Х-хр-хрр... Хр-рр... Ш-ш-шш... Фф-ф-фф... Ш-шш...
Мёртво... Нет, видно и сегодня лодка на связь не выйдет... А на другом диапазоне, как?
Русские...
- Ф-фф... ..города Тарту наша штурмовая и бомбардировочная авиация...
О! А русские-то уже... Не спят.
Уже? Да нет, ещё. Это же вечерняя сводка. Вчерашняя... У них прошедший день только-только заканчиваться думает...
- ...к западу от города Иелгава (Миттава) советские разведывательные отряды...
Ну-ка... Ну-ка...
- …выбили его из одного населённого пункта. На другом участке немецкие танки и пехота после артиллерийско-миномётного налёта на наши позиции перешли в атаку. Советские бойцы…
Ага…
Значит, бои идут уже в Эстонии и Латвии. «Западнее» - это как? Насколько «западнее»? Ещё Латгалия? Или Курземе?
Не-ет…
Лиепаи ни по немецким, ни по русским сводкам не слышно. Да и про Ригу молчок. Две крупных военно-морских базы на Балтике. Плюс Моонзунд. Это контроль над Ирбенами. Просто так приморскую часть Латвии немцы не отдадут. Это же ключ к дверям в Восточную Пруссию. Пусть и не самое сердце, но всё-таки…
Исконно германские земли…
Понима-а-ают…
Понимают немцы, что всё… У самого порога война. Вот и бьются, чувствуется – жестоко. Вон, контратакуют.
Тяжело там сейчас.
Всем. И немцам, и русским… И нашим…
Латвийский батальон, скорее всего, сейчас – именно там. В той мясорубке. Так что может и к лучшему, что на призывном пункте, узнав, что он из курземских рыбаков, его отсеяли от основной толпы?..
Всё-таки…
Это ты их считаешь своими. И всегда так считал. А для них ты – немец. Был, есть и будешь.
Вот только и немцам – не свой. Да, фольксдойч, но с этим… характерным прибалтийским акцентом, который в учебке был постоянным поводом для насмешек. Не всегда безобидных.
Тут, в Тринадцатой флотилии, это как-то почти незаметно сошло на нет. Но…
Вот именно, что «почти». Нет-нет, да и вставит кто какую шпильку.
Вот и Фриц постоянно что-то бурчит себе под нос об «этих ублюдочных латышах»…
Латышах… Вот так… Там ты пусть и Янис, но немец. А здесь… Пусть и трижды Ганс, но… латыш. И нужен ты им только как людская единица Кригсмарине. Живой механизм, который сможет выполнить поставленную задачу.
А что её выполнять… Нацепил наушники, включил рацию…
Да-аа… А батареи-то того… Ещё немного и всё. Сядут окончательно. Последний комплект, между прочим. Что ты хотел? Странно, что ещё работают. Боевое дежурство на какой срок было рассчитано? То-то! Два… Нет, теперь уже три дня тому должна была подойти родная U-362 со знакомой головой и скрещенными мечами на рубке.
Родна-ая… Как-никак, с февраля 43-го на ней. Четыре боевых похода. Этот – пятый. Из Хаммерфеста вышли больше месяца назад, в начале августа. В составе группы «Грайф». Шесть лодок, если считать и нашу.
Семнадцать дней тому нас с Фрицем… Унтер-офицером Уде, высадили здесь, на этом пустынном острове в море Лаптевых, недалеко от устья Лены. Недалеко то, правда, с учётом русских, сибирских, расстояний. Если и ближе, чем от родной Лиепаи до Салдуса, то ненамного.
Нас высадили, а сами ушли. К основному отряду, что уже встал на боевое дежурство в районе пролива Вилькицкого.
А мы с Фрицем превратились в восточные глаза и уши «Грайфа».
Нацепил наушники, включил рацию и ручкой настроек – по диапазонам. Как, слышно что?
