Почти до самого Нового года продолжалась тягомотина, которую развели следователи.
В результате, меня избавили от ружья и даже от возможности в дальнейшем приобрести новое. Да это и к лучшему. Вряд ли я смогу когда-нибудь взять в руки оружие. Человек я для этого слишком впечатлительный.
Моя нескладная история о том, как я был взят в плен человеком, вооружившимся моим собственным ружьём, постепенно обросла недостающими подробностями, и в посёлке со мной стали здороваться даже какие-то незнакомые люди.
Но если наши соседи довольствовались версией, которую сами же и сочинили, то у следственных органов отношение к моему рассказу было совсем другого характера. Никто из них не подсказывал мне варианты случившегося, поэтому моя, придуманная за одну ночь версия, требовала от меня только хорошей памяти и способности поверить самому в то, что я рассказывал дотошным следователям.
Когда они убедили себя, что захватить меня в качестве заложника парню не составило труда, они принялись за вытягивание из меня мотивов для убийства Андреем двоих солдат, с которыми, как они выяснили, у него были не такие уж плохие отношения.
Все, кто служил в одной роте с Андреем, как один заявляли, что по сравнению с остальными, Андрей умел ладить с известными всей части хулиганами. Таким образом, следствие зашло в тупик. Что особенно удивило следователей, так это несколько писем, которые сохранились у мамы, в которых Андрей рассказывал про Петухова, называя его клоуном, навсегда затмившим Чаплина. Рассказывая в своих письмах о выходках этого «чудилы», Андрей «восхищался» его хитростью и примитивным мышлением, характеризовавшим Петухова как объект для насмешек. Про Гладышева, как оказалось, вообще никто ничего не мог сказать. Ни плохого, ни хорошего. Так, ноль без палочки, и всё. Палочкой для Гладышева, как я теперь понимаю, был Петухов.
От Люды следователи отстали ещё быстрее, узнав, что за почти два года службы Андрея в армии, она получила от него всего три письма, которые показались ей довеском к тому, что он писал в своих письмах родителям. Ну, кому же придёт в голову, что Андрей писал сестре до востребования, и поэтому писем этих дома никто не мог видеть.
Одно меня очень сильно угнетало. Пришлось наговаривать на парня столько всего, на что он не был способен, что жариться мне теперь на медленном огне совести до самой смерти.
После того, как по нашему дому порыскали люди в форме, бесследно исчезла книга Эльфриды Елинек! Марина решила, что это был знак ей и мне – «не читать книгу»! Покупать вторую она не стала. А я через пару месяцев всё же решил ознакомиться с творчеством этой писательницы. Видимо, меня заинтриговал Андрей. Уж очень он возмущался! И я поехал в книжный магазин, в надежде купить «Похоть». Но книга эта, оказывается, очень хорошо раскупается! И поэтому в продаже её не оказалось. Я, не долго думая, взял другую её книгу «Пианистка». Книга мне не просто понравилась, а захватила меня. Так что я до сих пор не знаю, что такого ужасного прочитал Андрей у Эльфриды!
В связи со случившимся, по словам моей супруги, очень сильно изменился мой характер. Не знаю. Не заметил. А если что-то и изменилось, то ведь это нормально, человек должен меняться, желательно конечно, в лучшую сторону.
Когда следствие, наконец, закончилось, я взял отпуск.
А в мае, на праздники, к нам приехала Люда.
Мы с женой почти всю зиму звали её к себе в гости, в московскую квартиру, но она сказала, что хочет побывать там, где я познакомился с Андреем. Мне, откровенно говоря, не был понятен такой её мазохизм, но жена сказала, что всё нормально.
Люда приехала рано утром. Стояла почти летняя погода, и когда к дому подошла легко одетая девушка, я её сразу узнал. Лицо – почти точная копия брата. Мне она показалась повыше Андрея ростом. По таким фигуркам плачут поэты и художники. А теперь ещё и я!
Действительно, не стоит ей мотаться по грязным электричкам, хамы будут портить настроение.
Сначала удивившее меня отсутствие на её лице какой бы то ни было косметики я довольно быстро объяснил сам себе тем, что девушка, видимо, не привыкла привлекать к себе внимание обманным способом. Естественное и без того прекрасно! А уж выросшая в семье художников Мила знала это не хуже меня.
Люда походила по дому. Попросила показать ей… «ту комнату». Посидела в том кресле, в котором сидел Андрей, разговаривая с любимой в последний раз.
Она показалась нам с женой немного задумчивой, но только не грустной.
После лёгкого завтрака мы, уже немного познакомившись и разговорившись на самые разные темы, решили показать Миле живописные места в лесу и на речке.
Весь день мы гуляли. То в лесу, где приготовили замечательный шашлык. То вдоль речки, наблюдая за нерестящейся плотвой.
