От Автора: возвращаю из "Удалённых" сочинение, написанное
в период 2.03.2009 - 3.08.2010 по главам
Интонации
Готов ли я к этому? Ладно бы, в коммуналке у меня на Родине, где из-за тонких стен, хочешь-не-хочешь, а услышишь чужие сокровенности, сказанные шепотом, что в ночи бывают разборчивее спросоньего бормотания собственного ребёнка…
На языке этой страны я уже иногда думаю, а вот её голос за стеной не разбираю. А она мой? Похоже, и я, и она имеем единственного собеседника – телефон.
Совсем недавно её голос меня настолько раздражал, что я накрывал голову подушкой. А теперь вслушиваюсь в его мелодию и мне ни капельки не стыдно, ведь я не разбираю ни слова. Нет, вру. Когда она выкрикивает отдельное слово, даже короткую фразу, догадываюсь. Вот и сейчас:
- Же…с…па!
Она выкрикнула "Je ne sais pas!"– "Я не знаю!"
Или я додумываю за неё и слышу то, что хочу услышать?
Отсюда я могу говорить только на немецком или французском. Только с мамой.
Она-то, в моём детстве, дома со мной только по-французски и разговаривала. Сама преподаватель французского, она утверждала: советская школа не научит. Но говорила так только мне. Старалась учить других. Впрочем, ни один её выпускник не смог бы общаться с французом. Только я.
Специально, чтобы поговорить со мной, она приезжает в Берн, и мы с ней эзоповским языком умудряемся поведать друг дружке все новости. Я ей – что жив и здоров. Она мне – что Витька растёт, уже знает все буквы, и сам починил игрушку, грузовичок. А вот к Надьке зачастил капитан милиции, и она его не гонит. Да я его знаю, в нашем доме живёт…
Мать поступает со мной жестоко. Другая могла бы скрыть, но не она. А я тут привязан крепче некуда. Меня сюда продвигали таким сложным маршрутом, что в одночасье не заменить.
Кешишев на встрече советовал: женись тут, а там мы вас разведём без проблем. Легко сказать. Витька вырастет… Да хоть… а, глупости!
И нет никого на примете. Только вот голос за стенкой. При этой мысли я улыбнулся. А что? Женюсь на голосе!
Солнечный день. Здесь таких много.
Наши окна выходят на набережную Strada Aldo Moro. Входы – оба со двора, и хоть они расположены рядом, мы с ней подходим к своим подъездам с разных сторон.
Парковку для моей машины ребята расстарались, нашли на Виа-дель-Кампо; от дома пять минут ходу, причем есть несколько путей, дворами. При нужде могу ненадолго оставить машину в одном из двух-трех дворов. Эти шпионские предосторожности вообще-то излишние. Ну, начальству виднее.
Вот и она. Идёт со стороны станции метро "Дарсеналь", широко шагает, размахивая сумочкой. Ходит быстро, летает. Сейчас пропадёт из виду, и через одну минуту и пятнадцать секунд я услышу, как хлопнула дверь её квартиры.
Мы никогда не встречались лицом к лицу. Иногда, в период осенних дождей, когда ветер "албанец" бросает в лицо холодные колючие брызги, моя соседка бредёт, закутавшись в какую-то хламиду и я представляю её старухой, одной из тех, одиноких, что допоздна засиживаются за рюмкой красного недорогого вина, скорее всего кьянти ризерва, в подвальчиках вокруг отеля "Савойя Арсенале", оттягивая момент возвращения в осточертевшую келью своей квартиры. А иногда, вот как сейчас, она из моего окна кажется мне девчонкой-школьницей, сбежавшей из La classe de la madame Chezare.
За тот год, что я провёл в этой квартире, я мог сколь угодно раз выйти ей навстречу и удовлетворить своё любопытство относительно её возраста. Но я этого не делал, боясь разрушить этот странный, несуществующий интим, представляющий ту самую ажурную тайну, которую знаю только я, и которую не надо включать в разведсводки…
Этой ночью я просыпался несколько раз и всё слышал переливы её голоса. Они были обворожительно спокойны, как будто она рассказывала на ночь сказку своему малышу… Голос был слышен едва, я не понимал ни слова, кроме того, что говорила она по-итальянски, причём именно так, как разговаривают аборигены северной Адриатики; он и меня усыплял, и я быстро засыпал, успокоенный.
Проснувшись поутру, я вспомнил, что говорить она начала ещё вечером. Заканчивала и через десяток-другой минут говорила снова.
Я был занят допоздна, пришел домой, нагруженный кипой газет, взвинченный тем, что руководство запросило мои резюме к обобщенной сводке, а я этого не делал прежде и не обязан делать, и я понимал, что случилось нечто мне неизвестное, а руководство хочет найти во мне козла отпущения…
А там ещё и Надя подала на развод…
Ладно, это всё рутина. Но вот что забавно: убаюканный мелодией голоса из-за стены, я ни вечером, ни ночью, ни разу не вспомнил свою неверную жену…
Мужской голос. У неё в комнате. А почему я испугался? Отчего так горько стало на душе, как будто это ещё одна измена? Неизвестный мне мужчина пришел к неизвестной мне женщине, это так естественно.
Нет, это она, это её голос! Ах, вот что. Я вспомнил: в прошлую ночь она кашляла и сейчас у неё просто простуженный голос.
А теперь что меня так обрадовало? То, что к моей соседке, которую я ни разу не видел в глаза, что к ней не мужчина пришел, а просто она от кашля осипла?
Боже мой! Она плачет! Что-то крикнула в телефонную трубку, что-то яростное. Мне послышалось:
- Tu es mort! – "Ты умер!"
Потом – тишина весь вечер. Несколько раз звонил телефон, но она не поднимала трубку.
А когда наступила ночь и на Strada Aldo Moro погасили каждый второй фонарь, она начала плакать. Это было уже чёрт знает что! Я не слышал ни звука, но знал, что она плачет, и мне оттого было так горько, что и самому хотелось заплакать.
И я не вытерпел. Если я её слышу, то и она меня услышит.
Я схватил с полки первое что попалось – "Die Deutschen Balladen" и начал читать по-немецки мрачную, фантастическую балладу "Der Waldzar". ("Лесной царь", Гёте).
Читал негромко, стараясь не переиграть. Монотонно декламировал, представив себе, что вон там, в тёмном углу моей комнаты, стоит детская кроватка и в ней мой Витька засыпает, слушая эту сказку.
Я чувствовал: она слушает, уже не плачет, уже успокоилась, засыпает… а я всё читал, боясь прервать эту паутинку, соединившую двух незнакомых одиноких людей, два сердца, разбитые совсем другими…
Утром, перейдя на другую сторону набережной, как она часто делала, и уже с той стороны, моя соседка, может быть впервые за весь этот год, повернулась, подняла лицо и помахала рукой. Я тоже поднял руку, и… устыдился… может это она и не мне вовсе.