Г О Р О Ж А Н К А.
Часть П Е Р В А Я.
Г л а в а 13.
Сразу, после отъезда Рели из дома, Вера засыпала родных письмами и телеграммами. Приближались студенческие каникулы, и любимая дочь мечтала провести их в Кисловодске, куда её звал однокурсник. Но, как поехать к чужим, незнакомым людям без подарков? В письмах Вера обстоятельно рассказывала всем, что она планирует купить Сережиной маме в подарок, что папе, платочек для бабушки, трубку незнакомому деду - и на всё про всё, включая дорогу и питание, студентке потребуется всего-навсего... полтысячи рублей.
- «Ничего не скажешь, внимательная девушка, - думала с удовольствием родительница, - всё продумала заранее, чем удивить буквально всех людей, к которым она едет, может быть в качестве будущей невестки? Да планирует моя доченька, как всегда хорошо, однако в расчёте на чьи деньги?» - вдруг, не на шутку, испугалась Юлия Петровна. Только недавно послала такую же сумму - все полученные алименты от Олега в Одессу, надеясь, что этого Вере как раз хватит, чтоб доехать до Кисловодска, повеселиться там немного и приехать домой: маме тоже хотелось увидеть дочь дома, особенно после поездки с парнем на курорт. А пошли ей ещё денег, пожалуй, не дождёшься, доченьки домой: Вера может задержаться в понравившемся ей городе. И поэтому мать не отправила денег - хотя чувствовала, что именно для этого было написано столь подробное письмо. Ответила она на послание любимой в том же духе. Расписала, как выставила дерзкую Калерию, без копейки денег на дорогу. Да и дать ей было не из чего, ведь всё посылает Вере. И как много стали требовать обнов подросшие Атаманши, которых, к сожалению, как их дикую сестрицу, в обносках не поводишь.
Но Вера точно знала, что кроме алиментов, матери полагается получать зарплату, и знала точные числа выдачи её. Ещё она имела сведения, что кроме зарплаты, Юлия Петровна иногда берёт с колхозников мзду за обмен бычков на тёлочек, но ещё больше получает, когда этим ценным товаром обмениваются хозяйства между собой. Тут уж мать - дока, своего не упустит. И если Юлия Петровна не хочет, чтоб студентка разоблачила её, пусть раскошелится ещё на полтысячи на отдых любимой дочери, гласило следующее письмо. В конце Вера приписала, что насчёт разоблачения пошутила, но надеется, что мать и так не обидит её.
Пришлось посылать ей эти злополучные деньги, и хотя в шутливом тоне, но мать пригрозила своей любимице, что, действуя, таким образом, Вера может лишиться её расположения. И с кого тогда она будет клянчить бешеные суммы на свои безумные траты? Да и мать может слететь с поста, если кто-либо, случайно, прочтёт её глупые послания – дочурочка подумала своей головой, когда писала это в Чернянку? Сама когда-то хвасталась Юлии Петровне, что читала и не отдавала писем, присланных не ей, а Калерии. А что, если Дикая девчонка узнает про то от матери? Ведь бешеная кровь Рельки может взыграть не на шутку и, пожалуй, что и Вере придётся несладко за все её проделки с сестрой. Усмирив, таким образом, свою транжирку, мать всё же продолжала сердиться на старшую дочь. Пусть вот только приедет домой, она всё выскажет любимой. Моду взяла пугать родительницу всякими разоблачениями, когда сама студентка не может похвастаться кристальной чистотой. Уж кто у них чист в семье, так это Релька - без слёз, без криков, взяла купленный ею чемоданчик и молча уехала. Откуда только деньги достала на его покупку? Наверное, опять заработала у какой-нибудь старушки. И так же тайно заработала на поездку в Симферополь.
Трудной эта дочь казалась Юлии Петровне, потому что иногда жёстко ругалась с ней, всё пыталась сделать родительницу справедливой, но нечастые попытки Рели наталкивались на равнодушие или гнев матери, что, в конечном счёте, ещё больше обостряло их и без того нелёгкие отношения. Но, когда Калерия уехала, дом без неё вроде потемнел, крыльцо как-то расшаталось, крыша накренилась. Разумеется, Юлия Петровна попросила председателя прислать к ним плотника, который подправил раскапризничавшееся строение, но лучше от этого не стало. Даже деревца и кустики, посаженные Дикой девчонкой в Чернянке, грустили о ней. Чего уж говорить об Атаманшах: две младшие привыкли к Релиной заботе о них, и никакие старания матери, которая даже готовила изредка обеды, не заменяли им уехавшей Дикой. Признаться вначале мать немного ревновала малышек - по Вере они так не скучали. Но потом, после дерзкого письма старшей, она пришла к выводу, что старшая не была сестрёнкам такой заботливой нянькой, какой была до отъезда своего Реля.
Но долго думать о Дикарке Юлия Петровна не могла. И хотя мать гневалась на Веру, всё же ей интересней была жизнь студентки, чем сочувствовать незадачливой Реле, не нашедшей ничего лучшего, как поехать работать на стройку - в грязь, в мужскую матерщину - что Юлия Петровна знала ещё по Находке, где работала в общежитиях почти уголовников, а не рабочих. Достанется и Рельке в Симферополе, зря девчонка не поехала к своему лейтенанту, возможно, он её бы даже устроил учиться, а не работать на строительстве. Юлия Петровна не хотела вспоминать, что сама и развела их, открыв состоявшемуся уже человеку глаза на дерзкую, конфликтную девчонку, с которой он не имел бы покоя и счастья. Юлия Петровна удивилась: хочет думать о своей любимице, а мысли её постоянно поворачиваются на Рельку. А чего ей о Вере заботиться? Скоро её доченька, возможно, выйдет замуж, в курортном городе будет жить - это было бы прекрасно - мама ездила бы к любимице своей поправлять здоровье. Правда Вера, за такую поправку, требовала бы с Юлии Петровны денег, но на такое дело не жалко. Кстати, путёвку можно в Херсоне, в Обкоме партии, приобрести, причём бесплатно - что ей уже предлагали - а деньги будет передавать любимой дочери, как мать и ранее это делала. Вот и на этот раз послала деньги, которые стала откладывать Релии на одежду, потому что Атаманши, получив очередное письмо от своей няньки, недвусмысленно дали матери понять, что пальто, как ей ни тяжко, покупать придётся. Юлия Петровна почти согласилась. Но Вера прокричала о бедственном положении, и мать отослала деньги ей. Однако сразу после сразу после того, как перевела почтовым переводом Дикаркины денежки Вере, приснился ей страшный сон: если она не купит Реле пальто, то будет жариться на том свете в Аду. Ей даже показали картинки Ада - она проснулась в холоднейшем поту и, трясясь от ужаса. Увиденный сон был до того реальным, что не молодая женщина уверовала, что есть жизнь после кончины человека. Что ж! Чтобы не жариться в Аду, она следующие деньги, пришедшие от Олега, отошлёт уже по назначению. А Вере постарается отказывать почаще, тем более, что, уехав в Кисловодск, доченька перестала слать маме письма - видимо её надолго удовлетворила сумма, полученная ею от матери - да и сколько можно? Вера тянет деньги с матери, как насос воду из реки, с той только разницей, что от насосной воды бывает польза людям, а тысячи, которые вытягивает из семьи студентка, исчезают, как в глубокой пропасти, откуда их уже не вернёшь.
Погостила старшая в Кисловодске недолго, но, судя по фотографиям, привезённым оттуда, произвела в курортном городке необычное впечатление: вот красавица-дочь раскуривает трубку деду однокурсника, вот повязывает платочек довольно симпатичной бабушке - и всё это её подарки. А вот стоит, обнявшись с Серёжиной мамой - тоже красивая женщина, к сожалению, моложе Юлии Петровны. Видимо не все своих детей рожают как она, уже в возрасте, после тридцати. Но, всё равно, если Юлия Петровна встретится с Вериной будущей свекровью, то неизвестно кто из них красивей, потому что женщина на фото, при пристрастном рассмотрении, показалась Юлии Петровне блёклой, в отличие от её мужа, который широко улыбался на снимке, чокаясь с Верочкой рюмками. Мужчины, пусть даже чужие, молодящейся матери четверых, почти уже взрослых дочерей, очень нравились.
Привезла Вера и индивидуальные снимки: красавица, стоящая у фонтана, улыбаясь, подставляет ручку под струю воды - сколько грации у молоденькой девушки - вот уж кому Юлия Петровна не завидовала, а любовалась: - «Молодец моя дочка, умеет жить». А вот Вера, обнимающая скульптуру медведя. Вера, всё Вера, сколько влюблённого самолюбования - умеет держаться девушка, недаром когда-то мечтала стать артисткой. К примеру, Релька на выпускной фотографии показалась матери испуганной - смотрит на мир своими тёмными глазами, не зная, как её примут в этом свете. Этот ненормальный взгляд возмутил Юлию Петровну - и она не дала этой испуганной денег на выкуп большой фотографии:
- У меня нет грошей на такую карточку - ты их все потратила при поездке в Качкаровку, - наказала она Дикую за дерзкий поступок, ещё раз напомнив, кто в доме хозяйка. Радовалась, когда Релька страдала в своём закутке. Это ей отместка ещё и за то, что своим гадким появлением в один прекрасный вечер, когда Юлия Петровна думала, что уж заарканила хорошего человека себе в мужья, но Калерия высунулась из своей комнатёнки, и мигом развернула Ивана от матери навечно – иначе она не может, как только вредить. Вот за вредительство и получала.
Тогда Юлия Петровна торжествовала - отомстила-таки дерзкой девчонке за многое - даже за Веру, когда плохо одетая Чернавка отбивала у старшей сестры самых лучших кавалеров. Правда, надо отметить, те красавцы никогда не ухаживали за Верой, просто доченька желала их, а Релька перебивала все её стремления быть любимой именно этими парнями. Так вот пусть прочувствует, что, значит, желать и не получать.
Но сейчас, по прошествии некоторого времени, Юлия Петровна пожалела, что не дала тогда денег Дикой выкупить выпускную фотографию. Никогда Калерия не простит это матери - разве можно на такую память четвертной пожалеть, в то время, когда Вере сыплет щедрой рукой.
- «А ты будь такой, как Вера!» - мысленно обратилась мать к средней дочери и тут же, в испуге, замахала на себя руками. Что было бы, если бы у неё, вместо работящей Рели, были две бездельницы? Это надо миллионершей матери быть, да домработниц нанимать.
На фотографиях старшая дочь была весьма весёлой, а вернулась из Кисловодска злой. В первый же день уколола родительницу:
- Не могли уж больше денег выслать - красней из-за вас в гостях.
- Надо Реле помочь, она ведь уехала из дома без пальто.
- Что ж, ваша гордячка сама не может заработать? - вспыхнула от возмущения Вера. - Говорят, что на стройке, хорошо платят.
- А ты бы поехала, да поработала, - оборвала старшую мать, удивляясь, на себя. Никогда Вере не перечила и вот не выдержала. - Не всё верно, что люди говорят. Я помню, ещё по Находке, как мало платили строителям. Да-да, Верочка, не смотри на меня так. Если тебе парни, из моих общежитий давали деньги, то это не значит, что они давали от избытка их. Недаром тогда Релька кричала на тебя, чтобы ты не выманивала эти несчастные грошики, потому что ребятам потом питаться не на что было.
- Господи, да она ведьма! Предчувствовала Релечка, что самой ей придётся за копейки трудиться, вот и заступалась за тех дуралеев, - посмеялась над сестрой Вера, - но, по-моему, вы её, всё же, балуете.
- Забаловала я Дикарку нашу! - уже мягче отозвалась Юлия Петровна. - Ты у меня, моя дорогая, уехала из дома, как королева, а Релька бросила в свой маленький чемоданчик одно платьишко, да пиджачок, что прошлой осенью на заработанные летом деньги купила, да учебников взяла, чтобы те вещи не болтались в её игрушечном чемоданчике.
- Так ведь заработает же она денег, - не унималась старшая.
- Мастак ты чужие денежки считать. Ты на себя обрати внимание - уехала два года назад из дома с полным комплектом одежды, стипендию получаешь, а каждое твоё письмо начинается и кончается просьбой о деньгах. То тебе фотоаппарат нужен, то приспособления, чтоб карточки печатать, то бантики, то шмантики, как у дочери банкира. И вот же, не поехала на картошку в сентябре, как другие студенты это сделали, а отдохнула летом в Кисловодске и вот продолжаешь отдыхать у матери, в то время, как другие деньги зарабатывают, чтобы хоть немного дать отдохнуть своим родителям.
- Ну, нашли, чем упрекнуть больную дочь! Да мне врачи сами предложили освободить от этих грязных работ, по состоянию здоровья, - Вера не призналась, чем ей пришлось пожертвовать, чтоб добиться справки об освобождении: гинекологу потом пришлось кланяться, выскребать последствия врачебной «жалости». Если бы мать знала, не говорила бы так, но ведь не расскажешь про это. И Вера обозлилась на свою неумную родительницу: - Да и много ли вы высылали?! Через раз отказываете. А фотоаппарат и вам пригодится. Вот отдохну и начну фотографировать свою милую семейку. Вон как Атаманши к нему принюхиваются.
- Наконец-то заметила сестрёнок. Тоже должна понять, что растут они: этих разбойниц, как Калерию, в обносках не поводишь. Весной взяли и переделали на себя мою лучшую юбку.
- Лупить надо, ремешком, который у вас на стенке висит.
- Не очень их полупишь. Такой визг поднимут, что на селе сплетни пойдут, а я и так мерзейших слухов, после отъезда Рели, наслушалась - хватит с меня: в чём только меня селянки не упрекали.
- Ну ладно, - сделав вид, что не поняла последних слов Вера. - Мы моих милых сестрёнок не битьём, так катаньем возьмём - привезла вот я свои старенькие платьица - пусть малявки с ножницами поупражняются, чтобы не думали, что их старшая сестра жаднюга.
- А ты разве без платьев ходить будешь?
- Зачем? В этом году обновила я свой гардероб.
- Вот видишь. Не на стипендию же.
- Ошибаетесь, мама, ваша Верочка умеет одеваться, отказывая себе во многих вкусных продуктах - на картошке живу, поэтому и не поехала её убирать, так она мне надоела.
- Сомневаюсь я, что ты в еде себе отказываешь, - покачала головой Юлия Петровна, глядя на цветущее лицо дочери. - Ты привыкла дома хорошо питаться - так неужели ты, в Одессе, села на картошку?
- Как хотите, мама. Можете не верить дочери.
- Короче, дорогая моя выдумщица, умерь свой пыл. Дай мне Реле с пальто помочь, а то гореть мне, после смерти, в Аду, - пошутила мать, в полной уверенности, что так и будет, если она отступит.
- Слабая вы, мамочка, - Вера обняла мать за плечи. - По мне, я бы про неё и думать забыла, чаще напоминая себе, как Дикая наша себя вела. Не вы ли мне писали, что она и у вас жениха отбила в апреле. Смотрите, как сочетается Реля - отбила жениха в апреле, - засмеялась Вера, очевидно полагая, что придумала остроумно. - Ну ладно это ваше дело посылать или не посылать Чернавке деньги на пальто.
Юлия Петровна, чтоб отвлечь красавицу от неприятной темы, попыталась завести разговор о Кисловодске, да о том, как её там приняли? Но Вера скривилась, как от зубной боли, и только сказала:
- Ошиблась я, мамочка, в Серёжке. Думала, что он - мужчина, а он хлюпик какой-то, маменькин сынок.
Расшифровывать Вера свои слова не стала, но Юлия Петровна поняла, что не надо бередить рану - так глубока она у любимой дочери.
А раны у студентки никакой и не было. Были неприятности, но если близко к сердцу всё принимать, можно стать самоедкой, как Релька. И в жизни будет доставаться, как гордой Дикарке. На жизнь надо смотреть проще. К сожалению, Серёжка оказался не такой. Зануда, как и её Дикая сестрёнка - то ему не так, и это не этак - тошно вспоминать.
Вначале, правда, всё шло хорошо. Случайно узнав, что её однокурсник из очень обеспеченной и героической семьи - дед и бабка Сержа дружно делали революцию, и теперь персональные пенсионеры - Вера стала усиленно улыбаться однокурснику, ухаживания которого раньше презрительно отвергала: парнишка нескладный, некрасивый и, самое главное, абсолютно не понимал, как нужно ухаживать за девушкой её характера. Обалдевший от счастья, Сергей, на этот раз выполнял все желания однокурсницы. Он носился по городу в поисках для неё то шляпки, то туфелек и за всё исправно платил. Так Вера убедилась, что родные прекрасно опекают своего сына и внука, ни в чём ему не отказывают. Одно плохо: влюблённый по уши Серёжка, за свои благодеяния, «брал плату» с неё только поцелуями и ставал робок, если они оставались в комнате одни. И на какие ухищрения она ни шла, как ни соблазняла его, запретной черты не переступал. Какой-то несовременный. В его-то годы не желать женщину! А что Вера не девочка, он, наверное, слышал от болтливых друзей? Наконец прошлогодняя поездка на сбор картошки, где у неё был роман с женатым преподавателем - у Сергея, что? Глаза и уши заложило? Ведь весь институт гудел, что благодаря тому роману, Вера отделалась от полевых работ пораньше - неужели влюблённые ничего не слышат и не видят? Сделав для себя такие выводы, она хотела дать отставку робкому парню: - «Кретин какой! Наверное, сифилиса боится, маменькин сыночек!» Как вдруг Сергей пригласил её на каникулы, в свой курортный город. Он так расписывал красоты Кисловодска и его окрестностей, что Вера решилась: уж если там, на лоне природы, она не сумеет его поймать, то грош ей цена. Подарки родным покупал Серёжка, билеты тоже, так что Вера со спокойной душой положила материнские деньги и стипендию за два месяца, которую им выдали вперёд, в сберегательную кассу, где у неё, ещё с прошлого года, был открыт счётец. Счёт этот Вера называла в письмах матери, как «два сундука, с приданным».
В Кисловодске её поразил не сам город, а семья персональных пенсионеров, живших более чем скромно: они сами возделывали сад и огород на приусадебном участке частного, небольшого домика. Одевались родные Сергея скромно и не только старики, но и его отец с матерью, которые оказались хоть и моложе Юлии Петровны возрастом, но куда им до модной её матери. Ещё одна неприятность, которую Вера не сразу и осознала - получалось, что большие деньги, которые посылали в Одессу Серёжке, пошли на прихоти Веры. Поэтому она побоялась блеснуть в курортном городе, как намеревалась прежде, своими новыми нарядами - хорошо, что захватила с собой старенькие платья, которые ещё в Одессе наметила отдать двум Атаманшам, когда завернёт домой.
Серёжка, приехав в собственный дом, стал ещё скромнее: он боялся распахнутых окон, скрипа фанерных дверей. А если «гостья» проявляла инициативу, дрожал как осиновый лист:
- Что ты, Верочка, мои старики нас не поймут.
Вот как?! Вера и сама видела, что не туда попала. Но женщина в ней оскорбилась. Чистоплюй какой-то! Зачем же вёз?
И тут, как на грех, приехал на недельку сосед Сергея с соседней дачи. Вот кто жил! В домище его большом, как в музее. Бассейн себе собирается сделать. Вера заглянула туда, по настойчивому приглашению соседа, когда ни Серёжки, ни его родни не было дома: родители на работе, а её чёрствый однокурсник повёз деда с бабкой на какую-то пасеку, за город. Звали и её, но она, сославшись на недомогание, отказалась. Сосед взялся подлечить её, и было чем: в его доме, в дивном баре и коньяки, и ликёры... А мужчина настойчив, и выпившая сверх меры женщина совершенно забылась, чего Вера за собой раньше не замечала - но надо же хоть раз в жизни забыть про всё на свете...
К сожалению, их предали другие соседи Сергея, которые и указали, приехавшим с работы родителям её «мямлика», где сейчас их гостюшка. Разумеется, все впёрлись в дом нахального соседа, где Вера услышала страшные для себя слова. Оказывается, сладенький матрос болел самым страшным заболеванием на свете - сифилисом. Залечил ли он его, прежде, чем затащить Веру в свой поганый домище - сказать не мог.
Но самое неприятное ждало её в скромном домике, когда она, вместе с разгневанными родителями Серёжки, вернулась в него. Тут же ей указали на дверь, не дожидаясь приезда их глупого чада. И посоветовали провериться на спирохету, когда она вернётся в институт, а если она этого не сделает, то ждут её большие неприятности. И, разумеется, ей приказали забыть об их «скромном мальчике».
Вера не возражала, быстренько собралась на вокзал, куда её и отвёз на шикарной машине блудливый сосед. В другое время Вера возгордилась бы, что едет с таким шиком, но тогда ей было не до этого. Всю дорогу она допытывала негодяя, вылечил ли он своё страшное заболевание? И этот охламон показал ей справками, что бояться нечего. А на вокзале негодный мужлан дал ей на дорогу денег - сунул в руку как украл. При его-то капиталах высчитал всё до копеечки: билет, питание - не посчитал только, сколько стоил её позор, решил, что такое можно дарить девушке бесплатно. Вера, в гневе, хотела швырнуть плуту его смятые трёшки и пятёрки прямо в морду, сказать, что она дороже стоит, но что бы этим доказала? Взяла, с презрением, замусоленные деньжонки, выпрямила их тайком. И укатила в сторону родного дома.
Всю дорогу мучили мерзкие мысли: только бы Серёжка не привёз её позор в институт - с горя ведь может и присочинить. Хотя в том гадком случае и придумывать нечего - всё было как в жутком сне, увидев который не хочется смотреть людям в глаза, особенно мужчинам, потому что в каждом будешь видеть сифилитика. Однако, уже в поезде Вера «строила», как сказала бы Релька, этим гадам глазки. И если бы была не такой брезгливой, то соблазнила бы не одного - если сама она заразилась, пусть бы вместе с ней расплачивались ещё не один десяток людей. Ведь она уже много знала про сифилис и понимала, что эта зараза, как клубок и стоило только сделать один моток, непременно наматывался целый рулон. Но Вера не могла пересилить брезгливость - хотя и слышала от подруг-студенток, как лихо они «находят» партнёров себе в поездах и такое с ними проделывают. А что? Сегодня познакомились, выпили, забылись, а завтра разойдутся в разные стороны, и поминай, как звали. Подруги, в таких случаях, даже брали себе чужие имена и придумывали, что они работницы на каких-либо предприятиях - теперь Вера понимала почему - если наградят попутчика заразой, то потом ищи ветра в поле - кто догадается, что весёлые девушки были студентками престижного ВУЗа? Однако, вспомнив проделки однокашниц, Вера вздохнула - ей-то не удалось спрятаться, и Сергей может её разоблачить в институте. Тогда, даже если Вера ничего не подцепила, попробуй, докажи, что ты не верблюд. Но, подумав, она решила, что нерешительный, робкий однокурсник не посмеет опорочить её, а если посмеет, то она скажет сосунку этому, что это он её подтолкнул к мерзавцу-соседу. И если хочет остаться чистеньким, то пусть не раскрывает рта несчастный интеллигент, не умеющий удовлетворить женщину, и что вёл он себя, как болван. Это и в его интересах помалкивать.
Вот такое невесёлое настроение привезла Вера в материнский дом. И злость. Злость на Серёжку-чистоплюя, который своим глупым поведением толкнул Веру в объятия болевшего дурной болезнью соседа. А заодно злость переключилась на среднюю сестру. Калерия вроде Серёжки, такая же кретинка. Но дура или не дура, а Релька в такую глупую историю не вляпалась бы. Чем бы этой умнице досадить? Самое, разумеется, лучшее, это выманить у матери деньги, которые она откладывает на пальто заядлой строительнице. Пусть помёрзнет в Симферополе Дикарка, ей полезно мозги охладить. Но как это сделать? Как охмурить мать, чтоб она отдала Релькины денежки своей любимой студентке? Дождаться когда от Рельки придёт дерзкое письмо - а других она писать не умеет - и тогда мать, без лишних разговоров отдаст грошики Вере. Разве так не бывало? Она-то хорошо знает дерзкую их Чернавку, которая не умеет держать язык за зубами, чем сильно вредит себе. Но, пожалуй, что Рельке можно и ещё кое-чем навредить - переманить на свою сторону её любимых Атаманш: вот будет острый нож Дикарке в спину. И Вера стала обдумывать эти планы мести средней сестре, которые её тешили.
Успокоиться бы Юлии Петровне с приездом Веры домой, но мать всё чаще стала думать о своей неуёмной, средней дочери: как поживает их бунтарка в чужом, незнакомом городе? Пишет Атаманшам, что Симферополь ей нравится, и она рада возводить новые дома, сажать деревья в этом полуразрушенном войной городе. Юлия Петровна недоумевала - неужели и там её Дикарка озеленяет землю? Хитрая её дочь, таким образом, находит путь к сердцам людей - кому же не понравится девушка, которая свои трудом украшает землю, на которой они живут? Все хотят хорошо жить за счёт кого-то. Вот Верочка совершенно иным берёт в плен души людей. Правда старшая - хитрая и тоже делает вид, что она любит землицу, потому что прошлой весной, когда Юлия Петровна ездила к ней, то застала свою любимую «озеленяющей» институтский двор, но как Вера это делала - любо-дорого посмотреть, даже сравнить с Релькой нельзя. Средняя сажала деревья всегда неистово, невзирая на то, что пачкалась землёй, сажала до посинения, пока не зароет в землю и не польёт последний прутик. Про еду, Калерия забывала, когда сажала деревья. Вера совсем не так относилась к этому благородному труду - всегда с прохладцей - пусть другие надрываются и пачкают руки и лица, а её красавица дочь вышла на посадку, наряженная, как на прогулку. И, соответственно, не желала испортить свои руки, своё лицо и прекрасную одежду. Зачем? Если к красавице тут же притянулись парни, и ей оставалось только ими распоряжаться - то принеси, это убери. Под её мудрым руководством живо всё посадили. Другой вопрос приживутся ли небрежно посаженные деревца, и будут ли расти? Но это Веру не интересовало - она под предлогом, что к ней приехала её родительница, тут же увильнула от благородного дела - гораздо важней было студентке узнать, что мама ей привезла. А уж мама, разумеется, не с пустыми руками приехала
Да, Калерия совсем не походит на умницу старшую сестру. Дикарка, если что делает, то со всей душой и трупом ляжет, чтоб её работа не пропала даром. Почти всё из-под её рук растёт и цветёт, даёт прекрасные урожаи, но плодами этих своих трудов Дикая кормит чужих людей, если вспомнить, где бы их Карелька ни сажала сады, ей, самой, почти никогда не доставалось съесть от своих трудов яблочко или грушу. Но, тем не менее, продолжает сажать, будто кто-то её под руку толкает, и не знает трудяга, этакая, что такие люди сами себе укорачивают жизнь, потому что все эти тяжёлые работы, не прибавляют никому здоровья, а особенно женщинам. Плохо, наверное, живётся её Релии с тяжёлым характером и её дерзким языком? Недаром матери стали сниться жуткие сны.
Г л а в а 14.
Калерия в тот вечер, когда Георгий был относительно трезв, пыталась поговорить с ним по-человечески, но, видимо, все её резоны не имели успеха. На следующий же вечер, страшный человек появился на танцах довольно пьяным и, не найдя там Релю, устроил дебош.
- Проклятый алкоголик! - Так назвала его в сердцах Женя, выглянувшая в окно - она поджидала своего поклонника, который должен был подойти: - Никому не даёт проходу, ко всем придирается, всем грубит. Наверное, требует, чтоб кто-то поднялся к нам, в комнату, и вывел ему тебя, но наши ребята посылают его подальше - так он всем надоел. За это ты должна парней благодарить, потому что найдись один предатель, и тебе не миновать выходить к этому охламону.
- Господи! Почему милиция не заглядывает в наш, опасный угол?
- И, милая, да этого негодяя, милиция, как огня, боится. Ну, вот и мой кавалер пожаловал - хоть бы он не попал этому Квазимодо под горячую руку, ведь искалечит и скажет, что так и было. Ну ладно, голубушка моя, сиди дома, раз уж этот подлюка тебя разыскивает, не вздумай пойти его усмирить, потому что живой домой, можешь не вернуться. Не захочешь же ты ему подставиться, и повторить судьбу Марины, которую он убил, по твоим подозрениям.
- Да, - Калерия заплакала, но так, чтобы красящаяся около зеркала Евгения этого не заметила. - Уж на немой девушке он отыгрался от души: бил, наверное, смертным боем. Сама видишь, какой он зверь, а попалась бессловесная жертва, потому она, как мне кажется, и умерла.
- И вдруг этот зверюга вздумал вновь жениться? Тебе, девочка, не позавидуешь. Сиди теперь дома, не вздумай выходить, пока сволота эта не забудет про твоё существование.
- А как же ты попадёшься ему на глаза? Ведь он сейчас, если тебя увидит, бросится как оглашенный.
- Мы вчера ещё с моим «кабальеро» решили этот вопрос. Он станет ждать меня на тёмном углу, за общежитием, а я выйду к нему через чёрный ход, как партизанка Зоя.
- Ну, иди партизанка,- улыбнулась Реля, радуясь, что подруга не заметила её слёз.
Оставшись одна, она долго ещё наблюдала за Георгием, переживала за людей, к которым он приставал: даже зеленоглазая красотка не усмирила его, когда подошла к нему сама, а только распалила гнев его, который то разгорался, то затухал. Однако, накричавшись и наругавшись, Георгий ушёл куда-то со своей «верной» подругой: по всей видимости - в ресторан, который был на соседней с общежитием улице. Тогда и Реля решила выйти с чёрного выхода: - «Вот Женя мне лазейку подсказала», - и пойти к домику «глухонемых», чтобы посмотреть, не туда ли направил свои косолапые ноги южный медведь? А при случае и защитить от негодяя Маришку и её бабушку, потому что старая и малая женщины не смогут отбиться от грубого животного.
Евгения Юрьевна встретила Калерию на пороге с улыбкой:
- А вот и наша красавица! Мы уж заждались тебя.
- Вспоминали меня? - удивилась девушка, отходя немного от своих переживаний, убедившись, что Гориллы дома нет: его грубый голос не громыхал по маленькому, скромному домику.
- А как же! Ты мне даже во сне снишься - вот как по сердцу пришлась. Достала, можно сказать, до самого сокровенного.
- А Маришка помнит свою тётю, которая её на руках носила?
