Андрей Иванович нажал на кнопку звонка. Вскоре Авдотья Семеновна открыла тяжелую дверь. Провела его через маленький, реденький садик.
Войдя в дом, Андрей Иванович удивился. Он ожидал увидеть убранство помещений под стать самому дому, достаточно богатым. Но обнаружил пустые комнаты. Двери были полуоткрыты, и он, следуя за Авдотьей Семеновной по длинному коридору, краем глаза выхватывал кусочек пространства за ними. Коридор был темный, а комнаты сияли от яркого солнечного света. В одной из них он увидел большой экран телевизора на стене. И нигде никакой мебели, только ковры на полу. «А что, удобно, – подумал Андрей Иванович. – Сидишь на мягком полу, прислонившись к мягкой подушке, и смотришь телевизор. Можно и лежа это делать».
Авдотья Семеновна провела гостя до конца коридора, затем они стали подниматься по лестнице.
Только они ступили на второй этаж, Андрею Ивановичу почудилось… так явственно, что он увидел женщину – почти обнаженную. Полоски сверкающей ткани чуть прикрывали ее бедра и грудь. Она была неописуемо прекрасна, подобна ворвавшемуся в вечную темноту яркому лучу, непонятно откуда прилетевшему. Такое вот сравнение почему-то мелькнуло в голове Андрея Ивановича. «Почему вечная темнота? Почему на ум мне пришли именно такие слова? – подумал он. – Черт-те что! А бедра! Какие крутые! Это ж не ткань ослепила меня, а бедра, – снова подумал он. – Может, я под гипнозом нахожусь, как предупреждал дед Федот?».
Женщина то исчезала, то появлялась, в разных местах коридора, ярко вспыхивая. Авдотья Семеновна шла, словно не замечая ее. «А, может, она и в самом деле ее не видит? – подумал Андрей Иванович. – Идет себе спокойно, закрывая время от времени женщину». В такие мгновения Андрей Иванович видел лишь широкую спину Авдотьи Семеновны. Он делал шаг в сторону, женщина снова появлялась, затем через мгновение исчезала, затем снова появлялась, словно мигающая звезда.
– Солнце выглянуло, не заметили? – сказала Авдотья Семеновна, оглянувшись на Андрея Ивановича. – В конце-то октября! А ведь утром дождь шел. Думала, на весь день, а он через полчаса закончился. Вы заходите вот в эту комнату. – Авдотья Семеновна оставила Андрея Ивановича возле одной из дверей и ушла.
Он все еще смотрел на то место, где только что сверкнуло видение. Но его уже не было, женщина исчезла. Только через оконце в конце коридора врывались длинные лучи света.
Андрей Иванович осторожно вошел в комнату. Первое, что бросилось ему в глаза – это огромные окна, от пола до потолка, совсем без штор. Солнце щедро освещало комнату. Возле одной из стен, прямо на полу, сидел Птицын.
– Проходите, садитесь, – приветливо сказал профессор. – Вас, наверно, удивило, что комнаты пустые? Все обращают на это внимание поначалу, а затем привыкают. Знаете, это очень хорошо, когда в комнате нет мебели. А зачем она, эта мебель, мне? Для одежды гардероб есть – в одной из комнат. Да, есть у нас такая, единственная, не пустая. Там все хранится, что может понадобиться когда-нибудь. Но я там редко бываю, в основном Авдотья Семеновна в том месте хозяйничает. Да вы проходите, садитесь, где вам удобно. Вы почувствуете, это очень удобно – отдыхать прямо на полу. Если хотите, если спина устала, можете прилечь на ковер. Мы можем и так беседовать. Пыли на коврах абсолютно никакой нет. Они автоматически очищаются два раза в день. Приспособление одно купил, чтобы без человека пол пылесосился, он в результате сверхчистым становится, знаете ли, очень удобно. Поэтому садитесь спокойно, не бойтесь пыли. Да что вы, смущаетесь? Для чего вы сюда пришли? Чтобы стоять?
Все то время, пока Птицын говорил, Андрей Иванович с изумлением смотрел на него. Не ожидал он, что профессор окажется таким разговорчивым. Надо же, не успел человек войти в комнату, а хозяин тут же принялся рассказывать об устройстве своего дома, почти оправдываться, почему его комнаты пустые. Да и с виду он обыкновенный мужичок. «Дед Федот в молодости» – почему-то именно такое сравнение пришло в голову Андрею Ивановичу. Такой же простой и словоохотливый. И почему его называют загадочным? А может, он и в самом деле загадочный, просто сейчас таким представился. Посмотрим-посмотрим.
