***
Но это шутки учёных, а Сапожникова шуток не понимает, тем более, что ей, в её положении, не до шуток. Она принадлежит к миру живых, и всё же ступает в ритме Жизнь-Смерть-Жизнь, а потому она человек в процессе спуска, а также тень прежней самости. Днём она может жить в верхнем мире, но преобразующая работа происходит в нижнем, и она может жить в обоих, как Та, Что Знает.
Странно как-то получается с точки зрения Сапожниковой, объединяющей низ и верх, что мир един. Но как ни верти его, а митрополия наблюдается, Божественная, естественно. Даже сан священнослужителя такой есть, митрополит называется. Конечно же это не тот, кто в метрополитене (подземном мире то есть) служит. Но очень созвучно. А по поводу верхнего мира самое время Метерлинка с его «Синей птицей» помянуть. Только свежий воздух бывает при наличии постоянного ветра. Так и замёрзнуть можно, если не закутаться как следует.
Как-то раз, ещё в прошлом тысячелетии, шла Сапожникова по своему городу П. навстречу ветру (то есть в сторону Онеги, с которой много чего навевает, потому что ветер постоянно оттуда дует. Если какой-нибудь читатель засомневается насчет направления ветра, то попрошу его встать на точку зрения экзегетического повествователя, тогда всё в понимании данного конкретного, но постоянного направления станет ясно, потому что ветер, хоть и не всегда для конкретного берегового наблюдателя от озера, но всегда – из озера. Ветер рождается в воде, в центре Онего.) и увидела две строки:
Пусть застёгнут наглухо ворот,
Но распахнута в мир душа.
Обошла Сапожникова эти две строчки со всех сторон и нигде продолжения (ни до ни после) не нашла. Сделала она круг обзора пошире на шаг: вдруг стих, как заяц, петлять стал. Но и там: никаких следов. Ещё круг – тот же результат. И подумала Сапожникова: ну и пусть ворот застёгнут наглухо (стена такая неприступная, человек-памятник), а душа распахнута, раз больше ничего не поделаешь. И пошла себе дальше с распахнутой душой (кимоно этакое без застёжек. Кто видел старинные фолианты, то знает, что они в кожаном переплёте с застёжками. А какая первая книга была? Правильно! Библия. Вот по Библии, книге первой то есть, и получается, что одеяния наглухо застёгнуто: оболочка телесная, кожаная, а дух свободен.). Это у Сапожниковой, поэтому ей легко общаться с теми, кто раскрывается ей. А у Любимова наглухо застёгнуты все вороты: и куртки, и души. Отсюда и проблема общения с ним. Отсюда и авторское обхождение глубин его души. Впрочем, мне как повествователю ясны причины, побуждающие его вести себя так, но давно пора оставить его в покое, тем более, что Даша, Миша, Нюра и Сапожникова собираются в воскресенье с утра пораньше в Новгород. А там своих достопримечательностей хватает.
Рассказ для гения
Ранним утром, позавтракав наскоро и одевшись в приготовленные с вечера хорошо отглаженные юбку и блузу, как это и положено в её респектабельном учреждении, где она работала, женщина вышла в коридор и посмотрела в зеркало. Обычный вид из-в. Каре волос на прямой пробор, чёлка... Нужно расчесаться. – Она нагнулась к сумочке, стоящей под зеркалом на тумбе, достала маленький ёжик расчёски и провела по волосам. Что-то блеснуло. – Пора опять красить волосы, – вздохнула она, ещё не увидев, но почувствовав неуклонно пробивающуюся седину. Впрочем, в её возрасте многие и давно уже красятся. Она ещё продержалась долго, хотя дети капризами и возрастными революциями держали в напряжении. Отсюда и мешки под глазами. И дело не в беспокойных ночах, а в сердечном волнении. А вот морщинки, сбегающие к скулам от уголков глаз, – признак её слабости к улыбке. И не только знакомым, но и просто хорошим людям (а их так много!) улыбается, а то и самой себе. Увидит что-то внутри себя и улыбается, хотя и погода слякотная, пасмурная, ничего и не разглядеть. Но ведь видит она что-то и светиться начинает. Сверстники её и не стараются уже понимать. Кстати, некоторые