Девушка оказалась очень общительным и весёлым человеком. Окружавшая её аура доброты и сопереживания каждой травинке и жучку к вечеру превратила нас с Мариной в совершенно других людей. Мы очень полюбили Люду и чувствовали, что расставаться будет нелегко. Такие люди сейчас – редкость! Их, к сожалению, очень часто путают с расплодившимися в последнее время инфантильными дурачками, изображающими из себя некое подобие гринписовцев, или хиппи, всех и вся жалеющих, но никому никогда не помогающих, а уж о самих себе, и подавно, забывших. Непонятно откуда появившаяся у молодых людей боязнь стать взрослым переходит, в конце концов, в тяжёлую форму деградации, выражающуюся в идиотских восторгах по поводу всего, что хоть чем-то напоминает детский сад. Этакие – люди без будущего, сидящие в полном безделье на солнышке и вплетающие друг другу в косички разноцветные ленточки, одновременно подпевая любимым героям из мультфильмов.
Как же сильно Люда отличалась от этих своих сверстников!
Когда мы, возвращаясь с прогулки, шли вдоль речки, я спросил нашу гостью:
– Люда, а как у тебя складываются отношения с ребятами? Ну, с которыми ты вместе учишься? С мальчишками в институте, я имею в виду. Знаки внимания там всякие, и прочее…
Она улыбнулась какой-то знакомой улыбкой.
«Ах, да! – подумал я, – ведь это же улыбка Андрея!»
Девушка обдумывала мой вопрос и улыбалась, жмурясь на солнце.
И вдруг до меня дошло, где ещё я мог видеть похожую улыбку! «Да ведь так улыбалась мне моя мама, когда я задавал глупый вопрос!..»
Конечно, Люда была похожа на своего брата, но улыбка, показавшаяся мне знакомой, она из другого времени.
«Да ведь эта девочка старше меня! – подумал я, глядя на Люду. – У неё уже почти всё в жизни было! Она даже успела потерять не только брата, она, можно сказать, уже овдовела!»
– Отношения? Нормально складываются. И знаки внимания всякие наблюдать приходится. Только всё это как-то по-детски у них получается, а смеяться над ними нельзя. Обижаются, пакостить начинают. А если вы подводите разговор к теме замужества, то, как не видела я таких мальчиков, каким был… каким был Андрей, так и не встречаются они мне. Вы, конечно, скажете, что я не ищу его, того человека, который сделал бы меня счастливой. И будете правы.
Она шла, не спеша, и гладила ладонью макушки высоких прошлогодних травинок, иногда поглядывая на меня.
Я уже был не рад, что задал ей этот вопрос. Но, посмотрев на свою жену и не увидев адресованного мне осуждающего взгляда, немного успокоился.
– Но я не от счастья своего убегаю! – продолжала Люда. – И обетов я себе никаких не давала! Знаете, как те глупые девочки, которые говорят про какого-нибудь выпускника, покинувшего, наконец, ненавистную школу: «Ах, я всю жизнь буду любить только его одного! Другой такой любви у меня уже не будет!» – Глупости всё это!
Она засмеялась и опять напомнила мне мою маму. Именно так смеялась она, когда наблюдала чьё-то глупое поведение, не важно, взрослого человека или ребёнка.
«Господи, да она же взрослый человек! – думал я, слушая Люду. – Или, может быть, моя мать так и не стала взрослой, а пребывала всю жизнь в том возрасте, в котором находится эта удивительная девушка. Сколько ей сейчас? Где-то около девятнадцати? Если считать от возраста её брата… как он там говорил: "У нас разница в два года, с разницей в два месяца – так кажется?"»
Или Люда родилась сразу умудрённой опытом женщиной? Нет, все эти теории насчёт реинкарнации нужны людям, которые не хотят исправлять свои ошибки или боятся ответственности за свои поступки. Проще всё объяснять словами «реинкарнация» и «карма». У меня такая карма, у тебя другая карма, у маньяка Чикатило своя карма. А вот интересно, у жертв этого самого Чикатило, тоже карма? А у жителей Хиросимы? А у сорока миллионов погибших на той ужасной войне?
Пусть идут в задницу сторонники кармы и реинкарнации! Пусть это будет их кармой, раз у них нет сердца!
Когда такие люди как Андрей и Мила не могут быть счастливыми, я не хочу слушать каких-то там «гуру» или «святых отцов», которые ведут образ жизни кастратов и говорят, что это хорошо. Мне абсолютно наплевать на мнение людей, которые так и не смогли устроить свою жизнь и потому подались в «святые»! Это слишком просто! И подло! Засорять мозги вместо того, чтобы научить людей не лгать самим себе, наверное, проще, особенно, если ты сам себя уже обманул и уже давно сам себе поверил.
