… Широкие Федькины плечи мерно покачиваются над прорезью прицела. Не шерохнется, не дрогнет ствол. Стальной иглой впился Демкин взгляд в спину брата. Пронзительная стужа его глаз корежит Федькино тело судорогой озноба, он горбится, словно пытаясь спрятаться от него. Хребтины далеких гор тают в струящейся голубой дымке. Средь пихтовых лапок прижух, затаился ветерок весенний. В призрачном мареве исчезло все, только звонкие трели таежных пичуг льются с неба да серое пятно ватника маячит вдали. Беззвучно и незримо капают в Лету мгновения, унося с собой Демкины мечты и надежды. Странно, он совсем не думал о том, как тронет палец спусковой крючок, грохнет выстрел раскатисто, плюнет свинцом карабин. Тяжелая, тупорылая пуля проложит свою недолгую дорожку к Федькиной спине. Ударит, сплющив рыльце мягкое, упрямо попрет дальше, раздирая тело и дробя кости. Подсекутся Федькины ноги, ткнется он лицом в траву. И - больше никогда у Демки не будет брата…
Сейчас он не думал ни о чем. Серое, безликое Нечто уносило его жизнь…
* * *
... По весне, ближе к лету, пропал Федька. Демка не видел, когда и куда он ушел, просто однажды утром его не оказалось в доме. На его вопросы мать отвечала односложно и неохотно:
- На охоту Федька ушел… Ты помалкивай. - И он помалкивал.
Федька вернулся через неделю. Осунувшийся, голодный, измученный. Но, как же поглядел он на мать, на Демку! Каким светом, какой силой светились глаза его! Да и Федька ли это был? - ему казалось, это был чужой, взрослый человек. Еще через пару недель Федька исчез снова. Перед отъездом мать продала телушку, он слышал, как Федька прикрикнул на мать, когда она начала спорить с ним.
Вернулся Федька снова через неделю. Он снова стал другим. В избу зашел по-настоящему взрослый, основательный и крепкий мужик. Мешок большой за плечами, в руках - всамделишный, городской чемодан. На следующий день он привел домой телушку. Сходил в сельповскую лавку, еды принес всякой, да еще столько, сколько им и не виделось ранее. Обнял мать, заплакавшую при виде сказочного изобилия:
- Заживем теперь, мать! Как еще заживем то! - но, не зажили.
В этот раз - не зажили. На следующий день, поутру, они еще не садились за стол, пришел председатель сельсовета с милиционером. Переворошили в доме все, перерыли тряпье, в подполье слазили. В кармане Федькиной тужурки нашли несколько смятых купюр. Федьку они забрали с собой. Вернулся он только дня через три.
Черно-зеленые синяки по всему лицу. Прихрамывает. Мешком свалился на диван под причитания матери. Уснул сразу. Спал до вечера следующего дня. Проснувшись - молчал. Раз только - сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Ничего, проживем как-нито. И с этими - посчитаюсь...
Осенью он снова ушел в тайгу. В этот раз - отсутствовал дольше. Вернулся, как и тогда, уставший вдрызг. И - притихший странно. Ночами кричал непонятное, словно убегал от кого, просил не трогать, не бить его. Еще одно событие всколыхнуло деревню. В это же время исчез председатель сельсовета. Никто, ни единая душа не видела его - как ушел, куда? Прибывшему милиционеру жена сельсоветчика сказала:
- На охоту ушел, сказал, будет скоро. Собирался - второпях. Вот уже вторая неделя, как ушел - и нет его.
Приезжий милиционер, тот самый, который к ним приезжал, выгнал в тайгу всех, кто мог еще ходить. Сам пропадал в тайге днями и ночами. Нашли-таки сельсоветчика. Точнее - одежду его, ружье, да кости, до блеска сахарного объеденные. Кучей лежали около громадного муравейника. За день до этого милиционера в последний раз видели. Исчез, как в воду канул. И точно - в воду. Дней через десяток опознали его в трупе, найденном километрах в двадцати ниже по речке. Снова милиция приезжала. Допрашивали всех. Били.
