- Тимофей, готов?
Рамачандра, единственный из рядовых бхакти глава семейства, грихастха, оставленный Бхаллатией на эти дни старшим прабху, выглядывал из главной комнаты и жестикулировал Тимохе.
- Готов! – Отозвался Тимоха.
- Молодец. Давай, пошёл.
Из главной храмовой комнаты доносились слова Чандана Ишвары:
- Сейчас мы подадим вам угощение, но прежде мы должны по всем правилам предложить его Господу Кришне. Угощение, предложенное Господу Кришне, становится святым прасадом. Вкушающий его освобождается от дурных кармических последствий на пятьдесят пять тысяч жизней. Если вы едите дома, вы можете просто сказать: "Дорогой любимый Кришна! Пожалуйста, прими эту пищу!" Но здесь сегодня мы сделаем всё как положено. Повторяйте за мной.
И Чандан Ишвара запел:
- МахА прасАдам говиндЕ…
- Маха прасадам говинде… - вторил ему вразнобой хор внешних.
- НамО брахмАни вайшнавЕ… - пел Чандан Ишвара.
- Намо брахмани вайшнаве… - повторял хор.
Тимоха с подносом, на котором в подставках для яиц находились пробы ста восьми блюд, вошёл в главную комнату и зашел за алтарь.
- Свальпа пуньява тамраджам! – пел Ишвара.
Хор повторял за ним. Повторял и Тимоха. Тимоха был единственным прабху при храме, которому Бхаллатия так и не придумал правильного индийского имени. И он не мог понять, почему. Среди вайшнавов была неписанная традиция – брать себе новое имя, начинавшееся с той же буквы, что и старое кармическое. Так, например, Бхаллатия по паспорту был Борисом, Рамачандра – Романом, Ишвара – Игорем. Тимоха просто не верил, что Бхаллатия не может найти нужного имени на "Т" во всех этих бесконечных индийских книжках. Наверняка же есть какое-нибудь Таттва-чего-то-там… Похоже, Бхаллатии просто не было до Тимохи дела.
До него вообще мало кому было дело. С раннего детства он целыми днями болтался во дворе. В представлении его матери воспитание сводилось к питанию, а питание, в свою очередь, к картошке с котлетами из хлеба, лука и запаха каких-то мясных отходов. Собственно, однообразие домашней диеты и занесло его в своё время к вайшнавам. Пацаны сказали, что нашли место, где можно на халяву некисло пожрать, и позвали Тимоху с собой. Конечно, он пошёл. И попал в сладкий тяжелый плен к Сознанию Кришны. Потому что картошку с котлетами он видеть уже не мог, а таких разносолов, как подавали гостям "кришноиды" (так пацаны называли странных людей в экзотической одежде, к которым привели Тимоху), не только не видел, но и представить не мог. А ещё он не мог представить, что во время одного приема пищи может быть подано столько блюд. Он раньше, наверное, за всю жизнь столько не то что не пробовал - не видел. Правда, гостеприимные хозяева хотели, чтобы их гости, прежде чем примутся за еду, спели с ними несколько странных нерусских песенок под аккомпанемент длинных барабанов и маленьких тарелочек, но это была такая мелочь… За такую еду Тимоха готов был не только петь, но плясать, ходить колесом, что угодно… Особенно его поразила райта – салат из порезанных кусочками фруктов, залитых домашним йогуртом. Подавали гостям и котлеты. Только сделаны они были не из хлеба с мясом и луком, как у мамки, а – Тимоха офигел, когда ему сказали, - из молока. И были, представьте себе, вкусными. У людей в оранжевых тряпочках был тогда какой-то праздник, кормили они от пуза. Тимоха уплетал за обе щеки, не отставали и пацаны. Джекичан, длинный раскосоглазый студент, живущий в соседнем подъезде, вдруг дернул Тимоху за рукав и, не прекращая жевать, спросил:
- А знаешь, что это мы сейчас едим?
Тимоха уставился сперва на Джекичана, потом в свою тарелку. То, что он ел, было вкусно, но что это было, он, хоть убейте, не имел понятия.
- Не знаю, - ответил он, - Этот, главный, объяснял вроде, но я, типа, не слушал.
- Да нет, - ухмыльнулся Джекичан. – Я не в смысле рецепта. Знаешь, как это всё, вся эта еда вообще называется?