Человеку, уже поверившему в собственный обман, вы никогда не докажете, что жизнь прошла мимо него. Вы никогда не сможете ему объяснить, что чёрного цвета не существует, а есть вещества, поглощающие все лучи спектра. А белый цвет, это в определённых пропорциях – разноцветье всех цветов радуги, которое мозг не в состоянии передать из-за высокой частоты волны и поэтому выдаёт нам как белый цвет.
Для таких людей всегда будет существовать шкала с плюсом и минусом, но ноль на ней всегда находится там, где застряло сознание этих людей. Как для приверженцев ислама, например, православные находятся в глубоком минусе, так для католиков мусульмане – вообще вне шкалы. А для таких людей, как Люда и Андрей, все эти «измы» зависли как дохлый компьютер, неспособный справиться с простой задачей – жить самому и не мешать жить другим.
Уверенным в своей правоте трудно жить, не мешая жить другим. Они будут навязывать свою «мораль», свои взгляды, чтобы постоянно убеждать самих себя в том, что когда-то было навязано им как «правило».
Человек, живущий в мире своего обмана, смотрящий на мир через призму своей тупой уверенности, видит мир искажённым, неправильным, но не знает об этом!
Он и детей своих воспитывает по тем же принципам, на которых основывалось воспитание его самого.
Я не помню, кто из писателей очень хорошо сказал по поводу отношения католической церкви к воспитанию детей, но звучало это примерно так: «Когда папа Римский воспитает своего ребёнка, тогда я послушаю, что он будет говорить о воспитании детей». За правильность цитаты не отвечаю, но суть её я не изменил.
Я смотрел на Люду. На эту грустную и весёлую девушку, которая расплатилась своим счастьем и жизнью самого дорогого человека! За что!? За то, что никому и никогда они с братом не сделали бы ничего плохого? За то, что кто-то умеет правильно манипулировать человеческим сознанием, вбивая с самого раннего возраста правила и догмы, фундаменты которых давно уже размыты водами тысячелетий? За что, спрашиваю я, люди, не умеющие быть счастливыми, лезут вон из кожи, отнимая счастье у того, кто, ничего не пропагандируя и не провозглашая, просто хочет быть счастливым человеком? Быть счастливым, это что – преступление?
А Люда всё равно будет счастлива! Такие люди, как она, не бьются за счастье, отнимая его у других. Они просто живут так, как велит им сердце.
Девушка шла рядом с нами и улыбалась. Улыбалась не потому, что так и не смогла осознать горечь потери. Она улыбалась потому, что мир пока ещё подавал надежды! Тот жестокий мир, в котором им с братом не нашлось места, жил и подавал надежды!
Она шла не спеша и гладила макушки высоких травинок, которые скончались ещё в прошлом году и стояли теперь высушенные весенним солнцем, как напоминание людям, что скоро здесь вырастет новая трава. И так будет всегда!
Всё так же улыбаясь, Люда сказала:
– Я не даю никаких обетов. Я никогда ни в чём не клянусь. Я просто – не лгу. Поэтому люди от меня шарахаются, как от чумы, заразившись которой, уже не сможешь жить в тюрьме из каких-то там правил… В тюрьме из ни на чём не основанных правил.
– Мила, но ведь были же когда-то основания…
– Да, когда-то были очень веские основания для того, чтобы отправить человека на костёр, и их сотнями тысяч отправляли на костёр. В основном, женщин. Во имя Господа, кстати…
– Но ведь это было…
– Давно? Вы это хотели сказать?
– Ну да!
– Хорошо. Вот вам день сегодняшний. Более чем в тридцати странах, где люди исповедуют ислам, в отношении женщин практикуется бесчеловечная операция…
– Клитородэктомия? Ты об этом?
– Да. Этот кошмар ещё называют женским обрезанием. Хотя, не обрезание, а удаление, или даже отрезание – вот единственное справедливое название для этой, с позволения сказать, операции… Это всё равно, что обезглавливание назвать, простите, бритьём головы.
– Я смотрю, современная молодёжь здорово обо всём этом осведомлена! Мне, например, об этой ужасной операции довелось узнать от девушки, африканки из Гвинеи, с которой я встречался, когда мне было столько же лет сколько сейчас тебе. Она рассказывала мне…
– Ого, Михаил! – с неподдельным удивлением в голосе перебила меня Люда. – А разве в те времена общественность не осуждала подобные… как бы это по мягче назвать-то…
– Знакомства, да? Осуждались. Ещё как осуждались!.. Только нельзя сказать, что осуждались они общественностью… Шушуканье за спиной, презрение – вот, наверное, и всё, в чём это осуждение заключалось.
– А эта девушка, она что, прошла через…
– Нет, что ты, Люда! Она была дочерью очень богатого человека – дочерью вождя. Она потому и училась в нашей стране… Ко всему прочему, её отец был цивилизованным человеком и, по её словам, спас дочку от рук матери и её сестёр, которые хотели её тайком от него оскопить…
Люда заметно погрустнела после моего короткого рассказа о средневековых зверствах современного мира.