С той поры жизнь не то что колобком покатилась, но не голодали. Одежонка появляться стала, да и деньги в семье не переводились. Федька, как и отец, на заработки на все лето ходить стал. Деньги, по всему, хорошие зарабатывал. Зимой на охоту, на промысел. Соболя, белок добывал, тоже копейка в дом. На удивление Демки ружье ему купил, в подарок, когда стукнуло двенадцать. Хоть и мелкашка, да свое. Частенько на охоту с собой брал, ненадолго, на недельку. Стрелять Демку сосед Игнат научил отменно, хотя и не дружили они особо.
Не забыл Демка слов отцовских. Постарше стал, понимать кое-что начал. Обидно. Вдвойне обидно. Перво-наперво то, что Федьку отец как бы над ним поставил. Другое запало в душу - ведь это он должен был тятькиной тайной владеть. Его отец собирался к золоту приставить. Как то еще Федька там управляется? Подрастать стал - вовсе задумался. Сейчас-то вот Федька все в руках держит, а вырастет Демка? Так и бегать ему к братцу, на хлебушек просить?
Шли годы, все чаще задумывался он над отцовской тайной. Так и так ее примеривал, по всему выходило, обделил отец его, все Федьке отдал. Малыми капельками копилась обида. Точила душу, не жгла еще, но дня не было, чтоб не думал Демка, не прикидывал, как бы он тайной распорядился.
Вырос, возмужал Федька. Мужик крепкий, хозяйственный. Мать про женитьбу все чаще заговаривать стала. Да и Федька к тому склонен был. Давно уже хаживал вечерами с Анной, невдалече от них деваха жила. Приметная, ладная - глазищи, как плошки, синие. Коса ниже пояса, русая. Первая на деревне девка. Так оно ведь и Федька - не последний. Дом, хозяйство, все на нем. По зиме свадьбу отыграли, к ним перешла Анна.
И - началось. И готовит-то мать не так, и убирает не так. За что ни возьмись, все не по ее. Поначалу терпела мать сноху, да и зря видать, без отпору совсем обнаглела молодуха. Федьки рядом не было, так и руки распускать стала. Пожалилась мать Федьке - отмолчался он, а для матери еще горше жизнь настала. Поедом ест их с матерью Анна, в открытую из дому гонит. Федька же молчит, как не видит.
К весне уж ближе, полдничали, вместе все за столом сидели - бухнул, как отрезал:
- Вот что, мать, - куплю я вам с Демкой, да с Тайкой, избушку. Отдельно жить станем. Заплакала мать, да ничего не поделаешь. Через неделю отселил их Федька. На самом краю деревни бобыль жил. По зиме помер. Сын его, тоже в деревне жил, продал Федьке завалюшку отцовскую. Зашли в избу нетопленную - снег по полу, печка едва живая, стекло в окошке выбито. Усадил их Федька, сам сел.
- Деньгами помалу помогать буду до поры. До лета скажем. Дале сами как ни то перемогайтесь. Ты, Демка, большой уже. Я в твои годы отца схоронил, да работать начал. Давай-кось и ты зарабатывай. Своим умом, своим трудом живи. Два дни с избушкой занимались, спасибо, Федька печника прислал, да плотника. Дверь сделали, стекло вставили, печку поправили. Зажили они втроем, с матерью да с Тайкой, сами по себе.
Не думал он больше, верное ли творит Федька. Решение зрело в нем давно, исподволь заполоняя сознание. Отцовская тайна - она ему принадлежать должна. Да и какая она – тайна? Одна тайна для него осталась - карта, да сосна приметная на Игнатовом участке. Всего и делов-то. День за днем, так и сяк обдумывал он план свой. Примерно знал, где схрон находится. С ловушками сложнее, да тоже разберется. Одно смущало, примерно - в тайге понятие весьма даже растяжимое. Да и карту Федька перепрятать мог.
* * *
Грохот выстрела выдернул его из прострации. Вскинувшись, опираясь на руки, смотрел, как отброшенное тяжелой пулей, падало Федькино тело.
