кн. 3, Горожанка, ч. 1, начало...

                Г О Р О Ж А Н К А .

                Ч а с т ь  п е р в а я.

                Г л а в а  1.

      Уехала непокорная дочь. Юлия Петровна задумчиво оглядела стол, за которым устроили прощальный обед Реле малышки. Пировали? Демонстративно оставили рюмки, в которых виднелись капельки красного вина. Тут же, на столе, в глубокой тарелке, были сложены шкурки от красной рыбы, обрезки от сыра. Ах, негодницы! Это всё маленькие мартышки конечно. Впрочем, какие они маленькие: Вале уже одиннадцать, а Лариске десять лет. Сама Реля не посмела бы забраться в материн тайник или погордилась. Всегда с презрением относилась к тому, что Юлия Петровна прячет от детей деликатесы. А бывали времена, что находила мать в своём тайнике треснутую бутылку, из которой вытекало вино. Ударяла слегка чем-нибудь дерзкая девчонка, чтобы мать не выпивала. Пришлось объясняться. Но не ругаться же с дерзкой дочерью  по такой причине, и Юлия Петровна начала издалека:
     - Ты помнишь, когда ты была совсем маленькая, я болела.
     - У меня хорошая память: я тогда училась в третьем классе. И вы меня, маленькую, как вы говорите, тогда нещадно эксплуатировали.
     - Но мне казалось, что ты жалела меня, - пыталась мать разжалобить дикую девчонку, которая, действительно, прекрасно всё помнит.
     - В самом деле: вы пришли из больницы, у вас были прозрачные руки.
     - После операции я сильно ослабела. И врач наказал: - «Питание, питание, и ещё раз питание плюс ежедневно красное, натуральное вино и вы поправитесь». Вот я и прячу всё это от детей, потому что в вине и хороших продуктах - моя жизнь.
     - Я предполагаю, что питаться лучше свои детей врач вам рекомендовал минимум на полгода, а максимум на год, но не на всю же жизнь прятать от своих детей то, что вы из городов привозите. А что касается вина, то это вам не врач сказал, а какой-то невежда. Никогда не поверю, чтобы больной вылечился, став алкоголиком.

     Юлия Петровна, которая замерла при первых словах дочери: - «До чего же верно. Будто она за спиной у этого врача стояла - именно на полгода он мне рекомендовал питаться усиленно». Но дальнейшие слова вызвали, как не раз это уже случалось, гнев:
     - Да разве мать твоя пьяница? - вспыхнула Юлия Петровна.
     - А вы как думаете, если вино ежедневно потребляете? А иногда в неограниченном количестве. - Ехидно намекнула Дикая её дочь на коллективные гулянки. - И приходите домой не в прекрасном расположении духа, как у порядочных людей бывает, а смотрите на ком бы сорвать вашу злобу.

     Иногда, при таких перепалках, Юлия Петровна теряла дар речи от дерзких «прозрений» дочери  -  до чего же верно Релька всё видит – а иногда просто поражалась её проницательности. Про вино ей и в самом деле, говорил не врач, а такой же больной, какой и Юлия была тогда, и, по молодости, женщина уверовала, что натуральное виноградное вино принесёт ей только пользу. Но не спускать же этой «прозорливице» дерзкие слова, хоть и сказанные в надежде остановить мать в питье.

     - Вот ты плетёшь своим поганым языком незнамо что, а если в мой организм не будут поступать витамины, я умру.
- Насчёт витаминов я с вами полностью согласна.
- Ну, вот видишь, - облегчённо вздохнула Юлия Петровна.
- Но, - продолжала упрямо дочь, - повторяю. На то, чтоб вам восстановить потерянную кровь, требовалось повышенного питания полгода или год. Значит, вот уже много лет вы совершаете преступление против своих детей, что прячете от них продукты, в которых много витаминов.
- Что ты хочешь этим сказать? Что я уже много лет здорова?
- Именно это: если у матери хватает сил так яростно наряжаться, когда рядом ходит дурно одетая дочь, значит, она вполне здорова. И нервная система у неё весьма крепкая, раз она не замечает того, что видят посторонние люди, - продолжала Реля тиранить мать своими резкими речами.