- Вот это меня и удивляет. Обычно она ни к кому на руки не шла, а уж, чтоб помнить кого-то... А тут выйдет во двор, и в сторону общежития пальчиком тычет: - «Там… тётя!» И смотрит на меня внимательно, мол, что же она не идёт?
- Где же она теперь? - у Рели потеплело на сердце.
- Да, дома, с дедом. Проходи-ка, познакомишься с моим мужем, который только сегодня от старшего сына приехал. Теперь Мариша от него не отходит - уж больно много дед подарков ей привёз от дядюшки и других внуков. Ну, что не хочешь знакомиться с моим дедом?
- Почему же? С удовольствием. - Калерия пересилила себя и переступила порог дорогого ей домика.
Маришка кинулась к ней на руки. Невысокий седой мужчина вежливо кивнул с дивана, где он играл со своей внучкой. - Здравствуйте. Слышал про вас. Чем вы нашу недотрогу покорили?
- Не знаю, - Реля, улыбаясь, гладила непокорные рыжие кудряшки.
- Дед, а дед, иди-ка, помоги мне на кухне, - позвала его жена.
Калерия осталась с малышкой одна. Теперь уже, с Маришкой на руках, она обошла всю комнату. В этом домике притаилось большое горе: оно смотрело на девушку со стен выцветшими фотографиями, обливалось слезами Евгении Юрьевны и даже Маришка - единственная радость, была отголоском этого горя. Может быть ей, Реле, надо смириться с ухаживаниями Георгия, хотя бы ради этой девочки, так доверчиво прильнувшей к ней - девушка даже чуяла, как стучало маленькое сердце. Ради Маришки, она могла отдать себя на заклание - выйти замуж за её скотину-отца - но долго ли Реля, вкусившая свободы, проживёт под игом? Она или погибнет в неравной борьбе, как погибла мать этого пушистого котёночка, или сломается, чтоб жить в неволе. Ни того, ни другого ей не хотелось: - «Только вырвалась от матери, чтобы надеть на себя ярмо, ещё хуже?» - протестуя, думала она.
Горестные её мысли прервала хозяйка дома, появившись с подносом:
- А у нас пирог. Как чувствовала, что гостья к нам нагрянет.
Реля улыбнулась и разоблачила её: - Вы, наверное, мужа ждали?
- Ну, вот уж и похитрить не даст. А пирог отменный! Садись, сейчас чай принесу. Чай дед собственноручно заваривает для дорогой гостьи - он у нас, в этом деле, прямо кудесник: знает какие травы, для какой болезни годятся. И тебе, заметив, что ты волнуешься, успокоительные травки положит.
- Сейчас лечебные травки почти всем нужны - такая жизнь, - согласно кивнула девушка, подходя с Маришкой к столу, - у меня ручищи чистые, а как у этого маленького чуда?
- Как раз, перед твоим приходом, мыла ей ручонки, так что смело садитесь - но я потрясаюсь, как ты о чистоте заботишься. И ладно бы только о внешней чистоте, у тебя душа - как родник, который бьёт из глубины и несёт людям здоровье.
- Ну, вы меня совсем захвалили, - смутилась Реля, но тут, на её счастье, появился хозяин дома с чайником в руках.
- Ох-ох, а вот и мой дед, а я ещё чашки не достала, - поспешила Евгения Юрьевна к серванту, который Калерия впервые увидела в своей жизни в этом домике, и который весьма поразил её.
- «Сервант - это прозрачный шкаф для красивой посуды», - повторила она, как урок, то, что ей с юмором говорила в первый день Евгения Юрьевна: - «Когда я стану хозяйкой дома, или хотя бы комнаты, у меня тоже будет такой сервант, и я стану покупать в него дивную посуду, чтобы потом кормить и поить из неё гостей».
Мариша так и не захотела садиться на свой детский стульчик, кушала прямо из рук Рели - что, по уверению её деда и бабушки, не делала, когда они пировали втроём - девчушка росла самостоятельной. И девушке в охотку было, играючи, кормить эту независимую особу.
- О, как мы наелись. А какой у Мариши животик? Как барабан? Значит пора бай-бай? Ну, пошли мыться, и в кроватку.
Калерия встала с малышкой, намереваясь совершить ритуал, который она не раз проделывала с Атаманшами, когда они были такими, как этот рыженький комочек и замерла - в открытой настежь двери, покачиваясь, стоял Георгий. Взгляд его был нехороший, и девушка не на шутку испугалась. Вспомнились слова: - «Такому что тушу разрубить, что человека зарезать». И эти слова очень подходили сейчас к Георгию.
- О, какая птичка к нам пожаловала! А я-то, дурень, ищу её около общежития, хотел даже в него ворваться, да какая-то бабка, божий одуванчик, не пускает меня в него. И не ожидал, что пташка ждёт меня в моём же доме, - извивался этот толстяк, как голодный удав.
Евгения Юрьевна удивлённо поднялась ему навстречу:
- Жора? Господи, сколько же ты к нам не заходил! Только деньги заносишь раз в месяц, и больше не показываешься. А тут, не дожидаясь срока, пришёл. Или какую премию получил, да решил нас обрадовать? Ну, заходи, на твою радость, я сегодня пирог испекла.
- Спасибо, тёща, поем, хоть пироги и не моя пища, - Горилла постучал по выпуклому животу, - но не откажусь. А каким образом черноглазая девчонка оказалась в нашем доме? - Он приближался к Реле как охотник, радующийся, что застал дичь врасплох.
Но этот душевный Квазимодо не знал, что Реля уже готовилась к схватке - только ждала подходящего момента.
- Георгий, - строго сказал хозяин, - Калерия - наша гостья.
- А я разве против? Наоборот. Я очень рад. Так её зовут Калерией, эту жар-птицу, которую я никак не могу поймать? Но поймаю, обязательно возьму её в свои крепкие руки. Превосходная мать будет для Маришки, а? Вы не находите, что мне надо держать её покрепче?
- Прекрати паясничать! - гневно перебила его Реля.
- Ну вот, в собственном доме нельзя слова сказать. Хотя дом-то наш, отец, под слом идёт. На днях мне сообщили, чтоб выбирали: либо квартиру тоже где-то на окраине Симферополя, либо деньги за него.
- Ну и, что ты решил? Ведь дом-то твой, мы здесь живём по твоей милости, правда, растим твою дочь, которую ты, иной раз, забываешь.
- Поругать меня ты всегда успеешь. Я пришёл, чтоб сообща решили все вместе, но вы здесь живёте, вам и главное слово. Лично я взял бы деньги и купил домик в Евпатории или в Ялте - теще с её слабыми лёгкими, а тебе, отец, со старыми ранами, хорошо жить у моря. Я уж не говорю о Маришке, которая вырастет морячкой, не боящейся ничего.
- Спасибо, Жора, что ты так подумал, - с чувством сказала Евгения Юрьевна, и провела по буйной шевелюре зятя. - Оброс-то как.
- Значит, решено! Берём деньги, и покупаем дом на берегу моря. Ты не против, отец? Потому, что вам быть в том доме хозяевами.
- Одобряю. И внученьке будет хорошо у моря - это факт. А ты как? С нами поедешь, или в Симферополе останешься?
- Поедете, приживётесь там, и потом я к вам вот с этой пташечкой нагряну, - Георгий пьяно махнул головой в сторону Рели.
Девушка покраснела и, наклонившись над Маришкой, быстро пошла на кухню, где помыла девчушку и отнесла её в маленькую спаленку: укладывать свою приятельницу спать. Щебеча с ней, напевая малышке колыбельную, Калерия с горечью думала о том, как властно её отец распоряжается судьбой совершенно чужой ему девушки, будто она рабыня его. И чем больше Реля говорит этому ненасытному крокодилу «нет», тем настойчивей и наглей ведёт он себя. Разве она кукла, что он может так беспардонно ею распоряжаться? Право же, Калерия с удовольствием слушала разговор Георгия со своими приёмными родителями, и даже прониклась симпатией к нему, видя, как он заботится о людях не безразличных ему. Признаться честно, она почти готова была стать его женой, но ради Маришки, и никак не ради него. А он, одной глупой фразой, всё разрушил. Заметив, что девчушка уснула, Реля, ступая на пальцах, вышла из спаленки и проскользнула на кухню к Евгении Юрьевне.
- Я ухожу. До свидания. Закроете за мной?
- Попрощайся с мужчинами.
- Не могу, ваш Георгий начнёт цепляться ко мне, а это неприятно.
- Ты опять обиделась на него?
- Вы же слышали. С первой встречи считает меня своей, сколько бы я ни твердила ему, что никогда не смогу полюбить его.
- Вот так он и дочь мою прибрал к рукам видно, и от тебя не отступит. А может, ты ещё полюбишь его?
- Заставляю себя полюбить ради малышки вашей, но каждый раз его наглость потрясает меня, и я стараюсь быть от него подальше.
- И много этих разов было?
- Какое там много! Я пьяных не выношу, а он всегда пьян.
- Но говорят, что любовь зла, полюбишь и козла.
- Ой, ли? - не поверила старой женщине Реля.
- Глядя, как ты сопротивляешься ему, я стала думать, что моя девочка была с ним несчастлива. Бывало, он её на руки схватит, носится с ней, а у неё такая тоска в глазах - сказать-то она ничего не могла. Спасибо, что ты это поняла, и теперь вроде как мстишь Георгу за дочь мою, - Евгения Юрьевна смахнула слезу рукой.
Калерия испуганно посмотрела на неё - как их мысли сошлись.
- Ну, я пошла. Ещё раз до свидания, Евгения Юрьевна.
- Куда? - Георгий грозно вырос позади тёщи. - Я проведу.
Реля с презрением на него посмотрела: такого «провожатого» надо за сто вёрст обходить, но спорить не стала, чтобы не волновать бедную женщину, потерявшую (по вине зятя, как Реля подозревала) дочь.
- Хорошо, - согласилась девушка и, храбро переступив порог, шагнула в темноту бывшего татарского кладбища.
Когда-то, маленькой девочкой, она так же без боязни пошла за водой по такому же мрачному месту. Правда она не пошла бы к колодцу в двенадцатом часу ночи, если бы тогда её не погнала из дома мать, сунув в руки два ведра, почти как в сказке «Морозко». И как в сказке, она не упала в темноте, в вырытую днём могилу, а какая-то сила пронесла тогда маленькую девочку над ямой - правда Реля, от страха, потеряла сознание, и некоторое время пролежала возле могилы, будто зная, что те же силы не оставят её умирать. Её спасли люди, которым эта же неведомая сила прозвенела громко упавшими её вёдрами.
Но теперь Калерия уже чувствовала силу в себе и, кроме того, на этом кладбище уже давно нет могил - их или перенесли в другое место или сровняли с землёй. Да и до общежития было всего пятьсот метров, оттуда неслась музыка, там веселились. Хотелось побежать туда от её наглого провожатого, но этого делать не следует, ведь от страшного человека не убежишь. А если он схватит её, то и не закричишь, потому что около общежития, как всегда были танцы - и кто услышит девичьи вопли из-за громкой музыки? К тому же, Реле не хотелось показывать Горилле, что она его боится.
Но как она ни отталкивала его от себя мысленно, Георгий грубовато схватил девушку за плечи, едва они отошли от дома, на несколько шагов:
- Ну, пташечка-канареечка! Пришла ты сюда девчонкой нетронутой, а уйдёшь женщиной - моей женой и все дебаты окончены. Я тебя женщиной сделаю, а там выбирай, где тебе дальше жить - в этом задрипанном общежитии или на берегу моря. Не хочешь к морю, у меня, в центре Симферополя, есть роскошная квартира, специально для мой жёнушки.
- Это тот уголок, куда ты зеленоглазую красотку водил? - попробовала вырваться Калерия из его цепких ручищ, но безуспешно: Горилла держал её так крепко, что у неё заныли руки.
- Никого я не вожу туда, куда приведу свою любимую - та квартира только для тебя!
- Врёшь!.. Пусти меня! - возмутилась Реля. - Я закричу.
- А кто тебя услышит в таком шуме?
- Евгения Юрьевна.
- Ну, моя бывшая тёща тебе не заступница. Она и свою дочь защитить не могла, - насмешничал он - подлейшего лица Реля не видела.
- Ох, гад! Ты, что же, мне хочешь руки поломать?- Калерия упёрлась одной рукой в толстый подбородок, а другой впилась ногтищами в мягкое, податливое лицо.
- Что, пользуешься моей ошибкой, что руки сзади тебе не скрутил?
- Конечно! - гневно произнесла девушка, всё ещё пытаясь вырваться. - Практика-то у тебя большая... Как же это ты оплошал?..
Чувствуя, что задыхается в медвежьих объятиях, она оборонялась, как могла. Схватила, как борова, за складку толстой шеи и тянула из всех сил, которые у неё, как казалось, удесятерялись от опасности.
- Послушай! Отпусти когти!.. Там кровь уже за воротник льётся.
- Вот и хорошо. Я довольна. Ты хотел моей крови, получишь свою.
- Ах, так? - он неожиданно схватил обе её руки, прижал к бокам, и Реля оказалась с ним лицом к лицу. Георгий приблизился и попытался своими толстыми губами накрыть её губы, которые девушка втянула, чтоб этого не произошло. Он так разил перегаром, что Реля отдала бы руку на отсечение, нежели целоваться с таким. Не добившись желаемого, толстый мужчина попытался свалить Релю на землю. Но крепкие ноги девушки спасали её от такого позора. Она как могла оборонялась ими, понимая однако, что продержится так недолго. Отчаяние охватило Калерию - неужели вот так, по-хамски, у неё отберут её достоинство? Преодолевая брезгливость, впилась острыми зубами в губу Георгия.
- Ой! - он внезапно выпустил её, и Реля упала резко на землю, но тут же, сгоряча, нащупала и ухватила первый попавшийся камень.
А Горилла схватился за лицо:
- И тут кровь... Ты что? Ненормальная?
- Очень даже нормальная! - Калерия вскочила, помахивая камнем у него под носом. - Ну-ка, прикоснись ещё раз ко мне, я тебя им перекрещу не по-христиански.
- Вот дура, искровенила всего.
- Теперь понял, что не на ту напал?
Оба, тяжело дыша, стояли друг против друга.
- Ладно, беги, - махнул рукой парень. Казалось, что вместе с вытекающей кровью, силы покидают его. Хмель тоже - он быстро трезвел.
- Ну, вот ещё!.. Я пойду... А если ты попробуешь погнаться... за мной, то поцелуешься с камнем. Понял?- с трудом подбирала слова она.
- Да брось ты! - махнул тот рукой. - Не побегу я за тобой, весь исцарапанный. А билеты в театр я уже достал, завтра потопаем туда.
- Ну и гад же ты! - Релю затрясло ещё сильней. - В театр ты потопаешь с зеленоглазой. Я ж тебя так ненавижу, что не подпущу больше к себе ближе, чем на двадцать метров. Приспичит тебе поговорить - издалека будем объясняться, лучше всего жестами.
- Что? И в театр со мной не пойдёшь? - изумился Горилла. - А я-то думал, что такая умная девушка в театр с дорогой душой помчится.
- С дорогой душой, но не с тобой. Забудь обо мне. Я с тобой рядом шага не сделаю. Из-за тебя, из-за гада, и сюда ходить перестану, хотя мне и хотелось бы, на прощание, побыть с Маришкой, пока рыжуха не уедет, как птаха перелётная, в более тёплые края, к морю.
- Ходи! Умоляю тебя! Пусть хоть моя девочка насладится счастьем быть с тобой. А хочешь, на колени завалюсь, как кабан?.. Видишь? - Георгий рухнул на землю.
- Я буду приходить сюда, но только когда тебя здесь не будет. - Не обращая внимания на выходки пьяного, Реля гордо вскинула голову, и пошла прямо к общежитию. По пути ей попалась крапива, не вскрикнула, не свернула с дороги - встреча со жгучей травой показалась приятной.
В общежитии было тихо, коридор пустой, комната успокоила темнотой. Не зажигая света, Реля прошла к своей кровати, кинулась на неё и заплакала. Мысленно она жаловалась далёкому Павлу как ей плохо: и некому за неё заступиться, и нет его рядом. Наконец обессиленная заснула. И во сне всё сражалась с мерзким животным, показавшимся ей с крокодильей мордой, желавшим обесчестить её, утащить в пучину.
Проснулась от яркого света - в дверях стояла Женя.
- Ты здесь? Убила кого? Зарезала? Почему руки и лицо в крови?
Калерия резко вскочила, подбежала к зеркалу и рассмеялась:
- Женечка, это я выясняла отношения с Гориллой. Этот кровожадина застал меня у себя дома - вернее у тестя. И, провожая - наперекор моему желанию, разумеется - вздумал изнасиловать. Это их, Поганого Величества, ядовитая кровища - я ему всю рожу исцарапала.
- А он тебе ничего не сделал?
- Ну, вот ещё! Так я ему и поддамся.
- Ох, и глупая же ты! Скажи спасибо, что тебе какие-то силы помогают отбиться, потому что мне девчонки из твоего «Кафе» рассказывали, что это у тебя не первый случай. И я как чувствовала, что это приключение повторится. Говорила же тебе - не ходи в тот домик.
- Женечка, милая, хорошо, что я сходила. Наконец-то, хотя и пришлось искровенить Горилле рожу, но я ему доказала, что мы не пара!
- Доказала ли?
- Разумеется. Теперь между нами полная ясность. Сразу и навсегда. Я от него отделалась. Понимаешь? Навсегда! Отделалась!
- А чего плакала?
- Так это блажь девичья. Я, было, решила стать его женой.
- Ты что? С ума сошла?
Калерия жалобно улыбнулась, как бы прося прощения за слабость:
- Ради Маришки. Но он... гад такой! вздумал силой меня взять – я только теперь осознала, что было бы, если бы Горилла этот победил.
- Ну, глядя на тебя, я представляю, как ты сопротивлялась! Это, наверное, был бой маленькой кошечки со львом. И, по счастливой случайности, победила та, что слабее казалась!
- Да, - засмеялась Реля, глядя на свои руки, - расцарапала наглому всю его физиономию. Когда-то я не хотела отращивать ногти, помнишь?! А теперь они спасли меня, и я тебе очень благодарна, что ты настояла.
- Господи! - воскликнула Женя. - А я-то ничего даже не почувствовала. Танцую себе, милуемся мы с моим парнем - у нас дело, кажется, к свадьбе идет. А ты такой бой выдержала! Чудо моё, с янтарными глазами, - кинулась она обнимать подругу. - Ты одними своим янтарями победила.
- Подожди, Женюра, обнимать такую замарашку. Дай мне умыться.
- Ну, иди, умывайся. Да мы с тобой откроем бутылочку, ту, что купили «на случай нашего торжества».
- Да-да-да! Такое дело обязательно надо отметить, - Реля засмеялась победно, и пошла умываться.
Г л а в а 15.
За две недели, проведённые Верой дома, она, как и планировала, околдовала двух подрастающих Атаманш. Ещё бы, ведь студентка столько привезла домой тряпок, которые долго не решалась отдать, всё жадность одолевала. Но после разговора с матерью решилась: - «Куда деваться, слово сказано, что эти старые платьица я отдам двум мартышкам. Никто меня за язык не тянул». Решившись, уж действовала стремительно: сама же помогала и переделывать платьишки, что было весьма не просто, ведь атаманши пытались из каждого её платья, или пышной юбки сделать обоим что-либо, чтобы одеваться «прилично», но это не всегда получалось. Вера насмешливо останавливала сестрёнок:
- Вы прямо думаете, что сестра ваша - тётя Мотя - такая толстая. А между тем, меня, в институте, стройной считают.
- Тай и мы не считаемо тебя толстою, а це, зараз, мода такая, що платтячка пышные, то и нам хватит на двоих такого плаття.
- Ну-ну, выкраивайте, но смотрите, чтоб не испортить так, что и одной не получится, - у Веры пощипывало жалобно сердце, когда видела, как перекраиваются одно за другим её старые платья, но ведь носила она их так экономно, что выглядели они, как новые. Разумеется, она не дура, и понимала, что будь у неё этих платьев не семь-восемь, а одно, как у Рельки, то и вид этого одного-единственного, носимого и в будни, и в праздники, был бы совсем другой. Но всё же подчёркивала сестрёнкам, чтобы они учились беречь вещи:
- Вот, дорогие мои, я это платье носила два года - ведь мне его мама справила, когда я школу окончила - а смотрите, как оно выглядит. Релечка ваша так не умеет носить.
- Так, Верочка, - сказанула вдруг младшая Атаманша, будто мыслила вместе с ней, - тебе хорошо говорить, что платья не затасканные, а ты бы попробовала ходить в одном - посмотрела бы я на тебя. А Калерия в основном ваши же платья с матерью носила. Старьё от вас. Посмотрела бы я на тебя, если б мать стала тебя в рваные платья одевать.
У Веры пропал дар речи: - «Хорошо, что малявка не вспомнила или не знает, что Релька у меня в старых, заштопанных платьях, лучших парней отбивала. Но эту тему лучше не открывать, а то живо заинтересуются и всё разузнают от людей. Хотя, что я! Кто это им в Чернянке скажет, что их нянька отбивала у меня парней в Маяке и Качкаровке – селах довольно отдалённых. А мама ни за что не предаст меня, хотя почти как подружка – всё о старшей дочери знает. Вот интересно, Дикарка делилась так с мамой, как я? Скрытничала, наверное. Но мама всё же узнала, что какой-то лейтенант чуть её не увёз, после экзаменов, во Львов город, с историей, который бы очень заинтриговал нашу всезнайку. И спасибо мамочке, она напугала этого «жениха» - припугнула его Чернавкой, что заплачет он с ней».
Сестре она ответила, стараясь не вспоминать старое, а свернув всё на настоящее время:
- Ну, уж и позавидовала сестре, всё-таки я - студентка, мне надо красиво одеваться, тем более что я ещё не всех лучше одеваюсь в нашем институте. Видели бы вы, что привозят своим деточкам те, кто работают за границей - у них все одёжки не наши. А уж детки моряков - их только в нашей группе семеро - те просто князья перед нами.
- Ну и чего же ты замуж не выйдешь за такого князя?
- Эти гулевоны, у которых всё есть, не спешат жениться. Они хотят пользоваться девушками и, причём бесплатно. Хомут им шею давит.
- Ой, Верочка, смотри, не сплохуй там, бо з дытыною кому ты нужна будешь? Он у Чернянки стильки дивчат, що дитей пригулялы.
- Ну и дурочки же вы! - посмеялась Вера. - Неужели я такая кретинка, что нагуляю, как вы говорите, ребёнка? А для чего же тогда в городе врачи? – «Тем более что сейчас аборты разрешили».
Вспомнив про врачей, Вера загрустила - ведь ей, по приезду, как ни крути, но придётся идти, проверяться к венерологу. Тот гад, который вертел перед её носом справками, не убедил ошарашенную студентку. Конечно, стыдно сесть в кресло гинеколога, и рассказывать, как по-глупому, она попалась на удочку негодяю, но Вера знала, что в их институте, не одна девушка уже проделала этот путь до неё. Правда, с более лёгкими заболеваниями - гонорея, грибок. Их-то, как шептались, можно вылечить, но сифилис... Вера начала больше нервничать по мере того, как приближалось время её отъезда в институт. Уж лучше бы она поехала на картошку, и имела дело со своими студентами, по крайней мере, если бы заразилась от кого-то из своих, лечиться пришлось бы коллективно, а не одной бегать по врачам. Может и деньгами бы её снабдили щедрей, чем тот негодяй. Только в Чернянке Вера сообразила, что ничего не потребовала с отвратного моряка на лечение, но она была так «ошарашена» тогда, что немудрено было растеряться. Придётся ей, очевидно, тратить свои рублики, которые она собирала с таким трудом. Вот Вера и надеялась потрясти мать - отнять у неё те денежки, которые родительница собирала для Чернавки. Уж эта противная гордячка обойдётся без несчастной тысчонки, которую мать ей собрала, пока Вера гостила в Кисловодске. Конечно, обойдётся и нечего любимой дочери ждать, когда нелюбимая напишет домой дерзкое письмо – вполне можно и не дождаться, зная гордую Дикарку. И, когда платья старшей прошли соответственную обработку, то-есть пересели на плечики её разлюбезных Атаманш, стала обрабатывать малявок с помощью фотоаппарата – предложила поснимать их для памяти, что две разбойницы приняли на «Ура!» Вера, делая вид, что ей это весьма приятно, фотографировала сестёр, сидящих на удивительных деревьях, которые, оказывается, завелись и в Чернянке, снимала их в воде - правда канал не прельщал её - старшая уговорила Атаманш съездить в Каховку - на материны денежки конечно. Запечатлела их в красивом новом городе, выросшем на песках. Ещё «увековечила» с подругами, хотя Вере и не нравились наглые, сельские детки, снимала вместе с «мамочкой» - было сделано немало занимательных кадров.
Загипнотизированные, потрясённые свалившимся на них «счастьем», Атаманши, принимали самые диковинные позы. Вера учила их позировать, чтобы было ей, чем похвастать в институте, когда проявит плёнку и сделает снимки. Сестрёнки у неё артистки – приучала их думать так, чтоб ещё более привязать к себе. Релька их кормила, купала, стирала с них, защищала, если Вера или мать покушались на их жизни – правда это было давно, и Атаманши ничего не помнят. Иначе не кривлялись бы сейчас перед бывшей их недоброжелательницей. Похоже, и Чернавка ничего сёстрам не поведала из прошлой жизни, чтобы не портить их отношения с матерью, а стало быть, и с Верой: - «Спасибо, Дикенькая наша! Я, может быть, отработаю сейчас грех свой перед сёстрами, но меня они, после того, что я для них делаю, полюбят, а тебя любить станут меньше».
Верины старания привели к тому, что однажды даже Юлия Петровна заметила, как самая маленькая её дочь пытается улыбаться перед зеркалом, совсем как Вера.
-«Вот обезьянки. Правду говорят, что дети снимают узоры со взрослых. А самое главное, совсем забыли о своей любимой няне». Матери, на минутку, стало жаль несчастную Дикарку. Вот бы показать Карелии сейчас её «ополчение», которое предало её, стоило приодеть их, да поманить жизнью чуть лучше, чем жили до сих пор её выкормыши. Хорошо бы доказать дерзкой, что всё в мире продаётся и покупается. Вот мудрая её Верочка, взяв, без боя, сестрёнок в плен, начала довольно настойчиво давить на них, не замечая, что Юлия Петровна слышит:
- Надо ехать в Одессу, - вздохнула она, - а с чем? Денег нет.
- Разве ты не получаешь стипендию?
- Получаю. Перед отъездом на каникулы, дали за два месяца вперёд - целых 800 рублей - а где теперь они?
- Да, - изумились сестрёнки, - куда ты их дела?
- Ну, во-первых, съездила в Кисловодск, а это немалые деньги.
- «А скажет ли моя хитрунья про те денежки, которые выманила у мамы, под этот самый Кисловодск?» - заинтересовалась Юлия Петровна.
- Во-вторых, - продолжала «вешать лапшу на уши» притихшим сестрицам материна разумница, - купила проявителя, бумаг для фото, фиксажа, и ещё много всяких причиндалов, дабы отпечатать карточки, которые я фотографировала с вами, мои дорогие Атаманши.
- «Как же! Скажет она, - подумала, в своём укрытии, мать. - Но к чему она так сестрёнок обрабатывает? Неужели у них решила денег попросить - с Веры станется - уж если она у чужих людей может взять - как в Находке, будучи совсем девочкой, обирала парней-строителей».
- И теперь, - продолжала её находчивая дочь, - у меня почти иссякли мои грошики. Осталось так мало - только-только доехать до института, отпечатать фотографии, выслать вам, а самой ложиться и умирать с голоду, что со мной не раз уже случалось в Одессе.
«Умирать с голоду» - мать вспомнила, как Вера присылала ей письма с рисунками, в которых рисовала себя в гробу. И всё лишь для того, чтоб выслала ей родительница денег больше. Те письма видели и Атаманши. Смеялись, что Вера хитрит. Вспомнят ли теперь? Но Вера будто загипнотизировала Атаманш – ничего они не помнили.
В ответ на жалостливое заявление старшей, сестрёнки заволновались:
- А разве Петровна не даст тебе денег с собой?
Вера задумалась: как бы доходчивей объяснить Атаманшам, почему мать отказывает ей в деньгах. И тут увидев Юлию Петровну, затаившуюся в соседней комнате, моментально сообразила, что хитрунье выгодней. Жаловаться малышкам на мать, попирающую интересы студентки, ради Рельки, или?.. И, разумеется, выбрала нужный ход:
- Не смейте маму называть «Петровной»! - воскликнула Вера, с разыгранным искусно гневом. - Мамуля наша - молодая и красивая, а по отчеству называют только пожилых женщин.
- Вот именно! - поддержала студентку мать, выходя из укрытия, щёлкнув младших нахалок по лбам. - Какая я вам, «Петровна»? Вера меня кроме, как мамочка, да любимая не называет, а вы, как сельские бабы выражаетесь: только самые невежи модную женщину зовут Петровной.
Вера торжествовала. В эту минуту она почувствовала себя искуснейшим шахматистом. Ещё неизвестно чего бы она добилась, введя в игру тень Дикарки - малышки всё-таки когда-то к ней были привязаны, а мать - верная фигура. Вера как «сосала» из неё денежки, так и продолжит в дальнейшем - студентка видела это по довольному, улыбающемуся лицу своей совсем не глупой родительницы, но матери лишь польсти немного, она будет долго это помнить.
А Юлия Петровна внимательно рассматривала своих Атаманш, решая для себя задачу: за кого кинутся в защиту сестрёнки, если родительница предложит – а предложит она довольно коварный выбор:
- Итак, - сказала она, - я слышала весь ваш разговор с Верой. И есть у меня тысяча рублей, отложенная только вчера Релии на пальто. Как видите, я последовала вашему совету и подумала о вашей нянечке. Но теперь я вижу, что вы сочувствуете и студентке нашей. Так кому же отдать мне эти деньги? Выбирайте, но чтобы потом не ругали меня.
Атаманши сжались: Реля была где-то далеко - гордая и, как им казалось, независимая, а Вера... она только что собиралась умирать. Малышки подавленно молчали. Конечно, Реля их растила - об этом даже мать говорит, но с другой стороны Вера тоже им сестра. Правда она не замечала их прежде, но вот соскучилась, приехала и столько радости им подарила, сначала поношенными платьями, а потом фотографированием.