- Федька-а-а-а!!! - Вопль покатился над замершей тайгой, отдаваясь эхом в распадках. Забыв обо всем на свете, рванулся он туда, к лежащему ничком брату. Спотыкался на крутяке склона, падал, летел кувырком, не замечая ушибов. Этот бег навсегда остался в его памяти. Полторы сотни шагов были бесконечно долгими. А там, впереди, лежал его брат, ему нужна была его помощь. С разбега шлепнулся на колени перед телом Федьки, рывком перевернул его на спину. Живые Федькины глаза смотрели на него холодно и безучастно. Он замер, вонзившись взглядом в эти темные озера боли, смотрел туда, не видя более ничего. В уголке рта показалась капелька крови, затем густой темной струйкой пошла кровянистая пена.
- Федька-а-а-а!!! - Снова рванулся к небесам вопль, исполненный жгучей, невыносимой боли и раскаяния. - Это ты! Ты во всем виноват! Ты во всем виноват, сволочь!!! Рука сама метнулась к поясу и взмыла над братом в широком размахе. Вложив в удар всю силу любви и ненависти, всадил нож в мертвую Федькину грудь. Сейчас он люто ненавидел это, лежащее перед ним. Вымещая свою ненависть, снова и снова остервенело бил ножом бездыханное тело. Нож легко вонзался в плоть, порой попадал в кость, разрубая ребра, больно отдавал на руку. Он не обращал внимания на боль и бил, бил, бил... Сжимающая нож рука чавкала в кровавую кашу, брызги крови летели в лицо, а он снова и снова всаживал нож в распластанное перед ним тело.
Леденящей жутью полыхнуло в сознании:
- Карта! У него же должна быть карта! Застыла взметнувшаяся с ножом рука. С немым ужасом смотрел он на кровавое месиво Федькиной груди. Отшвырнул нож, не обращая внимания на кровь, торопливо и тщательно стал разбирать изодранную ножом телогрейку. Окровавленные пальцы осклизло теребили промокшее, набрякшее кровью тряпье, рылись в теплой, противной каше. Словно мешок с опилками перевернул тело, сдернув пустую котомку, рылся в ней непослушными руками.
Ничего. Карты не было. Вцепившись в волосы залитыми кровью руками, завыл горестно, раскачиваясь над телом брата. Сколько прошло времени - кто знает? - он методично и неторопливо, в который уже раз перебирал одежду брата, брезгливо откидывая в сторону волглые от крови клочки. Ощупал, а потом решил стянуть широкие охотничьи штаны. Стаскивая сапоги, увидел выпавший из-за голенища плоский сверток. Еще не веря себе, схватил его, развернув тряпицу, увидел лоснящийся клок кожи.
- Мое! Мое!! Мое!!! – его торжествующий крик катался эхом, разнося по тайге весть о безграничном его счастье.
- Теперь все мое! Теперь - я Хозяин! А-а-а-а-а!!! Он не мог сдержать крик. Крик рвался наружу вне его воли, вне его сознания. Снова мысль запоздалая - конь! Конь стоял невдалеке, равнодушный к делам людей, теребил траву, редко перебирая ногами. Демьян кинулся к коню, как будто от этого зависела его жизнь. Тяжесть арчимаков он приметил еще тогда, когда Федька вывел коня из расселины. Расстегнув ремень, на самом дне арчимака увидел туго набитые кожаные мешочки. Схватил один, ощутив неимоверную тяжесть, развязал трясущимися пальцами. Темно-серый, почти черный, местами желтовато отблескивающий песок. Золото!!! Сыпнул щепотку на заскорузлую от присохшей крови ладонь и надолго прилип взглядом к мятущимся алым отблескам.
В этот миг Демьян понял слова отца, накрепко засевшие в его памяти.
- Золоту человек нужон! - Теперь он знал - у ЕГО золота человек был. У его Золота был хозяин. И - был раб.
