич, - а, значит, его не должно быть.
Но оно, было, существовало, справляло естественные надобности и даже книги стало читать, и много книг. Да что там книги. Гиенов уже в Интернете, как у себя дома, своими загребущими руками шарил по всему миру.
- Ну, и что такого? Интернет? - Подумает какой-нибудь простой гражданин, не знающий ни Гиенова, ни Ивана Ильича, - эка невидаль! Да сейчас половина детсадовских детишек голых теток по нему разглядывают и даже письма им шлют.
Так мог думать только тот, кто действительно не знал ни Гиенова, ни Следопытова. А Ивану Ильичу они оба знакомы. И если первый был как родная душа, то второй, самая что ни есть, - родная. Ибо это он сам. И представить себя за этим Интернетом он ни себя, ни, тем более, Гиенова не мог даже в самом фантастическом сне. Его материалистически скроенные мозговые извилины интенсивно шевелились в поисках объяснений этого необъяснимого и до такой степени дошевелились, что он даже с женой поделился своими сомнениями, чего он никогда не делал в силу особой секретности своей работы. И даже не сомнениями, а, скорее, недомоганиями по этому поводу. Та, естественно, по большому секрету рассказала своей маме, теще, стало быть, Ивана Ильича, а тёща от большого желания помочь своему зятю, состоящему при больших чинах, знахарку ему привела.
- Ох, уж эти бабы, - взбрыкнулся Иван Ильич, - какая только дрянь вам в голову не пролезет, - посетовал он вслух в их присутствии.
А те, на удивление, очень убедительно его убедили в необходимости использования знахарки в его служебных целях.
- Ванечка, зятёк ты мой милый, ты, что же это, нечего не видишь?
- Что значит, не видишь? - Передразнил тёщу материалистический Иван Ильич.
- А то, милый, что время сейчас другое. И люди умнее стали. Вот я по телевизору видела, как сам Президент себе лоб крестом осенил в самой главной церкви. Рядом с патриархом нашим. Если уж Президент признает, что Бог есть, то чего же ты кобенишься милый?
Поразмыслив самую малость (на большее времени не хватило), Иван Ильич решил сводить эту знахарку к Гиенову. Она, на удивление Ивана Ильича, оказалась не древней мудрой старушенцией, а очень молодой девицей и, даже, можно сказать, весьма импозантной.
- Да, - молчаливо подумал Иван Ильич, - такую и в разведку можно послать, чтобы она морально разлагала до сих пор продолжающих разлагаться наиболее неприятных представителей мировой буржуазии. Подсунуть бы ее Бушу. Впрочем, я и сам с ней немного бы поразлагался.
Но жена, заметив его соколиный взгляд, больно толкнула его в бок
- Чего зенки вылупил? Слюну проглоти, - продолжала она шептать, - и о службе думай.
- Действительно, чего это я раскис?
Чтобы Гиенов ничего не заподозрил, знахарку замаскировали под медицинского работника. Халат ей выдали свежевыстиранный и накрахмаленный и кепочку беленькую, какую доктора носят.
Крифко Крабец, на удивление Ивана Ильича, увидев это накрахмаленное создание, по-мужски встрепенулся. И не успел Иван Ильич ещё представить ему нового «доктора», как тот вскочил и очень галантно, как никогда не умел Калистрат Петрович, подвел даму к дивану, который, с учетом прошлых заслуг Гиенова, в нарушение больничных традиций был установлен в его палате, и вежливо усадил её на этот нештатный диван.
- Вот фрукт, - внутренне удивился Следопытов, - где он успел научиться таким кренделям?
Но, так как, это было не главной задачей данного посещения больного, он быстро забыл об этой нечаянно порхнувшей мысли.
- Вот, Калистрат Петрович..., - Крифко поморщился от этого неприятного к нему обращению. Он ведь только внешне согласился с этим новым для него именем, но сейчас была ситуация не стандартная. К нему привели очень привлекательную дамочку, и ему очень хотелось предстать перед ней под своим настоящим именем.
А дамочка
- Вот стерва, - оскорбился Иван Ильич
жестом остановила вступительную речь Следопытова и неприлично близко наклонилась к Гиенову. Крифко попытался что-то сказать дамочке, но та немедленно, и, вместе с тем, изящно закрыла его рот ладонью правой руки, а указательным пальцем левой приказала молчать. Крифко, не смотря на его южный темперамент, словно заколдованный, остановил рвущуюся из него речь.
«Доктор» проделала какие-то пассы, от которых на, глазах Ивана Ильича, Гиенов преобразился и как молодой лось, встряхнув головой, попытался издать призывный клич, приглашающий лосиху продолжить род. Но дамочка опять махнула, как-то очень специфично, ручкой, и готовый вырваться на свободу клич потух, а вместо него восстал Крифко Крабец в том виде, в котором он был до посещения «доктора».
- Во, дела, - воскликнула одна из самых главных мозговых извилин Ивана Ильича и на этом остановилась думать, так как ничего путного из её попыток поразмышлять не получалось, хотя она, как наиболее талантливая, превращала себя в две, а то и три извилины. Но всё впустую.
А дамочка тем временем закончила свои манипуляции. Крифко успокоился, и Иван Ильич был приглашен «доктором» выйти вон.
В кабинете главного врача, где Иван Ильич остался наедине со знахаркой, состоялась, по мнению Следопытова, очень непонятная беседа. Впрочем. это и беседой-то нельзя было назвать. Говорила только дама и, как-то, очень задумчиво она говорила. И глаза у неё были бессмысленными. Только зрачки полыхали и меняли цвет от синевы до зеленоватости пронзительной.
