Странно всё как-то – свет из-под половиц, да три старушки за окном с семечками. Ну, кто снова ложки по столу разбросал? Мамка? Так померла мамка в аккурат на Сретение. Батя? Батя лес рубит. Щепки летят под стреху да под рубаху забиваются – щёкотно. Батя в лес не берёт после того случая, говорит – рука тяжёлая у тебя, сани с твоей поклажей потом с места хрен сдвинешь. А я и не делал-то ничего, только с деревьями мёртвыми разговаривал.
Марья-дурочка на печи, знай, бестолочь, только семечки грызёт. Восемнадцатый год девке, невеститься пора, а ума, как у дитяти. Кто ж её возьмёт, коли батя ей из города пяльцы, ниток привёз, а она всё в прорубь выбросила – ни к чему, говорит. А детвора окрестная горланит по сей день:
«Позови Машку,
Угости бражкой,
Поцелуй ручку –
Не поймёт, сучка».
…А образ в углу, ещё тот, что от бабки остался, с каждым годом всё черней и черней. И святой на нём странный какой-то – с двумя головами. Всё во сне вижу, – надует святой щёки, оклад треснет, и брызнут из него щепки, как из-под батиного топора. Страшно, а под рубахой щёкотно.