Когда и как пришла война, конечно же, я помнить не могу. Но я твердо убежден, что первая моя встреча с войной произошла в июле 1941 года. Вполне естественно, что это уже восстановленное событие. Суть в том, что в детском мозгу моем засел, просто застрял некий образ, и уже в позднем возрасте, хорошо зная хронологию войны, я понял, что такое могло быть только в июле 1941 г.
Запечатлелась ситуация - лето, отец и мама сидят со мной за столом, окна раскрыты настежь – значит жарко, из чего следует, что это было летом. А если отец дома, значит это 41-ый год - потому что в начале ноября 41-го он уехал в эвакуацию в Свердловск и приехал только в 1946 году. Эти умозаключения появились уже позже . А тогда…В детском сознании намертво зафиксировался образ, который в силу его неординарности запечатлелся со всеми мелочами.
Но, прежде чем говорить, что было тогда, следует несколько слов посвятить нашему дому.
Наш дом это высокое 8-и этажное здание, которое было построено в 1912 году предпринимателем архитектором Буровым – отцом известного советского архитектора (за что и назван был позже буровским). Для довоенной Москвы, которая в основе своей, была двух-трехэтажной, этот дом был гигантом всего района, да и во всей Москве таких домов были единицы. Он стоит и до сих пор, слегка приукрашенный и занятый какой-то фирмой. Сейчас он блокирован вокруг 12-этажными современными безликими бетонными строениями, которые,при своих 12 этажах, лишь чуть-чуть выше моего 8-ми этажного «старика». А в то время с третьего - четвертого этажа был виден Кремль, и небо смотрелось огромным океаном, обрамляющим тебя со всех сторон. Это было одно небо , а не мелкие оборвыши-лоскуты,которые сиротливо выглядывают из-за бетонных коробок, как сейчас. (Правда, из нашей комнаты не видно Кремля или даже кремлевских звезд, потому-что наша квартира находилась на 2-ом этаже)
И вот мы сидим втроем, как уже я упоминал, перед раскрытыми настежь окнами, перед нами океан безоблачного неба. Неожиданно это светлое голубое безоблачное небо где-то в районе Кремля начало темнеть, потом чернеть – такую картину можно наблюдать, когда летит очень большая стая птиц. Но почернело где-то далеко, на горизонте. Птиц на таком расстоянии разглядеть невозможно. Небо чернеет очень быстро и это огромное пятно все ближе и ближе. Стали уже различимы силуэты самолетов. Они перекрыли весь обозримый тогда моим детским взором горизонт. Это была армада. Взрывов и разрывов я не помню. Сейчас меня удивляет лишь одно – мы так и остались сидеть за столом. Наверное, это было впервые, наверное, это было очень неожиданно, наверное, было оцепенение и чувство безысходности. И не было еще сигнала”граждане!Воздушная тревога!” и дикого воя сирен, которые позже не давали спокойно проспать ни одной ночи. Так осмысливаю я это событие сейчас.
Потом я уже многократно переживал подобные налеты, вернее дневных налетов уже не видел, все дальнейшее помнится ночью и не так неожиданно, как первый раз. Удивительно, но я, трехлетний ребенок, уже понимал, что это немцы, это враги, это вражеские самолеты. Более того, кроме понимания, я сопереживал -радовался вместе с взрослыми, когда вражеский самолет сбивали. Эти моменты тоже запечатлелись образными картинками на всю жизнь.