- Ушедшее время возбухло и породило нечто. Оно кружит, но оно тленно, и только Великое останется после него. Пес бездомный бродит по земле, и нет ему пристанища, пока Великая сила не возвернет всё к началу. Но пес раздавленный ещё смердеть не буде, как все вернется на круги своя, и изможденное временем тело снова станет как было прежде.
- Гипноз, - подсказала Ивану Ильичу все та же трудолюбивая извилина.
Но Иван Ильич сидел, потупив взор и отвернувшись от дамочки, (так он предварительно, по наитию, от гипноза себя, прежде чем беседа началась, уберегал), но странная сила крутила у Ивана Ильича оставшиеся без работы остальные извилины, и мозг изнутри полыхал, возбужденный ранее неслыханным.
- Водочки бы сейчас полстакана, - подумала наиболее трезвая часть мозга, но трудолюбивая извилина грозно помахала Ивану Ильичу своим указательным пальцем.
Дамочка закончила свою речь, достала из сумочки сигарету, щелкнула зажигалкой и обычным обыденным тоном произнесла
- С Вас, Иван Ильич, пятьсот долларов.
- За что? - Возмутился Иван Ильич.
- За мою работу.
- Но Вы хотя бы, как это, - начал подбирать слова Следопытов, - переведите, или, правильнее сказать, расшифруйте то, что сейчас мне сказали.
- А я не помню. И это не я говорила, а Космос, вселившийся в меня на время сеанса. Но Вы, Иван Ильич, сумеете, слово в слово повторить всё, что я сказала, в любой момент. Да. В любой момент. И обратите внимание. Ваш диктофон всё ещё включен, но на нем останется запись только светской части нашей беседы, а прорицание на нём не будет записано.
Иван Ильич судорожно вытащил свой портативный «Panasonic», перемотал пленку на начало, прослушал, и оказалось, что прорицательница была права.
Было записано всё, что говорилось до и после прорицания. А та часть пленки, которая была предназначена для этой кульминации, в течение тридцати секунд гнала тишину.
Иван Ильич поднапрягся и попытался вспомнит всё, что она говорила, но не получалось. Тут внутренний голос скомандовал
- Говори.
И Иван Ильич без запинки проговорил всю эту белиберду.
- Ну и что это всё значит?
- А это Вы, Иван Ильич у своих дешифровалыциков спросите. А мне дано только передавать прорицания. Тайный же смысл мне непонятен.
- Тогда за что же деньги, да ещё такую большую сумму?
- Не гневите Космос, Иван Ильич. Если Вы мне не заплатите, Он Вам этого не простит. Сначала, я не знаю как, но очень скоро, Космос напомнит Вам о долге какой-нибудь маленькой неприятностью. Но если Вы этого не поймете, то последуют более серьёзные.
- Да, Вы, милочка, не держите меня за дурака. Я что? Похож на лоха?
- Вам видней.
Спускаясь по лестнице, Иван Ильич неожиданно поскользнулся, и верхняя часть его девятипудового тела всю свою тяжесть обрушила на ягодицы, вошедшие в контакт со злосчастной ступенькой. Ко всему прочему его нос ухитрился соприкоснуться с перилами, и густая кровь из него залила его пятидесятидолларовый галстук и белоснежную сорочку.
- Началось, - буркнула ни к селу, ни к городу не дремлющая извилина.
Иван Ильич заподозрил дамочку в коварстве. Оглянулся, но она была на достаточно большом расстоянии от него и при всем желании не могла его подтолкнуть. Она в это время любезничала с главным врачом, вышедшим их проводить.
- Это как понимать? Что уже началось? - Повторил вслед за извилиной Иван Ильич.
- Что случилось? - Всполошился главный врач. - Как же это Вы? - Продолжал он щебетать.
- Так как это понимать? - Грозно обращаясь к дамочке, повторил свой вопрос Следопытов.
- Я не знаю. Но вполне может быть, что да, началось.
- Да, иди ты....
- Иван Ильич, - засуетился главный врач, - давайте пройдем в процедурную.
Ивана Ильича провели в процедурную, остановили кровотечение, и ловкая нянечка быстро застирала сорочку, а галстук..., галстук Иван Ильич мог теперь только подарить какому-нибудь своему недоброжелателю. Машинально засунул его в карман.
Немного поразмыслив и, на его взгляд, нетрезво оценив ситуацию, Иван Ильич сославшись на то, что с собой таких денег нет, пообещал отдать их через тещу сегодня же.
- Иван Ильич, постарайтесь это сделать до начала новых суток, - предупредила дамочка, - а то могут быть ещё неприятности.
Иван Ильич вглухую выматерился, сел в машину и уехал на работу.
День выдался тяжелый, и Иван Ильич, просто, забыл о данном обещании.
Из кабинета Иван Ильич вышел в начале следующих суток, а точнее в ноль часов восемь минут. И только вспомнил о данном обещании, как сразу же, опять таки, но теперь уже на своей родной служебной лестнице, поскользнулся и потянул голеностопный сустав.
Встать самостоятельно он не смог, помог ему дежурный, выскочивший из своей конторки под грохот рвущегося из глотки Следопытова мата. Вызвали скорую помощь, которая под эскортом служебного автомобиля полковника привезла его в травматологический пункт.
Прибыв домой, Иван Ильич достал из сейфа пятьсот долларов, разбудил тещу и велел её срочно отдать деньги, как он выразился, «этой суке».
