Из цикла «Свояк никакухи (Адепт нейтралитета)»
1.
- Фили, ну что ты мечешься? Я ни разу не видела тебя таким возбужденным.
- Отвянь. – Нога Филимона тюкнула ведро. Вода хлынула на пол. Со вздохом Лиза тряпкой подтерла лужу.
- Фили, ну почему ты плачешь? Мне не по себе.
- Дура ты. Разве понять тебе это?!
- Что, Фили?
- А, ну тебя! - Он деранул клок кружевной салфетки, на которой стояла пепельница. Три фунта хрусталя рухнули и раскололись. Филимон раз сорок чихнул на взрыв пыли с пеплом, столько же хныкнул и, подмокнув глаза лоскутом, контрольно просморкался.
- Господи, Фили, да что случилось? - Не решаясь сметать окурки и осколки в такой момент, Лиза прятала за спиною веник и совок.
- Э-хе-хе. – Обвинительно вздохнул Филимон. - Тяжко ношу такую нести…
- Ой-ой, не разрывай же мне внутренности, Филечка, - дрёпаясь на кровать, заплакала Лиза.
Филимон подошел к форточке, упёр в противокомарную сетку тлеющий «бычок». «Бычок» очернил заслон, прожег дыру и вылетел как сверхзвуковой червяк. Сетку сплошняком усевал неровный узор обугленных решетинок.
- Ты ведь живешь со мной сколько?! А? И что? Хоть бы хны! Ты даже не дотумкала ржавой своей урной - с кем живешь! Да я и сам-то вот сейчас только вот это вот понял! - Филимон всхлипнул.
Лиза, боясь дохнуть, хлипнула в унисон.
- Это же надо, до чего я великий человек! Я вот сейчас подумал об этом, и так мне стало тяжко! Я рыдаю от умиления при мысли, что такой человечище живет среди вас, среди этого, тьфу, скотства... А такая вот дура, как ты, Крыся, и не подозревает об этом и живет себе, амеба, не соображает, что ей манная, можно оказать, задарма выпеклась! А за какие такие заслуги, я спрашиваю? Ох-ох-ох, тяжек мой крест! Нести такое величие! Я же компендиум ума, вместилище гениальности вселенской! Это ж как трогательно - то, что я живу среди вас, точно простой смертный, и даже ни словом не обмолвлюсь об избранности своейной, не кичусь исключительностью своейной, ни грамма не дорожу своейным уникумом, трачу его, как мот. А ведь меня может не стать. Нет, не может… Такого не может не стать. Я непременно перейду в вас всех, но не будет меня, как самой необычной индивидуальности. Э-эх-эх-эх! Судьбинушка! Грандиозная личность вынуждена прозябать в этом кипящем поносе, что называется цивилизованным миром! Слова-то какие придумали! Нализаться что ль?
Лиза, тихонько смахивая слезы, согласно закивала.
- Одевайся, Крысенок! Идем в ресторацию…
2.
…Лиза и Филимон сели за столик, заказали пива и крабов. Гений бокалы усаживал молча, но уже после третьего харкнул в перечницу.
- Ну, ты только глянь! - мрачно хрипнул он и повел головой.
Лиза поперхнулась и глянула. Налево – никого. Направо – никого. Перед собой… Ровно супротив, шагах в двух от их столика, стоял плешивый мордастый мужчина в кожано-меховой жилетке. Просто стоял. Но Филимону хватило, чтоб завестись. Багровея, он угомонил четвертый бокал и скрипнул зубами. Мужчина продолжал стоять.
- Ну, ты ведь подумай! Ему чего тут - выставочный зал? Прешься в эту, понимаешь, свалку замшелых нечистот, чтобы забыться. Так нет же, и тут вот такая образина перхотною лысиной возьмет и, вообще, все об…т! Дерьмовник бородавчатый! - приемы пива участились, и с каждым угрюмость Филимон возрастала.
Мордастый стоял. Больше того, он вдруг начал радикально потеть и исторгать казарменное амбре. В конце концов, разъяренный компендиум ума загремел на все заведение:
- Гарсон!!!
Народу было мало, и пригнулись все как один. Таперу крышкой заклинило пальцы. Встревоженный официант подбежал к осерчавшему посетителю, почтительно склонился по праву руку:
- Что угодно, мсье?
- Вот... дай... ему... трояк, пусть... уйдет. - Не глядя на официанта, Филимон выбросил руку и заехал тому в живот. Вдвое согнувшийся гарсон судорожно, отлавливая куда-то запрятавшееся дыхание, принял деньги и ломким циркулем шатнулся к лысому.
Лишь с третьей попытки далось ему что-то пробормотать и сунуть денежку. Ничего не ответив, лысый уперто потел и супился. Лишь где-нибудь с пятой попытки принял он трояк, внимательно заглянул в ладонь и, жалко сморщившись, обиженно посмотрел почему-то на Лизу. После этого он душераздирающе сгорбился и, с укором оглядываясь на странную парочку, хроменько почерепашил отсель.