Мать переглянулась со старшей дочерью понимающе - кажется дело выиграно.
- Будет справедливо, если я эту тысячу поделю пополам?
- Да! - выдохнули Атаманши. - Хай будэ половина денег Калерии и половина Вере, щоб вона з голоду не вмэрла.
Вера была довольна: - «Как всё просто в жизни. Немного игры, немного обаяния и, пожалуйста, тебе и деньги, и хорошие оценки в институте, без всякого труда с моей стороны. Вот только бы не привезти туда страшное заболевание, но я сразу проверюсь после приезда - хорошо, что другие мои однокурсники будут ещё на картошке, и можно будет сделать анализы тайно, без лишних свидетелей, чтоб потом не гудели, что меня видели в венерическом диспансере. И если всё останется втайне, поклонников у меня будет достаточно. А Серёжка пусть не попадается мне на глаза, дурак такой. Это он толкнул меня к бывшему сифилитику, так я ему и скажу, если болван будет ко мне приставать».
Немного удовлетворив себя, вырванными у Чернавки деньгами, Вера уезжала в Одессу, почти уверовав, что с дурным заболеванием у неё не будет проблем - ведь она загадала, что если в очередной раз хотя бы немного обберёт домашнюю гордячку, то нечего тревожиться: всё в жизни ерунда, кроме денег и здоровья. А будут деньги, будет и здоровьице - это уже не однажды проверено.
Юлия Петровна была потрясена: с какой лёгкостью оторвала её любимица деньги у сестры. Опутала тенетами и мать, и Атаманш – разум у всех троих затмила. Куда эта хитрая студентка деньги девает? Ведь такая уйма идёт на неё, и право, как в бездонную бочку. Транжирка – «гардероб сменила», фотоаппарат ещё на первом году учёбы купила, поездки по курортным городам - ведёт себя её неуёмная дочь, как миллионерша, но у матери не хватит больше сил, чтоб Вера так жила, потому что всем остальным детям придётся трудно, если она не уймётся.
И Атаманши притихли. Понимают ли, что их нянечка опять осталась без пальто? Привезти бы сейчас несчастную правдолюбку в Чернянку, и показать, как её предают те, кого Реля, в голодные годы, спасала от гибели, онемела бы вечная спасательница от этого предательства. Однако оставшиеся денежки надо Дикой отослать: пусть как хочет, так и обходится меньшей суммой, чем мать ей обещала глупо в своём письме. Как хотелось Юлии Петровне оправдаться перед средней непослушной дочерью, написать той, кто был инициатором раздела денег между ней и небедной Верой, но, подумав, не стала огорчать Дикую девчонку в письме, ведь у неё день рождения скоро - пусть не знает о предательстве Атаманш. Просто послала ей перевод и поздравила с наступающим днём рождения, который у её бескомпромиссной Дикарки может быть не очень весёлым.
Г л а в а 16.
И все предположения матери оправдались: как раз этот время, когда Вера строила свои козни и отбирала у нелюбимой сестры деньги, был у Калерии невесёлый период, потому что уезжали в более тёплые края Евгения Юрьевна и Маришка. Они сорвались с места, как запоздавшие птицы. Или так казалось Калерии?
- Лучше обживать новые места пока тепло. Да и к зиме надо готовиться - дровишки, уголь. Георгий-то дом на меня, Релюшка, записал, как ты ему рекомендовала. Знаешь, где купил? В Евпатории.
- Молодец, - похвалила своего врага Калерия. - Хоть раз в жизни сделал хороший поступок.
- Он тебя обидел, солнышко наше?
- Да, но не надо сейчас об этом. Он себя больше обидел.
- Пришёл тогда, после провожания тебя, к нам, сел на диван, обхватил руками голову и долго так сидел. А потом поднял лицо, а оно у него всё в крови запёкшейся.
- Это я его поцарапала, - тихо сказала Реля.
- Знаю, что ты. Я тогда на крыльцо выскочила, когда он тебя гнул и ломал, хотела уж в защиту бежать, да ты сама справилась.
- Значит, вы всё видели? - Релю кинуло в жар.
- Нет, я уже под конец вышла, когда ты камнем вооружилась.
Щёки у девушки потихонечку остывали: значит, Евгения Юрьевна не была пассивной наблюдательницей, когда Георгий пытался её изнасиловать. Это Релю немного успокоило. Страшно было подумать, что бывшая преподавательница, спокойно бы наблюдала, как подонок насилует кого-то, хотя бы этот негодяй и твой бывший «зятёк», готовый помочь улучшить жизнь родителям умершей своей жены.
- «Какие гадкие мысли приходят порой в голову», - возмущалась девушка, заподозрив нравившуюся ей хозяйку в меркантильности.
- Прости, девочка, что не вступилась за тебя, - будто подслушала её мысли удручённая женщина, - но ты сама постояла за себя хорошо, а потом мне жалко было расцарапанное лицо своего любимого зятя.
- Почему? - удивилась Реля. - Он, как я полагаю, получил по заслугам. Или вам кажется, что я его напрасно исцарапала?
- Не подумай, что я так в угоду зятю говорю, за то, что он домик нам купил у моря. Но как бы тебе сказать,ты сильнее его. Не кулаками, разумеется, а духом. А мы, женщины, жалеем слабых.
- В отношении детей, это, наверное, хорошая жалость, но жалеть таких, как ваш Жорочка, это, простите, только развращать их.
- Объясни, - чуточку обиделась Евгения Юрьевна.
- Хорошо. Не прости вы ему своей дочери, не поддавайся ему легко женщины, он бы и в мыслях не держал броситься на меня. А так как ему всё сходит с рук, ваш злой зятёк думает, что ему всё дозволено.
- Но ты же дала ему отпор!
- Дала. Но почему лишь я должна этим заниматься? Почему другие не желают исправлять его характер? И хорошо, если моя выучка пойдёт ему на пользу - в чём я, однако, сомневаюсь, потому что человек уже основательно испорчен, причём самыми близкими к нему людьми.
Евгения Юрьевна с удивлением на неё посмотрела:
- Вот ты какая! Да, в тебе пропадает настоящая учительница – ты воспитывала бы очень хороших людей для нашей страны.
- К сожалению, на детей, кроме школы, имеет влияние ещё и улица, да и семья тоже - я бы сказала, что больше всего семья. А вашего зятя ещё и армия воспитывала, и Север, где он вероятно с довольно грубыми людьми знался, которые совсем не уважают свободу других. Я уж не говорю про торговлю - так что, у зятька вашего такой букет!
- И этот «букет» набросился на мою беззащитную дочь, и жил с ней почти год - вот о чём тебе надо не забывать, когда критикуешь Жору.
Калерия, удивлённо, посмотрела на старую женщину - если негодяй Георгий жил с её несчастной дочерью, значит, его нельзя критиковать? Это казалось ей странным и немного напоминало мать, которая не хотела думать головой, а требовала к себе уважения. Поэтому попрощалась она с Евгенией Юрьевной холодно: Реле было неприятно, когда ей, даже в мелочах, кто-то случайно напоминал Юлию Петровну.
Но, через неделю из Евпатории пришло письмо - бывшая учительница сообщала ей свой адрес, и звала в гости:
- «Нам без тебя здесь неуютно, - писала она. - Мы, почему-то все трое - дед, я, а особенно Маришка, почувствовали, что тебя нет рядом, и ты не придёшь, неожиданно, «на огонек» и не принесёшь в наш домик радость. А дом у нас, в Евпатории, больше симферопольского – Жора выбирал, чтоб было, куда гостей поместить, если много приедут. И отдыхающим можно сдавать, если спрашивать будут будущим летом. Но мы-то, сейчас ждём тебя - приезжай, освети наш дом, без твоего благословения жить в нём неудобно. Дед размечтался, что прошлась бы ты по комнатам, да расставила, как видится твоему светлому уму, мебель и у нас всё бы изменилось. Приезжай, не бойся - твоего обидчика нет здесь - он, наверное, «пасёт», как иронизирует мой муж, тебя, в Симферополе, и что-то перебираться к нам не спешит. Но у Георгия квартира в центре большого города (Евпатория не в пример меньше), и мы и этому рады. Пусть живёт там - здесь поменьше хулиганить будет. Да и зачем ему связываться с родителями бывшей жены? Признаться, я тоже рада, что он только изредка приезжает к дочери. Он нас и в Симферополе не баловал - не ты ли его заставила так часто приходить в последнее время, и позаботиться о нашем переезде? Если так, то кланяюсь тебе низко в пояс. Но теперь нам, вдали от него, живётся спокойней, да и Маришка лучше будет нас с дедом воспринимать, если он дитя баловать не станет, что Георгий вполне мог делать, с его буйным характером. Ведь этому «папане» если что в голову стукнет, оттуда дурь трудно выбить. Как видишь, я научилась думать про своего бывшего зятя, почти как ты. Может быть ты, даже издалека, внушаешь мне о безопасности нашей жизни тут. Георгий - сложный человек, и от него можно ожидать любой пакости, несмотря на то, что, казалось бы, нас-то он устроил в жизни - желать нам больше нечего, кроме здоровья, чтоб Маришку на ноги поставить, да вырастить нашу девочку, такой как ты, Релюшка. Так что, приезжай, пожалуйста, порадуй нас. Дед мой заставил меня писать письмо немедленно, уж очень по тебе соскучился, а уж Маришка - так три дня плакала на новом месте, мы не знали, как успокоить дитятко. Думаю, если бы была здесь Реля, переезд прошёл бы намного благополучней. Одно твоё присутствие делало нас счастливыми…»
Письмо до слёз взволновало девушку, которой в Симферополе, много раз уже приходилось прятаться от Георгия. Он бушевал, устраивал дебоши на танцах, но постепенно приходил всё реже и реже - то ли ему самому надоело гоняться за Дикой девчонкой, то ли нашёл хорошую женщину, которая усмирила его. А неделю, после отъезда его любимых, по его словам, «его семьи», Реля отдыхала душой, не видя хулигана:
- «Как радостно светит солнце, если тебя никто не преследует».
Реля поехала бы в Евпаторию, на зов Евгении Юрьевны, но осень, в этом году, обещала быть ранней: по утрам холодало, часто шли дожди, а пальто у Рели ещё не было. Женя взяла бразды правления в свои руки, питались они вместе - так дешевле, а оставшиеся деньги откладывала на две сберкнижки - свою и подруги. Реля подозревала, что хитрая, умудрённая опытом украинка подкладывает на её счёт побольше. В ответ на это Евгения лишь улыбалась:
- А тебе разве хуже?.. У меня уже много барахла, а тебе столько ещё требуется, чтоб на тебя серьёзно клюнул хороший парень.
- Женя, неужели всё дело только в тряпках? - с тоской выговаривала Калерия. - Хороший человек может полюбить девчонку в прилипшем к телу платьишке, когда она несёт на неудобном коромысле вёдра, и вода облила её всю сверху донизу.
- Ну да, это твой учитель. Но где он теперь? Не захотел больше тебе красивые костюмчики покупать?
В ответ на этот каверзный вопрос, Реля ответить не могла. Она, рассказывая подруге о дорогом ей человеке, никак не могла признаться, что он умер, и его оживили космияне и теперь счастливчик летает по разным мирам, ожидая, пока его вновь отпустят, доживать ещё долгие годы, на родную землю, которая к тому времени, должна сильно измениться. Девушка опасалась сказать подруге о тех ближайших переменах, которые должны произойти, когда Реля родит своего долгожданного ребёнка. И о будущем малыше своём она боялась говорить, чтоб добропорядочная и довольно рассудительная девушка - какой Евгения была на радость Рели - не высмеяла бы её:
- Разве может человек, если только он не колдун какой, знать будущее? - как-то сказала она Реле случайно в разговоре, чем поразила свою подругу, и заставила задуматься.
Калерия сразу вспомнила, как она, безоговорочно, поверила совсем чужому для неё тогда Степану, что есть «летающие тарелки», которые прилетают на Землю, и странные существа, живущие в них, помогают людям, а некоторых даже забирают с собой. Значит, сама Реля когда-то летала с космиянами, они сохранили ей жизнь, раз живёт она на Земле уже не одно столетие. Они же, её постоянные благодетели, не дали погибнуть Павлу, взяв его с собой. Но Жене, действительно, об этом не расскажешь - её подруженька, по-видимому, живёт на Земле первый раз, и она не сможет понять, что такое иные миры, которые окружают человечество и во многом помогают ему.
Правда Реле не раз приходили в голову мысли, что возможно, эНЛОтяне не все такие добрые, как её покровители, а есть злюки, которые опекают таких же злых, и сохраняют жизнь чудовищам, вроде Георгия. Ведь и в небе идут подозрительные столкновения добра со злом, но об этом она расспросит в будущем Павла, потому что Калерия не сомневалась - они встретятся в будущем, когда у Павла карантин окончится.
Мысли эти согревали Релю, но она никому не могла о них рассказать, что её немного огорчало, потому что никто бы не понял её, посчитали бы за сумасшедшую, а с другой стороны радовало - в людях, которые казались ей таинственными, девушка угадывала своих космических собратьев и сестёр. Таким был Слава, потому что он оставил Реле загадку. Она помнила, что он пытался ей рассказывать странные сказки, и это, наверное, были рассказы о его предыдущих жизнях.
Сама Реля пыталась таким же образом рассказать Жене о себе, но подруга не понимала – жила не задумываясь, поэтому считала, что самое главное быть на этой земле красиво одетой.
К великому сожалению Рели, Евгения была права: на этой израненной земле, которую они так любили, принимали людей сначала по одежде и, следуя пословице, провожали по уму. Но последнего Калерия как раз не замечала, если человек плохо одет, то его и встречают и провожают довольно плохо. Впрочем, ей жаловаться нечего - её встречали и любили в лохмадульках – и Павел и Слава. Вот только Александр испугался вроде её одного и того же платья, в котором она встречалась с ним весной, но Реля чувствовала, что тут не обошлось без её матери. Что-то уж очень резво парень засобирался уезжать, хотя обещал погостить своей родне на два дня больше. Впрочем, вполне возможно, что Сашу унёс от неё какой-то другой ветер - могло быть так, что получил «старый парубок» письмецо от какой-нибудь девушки, ждущей его, и решил заехать ещё и к ней? Но зачем же тогда он так штурмовал Калерию письмами? И так горячо убеждал, чтоб ехала к нему, позабыв, в каком веке они живут, и что нет у неё ковра-самолёта, чтобы добраться до него. Да ещё упрекал в своих посланиях уже в Симферополь, почему, дескать, уехала она в этот крымский город, хотя на те же деньги могла доехать до карпатского Львова, чтоб быть рядом с ним. Чудной человек - не знал он, что Реля добралась до Симферополя, благодаря вербовке. Возможно, она могла бы купить билет до Львова на денежки, которые ей дал Егор, но кто бы её там встречал, предоставил работу и крышу над головой? Саша мог бы встретить, но растерялся бы насчёт всего остального. Вполне могла бы Реля, ослушавшись своих благодетелей, попасть в неприятную историю, быть может даже погибнуть. Правда она и в Симферополе не обошла неприятности стороной, но видно уж так «определили» ей звёзды, что перед тем, как встретить отца своего ребёнка, она должна была отбиться сначала от мерзкого «Атамана», а затем от страшного Георгия. Однако нет неприятностей без радостей. Не встреть Калерия возле «Кафе», где они жили, грозу всей Кривой Балки, девушка бы не часто ходила по Симферополю. А не узри её Георгий, возле нового общежития, то, возможно, не познакомилась бы она с Маришкой и Евгенией Юрьевной. Бабушка и внучка, как ни сердилась Реля на пожилую женщину, осветили немного её жизнь.
Девушка, получив от них призывное письмо, рванулась бы к ним, в морской их городок со всей душой, но ехать было просто не в чем, не поедешь же в лёгком платьице или курточке, в которой она носится по окраине Симферополя, на работу. В центр Реля в этой курточке не решалась ходить, тем более ехать на электричке в чужой городок. И люди будут коситься на неё, и в новый дом Евгении Юрьевны как войти в такой неприглядной одежде? И получалось, что Женя права - без пальто ей никак не обойтись. А из дома денег не слали, хотя Реля дважды уже простонала Атаманшам, чтоб они воздействовали на мать. Но сестрицы радостно ответили ей, что домой приехала Вера, и столько привезла им своих платьев на переделку, что у них нет времени даже поговорить с их родительницей. Да и Юлия Петровна не «желает» даже разговаривать относительно того, чтобы послать Реле деньжат.
- «А чего я ждала от нашей «дорогой мамульки»? - посмеялась над собой Калерия. Приходилось надеяться только на себя, а своих денег, как ни ужимала она себя во всём, на сберкнижке её лежало всего лишь триста пятьдесят рублей.
- Одна треть пальто, - сказала многоопытная Женя и вздохнула.
- Два рукава и воротник, - усмехнулась невесело Реля.
И тут же снизу, от вахтёра, закричали, что ей принесли деньги с поздравлением с днём рождения. Не веря ушам своим, Калерия понеслась вниз, рискуя сломать ноги или шею. Это было действительно материнское поздравление с днём рождения и пятьсот рублей ей «на подарок».
- Пятьсот рублей, - влетела она в комнату. - Может, хватит денег на пальто - я себе самое дешёвое куплю.
- Сейчас самое дешёвое не меньше тысячи стоит, - покачала головой подруга, - но искать надо уже сейчас, потому что через неделю ты никакого - ни дорогого, ни дешёвого - днём с огнём не найдёшь, потому даю тебе своих две сотни - отдашь, когда сможешь.
- Спасибо, Женечка. Благодетельница ты моя! Скажи на работе завтра, что я беру два отгула - помнишь, мы с тобой в воскресенья трудились, машины разгружали - так вот теперь я в будни отгуляю.
- Хочешь, и я тоже возьму отгулы? Помогу тебе пальто искать.
- Женя, ты уже использовала эти два дня, когда к тебе мать приезжала. Да и нехорошо будет, если мы обе будем отсутствовать.
- Ой, ну я прогуляю. Мне в радость было бы походить с тобой.
- Спасибо тебе. Я знаю - ты любишь ходить по магазинам, и с тобой мне легче было бы найти, что нужно, но может и хорошо, что сама я выберу. Потом некого будет упрекать, если что не так придётся.
- Ну-ну, - усмехнулась подруга. - Не зря тебя Дикаркой дразнили в Чернянке. Я в тебе эту дичинку всегда чувствую.
- Ой, Женюра, не сердись. Я уже жду, не дождусь завтрашнего дня.
- Но не надейся сразу купить. Может быть, оба дня даром каблуки бить придётся, - улыбнулась Женя.
- Ну, я думаю, мои Ангелы-хранители помогут мне, - улыбалась Реля.- Я прошу их подбросить мне пальтишечко такое, чтоб у меня дух занялся.
- Тебе бы только в сказке жить.
- А помнишь, я тебе рассказывала: однажды мой дорогой учитель привёз мне великолепный костюмчик, в котором меня никто не узнал на празднике. Верно-верно, я не обманываю - меня даже сестрёнки не признали, хотя мы столкнулись носом к носу.
- Что же ты этот волшебный костюмчик не взяла потом с собой? Он тебя от многих бед бы спас.
- Нельзя было. Но этот костюмчик помог мне ещё раз.
- Что же ты мне об этом не рассказывала?
- Если я правду расскажу, ты мне не поверишь, а сказки я ещё не придумала, - улыбнулась Реля. - Ну, давай, подружка, ложиться спать, чтобы я завтра проснулась пораньше и по магазинам побежала.
- Давай, сказочница ты моя. Мне с тобой интересней жить, чем со старшей сестрой было когда-то.
- Как ни странно, но моя старшая сестрица тоже не была мне доброй подругой, впрочем, эгоистичные люди, по-моему, не могут быть никому хорошими друзьями. Ладно, спим, пусть мне приснится моё пальто.
Реле невероятно повезло в первый же день. Ходила она долго, однако к закрытию одного из магазинов нашла себе пальто, да какое! Материал под бобрик, бордовый - любимейший цвет - на рукавах шикарные обшлага, куда можно спрятать и платочек, и проездные билеты. Карманы глубокие, воротник, тоже просто чудо, если его поднять, он закрывает голову по самую макушку, и ещё воротник можно согнуть как угодно, и он остаётся в таком положении надолго. И самое главное – это чудо стоило всего восемьсот восемьдесят рублей. Значит, Реля спокойно может отдать Жене её две сотенки, ведь через два дня получка - жить можно. Рассматривая на себе это диво перед зеркалом, девушка услышала разговор двух продавщиц. Красивое пальто, доставшееся ей, было припрятано для кого-то заведующей, но пришли ревизоры, и та вынуждена была вывесить на продажу, срочно. Реля вспыхнула: - «Спекулянты! Мы, рабочие девушки, не можем себе купить красивую вещь, потому что всё припрятывается для блатных, которым могут продать дороже. Ведь эта заведующая могла и большую цену запросить за такое чудное пальто. Но мне нечего жаловаться - Бог, (или дедушка Пушкин, через моих Ангелов?) послал в магазин ревизоров. И пальто, которое, возможно, стала бы носить пустая, избалованная дама или девица, вроде Веры, досталось мне. Спасибо вам, мои Ангелы, спасибо Боженька, и тебе, Дедушка спасибо. Теперь, если можете, не подпускайте ко мне близко Георгия: этот негодный человек может жизнь искалечить кому угодно, а мне и подавно, так как я его не выношу! Сделайте так, чтобы мы с ним навсегда распрощались».
Купив пальто, девушка зашла в столовую покушать. Целый день ходила, оголодала - даже пирожок некогда съесть было - так упорно искала своё чудо, и Бог помог ей, нашла всё-таки. Когда Калерия поднималась по ступенькам в столовую, у неё зарябило в глазах: - «Правду говорят - голод не тётка». Но, встав в небольшую очередь, предвкушая хорошо и в одиночестве поесть - время было позднее, приличные люди ужинали дома - она увидела Георгия с дружками. Те сдвинули вольготно несколько столиков, и вели себя соответственно - распивали водку, принесённую из магазина, в столовой не было этой отравы. Какая-то молодая женщина - повар или подавальщица - улыбаясь, носила им закуски. Выпивохи вели себя с ней запанибратски - шутили, хлопали по жирной, выпирающей на полметра, заднице, звали её присесть.
Расплывшаяся в льстивой улыбке толстуха обещала им придти и подружек привести позже:
- Вот как уйдут последние жеруны, - небрежно и чуть презрительно кивала в сторону поздних посетителей,- все к вам придём. Окна занавесим, и такие танцы тут устроим! Музычка будет.
- Поглядите на свиней, - обратился к Реле старичок, стоящий впереди, - что у нас украдут, потом своим дружкам-алкашам выставляют как закусь, и пьянствуют с ними вместе. Вот подождите, они сейчас двери закроют за нами, и такую оргию здесь устроят!
Калерия не отвечала: у неё потемнело в глазах, когда она увидела Георгия: - «Ух, кажется, я накликала себе этого негодяя», - гневно подумала она. Девушке, несмотря на голод, да усталость, уже хотелось убежать из этой столовой, но «Горилла» заметил её и, выпивая, не упускал из поля зрения. Уходить теперь было бессмысленно, он всё равно рванёт следом, как было уже не раз, и неизвестно как себя поведёт, а так, может, успокоится, видя, что Реля его не боится: - «Стой, и не дёргайся, потому что зверь бросается за убегающей жертвой, а сейчас старайся не показывать ему свой страх. Не показывай!» И внешне она была «спокойной», но у самой коленки тряслись, когда несла поднос с едой в противоположный от компании Георгия конец зала – сумка с пальто болталась на руке и Реля боялась наплескать туда жидкости. Взяла, от огорчения, немного, но и это не могла есть, чувствуя со спины взгляд Георгия - кусок застревал в горле. В другом закутке вовсю резвились. Женщина из кухни вышла к ним, уже не дожидаясь ухода посетителей, прихватив с собой пару таких же гуляк-товарок, которые не торопились домой к детям. - «Их у каждой коровушки, наверняка, по трое-четверо, - подумала с гневом Реля, вспомнив свою гулёну-мать, - но не тянет их обласкать, накормить детей, им надо в грязи изваляться, как истинным свиньям. Потом явятся домой выпившие, но с сумками снеди, да станут издеваться над несчастными мужьями, если они у них есть, да над детьми. Господи! Как же мне это всё опротивело в сёлах, чтоб ещё и в красивом городе подобное гадство наблюдать», - Реля старалась не смотреть на разгорающуюся гулянку. С одной стороны, откровенный разврат её возмущал, с другой стороны, разыгравшееся гульбище облегчало незаметный уход Калерии из зала и она потихонечку, стараясь прятаться за спинами других посетителей, покинула столовую.
Подлый Георгий настиг её на крыльце:
- Подожди, Цыганёнок... Да не бойся ты, чего дрожишь?
- Ну, вот ещё! Чего мне дрожать? - Калерия гордо вскинула голову, и с презрением посмотрела в неприятные, пьяные глаза. - Я тебя около дорогого мне домика, на бывшем татарском кладбище, не боялась, а уж тут и подавно не испугаюсь. Смотри, людей везде полно, вон даже милиционер нами заинтересовался, стоит мне только крикнуть!.. Не станешь же ты бросаться на меня, при большом скоплении народа, как в незабываемую нашу встречу? Тогда, в глухом местечке, ты возомнил себя моим господином и то не одолел, - девушка выговаривала ненавистному ей мужчине, и чувствовала, что силы возвращаются к ней, в то время как в противнике её - и это Реля чувствовала - они убывали. Её гнев убивал в Георгии уверенность, и было приятно наблюдать, как он трезвеет: будто на наглого человека, напоминающего дикую обезьяну, которой всё дозволено, кто ведро ледяной воды вылил, и он замёрз.
- Да что ты! - забормотал Георгий. - Не стану я тебя даже рукой трогать... Мне вот только посмотреть на тебя, Цыганёнок...
- Я не картина! - опять вспыхнула Реля. - Чего на меня гляделки твои пьяные пялить? («Грубить, так грубить!») Там, в зале, - продолжала она, - более роскошные женщины пришли к вашему столу и главное не такие недотроги как я, и ущипнуть себя дают и, по всей вероятности, не только это. Так что спеши-беги, а то уведут самых «добрых».
- Да глаза мои на них не смотрят. Вот на тебя глядеть мне в радость. Ну, чего ты сердишься? Прямо заколотило её! Уж и полюбоваться на неё нельзя!
- Смотрел ты со стороны, я не возражала. Но зачем было гнаться? Разве Вашему Поганому Величеству не ясно, что ты унижаешь этим меня?
- Эх, Реля! Релюшка-Калерюшка!
- Да, меня так зовут. И оставь меня в покое - дай мне достойно! жить в этом городе, чтоб на меня пальцами не показывали, что я знаюсь с самыми гнусными людьми в Симферополе. К сожалению, я сама не могу оставить его, потому как ты знаешь, приехала сюда по оргнабору.
- Да живи, - простонал Георгий.- Отныне я, если увижу тебя, буду прятаться. Но смотреть на тебя, хотя бы из-за кустов, ты уж прости, ты мне не можешь запретить.
- Господи! Это значит, что мне опять, как под топором, жить? На танцы не выйди, в библиотеку не сходи, после работы, потому что ты, тенью, будешь меня всюду сопровождать? Ты так делаешь, чтоб я не могла с каким-нибудь хорошим парнем встречаться? Но это несправедливо! Ведь я же тебе не мешаю со всякими женщинами заводить свои шашни - прости, что так говорю, но пойми, наконец, что ты мне мешаешь!
- Ишь, ты какая! На волю просишься, девочка?
- Не прошу, а требую, чтоб ты перестал меня преследовать, иначе придётся мне в милицию обратиться, а поскольку за тобою, я уверена, есть другие грехи, то прижмут тебе к стенке. Ведь ты, на Севере, не работал, как мне говорил, а отбывал срок, и вернулся оттуда не исправленным, судя по твоей наглости, однако привёз оттуда наглые повадки, а пока сидел, дружки твои тебе денежек накопили. За что?
- Это кто тебе, моя тёща доложила?
- Ты забыл? Я же цыганка, и мне врать нельзя - я всё равно когда-то сама до всего докопаюсь. Ну ладно, я сильно сегодня устала, не могу с тобой долго разговаривать. Да и не хочу, хоть зарежь меня. И не желаю, чтоб ты меня всякий раз, как увидишь, останавливал, чтобы «поговорить». Я не вижу смысла в таких спорах. Слышишь? И больше не смей вставать у меня на пути! И дай мне сейчас пройти. Слышишь?!
- Слышу. Понял. Больше ты меня не увидишь. Прощай! - сказал Георгий так зловеще, что Реля вздрогнула. Этот негодный мужлан может ещё много ей зла наделать. Но чтоб не показать, что она предчувствует, сделала весёлое лицо:
- Уважил. Прощай! Постарайся даже во сне не сниться.
- Иди уж! - сипло сказал он, и, вынув сигарету, закурил.
Калерия смело прошла мимо ужасного человека, и буквально сбежала с крыльца. Уже удаляясь, краешком глаза увидела, что к Георгию вышел парень из его компании. Донёсся неприятный мужской разговор:
- Что это за чувиха, такая гордая? Не захотела с нами выпить?
Горилла в ответ забормотал что-то невнятное. У Рели душа «ушла в пятки». Пошлёт сейчас своего собутыльника, чтобы убил её, когда она будет идти через «татарское кладбище», по пустырю. А что тем бандитам стоит? Для них человечка лишить жизни видно в удовольствие. Тем более что Реля сама намекнула Горилле: - «Хоть зарежь меня». Спускаются сумерки. Пока доедет до общежития - будет тёмная ночь. Так она себя запугивала, пока ехала в трамвае, всё приглядываясь, но пьяных, среди пассажиров не было, и Реля успокоилась. Однако через бывшее кладбище бежала резво - как когда-то маленькой девочкой неслась по настоящему кладбищу в полночь, и кто-то ей сильно «помог», пронеся над свежевырытой могилкой, чем и оставил жить. Ведь оступись она тогда, засыпало бы её свежевырытой землёй, а если не засыпало бы, то сидеть ей в могиле до утра, пока не принесли бы хоронить покойника. Сумела ли бы маленькая глупышка, начитавшаяся про упырей и вампиров, просидеть много часов в холодной могиле, чтоб у неё не разорвалось сердце от ужаса? Такие мысли безотвязно сопровождали Калерию, пока она, уже взрослая девушка бежала по пустырю, к общежитию.