Странное дело. Как только теща выполнила его просьбу, Иван Ильич ощутил облегчение. Припухлость носа исчезла. Пошевелил стопой, тоже не болела. Но каково же было удивление Ивана Ильича, когда он из кармана вытащил свой галстук. Тот был, как новенький.
Хотел, было, выпить, но передумал.
- Вот влип. И ведь, как с геморроем. Очень он болит, но показывать неудобно, и тут то же самое: больно, но рассказать никому нельзя - за придурка сочтут.
И в Ивана Ильича вселился непонятный страх.
Глава 75. Гиенов
Гиенов быстро освоился со своими новыми обязанностями. А, впрочем, почему новыми? Охрана, как специальность и даже как явление, была сутью его человечьего прошлого. Не полностью ещё утраченные человечьи качества в совокупности с собачьим чутьём, позволили ему достаточно быстро ознакомиться со всеми клиентами и их железными лошадьми. И он, как и приказал Иван, зря не брехал.
Стоянка, как стоянка, но Гиенов обратил внимание на тот факт, что иногда на неё заезжали машины, которые не постоянно парковались здесь. Бывало, что на таких машинах приезжал Иван, и тогда у Гиенова, безусловно, не возникало никаких вопросов. Но иногда….
Как-то утром Иван пришел посчитать доход за прошедшие сутки. И, судя по всему, он оказался не таким, каким ожидался.
Впрочем, по порядку. На стоянке дежурили четыре человека. Старшим был Петр, а трое других поочередно сутки дежурили, а двое, последующих суток, отдыхали.
В это утро Иван появился раньше Петра. Но, так случилось, что ночью, оказавшись рядом со стоянкой он обнаружил на ней четыре автомобиля, которые были поставлены охранником на места свободные от автомобилей постоянных клиентов. Это не возбранялось, а, более того, давало дополнительный приварок. Утором Иван уже приготовился получить эти барыши, но охранник попытался скрыть полученные дополнительные деньги.
Иван подробно объяснил охраннику суть дела и закончил свою нотацию так
- Ты, крыса! Я тебя сдам братве, и она тебя на куски порвет зубами. Даже резать не будет.
Охранник побледнел, весь съёжился, понимая, что Иван пургу не гонит. А так оно и будет.
- Иван, всё что угодно, но не надо братве.
- Лады. Принесешь к двенадцати пять кусков….
- Где я их возьму?...
- Принесешь к двенадцати пять кусков. Счетчик включен. После двенадцати на десять
процентов больше. И за каждый день, недоносок, тоже десять процентов. А там посмотрим.
Время пошло.
Охранник, едва дождавшись смены, бросился искать деньги и в одиннадцать часов пятьдесят минут, или, как отметил Петр «без десять двенадцать» принес востребованные пять тысяч рублей.
Через два дня охранника арестовала милиция за разбой. Деньги пострадавшему он не вернул, а куда их дел на допросах не ответил: себе дороже.
Поняв суть дела, Гиенов стал приглядываться к машинам, которые внештатно были принимаемы охранниками во время их дежурств, и запоминать их места стоянок.
Однажды, так же утром, пока Иван не успел ещё подняться в сторожку, он подскочил к нему, потерся о колено, как бы, приглашая следовать за собой, и побежал прочь. Иван пошел за ним. Гиенов остановился на одном месте стоянке, поскреб когтями, на другой, третьей. Таким образом, он отметил шесть мест. Когда Иван получил деньги, он обнаружил, что приварок за эту ночь составил стоимость именно шести стояночных мест автомобилей.
Довольно усмехнувшись, проворчал
- Ну, Ухо, такого даже от тебя я не ожидал, - повернувшись к сторожке крикнул, -
Ахмедка, у тебя сыр есть?
Толстощекий татарин высунулся из окна
- Есть, хозяин, а что?
- Дай кусок.
И этим куском отблагодарил Гиенова, неожиданно для себя, ласково потрепав его по холке.
Отныне, каждое утро, прежде чем подняться в сторожку, он обходил стоянку с Гиеновым, а затем сравнивал его показания с доходами. Проколов у Гиенова не наблюдалось.
У Ивана было несколько стоянок. И эта была не самая козырная. Иван опробовал способности Ушастика ещё на двух стоянках. На одной из них с помощью Ушастика он обнаружил «крысятника». Разобрался с ним по-своему. И перевел Гиенова на свою самую главную, самую козырную.
На ней было пять псов, но они, как-то сразу, почувствовав отношение Ивана к Гиенову, даже не пытались оспорить своё главенство, а сразу ему подчинились.
Среди охранников пополз слух, что появился стукачек, и стукачек этот - Ухо. Один из них попытался отравить Гиенова, подсыпав яду в его чашку. Гиенов, почувствовав неладное, милостиво пригласил откушать из его посуды одного из собратьев. Тот с благодарностью покушал и окочурился. Увидев сдохшего пса, охранник принялся искать чашку Гиенова, но не нашел. В это время приехал Иван.
- Почему кобель сдох?
- Старый, наверно.
- Старый, так старый.
К Ивану подошел Гиенов и пригласил следовать за собой. Привел его к месту, где спрятал свою миску и, как бы попросил Ивана взять её. Иван не зря был Иваном по понятиям. Он взял эту миску, отвез в лабораторию. На миске была обнаружена большая доза стрихнина. С этим охранником Иван тоже разобрался.
После этого случая Иван полностью прикипел душой к Гиенову, и с этого дня еду ему привозил специально нанятый для этой цели человек.
