Я росла замкнутым ребенком, погрязшим в комплексах - мне было что скрывать... И моими друзьями стали книги. Взрослые книги, где рассказывалось о любви. Я помнила наизусть те сцены, в которых мужчина считал за счастье прикоснуться кончиками пальцев к платью любимой... Теперь я понимаю, почему любовь в моем детском воображении была прелюдией, игрой, когда на острие предчувствия любви, ее ожидания, и мужчины, и женщины становились прекрасными, зов любви поднимал их к небесам, очищал души... Это был бунт моей души, видевшей совсем иные картины, слышавшей совсем иные слова...
Наверное, с пятого класса я была постоянно влюблена в какого-нибудь мальчишку. Правда ни один из них не догадывался об этом - все свои тайны я доверяла тетради, в которую записывала стихи - только наедине со своей душой, пером и бумагой я была откровенна.
В восьмом классе влюбилась в студента Строгановки - он был лет на десять старше меня. Мы с девочками, старше меня, подругами моей сестры, пошли на танцы - мне четырнадцать и значит уже можно. Рядом был дом отдыха «Серебрянка» с роскошным танцевальным залом - как в фильмах о помещичьих усадьбах- огромные окна и фалдами свисающий воздушный белый занавес до пола... На танцы приходил весь поселок - и школьники, вроде меня, и взрослые... Мы стояли всей гурьбой, но Он, о котором мечтали все девчонки, пригласил меня. У него были огромные серые глаза, опушенные черными ресницами... Я погибла. Пять лет я мечтала о нем, написала сотни стихотворений, бегала встречать его на станцию, но едва приходила электричка, пряталась за газетный киоск... Сколько слез я пролила, сколько эпитетов ему адресовала, но о существовании влюбленной девчонки он узнал только в день отъезда - в апреле кончался срок аренды помещения и художники уезжали. Навсегда. И тогда я написала ему письмо, в котором очень эмоционально разъяснила, как я молилась на него, а к нему через забор лазили крашеные девки, и он даже не заметил, как ранил мою душу, жаждущую исцеления... Мальчик, который передал моему любимому письмо, должен был подглядеть в окно, что будет дальше. А я лежала на кровати и замирала от стыда и ужаса, и от любви, конечно. Пацан прибежал и рассказал, что письмо с удивлением было принято, читая его, художник нервничал, ходил по комнате, а дочитав, сказал: “Вот мы и приехали”. Что это значило, так и осталось для меня загадкой, но мне казалось, что, услышав крик моей души, он исправится. И хотя я его больше никогда не видела, поток стихотворений не уменьшился... Сколько тоски, сколько ожидания счастья разлито в этих детских стихах, но ни в одном нет даже намека на возможную близость. Нет, все бури бушевали только в мозгах и в сердце... И какие бури!
Что без тебя мир необъятный?
Слышишь? Тебя я прошу.
Пусть из чужих объятий....
Пусть. Забуду. Прощу...
Когда я заканчивала десятый класс, позвонила из деревни двоюродная сестра и попросила перевести ей несколько слов на армянский язык - у них в доме жила семья, приехавшая из Еревана на заработки. Я тогда пробовала учить язык по самоучителю, слушала музыку Комитаса, она была созвучна моей душе. Надо ли удивляться, что молодой человек заинтересовался девочкой, хотя бы чуть-чуть знающей его родной язык. Меня попросили показать ему Москву. Он был высокий, со жгучими глазами и пел мне народные песни... Осенью отец увез его в Ереван. Мы простились до весны. Но почти каждую субботу дверь машбюро, в котором я работала, открывалась - в дверном проеме виновато улыбался Он: “Соскучился. Я не могу без тебя”.
Улица была уверена, что мы с ним - он же оставался ночевать в нашем доме, - спали, и, естественно говорили про меня разные гадости. А мы собирались пожениться. Я была слишком юной и не знала, что изменить жизнь может и одно слово, вырвавшееся, случайное...