И Женя, почувствовав за неё тревогу, шла подруге навстречу:
- Что с тобой? - испугалась она. - За тобой кто-то гонится?
- Это я кровь разгоняю, которая застыла от встречи с Гориллой.
- Вот негодяй, опять он пугает тебя? Никак пальто купила?
- Ой, я про него и забыла. Вот оно, в сумке.
- Тогда скорей домой - показывать будешь.
Подожди, дай отдышаться. Жорик мне встретился в центре и так напугал, что я думала, живой он меня не отпустит.
- Господи, вот наказание. Когда он только отстанет от тебя?
- Кажется, отстал, Женечка. По крайней мере, я его припугнула, что пожалуюсь в милицию, если он будет преследовать меня, хотя прекрасно понимаю, что милиция наша дорогая, в этом случае не поможет.
- Конечно, они этих бандюг сами боятся. Но как тебе отвязаться?
- Не грусти. Кажется «Жорик» сделал мне подарок ко дню рождения, сам обещал, что больше не будет преследовать. – «Или это дед его надоумил? Спасибо, Пушкин! И за пальто спасибо».
- Он обещал, но что-то не верится. Ну, вот мы с тобой и на свет вышли. Ты чего такая красная, вроде из бани выскочила.
- Ты же видела, как я неслась. Разогрелась, как сковорода на огне. На меня сейчас брызни маслом, я шипеть начну, - шутила Калерия, отходя от своих страхов. - Угару могу напустить.
- Да уж, представляю в какой ты «угар» попала. От такого вражины, как твой Горилла, оторваться, уже счастье. Ну, пошли, пальто покажешь. Хоть красивое купила? Практичное?
- И красивое, и практичное, как мне кажется. Тебе понравится. А главное, что я тебе двести рублей верну.
- Никак уложилась в ту сумму, что у тебя набралась?
- Да и это чудо какое-то, но я тебе о нём потом расскажу, - говорила довольная Реля, всходя вместе с подругой на крыльцо.
Смотреть на пальто сбежались девушки со всего общежития, многие мерили его, вертясь перед большим зеркалом в вестибюле, и все решили, что модель модная, «великолепная» и хозяйке больше всех «к лицу».
- Естественно, - Реля улыбалась. - Ведь покупала я пальто себе.
- Но где ты такое нашла? Я два дня искала, а у меня хуже и цвет и покрой, да и дороже в полтора раза.
- Не завидуйте, девчонки, не завидуйте, а то носиться не будет. Это моё первое приличное пальто, потому что я новых ещё не носила.
- Как не завидовать! Купила в первый день, самое, можно сказать, модное, и цена, как в сказке. Бог тебе помогал, что ли? Или Ангел?
- И Бог! И Ангелы! - улыбалась Реля. - У меня их много.
- Поделись хоть одним, - сказала высокая девушка, по имени Гера.
Калерия вздрогнула – это имя навевало ей нехорошие воспоминания. И, кроме того, девушки, жившие в одной комнате с Герой, жаловались, что та редко моется, и прячет грязное бельё под матрас, отчего в комнате бывал жуткий запах. Но девушки выявили источник вони, и предупредили грязнулю, что выселят её из комнаты, призвав на помощь комендантшу, которая была чистюлей и грязи в общежитии не допускала. Поэтому Реля не дала Гере мерить пальто.
- Чего ты руки тянешь? Пальто моё будет комично на высокой деве выглядеть. И вообще, хватит мерить моё первое пальто. Сами, мне кажется, не по одному уже износили. Так не надо моё, новое, трепать.
- Правильно, - поддержала её Женя, - я и то не стала его мерить, ведь носить-то его Реле, так чего рядиться в чужое?
- Чего злишься, Женюра? Уж в комнате ты его обязательно примеришь!
Но даже зависть «товарок» по общежитию, не могла отнять радость у Рели от её приобретения. Получив зарплату, сфотографировалась уже в следующий свой выходной в этом чудном пальто, впервые улыбнувшись фотографу, и когда получила фотографии, отослала одну домой; пусть полюбуется её семья, что и Реля может быть красивой, как заметила Женя:
- Ты на этой карточке похожа сразу на нескольких артисток.
- Да что ты? На кого же?
- Во-первых, на Надежду Румянцеву, которую мы недавно видели на экране в фильме «Девчата». И на Клару Лучко, в «Кубанских казаках».
- Скажешь тоже - она там беловолосая, и просто чудо, хотя фильм сплошная сказка - таких богатых деревень у нас и по сию пору нет, но снято всё в сорок восьмом году, кажется. А я не такая краса, как Лучко.
- Так она же там крашенная. Впрочем, когда ты поседеешь - вы будете как сёстры. А ведь ты поседеешь рано, следуя твоему сну. У тебя всё будет рано: рано выйдешь замуж, рано ребёнка родишь, и наверно потому, что ты жизнь принимаешь очень сложно, рано поседеешь, но мне кажется, что, поседев, ты станешь ещё красивее. Я видела седых тридцатилетних женщин - так это просто потрясение на них смотреть - глаз не оторвёшь, до чего это красиво, загадочно, эти женщины кажутся из других миров, как «Аэлита», про которую мы недавно читали.
- Ты так расписываешь, что мне захотелось показать тебе мои седые волосы. Смотри, - Реля сняла заколки и показала подруге небольшие, белые пряди в пять-семь волосков, которые у неё вились возле висков, и которые она тщательно зачёсывала от глаз людских.
- Боже, как красиво, и ты это прячешь?
- Не хочется ещё старухой выглядеть.
- Да ты, с этими седыми прядями, наоборот, моложе кажешься.
- Жаль, не знала, а то бы выставила их на фотографии, пусть мама позавидовала бы, что дочь у неё красивая, а то она меня «Чернавкой» обзывала. Интересно как-то моя родительница отнесётся к фотографии? Она настолько меня не любит, что не дала денег на выпускное фото.
- Ну, ей это отрыгнётся, как и другие её зверства над тобой.
- Не надо, Женя, желать ей зла. Пятьсот рублей она всё же прислала мне на пальто, и за то я её долго буду благодарить.
- Как хочешь, а то я бы ей пожелала, иногда и мои желания сбываются так, что люди долго потом вспоминают свои злые дела.
- Женя, мама моя, и без твоих желаний получит своё от жизни, ей ещё не раз слёзы лить в подушку, как я когда-то лила. Но сейчас готова простить её, чтоб мне самой потом моя злость не отзывалась такими вот встречами, как с Георгием, к примеру.
- Ты считаешь, что ты накликала вашу с ним встречу?
- Думаю, что да, потому что я, ещё учась в десятом классе, отказала двум, по-видимому, хорошим парням, но мне рано было замуж – нас бы и в сельсовете не расписали.
- Конечно. А какое отношение это имеет к встрече с Георгием?
- Видимо те «отказы» я сделала в резкой форме, или посмеялась, потому в Симферополе, я сначала нарвалась на «Атамана» - это ещё когда около Кривой балки жила. А затем уже здесь Горилла меня узрел. И оба этих мужика так меня напугали, что я вряд ли теперь замуж захочу.
- Как встретишь своего суженного, который тебе во сне снился, так и выйдешь, чтоб родить беловолосого своего мальчишку.
- Ну, дай Бог, чтобы тот человек меня не испугал, как эти удавы. И пошли к почтовому ящику, отнесём наши с тобой письма. Удивит ли эта фотография моих родных, как тебя удивила.
- Дай-ка фотку, я поколдую над ней и твои сестрёнки, и мама воспримут твоё изображение на бумаге почти как я, - шутила Женя.
- Поколдуй, подружка, чтоб мои родственники воспылали ко мне любовью.
- Заказ выполнен. Остаётся ждать результата.
Через четыре дня Юлия Петровна, достав из конверта цветную карточку своей непокорной дочери, была приятно поражена - с фотографии на неё смотрели тёмные глаза миловидной, улыбающейся ей, девушки, и взгляд совсем не напряжённый, как на выпускном фото, который сильно разгневал Юлию Петровну. Куда девалась её резко-дерзкая, угловатая девчонка? Хорошее открытое лицо, распахнутые доверчиво глаза, да её бывшую Чернавку хорошенькой можно назвать. Разумеется, Релии далеко до грациозной старшей, следящей за каждым своим шагом, но что в жизни важнее: наигранность или непосредственность? Насколько помнилось матери, игра её красавицы - намазанной и накрашенной - никогда не приводила к желаемому, но стоило явиться загорелой «до ужаса», как говорила старшая, Релии, и у неё всё получалось сразу, без театральщины. Вот бы Вере поучиться вести себя просто.
Г л а в а 17.
А ещё через неделю Реля, в своём великолепном пальто, собралась ехать в Евпаторию.
- Поехали, Женечка, - уговаривала она подругу, - посмотрим море пусть осеннее, строгое в это время года, но оно всегда притягивает.
- Дурёнок ты, - ласково выговаривала ей та, - всё бы деньжатами сорила, это же чудо, что тебе удалось пальто купить.
- Не без твоей помощи, подруга, без тебя я бы эти триста пятьдесят рублей вовсе не отложила. Да и маме спасибо, хоть она, наверное, тяжко от себя отрывала эти деньги. Но благодаря её переводу, я в долги не залезла, и теперь у меня есть возможность поехать в другой город - это же так интересно, осматривать новые места. Поехали, Женя, что ты на деньги оглядываешься? Давай жить не ради них, а чтобы они нам служили, эти бумажки.
- Ну ладно, ты меня убедила, что не стоит жить ради накоплений, когда можно белый свет посмотреть. Я и сама записала нас с тобой, в конторе, на экскурсионную поездку в Севастополь.
- Ой, Женечка, и молчала! - Калерия удивлённо застыла.
- Хотела тебе в день рождения подарок преподнести.
- А я о Севастополе вчера весь вечер проговорила с практикантом из этого города, на танцах.
- Это тот невысокий, красивый парень, с которым ты танцевала?
- Да и он мне предложил вызов сделать, когда вернётся домой, потому что наш «легендарный Севастополь» как в песне поют, оказывается город закрытый, и в него так просто не заедешь по своему желанию.
- Конечно, потому и составляют от организаций экскурсии, а потом ждут, пока вызов пришлют или очередь подойдёт, уж не знаю. А почему студент решил тебя вызвать в свой город? Уж не влюбился ли?
- Не знаю. Но только он очень настойчиво советовал познакомиться с его родным городом.
- Я наблюдала, как он прилип к тебе. Везёт тебе, Реля. Парни в тебя с первого взгляда влюбляются, и все сразу жениться хотят. Это просто как колдовство какое, или ещё что, не знаю.
- Почему, ты так думаешь?
- Да это же понятно. Кто бы стал приглашать девушку в свой закрытый город, если бы не пожелал, чтоб она стала его женой? Полагаю, что он хочет тебя со своей семьёй познакомить?
- Да, говорил, что и мама его, и брат младший будут рады.
- Ещё бы парень-то в возрасте. Ему уже около тридцати, наверное?
- Как ты хорошо определяешь возраст. Да севастопольскому парню, без малого, тридцать. Я ещё удивлялась, что он так поздно институт оканчивает. И он сказал, что четыре года служил во флоте, вернулся двадцатичетырёхлетним, год работал, чтоб маме помочь, а затем поступил в вечерний - работает и учится, так что парень может уже и жениться.
- Да, за таким не пропадёшь. И шла бы ты за него, в Севастополе будешь жить, а я к тебе в гости буду приезжать, может, и себе суженного там подберу. Я была бы счастлива, жить рядом с тобой там.
- Я бы, с удовольствием, поехала жить в Севастополь, потому что, в детстве, бредила и этим городом, и морем возле него - там всё историей дышит. Я столько книг прочла о городе-легенде, но подруженька моя дорогая, ты же знаешь - мне суждено выйти замуж за высокого, худого и сероглазого парня, и родить от него ребёнка. А Роман-то ведь полный и с тёмными, почти как у меня, глазами.
- Бред всё это, Релёк, плюнь ты на свой вещий сон.
- И на ребёнка плюнуть, которого я рожу только от того мужчины? Нет, не могу. Я, по этой причине, и севастопольцу вчера сделала вежливый отказ, правда, не объясняя всего, что ты знаешь, Женя.
- Ну и дурёха же ты, ну и ду-рё-ха!
- Не лукавь, Женя. Допустим на минуточку, что я вышла бы замуж в славный город Севастополь, жила бы там и радовалась на него, но тем самым, замкнув линию своей судьбы, выписанную мне звёздами, и не было бы у меня солнечного ребёнка. И ты не вышла бы замуж с бухты-барахты как ты говоришь, потому что собираешься замуж за симферопольского парня.
- Где собираюсь?! Если мы с ним грызёмся каждый вечер, а вчера, кажется, разошлись навсегда.
- Так ты из-за него боишься на один денёк в Евпаторию съездить?
- Конечно. Я уеду, а его тут очаруют сразу. Сама знаешь, сколько наших девиц, из общежития, в него влюблены. Да и в городе у него есть девушки, я уверена.
- Если ты сейчас боишься его на один день оставить, то зачем же, на муку себе, замуж за него выходить? К тому же вы поругались, и где у тебя уверенность, что он не забудет о тебе на две-три недели, как бывало раньше, и не пойдёт «утешаться» к, известного рода, женщинам?
- В том-то и дело, что я и забвения его боюсь. Трясусь, что будет, как в прошлый раз, когда я чуть с ума не сошла, думая о несчастном случае, в то время как он обо мне и не вспоминал вовсе.
- Вот что, Женя, - решительно сказала Реля, - чтобы не повторилось твоё жуткое состояние, когда я думала, что ты загремишь в психушку, собирайся, и поедем в незнакомый нам город, к тёте Евгении. А твой капризуля пусть подумает на досуге - ругаться ему с тобой или, быть может, по-человечески относиться к девушке, любящей его.
- Как у тебя всё просто. Ты, наверное, никогда не любила?
- Любила, Женя, и очень. Но, никогда, не надо виснуть гирями на шее у парня - они этого не любят, это я по своим наблюдениям знаю.
- Да ты и по себе знаешь, - улыбнулась, наконец, Женя. - Не захотела ведь гири, вроде твоего Гориллы, на шее таскать. И как лихо отделалась от негодяя - я бы так не смогла. Ну ладно, Солнышко ты моё, считай, что уговорила. Поедем. Посмотрю на осеннее море. А через две недели, мы с тобой в Севастополь рванём. А то ты ещё откажешься, пожалуй, в Севастополь ехать, если я с тобой не поеду в Евпаторию.
- От Севастополя я никогда не откажусь, если только не случится чего-нибудь серьёзного, что ноги мои не смогут ходить по нему.
- Ой, ты так сказала, что у меня мороз по коже побежал. Сплюнь, чтобы не сглазить, а то и правда что-нибудь случится.
- Это, родная моя, уж чему быть, того не миновать, - улыбнулась Калерия. - Я - фаталист, как Печорин, верю в судьбу. А так, как бывший моряк настаивает, чтобы я приехала и познакомилась с его семьёй, то должно что-то помешать нам, так как он мне судьбой не предсказан.
- Ты, дурная, ты же не к нему поедешь, а с экскурсией.
- Вот я и думаю, что экскурсию мне кто-то послал, дабы я лишние знакомства не заводила. Людей бы зря не волновала.
- Вот так-то лучше. И давай собираться в Евпаторию. Я рада, что ты меня уговорила - хоть день проведу у моря, успокоюсь немного.
...А море действительно успокаивало, хотя было оно диковатое и суровое. Волны, идущие лениво из глубины, как бы гневались, попадая на мель, пенились и пузырились белой рябью, под крики чаек разбивались о пирс, обдавая девушек, тепло одетых, морской холодной пылью.
- Здорово! - восхищалась Женя, защищая рукой лицо от брызг. – И, правда, трудно себе представить его спокойным. Бывает ли оно другим?
- Летом море почти всегда спокойно, когда ветра нет, - улыбаясь, ответила Калерия, - надо только рано встать, чтоб увидеть его тихим, подняться с восходом солнца, забраться на какую-нибудь горушку, поблизости от моря. Наблюдать оттуда за этой голубой, громадной чашей просто замечательно.
- И не тянет искупаться? - удивилась Евгения. - Нет. Пока солнце не пригреет, купаться не хочется. А иной раз мне хотелось стать чайкой, и полететь над морем. Порой же мне казалось, что если встать на его поверхность ногами, - улыбаясь своим мыслям, продолжала Реля, - то можно идти по воде, как по земле. Мне, когда мы жили в Находке, повезло, какой-то моряк, подарил мне старенькую, потрёпанную книгу Грина «Бегущая по волнам». Так я её несколько раз читала, пока не дала подруге, которая потеряла такую волшебную вещь.
- Как жаль, я бы тоже почитала. А в библиотеке ты не смотрела?
- Больше я такой книги нигде не встречала. Но когда та, подаренная мне незнакомым человеком, книга исчезла...
- Видишь, - перебила Релю Женя, - в тебя влюблялись ещё в малышку. Ведь книги так просто, ни с того, ни с чего не дарят.
- Ошибаешься. Мне часто дарили книги люди даже старые, дедушки. Но вернёмся к «Бегущей по волнам». После её пропажи, мне стали сниться цветные сны, как я тоже бегаю по волнам.
- Слушай, цветные сны, говорят, снятся только больным на голову людям, - с тревогой сказала подруга.
- Значит я мал-мала сумасшедшая, - засмеялась Калерия, - потому что очень люблю свои цветные сны, особенно, когда в них летаю.
- Боже! Ты и бегаешь по волнам, и летаешь - как много тебе дано в снах - вот бы в жизни было так.
- Не завидуй, я и жизнь свою люблю, хотя она мне тяжеловато даётся, но ни от чего бы не отказалась ни от прошлого, ни от будущего.
- Таких людей называют «блаженными». Ты, случайно, стихи не сочиняешь? - заинтересовалась Евгения.
- Не раз уже пыталась. Но они мне не поддаются. Самые мои любимые, это те, которые навеялись утром, на свежую, как говорят, голову. Вот послушай, что я однажды сочинила летом, после окончания восьмого класса, на Днепре. Поднялась затемно, пошла на большой валун, села на него и слушала, как просыпается природа:
Кто не слышал, как птицы поют,
Просыпаясь, порой на рассвете.
Эти «живчики» весть подают
Проникающим лучикам света.
Свет приходит на их голоса,
То туманом, то пламенем ярким,
Солнце встало, но ветер поднялся,
Тучи с запада - будет ли жарко?..
Реля замолчала, не дочитав своего стихотворения. Ей вспомнилось время, когда она сочинила его. Это было после отъезда Славы. Да, ходила она тогда на валун, где они любили сидеть вместе. И те же птицы, которые в тяжёлое для неё утро, когда дикая девчонка решала вопрос - жить ей, или не жить - птицы подержали её своими голосами: - «Фить-фить», то-есть, как поняла Реля: - «Жить-жить». И она нашла в себе силы не умереть тогда, когда казалось, что жить на земле просто невозможно. Но птицы вложили в неё свою энергию и мысли, что жить на свете стоит, как бы плохо это, иной раз, не казалась. Живой человек много может доказать своим недругам, а мёртвый только порадует их.
- Да! - прервала её размышления Женя. - И часто ты ходила к валуну, который навевал на тебя стихи?
- Стихи слагаются не только на валуне, - засмеялась Реля, - например торжество какое-нибудь тебя тронет за сердце, и оно отзывается стихами, причём, мне они казались слабыми, а те, кому посвящала, находили их интересными.
- Ну, например?
- Например, у нас учительница была - бывшая дворянка, старая, ей далеко за семьдесят было, а она преподавала, и прекрасно, литературу - у меня просто дух захватывало, когда она рассказывала. И весь класс затихал, хотя на опросах Бог знает, что у неё творилось: каждый был занят своим делом - кто списывал задачки, кто просто спал, а были такие, которые и в шахматы играли. Но стоило нашей «литераторше» начать говорить, в классе наступала идеальная тишина: слышно было, как за окном капель звенит или муха жужжит. Да, старушка эта знала много и не таила в себе. Мне порой казалось, что она живала вместе с Пушкиным или Некрасовым: так много о жизни этих людей она могла рассказать. Она меня к себе словно магнитом притянула, ведь познакомилась я с ней, когда занятия ещё и не начались, благодаря мужу её, тоже бывшему учителю, а на тот момент библиотекарю. Когда же я явилась к ним в дом, то сначала прибралась у них - жили старики в казённом доме, и бывшая революционерка, помогавшая Ленину «сделать переворот» в стране, совсем не умела вести домашние дела.
- Так эта дворянка, ещё и революционеркой была? Постой-постой, ты мне рассказывала уже о какой-то дворянке.
- Та совсем другая была. Та была директором школы в Маяке, когда мы туда приехали и, к сожалению, у нас не преподавала. Но «директорша» наша наоборот, пострадала от революции и хозяйка в доме была просто замечательная - от неё я многому научилась: печь, жарить, варить, праздничный стол накрывать. И всё своё умение потом перенесла в дом другой дворянки, которая всего этого не умела.
- Какие удивительные люди тебе встречаются! А я вот с учителями не дружила, отношения самые, что ни на есть равнодушные: - «Здравствуйте и прощайте!» - но чтоб вникать в их жизнь - извини-подвинься.
- Но у меня тяга узнавать о людях - даже тех, кого я не люблю.
- Наверное, в тебе не только поэт, но и писатель дремлет, - Женя с уважением посмотрела на Релю, - поэтому-то, ты готова даже полы мыть, чтоб хоть немножко узнать о внутренней жизни этих людей.
- Да, я им не только полы мыла или стирала, я им и готовила, потому что старая дворянка и этого не умела. Но зато, она много знаний по литературе заложила в мою голову. Я её по гроб жизни буду помнить, и благодарна за каждую крупицу нового, полученного от неё.
- А вторая дворянка, чистюля - она тебе тоже много дала?
- Про Веру Игнатьевну, про её тяжёлую судьбу, я, возможно, книгу напишу. Только ведь вопрос, Женечка, в том, напечатают ли? Сейчас всё больше про революционеров, да про войну пишут, и все авторы довольно врушные, где показывают советских руководителей уж такими героями, распрекрасными людьми, а на самом деле настоящих революционеров ещё при Ленине начали уничтожать, а уж при Сталине их просто добивали. Сколько людей извели, да ты, наверное, слышала, как забирали некоторых по ночам, и люди пропадали. Даже после войны, тех, кто побывал в плену, ссылали куда Макар телят не гонял.
- Я это знаю, - тихо произнесла Женя, - моя семья поплатилась - дед у нас был раскулачен и сослан, а маму и её брата забрала к себе тётка, тем и спаслись они. А дед с бабкой погибли в Сибири.
- Расскажешь когда-нибудь о них? - с надеждой спросила Реля.
- Я не умею рассказывать, да и мало знаю - очень мало - мне даже стыдно перед тобой за своё равнодушие к родным. Но ты мне продолжай про своих дворянок, чем они обе - и хозяйственная, и бесхозяйственная - тебя так восхитили? Ну, я понимаю, Вера Игнатьевна спасала отпрыска своей семьи, своего маленького племянника, а вторая-то...
- Замолчи!- всхлипнула Реля, у которой слёзы покатились из глаз, и она их не вытирала. - Тот человечек маленький, кого спасла директорша моя, вырос потом в красивого человека, с которым я и столкнулась в Маяке...
- Да-да, ты мне рассказывала, как ты налетела с ведрами на своего будущего учителя, вернее студента, который, я уверена, влюбился в тебя. Ну, признавайся, ведь он не так просто за тобой ухаживал, на экскурсии возил? Я это почувствовала по твоим прежним рассказам.
- Да, мы любили друг друга, как дети, потому что я, в то время, почти ребёнком была, правда дома этого ребёнка заставляли трудиться, как взрослую женщину, а одевали, как бродяжку. И будущий учитель заметил эту несправедливость, и сказал, что исправит всё в моей судьбе, дождавшись, когда я выросту и женившись на мне.
- Он тебе сказал, что женится?
- Да, чуть ли не с первого дня и я поверила ему. Но до женитьбы он ещё собирался меня учить в институте, потому что видел - мать не поможет мне учиться после школы.
- Да он у тебя ясновидящий. И куда он делся? Забыл тебя?
- Если бы забыл, но остался жить, то мне бы было легче, - Калерия продолжала плакать, не вытирая слёз, - но он погиб, как я и нагадала его любимой тётушке, ещё не догадываясь, кому я смерть предсказываю. Если бы знала, наверное, язык бы прикусила. Впрочем, я полагаю, что боль в моём языке ничего бы не решила.
- Да-да, ты же нагадала Вере Игнатьевне потерю самого дорогого, не зная, что этот человек станет дорогим и тебе. Расскажи мне, если можешь, как твой Павел погиб.
- Когда мы внезапно уезжали из Маяка, я уже предчувствовала, что мы не увидимся больше. А Павел, в это время, защищал диплом. Поэтому я, наверное, в Качкаровке, потянулась к другой учительнице, которая как выяснилось неожиданно для меня, учила Павла когда-то, и мой предполагаемый, будущий муж, - Реля улыбнулась жалобно, сквозь слёзы, - в своё время был у Натальи Васильевны её любимым учеником.
- А что ты тоже была у старой революционерки любимой?
- Так к этому я и веду. Но сначала о Павле. Когда Наталья Васильевна узнала, что Павел тоже учится на учителя, она вызвала его на свой праздник - приближался её юбилей - пятьдесят лет она проработала преподавателем, и ей должны были дать орден Ленина.
- Видишь, за её заслуги, бывшие революционеры не забыли её.
- Да, и это была их единственная забота о ней, хотя старушка нуждалась в другой, более вещественной, заботе, потому что питалась со своим мужем чаще всего всухомятку, пока я им не стала готовить.
- Ну ладно жалобить меня стариками, ты о Павле доскажи.
- Как я сейчас могу предположить, получив письма от потрясающей преподавательницы и от меня, Павел рванул в Качкаровку, но в дороге его убили какие-то уголовники, - Реля не могла сдержать ручьи, бегущие у неё по щекам. - Но самое ужасное, что накануне Релия почувствовала, что произошло что-то трагическое в моей жизни, какая-то потеря, только понять не могла... Хорошо, что я, за две недели, до юбилея Натальи Васильевны написала поэму про её революционную жизнь, разумеется, благодаря её интересным рассказам. В них она, с грустью, но показывала весь тот тихий ужас, каким была революция, а не ту лучезарную замену царскому самодержавию, как изображают её некоторые писатели, вроде Гончара, подстраивающиеся под Советскую власть.
- Ты так открыто говоришь сейчас про проделки революции, что я, внучка раскулаченного когда-то зажиточного крестьянина, не могу ещё сказать в голос - до сих пор поджилки трясутся, как бы в тьму-тараканью не засадили, как когда-то деда.
- Женечка, подружка моя, до каких же пор мы будем молчать? Ведь революция одно рабство сменила на другое. Твои родные хоть зажиточные были, хорошо, если своим трудом, не трудом подневольных людей.
- Мне мама рассказывала, что если и нанимал мой дед подёнщиков, то платил людям, и кормил их хорошо.
- А мой дед был нищим, правда, как я подозреваю, не очень любил трудиться, зато после гражданской войны раскулачивал зажиточных - ты уж не сердись на меня, я в этом не одобряю своего предка.
- Да причём тут ты? Ну, и много нажил твой дед?
- Я думаю, что не очень, потому что мои дяди и тёти, живущие на родине матери, всего добивались своим трудом, и живут, сейчас не сказала бы, что и богато. Выиграла от революции, пожалуй, только мама, потому что она выучилась и достигла того, что сейчас может жить хорошо, при этом адски эксплуатируя нелюбимых детей.
- Видишь гадина, какая! Сама выучилась, а тебя учить не захотела, хотя ты, как я предполагаю, больше пользы бы людям принесла, чем высокомерная твоя мать. От тебя, мне кажется, даже природа смягчается.
- Не знаю, Женя, терплю же я всю эту несправедливость, когда одни люди не работают, а живут как в раю, другие же, как мы с тобой, создаём им базу, чтобы они и дальше жили прекрасно. При всём этом, они нам ещё и платят копейки.
- Ты, наверное, нарочно меня к морю привезла, чтоб рассказать всё это? Потому, что я ещё ничего подобного про революцию не слышала. Что после неё одни люди стали угнетать других, как бы поменявшись с барами местами. В школе-то нам вбивали в головы, что в Союзе все живут одинаково и я, почему-то верила этому, пока не познакомилась со своей новой «учительницей» два месяца назад. Ты с первого дня показалась мне чуток недовольной этой жизнью, хотя и любишь нашу землю, как никто ещё не любил, ни один из моих родных или знакомых. И сегодня привезла к морю, чтоб около него высказать всё, что на душе наболело. А тебе, получается, внушили недоверие к теперешней жизни две дворянки, причем одна пострадавшая от Советской власти, а другая делавшая её, потом разочаровавшаяся? Признайся не без них ты, такая любящая нашу Землю, и «украшающая её не только садами, постройками, но и собой», как говорит мне мой неверный возлюбленный, поняла это.
- Женя, ты пугаешь меня. Неужели вы, с твоим Кабальеро, говорите обо мне, на ваших свиданиях?
- А то, - подруга вроде даже обиделась, - мой Кабальеро, как ты его обзываешь, любит поговорить о тебе - я даже ревную немного.
- Не надо, Женечка. Вот клянусь тебе, перед морем, которое я не меньше чем Землю нашу обожаю, я б твоего друга сердца близко к себе не подпустила, и не только потому, что я твоя подруга, но ещё и оттого, что к таким избалованным, изнеженным типам, у меня определённое отношение. Мне твой Кабальеро напоминает нашу семейную деспотку Веру, и значит, что я никогда не полюбила бы его, клянусь морем.
- Как ты, однако, моего женишка уязвила! - Женя вздохнула, глядя на вспенившиеся волны моря. - И могучего друга взяла свидетелем.
- Да, у моря не соврёшь, тем более, что я этим людям верила, как самой себе. Но, если ты не устала, я продолжу про Павла.
- Ты с ума сошла? Устала! Это я тебя хотела от грустных мыслей отвести. Как ты узнала, что Павел погиб? Вам сообщили?