Сделав вид, что не поняла последних слов дочери, Юлия Петровна опять перевела разговор на пищу: - Стало быть, я зря прячу продукты от вас?!
- Не продукты, а деликатесы. Разумеется!  Вообще их не требовалось прятать с самого начала: достаточно было девчонкам, хоть они и крохотули были, сказать, что это для больной мамы, и я уверена, они бы ручонки к ним не тянули. Кроме того, это было бы и воспитание дочерей, которое вы переложили на меня. Вот потому они теперь вас как мать и не воспринимают.
- А как же они меня понимают? - поинтересовалась Юлия Петровна, не расслышав последнее слово дочери - старость уже коснулась и её - молодящаяся женщина стала плохо слышать, особенно в спорах с Релей.
- Как вы себя ведёте, так они вас и воспринимают. Вы определили себя в соперницы мне - хотя к Вере вы таких мерзких чувств не испытывали. Ей вы готовы были собственного мужа предложить, если бы девушка пожелала.   Потому  Вера, в Толстухе, да и в Находке, как-то подозрительно вела себя.
- Что ты несёшь! - возмутилась мать, тотчас вспомнив, что Вера, действительно, стала усиленно крутиться возле отчима, когда узнала, что Олег ей не родной отец. Тогда любопытство дочери к «горячему мужчине», к которому и так липли всякого рода бабёнки, как сама Вера как-то заметила, сильно задело мать.  «Хорошо», что Олег вскоре в тюрьму угодил, а то в доме появился бы ещё один повод для ссор.
- Что вижу, мама, о том вам и говорю, если вы сами не замечаете того, что у вас под носом творится...
Калерия продолжала говорить, а Юлия Петровна отключилась: тогда она поняла, что потеря слуха, это - палочка-выручалочка в таких перебранках с дочерью. Но, выключив свой слух, она не могла также отключить и мысли, а они всегда вертелись вокруг слов её дикой барышни или «Дикой Бары» - был такой фильм. Но дочь её, кроме пронзительной проницательности диких людей, которую она соединяла с настоящим, и, как иногда казалось Юлии Петровне, даже с будущим - потому что Реля умела предсказывать, и чаще всего её вещие слова сбывались. Потому то, вот уже два года, мать предпочитала не слышать то, что болтает, от небольшого ума, её средняя.  Юлия Петровна считала, что если она не услышит гневных речей своей Чернавки, то это и не сбудется.  Ещё лучше, если Юлии Петровне удавалось перевести свои мысли на Веру, и вспомнить, что говорила любимая дочь по поводу того, за что Дикарка её постоянно ругает.  Вот и в тот раз ей удалось восстановить реакцию Верочки, на то, что мать прячет от детей продукты.
Обнаружив тайник ещё в Толстухе, где Юлия Петровна была председателем колхоза - к тому времени прошло два года, как она переболела довольно гадким заболеванием - любимая дочь расплылась в подобострастной улыбке: - Как я вас понимаю, мамочка, вы же много крови потеряли, и вам требуется лечение вот этими вкусными продуктами. Но вы же угостите меня, чтобы я не проговорилась «случайно» другим сёстрам о том, что у вас появился тайник.
- Разумеется! И мы теперь с тобой вдвоём будем хорошими продуктами питаться, потому, что ты тоже слабенькая у меня и тебе нужна эта лечебная пища.
С тех пор они и «пировали», как говорила Вера, вместе, даже переехав в Находку, не говоря уж  о том времени, когда старшая красавица сдавала экзамены. Тогда мать старалась, подкармливала ее, чего не хотела делать для дерзкой девчонки, которая «стрижёт и бреет» мамашу своим дерзким языком, а ещё хочет, наглая, выпросить себе хорошую одежду. Вызвав в памяти образ Веры, и отойдя немного в приятных воспоминаниях, Юлия Петровна вновь включила свой слух, дабы закончить спор. И вздрогнула, потому что словечки «вещуньи» свидетельствовали о прочтении мыслей родительницы - наглом прочтении:
- Это некрасиво по отношению к другим детишкам - едите всё тайком, из-под полы же подкармливали и Веру.
