(Светлой памяти Людмилы Константиновны Зерновой посвящается)
- Если бы могли воспоминания сами на бумагу ложиться, такая повесть вышла бы! А то мало, что сами не записываются, так ещё и скачут, словно белки…
Таисия улыбнулась своим мыслям и потянулась к стопке вымытой посуды за следующей тарелкой.
- Вот эту тарелочку взять - вроде она простенькая – белый фаянс, по краям маленькие букетики: сверху розовый мазок-лепесток, по бокам от него – два голубеньких, а снизу три зелёных листика.
Прислонившись к подоконнику, Таисия медленно вытирала тарелку и пристально разглядывала её.
- Надо же, какая сеточка трещинок образовалась с годами … и пятнышки какие-то появились…
В открытое окно задувал мягкий майский ветер, пахло раскрывшимися тополиными почками.
- Девятое Мая. И тогда, в сорок пятом, погода в этот день хорошая стояла. Нам как сказали, что войне конец, победа наша, господи, что мы только творили! И визжали, и прыгали, и обнимались. Дети же. А потом кто-то крикнул: «А тарелка-то!..» И все побежали к Вале.
Когда вывозили детей из блокадного Ленинграда, мало у кого были с собой хоть какие-то вещи. У большинства ничего и не сохранилось. Особым предметом зависти были фотографии, письма от родителей. Очень ценились какой-нибудь домашний шарфик или вышитая салфетка. А у Вали в маленьком фанерном чемоданчике хранилась своя домашняя настоящая фаянсовая тарелочка, точь-в-точь такая, как эта: розовый мазок, два голубеньких и три зелёненьких листочка. В детском доме кормили не из жестяных мисок, нет, тарелки были. Но сделанные из целлулоида они противно пахли, когда в них наливали горячее. А ела Валя из фаянсовой тарелки. После заботливо мыла её и прятала в чемоданчик. На что только не пытались эту тарелочку у Валюши выменять! Но она держалась твёрдо: «Нет, вот разобьём немца, тогда я эту тарелочку разобью. Чтоб война от нас отвязалась».
И вот толпой, чуть ли не всем детдомом, ввалились мы в спальню и окружили кровать, на которой Валя сидела. Стояли и молчали. А она поднялась, достала чемоданчик, вынула тарелочку, посмотрела на неё, а потом подняла повыше и отпустила. Брызнули в стороны белые осколки, мелькнули розовые и голубые мазочки-лепесточки. Радостно было, а тарелочку всё-таки жаль.
…Таисия глубоко задумалась. Прижав к груди тарелочку и влажное полотенце, она смотрела в окно, но ничего не видела. Отпущенные на свободу воспоминания мчались дальше.
- Как обрадовалась, когда увидела на прилавке промтоварного магазинчика точно такие тарелочки. Конец мая стоял, сдавала последние экзамены в техникуме, готовилась к отъезду. Незадолго до этого вышла замуж и назначение молодому лейтенанту дали в Венгрию. Ей хотелось, чтобы хоть что-то своё было в хозяйстве на первый случай. Толик убеждал не возиться с покупками: дескать, куда военного судьба занесёт, там он и обустроится. Мужа она слушалась, но тарелки купила, не удержалась. Очень уж ту, Валину напоминали.
В Венгрии действительно хорошо устроились, и посуда была прекрасная, не чета простому фаянсу. Хорошо жили. До того дня в 1956 году, когда, зажимая под мышкой сумочку с документами и прижимая к груди годовалую Людочку, вместе с другими женщинами и детьми, которых собрали в центральной части гарнизона, томилась она страхом и неизвестностью, в то время как мужчины исполняли свой воинский долг. При первой возможности их эвакуировали в Союз.
Здесь устроили, конечно. Жильём её обеспечили, работу нашли, а Людочке пенсию за отца назначили, садик без очереди дали. Жили не хуже людей.
Как-то у Толиной мамы гостили, а там такая же тарелочка оказалась. Сама Таисия в жизни не решилась бы попросить, но малоежка Людочка так из неё хорошо кушала, что бабушка умилилась и сделала внучке подарок.
И опять - майский день. Мыла после завтрака посуду, когда в дверь позвонили. Людмила бегом бросилась открывать, даром, что на сносях была: Гриша из Афгана обещал письмо передать и посылочку для маленького.
Таисия поёжилась.
- Как Людочка закричала! До сих пор при воспоминании – мурашки по коже. Уже потом, когда уехала скорая, и поплакали вместе, и поговорили. И выругать дочку пришлось: никто не гнал замуж за военного. А теперь она уж обязана ребёночка беречь, Гришину кровиночку. После всего этого вошла в кухню, а там весь пол осколками усыпан. Розовый мазок, голубой мазок, зелёные листики…
А эту купила в 1991, когда вся страна в сплошной блошиный рынок превратилась: стелили на асфальт газету или клеёнку и расставляли, раскладывали домашний скарб, припасы. Вот у одной женщины в стопке разномастных тарелок и увидела снова знакомые розовые и голубые лепесточки. Не устояла, купила. Думалось: внучка замуж выйдет, буду правнучку из любимой тарелочки кормить.
Разве можно загадывать! Вышла Галинка замуж, а новобрачного в армию призвали. И сразу в Чечню. Очень уж его мать потом убивалась: «Не осталось у меня на земле родной кровиночки! И зачем вы, Галенька, до свадьбы-то терпели…»
Что-то грохнуло в вечернем воздухе.
- Обстрел! Да нет, какой обстрел, из детства воспоминание пришло. Просто петарда.
Однако руки от испуга разжались, и любимая тарелочка усеяла пол белыми осколками. Приходя в себя, Таисия всхлипывала и вытирала слёзы.
В кухню вошла внучка.
- Бабуленька, ты что, родная? Не плачь, посуда к счастью бьётся.
Крепкие молодые руки ласково обняли Таисию за плечи, гладили успокаивающе по спине. Прижавшись к бабушке круглым, тугим животом, Галя потёрлась о её морщинистое лицо нежной щёчкой и защебетала:
- На УЗИ сказали – девочка, а Сашка расстроился. Глупый он, девочки-то лучше! Когда много девочек родится, войны дольше не бывает.
- Вот и славно, - подумала Таисия. – Не жалко тарелочки, только бы отвязалась от нас, наконец, война эта проклятущая.
Рисунок Даниленко Миши, 11 лет «Вперед»