Улыбающееся, вымытое дождями апрельское солнышко с каждым днем смеялось все сильнее и, щедро разбрасывая улыбки-лучи, согревало освободившуюся от снежного гнета землю, мимоходом лаская расправившиеся позеленевшие ветки деревьев. На кочках да возвышенностях поселились крохотные ромашки, желтые, как цыплята. Жизнь пробудилась. Весенний лес, пахнувший свежей хвоей и липкими почками берез, звал к себе, соблазняя и многоголосьем птиц.
Мы с наслаждением шлепали по не высохшим еще лужам.
-А что, если мы отложим свадьбу до осени?
-Зачем?
-В сентябре я получу много денег.
— Глупый! - в ее глазах отразилось небо, и они стали еще голубее. — Зачем мне деньги, когда ты рядом?
Он остановился, обнял ее за плечи и засмеялся:
— Ты еще такая маленькая, что ничего не понимаешь... Ты у меня будешь самая красивая — я надену на тебя много золота, ты будешь идти по улице, а все будут смотреть на тебя....
— Ерунда. Мне не нужно золото, я тебя люблю, — она погладила колючий ежик его волос. — Я люблю тебя...
Она была счастлива. И все было прекрасно кругом: и искрящееся на волосах солнце, отчего они становились золотыми, и желтые пятна кувшинок вперемешку с прошлогодними листьями в теплой луже, и счастливые его глаза.
Они примерила ему венок из мать-мачехи и улыбнулась: какой он красивый!
Мимо проходил поезд дальнего следования и машинист, высунувшись в окно, крикнул им: “Счастливые!” Они в ответ помахали ему рукой.
Ничуть не заботясь о дороге, сбились с тропы. Впереди были густые заросли молодого ельника. Он взял ее на руки и понес через колючие елки, целуя глаза, щеки... Едва коснувшись губами его щеки, сказала: “Давай играть в перегонки”, и прежде чем он успел ответить, прыгнула на землю и побежала: “Догоняй!»
На поляне, возле большой сосны, она остановилась. Обняла шершавый ствол, едва переводя дыхание от быстрого бега. Он обнял ее вместе с сосной и стал целовать... Сквозь невнятный шепот, словно издалека, она услышала: ”Будь моей, пожалуйста...” Смех оборвался, когда смысл сказанного дошел до ее сознания.
— Ну, милая, ты все равно будешь моей женой и разве не все равно когда: сейчас или через месяц...
Сердце перестало стучать в груди - оно отчаянно билось в висках... В его обезумевших руках она содрогалась от беззвучных рыданий, и только слезы текли по щекам. Ощутив на губах солоноватую влагу, он пришел в себя. “Я не хотел тебя обидеть, прости меня”... Рыданья вырвались наружу... Он встал на колени: “Сделай со мной, что хочешь, только не плачь...”
Кто знает, может быть, она и поняла бы его порыв, простила. Но через две недели они поехали к ее тетке, праздновать День Победы. Когда гости разъехались, она пошла мыться — дома-то ванны не было, и она всегда пользовалась моментом, приезжая в гости. Когда вышла из ванной, во всех комнатах было темно. Зайдя в гостиную, увидела, что он, какой-то испуганный, сидит на софе. “Знаешь, твоя тетя сказала, что по-другому не получается... Но ты не волнуйся, ложись”.
Всю ночь он просидел в ногах Ники на софе, не смея пошевелиться. А утром спросил: “Помнишь, твоя мама говорила, что у тебя сильно болит живот, ну в те самые дни?»
-Ну а при чем здесь это?
-Я слышал, что живот у девушек не болит...
Теперь я думаю, почему же тогда так оскорбил ее этот вопрос? Даже в благодарность за то, что он так трепетно к ней относился, наверное, надо было просто объяснить особенности физиологии женского организма... Но ее понесло. Сделав трагическое лицо, она выдавила из себя: “Знаешь, я должна тебе сознаться. Я не девушка уже с четырнадцати лет”.
- Кто этот негодяй, скажи, я его зарежу.
Смысл ее импровизации сводился к тому, чтобы сделать ему как можно больнее:
— Он азербайджанец, живет в Баку. Обещал жениться и бросил - все мужчины сволочи.