Пока в голове у Андрея Ивановича крутились эти мысли, Птицын внимательно смотрел на него и молчал. Да, он замолчал! Андрей Иванович даже не заметил, как это произошло. Но надо бы присесть наконец. Куда же? Он сделал несколько шагов и опустился возле стены, недалеко от профессора.
– Да вы к стене прислонитесь, – предложил тот.
Андрей Иванович послушно коснулся стены. Его спина провалилась во что-то очень мягкое и приятное. «Какой странный ковер, – мелькнуло у него в голове, – словно предназначен для того, чтобы спина отдыхала, когда к нему прислоняются».
– Ну что, удобно? – улыбнулся профессор.
– Очень, – признался Андрей Иванович. – Даже не ожидал, что ковры могут быть такими. Наверно, он особенный?
– А как же! Конечно! Меня вот все спрашивают, почему я в институте почти не появляюсь. А я отвечаю, а зачем мне это казенное учреждение, если дома у меня идеальные условия для работы? Ходи по комнатам, сиди, если хочешь, или лежи. И думай, сколько влезет.
– А не расхолаживает вас это? Я имею в виду домашнюю обстановку.
– Что вы, нет, конечно! Меня все институтское закрепощает. А расхолаживать, меня ничто не расхолаживает. Я, понимаете, такой, не могу не думать. Меня медом не корми, дай подумать над чем-нибудь. А в институте мои мысли не бьют ключом. Я человек домашний.
– А прогуливаться вы разве не любите?
– А! Это вам дед Федот сказал, – засмеялся профессор. – Шустрый старичок, как сыщик за мной ходит и следит, со своим биноклем. Делать ему нечего, скоро восемьдесят стукнет, вот со скуки и наблюдает за мной. Но я не запрещаю ему это делать. Пусть следит. Все равно, он лишь мое поведение, внешние действия видит, а мысли-то – нет. Да даже если бы и знал, что в моей голове происходит! – тоже не стал бы я обижаться на него из-за этого. На старого человека смешно обижаться. Такой вот дед Федот, забавный! Когда я на прогулку выхожу, он раз – и незаметненько за мной пошел. Думает что-нибудь выследить, а ничего не выслеживает. Я ведь обыкновенно гуляю, как и все. Просто хожу, иногда останавливаюсь возле речки или пруда. Они недалеко находятся. Я ведь почти на самой окраине живу. Через несколько домов улица заканчивается, и, собственно, городок тоже. Пройдете немного, и пруд явится перед вами, а дальше – речка. Берега у них грязные, просто жуть. Речка-то еще ничего, течением весь мусор уносит. Если абстрагироваться и смотреть только на воду, забыв про свинство вокруг, то можно очень даже неплохо расслабиться. К тому же, деревья красивые кругом растут. Под ними-то и любят люди отдыхать, да мусорить. А пруд у нас так себе, но за неимением лучшего…
– И возле речки вы думаете?
– Конечно, и возле речки, и возле пруда думаю. Кстати, там меня как-то очень интересная мысль посетила, которая дала жизнь одной из моих теорий. Она еще совсем новая, только-только оформляется. Нигде я про нее не публиковал пока. Не знаю даже, поведаю я миру о ней или нет. Я ведь не обо всех своих открытиях рассказываю, некоторые при себе оставляю. Приятно жить с тайной. Вы не пробовали?
– Что?
– Жить с тайной.
– Наверно, нет. Хотя… Это что еще называть тайной. Маленьких у всех полно. И к тому же, ведь тайны разными бывают, плохими, хорошими…
– Ну, вы меня не поняли! Маленькие тайны, хорошие тайны, плохие тайны... Я говорю о ТАЙНЕ! Понимаете? В самом высоком смысле этого слова.
– В таком случае, наверно, нет. С такой тайной я не жил.
– Тоже не страшно, – успокоил гостя профессор. – Но с тайной приятнее жить. Вот поэтому я не все рассказываю. Но с вами, если хотите, могу поделиться.
– Но ведь тогда то, о чем вы расскажете мне, перестанет быть тайной. О ней буду знать хотя бы я.
– Для хорошего человека ничего не жалко. Ну, подумаешь, расскажу я вам о какой-то тайне! Станет одной меньше. Да я еще придумаю, это не сложно.