Понемногу спало возбуждение. Он испуганно огляделся, казалось, из-за каждого дерева смотрят на него чьи-то внимательные, недобрые глаза. Пора было определять Его золото. Убрать то страшное, что валялось сейчас в траве. Подвел коня, попытался взвалить Федьку на седло. Изувеченное тело было до странности тяжелым и непослушным. После нескольких бесплодных попыток просто обернул Федькины ноги веревочной петлей, закрепил конец за луку седла, поволок вниз по склону, в лощинку. Боязливо оглядываясь, торопливо рыл яму небольшой лопаткой. Прикинув глубину, свалил вниз полураздетый труп, скидал сверху окровавленное тряпье, котомку. Выпрямился.
Прямо перед ним, не более чем в сотне шагов, стоял Игнат. Сколько он стоял здесь? Что видел? – молнией пронеслась в голове мысль.
- Не все ли равно? Главное - он здесь. Он здесь, сейчас. Что бы ни сказал ему Демьян, что бы ни сделал, он узнает.
Он смотрел на Игната без страха, подсознательно понимая, выход только один, и не боялся этого, уже принятого им решения. Ведя коня в поводу, Игнат шел к нему. Подойдя вплотную, глянул на развороченную землю, еще не заметив кровавых следов волочения, произнес, приветливо улыбнувшись:
- Здрав будь, охотничек! Не иначе как, золотишко рыть собрался, или прятать что? - Он выразительно кивнул на вырытую яму.
- Да брательника вот прикопать надумал. Да ты сам глянь, дядька Игнат. - Он обошел яму, стоял на краю, заслоняя собой чуть прикрытое землей тело. Подошедший Игнат склонился над ямой. Демьян внимательно глядел на его спину, деловито размышляя - куда лучше всадить нож. Зашевелились волосы на Игнатовой голове, стиснув рукоять ножа, Демьян с любопытством смотрел на склоненную фигуру, физически ощущая, как съеживается от безмерного ужаса тело мужчины. Коротко размахнувшись, твердо, по рукоять, вонзил клинок в беззащитную спину Игната.
Завалив могилу землей, хлестнул что есть силы Игнатова коня, даже не озаботившись заглянуть в арчимаки. Вновь вскарабкался на склон, морщась при виде смятой, залитой кровью травы. Спутал Федькиного коня, пустил пастись. За своим конем сходил. Переложил туго набитые кожаные мешочки к себе. Внимательно осмотрел коня Федькиного, путы снял, сунул в седельную кобуру карабин брата. И - погнал его прочь, нахлестывая веревкой. Немного погодя он неторопливо шел по направлению к схрону...
Ночевать пришлось в тайге. При всем желании не успевал он выйти к месту засветло. Ручеек, полянка прибрежная, след коня Федькиного еще виден был опытному глазу. Костерок малый рядом с разлапистым кедром. Коня, охотничьим обычаем, за ногу веревкой привязал, спать улегся. Как ни странно, не вспоминался день прошедший, не бередило душу содеянное. Проснулся с восходом, костер раздул, запалил с вечера запасенные дрова. Чай, сухари, мясо – маралятина вяленая, вот и весь завтрак охотничий.
К полудню дошел до конца ущелья. Когда шел за Федькой, остановился, заметив пасущегося на поляне коня. Догадался сразу - схрон в густых зарослях черемухи, у отвесных скальных выступов по краю ущелья. Указания отцовские почти дословно помнил, но, на память не надеясь, да и новых ловушек остерегаясь, решил не лезть в кусты сразу. Расседлал коня, пустил пастись. Костерок запалил невеликий. Не спеша следы Федькины выискивал - по траве примятой, стебелькам ломаным. Под черемухой на земле след сапога пропечатался.
Так, шаг за шагом, сторожко двигался в непроходимых зарослях. Вот и скальник. Неширокая полоска камней, свалившихся сверху. Ни следа, ни намека на пещеру или избу. Только вот резала глаз куча камней громадная, у отвесной каменной стены. Неправильная она была, неоткуда было ей взяться здесь. Непосвященный, но понимающий человек просто удивился бы ей. Он - знал. Оглядывался не спеша, примечая малейшие нюансы, несообразности в окружающем пейзаже.