– Да, это вы правильно сказали – «от рук матери и её сестёр»… Я видела в Интернете, на одном из сайтов жуткие фотографии. Там…
– Мила, может, мы как-нибудь сможем обойтись без этой темы? – вдруг спросила долго перед этим молчавшая Марина.
– Конечно, сможем. Только тему-то надо сначала закрыть, – спокойно ответила Люда.
– На тех фотографиях, – продолжила она, – шестилетних девочек крепко держат за руки и за ноги родные тётки во главе с матерью, а повитуха грязным ритуальным ножом калечит ребёнка…
– Мила!.. Это ужасная тема!
– Да, Марина, я привожу примеры крайностей, но из этих примеров видно, что большинство считает себя компетентным, когда речь идёт о том, разрешить ли будущим поколениям то, что до сегодняшнего дня было под необоснованным запретом. Это касается всех, абсолютно всех сторон жизни. Простите меня, Марина, но я прослеживаю чёткую взаимосвязь между узаконенным зверством, царящим в африканских странах и нашей с братом невозможностью быть счастливыми.
Наконец, я решил разрядить накаляющуюся атмосферу.
– Я слышал, что причина всему этому безобразию – многоженство. Не все женщины, живущие в гареме, пользуются одинаковым вниманием со стороны мужа. А женщина, лишённая возможности испытывать сексуальное наслаждение, не будет сильно переживать, что не её, а другую жену часто приглашают в покои мужа.
– Да, Михаил, скорее всего, вы правы. Но какой смысл тогда в замужестве, если женщину просто используют, как грядку для выращивания детей?
– А какой смысл ты вкладываешь в понятие «замужество»? – спросил я, заметив, что мне удаётся увести девушку от неприятной темы.
– Я не знаю. Мне вообще не нравится это слово.
– Замужество?
– Да. От него веет какой-то несамостоятельностью. Замужество… За мужем. За мужем – как за каменной стеной… Неужели люди просто не могут жить вместе и любить друг друга без всех этих замужеств.
– Но, Мила… Ведь институт семьи… – начал было я.
– Знаю, знаю, проходили…
«Ну, слава Богу, вроде отвлеклась», – подумал я.
Мне и самому не нравятся все эти современные зверства полудиких народов с полудикими нравами, а Люда, ко всему прочему, девушка очень эмоциональная.
«Похоже, действительно, отвлеклась. Вон, и настроение у неё заметно переменилось», – успокаивал я себя, наблюдая за Людой.
Вдруг, вспомнив кое о чём, я спросил:
– Люда, а ты не могла бы осветить один неясный момент? Один запомнившийся мне эпизод.
– Наверное… А если это связано с Андреем, то, скорее всего, да.
– Да, это связано именно с Андреем… Во время нашей с ним беседы, он, как мне показалось, в какой-то пренебрежительной форме высказался о Зигмунде Фрейде. Что это было, ты не подскажешь мне?..
Люда как-то загадочно улыбнулась и неуверенно начала:
– Дело в том… Михаил, а что вы знаете о Фрейде?
– Всё, что может и должен знать уважающий себя историк. Факты.
– Ну, ладно. Дело в том, что Андрей где-то прочитал о том, что Фрейд был заядлым кокаинистом.
– Да, я знаю об этом его пристрастии. Он даже называл кокаин «чудодейственным лекарством»!
– Даже так?!
– И не только так, Мила. Отец психоанализа пичкал кокаином своих пациентов.
– Слава богу, что он хотя бы на себе опробовал это… «чудодейственное лекарство»!
– Да, конечно, но дело в том, что он сам страдал симптомами невроза, включая приступы депрессии, апатии и тревожности. И не надо забывать, что он в те времена не знал, какой жуткий вред наносит психике человека регулярное употребление кокаина. Эта практика продолжалась до тех пор, пока один из его пациентов не впал в страшнейший психоз, вызываемый непомерными дозами препарата.
– Теперь я поняла, почему Андрей называл работы Фрейда, простите, «бредом неврастеника».
– Знаешь, Мила, я сам во многом не согласен с Фрейдом, но его заслуга в том, что он заставил мир говорить открыто о вещах почти запрещённых и предложил называть эти вещи своими именами.
– Как же вы правы!
– Ты о чём, Люда?..
– Я? Да я о том, что нет ничего лучше, чем называть вещи своими именами! Вы так не думаете, Михаил?
– Да я всю жизнь пребываю в уверенности, что, если бы люди называли уродов – уродами, они бы не лезли…
– Наверх, да? Вы это имели в виду?