её сверстницы выглядят моложе, чем она. И дело не в душевных волнениях. Просто они за внешностью своей следят. Я не про складку на юбке и стрелу на чулке, хотя и это – влияющий фактор. Они хотят выглядеть, – смотреть на мир и себя показать. А я жизнь прожила, да так в себя и гляжу. А на себя глаза бы не смотрели. Не глаза – щёлочки узкие: амбразура взгляда из-под нависших густых бровей, таких же чёрных, как волосы. А в молодости шатенкой считалась, солнце, наверное, жило в волосах. Сейчас в них всё больше лунное серебро запутывается. Старею. Впрочем, кому это интересно? – Отвела она глаза от зеркала, опуская руку с расчёской в сумочку. Нужно идти на работу, – подумала она, но почему-то оставалась стоять неподвижно. Путь был известен наизусть. Хоть иди с закрытыми глазами. Она и стояла с полуприкрытыми, но даже и так ей было очень хорошо видно, как он идёт ей навстречу по их длинному светлому коридору. Как горяч его быстрый взгляд. Как стремительна уверенная походка. А она? Идёт ему навстречу так же спокойно, как будто ничего не случалось. А что могло случиться у нас с ним? Ничего. Работаем в разных, не зависящих друг от друга отделах, общего круга друзей нет. Общие датно-деловые праздничные вечеринки не более трёх раз в год. Толпа людей, которые знают друг о друге только имена и отчества, редко когда имя жены (мужа), ещё реже имена детей, а также должность, занимаемую в учреждении. Вечеринки создавали видимость отсутствия жёсткой иерархии. Видишь, как я по-дружески похлопываю тебя по плечу? – Это сегодня вечером. Завтра и имя забудешь. Иногда на вечеринках завязываются связи, которые потом приходится разрубать, чтобы не запутаться в тонких женско-мужских отношениях. Сама она придерживалась нейтральной линии поведения. Знание о природе желания останавливало её с самого начала, и она отклоняла любые попытки, переводящие радушие в плоскость интимных отношений. Она ничего не имела против близости с мужчиной, но настоящей близости с настоящим мужчиной. У БГ есть песня, в которой он говорит женщине: Мы можем быть рядом, но не ближе, чем кожа... Вот-вот. Телесная близость и душевное одиночество... Кто это из мудрецов сказал: Самец покупается на внешнюю красоту, а мужчина взыскует душевную.. А может, это как-то по-другому звучит. Только сейчас мужской пол не претендует на душевное общение. Для этого нужно доверие. А какое доверие к той, с кем они ведут себя, как с проституткой, потому что в случайных связях решающим оказывается голос плоти. Как же мы все живём. Я хоть сама с собой раскрываюсь, а ведь есть и такие, кто и не слышал никогда голоса души. Она смотрела в его глаза.
– Здравствуй...
– Здравствуй...
Он внимательно посмотрел на неё:
– Как дела?
– А ты не знаешь? Мы ведь уже виделись.
– Но не говорили.
– А мы с тобой и не разговариваем. Месяца три уже, по-моему. Впрочем, это логично вытекает из твоего заявления.
– Какого?
– Кажется, это был наш последний разговор, когда ты сказал, что не имеешь ко мне никакого отношения. Ну да, последний и был, потому что после него и нет отношений.
– Чушь.
– Чушь, что нет отношения, или сказал чушь?
– Опять каламбуришь. Тебе бы всё играть словами.
– Ну зачем так-то. Хотя разве можно кого-то в чём-то убедить? Помнишь, с чего начинается Андерсеновская «Снежная королева»?
– Ну и?
– Если человеку осколок зеркала злого тролля залетел в глаз, то он во всём видит подвох, угрозу для себя. Это сказка, конечно, но, вообще-то, человек видит только то, что он видит, потому что он смотрит с предубеждением, то есть с заранее сложившимся у него представлением.
– Я, значит, с осколком тролля гуляю, – усмехнулся он.
– Сказала же, сказка. Но если ты видишь в моих словах игру, то тебя не убедить в их искренности.
– Вот каким ты меня видишь...
– По большому счёту мы все слепы.
– Не ведаем, что творим?
– Не стараемся даже узнать. Всё делается по привычке.
– Такова жизнь.
– Это внешняя сторона.