- «Кому сказать, не поверят, что от этой колдуньи нельзя даже в мыслях спрятаться, но не спускать же дикой девчонке её дерзости». - И Юлия Петровна сурово нахмурила свои подкрашенные брови: - Ты что подсматривала за мной и Верой? - вспылила она.
- Зачем? Я всё это вижу каким-то внутренним взором.
- А твой «внутренний взор» разве не может тебя обманывать?
- Думаю, что нет. Позвольте вам нарисовать картинку и скажите, что всего этого не было, или это всё неправда.  Не делайте удивлённые глаза, я умею рисовать не только на бумаге, но и в воображении.
- Рисуй, - великодушно предложила Юлия Петровна, готовясь разоблачить дочь во вранье. Ей было даже интересно, как это у Дикой получится - неужели в неё, действительно, кто-то заложил ясновидение?
- Вижу, вижу, - Калерия прикрыла глаза. - Да, эта игра у вас с любимой дочурой хорошо выходила - прятаться от всех. Вот вы с Верой, в Находке, «вкушаете», как она любила говорить, в столовой, на самой окраине городка, при этом вашей красавице кажется, что она сидит в ресторане, и все смотрят на неё: - «Ах-ах-ах»! - восторгается она, начиная «вкушать» котлету или другие деликатесы, коих у нас, в семье, не бывало.  Мы, трое других детей, «вкушали» Релей сготовленную пшёнку на постном масле или, в лучшем случае, на маргарине. А праздником для нас была гречневая каша.
Юлия Петровна опять вздрогнула - так оно и было, и Вера что-то, и вправду, говорила про то, что бы было неплохо откушать в ресторане. А в это время, действительно, другие дети питались кое-как.
- А вот вы, уходя из столовой, покупаете в буфете красной рыбки, - продолжала терзать её средняя, - чтобы ещё и дома полакомиться, опять же втайне ото всех. Правда, при этом, всё же, иногда у вас просыпалась совесть, и вы оставляли мне с девчонками хвосты и головы.  Да и отец иногда лакомился тем, что оставалось от «царских обедов», по хвастливому выражению всё той же обожаемой вами доченьки.
- Ой, вещунья ты, врушка! Это тебе, наверно, Вера хвасталась о наших обедах в столовых и ресторанах, когда нам с ней удавалось выбраться в город из нашей вшивой окраины?
- Нет! - Реля насмешливо скосила глаза. - Ваша хитрая любимица не предавала вас, да и себя - ей очень нравились застолья, тогда Вера чувствовала превосходство своё над другими детьми.
- Значит, ты и Верины мысли умеешь читать?
- Да, и с ней таких больших напряжений, как с вами, не требовалось - у неё же всё на поверхности лежало.  Сестрица не так умна, чтобы прятать от меня ваши походы и ваши с ней пирушки.
- Тогда ты должна знать, как Вера поступила в институт. И просто обязана понять, что ты лично так никогда не поступишь! – протянула мать, чтобы больней ударить «ясновидящую».
- Разумеется, я буду поступать честно.
- И хоть сто раз так поступай - плетью обуха не перешибёшь.
- Догадываюсь, о чём вы говорите, и мне грустно, что в такое гадкое время я догадалась родиться.   Мне бы раньше или позже появиться в этом столетии, и у другой женщины, - сказала загадочно, но матери не было времени отгадывать её «французские шарады».  Так обзывала Вера Релькины бредни, имея в  виду, что сестрица, прочитав всех русских и украинских писателей по школьной программе и не только,  добиралась до английских писателей, французских, немецких и даже американских.
- А что? В другое время тебе было бы лучше родиться?
- Да, лет бы пятьдесят мне переждать... Впрочем, нечего желать невозможного - надо эту жизнь прожить, чтобы в старости не каяться.
- Намекаешь, что мне придётся «каяться» перед тобой, в старости, чтобы ты меня к себе жить пустила? – Вдруг вспомнила родительница свой страшный сон семь или восемь лет назад.