– И наверх тоже…
Девушка шла рядом с нами и улыбалась. Думая о чём-то своём, она то смотрела на заходящее солнце, то останавливалась, чтобы посмотреть на сходящую с ума плотву, которая почти на берег лезла, а иногда Люда заглядывала мне в глаза, причём, это всегда совпадало с моими мыслями о том, какая она необычная. Прямо как её брат.
Вернувшись к затронутой мною теме замужества, Люда сказала:
– А со мной в институте учатся несколько девочек, которые уже замужем. И ребята женатые тоже есть. Мало конечно, но это просто потому, что молодые мы ещё!
Она лукаво посмотрела на меня, как бы оценивая, можно ли ей эту тему развивать дальше, и продолжила:
– Но, знаете, они меня разочаровали. Ребята эти вовсю крутят амуры с замужними девчонками, а те – им подыгрывают! Мама говорит, что это у них пройдёт. А папа утверждает, что большинство ранних браков ненадёжны. А вы как считаете?
Вопрос был адресован мне, но я на всякий случай спросил:
– Я? Как считаю я?
– Да.
Я посмотрел на жену, но Марина только подмигнула мне и показала язык.
– Я думаю, что нельзя рассматривать всех скопом. Знаешь, осуждать группу людей, вешать ярлыки, на мой взгляд, – оправдывать их плохое поведение. Я боюсь, что на основании такого примитивного исследования люди начнут считать, что какому-то негативному явлению подвержены определённые… ну, скажем, возрастные группы. Только изучив каждый конкретный случай, мы можем выставить оценку всем. Существует такая штука, как коллективный разум, но не существует коллективного мнения.
Я, знаешь ли, заглядывал в прошлое – на века! И там я столкнулся с этим парадоксом. Это, к сожалению – факт. Разум есть, а мнения – быть не может! Коллективного, я имею в виду, мнения. Так что твои родители правы!
Какое-то время Люда шла молча. Может быть, обдумывала сказанное мной, а может, думала уже о чём-то другом, получив ответ на свой вопрос. Но когда она заговорила, я понял, почему Марина показывала мне язык.
– А я думаю, что ребята женились, чтобы не искать каждый день ту, которая не откажет. Ну, выбрали, конечно, на эту роль девочек посимпатичнее! А в результате…
– Да ты, Люда, оказывается, циник! – перебил её я.
Марина смотрела на меня, едва сдерживая смех. А Люда, не обратив внимания на мои слова, продолжала:
– В результате, они каждый день сталкиваются со своим враньём!
– Это, с каким же? – поинтересовался я.
– Ну, – и она театрально продекламировала, – «ты самая красивая! Самая добрая! Ты единственная и неповторимая!» Ну, и остальные пункты из этого списка. Понятно?!
– То есть, ты хочешь сказать, что, встречая девушку с более стройными ногами, они начинают понимать, что обманывали своих избранниц, называя их самыми?
– Параметров для оценки, извиняюсь за вульгарный подход, может быть тоже – целый список. Это не только стройные ноги…
Но надо же понимать, что самую красивую девушку можно выбрать, только играя в игру «Мисс Вселенная». Все же видят, что все эти «миски» – обычные крашенные красотки! Вы что, никогда не встречали на улице девушек красивее, чем все эти телевизионные куклы?!
– Да нет, что ты! Я, например, сейчас с такой, разговариваю! – сказал я и почувствовал, как краска заливает лицо.
Марина и Люда одновременно так громко засмеялись, что я покраснел как первоклассник, которого поцеловала девочка, считающаяся самой красивой в классе.
– Марина, ловите его на слове! – сквозь смех сказала Люда, и они снова засмеялись.
Немного успокоившись, Марина, взяв Люду под руку, сообщила ей «по секрету»:
– Миша был куда хитрее твоих однокурсников.
«Господи, – думал я, – что же такое она сейчас ляпнет?»
– Он говорил, – продолжала Марина, – что я – только для него самая, самая!
И они опять оглушили меня смехом.
– Ой, ну и хитрец!
– Ага! – веселились они.
Сделав серьёзный вид, я сказал:
– Это не хитрость, между прочим. А трезвая самооценка! Меня интересует другое. Твоё мнение…
– Вы про девочек? – догадавшись, спросила Люда.
– Да.
– Ну конечно! После того, как я, выражаясь современным языком, «опустила» ребят, вы мечтаете подловить меня на снисходительном отношении к несчастным обманутым жёнам. Не выйдет!
И они опять принялись хохотать.
Я же подумал – такой смех к слезам. Видимо, на моём лице отразилась эта невесёлая мысль, потому что Марина, показывая на меня, сказала:
– Смотри, расстроился…
Люда, посмотрев на меня, вдруг тоже стала серьёзной. У неё, вообще, как я заметил, настроение меняется – мгновенно.
– Вообще, эти девочки, раз уж мы заговорили про них, – очень интересные создания! – без предупреждения начала Люда.