Вечер или ночь. И вдруг из репродуктора – «Граждане, воздушная тревога!». Срочно гасится свет, закрываются шторы светомаскировки, все бегут в бомбоубежище, которое находилось в подвале нашего дома. Там можно было находиться час или два – это если налет отбит на подходах к Москве, а иногда и всю ночь. И так, почти каждую ночь первой осени и зимы войны. Я помню моменты нахождения в бомбоубежище-огромный темный подвал, освещаемый лишь лампами “летучая мышь”, и сидящие и лежащие на полу люди – из нашего и соседних домов.. Но, постепенно, мы настолько привыкли к этим налетам и они были такими частыми, что стали для нас обыденными и мы уже перестали бегать вниз. Не знаю, спала ли в эти часы мама, а я спал. Я просыпался лишь, когда вновь оживало радио: « Граждане, отбой воздушной тревоги!». Этот сигнал будил меня и, вероятно, успокаивал, потому, что я снова тут же засыпал. Уже потом мама рассказывала мне, что, проснувшись, я задавал лишь один вопрос: «Разбой закончен?». Вот оно детское восприятие «Отбой-разбой».
.Иногда, когда налет начинался вечером, после сигнала: «Воздушная тревога» мы гасили свет и смотрели ночные бои. Москва была безмолвна, движения почти не было (комендансткий час) и явственно слышится, что самолет уже в небе над Москвой. Прорвался Все небо, абсолютно все, в пределах видимости перекрещивается сотнями прожекторов. Они, кажется, хаотически шныряют по небу, постоянно перекрещиваясь друг с другом. Но это лишь кажущийся хаос. И вдруг… несколько,потом уже много прожекторов сходятся в одной точке и снопом убегают ввысь, чтобы сойдясь в одной точке снова разбежаться в разные строны. И в этом месте их пересечения видна точка – это вражеский самолет, пойманный прожектористами. Мы прыгаем от радости – попался. Хаос прекращается, и этот сложившийся сноп лучей медленно наклоняясь перемещается куда-то в сторону.Самолет выводят за город и там расстрелять. Непрестанно тявкают зенитки. А бывает, что строгое перемещение прожекторного снопа снова превращается в хаос перемещений света по небу. Это значит – потеряли.Поиск начинается снова.
Вообще игра прожекторов это самое сильное ощущение времн войны, и не только во время воздушной тревоги. На меня сегодня не производят никакого впечатления современные салюты-фейерверки. Потому, что я видел все военные и послевоенные салюты. И, в первую очередь, весь эффект этих салютов был в прожекторном их сопровождении: прожекторы хаотически гуляют по небу перекрещиваясь, сходясь и расходясь. Вдруг мощный залп и в небе через пляску прожекторов вылетают снопы салюта, Прожектора замирают на какой-то миг, как бы в почетном карауле салюта, и не успевают угаснуть последние звездочки, как прожектора снова начинают свою буйную пляску на фоне черного неба. Но это все будет потом – как известно из хроники войны первые салюты начались в 43 году после победы в Курской битве и будет мне уже в то время 5 лет.
Первая военная осень
А пока идут первые месяцы войны. Отец еще в Москве. Он оставлен подрывником для минирования и взрыва завода в случае, если Москва будет сдана. Он на казарменном положении, живет на заводе и мы практически не видели его подолгу. Мое детское сознание не могло тогда еще фиксировать какие то промежутки времени. Но я знаю, что тревожные дни октября 41 года мы были с мамой одни..
Это были очень странные дни, которые в моей памяти запечатлелись тревогой ожидания, царившей в доме.
Дети войны взрослели очень быстро. В свои три года я уже понимал, что война это плохо, что немцы близко от дома, что это страшно. Жутко было находится нам двоим дома, особенно в ночное время. Город был вымерший. Не было ни звуков трамвая, который проходил у нас под окнами, не было вообще никакого движения. Была тяжелая тишина. Действовал комендантский час. Не было ни одного прохожего, только иногда проходил патруль, контролирующий светомаскировку.Все предприятия были эвакуированы и в городе, практически, не осталось транспорта - ночи были оглушительно тихие. Это был ноябрь 1941 года. А если вдруг ночью раздавался шум моторов, то мама в страхе, в ужасе осторожно приближалась к окну — неужели это немцы? Потом , убедившись, что все в порядке, спокойно возвращалась - «спи спокойно!»Я тоже подбегал к окну и теперь только могу понять, какая это была нереальная, нежизненная картина – полностью вымершая улица, ни людей, ни машин. Сегодня такого мертвого города представить себе просто невозможно и увидеть такую картину никому больше, слава Богу, не удастся. Продолжалось это не очень долго.