– Вы так уверены, что сможете придумать еще что-то?
– А как же! Но признаюсь, поначалу, когда был молод, то есть до тридцати, а сейчас мне сколько? Тьфу! Надо же, возраст свой чуть не забыл, тридцать пять мне. Итак, в более раннем возрасте, придумав что-нибудь, я говорил себе: «Все, это мое последнее открытие, больше мне ничего не удастся придумать». Ведь новые знания в молодости приходят. И лишь как исключение – в более позднем возрасте. Да-да, такова человеческая природа. Так вот, я думал, что все, я уже стар (смешно!), и больше ничего не смогу придумать, не смогу сделать ни одного открытия. Ни одного. Но нет! Стоило мне начать думать над другой проблемой, как решение тут же созревало, возникала еще одна хорошая идея, создавалась еще одна теория. А затем я размышлял над другой проблемой, ну или хотя бы над той, которая, вроде бы, решена. И появлялось очередное открытие. Старые, уже, казалось бы, решенные проблемы, открывали свои новые грани, на которые почему-то никто никогда не обращал внимания. И эти, новые грани, давали начало чуть ли не целым направлениям в науке.
– Я все хочу спросить, извините, это несерьезный, неделикатный вопрос…
– Задавайте, задавайте… Вы, наверно, удивляетесь, почему вас тянет на неделикатные вопросы? Многие признаются, что в моем присутствии их тянет спрашивать что-то несерьезное. Эти запреты, которые, вроде бы, приняты… Нет неделикатных вопросов, спрашивайте меня о чем угодно.
– Ну тогда… у меня, наверно, несколько таких вопросов.
Андрей Иванович был потрясен. И это говорит он? Это он только что произнес такие слова? Он словно ребенок, которому позволено говорить обо всем. Любой его вопрос будет лишь умилять родителей. Боже, да он сейчас действительно чувствует себя дитем! Слушает профессора, раскрыв рот. Да-да, рот-то надо закрыть. Ну а насчет вопросов… Но ведь Птицын разрешил его спрашивать о чем угодно. Надо воспользоваться случаем. Может, он не всегда такой словоохотливый и разрешающий обо всем спрашивать.
– Ну так давайте, задавайте вопросы. Не углубляйтесь слишком в мысли, они ведь незаметно и унести могут куда угодно, и часто не туда, куда надо.
– Почему вы такой разговорчивый? – задал свой первый несерьезный вопрос Андрей Иванович.
– Какие вы все вопросы, однако, одинаковые задаете. Как похожи люди друг на друга, не перестаю удивляться. Я ведь тоже умею удивляться. А почему мне не быть разговорчивым? Я ведь молчу все время. Авдотье Семеновне некогда со мной беседовать, она делами домашними занята. Хоть я и облегчил ей работу, как видите, пыль не надо протирать, ну и так далее… Все равно она находит что-то. Такая уж она женщина, работящая. Обеды вкусные готовит. Скоро, кстати, время кушать. Отобедаете с нами? Не скромничайте. Но я не забыл про ваш вопрос. Ко мне люди приходят примерно раз в неделю. Иногда реже, иногда чаще. Только с ними я и беседую. Рот-то у меня устает в вечной неподвижности находиться, я имею в виду речевую неподвижность. Мне тоже иногда хочется язык размять. Вот я и говорю. А вы бы хотели, чтобы я молчал? И как вы это себе представляете? Приходите, значит, ко мне, садитесь на пол рядом, смотрите на меня, а я ничего не говорю. Вы для этого, что ли, ко мне явились? Но если хотите, могу и помолчать.
Профессор неожиданно замолк, весь превратившись в безмолвие. Это было настолько необычным зрелищем, когда человек, только что болтавший без умолка, вдруг стал олицетворением беззвучия, что Андрей Иванович сам застыл в неподвижной позе, вытянув вперед голову и неотрывно смотря на профессора. Сколько бы он находился в таком состоянии, непонятно.
Птицын мило улыбнулся и снова заговорил.
– Ну и как, нравится вам такое общение?
Андрей Иванович только и смог сделать, что чуть-чуть помотать головой.
– Вот и я про то же.
– А дед Федот? – спросил Андрей Иванович, наконец, очнувшись. – С ним-то вы общаетесь?
Теперь профессор помотал головой и сказал:
– Зачем? Он, конечно, Федот, да не тот. Да-да, прямо как по шутке известной получается. Не показался ли он вам странным?