Ага! Вот она, родимая… Корабельная радиостанция русских. Пеленг на неё. По мощности сигнала – примерное расстояние до парохода. Сигнал уси-иливается… По усилению – изменение расстояния и примерная курсовая скорость…
Всё то – оберлейтенанту Францу, на лодку. Уже он – остальным пяти. Чтобы можно было определиться, кому из отряда удобнее занимать позицию для торпедной атаки, а кому и где на подстраховке, если вдруг транспорт в темноте или тумане благополучно проскочит первую лодку, или у той торпедная атака не получится.
Ну, а я или Фриц, кому вахта выпадет, если светло, то, не снимая наушников, – за бинокль…
Есть! Дымы на горизонте. Вот и оконечности мачт показались. Уточнили скорость, курсовое направление движения транспорта и опять – на лодку.
А сами – дальше… Одни на пустынном острове…
Одни?..
Да нет, это ведь только кажется, что кругом мёртвое пустынное море.
Море оно… живое.
Вот, вздыхает грустно, невидимое в темноте, внизу, у галечной отмели. Там, где ещё недавно было моржовое лежбище…
Всё… Подросла молодёжь, и ушли клыкастики куда-то в открытое море. Так не просто же сорвались в никуда, в бескрайние просторы моря Лаптевых. Рыба ищет, где глубже, а моржи… Ну, а они, - где рыба…
Море не только дышит. Оно – живёт. Надо только знать и понимать, - а где эта жизнь? Так, как когда-то учил отец…
И тогда – не пропадёшь! Море, оно знает своих… И любит, никому вслух и громко о том не докладывая. Конечно, если и ты его любишь…
А разве можно не любить море?..
* * *
А-аа..
Что за шум за спиной, на скале?
С чего это кайры загомонили? Ещё спать и спать…
Ну вот, и утихли.
Песец, наверное. И как он тут очутился? На острове, за многие десятки миль от побережья… Может зимой, по льду, за белым медведем пришёл. Он же такой… Хитрю-ууга…
Как тот рыжий Лис из сказок, что давным-давно, в другой жизни, рассказывала мама… Так хорошо было их слушать в тёплой комнате, с головой забравшись под одеяло и оставив в нём только маленькую щёлочку для глаз и носа. Чтобы было видно и маму, и полумрак комнаты, подсвечиваемый мутно-красным заревом, пробивающимся из-за дверцы печки, в трубе которой страшно посвистывал, а иногда и бубнил что-то непонятное осенний балтийский ветер…
И пусть свистит себе. Столько, сколько ему влезет!
С мамой тепло. И совсем-совсем не страшно.
Так же, как и с отцом.
Чего боятся? Он же не боится. Ну, и что, что берега не видно. Зато чайки. Вот они. Значит, и берег рядом.
А чайки, чайки… Кричат пронзительно, суетятся. Взмоют вверх. Потом сложили крылья вдоль тела и, в крутом, стремительном пике, - вниз. Бульк! Ушла под воду… Секунда, другая… десятая… Ф-ф-фу-ух! Выскочила. Выскочила из воды, держа что-то, отливающее серебром и влажно поблескивающее на солнышке…
Салака… Са-ла-ка!
Это…
Это же новое пальто, в котором осенью не стыдно будет идти в ремесленное. А то старое уже и колени не закрывает…
Сети…
Сети за борт!
Заво-о-дим…
И…
Только когда последние отблески солнца, медленно опускающегося в окрашенную огненно-оранжевым пучину моря, добавят тепла к синему отливу серебряной чешуи неистово прыгающей по дну баркаса салаки… Тогда можно и к берегу поворачивать…
Ну, и что, что темнеет?..
А компАс?..
Держи по нему строго на ост и…
Ага…
Вот он, огонёк Акменьрагского маяка прямо по курсу!