- Да, мама, это случится непременно - можете мне поверить, но вся грусть заключается в том, что я не прощу вас, к большому сожалению, - Реля тоже помнила материн сон, к которому подключилась тогда.
- Что ж ты такая «умница» - уж переломить себя не сможешь перед старенькой матерью? - иронически отозвалась Юлия Петровна, не веря, что когда она будет умирать, Релька не зальёт её горькими слезами.
- А зачем ломать себя, мама? Все, что предписано небесами, всё сбудется и ничего не надо переделывать. Вот вы, уже не молоденькая глупышка, но почему-то не можете заставить себя полюбить рабыню, хотя вам иногда очень хочется это сделать, потому что вы понимаете, что во мне заключена ваша спокойная старость. Получив от вас кроху любви в детстве и юности, я бы за вами ухаживала, как за малым ребёнком, а вы, со временем, будете нуждаться в таком уходе...
- И что же? Вера мне такого ухода не сможет предоставить?
- Ваша эгоистка Вера? Да никогда! Вы, ещё в средние годы, заплачете от неё, и кинетесь ко мне, но будет поздно.
- И всё это ты видишь своим внутренним взором?
- Иначе, зачем бы я вам стала говорить это, мама?
- И что же? Ну, никак, никак ты меня не сможешь простить?
- Нет, мама. К тому же вы и в старости не научитесь просить, но приедете ко мне, и будете требовать любви от меня, как будто её можно просто вынуть из кармана и дать, как деньги, в которых вы мне отказываете теперь.
- А что нельзя?
- Нельзя, мама. На каждое ваше требование у меня будет высвечиваться масса воспоминаний о том, как вы угнетали меня, пытались загнать в могилу, хотя, в то же время не могли обходиться без моих услуг. И эти воспоминания будут так сильны, что не дадут мне простить вас, как бы мне этого ни хотелось.
- Видишь, какая ты жестокая!
- Это не жестокость, мама. Это наша несовместимость - мы не можем жить рядом друг с другом. Если я пересилю себя и хоть ненадолго пущу вас жить к себе, вы доделаете то, чего вам сейчас не удалось.
- То есть? - не поняла Юлия Петровна мудрёной речи Дикарки.
- То есть, загоните меня в могилу - в этом никакого сомнения.
- Так что, мне нельзя будет приезжать к тебе?
- Да, мама, уж, пожалуйста, прошу вас об этом заранее.
И так как разговор этот состоялся во время выпускных экзаменов Калерии, то мать только сказала:       
- Глупая ты, девка! Да ты попробуй сначала выехать отсюда. Тебе разрешение на это надо, а я не дам, и потому ты не сможешь получить паспорт, а без документа сейчас никуда не сунешься.
Юлия Петровна лукавила - паспорта уже свободно можно было получать и не первый год - но этого не знала Релька. Однако дочь и впрямь была ясновидящей, потому что засмеялась на заявление, сделанное родительницей:
- Паспорт я получу, потому что, после смерти Сталина, уже раскрепостили народ, и стало свободней с получением документов.
- Ну, получай, получай, а я посмотрю, как ты его получишь! - Ко времени их разговора метрика спорщицы уже несколько месяцев находилась в таком тёмном месте, что её без фонаря не сыскать. Вот пусть просветит чердак своим ясновидящим взором, но до этого её дочурка, наверное, ещё не дошла в своей колдовской науке?
...Однако, как понимала теперь Юлия Петровна, Рельке всё же помогала какая-то светлая сила. Не она, так сестрёнки ей эту метрику разыскали, но верно самой счастливой выпускнице не рассказали, из какой паутины они бумажку извлекли, вместе со старыми газетами, но было поздно.  Паспортная часть Аттестата у дикой их сестрёнки была испорчена.  Этого Атаманши не знали, однако матери они мораль прочитали насчёт всех её «тёмных дел». Вспомнили и старые «проказы» Юлии Петровны в отношении их отца, как она издевалась над их «батей», препроводив его, ещё в Находке, в милицию. Когда он, опять застав её на новом их месте жительства целующейся с каким-то мужчиной, устроил в доме такой погром, что их «нянька» покалечила ногу. Она влетела в тёмную комнату босиком, вернувшись после вечерних игр с друзьями, и не подозревая, что дома, пока она играла во дворе в прятки, был крупный скандал с мордобоем, с битьем посуды, и который закончился для Рели инвалидностью чуть ли не на полгода.