На новой стоянке Гиенов вполне освоился, и потекла его мирная, сытая жизнь, не особенно обремененная заботами. Но тоска зеленая часто разливалась по всему телу, и хотелось делать всё, что угодно, лишь бы отвлечься от мрачных мыслей. Все реже и реже его посещала надежда на то, что он выберется из этой паскудной ситуации, и Гиенов уже неоднократно пожалел, что так неосмотрительно сбежал из лаборатории.
- Жив ли этот гад, Крутолапов?
При всей его классовой ненависти к академику Гиенов понимал, что только на него он может рассчитывать.
- Какой бы сволочью он не был, но он бы не допустил продолжение моего такого состояния, - думал Калистрат. – Он бы сумел что-нибудь предпринять. А эти его приспешники…, а может и у них башки приклеены правильно, может и они сумеют вывести его из этого паскудства? Рвануть что ли отсюда? Ведь не зря же Крутолапов набрал их в свою шарашку. Дурачков он был не взял.
Но страх сковывал его, и, ко всему прочему, по истечении трёх месяцев своих скитаний он сомневался в том, что сумеет найти дорогу.
- Хотя, если постараться, по можно попробовать.
Однажды он, отвлекшись от своих раздумий, увидел здорового, ухоженного черного пса.
- Ишь, какую морду отъел. Лоснится весь. Шерсть блестит. Барин. Жрет не что попало, а, видать со всякими витаминами хавку получает.
От нечего делать Гиенов пару раз гавкнул в его сторону, но черная псина даже не посмотрел на него.
- Ух, гаденыш, брезгует. Даже для собачьего приличия тявкнуть поленился. Ну, попадешься ты мне, задам я тебе жару, морда собачья.
Но думал он так отвлеченно. Не видел он возможности порезвится с этим, как он считал, недоумком. Тот всегда ходил привязанный, то есть на поводке и, когда пытался хотя бы немного натянуть его, его хозяин рывком останавливал эти попытки. Пес смиренно подчинялся и продолжал шествовать на поводке.
Но через некоторое время Гиенов заметил, что пёс перестал дергаться, и его хозяин перестал его держать на поводке. Но надел на него намордник. Это вселяло надежду.
Псина всегда вежливо вышагивал, преданно глядя в сторону хозяина. Стоило тому изменить темп движения, как кобель тоже изменял его. Если же хозяин останавливался, то пёс замирал, как вкопанный.
- Да…. Вот это выучка, - констатировал Гиенов. – знал я одного такого, правда, давно это было. У начальника моего такая собака была. Такому в пасть лучше не попадаться. Враз задушит. Но этот в наморднике.
Ушастик продолжал всё внимательнее приглядываться к черному псу. И что-то знакомое начало мелькать в его сознании.
Знакомая поступь, знакомая вальяжность и взгляд очень умных, проникающих внутрь глаз.
- Господи, - неожиданно для себя обратился к Богу Ушастик. – Так это же мой первенец.
Это же тот самый господин хороший, которого я первым бабахнул, - вспомнил он своё первое расстрельное дело.
И тут пес остановился, повернулся в сторону Ушастика. Тот напрягся
- Неужели узнал, сволочь?
Пес позвал
- Крифко? Это ты?
Ушастик огрызнулся
- Пошел ты на ***, - а про себя отметил, - нет, не узнал.
Надо же. Как же это мы встретились? Он же около семидесяти лет, как на том свете. Кто же его выпустил? Наверняка, эта сволочь, Крутолапов. Ну, я вам устрою варфилемскую ночку . ОбоИм, - сделав ударение на последнем слоге, размечтался Ушастик, – мало не покажется.
Теперь для Гиенова были определены две задачи: первая – до смерти загрызть барина, вторая – сбежать и найти лабораторию.
Глава 76. Тузиков
С утра день складывался удачно. Афанасию Ефремовичу доложили, что долги, которые он считал безвозвратно потерянными, как ему доложили, были оплачены, и не было никаких препятствий, чтобы возобновить отношения с партнером, который всегда отличался пунктуальностью.
А тут ещё Лайкин принес хорошую новость.
Был обнаружен Ушастик. Более того, был найден ротвейлер, который смог бы помочь им. Но следовало провести переговоры с владельцем
Афанасий Ефремович попросил всё узнать о Фёдоре Александровиче, но оказалось, что он недооценил Лайкина. Тот уже всё знал и предложил организовать встречу .
Фёдор Александрович занимался изготовлением гидроизоляционных строительных мастик, и встреча могла бы носит характер переговоров о поставках этих материалов для ремонта зданий, находящихся в собственности Финансового Дома Тузикова. А далее, можно было найти предлог, чтобы познакомиться с его ротвейлером.
Такой расклад Тузикова устроил. Он попросил назначить встречу на 5 марта. Ну, а на выкуп Ушастика попросил денег не жалеть.
Но тут позвонил Князев и сообщил, что Гиенова из больницы увезли его начальники, а куда неизвестно.
Глава 77. Следопытов
После запоминающейся встречи со знахаркой Иван Ильич два дня аккуратно пил водку. Нет, с помощью водки, он не пытался избавиться от каких бы то ни было стрессов. Водка освобождала его нутро, не всегда подвластное его воле, от потребности в алкоголе в дозированных количествах. Его что-то щекотало, но он стойко относил это не к необъяснимым явлениям природы, а к недостатку алкоголя в его крови. Выпить он мог много. Иногда очень много, но на здоровье его это не отражалось. Так. Башка плохо соображала, спать хотелось. Но это мелочи. Для восстановления трудоспособности достаточно было принять банные процедуры, выпить после этого грамм четыреста, поспать часов десять и всё.
