Когда я еду по Москве не за рулем, то смотрю на деревья. Глаза, совершая свои «саккадические» движения в поисках чего-нибудь, что доставляло бы им естественное удовольствие, не находят такового, увы, ни в невнятной архитектуре, ни в батальных сценах автомобилей на запруженных улицах, ни в рекламных щитах. В равнинном обширном городе не видно за бесчисленными домами ни дымки лесов или очертаний гор, ни водной глади моря, озера или широкой реки, а поэтому в поисках спасения глаза уже привычно останавливаются на деревьях. В среде большого города только деревья выглядят не подавляюще, агрессивно или безвкусно, а мирно, естественно и органично, как все живое. Деревья тоже жители города. И хотя деревьями профессионально занимается Мосзеленхоз, песенно им уделили внимание Никитины, а кинематографически – Татьяна Лиознова, все равно хочется похвалить их еще немножко, дополнительно к профессионалам, ведь, по правде сказать, на деревья не так уж и часто обращают внимание.
Как и люди, деревья все разные. Сколько ни ищи, не найдешь двух одинаковых деревьев, двух одинаковых веток, двух одинаковых листьев. Что за чудесные формы у них! У дерева каждого рода свой характерный облик. Но чем он создается? – нет никакой заранее предсказуемой детали. В искусственных вещах по одной-двум частям всегда можно точно предсказать положение и геометрию всех остальных. По двум-трем окнам дома можно точно рассчитать, где находятся и как выглядят все другие окна. А у дерева не так. Вы не можете предсказать точно ни изгиба ствола, ни положения, ни абриса ни одной ветки, ни одного листа, а, тем не менее, у тополя своя узнаваемая очень гармоничная форма, у клена – своя. Недетерминированность (как говорят физики) деревьев на фоне регулярности зданий создает приятный глазу контрапункт (как говорят лирики) в городском пейзаже.
Непредсказуемая паутинка больших и малых веток, листьев, с какой-то закономерной неравномерной равномерностью заполняет объем, заданный кем-то нам не известным. Почему ветки и листья на одной стороне кроны, не видя веток и листьев с другой стороны кроны, точно знают, в какую сторону им расти и где остановиться в своем росте, чтобы не нарушить общий рисунок и гармонию кроны? Где хранится рабочий план строительства кроны, и где находится прораб, командующий постройкой, соизмеряющий размеры циркулем и выверяющий гармонию алгеброй? Есть такие математические объекты – фракталы, которые, как ни странно, поразительно напоминают рисунок разных пород деревьев. Случайность?
Дерево чрезвычайно, до щепетильности справедливо по отношению к своим веткам и листьям. Как оно умеет распределить ветки в пространстве так, чтобы ни одна не мешала другой? Редко в лесу услышишь скрип одной ветки о другую в ветреный день. Да и то, скорее всего, это скрип надломленного, либо упавшего ствола, нечаянно застрявшего в чужой кроне. А про изощренность распределения листвы и говорить нечего. Попробуйте расставить в пространстве, закрепить на ветках и повернуть листья так, чтобы каждому доставалось необходимое ему солнце, да еще в течение всего дня! Поверьте, это не простая задача. Ствол, он гармонично и по непредсказуемому, но строгому закону, разделяется на ветки, каждая из них – на более тонкие ветви, каждая из этих – еще на более тонкие и так далее. Нигде выше в купе веток вы не найдете ветки, более толстой, чем ветка ниже. Какая субординация!