Теперь румпель надо на пару румбов вправо. Курс зюйд-зюйд-вест…
Ещё немного и заблестит в темноте ночи, весело подмигивая усталым рыбакам своим желтым глазом, маяк на входе в Торговый канал.
Всё. Почти дома.
* * *
Хитрюга этот песец, знает, что в зимнюю бескормицу, лучше не выпускать далеко из виду белого медведя. А как поймает тот нерпу? Может и к песцовому столу что перепадёт от медвежьей трапезы?
А потом опоздал, не ушёл по уже рушащемуся льду на материк. И что? Тут корма тоже достаточно. Погибший моржонок. Птичьи яйца. Сами пернатые. Вот только как он на скалу забирается? По террасам что ли?..
Есть захочешь, заберёшься!
Уж как с автоматом охотиться неудобно, а вот, смог же он… Подстрелил с пяток казарок, когда они шли от моря к своим гнёздовьям - каменным россыпям, неспешно поднимающимся к скалам в прибрежной части острова. Что автомат? Их, первое время, можно было бы просто – палкой! Арктика. Край непуганых птиц…
Правда, потом Фриц стал ругаться: «Не демаскируй позицию! Экономь, патроны!»…
Ну, по «экономь», это он, может, и прав. Мало ли что, патронов лишних не бывает.
Но «не демаскируй», когда на сотню миль вокруг ни души - это он зря.
Он же перед охотой всё кругом до самого горизонта биноклем обшарил. Ни-ко-го. Ни дымка. Какая демаскировка?
Зато одну из казарок, что потом общипал, обсмолил на спиртовке, разрезал тушку и присолил хорошенько…
Эти три дня. В дополнение к небольшому количеству консервов, что ещё остались…
О-чень даже неплохо!
И сам Фриц, хоть и бурчал, но, пусть немного, - пожевал…
Он вообще, что-то последние дни странно… Скажешь, сунешь под нос, проглотит ложку другую.
А не скажешь, так и не вспомнит, что надо бы перекусить. Хоть на маленький зубок что бросить.
И… Вроде и не ест почти, а, похоже, что-то у него с желудком. Вон опять какую «очередь» выдал…
Сам, когда спит, так совсем «патроны» не экономит!
А может, и аппетита у него нет, потому что с желудком нелады?..
Да-аа…
А консервов-то, и правда… не так уж и много.
Что Фриц думает? Он же за старшего. И по званию. И по боевому опыту. С 40-го на флоте. Правда, первые два года на тральщиках. Тоже не сахар. Эти ребята – чистые самоубийцы.
Постоянно… Постоянно над минами ходить. Вот и Фриц… Дважды тонул. Первый раз в 41-ом у Нормандских островов. Ну, тогда их авиация англичан. А в 42-ом уже на мине, когда фарватер «Шарнхорсту» тралили…
Может, потому и перешёл на подлодки. Хороший радист, он везде в цене.
Наверное, поэтому и оберлейтенант его с собой забрал, когда с вахтенных офицеров U-463 командиром на нашу, «триста шестьдесят вторую», переходил.
Не иначе – именно поэтому. Так-то баварцев на флоте недолюбливают. Уж больно они… своеобразные.
Может он за оберлейтенанта переживает? Всё-таки почти три года вместе. Сколько же соли они на двоих за это время уже съели?
Тут точно, с катушек можно слететь.
И что-то, тьфу-тьфу, оч-чень даже на то похоже.
Хотя, спросишь, его:
- Господин унтер-офицер, вы как?
- Нормально, матрос цур зее. Ну, чего уставился? Делай свою работу. Как там эфир?
А сам уже три дня не умывается…
Кстати, сколько там уже, на часах?..
Ого!
Пора-а… Пора и Фрица будить. Его время вахту стоять.
* * *
- Господин унтер офицер… Господин… Унтер! Фриц! Да ты проснёшься сегодня?
- А-аа… Кто? Ты, Ганс?
