Барсуков Кирилл 22.05.2008.
В постели лежит мужчина с седой бородой и круглой лысиной. Его тело укрыто одеялом, освещенное голубым сиянием луны проникающей через стеклянный потолок, мансарды. 72 года длилась жизнь и все эти годы, он ждал только её. Но она не приходила. Он искал ее, прожигая жизнь, день и ночь напролет. Не находил. Он встречал других, думая, что в них он увидит ее, что они – это она, та самая долгожданная и единственная. Но его глаза были слепы, полагаясь на внешний облик.
Теперь же он один, и комната пустует в полумраке. Уличные часы, в башне напротив, возвестят, своим биением, об отсчитанном времени, о приходе юбилея его одиночества. Вот уже двадцать лет как он один, в своей маленькой комнате, пропахшей, холстиной и красками. Все эти двадцать лет он жил своей не заурядной жизнью, наполненной безмятежным ходом времени. Каждое утро он вставал и отправлялся на пробежку по стадиону своего маленького района, где каждый друг друга знал в лицо или же был другом друга. Следующим занятием его последовательной жизни был поход в кафетерий. Там он сидел постоянно на одном и том же месте возле окна, из которого виднелась улица наполненная движением проезжающих мимо машин. Из колонок магнитофона, стоящего возле прилавка доносилось завывание джазовой трубы с легким налетом хрипотцы. Он сидел, смотрел в окно, пил кофе, которое ему приносили в большой, глубокой чашке разукрашенной под гавайские мотивы ярко синими, красными и оранжевыми красками, слушал джаз трубы, дополняемой мелодично шуршащими ударами барабана и печальными дребезжаниями контрабаса. Просидев в таком положении до обеда, он отправлялся домой по извилистым улицам города, наполненного печальными отзвуками тишины. Дойдя до дому, он заходил в свой подъезд, с облупленными стенами, где на первом этаже под кривой лестницей испарялась влага от лопнувшей трубы подвала. Он поднимался вверх по изломанным ступеням. Лестничный пролет был чрезвычайно обширен, из-за чего лестница петляла по большой окружности, и подъем по ней вызывал головокружение, переходящее в тошноту. Чем больше лет уходило из-под его носа, тем сложнее становился подъем. Поднявшись на последний этаж, он облокачивался на перила, склонив голову вниз над лестничным пролетом, глядя на пол, первого этажа. Дальнейший путь проходил по железной лестнице до двери его мансарды. Распахнув дверь, в нос бил приятный запах красок, раскиданных по всей территории его пристанища. Достав из холодильника баночку пива, он садился возле чистого холста и смотрел на него, не отводя ни на секунду взгляда. Как только пиво кончалось, банка ставилась на пол, а в руки бралась кисть, все это время ожидающая своего пробуждения, лежа рядом на столе вместе с палитрой красок. Все последующее время до позднего вечера, он водил кистью по холсту, лежащему на мольберте. После чего, он ложился спать, а наследующий день начиналось то же самое.
Но вот уже три дня как он отказался от своей безмятежной жизни и не выходит на улицу, забросил беганье по стадиону приносящее ему некогда удовольствие и радость жизни, забыл про кафетерий с кружечкой горячего кофе, что была ярким пятном в его мимолетных мгновениях, перестал наслаждаться успокаивающими нотками джаза и, даже пиво перестало манить его изнеможенную натуру. Кисть печально спала возле палитры в ожидании, того, когда он возьмет её в руки, но этого не происходило, изредка он вставал и смотрел на те картины, что уже были написаны и стояли у стен квартиры. Возле столика с красками стоял мольберт с чистым холстом, который ждал своего преобразования, а он смотрел на него и радовался, что наконец-то появится та, которую он долго искал.