– Как ты в жизни хорошо разбираешься. А что ты можешь сказать обо мне? Какой, по-твоему, я вообще? – Задумчиво спросил он, посмотрев на кончик своего блестящего ботинка. Но нём не было ни пылинки. Только что из-под щётки.
– Что именно заключается в местоимении «какой»?
– Какой есть вообще или какой для меня?
– А что, есть разница? Ты можешь выдать объективное мнение? – Саркастически улыбнулся он.
– Вот оно, предубеждение. Хорошо. Я скажу, каким ты представляешься мне вообще, а ты сравнивай со своими ощущениями и тогда поймёшь, что я имела в виду.
– Ну, ну.
– Во-первых. Я ничего ни про кого не знаю. Человек себя-то до конца жизни познаёт, так и не познав. Во-вторых, я ничего не вижу, так как ты – глухая стена, амбразура. А в-третьих, я умею чувствовать. Чувство не знает границ. И единственное, что я могу тебе сказать, это то, что ты на самом деле совсем не такой, каким стараешься казаться.
Он хмыкнул: неубедительно, мол. Все так говорят. Ну и что?
Она продолжала спокойно, глядя в глаза собеседника:
– Ты сам себе обрубаешь все свои дела, которые начинаются с мечты, палашом «нельзя». Мне больно смотреть, как ты сам растишь из себя бансай на любование публики.
Он продолжал усмехаться, но с каждой её фразой улыбка на лице всё больше мертвела, превращаясь в гримасу (реклама сыра: che-ese).
Она углубилась в проблему:
– Те священники, которые в подавляющей массе своей говорят о грехе осмысления слов Библии, сами духовные обрубки, так как в своё время роста они искушались дьявольскими кознями, видя во всём зло.
– Опять сказка про осколочек.
– Не совсем. Но хорошо, что ты держишь в голове изначальную посылку к разговору. Дело в том, что человеческие возможности безграничны, если он, отсекая нижние ветви, то есть чисто низменные желания, выводит мощный ствол духа в небо. Это единственный выход для плоти, которая, обвиваясь плющом вокруг ствола, карабкается ввысь. Так вот, те священники вместе с нижними ветвями зачастую отсекают связь с небом. Но в Библии есть послания Павла (то есть узаконенные, канонические тексты), которые в течение многих веков удерживают открытым «окно» в небо. Многие священнослужители избегают говорить о посланиях, ссылаясь на противоречивость мест. А это всего лишь образец искренности, чистоты, изначального незамутнённого «Я».
– Да, сказки, мистика, философия, религия... Ты-то сама какая?
– Не знаю, да это и неважно.
Женщина посмотрела в зеркало, в самую глубину своих зрачков и будто в озеро нырнула, в тёмную донную воду. Она как-то заполошенно вздохнула, открывая рот и распахивая глаза и... улыбнулась кому-то за грань зеркала.
– Ма, ты сегодня когда придёшь? – Раздался из комнаты голос взрослой дочери.
– Как обычно. Впрочем, задержусь на часик. Зайду в парикмахерскую волосы подкрасить. А ты на работу, смотри, не опоздай, – ответила женщина, закрыла сумочку и, набросив плащ, вскочив в туфли, щёлкнула дверным замком.
Настроение было отличное. Она шла, улыбаясь утреннему прохладному миру, забыв о морщинах и мужчинах. И где-то по шоссе летела иномарка, за рулём которой сидел тот самый он, сотрудник соседнего отдела, не подозревающий о только что состоявшемся сокровенном разговоре с той, даже имени-то которой он не знал. Да и вряд ли, если бы им пришлось общаться по работе, он бы обратил на неё внимание. Такие женщины не были в его вкусе. Но каждое утро в будни она подходила к перекрёстку и останавливалась в ожидании зелёного цвета светофора, а он подъезжал и тормозил, пропуская её. И в это утро традиция встречи на перекрёстке не изменилась. Он остановился на красный за квартал до офиса, и пока пешеходы переходили дорогу, поправил сбившуюся настройку радиоволны приёмника. А когда она входила в здание, он уже находился в своём отделе. И она не думала ни о каких машинах, никогда не разглядывая не только водителей, но и прохожих. А может быть, даже никогда с ним не встречалась.