Еще одна куча камней - он удивился, каким чудом держатся они в расщелине, высоко над кучей у основания стены. Наклонившееся, чуть в стороне, дерево. Сухое, совершенно без коры, стояло здесь многие годы. Почему не упало - странным образом деревянный сутунок подпирал его. У кучи каменьев, с одной стороны, как то уж слишком аккуратно камни лежат. Все как на подбор, ровнячки плоские известняковые. А в сторонке, еще не смытая дождями пыль на травке, да и трава сама примята, поломана. Осмотрев камни, аккуратно, по одному снимал их с кучи, укладывал на примятую траву. Уже после нескольких плиток горбыли показались.
Через час он полностью освободил дверь. Не кинулся открывать сразу, оглядывал каждый сантиметр, каждый уголок этой двери. Нашел-таки, у самого косяка выщербинка на горбыле, на сучок петелька проволочная накинута, под камни уходит. Не приглядываться в поисках, так и не найдешь вовсе. Петельку снял, в сторону отодвинул. Зацепил дверь веревкой, отойдя шагов на десяток, потянул осторожно. Скрип легкий, не железный, дерево по дереву скрипит. Приоткрывшись, едва руку просунуть, застопорилась дверь. Подождав немного, подошел, просунул в щель прутик, осторожно водил им по периметру. Нащупал что-то. Так же, прутиком, едва касаясь, обводил найденное, рисуя контур и пытаясь понять, что там, за дверью. Догадался быстро, ощупав все прутиком, просунул внутрь руку, отвязал от двери внизу ремешок кожаный. Вновь за веревку потянул, отворилась дверь легко, без усилий.
Выждав немного, подошел, прикидывая, как ступит гость незваный. Осторожно внутрь заглянул. Слева от двери жердь, в потолок упирается, прямо в бревно, потолок поддерживающее. А зачем оно, когда и потолок то из бревешек, накатом. Еще раз прикинул, куда ступить хочется. Выходило - на половицу среднюю, широченную. Склонившись, оглядывать ее стал. Зазор между рядом лежащими половицами великоват явно. В щель палец пролезет. Прямо у порога, и не видать то из-за крыльца, скобы в половицу вбиты, как под засов. А рядом с дверью, приглядевшись, и брусок подходящий разглядел. Зашпилил доску, жердью давнул на нее - ничего. Еще давнул, держась за косяк, все еще не наступая на половицу, зашел внутрь.
Избушка охотничья. Только без окон, очаг есть, труба в потолок уходит, хоть снаружи и следа дымохода нет. В очаге уголья, зола, а сажи на камнях нету почти, как и не топлен очаг ни разу. У стены противоположной - стол. К стене за ним скамья приставлена. Помнил он завет отцовский, ни в жизнь присесть никуда нельзя, пока стопоры не стоят, счетом пять. Очаг топить - ни в коем разе. Самая хитрая задумка в очаге запрятана. Лавку оглядел, вставил в гнезда штыри железные, рядом валялись.
Очаг осмотрев, приподнял камень плоский, с самого верха. Под ним - плошка металлическая, с крышкой. Под ней - как масло серебряное, даже в полумраке понял, до половины плошка ртутью заполнена. Затопи очаг, да побудь малость внутри, не уйдешь уже. Вышел, скалу оглядев, сторонкой к камням вскарабкался. Не сутунок, лом железный, берестой обмотанный ловко, поддерживал ствол дерева. Комель - под сложенной кучей камней. Выдерни ломик, рухнет ствол древесный, обрушится куча, напрочь засыплет вход в избушку.
Основательно потрудился папаня. А может и не он вовсе, до него потрудились здесь люди, готовились к приходу гостя незваного. Снова в избушку зашел. Там, где в избе стена каменная, как бы шкаф к стене приспособлен. Продукты. Соль в мешочке, чай, сухари. Бутылки со спиртом, штук пять. Наклейки едва читаются, но - ясно, спирт питьевой. Горлышки бутылок засургучены плотно. С одной стороны полки на доску опираются, с другой жердь длинная прилажена. Одним концом на полу, другой в потолок уперся. Потянул за доску, подался шкаф и замер. Внутри разглядел Демьян крючок кованый сбоку. Скинул с петли, вновь потянул шкаф. Тяжело, но без скрипа вокруг жерди крутнулся шкаф. За ним - щель узкая в камне.
