Он шёл по городу, через весь город, потому что спешить было некуда: на сегодня всё основное было сделано, и теперь можно расслабиться и отдаться течению жизни. Он шёл по местами расчищенному от снега асфальту, попинывая замёрзшую щепку. Светило солнце, а он всё шёл и шёл. Один, как чаще всего теперь, потому что друзья возвращаются домой со своими девушками. Сначала они ходили втроём, потом вдвоём. Теперь он при всём обилии и расположении к нему знакомых девушек ходил один. Процесс ухаживания увлекал его меньше процесса ходьбы.
— Я ухаживаю за ней. Она уходит от меня к другому. Он ухаживает за ней. Я ухаживаю за другой. — В такт ходьбе чередовалось предложение за предложением. Но все предложения, будучи синтаксически верными, не увлекали, а были незыблемы и неподвижны, как дома, один за другим оставляемые им в процессе пути.
— Чушь какая-то, — отметил он про себя ход своих мыслей и зажмурился от вспышки света. Это солнце таки-продолбило лунку в бескрайней пасмурности, и луч на миг ослепил его.
— Кстати, а почему лунка? Прорубь, понятно, прорубили потому что, а лунка? Маленькая луна? О чём я вообще думаю? На улице день, солнце, а я о луне... Почему я всегда иду в своих рассуждениях от противного? От противоположного то есть. Противный — тот, кто неприятен, а противоположный — положенный не так, как ты. Но почему-то математики этого не так лежащего называют неприятным. То есть это отрицание. Ток, кстати, когда источник энергии появляется, от минуса к плюсу течёт; если по каббале, то от женского начала к мужскому. Вот-вот, всё упирается в это. Он ощутил некоторое напряжение внизу живота, что вряд ли способствовало спокойной ходьбе, и на миг притормозил.
— Этого ещё не хватало. Дорассуждался, — начал подтрунивать он сам над собой, прекрасно понимая, что рассудок здесь не при чём. Скорее давала знать о себе тёплая, солнечная погода и молодой организм. — Скоро начнётся весна. На улицах появится масса стройных, длинноногих девушек, — продолжал ёрничать он, — тогда ты будешь тормозить при виде каждого женского облика.
Но образы милых, молодых и обаятельных не впечатляли. Занозой застрял в мозгу чем-то напоминающий всех их один, ни на кого не похожий взгляд одной, которую он называл про себя актрисой.
— Актриса и есть, — усмехнулся он, пнул щепку, которая отлетела при этом на проезжую часть, и двинулся дальше. Солнце продолжало светить, спешить было некуда. Ничего (слышишь? ничего! — строго сказал он сам себе) не хотелось, потому что всё у него было, было впереди...