Пять дней и утро шестого… Он пил часто и много. Можно сказать, что он был пьяницей… Наверное, сегодня сказали бы, что он был алкоголиком. Осуждающий русский наверняка употребил бы выражение, малопонятное для других: «Не просыхал всю неделю»! Умеют наши смачно сказать…
Всё это соответствовало действительности: Уильям (или как его иногда называли - Билл) напивался пять дней в неделю. Он пропивал всё до последнего цента из тех ста долларов, что получал раз в неделю. Для Нью-Йорка в начале ХХ века это были неплохие деньги. На них можно было жить очень, очень неплохо. Но Уильям их пропивал… Каждый день он буквально накачивался виски…
Понимал ли он что спивается… или… что уже спился? Наверное, понимал, но грусть надо было заливать всё новыми и новыми порциями, до тех пор, пока измученный мозг не забывался в тяжелом сне.
Его грусть бывала разной – мучительной и тоскливой как тюремные ночи. Не дай вам Бог узнать, как тоскливы и мучительны эти ночи... Он старался забыть, забыть, забыть тоску тех дней и ночей и только доброе виски помогало ему в этом. Иногда грусть была легкой и светлой… Ему вспоминалась рано умершая жена и дочь, повзрослевшая без него… Любовь и злоба клокотали в его груди, когда он вспоминал ту, другую… не ставшую женой, но превратившуюся в его проклятие и мучение… В такие часы обычной большой порции не хватало...
В любом состоянии ему надо было пить… пить, чтобы забыть всё: сиротское детство и веселую юность, крах карьеры и всех его начинаний, увлечения и дружбу, путешествия в дальние страны и шум соседей за стеной. Пять дней в неделю он, рюмку за рюмкой, заливал в себя виски, чтобы утопить свою грусть, забыть себя и свою неудавшуюся жизнь. Виски и грусть разрушали печень и мозг…
Но такая жизнь требовала денег – без ста долларов в неделю он не смог бы заливать свою грусть. Утром шестого дня, мучимый похмельем и больной печенью, угрюмый, ненавидящий весь белый свет, он шел в Центральный парк и там, на скамейке, приступал к зарабатыванию своих еженедельных ста долларов. А может быть, не только необходимость заработка гнала его утром шестого дня на скамейку Центрального парка? Я не знаю…
Мне кажется, что я вижу этого человека, мучающегося с похмелья, с тоской глядящего по сторонам… Знаю что он скоро умрет от цирроза печени. А может быть… он умрет от тоски? Билли, Билли, мне хочется присесть рядом с тобой, утешить добрым словом… Ты неожиданно вошел в мою жизнь, когда мне было всего 10 или 12 лет, когда я впервые прочитал о тебе… Билли, Билли, вот уже почти сорок лет во мне живет частица твоей души…
Наверное, его мысль сейчас шевельнется, пытаясь в глубинах памяти нащупать сюжет или ту единственную фразу, с которой начнется его новый рассказ. Каждую неделю он отдает в редакцию газеты то, что рождается на скамейке Центрального парка и получает за это сто долларов. Каждую неделю тысячи читателей с нетерпением ждут нового юмористического рассказа.
Его герои переживут автора, в десятках стран будут издаваться и переиздаваться его сборники. Миллионы людей будут до слез смеяться над похождениями его славных жуликов… и проникаться его добротой и грустью, почти неразличимыми при описаниях легкого мошенничества и основания университетов, на фоне прерий и городских кварталов, скалистых гор и океанских просторов... По его сюжетам будут сниматься фильмы, его фразы будут цитировать, не вспоминая автора…
Мне кажется, что вижу его… мальчишку, бренчащего на гитаре… банковского кассира… бродягу Билли… заключенного федеральной тюрьмы в штате Огайо… того, кто называл себя О. Генри.
Пять дней… и утро шестого…