- Наталье Васильевне, наверное, пришла такая весть. Но до меня не добралась - письма ко мне, как я узнала совсем недавно, перехватывались, но я не буду тебе рассказывать сейчас про эту гадость.
- А Наталья твоя, свет Васильевна не могла тебе об этом сказать?
- Она не сказала, и только сейчас я поняла, почему. В её юбилей я должна была прочитать свою поэму, и она не хотела, чтоб я делала это сквозь слёзы. Но я, с самого утра буквально разболелась, у меня даже голос осип, хотя я дома и готовилась прочитать её выразительно. И, наверное, потому решила, что просто отдам тетрадь моей любимой учительнице, и пусть сама читает. Но один из моих одноклассников выкрал тетрадочку из парты и, поняв кому, поэма моя предназначалась, отнёс в учительскую, а там уж постарались, чтобы стихи прочли громогласно.
- Но это же справедливо, и Наталье твоей было приятно.
- Не то слово. Старушка моя прослезилась и сказала в ответ, что никаких орденов и медалей не надо, только были бы такие ученики.
- Ну, у неё таких учеников, за полсотни учительских лет, я думаю, было хоть пруд пруди.
- И я так думала, а старушка за пятьдесят лет своей педагогической деятельности, могла их по пальцам пересчитать.
- Да, пожалуй, что я неправа - истинно! талантливых людей мало, больше тех, кто под них подделывается.
- Ещё неизвестно, - Калерия, наконец, достала платочек, и вытерла слёзы, - может, и я подделываюсь под кого-нибудь.
- А тебе кто-нибудь писал стихи? - Женя явно хотела отвлечь подругу от невесёлых мыслей, хотя самой ей тоже было грустно.
- Да, первый же парень, с которым я немного встречалась, после смерти Павла, сочинил мне целую тетрадь. – Девушке не хотелось говорить, - было больно, - что и Павел ей стихи сочинял.
- А скоро ты забыла своего Павла?
- Я не забыла, а переболела, когда почувствовала, что нет моего дорогого уже на свете белом. Болела сильно, лежала в забытьи, а когда пришла в себя, вот как бы и забыла о нём совсем.
Реле стало не по себе, что она не может рассказать Жене, о том, что она «не забыла», а ей вычеркали из памяти всё космияне, прислав к ней Аркашу. Который и сказал тогда почти умирающей девочке о второй жизни её незабвенного учителя, который не в земле сейчас, а летает на «тарелке» вместе со своими спасителями, и будет летать там ещё долго. За это время Реля должна отлюбить своё на земле, и родить мальчишку, как она того и желала давно, вырастить его. Возможно, будет иметь и других детей, если не умрёт, разумеется, лишь потом, выполнив земное, увидится с Павлом. И то обрадует ли её их встреча, если Реля состарится, а Павлу его космические полёты сохранят молодость. Каково ей будет, с её морщинами, смотреть на дорогого ей человека, почти юношу, с которым мечтала когда-то жизнь прожить, да видно не судьба им была и на этот раз, как и в прошлых их жизнях, быть вместе. Сколько же ещё раз их будет разводить Земля, которую они оба так любят?! Но всего этого не расскажешь Жене - Реле запрещено вспоминать о Космитах, пока о них не начнут писать в прессе.
- Это бывает, мне мама рассказывала, что она так же, переболев, забыла о своём возлюбленном, который погиб вдали от неё, - неожиданно сказала Женя, чем очень обрадовала подругу - оказывается, не у неё одной такие чудеса случаются.
- А твоя мама не говорила, что кто-то помог ей забыть его?
- Да, явился Ангел, самый настоящий, только в облике человека, и сказал маме, чтоб она не грустила, жила своей жизнью, потому что тот её любимый вовсе и не любил её. И если бы остался жить, то не с ней, а с другой, ей незнакомой женщиной. И мама выжила, совершенно забыв своего возлюбленного. А к тебе тоже Ангел являлся?
- Да, - Реля обрадовалась совпадению в её судьбе и жениной матери, - Ангел сказал мне, что Павел любил только меня, но всё равно я должна забыть его. И я «забыла» на время. И как раз в это забытьё я и полюбила во второй раз, почти сразу, как выписалась из больницы, потому что Ангел «вычеркал» у меня из памяти Павла так, что я его почти не помнила уже.
- А твоя любимая учительница что же? Не могла тебе сказать? Тем более, что ты к ней часто, наверное, ходила после болезни?
- Спасибо, что напомнила мне про Наталью Васильевну. А то я совсем забыла о ней - это всё последствия моей тяжёлой болезни, - пошутила Реля, вздохнув. - Я последний раз видела мою дорогую старушку на юбилее, помню, как она внимательно слушала мои стихи, потом подошла к трибуне, и произнесла речь о том, что «не надо правительственных наград, были бы такие ученики». Так она объяснилась мне в любви, а потом я, в тот же день заболела, и вечером мама меня отправила в «ликарню», как говорят на Украине, где и произошло то, о чём я тебе рассказала уже. Потом, когда я немного пришла в себя, и стала подниматься с постели, ко мне прибегали одноклассницы и сообщили, что стариков моих, к моей радости, забрала к себе какая-то родственница в город, чтобы заботиться о них, ведь они это заслужили.
- Тебя это обрадовало? - удивилась Евгения.
- Ты же не видела, в каких условиях старики жили. Правда, девчонки говорили, что родственница забрала их к себе, из-за того, что у них вроде было золото, но я сомневаюсь, что это так.
- Ну, всё-таки бывшие дворяне! - сказала подруга, - Вот мои родные всего лишь из богатых крестьян, а тоже припрятали золотишко.
- Не знаю, не знаю, если бы у моей старушки что было, я бы, убираясь не раз у них в комнатах, увидела бы хоть раз это золото.
- Милая моя, такие вещички прячут, чуть ли не на груди. А ты бы хотела, чтобы она подарила тебе что-нибудь?
- Ну что ты, Женя! Я вообще не любительница золота. Даже родственников своих, цыган, не люблю за то, что они живут ради обмана и золотого тельца. Нет-нет, я решительно не люблю золото. Одежда прельщает меня, признаюсь, и то в очень небольшом количестве.
- Да, ты из тех людей, которые живут не ради тряпок, зато умеют носить то, что покупают, изящно, видимо, поэтому какие-то силы небесные и помогают тебе. Уверена, что Ангел, который являлся тебе тогда в болезни, помог сейчас тебе купить это красивое пальтишечко.
- Ну, ты сказала, Женя. Просто в краску меня вогнала. Но, пожалуй, я соглашусь, что кто-то мне помог купить это чудо, которое меня теперь согревает. Спасибо, Ангел! - прокричала Калерия, глядя в небо.
- Он тебе послал и вторую любовь, наверное, чтобы забыть Павла?
- Послушай, а это мысль, потому что встреча со Славой совершенно заглушила во мне всякую память о Павле - я ни разу, встречаясь с ним, не вспомнила Павла, что просто удивляет меня. Мне вернули почти всю память только в этом году, когда у меня боль не только о Павле, но и о Славе утихла.
- Значит, и во второй любви ты перестрадала в полную силу?
- Похоже, что так - мне дали перестрадать, хотя назвать любовью наши встречи со Славой довольно трудно - мы даже не целовались.
- Но ты же и с Павлом не целовалась!
- Верно. Студент берёг меня. Наверное, и Слава не воспринимал как девушку, раз и не пытался оставить о себе хотя бы такую память.
- Тебе сейчас грустно, что вы не целовались?
- Нет. Не зная поцелуев, я и не ждала их. Но этой весной совсем неожиданно пришлось поцеловаться с бывшим однокашником из Качкаровки - где мы и встречались со Славой - и я вдруг пожалела, что первый поцелуй мне достался от другого, хоть и любящего меня парня.
- Если он тебя любит, не жалей - это ему будет память о тебе.
- Вот и я так думаю. Ну, давай прощаться с морем, Женя, и направимся искать дом твоей тёзки и её маленькой, но сплочённой семьи.
- А как прощаются с морем? Мы даже зайти в него не можем.
- Слышала я от бывалых людей, что туда, куда хочешь ещё не раз приехать, надо кинуть монетку и загадать желание.
- Ой, достаём денежки и кидаем. Смотри, как далеко у меня получилось. Даже жалко уходить, так бы тут и жила, возле моря.
- Нет уж, пошли, дорогая моя. Теперь мы сюда возможно лишь летом приедем, посмотрим, как курортники здесь прохлаждаются.
- Пошли. А тебе не приходило, подруга, в голову, что Слава твой не целовал тебя, потому что жалел?
- Не знаю. Скорее всего, что сам он ещё не умел целоваться. И увела, под конец наших встреч, его одна нахалка от меня, чтоб научить парня кой чему. А после Славиной «измены», как я думала, и, учитывая мою гордыню, мы расстались.
- Но я всё же не понимаю парней: то холил-лелеял, боялся словом обидеть, а потом взял и стукнул молотком по сердцу.
- А ты не встречала таких, Женя, которые сильно любят, а потом, вдруг - раз! - ударяют так больно, что дышать трудно!
- Дорогая моя, подруга! Да ты девчонка ещё по отношению ко мне, по части всяких переживаний. Я тебе порасскажу как-нибудь, но в Симферополе, как могут ударить парни, что и жить не захочется.
- Вообще-то мне это хорошо знакомо, но послушаю, как такое происходит у других. Может и чужая боль поможет мне бороться в дальнейшем с ударами моих возлюбленных.
- Удивительный ты человечек, ведь другие на чужих ошибках не желают учиться, считают, что с ними такого не может произойти.
- Всё, что происходит с другими, происходит и со мной, и это меня радует, потому что доказывает, что я - земная женщина.
- А какая же ты ещё могла быть? - удивилась Женя.
- Одно время я думала, что меня закинули из Космоса для проверки выживаемости на этой Земле, - Калерия поняла, что теперь ей не миновать рассказывать Жене о Космосе.
- Какой ещё Космос? Это не то ли необозримое небо, что нависло над нами? И в котором теперь летают советские спутники?
- То самое, Женечка. И в которое скоро полетят люди Земли. Это случится в тот год, когда я рожу своего беловолосого ребёнка.
- Ой, чудачка. Кто это тебе сказал? Уж, не во сне ли твоём тебе предсказали такое чудо?
- Да, во сне, - обрадовалась Калерия новой подсказке.
- Ну, если ты родишь своё долгожданное дитя, - улыбнулась Женя, - да ещё в тот год полетят в космос люди в ракете - видишь, кое-что и я помню из наших разговоров, тогда ты точно «подкинутая» на Землю.
- Ладно, подруга, давай заканчивать наш разговор, подходим к остановке, где много ожидающих автобус, и не надо, чтоб на нас обращали внимание, а то ещё за шпионов каких сочтут, - отшутилась Калерия. К их разговорам, впрямь, иногда пристально прислушивались.
- А ты и есть шпионка, только космическая. Ну, молчу-молчу... Расскажешь мне потом.
Калерия улыбнулась: - «Не миновать мне теперь, разоблачать себя».
Г л а в а 18.
Евгения Юрьевна, будто ждала их - пожилая женщина тут же возникла на пороге своего нового домика, когда они позвонили у калитки.
- Батюшки, кто это к нам приехал? Никак Реля? Вот гостья-то дорогая! А уж мы тебя давно ждём, боялись, что не захочешь ехать, когда солнышко твоё уже не греет, на море сейчас не покупаешься.
- Ну, как я могла не приехать, если вы меня звали к себе? Но я, как и грозилась в письме, не одна. Это моя лучшая подруга - Евгения.
- Да ты нам писала, что приедешь с моей тёзкой. Милости просим, заходите, а как рада будет Маришка, я уж не говорю про деда нашего.
- Они дома? - улыбнулась Реля, проходя в калитку и целуя хозяйку. - Шикарный домину купил вам Георгий. Хоть что-то хорошее у него получилось. Пошли, подруга, осмотрим всё сначала снаружи. Вы разрешите, Евгения Юрьевна, побродить возле вашей нечаянной радости?
- Благодаря тебе, Реля, радость эта к нам пришла - так мы с дедом решили. Не встреть он - это я про зятя - в тот вечер тебя у нас дома, пожалуй, захотел квартиру или деньги за тот дряхлый домишко, а если взял бы деньги, не поставив нас в известность, то непременно пропил бы, а уж как бы мы жили - один Бог ведает.
- Куда же вы-то тогда подевались бы?
- А пришлось бы ехать в деревеньку, откуда мы и приехали было в Симферополь, где дед мой немного работал. Теперь-то он уже работать не может, стар. Так бы и маялись в деревеньке, где ни молока Маришке достать - потому, что коров почти ни у кого нет - ни хлеба привозного, потому как надо часами дежурить у магазина, это только здоровые могут, а ни у меня, ни у мужа богатырского здоровья-то нет.
- Да, в деревнях плохо жить, я и сама знаю, - вздохнула Реля, а Женя поддержала подругу кивком головы.
- Вот мы и благодарим тебя с дедом, что пришла тогда в наш дом, и надоумила Георгия побеспокоиться о нас и внучке - не было бы рядом тебя, моя девочка, ничего бы он не сделал для нас. До этого он другое в голове держал и иногда говаривал, что выселит нас с дедом оттуда, а сам жильцов пустит, чтобы значит, денег больше иметь.
- Вы серьёзно думаете, что ваш зверь-Горилла, как я его, иногда, называю, из-за меня вам помог?
- А тут и думать нечего. Как дала ты ему отпор, искровенила зятюшке моему бывшему всё лицо, так будто что у него в мозгу перевернулось. Правда, он при тебе в тот вечер вроде по другому стал разговаривать, беспокоился о нас. Но это же он хотел, хитрюга такой, повлиять на девушку, на которой мечтал жениться.
- Значит, нет худа без добра? - засмеялась Реля. - Не будь я тогда в вашем доме, ему бы и в голову не пришло побеспокоиться о вас, хотя вы дочь его растите. Я довольна за вас, несмотря на то, что сама тогда испытала жуткий страх, что Горилла лишит меня самого дорогого, что есть у девушки, и что я хотела бы сохранить для сына.
- Для сына? - удивилась Женя. - Я не ослышалась, подруга? Ты бы хотела сохранить девственность для сына, а не для мужа?
- Это, наверное, трудно объяснить, но попытаюсь. Конечно, я бы желала родить сына в чистоте, а не как некоторые девушки, которые абортируют до того, как надумают рожать ребёнка, а потом у них родятся больные дети.
- Неужели это правда, что если девушка погуляет, прежде чем родить, то у неё не могут здоровые дети быть? - обратилась Женя к хозяйке, на что Евгения Юрьевна развела руками.
- Я думаю, что Релюшка права - детей надо в чистоте рожать, а не после того, как одного-другого изведут в утробе своей. Поэтому могу понять, почему ты, не желая от Георгия детей, так сопротивлялась ему. Так бы надо делать всем женщинам, которые хотят здоровых детишек.
- Ну, у вас Маришка кажется здоровенькой, несмотря на то, что Горилла изнасиловал её мать. Кстати где моя огненная девочка? В домике? Почему я её милой рожицы не вижу?
- Пошли с дедом на встречу с приятелем Георгия, который нам привёз известие от него, не то посылку, чего сроду наш зятёк не делал, хотя я и рассказывала тебе, Релюшка, про него всякие небылицы. Ты уж прости меня, хотелось оправдаться, что отдала идиоту я дочь свою на поругание, - заплакала Евгения Юрьевна.
- Но всё же Маришке он, наверное, что-нибудь притаскивал, - стала успокаивать её Калерия, которую удивило откровение хозяйки.
- Что ты, Релюшка! И сроду он никаких гостинцев дочери не носил. Да вон и дед какой-то невесёлый идёт с Маришкой на руках.
- Так тяжело же ему, наверное, нести уснувшего ребёнка, - Калерия кинулась навстречу, и взяла у пожилого мужчины Маришку. - Что она, нагулялась?
- Попросилась на руки, да и уснула. Пусть спит, неси её в избу, там положите в её отдельную комнатку, которая находится справа, как войдёте в большую горницу. Идите, идите, а я тут поговорю с женой.
Женя с Релей с удовольствием перешагнули со спящей девочкой порог почти городской, но довольно просторной избы, где сразу нашли и «детскую комнату», что их восхитило, и принялись укладывать ребёнка в постель, предварительно помыв руки, чтобы раздеть спящую девочку.
- Слушай, а и, правда, твои знакомые живут шикарно. Ты просто умница, что не послушалась тогда меня и не порвала с этой семьёй. Будем приезжать летом к морю и есть где переспать, если на пару деньков сюда заедем. И кстати, отсюда совсем близко Бахчисарайский дворец, о котором ты так бредишь.
- Правда, Женечка, хорошо. Я рада, если благодаря мне, старики этот дом у моря получили. Маришка будет развиваться прекрасно на природе, хозяин дома раны на море подлечит, а мы будем наезжать сюда, с подарками для них и для малышки, если уж Горилла такой жадный.
- Да, от этого мерзавца чего угодно можно ожидать. Он на всяких шлюх денег не жалеет - помнишь зеленоглазую в ресторан водил, шмотки ей всякие покупал, а ребёнку ему, паразиту, жалко. Я согласна на траты ради этого рыжего чуда. Будем ей платьишки, туфельки покупать.
- Спасибо, подруга, я знаю, что ты человек добрый. Но меня сейчас тревожит, что хозяева наши задержались на улице. Хотела бы я знать, что за «известия» привёз из Симферополя Жоркин знакомый?
- Вот фокус, если он вместе с нами, на электричке ехал! И если знает тебя, то доложит своему патрону.
- Меня не это волнует, а то, что хозяин был удручённый. Подслушивать нехорошо, но хотела бы я сейчас слышать, о чём они говорят.
- Ты же волшебница, догадайся.
- В том-то и дело, что сердце подсказывает мне, что известия из Симферополя старикам пришли неважные, - Реле не хотелось открывать, что она слышит, о чём говорят хозяева - эта её особенность может напугать подругу - Евгения станет бояться думать при ней, а зря потому, что Калерия давно себе запрещает чужие мысли подслушивать. Сейчас она «услышала» разговор хозяев внезапно - так иногда случалось, но, опять же, признаться в этом Жене не могла.
- Ну, придут и узнаем. Я думаю, что они не скроют от тебя.
И вот что услышала Калерия из неприятного разговора во дворе:
- А ты, мать, небось, хороших известий ждёшь? Так вот, учудил наш Георгий, изувечил кого-то, теперь сидит в кутузке, и все думают, что засадят его, потому что тот человек находится при смерти.
- Как хорошо, что девушки ушли и не слышат этого, - перекрестилась Евгения Юрьевна. - Дай Бог, чтоб тот несчастный не умер, чтобы не на всю жизнь Георгия засадили. Хорошо, что он дом на меня купил. Теперь-то мы и без него проживём - будем сдавать дачникам комнатки, огород засадим весной, если сил хватит, и Маришку вырастим.
- Да, жёнушка, хоть этим он хорошее дело сделал - не выбросил с дитём его на улицу. Я, пожалуй, поправлюсь немного, и пойду работать.
- Да, дедулька, у тебя же золотые руки - мы проживём. И я смогу кое-что в огороде выращивать - нам на жизнь и на рынок снести. Наша соседка мне говорила, что хорошо выручает от дачников и от огорода.
- Проживём, старушка. Ты только гостей наших не испугай – пусть повеселятся девчонки в Евпатории. Покормишь нас сейчас хорошим обедом, который ты, наверняка, ради приезда Рели, приготовила?
- Да уж не без того, старалась. И скажу ей, пожалуй, о Георгии, дабы порадовалась, что этот злодей не станет её больше преследовать.
- Порадуй, хозяйка моя, порадуй! Мне тоже на душе полегчало, когда я понял, что больше он нас терроризировать не будет. Не явится, как к себе домой, чтобы сказать, что завтра выкинет нас из дома.
- Ты всё-таки думаешь, дед, что он убил нашу дочь? – всплакнула Евгения Юрьевна, поднимаясь на крыльцо.
- А то кто же? Чего ей было умирать? Ведь здоровая была. Ну, вытри слёзы, вытри, чтобы гостьи не подумали, что ты о Георгии плачешь.
- Реля, оказывается, называла его Гориллой.
- Горилла и есть - сколько жизней загубил. Ну, ничего, больше он не будет распоряжаться чужими жизнями - быть может, и его прихлопнут в тюрьме. Ведь он и там не успокоится, а там этого не любят, я же тебе рассказывал, старушка, каково мне было в лагере - не сильно били меня, потому как политических даже урки уважали. А издевались свои, милиция наша дорогая.
- Спасибо, дед, что ты выжил. Чтоб я сейчас делала без тебя? Ну, пошли в дом, сейчас я наших милых гостей накормлю, а то, боюсь, голодные с дороги. - Она открыла дверь и с заплаканным лицом вошла в помещение, где подруги сняв верхнюю одежду, тихо ходили по горнице, как назвал большую комнату хозяин, в которой почти так же, как в домике, в Симферополе, были развешены дорогие старикам фотографии.
- Как вам тут просторно жить, Евгения Юрьевна! - встретила старушку Калерия встревоженной улыбкой. Ей бы радоваться тому, что узнала, но арест Георгия был связан с увечьем человека - это печалило.
- Вы ещё не видели нашей кухни, где я сейчас вас кормить буду. Если вы не помыли ещё руки, то вот рукомойник, вот полотенце чистое, можете и умыться, а я сейчас быстро обед разогрею.
- Руки мы помыли, прежде чем Маришу освобождать от тёплых вещей, - призналась Реля, - но лица нет, а они у нас обрызганы солёной водой, потому что мы зашли к морю, перед тем как идти к вам. Потому с удовольствием сейчас и умоемся, - девушки пошли к умывальнику.
- Век бы тут жила, - сказала Женя.- Неужели в Евпатории нет никакого строительства, что сюда не набирали людей?
- Я думаю, что если и есть, то частные, потому что строятся одно-, двух-, трёхэтажные домики - виллы, как за кордоном, для одной семьи.
- О, во временных пристройках твоих знакомых можно жить ещё нескольким семьям. Я думаю, что они летом станут их дачникам сдавать.
- Прекрасно. И мы с тобой будем приезжать, и нам места хватит.
- А ты не боишься, что твой Жора будет тебя здесь преследовать?
- Не знаю, возможно, что нет, потому что и в Симферополе он уже ослабил хватку. - Реле не хотелось говорить того, что она услышала. - Наверное, нашёл себе женщину, которая оттянула этого гада от мысли, что я его собственность, - Реля осторожничала, вдруг её слышит хозяйка, нельзя выдавать, что она уверена, что отделалась от Гориллы - пусть это скажут ей ещё раз, тогда можно вздохнуть.
- Не пугайся, Релечка, - отозвалась из кухни Евгения Юрьевна, - наш охламон больше не будет предъявлять права на тебя, он что-то натворил в Симферополе и его надолго посадят в тюрьму. Это деду поведали зятя нашего приятели. Ну, умылись? Заходите сюда, я уже и в тарелки налила. Борщ сварила такой, что пальчики оближите.
- Что же он сделал такого, за что его засадят? - спросила Реля, заходя в уютную кухоньку. - Ой, как у вас тут хорошо, прямо как в раю каком: столик раскладной, стульчики просто чудо - на них даже сесть жалко, как бы не сломать.
- Садись, эти стулья крепкие - нам за них бывший хозяин поручился. Вот вам ложки, вот хлеб. А Георгий наш влез в драку, с ножом, и кого-то пырнул, теперь сидит под следствием. Засадят его. Уже дружки приехали за справкой, что дочь у него маленькая, чтоб, значит, поменьше дали... А он думал о Маришке, когда с ножом на человека шёл?
Калерия без слов опустилась на стул, Женя поддержала её, но заинтересовалась:
- Где подрался ваш зять? В Симферополе?
- А где же ещё ему дурь-то показывать? Где с дружками выпивает, там и безобразничает. Вот до чего дошли. Ну, ничего, посидит, узнает почём фунт лиха, а Маришку мы и без него вырастим.
- Отдайте мне девочку, - простонала Реля, и закрыла лицо руками, понимая, что сказала глупость.
- И, милая, и кто же тебе отдаст дитё малое? Даже если бы мы с дедом престарелые были и то не тебе, а в детский дом.
- Но почему? - удивилась Женя. - Лучше этой любительницы детей, Маришу никто не вырастит, а уж она постарается, хотя условия у нас, в общежитии, не те.
- Да мы бы Реле и этот дом отдали, - сказал, входя в кухню, хозяин, - но всё дело в том, что она - одинока. А для того, чтоб усыновить ребёнка, требуется девушке выйти замуж, да чтоб муж не возражал против удочерения - вот как, девушки, всё в жизни неоднозначно.
- Да, вселись Реля сюда со своим мужем, а вернётся Жора из заключения, убьёт обоих, вместе со своей доченькой, - сказала Евгения.
- Это уж наверняка, - подтвердила хозяйка.
- Как всё в жизни сложно! - вздохнула Калерия.
- Но и справедливо, - улыбнулся хозяин. - Вот ты сейчас девушка молодая, хоть и умная, а родится у тебя ребёнок, по-другому заговоришь. Ну, мать, где мой борщ? Наливай, пока не остыл. Вкусно, гости наши, хозяйка моя готовит?
- Вкусно, - отозвалась Женя, которая уминала за двоих, тогда как подруга её, услышав страшную весть, не притронулась ещё к своему борщу, хотя очень любила его.
- Но как же так, Евгения Юрьевна? - Спросила она хозяйку, которая тоже не ела, сидя перед налитой тарелкой. - Как можно ножом человека пырнуть? Это же человек, не курица какая-нибудь, на обед. Хотя я и курицу убить не смогла бы.
- Уж больно ты жалостливая, девушка, - заметила Женя, - человек-то, наверное, их же собутыльник.
- Нет, - Калерия покачала головой, - этих алкоголиков ни нож, ни камень не берёт. Я чувствую, что хороший человек здоровьем поплатился. - Она всё ещё не могла притронуться к борщу, который медленно остывал перед ней.
- Если бы только здоровьем, - отозвался хозяин, - а то и жизнью. При смерти он, девоньки.
Девушки замерли, широко открыв глаза. Первой пришла в себя Женя - она была более практичная, чем подруга.
- Тогда вашему Георгию будет вышка! - С облегчением воскликнула Евгения, несмотря на то, что за столом все были угнетены. - Теперь-то я спокойна за Релю - из заключения этому убийце не выбраться долго, а там постареет, забудет её.
Калерия с трудом поняла подругу:
- Если бы можно было вернуть всё назад, - горько сказала она, - я б пошла замуж за этого страшного человека, тогда бы не было преступления, по крайней мере, мне так кажется.
- Ну и дура! - подруга была возмущена. - Благодари Бога, что не ты под руку Жорочке попалась - для тебя, я полагаю, ножик нёс – была бы ты сейчас кандидатом на тот свет.
- Это верно, он мне намекал на смерть, но совесть моя болит, что несчастный человек пострадал как бы за меня.
Женя только руками развела. А хозяйка склонилась к Калерии:
- Не горюй понапрасну. Женя права. Ты избежала страшной опасности. Теперь я думаю, не истязал ли Георгий мою несчастную дочь, и не от его ли тяжёлой руки она умерла? Но она была немая, и не могла ничегошеньки сказать, а ты вон какая отчаянная, отбивалась от негодяя и руками, и ногами, и каменьями - тебе я не желаю такой доли.
Реля с удивлением посмотрела на седую женщину: неужели матери, с таким запозданием, приходят мысли, которые ей, девчонке, пришли в голову в первый же день, когда она увидела Георгия.
Г л а в а 19.
По приезду из Евпатории Реля с трудом ходила по городу. Ей казалось, что все знают о жестокости Георгия и показывают на неё:
- Смотрите, это её поклонник сделал…
Своими наглыми притязаниями Горилла как бы вовлёк её в свои дела. Было жутко и больно. По ночам ей стал сниться один и тот же сон: волосатая рука страшного чудовища занесена над упавшим человеком, и медленно опускается... И каждый раз Реля бросается, чтоб удержать ту жесткую руку и не успевает. На четвёртую ночь, измученная этими видениями, девушка не могла спать, а утром, на работе, была вялая. Их бригадир, «дед Василий», помня как Реля спасала его от несправедливых укоров разъярённых водителей, и чувствуя к ней стариковскую нежность, поинтересовался:
- Ты никак влюбилась, защитница моя? Что такая сонная? Или тебя замучили поцелуями, что ты до сих пор очнуться не можешь?
Если бы кто иной это спросил, Калерия ответила бы по-другому, но бывшему солдату, отмучившемуся десять лет после войны в лагерях, за то, что, будучи, раненым, попал к немцам в плен, она не могла дерзить - с «дедкой Васильком» она разговаривала всегда мягко:
- Если бы поцелуи, а то замучили кошмарные сны.
- Ты, никак, попала в какую-нибудь передрягу?
- Конечно, попала, - ответила за Релю подруга.- Другая бы, на её месте, радовалась, что отвязалась от бандита, можно сказать отделалась лёгким испугом, а она переживает, что он вместо неё мужика ножом пырнул. Хотя конечно Реля в этом ничуть не виновата: в драке не участвовала и даже близко не была возле дерущихся. Мало того, не знакомая с погибшим.
- Как же мужика-то зарезали? - поинтересовалась одна из женщин.
- Да это всё один уркаган, который к Калерии приставал. Горилла этот, видно в драке с таким же, как он, прирезал его. А эта глупышка решила, что если бы она согласилась выйти за него замуж, несмотря на то, что он уже одну жену прикончил своей «нежной любовью», то драки бы не случилось и тот человек, которого она не знает, остался бы жить.
- Действительно глупая, - сказала другая женщина, - да разве бы могла ты того остолопа остановить? А будь ты с ним, попала бы сама под нож. Скажи спасибо, девонька, что тебя Бог уберёг.
- Милая моя, - отозвался сверху их бригадир, - не переживай так за незнакомого тебе человека, а коль уж ты ночь не спала, то, пожалуй, я тебя отпущу сегодня домой, чтоб ты отоспалась. Но по дороге, зайди, ласточка моя, на телевизионный завод, узнай, почему от них не было сегодня заявок ни на раствор, ни на бетон. Бастуют, что ли?
- Как же это я уйду с работы? - возразила Калерия.