И здоровье не подвело его и в этот раз.
Через два дня он пошел в баню. Зинаида сделала ему массаж, всем частям его девятипудового тела, и функции организма, в том числе мозговой его части, почти полностью восстановились. Иван Ильич, поначалу, внутренне высказал сожаление по поводу незапланированной потери пятисот долларов, но, вспомнив о разбитом носе и травме голеностопа, счел благоразумным особо не размышлять над этим фактом, а углубиться в суть происходящих событий.
- Стерва, конечно, эта знахарка, но как ловко она меня лохонула, - в очередной раз просвербела тревожный ум Ивана Ильича революционная мысль, но он тут же отогнал эту нелюбопытное соображение и умозаключил, - здоровье дороже.
Иван Ильич сопоставлял известные ему факты.
- Так, - думал он, - Гиенов, конечно, человек темный. Но откуда он может так хорошо знать события столь древние, которые произошли, аж, в позапрошлом веке. Прочитал? Не может этого быть, потому..., - тут Иван Ильич задумался, и если бы он хорошо знал Чехова, а, конкретно, «Письмо ученому соседу», то сумел бы лаконично закончить предложение, связав следствие с причиной: «Потому что этого не может быть никогда».
Но Иван Ильич столь подробно не знал Чехова. Нет, Чехова он, конечно, знал, но не Антона Павловича, а другого Чехова, дворника из его дома.
- Что же делать?
И тут Ивану Ильичу пришла, как ему казалось, спасительная мысль.
- А если свозить этого оборотня в его Сараево? Как он себя там поведёт?
Иван Ильич потянул руку к телефону, отдернул её, а, затем, решительно махнув рукой,
- Хрен с ним. Чего быть, того не миновать, - и решительно набрал номер своего начальника Кузьмы Николаевича.
- Кузьма Николаевич, Следопытов беспокоит.
- Давай, Иван, беспокой.
- Я что думаю. А не свозить ли нам Гиенова в это самое Сараево? Может быть, там что-нибудь прояснится?
- Ну, ты, как и твой подопечный, совсем ума лишился. Там же все разбомбили. Там сейчас вообще никто ничего не узнает. Да и как я его туда отправлю и с кем?
- Кузьма Николаевич, отправить мы его сможем через какое-нибудь торгпредство или консульство, мы же не потеряли связей, скажем с Сербией или со Словенией? Ну, а сопровождать, ради такого дела, и я смогу.
- Да, пошел ты..., сам знаешь куда. И из-за этой хреновины меня больше не беспокой. У тебя, что, дел мало?
И генерал прервал связь, не попрощавшись.
У Ивана Ильича нехорошо заныли внутренности, но внутренний голос продолжал убеждать его в необходимости поездки.
Через два дня, в субботу, ему на домашний телефон позвонил начальник и весёлым голосом напросился в гости. У Ивана Ильича отлегло. Но не на долго.
- Чего это он надумал? И не сказал, один приедет или с женой. Да....
Однако, сделав все необходимые распоряжения по подготовке к приёму знатного гостя, Иван Ильич дал себе внутреннюю команду не думать о предстоящем визите начальника.
Через три часа прибыл Кузьма Николаевич, с женой, дочерью, зятем и внуком.
- Принимай гостей.
- Всегда рады, - заулыбался успокоившийся Иван Ильич. - И банька уже подготовлена.
Иван Ильич жил в собственном двухэтажном, не считая ещё двух уровней под первым этажом с бильярдной, небольшим спортивным залом и подсобными помещениями, доме в тридцати километрах от города. Гостям отдали в распоряжение две тридцатиметровые спальни. И пока жена Кузьмы Петровича и дочь устраивались, мужички немного позабавились за столом.
Зять Кузьмы Петровича, ограничившись бутылкой нарзана и двумя бутербродами, покинул столовую, оставив хозяина и тестя вдвоем. Тренированные долгими годами совместной жизни, жены без приглашения в столовую не наведывались, что позволило Кузьме Петровичу кратко изложить суть истинной причины этого посещения.
- Ты уж, Иван, извини за резкость....
- Да чего там....
- Не перебивай.
Кузьма Николаевич, не приглашая Следопытова в компанию, налил себе водочки, выпил, смачно похрустел огурцом.
- Звонил я в Москву. - Иван Ильич напрягся.
- Разговаривал с Титковым. Ну, этот тот, кто тебе документ, написанный Гиеновым, высылал.
Иван Ильич согласно кивнул головой.
- Всё, шандец. Отправят на пенсию, - зло подумал Иван Ильич.
- Да, нет. - Словно прочитав его мысли, продолжил генерал, - ты ещё молодой, на пенсию тебе рано, а вот... в Сараево, может быть, и поедешь. Титков заинтересовался нашим Гиеновым. В понедельник он решил сам посмотреть его. И, возможно, что привезет с собой специалиста по Боснии и Герцеговине. Как видишь, ни у тебя одного мозги набекрень вывернуты, - неодобрительно закончил Кузьма Петрович.
В понедельник Иван Ильич прибыл в управление к Кузьме Петровичу. Титков и сопровождающие его два человека уже находились в кабинете у начальника управления. Один из них, как и предполагал Кузьма Петрович, был специалистом указанного им направления, а второй, как Следопытов узнал впоследствии, был профессором Центрального института судебной психиатрии имени В.П. Сербского.
Впятером они прибыли в областную психиатрическую больницу и посетили, как им казалось, Гиенова.