А с каким достоинством, как изящно и сдержанно движется дерево! Его поза всегда красива, большей частью стройна, спина ровна, голова поднята. Но оно не стоит мертво, как железобетонный столб, и вы это сразу чувствуете – дерево всегда движется, даже при полном безветрии. Я говорю не про микродвижение – постоянный рост, бег соков по сосудам…, а имею в виду настоящее движение. Дерево умеет держать паузу. Никогда никакого намека на суету. И лишь когда явится порыв ветра, оно неторопливым изящным жестом выдаст свое волнение. Вершина кроны вдруг сделает плавный волнообразный поклон головой, затем движение без суеты распространится на несколько этажей все утолщающихся книзу ветвей и замрет, не достигнув ствола. Если же ветер всерьез решит взволновать дерево, то ствол через некоторое время откликнется очень сдержанным неторопливым дружелюбным покачиванием, как будто поклоном старому другу. Видно, что деревья проходили неплохую хореографическую подготовку! Убежден, что дерево не ходит только потому, что оно, сто своих лет стоя на одной ноге на одном месте, видит не меньше, а, возможно, и много больше, чем бегай оно пятьдесят лет по земле на двух или четырех ногах. Внимательный наблюдатель с неподвижного наблюдательного пункта может видеть главное – как постепенно в результате миллионов мало заметных изменений преобразуется мир вокруг него. Этого не может увидеть наблюдатель, бегущий сквозь мир сломя голову. Бегущий видит только застывший в некоторый момент срез мира. Так для «безбашенного» лихача, несущегося по МКАД с удвоенной допустимой скоростью к своей конечной цели, все остальные машины, между которыми он шныряет из ряда в ряд, кажутся стоящими на месте. И даже спокойно сидя в мягком кресле, смотря голливудский «экшн», где пять раз в минуту переворачиваются в кадре автомобили, уже достигшие своей конечной цели, вы не увидите, как ветер колышет ветви и листья деревьев, попавших в кадр. Да и сами нынешние форматы цифровых записей фильмов MPEG сохраняют неподвижным фон, нарочно замораживая все мелкие его движения, и меняя только то, что движется на переднем плане. Таково и наше восприятие – восприятие быстро перемещающихся людей. Мы почти не замечаем, как колышется трава, как плывут облака, как растут деревья, как вырастают дети, как строятся и разрушаются дома, как подкрадываются и отступают кризисы. А дерево все это видит прекрасно. Дерево степенно и аккуратно записывает свои наблюдения и выводы в дневнике своих годовых колец, которые ученые могут расшифровать спустя даже тысячи лет. Например, дерево пишет: «Уровень углекислого газа в этом году был выше нормы в два раза, лето выдалось жарким и сухим, с востока мне затенили солнце рекламным щитом, опять провели испытание атомной бомбы». Эти записи деревьев в письменах годовых колец – порой единственное, что может помочь в определении дат тех или иных событий. Так, годичные кольца в ножке стула какого-нибудь глубокоуважаемого фараона с трехзначным порядковым номером могут оказаться единственными свидетелями, которые могли бы указать на время жизни этого фараона, а астрофизикам указать на годы повышенной солнечной активности.
В пейзаже города деревья разбивают унылую однообразность параллелепипедов домов, плоских стен, прямоугольников фасадов и окон. Уберите мысленно деревья, и вы ужаснетесь оставшемуся пейзажу – мрачные кирпичные и бетонные окаменелости домов. Когда-то городские дома не были большими и не были стандартными, поэтому вид города был почти природно-разнообразен. Научившись строить большие здания, и почувствовав явный эстетическо-физиологический дискомфорт от простых прямоугольных форм, заполняющих окружающую среду, архитекторы срочно придумали барокко с его извивающимися разнообразностями. В Испании Гауди даже попытался приблизить архитектуру зданий к эстетике растительного мира. Но техническая революция к нашему времени уже почти совсем убила художественные запросы в угоду бюджету. Городские деревья мужественно держат последние рубежи эстетического фронта в урбанистических нагромождениях.
Как одежда скрывает и сглаживает несовершенства наших тел, так деревья прикрывают и украшают несовершенства наших домов и улиц. Подобно кружевным воротничкам, бантам и шалям, галстукам и брошкам, деревья притягивают наши взгляды своими органичными формами, закрывая своей листвой и изящными веерами веток мрачные однообразные стены, трубы, заборы, вытоптанные дворы, столбы и безнадежно перепутавшиеся между домами электрические провода.
В деревьях находят оплот еще оставшиеся в живых малые представители фауны – стайки воробьев, иногда – снегирей и других пичужек, для которых городские деревья – последние остатки живой природы. Туда же, на ветки, инстинкт влечет и наших домашних кошек, уже разучившихся самостоятельно слезать с деревьев, и больше полагающихся на службу спасения 0911, чем на свои силы.
