1.
***
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя.
Неизбежный поцелуй.
- Снег.
- Снег.
Неизбежный снег.
Мне правда жаль, что я давно не покупал тебе подарков, понимаешь, сейчас я потерял хорошую работу – всё из-за того, что бросил диетическим гамбургером в лицо своему директору, вот как бывает на белом свете, крошка.
Ты говоришь мне про чёртиков в тихом омуте, смеясь, волоку тебя в метро. Турки-торгаши, похожие на жаб ценители твоей фигуры, дарят тебе цветы, скоро у тебя их набирается целая охапка – сухие аристократки-розы в блестящей бумаге, на длинных стеблях; колхозные дуры-ромашки, рапиры хризантем, даже затесавшаяся среди них ветка, кажется, тополя – такая, с длинными, узкими листочками, точь-в-точь, как твои пальцы. Цветочный ком, окутавший тебя, становится с каждым шагом всё больше. Я даже немного ревную тебя ко всей этой щедрой, разноцветной шали.
- Дай-ка мне ту ветку! – требую я у тебя и со свистом хлещу сынов земли заморской по жирным задницам побегом тополя. Под поднявшийся визг и причитания тебя, счастливую, уносит поезд метро, розовые лепестки роз подхватывает вьюга, а я остаюсь один на один с толпой озверевших магометан.
Должно быть, завтра мы встретимся снова.
2.
***
Ты открыла дверь и, увидев меня, ахнула:
- С моей куртки величаво струилась грязная вода;
- От меня на версту несло перегаром и нечищеными зубами;
- Правый глаз был изрядно подбит, а левый закис какой-то дрянью, видимо – гноем;
- Под моими ногтями набилась грязь, а царапина на правой стороне лица покраснела и опухла, что тоже не предавало мне шарма;
- Я несколько дней не менял бельё и сам чувствовал предательский душок;
- Я заискивающе, якобы непринуждённо улыбался, приподняв в улыбке отвратительно рыжие, редкие, отросшие усы.
Пожалуй, довольно. Даже если ты и успела разглядеть меня во всей красе (что вряд ли, ты всегда была немного близорука!), ты, конечно, впустишь меня в квартиру, скрывая ужас и презрение – ведь никто из нас как будто не брезглив, тем более, что у нас с тобой любовь, всепрощение и всё такое прочее. Но в последнее время мне начинает казаться, что ты во мне разочаровалась.
3.
***
…Не успели мы усесться за стол, как я случайно попал локтем в тарелку с заливной рыбой, она упала и угодила прямиком на праздничные брюки твоему папаше. Мы изо всех сил делали вид, я – что чувствую за собой небывалую вину, он – что не имеет ко мне никаких претензий. Пока папаша переодевался, я случайно наступил под столом на больную лапку старенькой собачонке твоей маман. Она взвыла, как оборотень (я имею в виду собачку, а не мамашу) и твоя бабушка сказала, что люди, которые не любят животных, не способны на полноценную семейную жизнь. Все мстительно с ней согласились (я злобно понурился). Наконец, подали жаркое (как я услыхал, оно подгорело из-за того, что мамаша была занята – перевязывала больную лапку собачонки, (укоризненный взгляд в мою сторону); также поднесли салаты и выпивку. Не успел я, выслушав огромный, громоздкий и, по правде, порядком бестолковый тост твоего родителя, опрокинуть в рот первой рюмки, как твой сморчок-дед жёлчно заметил в сторону, что употребление крепких напитков, особенно смолоду, ожесточает и скотинит человека. Я согласился, и порывшись в памяти, привёл подходящую цитату из графа Толстого, чем, как я понял, окончательно подтвердил репутацию подлизы, выскочки и позёра. Старый хрен, негодующе хмыкнув, покинул комнату с замечанием, что ститутов он-де не кончал, а жизнь прожил немаленькую и порядком героическую, папаша демонстративно уткнулся в телевизор, а стерва-бабка ядовито поинтересовалась, сколько я имею метров жилплощади. В панике, якобы не расслышав вопроса, я бросился на балкон покурить под негодующий взгляд мамаши, исповедующей здоровый образ жизни и как раз вошедшей, чтобы прибрать со стола водку, да бросился так неудачно, что сбил с ног твоего сопляка-братца, строящего из кубиков что-то вроде погребального кургана. Прекрасно уловив общее настроение, он, схватившись за голову, заорал (хотя могу поклясться, что его драгоценная черепушка ни капельки не пострадала). Утешая его, налившаяся ядом мамаша пошла на кухню, где уже собралась вся твоя семья, кроме тебя. До меня донеслись слова «сотрясение мозга», «неуважение», «наша красавица» и «оборванец», а ты, сидя рядом на диване, покраснела. Я чувствовал себя как на иголках и понял, что мне время уходить. Машинально чмокнув тебя в щёчку, я выскользнул за дверь, громко сказав «До свидания!». Папаша ответил то же самое с облегчением, славный герой-дед, хрен его дери, – высокомерно, мать же и бабка зловеще промолчали. В мечтах о пиве я быстро зашагал к остановке – нужно ещё выбраться целым из твоей глухомани.