Хотя дети войны взрослели быстро, но они не понимали глубоко сущности происходящего. Они различали хорошее и плохое. Когда в небе раздавался гул самолета -это плохо. Когда прожектора начинают обшаривать все небо и потом уводить какую-то точку в сторону — это хорошо. Так же и сообщениями ТАСС. Мы , не понимая сути, но чувствовали какие события произошли — плохие или хорошие. Как собака — она не понимает слов и их содержания, но по голосу и его оттенкам распознает, ругают ее или хвалят. Так и я, по тону выступления Левитана чувствовал - происходит что-то плохое, или очень плохое.
Но, вот 6 декабря раздается торжественный, какого раньше я не слышал, взволнованный голос Левитана. Учитывая возраст, я не мог понять содержания, но я чувствовал, что произошло что-то хорошее, радостное.
-Мама, что случилось?Что сказал дядя?
-Дядя тебе к Дню рождения преподносит подарок — немцев от Москвы прогнали!
Такое простенькое объяснение великого события. А действительно, это был подарок — потому что на завтра -7 декабря мне исполнялось 3 года.
Сейчас мне уже 70, но все эти годы от времен Великой Отечественной войны у меня остались два праздника -День Победы и мой день рождения 7 декабря — когда враг был отогнан от моего дома.
После этого мама перестала беспокойно вскакивать ночью по каждому шуму.
Вскоре появился отец, и я понял, что он пришел попрощаться с нами – завод не взорвали и он вместе с остатками оборудования эвакуировался на Урал в г. Свердловск.. Теперь я понимаю, что опасность сдачи Москвы осталась позади, взрывать ничего не стали и квалифицированные кадры уже нужны в тылу, чтобы развернуть там производство. Все для фронта, все для победы. В моей памяти запечатлелся этот день так, что я даже вижу себя со стороны. Вероятно, по поводу отъезда, отец получил паек, и мне сделали бутерброд с колбасой – неслыханная роскошь в то время.И вот я иду из комнаты по коридору на кухню, где отец и приехавший его провожать дядя Коля (брат отца), вероятно, прощались с соседями. Я был гордый, вышагивая с бутербродом, даже не надкусив его - чтобы всем было видно, что у меня невиданный деликатес – небольшой кусочек колбасы.Никто ее даже не нюхал со времен начала войны. И я уже подошел уже к двери кухни, когда на меня сверху (на такого маленького) спрыгивает соседский кот и вышибает из рук мою гордость – бутерброд с колбасой. Для ребенка это была трагедия втройне – во-первых, это принес май папа, во-вторых, это невиданная роскошь, и ,главное, мне даже не удалось ничего попробовать. . Утешали меня все собравшиеся, кот не успел выхватить у меня колбасу, а вот съел ли я этот бутерброд – этого я уже не помню.Наверное, съел! Но даже сейчас для меня удивительно тот факт, что я видел и вижу себя как бы со стороны – вижу этот бутерброд, вижу, как нежно я его несу, вижу прыгающего на меня кота, вижу то, что нес, лежащим на полу. И после этого дня отца я увидел уже только в конце 1945 года.