– Ну… начал Андрей Иванович. – Мне кажется, вы тут загнули. Обычный дед.
– Конечно, загнул. Не общаюсь я со своим соседом, просто не общаюсь и все. Похоже, ни один из нас не нуждается друг в друге. Ему нравится следить за мной, мне нравится не обращать на него внимания. Полная гармония.
– А женщина?
– Ага, значит, и вы ее увидели?
– А еще кто ее видит?
– Дед Федот в первую очередь. Видимо, дед и на вас подействовал.
– Вы хотите сказать, женщины нет?
– Почему нет? Раз вы ее видели, значит, она есть.
– А вы?
– Я все вижу. Я ведь мыслями своими живу и в мыслях своих, да и много еще в чем. В тысяче мирах одновременно. Я ведь супершизофреник. Да, можете называть меня и так, я не обижусь, наоборот, меня это позабавит. Хотите женщину, вот она.
Внезапно посреди залитой солнцем комнаты появилась она, та самая, прямо как из сказки, рассказанной дедом Федотом: почти обнаженная, лишь с кусочками сверкающей прозрачной ткани на крутых бедрах и груди. Черные, как смоль, волосы искрящимся дождем падали до колен. В раскосых глазах таилось выражение – то ли покорности, то страсти, то ли того и другого сразу. Она сделала несколько движений, простых и плавных, словно танцевала. И внезапно исчезла.
Андрей Иванович, завороженный, смотрел на то место, где недавно стояла… Наконец, он очнулся и тряхнул головой. Что это было?
– Это вы про нее спросили? – отозвался профессор.
Андрей Иванович кивнул:
– Наверно, да.
– Простая визуализация. Вот видите, я и в вашем мире, оказывается, могу жить. Неплохой у вас вкус, однако.
– Причем тут мой вкус! – возмущенно выговорил Андрей Иванович. – Я-то здесь причем?
– Да ладно, не кипятитесь. Не обращайте внимания на мои предыдущие слова. Лучше я так скажу: это дед Федот виноват. Это его фантазии витают в комнате. Я же вам говорил, странный у меня сосед. Бабка-то у него старая стала, вот и грезит дедуля молодыми. А я, стало быть, к нему попал, в область его грез. Видите, можно, оказывается, жить одновременно в разных мирах, тысячах мирах.
– Почему тысячах? Вы ведь, даже если верить тому, что сейчас визуализировали грезы деда Федота, в один только его мир и вошли.
– А наш? Про него-то вы забыли! Знаете, я могу вам сказать, это один из самых реальных миров для многих.
Андрею Ивановичу стало не по себе. Нет, ошибался он вначале, считая профессора таким же простым, как дед Федот в молодости. Да и каким был старик много лет назад, непонятно. И какой он сейчас, тоже неясно. А профессор явно не простачок, хоть и многословный.
– Я жду… – сказал Птицын.
– Чего? – не понял Андрей Иванович.
– Очередного вашего несерьезного вопроса. Или они у вас исчерпались? Быть такого не может. Когда ко мне приходят гости, я не перестаю удивляться, сколько у них теснится в голове всяких разных несуразностей. А ведь с виду солидные люди. Это контроль – над собой, своими мыслями и чувствами – заставляет забиваться этим вопросам в дальний угол сознания. Они там как рыба в бочке мучаются, стремятся вырваться наружу. Я вижу это невооруженным глазом. Даже визуализировать ничего не надо. Все эти несерьезные вопросы сами себя показывают. И в вас их уйма. Почему бы ни помочь вам? Я рад это сделать, мне не трудно. И тему вам могу подкинуть для будущей работы. Вот защитите диссертацию и чем-нибудь нормальным займетесь. И как вас угораздило втянуться в эту проблемку? Целый институт будет трудиться над ней и ничего не придумает. А вы, небось, возомнили себя гением, вот и занялись этой темой? Кстати, видите, я тоже задаю неделикатные вопросы. Например, почему вы городом заинтересовались? Только не говорите, что это ваша работа. Что говорится, на ловца и рыбка идет. Втайне мечтали о том городе, вот он и пришел к вам, изучи, говорит, меня. Вы ведь тоже считаете себя непризнанным талантом. А кто себя таким не считает?
– А вы? Вы себя таким считаете?