И вот настала еще одна ночь, чья луна обнимала белоснежное одеяло семидесяти двух летнего старика. Он уставился в потолок и ждал, это было единственное, на что у него осталось сил. Колокольный звон башенных часов пронзил тишь спящего города, и лунный свет сдвинулся с места, скользя по одеялу в сторону мольберта. Глаза старика моргнули. Звон прошелся по кривым мощеным улицам города, чьи дома ютились в близком контакте друг с другом, и замолчал. В комнате остались легкие отголоски звона, перераставшие в дребезжание мелких колокольчиков. Их трелит, проходя через старческие уши, наполнял комнату свежестью, от чего он зашевелил головой. Луна продолжала свое не торопливое шествие. Старик наслаждался, лежа в постели, создавшейся музыкой. Колокольчики переливались звоном, общаясь друг с другом. И на его, заросшем сединой лице, возникла долгожданная радость. Свет луны сполз с краю кровати на пол и последовал дальше. В стеклянной крыше луну уже не было видно. Лунный зайчик медленно, не торопливо пополз вверх по мольберту и, оказавшись на холсте, он замигал, и в его контурах начали появляться тени.
Глаза старца закрылись.
Он встал с кровати и подошел к мольберту, а в его ушах продолжали звенеть колокольчики, разносясь по комнате. Он смотрел на холст и видел, как на его поверхности освещенной лунным сиянием вырисовываются силуэты персонажей его картин. Образы появлялись на гладкой поверхности, ненадолго замирали и растворялись в создавшем их свете. На месте исчезнувших героев появлялись новые, которые проделывали тот же путь. А после образы исчезли совсем, осталось только сияние, которое больше никуда не двигалось. Старик стоял в ожидании, не отводя взгляда с холста, и рука его медленно поплыла к спящей кисти. Она проснулась, окунувшись в прохладную воду, стоящего рядом стакана и направилась краскам, как тут же из-за угла мольберта появилась неизвестная и доселе не виденная фигура. Её верхняя часть колыхалась, будто развивалась на морском ветру. Кисть замерла, не коснувшись красок. В остальном же фигура не двигалась. Он смотрел на неё с не доверчивым взглядом, желая увидеть большее, но желания его оставались желаниями, а фигура продолжала стоять на холсте. За его спиной у правого плеча возникла та же тень. Кисть сдвинулась с места, захватив в свои объятья красный цвет, и направилась к холсту. Проведя, кистью, по поверхности тени горизонтальную линию, она, кисть, окунулась в воду. Синяя краска обвела контур тени, после чего та зашевелилась, излучая синие тепло. Тень, стоящая за спиной приблизилась к нему и коснулась плеча от чего по коже пробежались мурашки. Старик улыбнулся и продолжил рисовать. С каждым касанием кисти холста, тень за спиной пододвигалась ближе. Он закончил рисовать картину очень быстро. Но чего-то в ней недоставало. Тень уже стояла рядом по-дружески обняв его за плечё, и в месте с ним смотрела на картину.
Колокольчики до этого звеневшие неожиданно замолчали, и тень встала перед ним, протянув руку. Он поглядел на неё и с трепетом протянул руку ей на встречу. Послышалось хриплое пищание трубы, и он шагнул внутрь, куда его потянула тень. Окунувшись в яркие краски, он путешествовал по красочному городу, так похожему на его собственный, родной, чего просто не могло быть. Не когда серые наполненные пасмурными красками улицы, засияли в его глазах. Он встречался со своими знакомыми, которых уже давно не видел. Разговаривал с ними как в прежние времена. И только черная тень оставалась черной, сопровождая его. Он знакомил их с ней, говоря, что она его долгожданная невеста. Труба беспрерывно играла, переливаясь радужными цветами, и ее игру дополнял барабан, отстукивающий еле уловимое биение сердца.
При ней он чувствовал себя на высоте. Переполненный счастьем он не обращал внимания на её черное одеяние.
Глаза шевелились под закрытыми веками.
И все было б хорошо, но приходит время прощаться. И она улетает вдаль, забирая с собой стук барабанов, ведь, увы, нельзя после встречи с ней оставаться прежним, приходится измениться, переосмыслить прошлое и уйти, оставив воспоминания о счастливых минутах.
Глаза замерли.