— Поклянись, — то ли прошипел, то ли прорычал он. И не испугавшись его рыка - мстить, так мстить, она перекрестилась и поцеловала висевший на ее груди его золотой крестик — подарок его матери.
— Этот крест - мой талисман, ты не могла обмануть. — Он схватил ее за плечи: “Одевайся, быстро”.
— Зачем?
— Мы летим в Баку.
И только на лестнице, между вторым и третьим этажами, она села на подоконник и сказала:
— Я никуда не поеду. Поезжай один, если ты такой дурак.
От неожиданности он опешил, а потом все понял:
— Зачем ты обманула меня? Зачем клялась на кресте?
— А ты больше года встречаешься со мной и задаешь такие глупые вопросы... — Она разревелась.
Когда они вернулись в квартиру, там уже все проснулись. Сестра, увидя заплаканные глаза Ники, спросила:
— Что вы опять не поделили?
И он, как истинный восточный мужчина, высокомерно поглядев в сторону женщины, изрек:
— Теперь все в порядке. Я ей все простил.
От возмущения она задохнулась и разрыдалась еще громче...
Тогда он не понял, что этими словами подписал себе приговор.
Все лето она хоронила свою любовь.
«Наступила ночь, и тени воспоминаний окружили меня со всех сторон. Они подступили ко мне и кричали на все голоса. Я отгоняю их, а они подходят все ближе и ближе и кричат, и шепчут мне: “Помнишь? Ты помнишь? Ты не забыла? Помни! Помни...” Я хочу кричать, но у меня нет сил. Я хочу звать на помощь, но ты далеко, а помощь других мне не нужна. А они, шепча как заклинание “помни”, подходят все ближе и ближе ко мне. «Я спать хочу, оставьте меня», - почти с мольбой говорю им. «Но разве ты не помнишь, - говорят тени рук, осторожно опускаясь на мое похолодевшее от ужаса плечо. - Разве ты не помнишь, как мы обнимали тебя, нежно лаская и в страстном порыве бешено сжимая твои плечи, руки, лицо... Разве ты забыла, как целовала кончики наших пальцев, счастливо улыбаясь и подставляя лицо под его жадные поцелуи»?
-Я помню все, все помню, - эхом отдавалось где-то в глубине моей любяще сердце. Я хочу дотронуться до любимой руки, и уже протягиваю свою, как тень с диким хохотом исчезает в ночи.
«Помнишь, как ты целовала ресницы его, когда он спал, а ты ласкала его послушную голову и с нежностью целовала закрытые глаза, щеки, ресницы, смеясь и плача. А он спал, и не видел нежных глаз твоих, не ощущал робких, но страстных поцелуев, но мы видели, мы все знаем! И ты помни, помни! Я закрываю глаза, но в ушах звучит уходящее: помни!»
Мне становится страшно и очень хочется забыться.
Но вдруг я чувствую, как на плечо ложится рука. Это ты пришел ко мне, любимый, и ты услышал зов моего сердца. Ты шепчешь: “Помнишь, как ты плакала в лесу, у старой сосны. Прости, я обидел тебя, но я не хотел этого. Я всегда вижу твои слезы, крупные слезы на щеках... О если бы ты знала, что было тогда с моим сердцем!»
Если б ты знал, милый, как мне хотелось потрогать жесткий ежик твоих волос, уколоться о колючую бороду. Но стояло мне протянуть к тебе руку, как ты исчез, оставляя ночи нежное: ”Нанарико, моя Нанарико...” Я плакала, шептала в темноту: “Вернись, умоляю, вернись... Я хотела быть с тобой рядом... Где-то вдали выплыло из-за туч солнце в надежде встретиться с луной, но она не хочет солнца, она каждое утро убегает от несчастного влюбленного к угасающим звездам... И уводит с собой тени любимых. Она махнула мне на прощанье рукой: «Я приду к тебе завтра. Жди».
-Нет, закричала я. Не надо. Никогда.
Испугалась луна человеческого непостоянства и спряталась за темную тучу.