– Еще спросите, почему я не живу в том городе. Знаете, мне пока и здесь хорошо, мне везде хорошо. Я везде признан. Я, можно сказать, счастливчик.
– А откуда вы про мою работу узнали, про не решаемую проблему? Ах да, забыл, вы же проявлять все умеете. Миры там всякие, мысли… Вот и мое какое-то тайное, мне самому неведомое желание визуализировали.
– Да вы сами его визуализировали. Оно, можно сказать, на лбу у вас написано было. Я только то, что на поверхности вашего сознания лежит, увидел, что, кстати, вы не особенно скрываете. А глубоко, во всякие подсознания, я просто так, без особой нужды не залезаю.
– А то, что я себя якобы непризнанным талантом считаю, разве не спрятано у меня надежно?
– Нет, конечно. А вы разве сами не можете определить, что глубоко прячете, а что нет?
Андрей Иванович помотал головой:
– Даже не думал на эту тему. Вы, наверно, психоанализом интересуетесь?
– Что вы! Зачем это мне? Я же сказал вам, я – супершизофреник. Это круче и обыкновенного шизофреника, и любого психоаналитика. А психоанализ – это не серьезно, не результативная это наука, вернее, это даже не наука. Ни одной страницы по этому делу не прочитал, ни разу в жизни – жаль на это время тратить.
– А как же тогда поняли, что психоанализ – это не серьезно, ну и так далее?
– Как я это понял? Да никак. Просто мне сразу стало все понятно, когда впервые услышал об этой ненауке. А вы, что, считаете психоанализ хорошей вещью?
– Даже не знаю, что вам сказать. Я ничего не считаю, потому что не знаком с ним. Совсем не знаком, только слышал иногда что-то... Кстати, та женщина, скажите все-таки, визуализацией чего она была, вернее, чьих мыслей? Неужели моих? Так я о ней только сегодня услышал, от деда Федота.
– По-моему, вы перегрелись. Мы же решили, что это была визуализация дедовых фантазий. Да что мы все о нем! Да, вы явно перегрелись. Смотрите, как солнце палит. И это в конце-то октября!
Андрей Иванович глянул в окно. Совершенно распоясавшееся светило буквально плавило стекла, водопадом врываясь в комнату.
– Надо бы задернуть шторы, – сказал профессор. Затем быстро встал, подошел к окну, закрыл их плотной тканью и сел на прежнее место. В комнате все успокоилось, потускнело, за окном засерело привычное для октября пасмурное небо. «Какая все-таки противная погода осенью, – подумал Андрей Иванович. – И эти сплошные серые тучи ужасны, словно чудовища. А ведь так будет до самого апреля. Брр! С удовольствием умотал бы в пустыню искать город, только бы не видеть этого грязного неба. Какого неба?» Только сейчас до него дошло, что профессор-то задернул шторы! «Где же они, эти шторы? Нет никаких штор, окно у профессора голое, одни лишь стекла. У него, насколько я успел случайно заметить, все окна в доме без штор. О каких шторах он тогда говорил? Так ведь он еще и задернул их – да, я это видел! Дурное солнце светило так, что мозги у меня начали плавиться, и Птицын, как только заметил это, тут же задернул шторы. Но вместо ткани появилось пасмурное небо. И солнце куда-то исчезло».
Андрей Иванович вскочил, двумя прыжками подбежал к окну и стал щупать стекла. Никаких штор не было. «Я действительно перегрелся. Только не от солнца. Оно – глубоко за тучами. Наверно, от разговоров непривычных. Или профессор успел загипнотизировать меня? Ведь предупреждал дед Федот! А вот Птицын, надо отметить, наоборот говорит, что это сосед у него странный. Кстати, когда я перегрелся, солнце все-таки светило, а иначе зачем профессору надо было говорить про него? Что-то голова у меня кружится».