Филимон рыгнул и скривился.
- Вот и всё, после этой кислой гнуснятины мне и пиво кажется кислым. - Объявил он, плюя в перечницу.
- Заешь крабом. - Присоветовала Лиза, нервно колупая ногтем левого мизинца ноготь безымянного правого.
- Смотри-ка! - вскричал Фили и показал на дальний стол.
В жилетке уже облюбовал компанию грузных мужчин: исподлобья на них посматривая, он чего-то ждал. А еще потел-потел! - несмотря на разделительную дистанцию, догадался Филимон. Он напрочь забыл о пиве: смысл сущего сгустился там.
Минут через семь терпение пивососов лопнуло: свое мнение нахалу высказали хором. Тот ответил коротко, но так, что реакция не замедлила ждать. Ближний жирняш достал и протянул деньги.
Вымогатель только еще послал за ними ладонь, а толстяк уж радостно заламывал его пальцы. Вмиг утратив рептильную сковку, жилеточник завинтился ужом. Толстяк жал и жал, покуда плешивец не просел на корточки. Тогда его развернули по оси и влепили под копчик марадоновский пинчище. С вялым визгом бродяга пропахал метр на пузе, был подхвачен швейцаром и выдворен из зала.
Неузнаваемо подобревший Филимон упорядочил темп пивоприемки. Осчастливленная Лиза залпом кончила бокал и накинулась на крабов...
Филимон размеренно, то есть без передыха, дул пиво. Лиза без пауз, то есть с минимумом жидких заправок, глотала крабов. И так в течение двух часов, по ходу коих за столиком не проронили ни слова. Лишь Филимон нет-нет да пошатнется головой, да хмыкнет восторженно: «Н-да», - не в силах отогнать нетленные впечатленья…
Покидали распивочную много после трех, мирно, под локоток. Выйдя на улицу и расслабленно потягиваясь, Филимон сбросил вдруг лизину лапку и метнулся обратно. Потрясенный швейцар сиганул с фарватера…
По возвращении лик Филимона сиял, как клёшка в-пиве-сваренного краба.
- Как оно? - деликатно потупилась Лиза.
- Ничего. Всегда приятно посетить приличный сортир. – Он делился воодушевленно, можно сказать, возбужденно - даже вдел ее руку в свой наугольник. Еще через де¬сять минут проронил куда спокойней. - Вот в «Коралле», бывалыча, в сортир и зайти тошно… – а минут пять спустя, совсем умиротворенно. - Вот тоже в «Шляпе Альфонса» не толчок - гадючник. Нету свежего этого... как его… ам… ам? – И еще минуту спустя. - А, взять тот же "Бочонок" для примеру. Фу-фу… - ну, и после 5-минутной молчанки. - Но за клозет в кафе "У клена" дурного не скажу. Чего нет, того нет. Вот только у биде и писсуара гайки хреновато, что ль, закручены: струя шпарит, как с помпы. Но, в целом, грех хаять. - Рассудительно вещал удовлетворенный человек.
Лиза сопереживающе кивала в такт.
- У нас есть сыр? - внезапно озаботился он.
- Есть... кажется. - Прозвучало неуверенно.
- Как же... кажется. - Посмеялся Фили. - Дай волю, ты меня б одною чечевицей набивала.
- Как можно, милый? Кстати, это что за поедрень - чечевица?
Он сделал недоброе лицо:
- Что-что? Дура антиэстетная. Это… - эстет-эпикуреец морщил лоб и припоминал, припоминал долго. - Это такая тунгусская разновидность творога.
- А где это такое место - Тунгус? - осведомилась Лиза.
- Где-где... - Фили начал злиться. - Я ж говорю, это река в Свазиленде.
- А что такое Свазиленда? - недоумевала Лиза.
- О, прилипла! Ну, это такая, понимаешь, ну луна что ли... в Югославии. У нас луна. А у них югославская луна, своя значит.
- А она лучше нашей?
- Спросишь же? У нас хорошее когда было?
- А. - Сказала она. - Только не бери много сыра.
- Ха, ну да, конечно же, ты допускаешь, что я такой дурачок, и сам сыр покупать стану! Нашла вола! Шагом марш, да пошустрее!
3.
…Когда Лиза вернулась с брикетом, Филимон вдумчиво изучал собачонку, что ласково терлась о его оранжевый ботинок, хотя это не избавляло ее от редкостного уродства.
- Иди, купи курицу и отдай собаке.