- Они говорят… «прасад», что ли?
- Правильно. – Ухмылка Джекичана стала еще ухмылистее, а азиатские глаза такими, какими они, наверное, несколько столетий назад казались всем русским людям всегда – злыми, как у чёрта.
- Правильно, - повторил Джекичан. – А по-русски как это называется, знаешь?
«По-русски! - подумал про себя Тимоха. – Чурка узкоглазая». А вслух спросил немного раздраженно (ему не нравилось, что ему мешают есть):
- Ну и как?
- Идоложертвенное! – Ответил тогда Джекичан и почему-то заржал.
- Чё ты ржёшь-то? – Поинтересовался Тимоха.
- Да так. Для православных христиан – вкушать идоложертвенное – страшный грех. А у этих – типа, за полсотни жизней с тебя все грехи списывает. И только мне – похуй.
- Мне тоже похуй. – Тимоха поспешил присоединиться к тому, что ему показалось крутостью. Но тут же задумался. О том, что скостить столько грехов – это, наверное, очень здорово.
В общем, скоро он стал завсегдатаем вайшнавских (теперь он знал правильное название) пиршеств, начал оставаться после них на проповеди, обрил голову, завел себе индийскую одежду-дхоти и вообще втянулся. Он перестал есть мясо, почти перестал бывать дома. Теперь он знал, что верить в Кришну – круче, чем смеяться над теми, кто верит. Вот они – внешние – приходят, едят прасад на халяву, думают, что хорошо устроились, радуются, а потом опять возвращаются в свою дурацкую жизнь – к котлетам из лука. А ведь лук принадлежит гуне невежества. Конечно, мы им говорим, что прасад снимает с них дурные кармические последствия за тысячи жизней. Большинство из них не верит. Дураки. Но даже те, кто верит, но не посвящает всего себя Кришне, - тоже дураки. Они ведь не знают, сколько жизней они уже живут. Может, они были из жизни в жизнь вредными микробами. По тысяче жизней в неделю. И священный прасад снимает с них те, старые, микробные кармические последствия. И его за всю жизнь не съешь столько, чтобы добраться до дурной кармы собственно этой жизни! Нет. Только деятельная, как говорит Бхаллатия, любовь к Кришне может гарантировать попадание на райские планеты. А на райские планеты Тимоха очень хотел. Потому что на райских планетах все подобны Кришне и живут подобно ему. А главное, что делает Кришна в жизни, типа, - он развлекается. В том числе и с тёлками. В смысле с девками. Хотя, черт его знает, он же бог… может, ему и с коровами хорошо. Но чтобы узнать, надо петь баджаны, плясать в киртане и распространять ведическую литературу. Все время думать о Кришне, все время любить его, как любили его гопи – древнеиндийские девушки-пастушки. И Тимоха плясал, пел, распространял, думал и любил.
Одна беда – в пиршествах для внешних он теперь не участвовал. Вернее – участвовал, но только в качестве прабху, предлагающего прасад Кришне. Ему доверили заносить поднос с образцами всех блюд за розовую занавеску, за которой скрывался алтарь с мурти. И пока кто-нибудь из старших прабху совершал словесное предложение, распевая вместе с внешними прасадный баджан, он, Тимоха, предлагал Господу собственно пищу как таковую.
Но ел он теперь меньше. Пока внешние вкушали щедрое угощение преданных, сами преданные, все кроме одного, удалялись в другую комнату храма и ели там отдельно. Ели вкусно, но очень скромно. Более чем скромно. Тимоха все время оставался голодным. А глядя, как пируют внешние, и вдыхая запах "образцов", который он чувствовал даже сквозь дым ароматических палочек в алтаре, терпеть голод было особенно тяжело.
Вот и теперь он стоял в алтарной, держал поднос с едой, слушал, как козлиный хор внешних повторяет за Ишварой "Кришна барадоямой!", и хотел есть. И любил Кришну. И Бог снизошел до своего преданного – Сам Кришна сделал желание Тимохи Своим желанием, а желудок Тимохи – средоточием Своих ощущений. Бог стоял в алтарной за розовой занавеской, слушал, как люди воспевают Его имена, и вкушал предложенную ими пищу. Бог примостил поднос на алтарной полочке, потеснив пару Своих мурти. Он брал с него одну за другой маленькие розеточки для яиц, подковыривал языком лежавшую в каждой горку еды, тщательно пережевывал, глотал, а потом вылизывал розеточку. Преданные по-настоящему любили своего Бога и приготовили для него вкусную еду. Бог хотел съесть её всю. Хотел – и съел. И рассеялся, оставив своему преданному Тимохе ощущение сытости и благодати. Тимоха вышел с подносом из алтарной, юркнул в коридор и наткнулся на Рамачандру.