– А я в этом никогда и не сомневался! – сказал я с намёком, а вот с каким, пусть сами догадываются. И сразу же получил от Марины в бок.
Люда же, улыбнувшись моей шутке, продолжала:
– Мальчики, как выяснилось, тоже! – после этих слов она внимательно меня изучила, и, видимо, убедившись, что на мальчика я уже не тяну, решила не вводить возрастные ограничения.
– Недавно, мне пришлось выслушать одну исповедь… Ой, я сама на такое откровение, наверное, не решилась бы… – Она неожиданно замолчала, не договорив фразу.
Через некоторое время, как бы проснувшись, Люда заговорила снова.
– Исповедь – это ведь то, что тебе доверили, да? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Люда.
Мы с Мариной молчали. Нельзя было мешать девушке.
– Исповедь… Да… такое…
То, что происходило с Людой, показалось мне знакомым… Где-то я уже это видел. Ну, да, так же «вытаскивал» из своей души сокровенное Андрей.
Люда продолжала:
– И от кого?! От моей школьной подруги, от такой, знаете, серенькой пташки, на которую никто не обращал внимания!
Люда заметно нервничала. По её лицу было видно, что то, что она хочет нам рассказать, на самом деле ей доверили как самую страшную тайну. Видел я уже такие муки не раз. Иногда даже хочется остановить человека, чтобы он не рассказывал. Но кто из нас на такое способен?
– Танин отец всегда был и остаётся в числе тех, кто не удостоил девочку своим вниманием…
О чём-то вспомнив, Люда вдруг сказала:
– Таня – так зовут мою подругу. Ту, о которой я рассказать хотела.
Видимо, сбившись, Люда собралась с мыслями и поведала нам с Мариной историю Тани.
– Ой, Людка, я, наверно, сумасшедшая какая-то!? Я даже к врачу хотела пойти, но такое разве расскажешь кому! – почти плача говорила Таня. И внимательно к ней приглядевшись, Люда заметила, что её подруга, похоже, перед тем как придти, – хорошенько проплакалась.
– Ты ведь моего папу знаешь? Ну, как он ко мне относится? – глядя Миле прямо в глаза, спросила Таня.
– Владик-то?! К тебе?! Да как к мебели, которую не выбросили из-за капризов выжившей из ума бабушки!
– Ой, Людка! Как же ты всегда правильно говоришь!
Таня смотрела на подругу так, как будто Люда уже всё знает, и ей не надо ничего рассказывать.
– Точно, как к мебели… Как будто меня ему в роддоме подсунули вместо мальчика, которого он хотел!
Люда, заметив, что Таня сейчас сорвётся, обняла подругу и, гладя её и успокаивая, сказала то, что в таких случаях действует как лекарство:
– Танька, да мужики все такие! Если бы не Андрей, я не знаю, как родители ко мне относились бы!?
Люда, конечно, грешила против истины, но сейчас это было необходимо.
«Ложь во спасение!? – подумала она. – Простите, папа с мамой! За всё, простите!»
– Ой, Людка! Андрюшку-то жалко как! Что же это он такое сотворил! Причин-то вроде, говорят, не было!
– Всё уже хорошо, Танечка. Андрюшу теперь ничто уже не беспокоит. Даже если что-то и было.
Глубоко вздохнув, Люда поборола подступавшие слёзы. Это сейчас ни к чему.
– Ну, и что Владик? – спросила она подругу.
– Да ничего он. Как сидел со своим пивом, так и сидит. У него же, сама знаешь, любовный треугольник – работа, пиво, футбол. Футбол, конечно же, по телевизору. Ну, иногда ещё и мама. Но очень редко. А я как была…
И Таня опять ткнулась лицом в плечо Люды. Но, справившись, продолжала:
– Это, наверное, месяцев шесть назад со мной началось. Я тот первый раз теперь всю жизнь буду помнить. Ой, стыдоба-то какая! – Таня отвернулась и всхлипнула.
– Вечером, пошла я в ванную, ну, перед тем как спать лечь. Пока где-то примерно с минуту свою противную физию в зеркале изучала, почувствовала – кто-то сзади стоит! Жуть! Оборачиваюсь – никого! Да и кто там может быть-то? Но чувство это никуда не делось и даже, наоборот, вроде как усилилось. И вдруг, как будто я сама по себе, а тело – само по себе! Страшно! Руки сами берут папину рубашку, ну, которую он в стирку отложил… Ой, ужас-то какой!
Таня закрыла лицо руками и отстранилась от Люды.
Держа подругу за талию одной рукой и другой поглаживая её по спине, Люда немного успокоила Таню.
Не отнимая рук от лица, Таня, каким-то не своим голосом рассказывала дальше.