Будни военного времени
И остались мы с мамой вдвоем. В нашей квартире жили кроме нас еще две семьи – Владимировы – 4 человека и прислуга Лиза. Они были из старых интеллигентов – Александр Герасимович перед войной был главным металлургом ЗИЛа, а начинал он работать в 1915 г. еще на Рябушинского, который и выделил ему эту квартиру. Вплоть до революции он занимал ее один. После революции по подселению у него отобрали 2 комнаты, а он остался в 2-х других. Вторая семья Чекалины состояла из 5 человек и занимала проходную комнату, через которую ходили мы. С началом эвакуации промышленности уехали Чекалины (в Северодвинск), Владимировы еще долго оставались в Москве. Но, однажды, во время очередного налета мощная авиабомба упала в 30 метрах от нашего дома. От стоявшего там двухэтажного дома осталась лишь огромная воронка. Взрывная волна была такой силы, что Александра Герасимовича сбросило с постели. И уже на другой день они быстро собрались и уехали в Челябинск, оставив для присмотра за имуществом домработницу Лизу. Так вот мы вошли в зиму 41-го года – во всей квартире мы с мамой и домработница Лиза. По всем описаниям зима в тот год была суровой и наш дом, в котором, как и в нашей квартире, почти никого не осталось, перестали отапливать ( в то время и до 50-х годов дом отапливался от собственной котельной) А нас всех переселили на временное проживание в 4-х этажный дом на Библиотечной улице (он существует и до сих пор). В одной квартире нас поселили несколько семей с разных этажей нашего дома. А в свой промерзший дом мы иногда заходили, чтобы проверить, все ли цело.
. Детские воспоминания образные и яркие, но они почти не синхронизируются по времени. Только методом сравнения с хронологией войны можно приурочить те или иные события к конкретным годам.
Так и из времени пребывания в детском саду мне сильно врезался в память эпизод, когда на дворе нашего детского садика стояла целая группа «Катюш». Не знаю сколько, но их было очень много – они занимали весь наш двор, постоянно перемещались – одни уезжали, другие приезжали. А может это были одни и те же. Но в эти дни было очень шумно и интересно. Водители пускали нас в кабины, давали потрогать рельсы, по которым направлялись снаряды. Думаю, что это было начало 43-го года.. И мы 5-ти летние дети войны уже знали, что такое «Катюша» и были счастливы видеть их и находиться рядом.
Мама во время войны работала на радиозаводе в конденсаторном цеху. Это одно из самых вредных производств – она постоянно имела дело с электролитами, каустиком и т.п. Был ненормированный рабочий день и часто работа продолжалась и ночью. Тогда мы оставались на ночь в детском саду. Так вот, работая на вредном производстве, она получала за вредность молоко. Конечно, все она приносила мне. Вообще, в условиях получения минимальных рабочих пайков, она пыталась всегда сделать так, чтобы я не голодал. Были очень тяжелые времена 42-43гг., когда продуктов давалось мизерное количество, и я хорошо помню, как мы с ней ходили по деревням, меняя все более-менее ценное, что было накоплено родителями в мирной жизни, на продукты – картошку, муку. Не понимая ничего в тогдашних материальных ценностях, хорошо помню ее отчаяние после такого обмена – жители деревни, имевшие возможность производить на земле продукты питания буквально обирали городских, пользуясь их беспомощностью и безысходностью. У москвичей, переживших войну в городе, не осталось практически ничего - все до последнего пальто, платья отреза ткани было променено на жалкие крохи картошки или муки. С тех пор я еще долго испытывал сильную неприязнь к жителям деревень, которые во время войны были безжалостны к городским. А город действительно жил впроголодь. Приведу только один пример: я уже говорил, что у меня осталось очень хорошее воспоминание о тогдашних детских садах – нас оберегали, о нас заботились и все необходимое пытались нам дать. Но наступали времена, когда воспитатели были в отчаянии – летом мы выезжали на дачу. У меня почему-то осталось впечатление, что жили мы по группам в разных домах. И вот частенько после завтрака нас собирали и говорили –
« Дети, сегодня мы идем на луг, и будем собирать щавель и крапиву. Сколько сможем набрать, такой и будет у нас обед». И вот двадцать человечков пяти - шестилеток ползают по лугу, собирая щавель и крапиву себе на обед. Приходили со своими мешочками и несли на кухню – сегодня будет зеленый суп.
Но чем дальше уходила война от Москвы, тем обыденнее становилась жизнь. И из этой обыденной жизни в памяти уже ничего не осталось. Ничего, кроме сообщения о Победе и праздновании этого дня.