Рамачандра удивленно посмотрел на поднос с вылизанными розетками.
- Э-э… - Неуверенно протянул он. – Кришна съел?
Тимоха кивнул и получил от Рамачандры увесистый подзатыльник.
- Охламон. – Сказал тот неожиданно зло и быстро вошел в комнату, где кормили внешних.
У Тимохи на глазах выступили слёзы. "За что? – Думал он, - Это же не я! Это Кришна! Бог!" Он забежал в гардеробную, бросил там поднос, быстро обулся, накинул прямо на дхоти куртку и выбежал на улицу. Там дул сильный промозглый сырой ветер. Тимоха пошел, шлепая по лужам, вдоль невысоких одноэтажных домиков. Ощущение блаженной сытости в животе сменилось сперва тяжестью, потом резью, потом они объединились и стали крутить и рвать его изнутри так, что в глазах темнело и шаг становился неровный. Хотелось пить, но в карманах не было ни копейки. Возвратиться сегодня в храм он не мог. "Домой!" – эта мысль зажглась где-то в левой части головы и начала сверлить глазное яблоко, ища выхода на свободу. Тимоха побежал. Резь в животе несколько раз так дергала его изнутри, что сбивала с ног. Он падал на мокрый асфальт, поднимался и снова бежал. К рези и тяжести добавился жар. Он стал волнами подниматься от живота к горлу и выше - мозгу, ко лбу. Через десять минут измученный Тимоха влетел в квартиру матери, ввалился, чуть не снеся крашенную серо-белой краской картонную дверь, в ванную, упал на колени, открутил кран с холодной водой и начал пить. Желудок, бывший несколько минут желудком Бога, не хотел остывать. Холодная вода втекала в него, касалась его раскаленных стен, охлаждала их на долю секунды и будто исчезала куда-то. "Он ещё здесь! – мелькнула мысль. – Он пьёт мою воду!" Тимоха с трудом оторвался губами от крана и хрипло проорал в потолок:
- Отда-ай во-о-оду!
Через мгновение его вывернуло. Сначала его рвало почти чистой водой. Потом пошло что-то желтое с изжелта-чёрными слизистыми сгустками. Ни следа той пищи, что Бог ел в алтарной, в рвоте не было. Когда рвота прекратилась, обессилевший Тимофей упал на пол в ванной и отключился.
Пришел в себя он на своей постели, укрытый до середины груди легким одеялом. Рядом сидела мать и, что-то причитая, мелко-мелко крестила его всего с головы до ног.
- Очухался, слава те господи, - заговорила мать, увидев, что Тимоха открыл глаза. – Доктор сказал – острого-пряного разного тебе нельзя. Сказал, надо анализы сдать. Может язва быть. А у этих же твоих, у них острое всё, они ж азиаты…
- Идоложертвенное. – Сказал Тимоха.
- Что? – Не поняла мать.
- Идоложертвенное, - повторил он. – Это не потому, что острое. Это потому что идоложертвенное.
- А что ж ты жрёшь дрянь-то всякую, если знаешь, что оно гадость какая-то! Вот, лучше я тебе сейчас котлетку в мисочке разомну. Я на пару приготовила: доктор сказал, что жареные нельзя.
- Мам…
- Что тебе?
Тимофей с трудом повернулся на правый бок и посмотрел на мать – она продолжала, сама того не замечая, меленько осенять его крестным знамением.
- Ма, а православные котлеты с луком едят?
- Да я ж откуда знаю, господи! Зачем оно тебе надо-то?
- Да так… Ладно, давай, свою котлету, что ли… Есть хочется, совсем обессилел.
Мать немедленно встала и ушла в кухню. "Маха прасадам Говинде…" – привычно зазвучало в голове у Тимохи.
- Нахуй. – Резко оборвал он сам себя вслух. – Нахуй.