Пещера. Посветил спичкой, свечу запалил, как и ранее, осторожно внутрь шагнул. Шага через три раздались в стороны стены. По сторонам полки улажены. На полках - коробки, ящики, упаковки непонятные. Банки жестяные, из-под чая. Цинки патронные, часть со вспоротыми крышками, частью - запаяные. Сундуки, грубо сколоченные, у стен. Приоткрыл один - мешочки кожаные, знакомые, доверху сундук заполняют. Золото… Он был в Схроне.
* * *
Анна пришла к ним через неделю после возвращения Демки из тайги. Пришла незваной, в избу не проходя, с порога молвила, не здороваясь:
- Федька то мой, до се не вернулся. Может - к вам заглядывал? Холодными, чужими глазами шарила по лицам, выжидала. Не дождавшись слова, повернулась круто, ушла. Через неделю пришла снова. Уже - другая. Поклонилась с порога всем. Горестно голову склонив, прошла в избу, к столу присела.
- Где же Феденька мой? И мы-то, как чужие живем... Уж как так вышло - не знаю, а надо всеж-таки, по-родственному жить. Погорячился зимой-то Феденька. Не подумавши, со мной не советуясь, поступил. Уж и что ж мы так-то... Давайте вместе жить, семья-то у нас одна как ни-то. Уж так мне плохо-то, без вас, мама, уж так-то тяжко. Давайте-кось снова вместе жить.
Затряслись, задергались губы у матери. Прикрыла глаза ладонью, заплакала тихо.
- А Феденька то мой как посмотрит, когда вернется?
- Да рад он будет! рад вот как! а уж я то как рада буду, - теперь они ревели вместе, а через минуту к ним присоединилась Тайка. Этим же вечером взяли подводу, перевезли пожитки немудрящие. Ночевали уже все вместе. Утром, ни свет ни заря, как по команде вскочили и мать и Анна, друг перед другом по избе заметались, угодить друг дружке стараясь. Весело щебечет Анна. Через слово - мама, мама, маманя. Тихо отзывается мать - Нюся, Анюта, доченька...
Дни летят чередой. Июнь. Скоро, скоро в город ехать Демке. Часы. Он помнил эти часы, лежавшие у отца в сундучке. После смерти отца не видел их ни разу. Стали жить вместе, выбрал момент, Анны не было в доме, порылся в сундучке отцовском - нету. Нечего ему делать в городе без часов. К вечеру того дня, когда часы в сундучке искал, вернувшаяся Анна как то странно посмотрела на него. Изучающе, как будто новое что увидела в нем. Поникла, притихла, разглядев непонятное.
Вечером, перед тем как спать укладываться, предложила в карты перекинуться. Уселись за стол - Анна в одной рубахе ночной, по летнему жаркому времени. И раньше щеголяла почти нагишом по дому, нимало Демки не стесняясь, в этот же вечер странно робка была, и, в то же время - покорна. Склонялась к нему ближе через стол, в глаза заглядывала маняще. Круглились в вырезе рубахи тяжелые груди. Словно напоказ ему, Демке, выпячивала их она.
Ночью, уснула мать, тихо сопела на лежанке Тайка, горячее и мягкое привалилось к нему под бок. В сладостном угаре запретных деяний ночь пролетела. Не ушла под утро Анна. Осталась рядом, прильнув к нему обнаженным телом. Застыла в ужасе мать, рукой рот прикрыла, крик сдерживая. Смолчала до поры. Утром, только проснулась Анна, потягиваясь сладко и томно - к ней:
- Да что ж ты сотворила то, девонька?! Ить - братовья ж они! Как же теперь-то будем? Прознают в деревне, не сдобровать тогда... Еще раз, потянувшись молодым, налитым телом, усмешливо протянула Анна матери:
- Ну, так что ж, что братовья? А деревня - так известное дело, посудачат да забудут. А Федька - месяц прошел, как нет его. В тайге, знать, загинул. Не вернется, коли досель не вернулся. Помолчала, понурившись в раздумье, повторила, как с неизбежным смирившись, давно решенное:
- Не вернется Федька. Сердце мое вещует, не вернется. Да и ... - она покосилась на спящего Демьяна, смолкла не договорив.