– Беру я эту рубаху и медленно, как будто ещё не уверена, что это надо сделать, подношу её к лицу. Но, Людка! Это прямо – ну не я была! А кто-то, в меня вселившийся! Вот, ужас-то! Я поднесла рубашку к лицу и стала вдыхать исходивший от неё запах. Папин запах!.. А руки – всё ближе и ближе! Я уже ничего кроме этой рубашки не вижу и дышу только одной этой рубашкой!
Таня убрала руки от лица и, глядя прямо в глаза подруге, спросила:
– Людка, скажи, я психованная?! Да?!
Люда поцеловала любимую подругу в кончик носа, что у них считалось куда более дружеским поцелуем, чем в губы, и, успокаивая, сказала тихим голосом:
– Ты самая хорошая девушка на свете. Ты же знаешь, что других таких нет. Мне никакие, даже самые золотые подруги не нужны, когда я помню, что у меня есть ты, а у тебя – есть я. А психованная, Туся, не ты, а мир, в котором мы с тобой оказались. И как только ты мне всё расскажешь, сама в этом убедишься. Вот увидишь!
– Люблю я тебя, Людка! Ты мне всю жизнь была и отцом, и матерью! Ох…
Она отдышалась. Достала, на всякий случай, платок и, почти шёпотом, продолжила свой рассказ.
– Дышала я, дышала этим запахом и вдруг стала об эту рубашку щекой тереться! А всё делаю, ну, как во сне! А я как раз перед этим разделась, ну, чтобы под душ влезть! И вот я себе уже всё лицо этой рубахой глажу! И как только до меня доходить стало, что я как дура себя веду, то… это, ну, что во мне сидело, – совсем мной завладело, и стала я грудь себе папиной рубахой ласкать. Соски колом стоят, между ног хлюпает, а я, как какая-то сучка постанываю! Кошмар какой-то! А руки с рубашкой этой, ну, в самый низ живота уже опустились. Я, ну, та я, которая настоящая, вдруг поняла, что сейчас с собой сделаю, и решила руки не пустить. Опять рубаху к лицу прижала, а ноги сжала так, что и танк не пройдёт! И вдруг, руки эту рубашку бросили, да как вцепятся в сиськи и давай их терзать! А тут между ног – как что-то проснулось… Я их ещё сильнее сжала, а оно, ну, которое проснулось, по всему телу растеклось, и я едва на ногах устояла… Вцепилась я в край ванны и медленно так на пол и села! Вот ужас-то!
Ноги дёргаются, как в конвульсиях, а мне вдруг так стало приятно, что я даже, кажется, что-то говорила, не помню что. А когда тепло это по телу растекаться стало, я рубаху-то папину схватила, к лицу прижала и…
Посидела я на полу, успокоилась немного и чувствую, вроде как мозги мне заменили! Совсем другой я стала! Уверенность какая-то во мне проснулась! Какие-то тёмные углы в голове осветились!
Встала я с пола и, так и не помывшись, завалилась спать. Как упала, так и провалилась в темноту! Вот.
С тех пор каждый день я с папиными вещами, ну, что-то делаю. А на него самого как посмотрю, так меня, аж, воротит от его надменной рожи! Противен он мне стал. Жуть! А тряпку унюхаю и… Ну, скажи, Людка, свихнулась я, да?!
– Да что ты Тусик! Это просто выросла ты! А он – мужчина. Вот и всё! Это не сумасшествие, а фетишизм называется! И ты такая не одна. Поверь! Вон, мамина подруга про своего сына рассказывала, такое же.
– Ой, Людка, она что, тоже его шмотки нюхает?!
– Да нет пока… Она к нам на дачу приезжала недавно… С мужем она год как развелась. Теперь всё по знакомым гостит. Видимо, трудно ей. Ну, и рассказывает всякое… Про то, как надо было ей Гришу любить, чтобы он к другой не сбежал, и прочую бабью ерунду несёт. А тут, сидели они с мамой в огороде, клубнику собирали и то ли не видели, как я в туалет прошла, то ли, не знаю… Но меня для них как будто – не было! И вот, тётя Лена маме и говорит, что, мол, сынуля стал её нижнее бельё тырить! Так и сказала – тырить! Она ищет, а он делает вид, что понятия не имеет куда колготки, трусы, да лифчики деваются.
– Милка! Да ведь это прямо как у меня! – сказала Таня и в ужасе закрыла руками лицо.
– Тань, она за ним пронаблюдала и нашла! Он, оказывается, «использованные», ну, им, в смысле, использованные вещи в карманы своей куртки, которая в прихожей висит, прячет, а когда на улицу выходит – выбрасывает. Пошарила она по карманам, а там!.. Она даже заплакала, когда маме это рассказывала. Короче, нашла она свои трусики у него в куртке, а они – так все спермой залиты!.. Она-то тётка взрослая, всё сразу поняла… А сделать – ничего не может! И сказать ему – тоже не может! Ходит, короче, эта тётка в шоке, а он, знай, её вещи, извиняюсь за выражение, использует.