- Иди спокойно, - сказала одна из женщин. - Сегодня заявок почти нет, мы их до обеда выполним, а что будем делать после? Тоже отдыхать - хорошо нам в бытовку печь поставили, будем греться.
- Отваливай, соня! - задорно сказала Женя подруге. - Хоть мне и скучно будет без тебя, но я рада, что ты отдохнёшь немного, а то одни глаза остались на лице - иди на завод, а оттуда прямым ходом домой, помоешься и в постельку.
- А что, девки, у вас, в общежитии, душ пустили? - услышала Калерия, уже отходя от бетономешалки в сторону бытовки.
- А то! - ответила Евгения. - И днём в нём даже тёплая вода бывает. Так что, если Релюхе повезёт, то помоется.
- Счастливчики! У нас так нет горячей воды.
- Сами греем, чтоб помыться.
Калерия переодевалась, думая: - «Мне бы их заботы. Можно и воду согреть, лишь бы не чувствовать себя виноватой в чьей-то гибели».
Переодевшись, она пошла в сторону другой стройки. В голове звучали не разговоры товарок по работе, а вспомнилось, что услышала в трамвае, когда они с Женей, торопясь, ехали на работу:
- Николай Иванович, ты слышал, что бандиты подрались, и пришили кого-то из своих?
- Это байки. Порешили хорошего человека. Я знал его.
- Знал? И кто же он?
- Учитель моей дочери. Случайно шёл мимо дерущихся, хотел унять их, а они вместо благодарности нож ему под ребро.
Реля обмерла: - «Так и знала, что гад случайного человека убил. А мне теперь мучайся из-за этого негодяя».
Она не только мучилась, а не спала ночами, отчего ей много мерещилось. Так и теперь; едва Реля вышла из неприглядных ворот растворного узла, и пошла по кривому переулку, каких было тьма в Симферополе, как вдруг почувствовала, что сзади идёт кто-то с чёрными задумками - её насиловать. В их общежитии уже была изнасилована девушка, правда ходили слухи, что эта недалёкая девушка сама виновата:
- Ой, девки, да она сама выпрыгнула ночью в окно, и пошла искать приключений на свою голову.
- Как выпрыгнула? Её же комендантша приказала стеречь?
- А кто это будет стеречь? Девки ушли на танцы, а Фенька в окно.
- Теперь из-за этой Феньки позора не оберёшься.
- Ага! Нас всех такими же погаными считать будут.
- О чём вы, девки? Это комендантше боль на голову.
- Теперь ей не только Феньке няньку искать, но и дитяти.
- Да, Эльвире не позавидуешь.
- Я бы ей посоветовала дурку на аборт свести.
- Вот, испытает боль, а не удовольствие, живо кобелей забудет.
- «О каком удовольствии говорили девчата?» - недоумевала Реля. – «О чём это я думаю? - испугалась она, когда услышала зловещие шаги за собой и прибавила шагу: - Но, может, чудище не насиловать меня стремится, а убить?» - напугав себя сильнее, Реля резко повернулась, что бы посмотреть, кто не отстаёт от неё в глухом переулке? Увидев мужчину, в точности похожего на Георгия, вскрикнула и понеслась почти бегом. Туфли, которые были намного легче, чем сапоги, которые им выдавали на растворном узле, подмогнули девушке бежать; она как лань, промчалась по безлюдному месту и, свернув в переулок, неслась так до самой прорабской. Но лёгкие туфельки и погубили ее, потому что не прикрывали ей даже лодыжки. Реля взбежала по ступеням прорабского домика так, что не заметила острого плотницкого топора, на обух которого и наступила, со всей силой девичьего страха, наступила так сильно, что топор, развернувшись на сто восемьдесят градусов, легко впился ей в ногу, чуть повыше пятки. Реля почти сразу увидела, как из раны фонтаном брызнула кровь. Она вскрикнула, приседая и зажимая рукой ногу в том месте, откуда бежала кровь и потеряла сознание...
Очнулась девушка в прорабской, куда сбежались строители: кто-то перевязывал ей ногу, кто-то звонил по телефону, вызывая Реле скорую помощь, а прораб честил нехорошими словами плотника:
- Мать твою так! Разбросал свои инструменты! Они у тебя под ногами должны валяться? Там, где люди ходят.
- Так это ходят. А эта дивчина неслась, будто за ней гнались.
Реля открыла глаза: - А он? - воскликнула она. - Где он?
- Кто? - спросил её быстрый, женский голос.
- Такой высокий, рыжий, он человека убил.
- Бредит, - сказал прораб, вглядываясь в лицо девушки. – Какая же она бледная. Ни кровиночки.
Калерия хотела объяснить ему, что она вовсе не бредит, а убийца где-то здесь, среди мужчин прячется, чтобы ещё кого-то убить, но рот у неё был сухой, и она не смогла сказать ни слова. Вскоре она снова потеряла сознание, и на этот раз надолго, потому что не помнила ни того, как приехала скорая, ни самой поездки в больницу. Очнулась уже на операционном столе и услышала, как кто-то строго произносил:
- Переусердствовали с йодом рабочие - ливанули в рану от души.
- Да, - отозвалась женщина, - пережгли все ткани, оперировать нельзя.
- Наказать бы за такое усердие, сделали, может быть пациентку хромушей, но это уж как этой девушке повезёт. А сейчас везите несчастную бегунью в палату, пусть побудет в больнице денька три, и отпустим её под наблюдение поликлиники, помочь ей ничем не можем.
- Осторожней, Гаврила Иванович, девушка очнулась и всё слышит.
- Очнулась? Тогда я с ней немного поговорю. Ты что же это, красавица, по острым топорам ходишь? Покалечила вот ногу, теперь долго заживать она будет.
- Я слышала, - у Рели всё ещё было сухо во рту, поэтому она шептала. - А нельзя будет ещё раз попробовать наложить швы, когда йод, которым полили мою ногу, отмоется?
- Да если бы можно было, то я месяц держал бы тебя в больнице, но бесполезно. Положись на судьбу, девочка - если тебе не суждено быть хромой, ты ею не будешь, и всё у тебя срастётся хорошо. Но три денька полежишь, чтобы ногу поменьше травмировать. Понимаешь?
- Ладно, - прошептала Калерия, и загрустила: этот большой доктор явно не хотел ей помочь, в то время как девушка чувствовала, что мог бы. Но пусть на его совести будет, если она захромает.
Лечащий врач - молодая, только со студенческой скамьи девушка, пришла сразу, как только Релю привезли в палату из операционной:
- Ну что, дорогая моя больная? Как это ты сумела так ногу покалечить, что края раны и сшить невозможно? Кто тебя так напугал, что ты неслась, как угорелая?
- Меня действительно напугали, а «угорелые» так не носятся, - нянечка успела дать Реле испить стакан воды, и она могла уже говорить. - Вам не приходилось в жизни, видимо, «угоревать», если вы так говорите. «Угорелые» лежат пластом, как я лежала в обмороке, ничего они не помнят, не слышат, вернее у них всё происходит, как в дурном сне.
- О, да ты говорунья, какая! Если хочешь, называй меня на «ты» - я всего-то лет на пять тебя постарше.
- Пять лет разницы - это пять лет жизненного опыта в институте, среди молодёжи, а я только-только из деревни. Так что, простите, но между нами целая пропасть, которую я вряд ли преодолею, потому что на учебный Олимп мне путь заказан, хотя и училась в школе хорошо. И кстати, вас разве не предупреждали в институте, что между врачами и больными требуется держать дистанцию, иначе есть люди, которые воспользуются вашим панибратством себе и вам во вред?
- Да, ты в институте не училась, но умна, как некоторые наши выпускники, которые шли на красный диплом.
- Ну не такая уж я и умная, если бежала от незнакомого мне мужчины, приняв его за одного Гориллу, который человека зарезал.
- Так ты испугалась? Мы так и думали. И кстати - с удовольствием воспользуюсь твоим словечком - кстати, у тебя это не первая рана на твоей левой, злосчастной ноге? - говорила доктор, ощупывая Релину ногу выше раны. - Я видела у тебя шрам на стопе. Откуда он?
- Это я, в детстве, наступила нечаянно на разбитый стакан.
- Нечего себе нечаянно. Распорола всю ступню - наверное, не ходила с полгода?
- Не помню! Месяца три-четыре. А началась учёба я, на одной ноге, а в школу вышагивала с пару километров. Мы тогда на Дальнем Востоке жили, в небольшом городке, который строился с размахом.
- Да что ты? Не в Находке ли?
- В Находке. А вы тоже оттуда?
- Гляди-ка, земляки. Я родилась в нём, правда в гарнизонном госпитале, потому что папа у меня - военный. Вот мы и ездили из города в город.
- Но когда вы родились, Находка, наверное, ещё совсем маленьким городком была, если не деревенькой?
- А ты откуда знаешь?
- Считать умею. Вы, наверняка, в тридцать пятом или чуть раньше родились?
- Верно - в тридцать четвёртом. И что из этого?
- А то, что городок только начинал строиться. Потом война прекратила строительство на долгие годы. А продолжили Находку достраивать после пятидесятого года, зато городок рос такими темпами, что стоило посмотреть. Мы как раз жили в Находке в те годы, и я радовалась, глядя, как растёт красивейший порт.
- Радовалась, несмотря на то, что покалечила ногу там?
- При чём здесь моя нога и строительство городка?
- Ну не знаю. Я бы возненавидела его. Мало того, что Находка не Владивосток, например, так ещё в нём и тёмные силы вредничают.
- Насчёт «тёмных сил» вы угадали, мне это мама с любимой дочурой травму ноги подстроили, но растущий городок я не перестала обожать и он, на радость мне, рос как грибы, после дождя.
- Да, с тобой интересно говорить. Ты - человечек необычный. Вот покалечилась вновь, а вспоминаешь лишь хорошее. Может это и хорошо, но скажи, в каком возрасте у тебя первая травма произошла?
- Мне было одиннадцать лет.
- А теперь тебе сколько?
- Недавно стукнуло восемнадцать.
- Значит, семь лет прошло после первой травмы.
- Это имеет какое-нибудь значение? - удивилась Реля.
- В жизни всё имеет значение. Видишь ли, сухожилия на стопе срослись неправильно, и из-за этого ногу твою иногда вроде как «тянет»?
- Да, очень болезненно. Это из-за травмы?
- Разумеется. И самое печальное, что на сегодняшней травме нам не удалось сшить твои сухожилия - будут срастаться, как и на стопе.
- А это значит, - загрустила Калерия, - что и новая рана будет, со временем, «тянуть» болями мою разнесчастную ногу? Я буду хромать?
- Это зависит от того, как срастутся и тут сухожилья, - не стала больше пугать её врач. - Может, будешь, а, может, и нет.
- Спасибо, обрадовали! Но нельзя ли попытаться ещё раз «сшить» мою ногу - может через день-два, если это станет возможным?
- Я тоже надеюсь на это, землячка. Спрошу у заведующего, может и разрешит он попытаться, но если он будет в хорошем юморе. Ну, отдыхай. Завтра я скажу тебе насчёт второй попытки.
Легко сказать «отдыхай». Молодая врач заложила в мысли Рели немаленькую мину. Она ушла себе спокойно домой, а её «больная» промучилась целую ночь: нога разболелась так, что даже снотворное, которое дала ей медицинская сестра, не действовало. Но больше физических болей, девушку мучило сознание, что она станет хромать из-за нелепой случайности. Говорят, что где тонко, там и рвётся - надо же ей было покалечить вновь ту же ногу. Говорят, что снаряд не попадает в одну и ту же воронку. Выходит, попадает. Почему бы Реле не наступить на острый топор правой ногой? Или её проклятия матери догоняют даже в Симферополе? Видимо, выслала полтысячи рублей не любимой на пальто, и тут же пожалела - вот и попала Реля в переделку. И так каждый раз, когда злая родительница разгневается, она будет накалываться не на одно, так на другое. Долго ли мать будет преследовать Калерию ненавистью?.. Правду говорят, что кто не испытал в детстве любви матери, тот под угрозой всю жизнь. Но если у родившей её женщины такая злобная натура, то у Рели, в противовес, должна быть доброта, которая уже не раз побеждала злобность матери, поборет и сейчас.
Подумав так, девушка забылась в беспокойном сне, где она убеждала мать не вредить ей, с чем Юлия Петровна никак не соглашалась, и продолжала смотреть на дочь подозрительно, и с насмешкой.
Г л а в а 20.
Реля правильно угадала, что мать на неё сердилась. Вот выслала Юлия Петровна дерзкой девчонке полтысячи на пальто, а сама осталась без обновы, о которой она мечтала ещё с весны: хотела сшить себе габардиновый плащик, какой она увидела как-то на одной городской моднице. Разумеется, мать должна была сердиться не только на Релю, ведь половину из тех денег, что она на плащ копила, выманила старшая дочь, но как на студентку будешь гневаться? Тем более Вера, уезжая, поделилась с Юлией Петровной своим «горем», что согрешила она в Кисловодске с одним развесёлым парнем, а теперь вот в Одессе, придётся проверяться, не подхватила ли заразы какой от весельчака.
- Тот гад, мама, затащил меня в постель…
- Зная тебя, я думаю, что ты была не против.
- А что он болел сифилисом, не предупредил.
- Как могла ты, Вера, лечь в постель с таким негодяем? Ведь поехала в Кисловодск с женихом? - недоумевала Юлия Петровна.
- Ой, мама, ну какой мне Серёжка жених? Этот Олух Царя Небесного даже не подумал, когда вёз меня домой, о том, чтоб развлечь красивую девушку, не только на неё глазами таращиться. Вот я и вынуждена была пойти с более смелым парнем.
- Но страх ведь какой - могла заразиться.
- Да, мама, если меня убережёт жизнь от этого страшного заболевания, то я буду теперь на воду дуть. Лучше рак, чем эта зараза.
- Что ты, дочка, хуже рака ничего нет. От него мрут, с криками. Я знала таких больных - не приведи Господь!
- Что, мама, в Бога поверили?
- Поверишь тут.
- Я тоже схожу в Одессе в действующую церковь, если пронесёт меня в стороне от этого заболевания. Свечку поставлю Николе угоднику.
- Сходи, девочка моя, да не забудь маму известить как тебя Господь спас от этого заболевания.
- Обязательно, мамочка, я вам телеграмму пришлю…
- Ты с ума сошла! Чтобы вся Чернянка знала?
- За кого вы меня принимаете? Я просто напишу, что всё в порядке, а вы будете знать, что это такое. Сейчас я думаю, это ваш разлюбезный Бог наказал меня, что я на картошку не поехала, взяла справку по «плохому здоровью», хотя здоровье у меня всегда на пять.
- Да как же ты умудрилась такую справку взять?
- А как вы мне в Маяке такую справочку доставали, хотя я там не хуже себя чувствовала, чем в большом городе?
- Сравнила! Там врач, кстати сказать, большая поклонница Рельки - как ни встретимся, всё, бывало, хвалит «необычно, талантливую девочку», а дочь её даже дружила с нашей Дикаркой.
- Уж дружила! Они были разные девицы - ухоженная уродка да наша Чернавка. Но неужели мне справку из-за Рельки дали, из-за того, что глупая гусыня-врачиха, была очарована ею?
- Ну, не только из-за неё. Ведь мы - интеллигентные люди, а такие в селе всегда помогают друг другу. Сегодня я кому-то, завтра он мне - вот и все дела. Но как ты взяла в Одессе справку? Удивляюсь!
- Не понимаю вашего удивления. Городские врачи - тоже люди и их семьям жить и кушать хочется. И за денежки в городе всё можно - насмешливо ответила Вера.
- Неужели ты платила деньги, чтоб тебя освободили от полевых работ? А как же другие студенты, ведь поехали?
- Мама, поехали те, кто, как наша Чернавка, не могут отказать себе в удовольствии покопаться в навозе, а какая в наших колхозах грязища, не мне вам рассказывать. Вот я и отмазалась деньгами от всего этого дерьма. Правда жизнь тут же наказала меня, подложив такую подлянку с негодяем этим, Серёжкиным соседом, это просто ужас! Я трепещу заранее, ещё не попав в гинекологическое кресло.
- Ой, Вера, я тоже боюсь за тебя!
- Молитесь, мама. Авось небеса нас не оставят. Вас Боги любят, как мне кажется, потому то вы много мужчин имели, а не болели.
- Да, милая, но зато как я по-женски переболела, перед тем, как председателем колхоза меня назначили в сорок девятом году! Я даже, если ты помнишь, не работала полгода перед этим.
- Я помню, как вы лежали в больнице, и отец к вам ездил. А потом не работали, так это, как мне казалось, что с малышками сидели.
- Да я никогда бы ради малявок не сидела дома, для этого у меня Релька была, на ней вся работа лежала, потому что от тебя даже после войны пользы было мало. Ты и тогда умела притворяться, - пошутила Юлия Петровна и улыбнулась, как бы прося прощения за плохое слово.
- Ой, мама, вы хотите, чтоб я такая глупая была как наша Чернавка? Она в земле роется, сады сажает, за сёстрами ухаживала, а толку чуть. Они переметнулись ко мне, стоило их тряпками поманить.
- Надолго ли, Вера? Вот привезёт им Реля материалу, а не старые платья и Атаманши опять будут её.
- Вы нелогичны, мама. То вы говорили, что Релька тяжело работает на стройке, а получает мало - только, чтоб с голоду не умереть, и вдруг она привезёт малявкам материи? И жадновата наша работница, даже если у неё и были бы денежки.
- Начнешь, сама их зарабатывать, так и ты жадничать, пожалуй, будешь, - резонно заметила Юлия Петровна. - Это «Ваше Величество», как Реля тебя иронически обзывала, в этом году много нашила нового, так не грех старым с сёстрами поделиться. Полагаю, и то сыграло малявкам на руку, что ты сильно перепугалась из-за заразы, и выложила Атаманшам старые платья, чтоб они своей радостью развеяли твою тоску-печаль, ведь ты приехала домой очень грустная.
- Да, мама. Это вы в точку попали. Может их молитвами, я избегу болезни. Я их, в Каховке, в церковь водила, и просила за меня свечи ставить. Правда деньги на свечи я им давала, из ваших же.
- Это ты хорошо сделала, Вера. Я тоже, пожалуй, загляну тайком в церковь; ведь я маленькой в Бога верила, это потом всё перевернулось. Ну, пора вставать, вон и поезд твой идёт, - всполошилась Юлия Петровна, поднимаясь с лавки, где они с Верой ожидали его прибытия: - Как хорошо, что я тебя провожать поехала, ведь ты иначе бы маме не поведала о твоей беде.
- Никак не хотела я это рассказывать, но вдруг подумала о том, что вполне возможно болезнь эта поганая во мне уже есть, и всё равно вы бы узнали. Теперь мне легче будет с вами общаться, если Релькин Бог отметил меня ею.
- Ой, Вера, лучше бы её не было, - всплакнула Юлия Петровна.
- Так и я о том же. Ну ладно, мама, будем полагаться на Бога. И давайте прощаться. Ждите теперь от меня телеграммы хорошей или плохой - как Богу будет угодно. Да, вот ещё что! Уж если покаялась перед вами, то до конца: не так уж сильно мне и деньги нужны были – ну разве на билет. Однако я с вас стребовала больше.
- Что ты, доченька! Ведь пойдёшь в заразную больницу, так плати там - врачам, медсёстрам, чтобы в институт не сообщили. Не приведи, Бог, сообщат, что ты даже проверялась, могут из института прогнать.
Вера хотела сказать, что у них студентки уже проверялись, и никто их не выгнал из института, правда проверялись те красотки, после встреч с преподавателями - так что Вере посещение Вендиспансера ничем не грозит. В крайнем случае, она постарается напомнить многим, что и они не святые. Цыкнуть можно довольно громко, а в институте стены хорошо отбивают эхо. Но ничего из своих мыслей она Юлии Петровне не открыла - пусть мать думает, как ей будет тяжело идти на растерзание врачей. И, кстати, денежки она, получается, взяла на дело, но не подумает одаривать ими венерологов - перебьются. Однако мать она постаралась успокоить: - Что вы, мама, из института меня никто не выставит. Не посмеют, особенно если у меня всё обойдётся, на что я очень надеюсь.
- Ну, дай Бог, Верочка, дай Бог. Дай-ка я тебя поцелую.
- Не боитесь, мама, что заразитесь? - пошутила старшая, целуясь любовно с родительницей.
- Да что ты! Моя бы воля, так взяла бы твои беды на себя. Я уже старая, мне всё равно. Заражала бы понемногу неверных женихов.
- Спасибо, мамулечка. Одна ты в нашей семье и любишь меня – вот на «ты» заговорила, потому что нет человека во всём свете роднее.
Увёз Веру поезд, а Юлия Петровна грустно возвращалась домой, не заехав даже к одному своему новому поклоннику, как обещала тому несколько дней назад. До любви ли ей теперь, когда её дорогая дочурка терпит такое бедствие?.. И будь, прокляты эти «кобели», которые могут принести столько несчастья в жизнь женщины! На одно надеялась мать, что старшая не будет больше столь легкомысленной, если беда обойдёт её стороной. Как это можно идти в дом незнакомого мужчины и отдаться ему, а потом терпеть адовы муки? Правда и у Юлии Петровны такие моменты бывали в её женской судьбе, да вот же Бог миловал от напастей, только женскими болезнями когда-то попугал. Как же он не пожалел её Верочку? Быть может Всевышний мстит им за Рельку? За то, что мать со старшей дочерью, в своё время жестоко издевались над ней? Заставляли работать, как бывало рабов? Но ведь эта «раба» возмущалась всячески, и мстила им - то у сестры поклонников отбивала, то у матери. Вот никак Юлия Петровна не может забыть средней дочери, что та, может и, не желая того, развела мать навсегда с очень выгодным женихом.
Однако через неделю пришло от Веры радостное сообщение: отделалась дочурка лёгким испугом, нет у неё никакого сифилиса. Отлегло у Юлии Петровны от сердца – Верин отец не оставил её заботами любимую дочь. Зато видно гневные мысли матери легли на среднюю тяжело - дикая девчонка умудрилась покалечить ногу на стройке, о чём горестно сообщила в Чернянку подруга Рели тоже телеграммой - их и принесли вместе.
Признаться Юлию Петровну это даже обрадовало - выходит Верин отец, (которого Релька называла «Чёртом»), дабы помочь старшей избавиться от страшного заболевания, наказал болями среднюю сестру. Что ж, мать возмущаться не будет: её занозистая дочь не раз уже брала на себя муки младших сестёр – Дикарка не скрывала свою способность помогать людям - так пусть теперь поможет старшей, приняв её боли на себя. Душевные муки одной дочери, перешли в физические боли другой, и это мать устраивало.
Г л а в а 21.
На следующий день после Релиной травмы, прямо с утра, в палату прорвалась Женя. И хорошо сделала, потому что было воскресенье, обхода врачей не было, и можно было спокойно поговорить. Увидев разнесчастное лицо подруги, Калерия облегчённо вздохнула: хоть кто-то заботится о ней:
- Господи, ненормальная, только с тобой такое могло случиться, - буквально рыдала подруга. - Я вчера побежала на почту, и отправила телеграмму твоим родным, может, приедут поухаживать за тобой?
- Какая же ты наивная, Женя. Я тебе рассказывала про свою мать, которая наверняка только порадуется моей беде, не то что бы примчаться ухаживать за покалеченной дочерью. А на кого же она поклонников оставит? Да как это можно? Их же могут отбить неё украинские красотки, вечные её соперницы, - шутила Реля, дабы скрыть боль.
- Чтоб её Бог наказал! - сгоряча сказала Евгения. - Твоей маме наверняка Ад уготован, после смерти. Ну, я за тобой буду ходить, как за малым ребёнком, ты не волнуйся. Я вчера ещё рвалась к тебе в палату, но примчалась, когда ты ещё в операционной была.
- Но мне там ничего не сделали, не смогли сухожилья сшить, которые я разрубила топором. Даже края раны не смогли стянуть и заштопать, чтобы всё быстрее заживало.
- Знаю, всё знаю. Я ведь прежде, чем в больницу ехать, побежала на территорию телевизионного завода, где тебя уже не застала и наши женщины, а особенно дед Васька, велели мне ехать вслед за тобой, хотя я и без них поехала бы.
- Что? Наши сильно встревожились? Ведь работница надолго теперь разболелась. Когда выпишут из больницы, Релька месяца два ещё будет хворать, как мне сказали.
- Не говори чепухи, все очень переживают из-за тебя. Даже Лида, которая только себя любит, высказалась, что без тебя будет скучно.
- Как я ей сочувствую! - улыбнулась грустно Реля. - Веселить её будет некому.
- Да ладно про неё. Я вчера к тебе не попала, так врачиху твою дождалась и с ней говорила. Она тоже всей душой за то, чтоб ножечку твою зашить, как она говорит, чтобы ты быстрей выздоровела.
- Ну, это уж, как получится, подружка. Но врач не открылась тебе, насколько долго будет заживать моя нога, и заживёт ли вообще? Потому что я вчера, когда мне повязку накладывали, посмотрела и ужаснулась: там, дорогая моя, сплошное месиво - мне даже показалось, что оголена кость.
- Господи, спаси и помилуй! Ты навыдумывала себе. Твоя милосердная врач второпях - кроме меня, её, кажется, парень ждал у выхода - сказала мне, улыбаясь, что всё будет хорошо.
- Ну, если её ожидал молодой человек, то она и не могла ответить тебе иначе, - опять загрустила Реля, но взяла себя в руки, и улыбнулась подруге весело. - А впрочем, почему бы ей и не поверить? Будем считать, что у меня всё будет прекрасно. И хватит обо мне. Расскажи лучше, как у тебя дела с Виктором?
- Ты знаешь, - Евгения склонилась к подруге и не смогла скрыть радости, - мне даже стыдно, я такая счастливая! Он мне вчера сделал официальное предложение руки и сердца, как в старинных романах.
- Вот видишь! - обрадовалась Реля.- Уразумела теперь, что я была права, увезя тебя всего на одни сутки в Евпаторию. Там тебя благословило море, и твой желанный увидел, что ты просто прекрасна.
- Как ты красиво умеешь говорить, а ведь мы с тобой обе в украинских школах учились, только тебе больше везло на учителей.
- Женя, учителей я сама себе выбирала, если ты помнишь мои рассказы, как я нагло шла знакомиться с ними, - пошутила Калерия.
- Да, и это ещё раз доказывает пословицу, что рыбак рыбака увидит издалека. Учителя ведь тоже жаждали таких учениц, и были счастливы с тобой познакомиться, а главное подружиться, как я поняла.
- Надеюсь, что я приносила им это счастье, - отозвалась Реля, и сразу вспомнила, что Вере Игнатьевне она напророчила несчастье, которое сбылось, хотя и было смягчено самой гадалкой. Ведь не знай, Калерия о Космитах, и не попроси у них помощи, добрые гномики возможно и не забрали бы Павла к себе. Как жаль, что она не может рассказать об этом. И ещё ей казалось, что просить Космитов и магов о спасении жизни Павла, это в порядке вещей. Но своей ногой - такая мелочь - не стоит тревожить, занятых важными делами, друзей просьбами о заживлении её земных ран, в приобретении которых она сама «постаралась».
- Ты всем приносишь счастье, кого любишь, - ворвалась Евгения в её мысли.- Ой, как я благодарна судьбе, что она столкнула меня с тобой. Вот и Виктор мне вчера подтвердил, что ты принесла мне счастье, когда увезла меня, чуть ли не насильно, в Евпаторию. Правда я, одно время, думала, что он влюблён в тебя - на свиданиях всё больше старался о тебе говорить. Всё «Реля», да «Реля» - играет твоим чудесным именем, как мячиком, мне казалось, что даже в имя твоё влюблённый.
- Да больно потешное оно - моё имя - вот твой любимый им и забавлялся.
- Тебе хорошо иронизировать - как ты иногда говоришь, а у меня, порой, даже температура поднималась, - пожаловалась Евгения. - Признаться, я тебе даже нехорошего желала.
- Так может, твои пожелания вчера исполнились? - Калерия загрустила. - Нельзя, подруга, ни с того, ни с сего, желать плохого кому-нибудь.
- Вот и я вчера, когда вышагивала возле больницы, то же подумала, и проклинала себя, хотела сквозь землю провалиться. И, думаешь, я обрадовалась предложению того охламона? Сначала да, и утром тоже, пока не пришла к тебе и не увидела мою подругу на больничной кровати. Теперь вот думаю, не отказаться ли от свадьбы? Ведь даже когда Виктор предлагал мне пожениться, то посеял недоверие к своей любви.
- Женя, ты то радуешь меня, то огорчаешь. Почему ты так развернулась на сто восемьдесят градусов?
- Суди сама - опять почти весь вечер разговор был о тебе. Ну, тут хоть причина была - твоя травма, которую, кстати, прораб того участка не хочет оформлять как травму, чтобы премиальные не оттяпали на их объекте. Вот это мне как раз Виктор и говорил.
- Да Бога ради! Скажи прорабу, что я не против. Ведь люди не виноваты, что я неслась, как угорелая оттого, что увидела похожего на Георгия человека, и подумала, что он меня хочет убить.
- Чудачка ты! Ты, что ли виновата, что плотник работал без всякой техники безопасности? Я бы, наоборот, стребовала, чтоб составили акт, с ним тебе и путёвку потом легче выбить в санаторий, где ты подлечилась бы лучше, чем в поликлинике, куда тебя скоро выгонят. А насчёт премиальных не беспокойся, их простые рабочие не получают. Мы с тобой хоть раз за всё время, пока ты ударно работала, получили их? Ну вот! И могу добавить, что за три года без тебя я всего-навсего один раз получила премиальные, да и то копейки.
- Не надо говорить, Женя, обо всех этих неприятностях, - поморщилась Калерия.- Я сроду не умела выбивать для себя какие-нибудь льготы, а сейчас, когда решается судьба: останусь ли я калекой или выплыву, то и подавно говорить о них не буду. Положусь на судьбу. Ты, лучше, расскажи мне о Викторе, коль уж начала о нём говорить.
- Да чего о нём рассказывать? Как узнал мой дорогой, что ты инвалидом будешь... - Женя прикусила язык, но было поздно.
- Что узнал, подруга моя? Коль начала говорить, то договаривай.
- Ну, когда узнал, что ты покалечилась...
- Да он об этом знал раньше тебя. Я его видела, в прорабской, между обмороками.