– Это потому что голодны вы, вот и кружится голова. Вы когда обедаете? С часу до двух? А сейчас уже три. Авдотья Семеновна, несите обед! А штор у меня действительно нет. Зачем они? И без них хорошо. Вы удивились, что я вроде бы задергивал шторы, а их на самом деле нет? Так ведь надо было как-то солнце угомонить. Нагнать тучи – это проще простого. Это сейчас многие умеют. Я же хотел чуть изящнее остальных светило скрыть. Вот и придумал фокус со шторами. Думал, вы оцените… Не знал, что вы такой слабонервный. Да нет, это я так, шучу. Просто вы голодный сейчас, вот и закружилась у вас голова. Да вы сядьте, что стоите. Голова кружится, а вы изо всех сил стараетесь на ногах удержаться. Хотите показать, что у вас самообладание есть? Зачем его демонстрировать? Эффект хотите произвести? Глупости это, будьте добры, не пытайтесь впечатлить меня, я не ценю эффекты. Ну и хорошо, что сели. Наконец-то. А вот и хозяюшка пришла с обедом на каталке, это я так столик на колесиках называю. Что у нас сегодня? Я ведь, Авдотья Семеновна, успел похвалить ваши кулинарные способности нашему гостю. Борщик со сметанкой, чудесно. И гуляшик с жареной картошечкой. Вам понравится, не сомневайтесь, Андрей Иванович. Не смотрите, что простая пища. Такая еда, надо сказать, самая вкусная и здоровая.
Рядом с Андреем Ивановичем появился поднос с горячим и аппетитно пахнущим обедом. Не долго думая и не скромничая, он жадно накинулся на еду и за несколько минут все уничтожил.
– Добавки хотите? – заботливо спросил профессор.
– Нет-нет, хватит мне, я наелся, спасибо. Вы уж извините, что я так быстро все проглотил.
– Не церемоньтесь, прошу вас. В других местах – на здоровье, сколько угодно манерничайте, деликатничайте, а со мной ведите себя свободно, вам же будет лучше и легче со мной разговаривать. Вот и я доел обед. Вкусно, согласны?
– Вкусно, – честно, от души сказал Андрей Иванович. – Я тоже люблю простую пищу. Может, потому что только такую и ем?
– И правильно делаете. Кстати, вы ведь пришли ко мне побеседовать о чем-то, а так ничего и не выведали у меня.
– Так вы же сами начали говорить не на ту тему, – занял обвинительную позицию Андрей Иванович. – Хотя, конечно, я сам виноват. Не думал, что в первую очередь буду задавать глупые, несерьезные вопросы.
– Ну и ладно. Я думаю, на сегодня вам хватит. Приходите в другой раз, мы уже не будем кота за хвост тянуть, сразу о деле начнем говорить. А сейчас, я вижу, вы утомились.
– Да-да, наверно, я действительно устал. Одни только ваши визуализации могут вывести из равновесия.
– Пока только одна визуализация была, с девушкой. Глаза-то у нее какие! Красивые, раскосые! И покорность таится в их глубине, со страстью смешанная. Умопомрачительное сочетание: покорность и страсть. Мне иногда кажется, что пустынные девушки самые красивые.
– Разве в пустыне есть девушки? Откуда они там? И где они живут? В оазисах что ли?
– Ну вот! Разве? Откуда? От верблюда. Вы думаете, в пустыне только верблюды обитают? Или другие там животные? Кстати, в пустыне я не был, и какие там звери живут, не знаю.
– Как не знаете? Вы разве не все знаете?
– А вы думаете, я абсолютный гений? Какое слово я придумал, а? Абсолютный гений…
– Но почему вы решили, что та девушка из пустыни?
– Не знаю.
Профессор вдруг помрачнел.
– Я, наверно, пойду, – сказал Андрей Иванович.
– Идите, – слабо кивнул Птицын. – Ваша машина уже давно приехала.
– Точно! Водителю я сказал, чтобы к двум он подъезжал, а уже четыре, – сказал Андрей Иванович, посмотрев на наручные часы. – Заставил я, однако, ждать его.
– Ничего, – успокоил профессор. – Он с дедом Федотом беседует, ему весело с ним.
Андрей Иванович вышел на улицу. Действительно, водитель сидел на лавочке, рядом с дедом, они вместе оживленно о чем-то болтали.
– Ну и как тебе дед? – спросил Андрей Иванович водителя Мишу, когда они выехали на шоссе.
– Веселый, разве не видели, как мы смеялись?
– О чем же вы говорили?
– Не мы, а дед. Анекдоты он рассказывал. Душой отдохнул, слушая его.
– А про профессора он говорил что-нибудь?
– Нет. А что в этом профессоре такого интересного, что можно было бы о нем говорить?
«Да, – подумал Андрей Иванович, – водителя мне уж точно простоватого дали. Как будто не понимает, что важным и секретным делом я занимаюсь. А может, все так и есть? Может, он и не знает ничего о важности и секретности моего дела? Может, так и надо, чтобы водитель был простой и не интересовался делами того, кого возит?»