Лиза уже знала, когда спорить бесполезно. С робким вздохом она пошла и приобрела наголо щипаную красотку. Адепт взял ее за ножку, присел на корточки:
- Что, зловонный хорек? Пожрать-то не дурак? - и потрепал доверчивую мордаху. Но не успел он поднести отломленную ляжку к конвульсирующей черничке носа, как ублюдок заглотил ее всю и… подавился. Филимон легонько хлопнул жадюгу по загривку. Агрессивно кашляя, псинка отползла…
Невесть откуда набежал следующий выгулок. Даже видавший виды Филимон восхищенно протянул: «Да уж, издристнется же природа! Я думал, дурней моей гадёнки не сыскать». И отдал уродцу остаток туши. Цапнув добычу, брюхатик поволок ее к ближнему углу. По габаритам курица мало уступала едоку. Апоплексически вякнув, экземпляр № 1 рванул за перехватчиком, но тут же протянул лапы.
Впрочем, зверька с тушей в зубах уже сминал монстр № 3 - дворовый кобелище - где-то по пояс Филимону. Добыча органично ушла в его отнюдь не емкую пасть. Невезучка № 2 подпрыгнул, пираньей впиваясь в гузку. Гигант не заметил... Величаво и грациозно нес он к трансформаторной будке глянцевый трофей, на котором червивой гнилушкой трепыхалось нечто...
- А ведь папа у этого головастика был бультерьером, - изрек Филимон и глубокомысленно заключил. – Увы, счастье это зеро.
- Что такое зеро? - спросила Лиза, лишь бы не молчать.
Филимон обрил ее долгим унизительным взглядом и скорбно вздохнул.
До дома колоритная пара добрела молча.
4.
...Лиза пошла мыться.
- Ты будешь принимать ванну? - поплескивая, крикнула она.
- Нет. Позавчера принимал! - заорал он.
- А под душем?
- Не хочу. Слушай, ты мочалкой так сиськи и задницу не натирай, я о твои пупыри всю кожу ободрал. Слышишь? Задницу и сиськи...
- Слышу, слышу. Иди хоть зубы почисть. И наследство. Какой уж день от тыкалки амбаром несет. Слышишь...
- Ишь! Эссеистка из клуба долбаноидов.
- Я плохо слышу. Сильный напор.
- Ладно еще напор, а то как запор, а за ним пёр да усёр.
- А? Не разберу...
- Говорю: у тойной собаки хвост был приличней твоейной ляжки.
- Во фляжке не осталось. Посмотри на антресолях. Там, где клизмы. - Надрывалась Лиза.
- Что? Опять тюбаж? Сколько раз просил: кишки свои одна промывай. Меня воротит от этой акустики. Да, ну тебя. Начинаю есть сыр.
Филимон налил в стакан вина, надкусил кружок ламбера.
Вдруг обожженный некой идеей и стараясь не шуметь, он вскарабкался на табурет, заглянул в соединительное окошко.
Увиденное воодушевило. Заулыбавшись, редкий умница звонко приложил к окошку стакан. Лиза вспугнуто задрала голову. Адепт зверски загоготал, но вино до губ не донес: женщина уже выплескивала в окошко весь тазик. А тазик населяло мыло - крупное, хозяйственное. С ужасом фиксируя мчащуюся глыбу и попутно концентрируясь, Филимон валился назад. С фатальным зверством высаженный стеклянный параллелограмм, троясь, догонял лицо. Под адский грохот Филимон накрыл спиною стол, сплющил сыр и отбил почки. Свои.
Вся в пене Лиза выскочила из ванной и заохала. Череп Филимона был крупитчато посечен, рубашка набухла от вина, а ей помнИлось, что от крови.
- А! Дура я! Какая я дура! Мужа загубила! Ой-ой-ой! Горе-то! - выла она, рвя волосы.
…И вот уже сестра милосердия волочит к кровати шокированный полутруп, который на боль реагирует неприличным эпигастрально-акустическим попурри…
Уложив единственного и неповторимого на голый матрац, хранительница очага возлегла рядом. Дергающиеся пальцы гладили волосатый ходун любимой груди.
- Как я теперь... пойду... на бега? – ронял адепт гробовые гвозди и медленно фокусировал пустой взор на виновнице увечий. - Всё ты, заусеница проклятая. Он предпринял попытку встать, но лицо перекосилось от боли.
- Ох! Ну, погоди! Я тебя накажу. - Зловеще шептал раненый. - Дай бог скорее выздороветь… Всё бы простил, всё… Но ты посмела назвать меня… МУЖЕМ!!!
Целую неделю он категорически отталкивал еду. Питался сугубо «сухомяткой», то есть сухим вином.
На восьмой день адепт похерил весь нейтралитет и, приподымясь на локтях, зыкнул:
- Жра-а-а-ать!!!
За неделю у Лизы накопилось на дюжину комплексных обедов. За пять минут с ее рук, скользких от стирального порошка, он умял 31 рыбную котлету, 4 булки и 8 соленых огурцов.
До следующего обеда он как дикая вонючка сновал от кровати к уборной.
1987 г.
Адрес разворота со всеми историями абсурдного цикла про Филимона:
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=14#14