- Очень интересный факт, - начал профессор, - надо бы хорошо покопаться в родословной нашего пациента. Возможно, что по какой-то линии он связан дальним родством с этим самым Крифко Крабецем, и какими-то неизвестными путями, в результате психического расстройства, вызванного неожиданном явлении, у него проявились эти отклонения.
- Вряд ли, - заметил Титков, - он родом из такой глухомани, где возможность появления таких граждан маловероятна. Хотя.... Все может быть. А насколько правильно он излагает события?
Специалист заметил
- Говорит совершенно без акцента, присутствует даже специфический говор, а все события в его изложении богаты такими подробностями, которые не зафиксированы историками, занимавшимися изучением этого террористического акта.
- Подведем итоги, - генерал слегка задумался и продолжил, - вероятно, действительно предстоит поездка. И сопровождать этого Крифко Крабеца, - показав на Следопытова и своих сопровождающих, - будете вы, трое. Я к вам присоединюсь в Белграде.
Собеседники согласно кивнули головой.
Глава 78. Фёдор Александрович
Фёдор Александрович уже давно привык к собакам, которые обитали на автомобильной стоянке рядом с его гаражом и почти не обращал на них внимания.
Но однажды заметил нового пса. Вроде, ничего особенного. Мало ли их тут находят приют. Но приглядевшись внимательнее, обнаружил, что с этой собакой они уже встречались. Это был тот самый пес из леса, с человеческим ухом.
- Как это он сюда попал?
Фёдор Александрович попытался привлечь внимание пса, но в ответ услышал злобное рычание, сопровождающееся специфическим оскалом животного, готового к нападению.
- Интересно. Когда это он сумел так озлобиться? – Подумал Фёдор Александрович. – Сторожа со стоянки, вряд ли, проходили с ним специальный охранный курс дрессуры. А может это брат того, лесного пса, с одного помёта?
Фёдор Александрович посмотрел на Таймыра, но тот явно не замечал своего старого знакомого.
- Коротка память у собак, - отметил Фёдор Александрович.
Но нет. Как-то этот кобель обратил внимание на Таймыра. Однако взгляд был настороженный и явно недоброжелательный.
- Вот тебе и короткая память. Помнит, оказывается. Но почему злится?
Но вскоре он об этом забыл и, проходя каждый раз мимо этой стоянки, не обращал внимания на старого знакомого.
Наступила календарная весна. Утром на своем мобильнике Фёдор Александрович обнаружил SMS-ку. Она пришла от дочери, живущей в Ростове-на-Дону.
Открыл окно, пристав с постели,
А сверху… Бах… Кусок г***а.
Грачи - за****цы прилетели.
Ну, что поделаешь? Весна!
Дочь его достаточно взрослая дама. Дама бальзаковского возраста. Очень независима. И это свою независимость демонстрирует иногда подобным экзальтированным способом.
Фёдор Александрович улыбнулся, прочитал ещё раз. Подумал и решил, что в принятом им опусе присутствуют элементы декадентства. Какая-то обреченность. Всё идет помимо воли человека, и человеку ничего не остается делать, как согласиться с неизбежностью происходящего.
Ещё немного подумав, вспомнив своего Таймыра, который в очередной раз находился у Евдокии Яковлевны, он решил ответить, используя ту же терминологию, но в духе оптимизма, в духе социалистического реализма.
А сколько за зиму собаки нас**ли?
И нынче всплывает всё это г***о.
Куда там грачам, прилетевшим из дали?
Но всё-таки классно. Весна, всё равно!
Вечером четвертого марта ему позвонил какой-то человек и назначил встречу на шестнадцать часов следующего дня, якобы, по поводу поставок его материалов весьма известной, не только в городе, фирме. Фёдор Александрович особо не обольщался по поводу предстоящего контракта. Многие, особенно богатые фирмы говорили о возможности сотрудничества, но предварительно оплачивать продукцию не собирались. А, не имея достаточного количества оборотных средств, Фёдор Александрович не мог рисковать. Тем более, что у больших фирм деньги получить потом почти невозможно. Но встретиться согласился.
Наступило утро 5 марта. Этот день всегда вызывал у Фёдора Александровича одни и те же воспоминания. И они были связаны со смертью Сталина.
На второй день после его смерти весь северный народ, и школьники в том числе, был собран на центральной, Гвардейской площади города.
С трибуны первый секретарь горкома КПСС призывал в связи со смертью вождя ещё теснее сплотиться вокруг Коммунистической партии и ее Центрального Комитета.
Фёдор Александрович в день смерти вождя посчитал себя врагом народа. Все вокруг если и не плакали, то еле сдерживали слезы, а восьмилетний Фёдор, как не напрягался, не мог выдавить из своих глаз ни одной слезинки.
А после призыва первого секретаря горкома он почувствовал себя врагом народа еще в большей степени.
- Что, в том, чтобы ещё теснее сплотиться вокруг КПСС, хорошего? – Задавал он себе вопрос. – Мы и так уже сплотились очень тесно. В двухкомнатной квартире живут три семьи. А что же будут, если ещё теснее?
Павлик Морозов был примером. И устыдившись собственных мыслей, Федя решил донести сам на себя. К его счастью, а, скорее, к счастью его родителей он этого не сделала. Он испугался. И, в отличие от Павлика Морозова испугался за родителей.
Но каждое пятое марта он об этом вспоминал и благодарил судьбу за то, что она уберегла его от дурного шага.
Утром Фёдор Александрович вместе с Таймыром шли в гараж. Проходя мимо стоянки он, чтобы обеспечить возможность самообороны Таймыру в случае нападения собак, снял с него намордник и отцепил поводок.