Говорят, что дерево – отличный материал для строительства самолетов. И это не случайно! Дерево – это авиационный организм. Деревья – еще более древние летуны, чем птицы. Миллионы лет деревья приспосабливались к жизни в стихии воздуха и в потоках ветров. Крепко держась корнями за землю, дерево постоянно движется относительно воздуха, оно «летит» в потоке ветра, иногда очень сильного, текущего сквозь его крону. Дерево – упругий, гибкий, прочный и легкий волокнистый материал, идеально противостоящий напору воздушного потока с полночной ли Арктики, с горячих ли аравийских пустынь. Оно, постепенно утончающееся кверху, лишь немного упруго изгибается и прочно держит свой тяжелый ствол. Попробуйте увесистое бревно поднять на высоту метров двадцать и закрепить там. А сверху еще приделать широкий парус огромной кроны. Собственно, это задача мачты парусного корабля. Нужны многочисленные брасы, шкоты, галсы и другой такелаж, чтобы удержать мачту с парусами вертикально! А дерево умеет делать это без всякого такелажа. Стоит себе на одной ноге на палубе-земле на сильном ветру, хочешь бакштаг, а хочешь фордевинд, и слегка покачивает своими парусами-кроной. И удерживает все это тяжелое сооружение в течение десятков и сотен лет с помощью не такого уж и обширного своего фундамента – корня. Но в аварийной форсмажорной ситуации, когда случится вдруг очень сильный порыв ветра, дерево может пожертвовать своей частью ради спасения целого – тогда ветка или даже вершина обломятся, оставят ствол и упадут наземь, а само дерево выживет и заживит раны. Так опытный капитан жертвует реей ради спасения мачты, и мачтой – ради спасения корабля. И только крайне редкий по силе ураган может повалить дерево с корнем – катастрофа. Что ж, бывает…
Почему ствол и ветки дерева в своем сечении круглые? Потому что это идеальная форма, противостоящая напору ветра. Будь сечение овальное, тем более несимметричное – возникала бы подъемная сила по Жуковскому, но направленная вбок, и дерево сильно качалось бы. Тем более - будь ствол плоским, что создавало бы еще и эффект паруса. Водоросли – тоже деревья, но подводные. Противостоять движению воды много труднее, чем движению воздуха. Поэтому водоросли пошли другим путем – они очень гибкие и, часто плоские, стелятся в потоках воды, как ленты и нити, не сопротивляясь потоку. Дерево же упруго держится на ветру, подобно крылу самолета в полете, и не собирается ломаться или стелиться по воле ветра. Только сбрасывает десанты своих детей – семян-парашютистов. Именно так! У дерева есть и такие авиационные изобретения. Всевозможные аэродинамически выверенные семена-парашютики, семена-планеры, семена-самолетики и семена-вертолетики плывут, порхают, кружатся в воздухе, улетая эскадрильями на большие расстояния от материнских веток для того, чтобы распространить себя как можно шире по поверхности земли.
Деревья – общественные создания. Посмотрите на парк или лес. Как заботливо деревья своими кронами создают «зонтик», или целое огромное покрывало, накрывающее лес. Внизу, под защитой этого покрывала, спасаются от ветра еще тонкие и слабые дети леса – подрастающие хрупкие деревца. А с ними вместе – и множество всего живого копошится в подлеске, в лесной подстилке и почве. Говорят, что если на специальном воздушном шаре с сеткой подняться к вершинам крон деревьев, то обнаружится особый изолированный мир живущих там насекомых, пернатых и иных созданий. Биологи-исследователи не хотят оттуда спускаться, приходится приземлять их силой.
Деревья музыкальны. Миллионы лет разнообразной формы уши наших разнообразных предков слушали музыку леса, шум листвы, трепещущей на ветру, свист ветра флейтой в ветках и гобоем – в дупле, пение птиц на деревьях, стрекотание кузнечиков в траве под деревьями. Этот шум нам слаще иной симфонии. Музыка леса нас лечит, стоит только ее услышать. Деревья знают это и стараются донести ее до нас. Силы одного городского дерева для этого недостаточно, а вот в парке деревья, дружно напрягаясь, могут погасить вредоносный гул машин, проникающий в городе повсюду и подтачивающий нас. Не могут деревья в городе справиться только с инфразвуком, неслышным, но везде достающим нас, где бы мы ни скрывались в черте города. Избавиться от него мы можем, только вырвавшись из города на подмосковные дачи. И музыкальные инструменты не даром делают из дерева.
Деревья любят живопись и художников, и пользуются полной взаимностью. Я не говорю только про ручки для кисточек, деревянные палитры, этюдники, мольберты, подрамники, пинен и скипидар – основу масляных красок. Деревья охотно, бесплатно и бесконечно терпеливо, лучше любого профессионального натурщика, позируют каждому, кто возьмется писать их портрет. И любой художник, какой бы городской пейзаж он ни писал, на первом плане всегда поместит дерево.