По-моему, я совсем не понравился твоим родственникам.
4.
***
Сказка кончится в тот самый момент, когда ты начнёшь расспрашивать меня о старой ножевой ране на боку. Ты слабо веришь байкам о поединках с драконами, категорически, презрительно не захочешь слушать откровения о пьяной амнезии, и даже не представляешь, как это чертовски больно, когда в живое тело вонзается кухонный хлебный нож. Правда на моей стороне – я действительно бросился со своим кухонным Оркристом на Вову, когда тот обернулся драконом после сорока часов алкоголя, и ему, сразу же протрезвевшему испуганному очкарику, не оставалось ничего, кроме как защищаться, ну да нужна ли эта правда тебе, не видящей ничего, кроме красивых метафор?
С твоей стороны вывод по поводу шрама парадоксальный и единственно женский: женщины в моей жизни. Чертовски опасные истерические стервы, расчётливые и холодные, резавшие меня острыми зазубренными ножами всё время «до тебя». Сказка кончается, развесистой мальвой расцветает ядовитая женская ревность:
- Скажи честно, я давно хотела спросить: ты трахался с той…ну, которую мы встретили в метро, с ужасной безвкусной помадой, на ней ещё был такой жуткий бежевый жакет? И не фыркай, знаю, что да!
Я молчу. Ведь даже не знаю о ком речь. "Жакет"? "Помада"?
- Значит всё-таки – да? Зачем ты говоришь мне это, если знаешь, что я расстроюсь? Видишь: я плачу. Все вы такие – кобели!
Твои всхлипы.
…Из старой, давно затянувшейся и забытой раны в моём боку как будто сочатся твои слёзы, и, вопреки всякому здравому смыслу, я чувствую себя последней похотливой сволочью.
***
5.
Мне весело до колик, когда ты строишь планы на нашу дальнейшую счастливую совместную жизнь:
- А пить я тебе разрешать не бу-у-уду! Разве что чуть-чуть в праздник!
Ни хрена себе, счастливая жизнь.
- Это ещё почему?
- Хочу, чтобы дети видели трезвого отца, от которого не воняет спиртом и табаком!
Вот бля. Дети, надо же. Как видим, сигареты тоже в чёрном списке.
- Смысл так жить? А детей можно приучить к чему угодно, ещё неизвестно, как им больше понравится. Не вижу кайфа – дожить до глубокой старости и умереть здоровенькими.
- Зато когда мы станем старенькие, мы не будем болеть, потому что не курили, не пили и люби-и-или друг друга.
Ну, нет любимая. Сомнительная выгода. Придётся действовать по-партизански, а лягер ком а лягер. Любому старикашке, я думаю, наплевать, сколько у него во рту зубов, какого они цвета, а тем более – что скажет его старуха.
Ты не унимаешься:
- А ты вообще представляешь нас старенькими? Например, меня с клюкой?
- Гм.
Представляю нас старенькими. Ты с клюкой. Ха: ты – с клюкой. Так тебе любимая, и надо. А себя – не могу. Помер уже, наверное.
6.
***
- Ты правда любишь меня?
- Очень люблю.
- Правда-правда?
- Да.
- И для тебя важнее всего наша любовь?
- Конечно.
Твоя голова лежит на моих коленях, в такой позе мне неудобно пить пиво, но лиричность момента компенсирует утоление жажды. В болоте сзади нас квакают жабы.