– Люд, а твоя мама? Что она ей сказала? Она у тебя такая умная! Знаешь, если бы тебя сейчас дома не оказалось, я бы до завтра ещё как-нибудь дотянула бы. А вот если бы ты куда-нибудь уехала бы!.. Ужас! Я бы к твоей маме пошла! Я ей так верю, Люд!
– Спасибо, Тусик! Я и сама её очень люблю… А тёте Лене она сказала, чтобы та себе бельё покрасивее выбирала. Вот, так-то!
– Слушай, Людка! У тебя мама – золото!
– Я знаю. Мне ли не знать.
– Умница она у тебя! Да вот только у меня, папа! – и Таня дала волю слезам.
Потом, когда она успокоилась, совершенно не нервничая, рассказала, что стали вдруг её интересовать девочки. Просто, увидит где-нибудь в метро девчонку красивую….
– И представляешь, какая чушь в голову лезет! А что будет, если я ей в трусы руку запущу, да сделаю там, ну, что надо! Небось, – думаю, – сама на меня полезет! Вот, Людка, до чего я дошла! А с рубашками папиными, да с футболками… Вот, позорище! Я ведь с ними уже и спала даже.
– Да пройдёт это! Ты только не думай, что тронулась. И всё! Просто, отец к тебе относился всю жизнь плохо, вот у тебя к мужчинам такое отношение и выработалось! А вот насчёт запаха, знаешь, он ведь родной тебе человек, несмотря на всё его к тебе отношение! Родной – это раз… А потом, он же мужчина. Вот запах на тебя и действует! Возбуждает он тебя.
– Плохо, говоришь, относился! Да он ко мне вообще никак не относился! Гад! Видеть его не могу!..
– Танюш, ты только к девочкам не приставай, ладно!
– Это я запросто смогу! – и она обняла Люду. – Спасибо тебе! Вечно тебе от меня достаётся, – говорила Таня, гладя красивые волосы подруги. – Спасибо! И прости меня, Людка! Ты у меня есть, и мама твоя у меня есть, а значит… значит всё у меня ещё будет… Я вам верю! А вот как быть с тем… Ну, с тем, что я с собой делаю!? Ведь, привыкну к такому извращению, а потом… Вдруг, потом и замуж не захочу? Да что там – привыкну! Это уже, прямо, какой-то образ жизни у меня складывается! Ой, Людка, стыдоба!
– Не привыкнешь! Природу только какое-то время обманывать получается, а потом – бац! И придёт настоящее! Поверь, тебя оно не обойдёт стороной!
Мы с Мариной некоторое время шли молча. Не знаю, о чём думала моя жена, но мне показалось, что она что-то вспоминала. Что-то, о чём она забыла и, видимо, думала, что навсегда. А теперь, когда Люда рассказала историю своей подруги, что-то, видимо, в памяти Марины всплыло. Мне вдруг показалось, что я совсем не знаю свою жену.
Наблюдавшая за нами Люда, наконец, не выдержала:
– Ну что?! Как вам современные девочки и мальчики? – спросила она.
Я только хотел было сказать Миле, что пора ей браться за перо и писать, писать и писать, как неожиданно заговорила Марина:
– Ну почему же, современные? Мы тоже были такими, как ты выразилась, – современными. В этом отношении человек не сильно изменился. И я думаю, не изменится, пока не изменит своё отношение к сексу. Ты только не подумай, что я предлагаю совокупляться вповалку всем, кому вдруг приспичило, и там, где приспичило! Извини меня, пожалуйста, за грубость! Нет. Скорее всего, секс так и останется актом интимным. Ну, как творческий акт, например. А под изменением отношения к сексу я подразумеваю – здоровое, непредвзятое отношение, а не результат неправильного воспитания, выдаваемый за моральный облик.
Я слушал свою жену и удивлялся! Никогда бы не подумал, что она так спокойно может говорить на тему, для меня, мягко говоря, – шокирующую. Я, пока слушал рассказ Люды, честно говоря, растерялся. А вот Марина – ничуть… Удивительно, как же мало мы знаем тех, с кем делим, казалось бы, всё!
Видимо, в жизни моей жены когда-то произошло нечто, изменившее её взгляды на некоторые стороны жизни. Но спрашивать её, в чём дело, я не стану. После знакомства с Андреем я стараюсь не задавать людям вопросы, касающиеся, если так можно сказать, глубоко личного. Если человек сам не рассказывает, лучше его не трогать. Слишком много вопросов личного характера я задавал Андрею, даже не задумываясь о том, в каком состоянии находилась душа этого паренька на протяжении нескольких лет. Человек разрывался между счастьем, которое было так близко, и невозможностью быть счастливым, а я вёл себя как какой-то пионер-мичуринец, наблюдающий за тем, как пчёлка переносит пыльцу с цветка на цветок.