Сознание медленно возвращалось.
Тело было словно чужим и голова, стянутая бинтами, раскалывалась от ноющей боли.
Чей-то женский голос издалека, будто с того света, произнёс:
«Кажись, очухалась!»
На несколько минут Галя опять провалилась в чёрную бездну, а затем, почувствовав холод растираемого спирта и горячий укол в руку, очнулась.
В каком-то забытьи возникали обрывки памяти: ночной бесконечный дождь, запотевшие стёкла мчащегося «Москвича», внезапно развернувшийся впереди поперёк узкого шоссе грузовик, руки, вцепившиеся мёртвой хваткой в руль, и последняя промелькнувшая мысль: «Вот и всё!» и… удар.
«Где я?», - невнятно спросила девушка куда-то в темноту, сдерживая боль.
«Где! В реанимации, вот где. Лежи дочка, лежи. Не крутись!».
Клубок мыслей завертелся в голове – вспомнила Бога и маму… Капельница и гирлянда трубок мешали открыть глаза. Руки тяжелы и неподвижны, будто привязаны.
«Водички бы!», - попросила Галя засохшими губами.
«Ну, слава богу заговорила!», - кто-то поднёс ко рту носик заварочного чайника с водой.
А уже на следующий день её перевезли в двухместную палату.
«Ну-ка, Галина, принимай ещё одну Галку, помоложе, - бросила сестра кому-то вовнутрь, - Вот теперь и поворкуете двоём!»
Сквозь бинты, Галя с трудом разглядела полноватую женщину, сидящую на кровати у окна, которая по возрасту годилась ей в матери.
Серые будни больничной палаты проходили в беседах с новой соседкой.
Теперь палатная сестра так их и звала – Галиной и Галкой, а палату – голубятней.
Галина, после перенесённого инсульта, уже более месяца лежала в этой больнице и не могла двигаться без костылей. Чувствовалось, что любое движение вызывало у неё мучительную боль. Галка догадывалась об этом по бледности лица соседки, по впившимся в костыли мертвенно-белым ногтям рук.
Появление в палате молодой молчаливой тёзки развязало Галине язык. Целыми днями, по-местному окая, она рассказывала о своём муже и сыне, о деревенской школе, где преподавала русский язык и литературу, о своих учениках, о приближающейся весне и чудесной берёзовой роще, раскинувшейся внизу за окнами…
Слушать её было интересно, а посещения учеников и родных наполняли больничную палату праздничным весельем.
Но вечерами, когда две Галки оставались вдвоём, они беседовали о запретных прочитанных рукописях,. Кто родился не манкуртом – не мог не читать их. Вот первые сто страниц Пастернаковского «Живаго». Почему запретных? «Это ведь честь для литературы любой страны, - возмущалась учительница, - Неужели пример Бунина ещё не научил ценить и гордиться своими талантами?»
Галка постепенно приходила в себя, ей уже отменили капельницу, но подыматься с кровати пока не могла – голова кружилась. Хотелось принять душ, подойти к раскрытому окну и полной грудью вдохнуть этот пьянящий свежий воздух…
И, пока она была прикована к постели, Галина, словно родная, ободряла её разговорами о жизни и литературе, словно вливая в тёзку необходимый жизненный оптимизм.
Галина ушла на рассвете внезапно, в первый день весны, спустя шесть дней, после их встречи.
Утром Галя увидела на кровати свою тёзку, которая лежала с закрытыми глазами и улыбалась..
Только сегодня она улыбалась, потому что муки – тяжкие муки, о которых все только догадывались, навсегда покинули её…
Памяти простой деревенской учительницы