- Мы совсем не заметили, как кончилось лето, правда?
- Угу.
- Посмотри, какое небо! Так хорошо видно звёзды – завтра будет солнечно.
Хотя солнечно уже месяца два ежедневно и нет оснований думать, что что-то изменится, запихиваю поглубже сарказм и уважительно киваю головой.
Ты берёшь ещё одну лирическую ноту:
- Такая ночь… Что ты сейчас чувствуешь?
Что я чувствую? О, много всего: затекли ноги, хрЕнова скамейка без спинки и поэтому очень ноет спина, я бы не против посетить клозет, кроме того, мне хочется ещё выпить, и вообще, эти жабы мне действуют на нервы.
- Чувствую, что люблю тебя больше жизни.
Так в очередной раз совершенно неожиданно выясняется, что для меня важнее всего в жизни – наша любовь.
7.
***
Войдя в комнату, я вижу на экране особо раздражающий меня сериал и тянусь к пульту. Ты сидишь на полу, подавшись вперёд, полностью захваченная происходящим в телевизоре:
- Не переключай!
С телевидением я легко и безболезненно расстался много лет назад и поэтому замечательно покладист:
- Ладно, наслаждайся, но вообще-то, скажу тебе – чудовищный сюжет. Четыре дуры, не знающих, куда, извините, приткнуть свою… эту самую, гм, да! – потеплей, повыгодней, да ещё и цветы каждый день им подавай. Надуманная проблема, не имеющая ничего общего с реальной жизнью. Или это сублимация?
- Х..ция. Много ты понимаешь в женской душе.
- Может и немного, но в жизни всё было бы по-другому.
- И как же?
- Одна из них, которая пошустрее, вышла бы замуж, остальные же много и стервозно обсуждали и осуждали бы, судили бы заочно товарищеским судом и посылали чёрные метки, но сделали бы то же самое в течение полугода-года, просто из зависти, в угоду природным женским комплексам.
- Женская душа гораздо глубже и загадочней, чем ты думаешь.
- Исламские, да и христианские богословы в своё время серьёзно сомневались, есть ли вообще у женщины душа.
- А я с некоторого времени серьёзно сомневаюсь, есть ли у тебя совесть.
- Лучше выключи эту дрянь. Это невыносимо – в каждой серии они все вчетвером плачут над чьим-то разбитым сердцем, причём – явно неискренне.
- Не нравится – выйди.
- Не разговаривай со мной так.
- А ты не лезь туда, чего не понимаешь.
Не знаю, чем бы всё кончилось в этот раз, но тут отключили электричество, и мы, облегчённо засмеявшись, занялись любовью прямо на полу.
8.
***
После проведённых вместе трёх зим ты уговорила меня пойти на каток.
Хотя я никогда не умел кататься на коньках, я согласился прогуляться с тобой просто за компанию.
Я удобно устроился на скамейке, и достав сигареты, с удовольствием созерцал, как невесомо ты кружишься по льду. Я особенно любил тебя в этот момент – когда разметав волосы по плечам, ты вся в едином напряжённом порыве летишь под немыслимым углом по гладкой бело-матовой плоскости, посылая мне воздушный поцелуй.
Но – чу! Так, так, так. Вот насчёт этого мы не договаривались. Неизвестно откуда появившийся красавчик-брунет, ходячая реклама безопасной бритвы, уже приобнимает тебя за талию, сопровождая наш с тобой полёт. Ты, смеясь, показываешь перчаткой в мою сторону, он скалится в нахальной улыбке и влечёт тебя дальше. Угу. А вот это уж вовсе лишнее.
Есть время разбрасывать камни, а есть время ходить по льду катка без коньков.
…Я не смею приблизиться и лишь внимаю твоей истерической критике, пока ты быстрым шагом бежишь в сторону дома, размазывая по щекам слёзы. Безусловно, я дурак и ревнивая сволочь, а Алёшенька («Алёшенька?!») совсем не хотел ничего такого, вы просто проехались пару кругов вместе. И совсем не обязательно бить человека ногами только за то, что он поцеловал тебя в щёку – он ведь, опять же, ничего такого… И, ясное дело, никто не виноват, что я не научился в детстве кататься на коньках, чтобы сопровождать тебя везде. И понятно, что тебе стыдно за меня, потому что я веду себя, как дикарь. И вообще, ты давно хотела мне сказать…
…Хотя в данный момент у меня уже звенит в ушах от твоих причитаний и я ненавижу коньки, катки, сани, зиму, тебя, себя и вообще жизнь, в определённом уголке моего сознания присутствует вполне понятное удовлетворение и гордость самца, защитившего свою собственность. И разрази меня гром, если ты, несмотря на все твои вопли, не ощущаешь чего-то похожего.
