Задумавшись над записями, Зенон Карлович не заметил, как, скользя по залитой закатным солнцем столешнице, прошелестел шнур света.
Сезон серых созданий – сентябрь. Линия лун в луже сливками в лоне Великого Нила. Сладкий клейстер славы, словно диализная мембрана. Аккуратная скука: розгами править разум.
Зенон Карлович размял ссушенную сигарету. Сминая боль в пояснице, понеслась свирепая свора сомнений, но соболь мысли стал настолько смел, что стволы основ не показались недосягаемыми соснами, а крепкий кедровый орех креатива стал ласкать самосознание.
Он был в боли. Боль больше не была облегающим балахоном, она жгла и жалила жаждой каждодневности. Быть больше, чище, чаще встречать червоточащее чем-то чарующим, чудным. Демоническая романтика Робеспьера, рокочущий разлом Монтеня – не правда ли, достойное занятие затейливого рассудка?
Зенон Карлович бредил. Бродя бродами разума и переправами порока, неся солому собственных сомнений для костра сомневающихся, нельзя постичь чистоту чувств и линейность эвольвенты лилии.
"Горят костры бурятов ярко", – перевел очередную строчку Зенон Карлович. Он думал о переводе этой строки последние шесть лет. Переворошил великое множество литературы, горы записок об этносе бурятов - этого не понятого современниками великого племени, и пришел к ошеломляющему выводу: буряты есть близкие родственники язгулемцев-эгамиков, малочисленной ираноязычной народности, проживающей в горных районах Таджикистана.
Слава пришла к нему давно. Слава слова. Это не слава званий и почестей всяческих академий и научных обществ – этой славы у него хватало – это была его собственная слава, которой не желает делиться ни один великий ученый, это была слава ОТКРЫТИЯ! И на его стороне были великие древние основатели языкознания: китаец Ян Сюн, индиец Панини, грек Аристотель, римлянин Варрон. СЛОВО, он открыл СЛОВО! И это СЛОВО открыло ПУТЬ! Путь к исследованию бурятско-язгулемского направления языкознания!
Зенон Карлович, шокированный шубой швабских наслоений в сложном сугробе суббических синонимов, прикоснулся к сущности бурятской брутальности. Непостижимо, как "жалость" в языке вяжичей.
"Непостижимо, как жить в жимолости", – привычно витиевато сложил Зенон Карлович. Он отошел от стола и непроизвольно взглянул за "мзглу" – "окно" по-бурятски. Темно и непроглядно было за мзглой, но, казалось, там встают тени российских ученых, внесших серьезный вклад в науку о языке: Востоков, Потебня, Фортунатов, Шахматов, Щерба, Виноградов, Бодуэн Де Кубертенэ, и даже Сталин со своим зловещим трудом "Марксизм и языкознание"…
"Уже за полночь", – он подумал это по-русски и тут же автоматически перевел на хорватский, затем на пушту, затем на санскрит, на древне-хеттский, на идиш, на баскский, на аратский, на бурятский.… То, что получилось, он попытался перевести снова на русский, но ничего не понял из переведенного.
Зенон Карлович, старый Зенон Карлович, так много сделавший для понимания Вселенной... Прости нас, что мы так бездарно раздарили твои знания, принимая зеленые стекляшки за изумруды, красную кровь за рубин, прозрачную слезу за алмаз. А слово - СЛОВО! - так и осталось неоцененным, непонятым, забытым...