- Ну, ты ошиблась - что ему там было делать? Ведь он внутри твоего любимого завода работает. И мне он не говорил, что был в прорабской конторке, иначе я бы ему не стала рассказывать про твою травму.
- Скажу тебе, что в прорабскую контору много люду набежало, и Виктор там был - в этом я могу поклясться. Он так жалостливо смотрел на меня.
- Ну, значит, был, а мне толкует, что не был - вот такой он врун. Подробно выпытывал у меня, как ты покалечилась, а когда узнал, что тебя ждёт в будущем хромота... Боже, что я болтаю! Прости меня, Реля!
- За что?.. Я вчера ещё заподозрила, что ничего хорошего мне не светит, в связи с этой травмой, ведь я и раньше калечила эту ногу - благодаря Вере и матери – та рана и до сей поры меня беспокоит
- А мне ничего не говорила.
- Зачем вспоминать про боли?- удивилась Реля. - Давай забудем о них и поговорим о любви. Вчера тебе, подруженька, сделали предложение, и ты ещё думаешь, принимать его или нет?
- Да, вот хотела с тобой посоветоваться.
- И чего хитрить? - улыбнулась Реля. - Ты уже приняла его. Я это сразу почувствовала, едва ты вошла в палату, хоть и со слезами.
- Ну, ничего от твоих тёмных очей не скроешь, колдунья моя добрая. Приняла я предложение. Ты не сердишься на меня за это?
- А чего сердиться? Будьте счастливы, дети мои. Это я вас помирила - так можешь и сказать своему Ромео. Передавай ему привет.
- Реленька, ты - чудо моё! - Женя заплакала. - Сама болеешь, но людям только хорошее желаешь. Как я хочу, чтоб ты выздоровела, забыла бы о своём несчастье.
- Чего же ты плачешь? Я поправлюсь. Вот сошьют мне сухожилья, и я ещё на вашей свадьбе станцую, - говорила Реля, хотя знала, что на Жениной свадьбе ей не танцевать. С травмой, которая была у неё раньше она, как помнится, долго мучилась, а теперь добавила себе болей, и эта рана будет гораздо дольше её беспокоить - девушка это предчувствовала: - «Лучше бы мне не иметь этого дара: всё знать заранее».
В понедельник врачам опять было не до неё - в их отделение доставили сильно искалеченного мужчину, а вслед за ним подростка и маму его, которые попали в аварию - с этими больными возились долго - день и ночь. Реля отключилась от своих болей и переживала за них. А молодая врачиха, даже если бы и захотела, ничего не могла сделать - она, оказывается, «проходила практику» в этой больнице, и не могла, «не имела права» что-то сделать для своей больной. Единственное, чем она смогла помочь, это перевязать Релину ногу неторопливо, и потому безболезненно. И это было подарком для неё, ведь медсёстры были гораздо грубее в отношениях с больными. Женщины эти так «выматывались» на своей работе, как призналась Реле одна из них, что им «ничего не оставалось, как рычать на больных». Последнего Калерия не понимала: - «Ну, мало платят медсёстрам, так и строители гроши получают за более тяжёлый труд. Так что же? Класть камни так, чтобы они на головы жильцов и прохожих потом падали? Нет, я бы так не смогла трудиться в больнице, где людям тепло, внимание требуется. Пожалуй, от этой их грубости люди болеют ещё больше - вот почему многие и не желают находиться в больнице, а стремятся домой».
И хотя Реле было хорошо в больнице - кормили вовремя, по расписанию, но невнимательность основных врачей - которые могли бы попытаться сшить её несчастные сухожилья, но никто не пожелал даже взяться за это - поразила её:
- Ну, все так заняты, просто ни к кому не подойдёшь, - пожаловалась она пожилой женщине, лежащей рядом с ней в палате.
- Если бы ты была дочкой каких-нибудь больших начальников, к тебе в сто раз больше бы проявили внимания. Чего мать твоя-то не едет?
- Она у нас коммунистка и лишь для себя льгот ищет, а я нелюбимая дочь, - призналась, краснея, девушка.
- Да, была бы любимая, мать тут же примчалась бы с мясом, с салом, накормила бы весь персонал больницы, и тебя бы лечили.
- Вполне возможно. Я чувствую к богатым здесь другое отношение.
- Ещё и какое, детка. Тех холят и лелеют.
И эта женщина была, наверное, права. Когда от недоходной калеки избавились в больнице, и отправили Калерию под наблюдение поликлиники, она очень почувствовала в каком рабском, зависимом от недобрых людей состоянии оказываются некоторые пациенты. Если человек не может принести им кусок сала или бутылку водки, а в большом городе и конфетами брали, (возможно, что и деньгами), то на него стараются не обращать внимания. Так поступали и с Релей. Пока она две недели ходила на перевязки в поликлинику, много ей довелось увидеть: больные часами сидели, чтоб на их раны мельком взглянули, быстро перебинтовали, и с глаз долой, а перед другими плясали на задних лапках, так же как и в больнице. И в кабинетах сидят блатные подолгу, и провожать их выйдут, и расстаться не могут - до чего иные пациенты дороги врачам - наверное, и домами знаются, в гости друг к другу ходят – там уж не только сладкое и вино, там подарки дороже. Вот почему мать Рели так держится за свой «высокий», для села, пост - она такая же почётная, желанная гостья в подобных кабинетах. Юлия Петровна даже в районных и областных центрах блат, как сама выражается, имеет. И случись беда с Верой, мать поехала бы в Одессу, и Реля была уверена, что старшая сестра не страдала бы, как она - материну любимицу быстро бы поставили на ноги. А Реля промучилась, посещая поликлинику две недели, а потом её вытолкнули на работу, сказав, что опухоль у неё не «спадёт» ещё пару месяцев, и сделать тут ничего нельзя. Работать, дескать, ей полезно - нога её скорее восстановится, если она будет больше ходить. Но одно дело ходить, и другое дело натруживать ногу до такого состояния, что она, к концу рабочего дня, совсем отказывалась передвигаться и опухала, как колода. А когда опухоль стала спадать, выяснилось, что икроножная мышца сильно уменьшилась в размере, «ссохлась», как отметили в медицинской карте. Никакого лечения, никаких рекомендаций ей «не полагалось». «Ссохлась» и всё тут - и ничего не поделаешь - ходи, девушка, как хочешь, хромай, мы тебе помочь не в силах.
В выходные дни Реля стала меньше выходить из общежития, чтобы меньше попадаться жалостливым людям на глаза. И казалось, природа способствовала её заточению - неприветливые осенние и зимние дожди, немилосердно хлещущие серыми косыми струями, пригибая всё живое, как бы приказывая ему прятаться. Идти с больной ногой не хотелось ни в кино, ни в театр, мучила ногу только походами в библиотеку; без книг - не жизнь.
Зачитываясь занимательными историями и выглядывая в окно, Реля вспомнила отрывок из украинской книги, заученный ею в Маяке. Там же она внезапно познакомилась с Павлом, который внёс в её душу много радости, а потом отнял её, уехав заканчивать институт.
- Идуть дощи. – Вспомнила она отрывок из украинской литературы, который их заставили заучивать наизусть. - Холодни, осини туманы клубочаться вдали и спускають на зэмлю мокри косы... Плывэ у сирий безвэсти нудьга, плывэ бэзнадия, плывэ страх..
Но эта «бэзнадия и страх» сразу кончились, стоило приехать будущему её учителю на коротенькие каникулы. Павел попросту сбежал на праздник домой, для того только, чтобы подарить Реле «изумительный» костюмчик, в котором она и пошла в клуб вместе со всей дружной семьёй её новых друзей. Никто не узнал Релю в том дивном костюме – так Калерия оказалась в чудесной ситуации, но не на балу, а на концерте - это было как в дивном сне. Тем более, что Павел через какого-то колдуна, которого он называл врачом-психиатром, докопался до потрясшего их обоих открытия: их притянуло друг к другу, как магнитом, потому что они уже виделись раньше в прошлых, очень древних своих жизнях, всегда влюблялись друг в друга, но ни разу не довелось им быть вместе и надо сделать так, чтобы в этой жизни их мечты сбылись. Они тогда были уверены, что так и будет - Калерия забыла о своём страшном пророчестве, и когда студент уехал в институт, жизнь ей уже не казалась мрачной. Ведь у них с Павлом всё должно получиться, и мечты об их будущем исполнятся, как исполнилось их общее желание: чтобы из замарашки Реля превратилась в Золушку, и никто бы её не узнал в клубе, где собиралось всё село. Эта загадочная девушка, пришедшая смотреть концерт, не кто иная, как та, которая бегала стремительно по улицам Маяка, и считалась непоседой, потому что отчаянно стеснялась своих стареньких латанных-перелатанных платьев, и старалась не маячить в них на глазах у людей.
В тот счастливый вечер Реле мнилось, что «Сказка» произошла благодаря колдовству троих, раз у неё получилось украсить себя, и казаться всем абсолютно взрослой девушкой. Павел сотворил чудо тем, что привёз костюмчик и потрясшее их обоих открытие, Реля радуясь, что наконец-то к ней относятся, как к человеку, причём человеку достойному. А Вера Игнатьевна поколдовав над её дикими, неуправляемыми волосами, сделала из диковатой девчонки загадочную незнакомку, которая появилась, как Золушка на балу и исчезла до полуночи, оставив сельчан с уверенностью, что студент был со «своей невестой». Тем более что Павел действительно уехал из Маяка с наглой однокурсницей, которая примчалась с тем, чтобы вернуться с ним в институт. Развязная девушка спасла тогда Релю от разоблачения её в семье, которое непременно бы состоялось, если бы разгневанная Вера не «видела собственными глазами», как Павел уехал из дому с «невестой». Позже этим донимала Калерию:
- Там такая дама толстая и красиво одетая, что куда тебе, дикая наша, до этой тёти? И думать забудь о своём учителишке. Потому, что и в клубе он был с довольно милой девушкой.
Если бы Вера догадалась, что этой «милой девушкой» была её сестра, то провела бы самое тщательное расследование, и разоблачила бы «проклятую Чернавку», со скандалом. Оставшись «таинственной незнакомкой», как назвал её студент, перед отъездом - Реля чувствовала себя просто на седьмом небе - никто её не упрекал за то преображение.
- Ну что, родная моя, - ворвалась в релины мысли Женя, - стоишь у окна, смотришь на слякоть на улице, небось, мрачные мысли в голову лезут?
- Наоборот, вспоминала свою первую любовь.
- Это учитель твой, которого убили? Ой, прости, что так говорю.
- Он для меня по-прежнему живой, - улыбнулась Реля.- Потому что вспоминаю о нём только доброе, и жить хочется долго, как ни странно.
- Чудачка! А сама чуть вслед за ним не ушла, в Качкаровке, насколько я помню из твоих рассказов.
- Да, - Калерия улыбнулась. - Но меня спас ещё один хороший человек. Он постарался загипнотизировать меня, и я забыла Павла - иначе никогда бы не влюбилась в Славу, которого и считала долгое время первой любовью, пока мне не напомнили, буквально перед приездом сюда, что первый-то у меня был Павел.
- Да как же можно было забыть человека, который учить тебя обещал, костюмчик привёз невиданный, как в сказке?
- Оказывается гипноз - великая сила, - грустно ответила Реля: - «Как жаль, что я не могу пока сказать Жене, что было это не гипнотизирование, а вычёркивание из памяти самого дорогого, чтобы я не сошла с ума».
- Пожалуй, что так, потому что, если бы ты не забыла этого удивительного человека, то тебя бы Кондратий или в могилу сволок, или в сумасшедший дом, что ещё печальнее.
- Ты прочитала мои мысли. Спасибо, подруга, что понимаешь.
- Я рада, что ты, глядя на дождь, вспоминаешь самое хорошее, что было в твоей жизни. Это не подвинет ли тебя на подвиг поехать в легендарный Севастополь, куда я второй раз записала нас с тобой?
- Но ты же ездила туда с Виктором, когда покалечившаяся идиотка не могла ходить ещё, - удивилась Калерия. - А теперь хочешь поехать со мной? Так понравился славный город?
- Не то слово. Но с Виктором мне было неудобно ходить по нему - этот самовлюблённый болван всё больше пиво искал и вино. Так что с тобой я надеюсь получить то, чего не могла увидеть с ним, ведь ты - начитанная девушка, и можешь «вспомнить» то, чего даже экскурсоводы не знают. Я знаю, как с тобой интересно гулять по Симферополю.
- Но про Севастополь я гораздо больше могу поведать, потому что написано о нём много книг. Он мне, как и Симферополь снится по ночам - такое впечатление, что я жила в нём.
- Ну, ты даёшь! Неужели твои родители возили тебя в Севастополь?
- Нет, но мне кажется я жила когда-то - очень давно - в древности ещё, в Севастополе, - попробовала всколыхнуть воспоминания Жени Калерия - а вдруг подруга тоже помнит что-то из прошлой жизни.
- Чудная ты! Вот сколько дружу с тобой, столько удивляюсь: то ты должна родить, по повелению звёзд, только от какого-то мерзавца, который не постесняется оставить тебя с малюткой, то вдруг оказывается, что ты живала в прошлые времена. Тем более «цикаво» будет с тобой съездить в Севастополь - вот ты мне чудес откроешь.
- Надеюсь, что я и для себя сделаю открытия, - улыбнулась Реля.
- Чего уж лучше-то было бы тебе выйти замуж в твой знакомый город, за хорошего мужика. Вон Роман до сих пор тебе письма пишет, да зовёт к себе. Разве от него ты не сможешь хорошего ребёнка родить?
- Вот и Реля какое-то время так думала, когда севастополец особенно настойчиво добивался любви, как говорили в старину. Но какая-то сила удерживала меня от него. Пошла б я против звёзд, чего добилась бы?! Возможно, родился бы совсем не тот парнишка, которого мы с тобой так ждём, - улыбнулась, - возможно, варвар, возможно больной.
- А от своего будущего беглеца ты родишь такого, какого хочешь?
- Надеюсь. Зная всё вперёд и развод, мне кажется, «переживать» будет легче, чем переживала бы с Павлом, например, или со Славой.
- Ещё одна удивительная черта характера в тебе: ты готовишься к будущей жизни, как не готовится ни одна девушка. Ведь это кому сказать, не поверят, что красивая девица, у которой было много женихов, желавших поддержать её в жизни, может даже жизнь положить за неё...
- Если ты на Павла намекаешь, - прервала Женю Реля, - то он «не положил жизнь» за меня, ему такую судьбу начертали звёзды, что глупая твоя подруга сразу почувствовала, едва войдя в их дом. Жалко, но я ни исправить ничего не смогла, ни смягчить. - «Но смягчила же!..»
- Да, человек предполагает, а Бог располагает. Невольно подумаешь, что нам, действительно, на роду всё наперёд расписано. Дай Бог, чтоб не очень страшное. А сейчас хватит о грустном, пойдем, потанцуем. Вон какой-то чудак баян принес, и девки уже приготовились оттанцевать, в своё удовольствие, частушки попеть. Пойдём и мы споём.
- Спасибо, Женя, я лучше через окно послушаю. Да полежу, книжку почитаю - нога моя устала уже - я ж сегодня в библиотеку ходила.
- Ну не грусти, подруга, - Женя собралась и ушла радостная.
Вернулась через час совершенно подавленная, будто её кто бил.
- Знаешь Релик, видимо я разругалась со своим охламоном, и как мне кажется, навсегда, - буквально с порога поразила она подругу.
- Что на этот раз?
- Да ну его! Пялит глаза на всякую вновь прибывшую дурнушку, до меня ему просто дела нет. Или я тоже некрасивая, Реля?
- По мне, ты очень красивая, потому что у тебя душа прекрасная, и как утверждают мудрецы, если к душе приложить хорошенькое личико, цены такой женщине нет.
- Но видно мужики ценят в девушках не душу и внешность, а нечто иное, потому что мой охламон бегает теперь, как мне сказали женщины с его работы, за одной очень прошмандовистой бабёнкой, которую, как говорят, только «потолок не толок и то, потому что высоко висит».
- Женя, и ты повторяешь такие «высокохудожественные» слова?
- Устное народное творчество. Тебе разве не нравятся частушки?
- Не очень. Иногда такую душевную грязь кое-кто выдает на свет, что просто диву даёшься - как можно вообще такое думать, не то чтобы выкрикивать их в большой толпе, да ещё и кичиться этим?
- Ну, с тобой не соскучишься. Я обожаю частушки, конечно, если не матерные. Но какие тебя так коробят, скажи!
- Ну, хотя бы вот эта, которую недавно кто-то пропел:
Я свою соперницу отвезу на мельницу,
Мели, мели, мельница, вот моя соперница.
- И что здесь плохого? - удивилась Евгения.
- А почему эта женщина хочет погубить свою соперницу? Это нехорошо, это безнравственно. Ты попробуй назад своего неверного парня вернуть, а не уничтожать человека, быть может, лучше и благороднее тебя.
- Согласна с тобой. Но не все же такие частушки.
- Почти все. Это я тебе самую нейтральную привела в пример. Но, есть же ещё и блатные, и вовсе похабные, как ты говорила.
- Ну, Калерия, ты и вправду не от мира сего, как говорят о тебе работницы на растворном узле. А мой «дорогой Виктор» называет незаурядной. Вижу теперь, что ты родилась от солнца, а не от простого человека. Почему от солнца? Скажу. На тебя приятно смотреть, когда ты переодеваешься, ты просто вся светишься загаром.
- Ну что ты, Женя, я же не загорала этим летом, а трудилась, это ты ездила в отпуск. Вот когда ты вернулась, от тебя невозможно было глаза отвести.
- Если бы мне это Витя сказал, я бы расцвела, но «друг» молчал, как Филин. Знаешь такого молчаливого парня в нашем общежитии, но уж если он выскажется, то как Филин прокричит. Его так и кличут.
- Не надо про Филина, ты мне о Викторе хотела рассказать.
- Ну, а что ещё можно сказать о кобеле? Бегает за всякой юбкой. Брошу я этого негодяя, пока он мне всю душеньку наизнанку не вывернул. Вот съездим с тобой в Севастополь, и обязательно брошу.
- Если ты не против, давай отдыхать подруга. Наши соседки по комнате опять будут недовольны утром, что мы так шумели.
- С удовольствием. Сейчас схожу в душ, и если удастся помыться, сразу засну, потому что здорово натанцевалась назло Виктору.
- Иди, пока воду горячую не отключили. А то дедушка в котельной не очень любит допоздна задерживаться.
- Я его видела, он только пошёл туда и, похоже, с бутылкой.
- Смотри, не ошпарься, а то пьяный дед любит жару нагонять.
- Ладно, а ты можешь спать, я тихонечко вползу в комнату.
После ухода подруги Калерия не заметила, как задремала, и приснился ей давно ожидаемый ею сон. Павел, который ни разу ей ещё не показывался в девичьих снах, после своей гибели, вдруг присел на стул возле кровати Рели - прямо напротив изувеченной ноги.
- Покалечилась, моя девочка? Больно было?
- Конечно. Почему ты не приходил? Почему не снял с меня хотя бы немного страха, который чуть было, не победил меня?
- Такую сильную девушку не может победить никакой страх.
- Однако победил. Я осталась хромой.
- Это не на века. Когда ты победишь боль, ты станешь ходить ровно. Запомни: побеждаешь боль - выздоравливаешь. И в этом тебе, как раз, поможет твой будущий муж.
- Разве, кто теперь посмотрит на хромую девушку? - Удивилась Калерия, беря Павла за руку. - Не сердись, мне хочется до тебя дотронуться. Ты тёплый, Павел, ты тёплый! - ей хотелось поцеловать дорогую руку, и Реля уже притягивала её к себе, но Павел опередил её - он наклонился и поцеловал Релю в щёку:
- Как когда-то давно целовал тебя. А губ твоих мне не позволено касаться - это может сделать только мужчина, которого ты полюбишь.
- Неужели я кого-то, после тебя, смогу любить?
- Любила же, хитрунья!
- Так это всё Аркашка! Он удалил у меня память о тебе.
- Хорошо сделал. Я его об этом просил, чтобы ты не вздумала умереть вслед за мной. А то через полсотни лет вернусь на Землю, а тебя нет – это очень огорчительно будет.
- Но я буду к тому времени старая! - возразила Реля. - Так что, не ищи меня, прошу тебя. Не хочу, чтобы ты старой меня видел!
- Но я тоже немолодой уже вернусь на Землю.
- Как не молодой? Степан вон был как юноша, когда мы с ним познакомились. Меня даже ревновали к нему взрослые девушки.
- Когда ты будешь вынашивать своего солнечного мальчишку, Стёпа явится тебе в том обличье, какой и положен ему по возрасту. Прости меня, Стёпа, выдал твою тайну, - обратился к невидимому собеседнику Павел, будто солдат стоял рядом.
- Что? Когда я буду рожать, Степан будет присутствовать при столь важном для меня деле? Скажи ему, я не хочу, чтоб кто-то смотрел, как я стану рожать - это же тайна, которая касается матери и дитя.
- Ну, как же, девочка ты наша! Разве не Степан первый предсказал тебе мальчонку, твоего сынишку? Вот он и хочет посмотреть. Ты не запрещай, родная ты наша. Возможно, Степан передаст ему свои качества.
Калерия не обратила внимания на эти слова, лишь через много лет она вспомнит их, когда её потомок станет выбирать путь в жизни.
- Да вам разве запретишь? Пусть Стёпа будет рядышком, мне будет приятно. Но как бы я хотела слетать в будущее сына, видеть его большим. А то ведь во сне видела его лишь юношей, с которым поменялась цветом волос. А как он станет взрослеть, кем будет?
- Ты увидишь всё наяву, а в будущее твоего сына летал Аркашка и наговорил мне, по возвращении, такого, что я пожалел, что сын не от меня родится. Как я мечтал быть отцом твоих детей! Но не судьба!
- А кто у меня родится? Скажи мне, Паша, дорогой мой! – Калерия всё-таки поцеловала его руку, как ей показалось, пахнущую розой.
- Дорогая моя девочка! Ты сама всё узнаешь со временем. Теперь, мне пора улетать. Оставляю тебе твой любимый цветок, вдыхай его запах, он принесёт тебе удачу, - Павел вручил ей душистую розу.
- Павел, постой, постой, не улетай! Не уходи от меня, Павел!..
- Что это ты раскричалась во сне, девушка? - намытая Женя включила в комнате свет, и расстилала свою постель.- А чем это так хорошо пахнет? Никак розой? Ты душилась перед сном, или Ангел тебя окропил, пролетая?
- Ты угадала, Женя. Именно Ангел, но он быстро улетел.
- Жадный, какой Ангел. Окропил бы и мою постель. У тебя случайно не осталось флакончика его духов, чтобы и я наслаждалась запахом?
- Сейчас,- шутливо сказала Реля, открывая тумбочку, стоящую рядом с изголовьем, и осеклась - маленький пузырёчек духов, которым она так дорожила, стоял без крышки. - На вот, побрызгай.
- Не жалко?
- Нет. Брызгай, брызгай, Женя, тебе приснится хороший сон.
- Конечно, с таким-то запахом. Но как ты побрызгалась духами? В пузырьке почти ничего нет. И я помню, как ты последние капли выливала позавчера, вернее выдавливала.
- Это особый флакончик, Женя. Он волшебный, как сказочный чугунок, в котором день и ночь каша варилась.
- Ну, подруга, с тобой не соскучишься.
Г л а в а 22.
В ту же ночь Юлию Петровну терзал тяжкий сон. Кто-то мохнатый и вонючий улёгся с ней в постель, и домогался её ещё не старого тела:
- Отдайся, женщина, ведь когда умрёшь, всё равно моей будешь.
- А кто ты? - Впервые в жизни, испугалась мужчины Юлия Петровна, чего она не ожидала от себя - всегда была смелой в таких случаях.
- Кто, кто! Твой первый и последний мужчина.
- Но первый мужчина у меня был старик.
- Это не старик, это я тебя женщиной сделал. Потому ты всю жизнь и не могла насладиться с земными мужичками, всё искала меня, ведь у тебя мужчин крепче, чем я и не было. Так что не противься, соглашайся, я удовлетворю тебя так, что ты больше и не захочешь знать землян.
- Пошёл вон! Ты очень дурно пахнешь. - Отбивалась Юлия Петровна.
- Ишь ты, цаца какая! А было время, когда наслаждалась моим серным духом. И от кого, позвольте узнать, у тебя одна из дочерей?
- Одна из дочерей? - испугалась Юлия Петровна, и даже прекратила сопротивляться от неожиданности. - Кто же это? Ну, разумеется, Реля…
- Ишь ты! Поди ж ты! Так и хочешь навесить своей святой девчонке грехи, которые сама с любимой дочерью совершаешь? Так вот! Любимая твоя как раз и есть моё семя.
- Вера? - ещё больше перепугалась Юлия Петровна.
- Ха-ха, перекрестила нашу красавицу в Веру. Но разве можно бесовскому племени верить? Знаю, знаю, что это не ты её в церкви крестила, но я свою дочь крестил по нашему обычаю, и с тех пор она принадлежит к совершенно иному миру. Всё я ей дам, чего она пожелает. И нечего было тебе в церковь ходить, чтоб заразы у нашей девочки не было... И ей не пристало посещать то место, где меня не любят, вот за это я вас, обоих, и накажу. Так накажу, дабы впредь неповадно было!
- Прости нас! - взмолилась Юлия Петровна, предчувствуя, что это не пустая угроза. И страшный человек повернул к ней лицо, в котором женщина узнала своего давнего любовника, от которого она родила любимую дочь. Только теперь насмешливое, как и прежде, лицо - в отличие от того, молодого и красивого - было серым и морщинистым.
- Не знаю, не знаю. Вот если сможешь переправить имя дочери на то, которое я тебе шепну, и её убедишь называться так, то прощу.
- Не глупи! - вдруг разозлилась Юлия Петровна. - Как это переправить имя, к которому дочь наша уже привыкла? А ты, где был, когда дочь твою крестили в церкви и имя ей с Геры, на Веру переиначивали? Не иначе, как по бабам летал?! Не на войне же мучился, чёрт поганый!
- Где был? Где был? Не с Богом же мне бороться, если тот распорядился мою дочь вместе с тем заморышем, родившимся вслед за нашей красавицей в свою веру окрестить.
- Негодяй! Ты, значит, слонялся где-то, когда дела эти над моими девчонками производились? - решила пойти в наступление Юлия Петровна. - А теперь хочешь мстить мне и нашей дочери за свои огрехи?
- Успокойся. Я и не собирался мстить, просто решил попугать, но мщения ты с «Верой»… - произнёс с нажимом этот «Серо-водяной чёрт», которого, помнится, она называла так, шутя, в молодости, и как оказалось не зря - этот тип явился к ней теперь в зрелые годы, чтоб поиздеваться: - «Ишь, мерзавец, как рожу-то корячит», - в гневе подумала дрогнувшей душой постаревшая женщина - Юлия Петровна даже морщины на своих щеках почувствовала - и тут же услышала продолжение чёртовых словес: - Мщения, разумеется, не моего, а земных людей, вы не избежите!
Юлия Петровна окончательно расстроилась от слов незваного гостя.
- Что же ты, такой всесильный, не убережёшь нас с твоей дочерью от людского зла? Как наслаждаться женщиной - это ты мастер и наградить ребёнком не постеснялся, а оградить нас от зла ты неспособен?
- Да что ты, Юлайка! – видишь, помню, как звал тебя, ранее - неужели бы я не спас тебя и свою красавицу-дочь от неприятностей? Но представь себе, что над твоей дочерью, над которой вы с Герой издевались, и которой я много раз тоже мелко пакостничал, над ней простирают свои «длани», как в Библии писано, силы более могущественные, чем я.
- Не преуменьшаешь ли ты свои силы, лодырь поганый? Вот выразилась почти так, как доченька моя нелюбимая высказывалась не однажды в мой адрес и Веры.… Ну, Геры, Геры - подавись этим именем, которое дочь наша не очень любит.
- Ну да! Она взяла себе святое имя, которое может ей навредить.
- Да чем же святое имя может навредить? - возмутилась женщина.
- Тем, дорогая моя, тем моя красавица, что сама наша дочь в Бога не верит, хоть и лицемерит перед ним, но всё это боком ей выйдет.
- Ты знаешь, что Гера в церковь ходила?
- Да и водила туда сестрёнок, чтоб они помолились за неё. А зачем? Если у неё есть отец, который, играя, может ей помочь в такой-то ситуации? И, разумеется, в Одессе, ей помог не Бог, а Люцифер.
- Ага! Таково твоё имя? То-то ты мне тогда назвался Люфером – и наврал, что происходишь родом из Эстонии, а я-то, дура, поверила.
- Ну, может ли быть такой свободолюбивый Дьявол, как я, откуда-то родом? Сама подумай. Если я и родился, то в Аду, куда и тебя, со временем, заберу. У меня там тысячи таких жён, как ты, и миллионы детей, больше женского пола, потому что я с каждой из них на Земле живу, и каждая моя дочь рождает мне потом на потеху ещё ребёнка и тот в свою очередь тоже - так множится мой род в Аду. И, тем не менее, мы все не радуемся, когда в Ад попадают новые бесовские детки, потому что подлые Бесы в Аду родства не ведают и чужим бедам всегда рады. Меня они ненавидят и готовы мстить даже детям моим.
Немолодая женщина с ужасом слушала, какая жизнь ждёт её и Веру в загробной стороне, если они не смогут обойти их «заботливого папку» и вероломного «супруга», как-нибудь обмануть подлого Беса.
- Так ты и дочь нашу уже использовал, как женщину? - с трепетом, боясь услышать положительный ответ, спросила напуганная мать.
- А как же! Ты думаешь, отчего Вера твоя, сначала в Толстухе, потом в Находке, кидалась на мужчин, даже к предполагаемому отцу лезла, когда тебя дома не было? А блудила ты частенько - ведь я мужиков тебе подкидывал. Ха-ха! И дочке подкидывал, такой женщиной сделал, что она всё время и по сей день желает мужчин. Причём сама остаётся холодной, как лёд, требуя от дураков «награду за любовь». Лишь со мной она становится бесовкой. За то, я её люблю. И с радостью подкидываю родименькой мужиков, которым она будет «мозги крутить» - так, кажется, говорит твоя средняя, светлая душой, дочь, не любящая меня?
- Так это ты сделал Веру такой бессердечной и холодной?