Да и не спал я совсем. Не спится что-то…
Как лодка? Выходила на связь?.. Опять тихо? Уже пятый сеанс…
Ладно, ложись, поспи. Уж у кого-кого, а у тебя сон… Как у тех мюнхенских пожарных. Знай только свисток им через какое время подавай, чтоб перевернулись с одного бока на другой. А то ведь так и пролежни заиметь - что на два пальца плюнуть…
Да нет, не буду я умываться. Говорю же тебе – и не спал совсем!
И в темноте… К морю… Шею свернуть на этом проклятом русском острове - вот только этого мне не хватало для полного счастья.
Спи давай!
* * *
Господи…
Ка-а-ак болит голова…
Это – от бессонницы.
Какой? Третий день без сна?
Ну, да… Если пятый сеанс лодка не выходит на связь, то – как раз… третий день пошел.
Людвиг… Господин обер-лейтенант сказал, что если что…
Как-никак на войне. Мало ли… Если три сеанса подряд борт на связь не выйдет, то чтобы надували лодку…
Надували…
Да мы её и не спускали. Она ж в один тон с камнями. Ещё и маскировочная сеть сверху. Ганс на неё, по краю, крупной гальки навалил. Ветром ни сеть, ни покрытую ею лодку – не снесёт.
И не видно. Сам с косы, где моржовое лежбище было, посмотрел, проверил.
С лодкой - вроде какое-то подобие крыши над головой. А так – попробуй, обсушись как после дождя. Открытый огонь, в целях соблюдения скрытности расположения радио-пеленгационного и наблюдательного поста, разводить нельзя же…
Мра-а-ак…
И занесло же тебя, Фридрих… Прямо к чёрту в пасть. На самый край света.
На самый-самый…
Крайнее и не бывает. Дальше только это проклятое холодное угрюмое серое море.
А здесь? Галька, камни и скалы… И всё. Точь-в-точь, как и море. Холодное, угрюмое и серое… Ну, кой-где – серо-коричневое. Для разнообразия.
И - кое-где.
Вот кто эти жалкие, перекрученные и прижатые ветром к камням голые кустики назвал деревьями? Кто?
Да он, видно, не был никогда и нигде, кроме этой чёртовой русской Арктики.
Его бы сейчас… Прямо сейчас…
К нам, в Баварию.
Да начало сентября – самое хорошее время! Тепло, но нет уже той, часто изнуряющей, летней жары. Почти всё ещё стоит зелёное: и трава, и кусты, и деревья. Настоящие! Как тот дуб, что рядом с усадьбой. От коровника – ближе к дороге, по которой вместе с отцом почти каждое утро выезжали в поле…
Вот это дерево. Не то что это русское убожество…
Темно, правда. Но через пару часов начнёт светать, тогда и увидишь. Эти «деревья»… Во всей их «красе».
А дуб…
Дуб сейчас ещё зелёный. Солнышко только думает, а разводить ли ему краски? Или ещё подождать чуток? Ну, если только на пробу… Желтеньким – по берёзкам. И то так, кое-где… А багряным… Может, по буковой роще?
- Ну, что? Вроде бы – со-овсем другой вид… Как-то светло и празднично.
Пра…
Господи, Фриц…
Как же это? Совсем из головы вылетело…
У-у-уу… Если бы она та-ак не болела, - не забыл бы!
Третья суббота сентября. А сегодня?
Всего-то!
Меньше недели осталось.
Ка-ак я мог забыть? Точно, с головой явно что-то творится…
Октоберфест! Октябрьский пивной праздник.
Совсем немного времени осталось до того дня, когда на улицы Мюнхена выйдет традиционная процессия, во главе которой верховой, одетый в жёлто-чёрные одежды, молодой монах с большим колокольчиком в руке.
Хотя, какая процессия? Какой монах? Какой колокольчик?
Война…
Ну, и что? Разве может война отменить праздник? Какой, может, и может. Но не Осенний пивной!
