Че

                Сгорают огнями полночной Гаваны души подонков-гринго, пришедших на Чёрную Землю без приглашения. Жизнь человеческая не стоит и их доллара, бёдра девушек-подёнщиц, на которых они катают ароматные сигары для продажи, давно распухли. Наши дети худы, как призраки, жутким фарсом скалится вшивое кубинское детство под сенью трона Господа-Батисты, съедающего за один раз столько, сколько мы, с телами, похожими на остовы полузатонувших кораблей, не купим и за неделю каторжного труда на плантации. Менее гордые волокут по растрескавшейся земле плуг, тошнят в горячую траву непереваренной маниокой, сильные зарабатывают на жизнь убийством. Потомки савальерос снова обагрили клинки мачете в красной жизни, мозолистые пальцы вырывают не сердца, но цепочки часов из жилетных карманов грингос, чёрные кастильские глаза лижут не гаснущую на задворках жизнь, но испачканные в крови и поту кредитки. Волоча за собой вереницу тощих хворых детей бредёт Рамиро-нищий, тот, что всё ждёт прихода нового Мессии. Загляну в окно, надвину берет пониже, звенят медяки, мать снова плачет под тусклой лампой. Ещё полсотни песо, и «Гаранд» старого Хулио будет моим. Я один, здесь под звёздами, решаю: переплыву океан, взгляну в глаза зелёному Сфинксу. Умру тихо, чтобы никто не вспомнил, не заплакал. Бороться нужно поодиночке, здесь мой друг-адвокат – неплохой парень, хоть и якшается порой со всякой буржуазной швалью, - неправ. Скоро, скоро Луна, тощая мексиканская шлюха с глазами моей Ильды пожрёт монеты звёзд. Скоро, скоро взойдёт солнце, не найти ему меня ни в душном трюме, ни на огрызках берегов Санта-Крус, не запомнить моего лица старой костлявой Мексике, из которой я ухожу, чтобы когда-нибудь вернуться.