Набросила на плечи рубаху свою, подошла к шкатулочке своей, заветной, вынула оттуда карманные часы - отцовские. Шагнула к спящему Демке, уронив на пол рубаху, скользнула под одеяло. Позже чуть, проснувшийся Демьян испуганно покосился на мать, вскочив, торопливо штаны натягивал и застыл - из кармана вывалились часы. Те часы, о которых отец говорил.
Как подменили Анну - приветливая да ласковая. Федьку не поминает, как не было у нее мужа. Ластится к Демке, к матери с добрым словом да с лаской. Чем ближе время - решил Демьян в город съездить, дорожку золотую до конца прощупать. Никому, ни слова сказано не было, да какими-то непонятными путями дознались и мать и Анна про отъезд его. Молчит мать. Зато - щебечет голоском игривым Анна:
- Ить я с мальства про богачество-то думки имела. Бывало, хоть спать ложусь, хоть играть доведись, а все думаю - вот вырасту, выйду замуж, в богачестве жить буду. Подрастать уж стала, а все думала. И за Федьку пошла, как чуяла, богачество тута!
- Не-е-е... Федька - он к богачеству-то робкий был. Ить я сразу почуяла, есть тут чтой-то. Как в городу побыват, так и деньжищ кучу привезет. Я, однова, глянула у него в арчимаки, как на охоту, после городу-то, сбирался, ан там деньжищ - пачками лежат. И куды чо девалось? Дома-то ить крохи оставлял, да и те трогать не велел.
- Ты, Демушка, меня с собой в город возьми! Я ушлая - страсть! Я ить кого хошь обману! Так-то ли мы с тобой заживем то! Комод купим - сундук такой, здоровенный, с яшчиками выдвижными. Полны яшшики уборов-то всяких напокупам мне! И штоб - скатерку на стол вышитую, да шторы на окно, как у городских-то. И буду я по деревне ходить в нарядах, чтоб глядели все на меня, да сохли от зависти-то.
Распалясь мечтами, не думая, не замечая, что молчит Демка на все речи ее. Прильнет Анна к нему, ластится бесстыже, дарит мальчишке тело свое молодое, ненасытное. Разметавшись по постели вновь разговоры заводит, выспрашивает - что, да как, да откуда. Чутко слова Демкины, редкие ловит. По полочкам в памяти раскладывает. Ни слова Демка про дело. Нет, да не знаю - весь ответ его. Злится тогда Анна. Отодвинется, как и не бесновалась в играх любовных только что, как и не одарит больше Демку лаской да близостью. Демке - и горя мало. Повернется на бок - спать, да куда там, снова Анна телом мягким прижмется, снова скрипят доски топчана, затыкают уши мать с Тайкой, не слышать, не видеть игрища непотребные.
Пришло время - ехать надо Демке. Анна, как решено все, собирается, наряды свои небогатые в сумку собирает. Ввечеру, за столом, глазами играя:
- Завтрева едем-то, Демушка? Ить лошадь еще в правлении выпросить надобно. Глянул на нее Демьян, молча, слова не молвя, смотрел долго. Под взглядом этим, не грозным и не страшным совсем, сердечко у Анны зашлось жутью тихой. С лица спала Анна. Сжималась, впору под стол лезть от глаз его. Пустые они, как есть - дна в них нет. И ее там нет, как на место пустое Демка смотрит. Затряслись губенки, не то, что поняла, не видать ей ни города, ни жизни в богачестве. Поняла вдруг - дай Бог живой то быть...
* * *
Дорогие Друзья! Если Вы пожелаете прочитать повесть полностью, укажите в рецензии или комментариях адрес Вашей почты. Сервис "письмо автору" на майл.ру частенько дает сбой. С уважением - В.Сергеев