9.
***
Мои друзья тебе очень не нравятся и вот почему: один то ли в шутку, то ли всерьёз, постоянно утверждает, что женского оргазма не существует, что вызывает в тебе желание спорить, в привычках второго – по пьяни целовать меня в губы, что тебе неприятно с точки зрения гигиены, третий всё время упоминает в разговоре моих бывших девушек, что тебя раздражает, четвёртый всё время только и делает, что ругается матом и рассказывает сальные анекдоты, вдобавок он чертовски неопрятен; кроме того, все они пьяницы и похуисты, все не прочь стибрить, что плохо лежит и любят оставаться у нас на ночь, что ведёт к неминуемой нажираловке чудовищных масштабов.
Я же доказываю тебе, что твои подруги ещё хуже: одна всё время ноет о своих неудавшихся романах (как правило, врёт) и неполадках с предками (демонстрация классического комплекса Электры), вторая считает себя слишком возвышенной и не любит меня за то, что я якобы учу тебя плохим словам и другим вредным вещам (хотя именно эта сучка периодически, будучи у нас в гостях, выкуривает все мои запасы сигарет и допивает всё содержимое бара под предлогом депрессии – раздавите гадину!), третья не переносит меня по причине собственной тупости – мои шутки видите ли, злы и заумны, – после встреч с ней ты глядишь на меня как-то особенно пытливо и внимательно; что касается четвёртой, то та самая её хвалёная незакомплексованность и смелость в отношениях, которой вы все так восхищаетесь, на мой взгляд, характеризуется простым и коротким словом «****ство». Именно она, за пятнадцать минут ужравшись до визга на твой день рождения, прижала меня к стене в тёмной прихожей и попыталась… Гм, ну нет, я никогда тебе об этом не расскажу.
Так вот я и говорю – взять этих четырёх ненавистных тебе бездельников, у которых на уме только выпивка, примитивный рок-н-ролл и траханье, да свести с этими четырьмя закомплексованными лицемерными дурами. Вот смеху-то будет.
10.
***
Я – бессовестный набивной мишка, сотканный из перегара. Так ты почти любя сказала, когда в первый раз увидела меня с настоящего, апокалиптического похмелья.
Ты – самка бессовестного набивного мишки, сотканного из перегара. Так я сказал тебе тогда, стараясь не делать резких движений головой и прихлёбывая из банки рассол. Тогда ты обиделась.
Вчера, когда я впервые увидел тебя с настоящего, апокалиптического похмелья, я почти любя сказал, что ты просто свинья. «Сам ты свинья!» – обиженно сказала ты, стараясь не делать резких движений головой и прихлёбывая из банки рассол. Я же совсем не обиделся.
В этом и состоит вся разница между нами.
11.
***
Иногда, проснувшись ночью, ты любишь задавать мне странные и типичные вопросы о жизни. Например, как жить, зачем жить, почему живём мы и другие. Ты, сонная, невидимая и прекрасная, лежишь рядом, в темноте, тепло уткнувшись носом в моё плечо, и ждёшь, что я тебе скажу.
Я говорю тебе, что к жизни можно относиться с разных позиций, но все подходы можно условно разделить на два – либо самому бояться жизни, либо делать так, чтобы жизнь боялась тебя. Я долго распространяюсь на эту тему, сначала неохотно, потом всё более подробно, и, наконец, перехожу к неприкрытому чтению лекции. На том месте, где остальные слушатели уже точно уснули бы, ты благодарно целуешь меня в шею и говоришь, что теперь многие вещи стали для тебя более понятными. В этот момент я испытываю такую гордость, как будто всё то, что я сказал, я выдумал сам.
Впрочем, как я вижу, ты и действительно так думаешь.
***
Конец первой части