- А зачем ей сердечность? Вон твоя младшая дочь как мучается от своей доброты! Ты этого хотела бы и нашей дочери, которой в будущем уготован Ад? Чтобы она ещё и на Земле мучилась?
- Что же это получается? Релька мучается на этом свете, для того, чтобы в загробной жизни получить что-то прекрасное?
- Да, эта твоя святоша получит всё, что пожелает после смерти, и вы с Герой будете ей завидовать.
- Да мы уже сейчас ей завидуем! - воскликнула с горечью мать. - Твоя дочь, получив столь скверный характер...
- А от кого она получила его, Юля? - перебил её собеседник. – От тебя, от матери. Ведь тебе жизнью была дарована возможность - вырастить двух старших девчонок одинаково, тем более, что война поставила перед тобой довольно много трудных задач, как и перед другими.
- Да лучше бы я погибла тогда, при эвакуации, вместе с дочурками! Тогда бы Вера и Релька попали обе в Рай, и не развёл бы их никакой Дьявол, вроде тебя.
- Ты и моя дочь всё равно бы попали в Пекло, потому что ты тогда уже ненавидела свою святошу, а в крошке Герочке текла моя кровь. Вспомни, как она хотела убить маленькую Релю? Как радовалась, когда в поезде предоставлялась возможность избавиться от малышки? Как спихнула её с печи, чтоб та навеки осталась инвалидкой?
- Не инвалидкой, а Гера и в тот раз, перед победой, желала сестру убить. Но не получилось! Видно у Реля, в самом деле, сильные защитники. А ты знал это и не останавливал свою дочь. Так что? Нет таких средств, которые спасут от тебя, негодяй, мою любимицу? - буквально взорвалась Юлия Петровна.
- Кого спасать? Она уже в моих руках.
- Но почему ты, вместо Геры, не совратил Рельку? Вот бы уважил!
- Ты смеёшься, Юля? Как мне заграбастать святое существо, которой вы с моей дочерью своим гадючим отношением к ней, проложили дорогу туда, куда она без вас просто не забралась бы. - Развеселился и нагло стал приставать старый её поклонник, когда-то сводивший молодую женщину с ума. Но теперь, будучи уже в возрасте, да после наглых признаний этого ретивого работника болота, чувствуя себе просто раздавленной, она возненавидела пылкого Чёрта, так подло обманувшего её в прошлом.
- Ты не посмеешь меня забрать в Ад! - разгневалась Юлия Петровна, и попробовала спихнуть непрошенного гостя с постели. - Убирайся!
- Но-но-но! Дорогая моя! Уж не думаешь ли ты, что от меня можно так вот отвязаться? Ты когда-то призвала меня к себе - я явился, как и к другим приходил, по их просьбе, и всё делал, что они хотели, однако всему наступает конец. Не хочешь ли ты, дорогая моя старая любовь, сейчас улететь со мной в Ад, где мы прекрасно развлечёмся?
- Каков негодяй! А мои малявки, которых я ещё на ноги не поставила? С ними как быть?
- А ты разве «на ноги» ставишь своих девчонок? - развеселился и загоготал Люцифер. - Чего же ты тогда свою святошу выставила из дома в одном платьишке, и то не тобою купленном? И хоть грош ты дала ей в дорогу? Чужие люди и то больше о твоей Дикарке пеклись.
- Да нужна ли посторонним людям моя Чернавка? Разве что паспортистка ей помогала? Но денег и она не могла Рельке дать - у неё самой дочь есть - тоже под себя гребёт, как наша Гера. Случаем Юлька, та, не твоя дочь? Потому что характером она похожа на дочь Пекла.
- Возможно, из Ада кто-то постарался, лазил к той даме, в молодые годы, но паспортистка, своими добрыми делами, сумеет отвоевать дочь, и даже выправить той немного характер. А не выправит, девка попадёт в лапы моим братцам, которые уже стерегут её.
- А я что же? Не могу выправить свою старшую?
- Ни Герочку, ни младших, которые поднабрались у твоей студентки манер, ты уже не выправишь. Так что собирайся, Юлия, и оправляемся, потому что Атаманши сами вырастут, и возможно лучше, чем с тобой. Ведь ты не очень уделяла им внимание, ничуть не больше, чем твоей нелюбимой дочери, которой покровительствует сам Бог. Если улетишь сейчас вместе со мной, может, он и младших твоих дочерей возьмёт под свою защиту? – Издевался поганец.
- Что это ты Богу работку подкидываешь? Лучше бы отдал ему нашу с тобой дочурку - пусть он Вере покровительствует, а не Рельке.
- А вот этого ты не дождёшься. Дочь моя, и точка! И когда Герочка захочет умереть, настрадавшись земной жизнью, мы с тобой будем ей рады, сама знаешь где, - гаденько ухмыльнулся Люцифер.
- Что же ты, паразит, желаешь своей дочери зла? Чтобы она страдала в Аду? Ну, я ладно, я готова вариться в смоле - хотя не сейчас, а лет через тридцать пять - сорок. Даёшь мне такой срок? - ничуть не стесняясь, в упор, задала нагло вопрос: - «Потому как с нахалами надо действовать, - вспомнила она, сказанное Релей, - их же способом».
Вопрос её явно ошарашил бывшего совратителя:
- Ну и хитра ты, Юля, - засмеялся он. - Твоя находчивость прямо завораживает. Да ещё ввела в свои мысли святую девчонку, перед желанием которой мне приказано отступать. А так, как в это время девушка с именем, как колокольчик, не желает тебе зла, хотя сама много от тебя натерпелась, то, пожалуй, я отпущу тебя ради неё.
- Какой же ты кавалер? Нет сказать, что даёшь мне отсрочку ради нашей прошлой любви. Ведь любил меня когда-то, сам говорил: - «Никого так не любил», - напомнила Юлия Петровна негодяю.
- Ты так хочешь? В таком случае я признаю, что, в самом деле, твоя любовь мне понравилась немного больше, чем с другими женщинами – ты была просто огненная, извивалась, как в пламени.
- Земные мужчины мне тоже говорили, что я очень горячая, - засмеялась, думая уязвить Чертяку Юлия, почувствовав себя молодой. - Но почему ты своей дочери не дал того же темперамента? Неужели пожалел для Герочки? - Она тут же осеклась, вспомнив, что чертяка как и её «использовал» их общую дочь, наделив её, при этом не жаром сердца, а наоборот, холодностью и жадностью.
- Да, ты правильно подумала, - поймал опять её мысли Люцифер, и изломал свою красивую физиономию, покоробившей Юлию Петровну, ухмылкой.- Однако не мог я дать нашей дочери такой темперамент, как у нас с тобой, но может так и лучше - она, холодная как рыба, вытащенная из воды, не так тяжело будет переносить жар Пекла.
- Не говори мне об этом! - огорчилась Юлия Петровна, будто прочувствовав на своей коже, что ей предстоит испытать.
- Если тебя это успокоит или повеселит, то могу тебя обрадовать, что «сладкой женщиной» будет у тебя именно та дочь, которую ты презираешь и ненавидишь.
- Допустим, я не так уж «ненавижу» свою среднюю! - Возразила, удивляясь сама себе, Юлия Петровна - в эту минуту она, кажется, не обманывала ни себя, ни своего старого поклонника. - Тем более, если она каким-то образом помогает мне от твоих козней. Но какой же Реля будет «сладкой женщиной», если она бежит от всех мужчин, которые ей делают предложения? Постой, постой, кажется, я понимаю этих парней - неужели они предчувствуют сладость девушки, которая ещё не удосужилась стать женщиной в годы, когда Гера и я давно ими были?
- Мужчины всегда чувствуют сладкую женщину, и летят, как «мухи на мёд» - кажется, так ты когда-то говорила, любимая?
- Летят, - согласилась с горечью старая любовница. - Но почему-то к старости уже не так, как хотелось бы. Но и когда я была девушкой, на меня не летели так, как на Релю, невзирая на то, что она дева ещё.
- Могу тебя немного обрадовать, если это тебя успокоит: её сладость не доставит ей столько удовольствия, как тебе.
- Неужели? Но почему?
- Она недоступная, в противовес тебе, отсюда все её огорчения в будущем. Мужчины будут ею восхищаться, и постоянно желать её, но сами не дотянут до её уровня.
- То есть, они не будут такими же темпераментными, как она?
- Нет, твоя дочь из самого плохонького мужичонки сможет сделать в постели достойного себе, как и ты в своё время. Но они не смогут! удовлетворить её духовно, не дорастут до её высот в ином.
- Это не твои ли козни? Зачем ты подпортил жизнь Калерии?
- Нет! Это не в моей власти. Кто виноват в том, что мужчины будут отставать в развитии от твоей дочери? Тут больше твоей вины, дорогая моя, чем моей. Зачем ты отталкивала от себя свою Дикарку? Противодействуя тебе, она и поднялась на недосягаемую для нас высоту. Из-за несгибаемости твоей дочери, из-за её величия перед вами с Герой, у неё появились такие покровители, о которых дикая девчонка и не мечтала. Твоя жестокость пошла ей на пользу: вам с Герой её уже не одолеть.
- Ну ладно говорить о Калерии! - резко прервала Юлия Петровна, и удивилась, что она ещё может управлять старым любовником. - Ты лучше скажи, что даёшь мне отсрочку на те годы, которые я просила.
- Ну, чего не сделаешь ради любимой женщины? Можешь отсчитывать с этого дня ровно тридцать пять…, или семь лет, ещё можешь добавить пару-тройку месяцев - я не жадный - но уж где-то вначале годика... этак девяносто пятого, я тебя заберу к себе, можешь не сомневаться.
Юлия Петровна лихорадочно, подсчитывала годы - не обмишулил бы её гадкий повеса? Кажется верно. Даже не по возрасту ей посчитал годы, а по паспорту. – «Вот уважил!» - подумала с радостью.
- Стало быть, - проговорила она медленно, всё ещё не веря своему счастью, - я доживу где-то лет до восьмидесяти пяти? В моём роду таких долгожителей почти не бывало.
- А ты доживёшь, благодаря моей поддержке. Но не сильно радуйся. Дело в том, что жить ты будешь с этого дня всё тяжелей и тяжелей. И если тебе совсем невмоготу придётся, позови меня после восьмидесяти - я прилечу за своей, может быть, миллионной возлюбленной, - не удержался от хвастовства старый негодяй, подчёркнув, сколько он совратил глупых баб.
- Ты оставь эту свою дьявольскую канцелярию, не трави мне душу, что я буду одной из целой армии твоих женщин, а то заревную.
- Что-то я не ревновал тебя, а только подкидывал тебе мужичков, каких ты желала, - захохотал Люцифер.
- Да будь ты проклят с этими мужиками! Ты мне ими всю жизнь переломал, - возмутилась Юлия Петровна.
- За проклятие спасибо, мне от них только лучше бывает. А в отношении твоих мужиков, не ругайся. Перед тобой был поставлен выбор: либо твоя семья и дети, либо мужчины, которые поломают твою жизнь, и ты выбрала мужичьё - теперь пора пожинать плоды разудалой жизни. И, до свидания, Юля. Полечу сейчас ещё к одной грешнице - авось она не откажется забраться со мною в Ад, потому что ей давно пора.
- Подожди, подожди! Вот ты сделал мне такой подарок в виде отсрочки, за что я тебе благодарна - попробую в эти годки стать своим детям хорошей матерью, может Бог пожалеет меня и возьмёт к себе.
- Не надейся, Юля. Уж своего-то я из рук не выпущу. Ты никогда! не станешь хорошей матерью - это, милая моя, даётся Богом, а он дар сей, мимо тебя пронёс. Ты уже в молодые годы грешила, потому поздновато завела Герочку, не без моей помощи, как ты теперь сама знаешь.
- Ну ладно, не хочешь меня выпустить из лап, я соглашусь с этим, но наша дочь, за что должна страдать? Веру хоть выпусти из своих тёмных объятий, отдай её Богу - пусть он распоряжается её судьбой.
- Тоже поздно, Юля. Наша дочь погрязнее нас с тобой будет. Геру уже не отмоешь никаким мылом. Вот кому будут радоваться все в Пекле - эта грешница всех перепрыгнула, ей самую горячую сковородочку дадут, самый развесёлый костёр разведут под её котлом.
- Ну, ты и гад! Хуже, чем удав, какой, ты - гад издевательский!
- Гад, согласен! Целую ручки, любимая, - Люцифер взмахнул чёрными лапами, и будто пролетел через потолок комнаты Юлии Петровны, оставив её разгневанной до такой степени, что она готова была догнать его, и разметать его тёмный дух по миру. Но как? Злая женщина никогда не летала в своих снах, хотя дочери её младшие хвастались матери, что Релька им рассказывала о своих полётах...
Проснулась Юлия Петровна в ужасе, и почему-то подошла к окошку - рассвет, который едва забрезжил, внёс в её сознание немного спокойствия, он напрочь выветрил её страшный сон. Осталось только смутное напоминание, что что-то жуткое произойдёт с ней и Верой. Огорчённо, едва передвигая отяжелевшие ноги, вернулась она к своей одинокой постели, в которой уже давно не бывало мужчин. И вдруг, нестарой ещё женщине почудилось, что в постели пахнет так, как в дни её молодости, когда она встречалась с Гериным отцом, которого так чудно звали. Не то Люфер, не то Люфтер - такого имени Юлия Петровна позже никогда не встречала - но от того изящного, утончённого мужчины частенько попахивало серой (чем и теперь несло от раскрытой женской постели). Тогда Люфтер (или Люцифер?) объяснял своей любовнице происхождение этого запаха тем, что они осушают болото, ведь любимый её был мелиоратором. Признаться молодой Юлии нравился запах тины и чего-то таинственного. Она вспыхивала страстью, когда Люфтер только приближался к ней, а уж в постели испытывала бурные оргазмы - не мудрено, что быстро забеременела, а с ней это случалось нечасто. Юлия хотя и меняла мужчин, как перчатки, но редко испытывала наслаждение, видимо потому, что судьба её берегла. Это уж после войны рожала, испугавшись, что вернувшийся с фронта Олег покинет её с двумя детьми. Да и «наголодалась» она за пять длинных лет разлуки с мужем, (хотя, если честно признаться, изредка и во время войны у неё были мужчинки, но мало). Видимо так же было и у Олега, потому дети не казались им в тягость, да и старшие подросли, так что было кому с малышками возиться. Правда возилась только Релька...
- «Релька? Кажется, её-то я и видела в своём страшном сне, - вспоминала Юлия Петровна, ложась в постель, которая вызвала у неё столько воспоминаний. - Значит и все беды, которые сулит этот бедлам во сне, падут на неё?.. Почему же я тогда так тревожусь? Я много раз проклинала свою Дикарку - вот она и получит то, что заслужила. Ведьма косоротая! Как начнёт выступать против матери, так хоть намордник ей, как собаке, надевай. А ещё летает в снах - значит она знается с нечистой силой, хотя девчонки рассказывали, вроде она кому-то помогает. Всем помогает, кроме родной матери. И когда я болела по-женски, так она не вздумала даже в больницу приехать ко мне. Впрочем, кто же за домом тогда бы присмотрел? С младшими возился? Кормил их?..» Мать забыла, что тогда малышки её находились в саду, круглосуточно.
Немного успокоившись, Юлия Петровна вновь задремала. И на этот раз тёмный Дьявол пронёсся над ней: - Эх, дорогая, забыла ты совсем, что мы встретились - не надо было к окну подходить, на рассвет смотреть. Я, я тебе приснился, а не твоя Дикая дочь, хотя мы и о ней говорили... Но ещё больше мы вспоминали о нашей с тобой любимой дочурочке, потому что уж её-то я заберу в своё царство, и сделаю там Повелительницей Тьмы. Гера Люциферовна будет властвовать, как она того и желает, но не на Земле, а в Аду, запомни это, Юля! И не переводи ваши с Герой грехи на святую - ничего из этого не выйдет. А сны свои крепко помни! От них будет зависеть твоя дальнейшая жизнь и старость. Дабы знала, где соломки подстелить, чтобы не было больно падать.
- Ах ты, Гад, воняющий серой! Ты не отказался от своих задумок?
- Никогда! Но вспомни, ты обожала мой запах, он бодрил твоё сердце. Не забывай то, что когда-то было тебе дорого! Нельзя пинать ногами самое дорогое - вспомни, что говорила тебе, не раз, нелюбимая, презираемая тобою дочь с именем, как колокольчик, которого я боюсь.
- Ты боишься имени моей средней дочери? - поразилась немолодая, любовница. - Ты, который, как мне помнится, ничего и никого не боялся, кроме солнца яркого и светлого дня, потому мы с тобой и встречались только в сумерках, да тёмной ночью.
- Хорошо, что вспомнила. Я всегда боялся солнца, а средняя твоя дочь будто родилась от него - до того смугла.
- Зато Вера наша тоже боится солнца, как и её отец, очевидно?.. Среднюю же сестру кличет Чернавкой с такой ненавистью, как будто её бесит цвет Релькиной кожи.
- Не называй её имя. Не нравится мне оно, как уже и сказал тебе, и, судя по твоему рассказу, наша дочь тоже его боится? Хотя я это знал раньше - потому, как Гера боится всего, чего боюсь я.
- Но почему? - удивилась Юлия Петровна.- Странно бояться имени.
- Оно у твоей средней, как колокольчик - звенит, даёт её Ангелам знать, где она находится. Кстати, «Колокольчиком» звал её в Маяке хорошо тебе знакомый человек.
- Этот противный старик, с которым Дикарка деревья сажала?
- В точку попала. Ух, ненавижу людей, которые украшают землю! Я этого «старика», как ты говоришь, хотя он тебе ровесник, по возрасту, в самый тёмный уголок Ада затолкал бы, но ему, как и средней твоей совсем другое уготовано.
- Господи! Всем что-то хорошее, только нам с Верой в Ад? - застонала Юлия Петровна.
- Ещё только раз произнесёшь это имя, - взбесился вдруг её бывший возлюбленный, сверкнув глазищами на испуганную женщину, - я тебе и часа не дам пожить на Земле, сразу же заберу с собой.
- Ой, прости. Больше никогда не буду обращаться к твоему врагу.
- То-то. Если я имя твоей средней не переношу, то уж его и подавно. Твоему Олегу именно мой противник внушил дать дочери такое имя, которое звучит, как чистый ручеёк, как колокольчик звонкий, а я всякой чистоты и трелей - чувствуешь «трели – Реля» - не выношу!
- Но скажи мне, любимый, - польстила испуганная Юлия Петровна своему бывшему любовнику, - неужели Чернавка и в большом городе, где столько всяких соблазнов, блюдёт эту «чистоту», которую ты так презираешь? Неужели её никто не заметил из твоих приближённых, и не перетянул на свою сторону?
- Ты плохо знаешь нелюбимую дочь, Юлайка, да и меня заодно. Уж, сколько раз ставил я силки на пути твоей Чернавки, соблазняя её богатством, прекрасной жизнью, которую, разумеется, и обеспечил бы, если бы удалось перетянуть её на свою сторону. Но солнечная Дикарка не меняет своих привычек - ей по-прежнему дороги её принципы звонкой добрячки - она звенит людям и указывает, как обойти мои козни. Те люди, которым она подарила свою дружбу, никогда не пойдут дорогами лжи, да предательства, что так нравится нашему недругу, зато ненавистно моей натуре. Ну, до свидания, Юля. Запомни, я подарил тебе годы жизни, совсем не для того, чтобы ты попыталась вымолить прощение у того, к кому несколько мгновений назад взывала. И у звенящей не вздумай вызывать сочувствие к себе - может оно и поможет тебе на некоторое времечко, но тяжело ударит по нашей дочери - уж об этом я позабочусь! И Гера тебя возненавидит похуже, чем ваша звонкая Чернавка.
- Но почему ты не хочешь, чтобы я хоть на старости лет, помирилась со средней дочерью, почувствовала к ней любовь?
- Ты можешь её полюбить, - Люцифер странно перекривил рот, - но, чем больше ты будешь к ней стремиться, тем больше она будет убегать от тебя, потому что чувствует в тебе враждебного ей человека. И эту чуткость на недостойных её людей дал ей, разумеется, её благодетель, к которому она взывала с детства, стоило вам с Герой сделать очередную гадость этой дочери Солнца.
- Ладно, ладно, хватит мне душу травить. Собрался улетать, так улетай!
- Мне давно пора. Никогда я так долго не разговариваю со своими подопечными. Живи ещё, попробуй наслаждаться земным своим временем, но если тебе будет тяжко, позови меня.
- Ты уже говорил это! - вскричала Юлия Петровна и... проснулась.
Теперь-то она не вскочила и не подошла к окну. Лежала, будто прикованная к постели, и вспоминала каждую фразу, каждый жест Люцифера - наконец-то запомнила его имя - и ядовитые его слова убивали в ней последнюю надежду обрести хорошую жизнь на грешной земле. А что земля грешная, в этом Юлия Петровна не сомневалась - потому-то и водятся в этом мире тёмные и светлые силы.
Внезапная мысль пришла ей в голову: не потому ли Релька так усердно сажала деревья, что очищала этим Землю? В таком случае Юлия Петровна тоже может их сажать - возможно, часть дочерней чистоты посетит и её душу? И к Реле, а может Калерии?! она попытается переменить своё отношение. Уж, как Дикая это воспримет - это её дело, а сделать очищение своей души хоть немного Юлия Петровна всё же попробует – хуже ей от благородного дела не будет, пусть Люцифер не развлекается бедой своей «подопечной», как он насмешливо говорил.
Однако скоро сказка сбывается, но не скоро дело делается. Время сажать молодые деревца ещё не пришло - всё это сельские жители чаще делают весной, дабы сразу увидеть прижились, или не прижились саженцы на новом месте. Правда, Дикарка посадила садик в Маяке осенью, и дивные же деревца выросли с её лёгкой руки. Юлии Петровне случилось ещё побывать в том «удивительном» для Калерии селе, и видела диво, растущее на скалах. Домик, в котором они жили, развалился, потому что не ухаживали за ним, так как никто не хотел вселяться в опасное жильё, построенное каким-то отчаянным человеком почти на краю скалы. Как их семейка почти год прожила в этой развалюхе, и никто не покалечился, никого не убило? Юлия Петровна не могла понять, глядя на руины: - «Видимо, всё-таки Калерия – ведьма, как Верочка её называла, но ведьма добрая. Она эту хатку белила-красила, буквально «заставляла» отца подправлять, чинить что-то, когда мы приехали. И её желание жить именно в этом домишке, сделало чудо - он держался ровно столько, пока мы в нём находились. А как выехали, он и стал рассыпаться, будто тоскуя по своей маленькой хозяйке. Но маленькой ли? Реля в том году выросла с меня ростом, как никогда вытянулась - будто ей этот домик, и её посаженный осенью сад сил прибавили - она росла, торопясь, что не успеет чего-то сделать. Ну, ещё бы - в тот год на Дикую мою обратил внимание такой парень - будущий учитель, которого и в живых уже нет. Почему он не влюбился в Верочку, которая расцвела, к тому времени, как маки цветут на непаханых лугах. Правда Веруся была, как я теперь знаю, довольно вспаханным полем, засеянным к тому же сорняками, и сорняками красивыми, которые цвели на её лице. Но будущий учитель, который приехал на последние каникулы почти мальчишкой (всего-то двадцать с небольшим парню было), мог ли он определить, что душа у красивой девушки тёмная? И вдруг увидеть в замарашке светлое и так влюбиться в дикую девчонку, что, как мне рассказывали, «зовсим ум хлопэць загубыв, бо на малу вашу тильки дывыться, никого бильшэ нэ бачэ. И жэнитыся, мабуть, на нэи будэ, колы Реля выростэ».
Юлия Петровна возражала тогда женщинам, что у студента невеста есть, и как ей Вера с гневом рассказывала, из богатой семьи девушка:
- Представляешь, мама, наш будущий учитель привёз с собою, на праздники, какую-то фифу, и на концерт с ней припёрся. Так весь народ головами крутил, больше на них смотрели, чем на сцену, ведь директрисе вздумалось усесться не на первый ряд, где ей места оставили, а на последний, где и восседала со своим Павлом и его невестой, чтобы народ на них оборачивался - люди шеи себе выворачивали.
- Но хороша же девушка! Я её тоже видела.
- Хороша Маша и, как говорят, из очень богатой семьи - папаня у «девушки» высоким начальством работает в том же городе, где они оба учатся, или в Херсоне - я не поняла. Где уж нам тягаться с такими.
- Да, Вера, этот Павел высоко запрыгнул.
- И при этом представь, мама, он летом около Рельки крутился. Я думала, что лучше нашей Чернавки для него в природе не существует.
- Ну, Вера, где уж Рельке соперничать с такой девушкой? Конечно, она может голову взрослому парню вскружить, если ты помнишь солдата в поезде, который тоже, кажется, из-за неё страдал.
- Ну, вы, мама, нашли с кем сравнивать! Тот солдат, быть может, необразованный был - Релюнька могла ему просто сказки распевать, в чём она мастерица, как вы знаете, и этого вояке было достаточно.
- Нет, Вера, тот солдат был очень образован - я как-то краешком уха зацепила их разговор - так они говорили о каком-то космосе.
- Да что вы, мама? На такую тему даже я ни с кем не толковала - мне без разницы, что там, в высоте, делается. Даже Луна, звёзды – то о чём болтают некоторые девчонки на свиданиях, если хотят парня заинтересовать - со мной не соперничают, потому что когда я с парнем, пусть на меня глядит, а не на звёзды.
- Правильно, милая, - засмеялась тогда Юлия Петровна, - ты разве не красивее звёзд и Луны?
- Ой, мама, да что толку? Вон какая-то толстуха увела у красивой девушки будущего учителя, только потому, что её папа много может помочь в будущей работе Павла.
- Почему толстуха? Ты же говорила, а я сама видела, что около Павла, на концерте, сидела удивительная девушка, на которую все смотрели.
- Вот в том-то и дело, что на концерте она всем понравилась. Но когда они уезжали на следующий день, я её поближе рассмотрела и удивилась - это толстая, неповоротливая, да ещё и капризная женщина.
- Женщина? - удивилась Юлия Петровна.
- Ой, мама, там такая тётя Мотя - эта дочура начальника – видно хорошо её откармливали. А по сравнению с Павлом, она выглядела, как тридцатилетняя женщина. Удивляюсь я, что вечером её за девчушку приняли наши местные кумушки - глаза у них, что ли, не на том месте были?
- Но я тоже видела её, - возразила мать. - Мне девушка показалась весьма юной.
- Вот чудеса за одну ночь произошли! И что самое удивительное - женщина эта, уезжая, лебезила перед нашей Дикаркой, будто милость у неё просила. А Релька презрительно так с ней прощалась, и студент даже не сделал замечаний любимой ученице, что «чернушка» дерзит его будущей жене, от которой он ждал каких-то привилегий, по-видимому.
- Не завидуй той толстушке, Вера. Судя по всему, будущий учитель женится на ней по расчёту, а это не жизнь будет, а каторга.
- Ну, вы скажете, мама. Хотела бы я выйти замуж за богатого, чтоб родители его дорогу нам в будущее проложили. Одно меня утешает, что Релия не сумела мне нос утереть, влюбив в себя студента. Представляю, как ей будет гадко на него смотреть, когда зеленоглазый её зазноба приедет на практику в нашу школу, как он Рельке летом обещал.
- Да, сестре твоей не позавидуешь - ни дома ей не везёт в нашей с тобой расположенности к ней, ни в любви.
- И всё равно, мама, я бы её давила и давила, как таракана, чтобы не путалась под ногами, дрянь такая!
Думали ли они, обсуждая тогда с Верой учителя, что он погибнет через год с небольшим и не женится ни на их Реле, ни на своей толстой невесте. Которая, как, узнала позднее Юлия Петровна, вовсе невестой Павла не была. А приехала внезапно, по наглости своей, однако уговорить его жениться не смогла. Но об участии её в гибели Павла слышала, потом, толки мать. Осуждала толстячку за вредность – разве можно, если парень на тебе не женился, лишать его жизни? Но это для людей – в душе Юлия Петровна была рада, что Павел убит и не станет больше досаждать Вере своей влюблённостью в «Чернавку».
Сидя на кровати, после страшного сна, предвещавшего им с Верой жуткое будущее, Юлия Петровна вспомнила именно тот разговор, который и спровоцировал то дальнейшее их скверное отношение к Калерии, и пожалела, что тогда у неё не хватило ума. Нельзя было так вести себя им с Верой по отношению к Дикой девчонке. Но ведь в то время они не чувствовали над собой грозы (а Вера и сейчас о ней не знает). Мать сомневалась, что станет рассказывать любимой дочери о тяжком их совместном будущем. Не предчувствовали, не ведали они, что каждый плохой поступок влечёт за собой отдачу, недаром умные люди сложили пословицу - «как аукнется, так и откликнется». Но скажет ли она Вере об Аде, или побоится расстраивать любимую дочь, сама Юлия Петровна крепко запомнит, что нельзя вредить своим ближним, даже ежели их очень недолюбливаешь: - «Всё! С этого дня буду относиться к Реле почти как к Вере. Только бы она скорей приехала домой, только бы не решила, что родная семья для неё хуже чужой. Проклятый Люцифер! Если бы он явился ко мне месяцев на пять раньше, перед тем, как святоша ногу покалечила, может быть, я и поехала бы к ней, поухаживала бы за страдающей дочерью – глядишь, и зажила бы её нога быстрей. Уж я прекрасно знаю, как «дружить» с врачами, чтоб они лучше относились к больным, ведь я лежала уже в больнице и помню, что лучше всего дать какой-нибудь подарочек, тогда и внимания будет больше. А Релю выписали не долеченной, и страдай, как хочешь, ходи-хромай. Ну, ничего, вот приедет она домой, я её к бабке свожу, которая, говорят, травами вылечивает всё, что врачи запускают. Только бы ей проклятый мой Люцифер не внушил, не приезжать к матери, которая её так угнетала, только бы Калерия приехала: - «Приезжай, дочка, я тебя встречу совсем иначе, не так гадко, как «провела». Послав призыв, Юлия Петровна чуток успокоилась - теперь уж как кривая вывезет, а чему быть, того им не миновать. Если над Дикаркой властвует добрая сила, она, непременно, приведёт её дерзкую девчонку домой немного успокоенной.
Продолжение >>> http://proza.ru/2009/02/23/610
Риолетта Карпекина