Тут ничего не сделать. Это же праздник мартовского пива. И то, что отец сварил по весне, вот…
Вот сейчас оно вызрело!
И как?
Как не выбить затычку из бочки, если того пиво, само пиво требует!
Пусть без процессии, монаха и колокольчика, но…
Чуть меньше, чем через неделю выбьет отец затычку из бочки мартовского пива и… разольёт пенящийся и приятно пахнущий солодом напиток по литровым кружкам «маас».
А на столе уже будет стоять большое блюдо с бретцелями, - мягкими, но хрустящими крендельками, уыпанными крупной солью… К которым, чуть позже, мама принесёт из кухни большую сковородку, полную ароматных, постреливающих разогретым жиром белых в крапинку колбасок. Вайсвурст.
И к белым колбаскам – белое, пшеничное пиво…
Разве может что быть лучше, вкуснее и полезнее пшеничного пива?
Полезнее! Вот именно…
Мама всегда любила рассказывать, как ему, ещё совсем-совсем мелкому, орущему во всю мощь ещё небольших лёгких, вместо соски вложили в рот жеванный ржаной мякиш, смоченный «Хефевайценом». И всё. С той поры – никакого крика. Вот только соску ему можно было и не предлагать. Всё равно выплюнет. Нечего. И без соски рос здоровым и спокойным, без каких капризов и истерик.
Вот только сейчас… Ка-ак болит голова…
Нет, это, наверное, не только от бессонницы. Скорее всего сказывается та контузия, когда осенью 41-го их тральщик у Нормандских островов потопил английский бомбардировщик. Именно с той поры у него нет-нет, да начинала болеть голова. Но чтобы так сильно и так долго…
Так – в первый раз. А что тут странного? Всё когда-то бывает впервые. Накопилось, видно, за войну. Столько, что всё, уже никакой мочи.
Так что прости, отец, но пить тебе этой осенью пиво одному. Как это было прошлой, позапрошлой, позапозапрошлой… И наверное, будущей…
Так-то, конечно…
Людвиг… Господин обер-лейтенант сказал, что если что…
Как-никак на войне. Мало ли…
Если три сеанса подряд борт на связь не выйдет, то чтобы надували лодку и шли на зюйд-зюйд-ост. К устью Лены. А там, либо побережьем, либо по основному руслу реки и потом, Быковской протокой, – в залив Неелова. Там наша гидрометеорологическая станция. В конце сентября, начале октября их должна забрать U-711, чтобы перебросить на основную базу, на остров Земли Александры.
Спасибо, Людвиг. Ты всегда был хорошим командиром. И другом…
Был.
Да, Людвиг, это проклятое слово «был»! Знаешь, скольким ребятам, что были со мной рядом все эти четыре года я, вынужденно, говорю сегодня «был»? И я не знаю… Но многим, очень многим… Вот и тебе. Тоже говорю «был». И это так…
А теперь. Пришёл и мой час. Я знаю, что не дойду до Неелова…
Я это знаю. Точно. Как и то, что всё… Сели батареи. Здесь оставаться бессмысленно.
Но и туда я - не дойду.
Я не хочу туда идти. Я хочу – к вам. Сейчас, ребята… Подождите минутку…
Мне надо увидеть эту тонкую розовую полоску, что разрезает черный мир преисподней на две части, отделяя небо от моря. Я не хочу в море. Мне – к вам, ребята. За вот эти, чуть подсвеченные восходящим солнышком, свинцово-фиолетовые облака, что рядом… Почти у самой земли.
Значит, и вы, парни? Тоже – рядом?!
Вы ждёте? Я быстро.
Железо никогда меня не подводило. Вот так. С предохранителя. Затвор…
Передёрнули. Всё-оо.. Патрон в патроннике.
Теперь…
Нет, грудь - это ненадёжно… Лучше ствол сюда. Под подбородок. И ближе к шее.
Прости, отец… И – не жди.
Я – к вам, парни.