Весна вступала в свои законные права. Началось обильное таяние обильно выпавшего за прошедшую зиму снега. Кое-где он сошел почти полностью. Оставалась только тонкая пленка воды, которая ночью замерзала, образуя слой льда.
Газель безуспешно пыталась преодолеть это препятствие и, буксуя, рвалась на свободу.
Три вьетнамца пытались привлечь внимание знакомой ему по лесу собаки. Один из них демонстрировал собаке кусок мяса и что-то говорил.
Ушастый пес обратил внимание на их манипуляции и осторожно стал к ним подкрадываться.
Два сторожа со стоянки решили помочь Газели и толкнули её. Газель начала двигаться. Ещё одна проблема решена.
Вдруг двигающийся к вьетнамцам пес резко изменил направление и бросился в сторону Таймыра. И когда в прыжке он попытался вцепиться в Таймыра, тот, приподнявшись на задние лапы, резко ударил пса, от чего тот распластался на земле. Таймыру этого показалось недостаточно, и он оттолкнул пса от себя бедром.
Пес не в силах подняться, распластавшись по льду, заскользил в сторону начавшей движение Газели. Попытки сторожей и водителя затормозить Газель не привели к желаемому результату.
Наехавшим колесом, псу размозжило череп, и кровь окрасила тонкую пленку льда.
Сторожа, точнее один из них что-то пробормотал. Вьетнамцы незаметно исчезли. А Фёдор Александрович с испортившимся настроением, пристегнув к Таймыру поводок, пошел дальше в гараж.
В шестнадцать часов он пошел на встречу. Она оказалась удачной и необычайно продуктивной. К встрече с ним, оказывается, подготовились. Знали все реквизиты его маленького предприятия, и сразу после подписания на счет предприятия по электронной почте отправили аванс, о чем дали соответствующую выписку.
Это вызвало некоторое недоверие.
- Так не бывает, - подумал Фёдор Александрович.
Но был не прав. В полдень следующего дня главный бухгалтер доложила о поступлении денег от неизвестного плательщика.
Глава 79. Гиенов
А тут ещё китаец к нему приклеился.
- Ушастика, Ушастика, - подзывал он его, - руски китаеза брятся на фег.
- Что это он бормочет? – Раздумывал Гиенов.
– Ладно, «Ушастика» - это значит Ушастик, - начал переводить он с «китайского» на русский. То есть, он зовёт меня. А откуда он моё лабораторное погоняло знает? А дальше? А…. «Русский с китайцем братья на век», - торжествуя, закончил он перевод.
Во время тесной дружбы Сталина с Мао Цзэдуном эти слова звучали в известном гимне, прославлявшем великое сожительство братских, советского и китайского, народов. По телу Гиенова разлилось тепло от приятных воспоминаний о старых, добрых временах, и он чуть было не бросился в объятья китайца. Но во время спохватился.
- Этот узкоглазый и сожрать может.
Ушастик знал, но не помнил кто, то ли китайцы, то ли корейцы, едят собак. И это обстоятельство его напрягло. Как ему показалось, он разгадал тайный смысл посягательств.
Но зачем так сложно? Песенки вспоминать разные. Хотя хитрость азиатская особая.
- «Коварная», - вспоминал он поучения своих наставников, когда к ним для охраны зеков на лесоповале привезли около ста узбеков и казахов.
Водитель «Газели» безуспешно пытался тронуться с места. Пригласил сторожей стоянки помочь, предлагая за услугу бутылку водки. Те с радостью согласились. Газель начала движение. Ещё одна проблема решена.
В это время уже знакомый Гиенову китаец опять ласково подзывал его, приманивая кусочком вкусно пахнувшего мяса. И одновременно с этим Гиенов заметил барина.
Сделав вид, что он клюнул на приманку, Гиенов засеменил в сторону китайца, но вдруг резко изменил направление и ринулся к черному псу, явно прицеливаясь схватить его за глотку мертвой хваткой. Но оказалось, что псина ждала этого. Он ударил своей мощной лапой по морде Гиенова, от чего у того помутнело в голове и бедром крупного в шестьдесят килограмм тела оттолкнул противника. Гиенов в ужасе завизжал, спасаясь от приближающегося колеса «Газели», но, распластавшись, не смог удержать себя от скольжения по льду. Раздался хруст его продавленного колесом черепа, и лед начал впитывать кровь, медленно вытекающую из него.
Ушастик был мертв.
Глава 80. Таймыр
Появление моего старого знакомого из леса, Крифко, на стоянке я заметил сразу. Но так как он на меня не обратил никакого внимания, я не стал демонстрировать ему факт того, что я его узнал. Мало ли что. Он ведь на службе, судя по-всему. И, может быть ему не положено поддерживать старые связи.
Ладно. Не положено, так не положено.
Но как-то я всё-таки решился и позвал
- Крифко!
Но в ответ услышал
- Пошел на ***!
И увидел его взгляд, брошенный в мою сторону. Это не был взгляд друга. Это был тяжелый угнетающий взгляд, который когда-то я уже видел.
Не скажу, что у меня мурашки по телу забегали, нет у меня ни мурашек, ни… других каких-нибудь необязательных для собаки насекомых. Впрочем, даже и блох нет. Но неприятно.
Я долго вспоминал этот взгляд. И вспомнил. Это был взгляд того самого молодого бойца, который расстреливал меня, а не сумев это сделать профессионально, в злобе топтал начищенными сапогами моё уже мертвое тело.
У меня не появилось желания отомстить ему.