* * *
Что?
Кто?
Кто стрелял?!
Русские?
Фриц…
Фриц, ты где?
Фри-и-иц!!
Фриц…
Ты чего?..
Тебя ранили?.. Сейчас, сейчас… Подожди чуть-чуть… Сей-час..
Чё-о-орт! Да вскроется когда этот индивидуальный пакет?..
Сейчас, Фриц… Сей-час…
Фриц.
Фри-и-иц…
Что же ты наделал, унтер?..
Заче-е-ем!!
* * *
Ну, всё…
Спи, Фриц, спокойно.
Прости, но что вырыть тут просто невозможно. И нечем.
Ничего.
Под этими камнями песец тебя не достанет. А медведю в скалах делать нечего. Тюлень и нерпа в море или у берега… Значит, и его место – там.
Не держи на меня зла, Фриц
Твой личный медальон у меня и если…
Я дам знать твоим, где ты.
А сейчас – вот эта груда холодных, тяжёлых камней - всё, что я могу для тебя.
Нет, неправда. Не всё.
Те четыре года войны, Фриц, что остались у тебя за спиной… И сейчас. Ты умер… Погиб на боевом дежурстве. Погиб, но не оставил свой пост.
Я думаю… Уверен, что те генералы, которых хоронят с разными воинскими почестями… Они их заслужили гораздо меньше, чем ты.
И, передёрнув затвор, в молчаливое и нахмуренное небо, - короткой очередью:
- Тах… Тах… Тах…
Вот теперь, действительно, - всё…
- Прощай, Фриц…
И, скользя, оступаясь на выпрыгивающей из под ног гальке – вниз, вниз… К морю. Соль которого так и ест… Так и ест глаза…
* * *
Та-ак…
Шмайс. Четыре полных диска к нему и один… Впо-ло-вину…
Консервы, анкерок с пресной водой, галеты, три казарочьих тушки…
Нож, спички, соль… Спички - в целлофан из-под сала.
КомпАс…
Всё?
Спальник. Спиртовка. Рация.
Рация… Нужна? Батарей всё равно нет. В воду!
Ну, что? Загрузились?
Вроде бы…
Сейчас, лодку подкачаем…
Ножную помпу – на борт. Вёсла – туда же…
С Богом! Святая Дева, не оставь милостью одного из грешных своих сыновей…
Господи, как давно я не молился! Всё… всё забыл.
Святая Дева, посчитай моё обращение к Тебе за молитву…
Курс…
Зюйд-зюйд-ост.
К устью Лены.
Надо выйти к устью Лены.
А там…
К черту, залив Неелова. Пусть метеорологов снимают без меня.
Хватит.
Отвоевался.
За кого воевать? За вашего фюрера? Да пропади он пропадом вместе с вашим рейхом! Россия большая. Народу в ней много. Одним меньше. Одним больше. Кто это заметит? Очень надеюсь, что никто.
Гот мит унс! Вот это верно. Господь с нами…
Ничего, Марите… Я вернусь. Ты не жди. Глупо ждать подводника Кригсмарине. Тем более, с другого края света. Но не с того же! С этого.
Так что я вернусь…
И… Не приведи Господь, если рядом с тобой будет этот вонючка Гундарс. Я порву его! Слышишь, Марите? Я порву его на мелкие-мелкие кусочки. Как ту Рождественскую открытку, что он тебе прислал в декабре 40-го…
Как да-авно это было!
Давно. Но я – помню. А ты? Ты помнишь меня, Марите?..
Помни…
* * *
Сильный, порывистый ветер неумело прижимал к полозьям пока ещё ненужных нарт густую зелёную траву. Получалось у него плохо. Почувствовав малейшую неуверенность и слабину, трава снова вставала в полный рост и начинала тянуться вверх. К солнышку и теплу. Но и ветер не сдавался. Опять дул и прижимал. А трава терпеливо ждала. И неизменно поднималась.
Чтобы через секунду-другую снова склонить голову до самых полозьев. А потом подняться и вобрать в себя скупое тепло северного лета.
Пользуясь моментом и щуря карий, почти человечий глаз, на яркое солнце, рядом с нартами, небрежно развалившись и раскинув в стороны передние лапы, грелась большая широкогрудая белая лайка с черными подпалинами по всему телу.
Собаке было хорошо и покойно. Только уши, чутко поднятые и развёрнутые в сторону стоящего чуть поодаль чума, - начеку.
Там громко хлопал поднятый кверху, для просушки, полог.
Но этот, привычный слуху звук, не беспокоил собаку.
Рядом с чумом, на невысокой деревянной подставочке, ласково обнимая и поглаживая уткнувшегося в подол её летней, будничной малицы и вздрагивающего всем телом малыша, сидела старая женщина. Около неё, мездрой кверху, лежала шкура недавно забитого оленя, которую, похоже, она только что мяла.
- Не плачь, Гырху.
Твой отец пришёл с моря... Он был таким же, как ты, светловолосым и сероглазым. Не плачь, малыш. Пусть дразнят. Ты - не такой, как все. Твой отец был посланцем Богов.
Той осенью, когда он пришёл, мужчины стойбища охотились на оленя и зверь выскочил на лёд уже замёрзшего озера.
Охота…
Охота, Гырху, это не только мясо и шкура. Это дело мужчины. Опасное и трудное. Когда вслед за оленем на лёд выскочили охотники, лёд под ними провалился. Трёх мужчин рода забрал к себе Дух воды. А твоего отца – отпустил. Почему?..
Он не мог забрать к себе того, которого послали Боги. Иначе бы они разгневались на него. И озеро стало бы болотом…
Твой отец был сильным, смелым и удачливым охотником. С первого выстрела он мог достать осторожную нерпу. Конечно, не из того смешного маленького ружья, которое было у него, когда он пришёл. Оно стреляло быстро-быстро, но так недалеко. Им бы твой отец никогда не достал нерпу.
На неё он ходил с карабином твоего деда. Это было приданное твоей матери.
Водяной дух не взял твоего отца, но холодная вода сделала своё злое дело. Он слёг, голова у него была горячей, губы сухие и из них вылетали незнакомые нам всем слова. Никто их не знал. Даже шаман. Он сказал, что это его языком говорят Боги, которые хотят забрать его обратно, к себе.
Но шаман ошибся. Боги решили по-другому. Видно, он был нужнее им здесь.
Твоя мать ухаживала за твоим отцом. Она поила его отваром из цветов, листьев и плодов красной ягоды, обтирала выступающий у него по всему телу пот, а потом снова заворачивала в тёплый куколь*.
И однажды он встал и вышел из чума.
Вот тогда твоя мать отдала карабин твоего деда и моего мужа твоему отцу. И они смешали свою кровь.
В тебе течёт кровь твоего отца и твоей матери, Гырху…
Правда, ты родился уже после того, как твой отец ушёл. Он ушёл весной, когда на север, к морю, полетели большие белые гуси, которых твой отец по смешному называл «гулби». Русские эту птицу зовут «лебедем». Он ушёл на юг. Куда-то туда, где далеко-далеко отсюда стоят чумы его стойбища…
Не плачь, Гырху. Ты такой же, как твой отец. Светловолосый и сероглазый. Твоего отца послали Боги, чтобы у нас остался ты.
Ты вырастешь и станешь таким же, как твой отец. Сильным, ловким и удачливым. Но ты не будешь охотником, Гырху.
Ты станешь шаманом...
Через твоего отца тебя подарили нам Боги. И ты умеешь с ними говорить. Ты просто не знаешь этого. Но вырастешь и… сможешь.
Не плачь, Гырху…
* Куколь – сшитый из оленьих шкур спальный мешок для ночёвок зимой в тундре.