- За что? За то, что так сложилась моя судьба? Время было тяжелое. Не он, так другой. Это все равно бы случилось.
Но эти философские рассуждения, которые должны были меня успокоить, покоя не приносили. Мало ли что время было такое? Если мы относительно спокойно думаем о том, что все когда-нибудь умрем, расценивая это как объективную реальность, то проецируя этот факт на свое будущее, не очень-то выражаем восторг по поводу его неизбежности.
А если тебе в этом помогли? И не мать-природа, а фигура, состоящая из такой же плоти, как и ты сам. То…. Да, даже пощечина, полученная не в традиционной драке на масленицу, а с целью оскорбления или, пуще того, насилия, вызывает злобу.
А тут….
Нет. Нет. Нет. Я не хочу ему мстить.
В этот день идем мы, значит, и я своим правым бедром вплотную к Федору Александровичу прислоняюсь. Откуда эта необходимость или, точнее, привычка образовалась? Не знаю. Как-то само собой это стало происходить. И в минуту опасности мне очень хотелось уберечь моего хозяина от неё.
А опасность исходила. И исходила от этого пса. Мне-то что? Я собака и смогу постоять за себя. А Федор Александрович? Хоть он и стал ещё более моложавым по сравнению с тем, как он выглядел при нашем знакомстве, но, всё-таки, не собака. И защиты у него от собачьих зубов нет. Я свои тоже демонстрировать не хочу, но у меня мощное упругое тело. Даром что ли он меня по лесу по три часа выгуливает, где у меня бывает достаточно времени и пространства для развития моих мышц. Да и еду он мне предоставляет вполне даже приличную. Я даже не знаю, какая мне больше нравится: то ли та, которая стоит в готовом виде в мешках, то ли та, которую, развивая свои кулинарные способности в приготовлении собачьих блюд, готовит сам хозяин. Ну, вот ты посмотри: что значит молодость? Сколько не съем, всё равно хочется урвать чего-нибудь ещё. Раза два переел, аж всё отрыгнулось. Очень себя неудобно чувствовал. Какой-то даже стыд прорезался за обжорство. Он мне порцию и урезал. Сейчас, вроде бы, и хватает, но жрать хочется.
Отвлекся я. Идём мы, как обычно. А идти очень неудобно. Погоды какие-то совсем не зимние, хотя на дворе только ещё март. Снег выпал. Подтаял. Подмерз. И лапы сами собой разъезжаются во все стороны. Вот мы и поддерживаем друг друга.
Что ни говори, а привык я к нему. Не сказать, что он мне времени много уделяет…, хотя чего это я? А прогулки, а стряпня его, а посещения гошпиталей, когда ко мне, как ему кажется, какая-нибудь зараза пристает? Нет, тут я не прав. Именно потому, что времени он мне уделяет достаточно, но по-мужски, без сюсюканий, я к нему и привязался. Нельзя сказать, чтоб особым умом он отличался, я, наверняка, поболе его знаю…. Опять перебор. Он, просто, болтает меньше, чем мы, политики. А, сам себе, мужичек на уме.
Опять отвлекся. Вот уж эта дворянская привычка трепаться без нужды. Хорошо, что ещё он не слышит. Слышит, конечно, как я ворчу, но не понимает, ни слова.
И тут, конечно, как всегда этот гад выползает. Идет так себе, как говорят фартовые люди, этаким мелким фраером, хвостиком повиливает, а я чувствую, маскирует свою сволочную суть. И вдруг неожиданно, как ему казалось, бросается в прыжке, оскалив свои кривые зубы, целясь мне в горло. Но я-то этого ждал и на подлете зацепил его хорошенько лапой по голове, стараясь не попасть той же лапой ему в пасть. Это мне удалось. От неожиданности он оторопел и когда, кряхтя и матерясь, с трудом встал на лапы, я тихонько оттолкнул его бедром. Но не рассчитал. У меня весу более трёх с половиной пудов, а он едва на полтора тянул. Одним словом пиндезыш. Он растянулся и заскользил по ледяной корке.
Произошла катастрофа. Видит Бог, я этого не хотел.
Он пытался подняться, но сила инерции, полученная от меня, не давала ему возможности зацепиться за лед. Он, истощенно визжа, неумолимо катился под колеса авто, только что начавшего отъезжать. Шофёр под крики сторожей стоянки, как я понимаю, пытался затормозить, потому что колеса не крутились, но машина тоже не могла зацепиться за лед, и неумолимо двигалась в сторону скользящего по льду обреченного. Раздался хруст черепа, разламываемого колесом авто, и я заметил едва приметное облачко, появившееся над бездыханным телом моего давнишнего неприятеля, быстро-быстро улетающее куда-то на юго-запад.
Стало омерзительно тоскливо. Я смотрел на Федора Александровича и видел его затуманенный взгляд. Под этим взглядом рождалось кроме всей этой противности ещё и чувство вины.
- Доигрался, - сказал охранник, - на хрена тебе, Ухо, нужно было прыгать на этого громилу. Что я теперь Ивану скажу?
И, повернувшись в мою сторону, добавил
- А ты, пацан правильный. Хотел бы я такого поиметь.
- Хотел бы он меня поиметь, - проворчал я, - да я сам тебя поимею, правильный пацан.
Мне показалось, что он понял меня. Легкое чувство облегчения от этой грубой похвалы всё-таки наступило, и я невольно весьма доброжелательно прорычал слова благодарности в его сторону и несколько раз кивнул головой вверх и вниз.
- Не,.. блин буду, ты правильный пацан.