- И что же! - возразила на упрёки Атаманш тогда мать. - Я виновата, что ваша сестрёночка покалечила себе ногу? Разве, я её на этот проклятый, битый стакан толкнула? Она, почему под ноги не смотрит?
- Ха! «Не смотрит».  Как будто можно что увидеть в темноте. Но, кроме того, нас вы прекрасно предупредили, дабы мы ног не покалечили, а Релю почему-то нет. Лежали с Веркой в темноте, не спали, ждали, сердечные вы наши, когда Калерия придёт и покалечится, чтобы потом поиздеваться над ней, - сказала Лариса, которая иногда ссорилась с родительницей на русском, дабы той было более понятно.
- Ну, дорогие мои, я же не знала, что вам тоже хотелось покалечиться, поэтому и предупредила, - сыронизировала Юлия Петровна. – А то, дура мать не спала ради вас, чтобы ваши ножки не пострадали.
- Да вы не ради нас не спали, а ради своей красавицы Веры, чтоб она не напоролась на стекло. А уж после её прихода, лежали как мышки - рады были позлорадствовать Релиному горю. Две злобные ведьмищи! - поддержала Ларису старшая Атаманша. - А как Реля покалечилась, вы так торжествовали!  Я хорошо  помню? Но если бы мы с Лариской напоролись на то стекло, вам бы так просто всё это не сошло с рук.  Потому что мы бы такой хай подняли, что весь дом бы разбудили.  Да вас, негодниц, женщины бы разодрали, что вы стекло битое с пола не убрали. Они и то, потом, очень громко и долго обсуждали вас, что вы такое подстроили «работнице». Иные матери так с вами лично, красавица вы наша, расправиться хотели за Релино калечество...
- Как это расправиться? - растерялась Юлия Петровна.
- Очень просто: сделать вам тёмную, и наставить синяков.
- Это вашу мать собирались побить какие-то уголовницы, а вы помалкивали? Не предупредили меня, дабы я побереглась?
- Ну, ещё чего! Это бы вам только пошло на пользу, - дерзко сказала младшая Атаманша, - а лупили бы вас не «уголовницы», а замечательно, хорошие матери, которым было страшно смотреть на то, что вы «сотворили» своей «рабыне», как они называли Калерию.
- Да откуда же они знали, что это было подстроено?
- А это мы рассказали отцу, как Реля ногу покалечила, с вашей помощью.  А уж видно он, не удержался, и поведал женщинам, которые готовы были вас линчевать за злодейство.
- Хорошенькое дело! - возмутилась Юлия Петровна. - Да они могли и убить меня из-за ваших глупых языков, ведь была убита женщина, которая тайно родила и задушила своего ребёнка. Правда, это произошло не в нашем доме, но какая разница?
- И вас судьба негодяйки, убившей своего ребёнка, ничему не научила? - Заинтересовалась Валентина. - Что вы продолжали издеваться над Релей, даже и после того, как она ногу покалечила?
- Я никогда не учусь на чужих примерах, - заносчиво ответила ей мать. - И вообще, ни у кого советов не прошу, как мне жить - так что советую и вам не учить мать. – «Спасибо Релия не рассказала сестрёнкам, что и я  желала обеим смерти, когда родила их в Литве. Уж не подслушают и они мои мысли?»
Но «выкормышки» «ясновидящей» не перехватили у сестры её талантов.
- А зря! – отвечала Валя, не догадываясь, что напугало мать: - Потому что когда-то вас  жизнь проучит и не в виде шлепков, которыми вас бы наградили добрые матери, а в виде равнодушия ваших дочерей - ведь не зря говорят – «как аукнешь, так и откликнется», - переврала негодница пословицу, но мать её поправлять не стала. У Юлии Петровны всё ещё не проходил гнев на младших дочерей, что малявки  вроде как хотели, чтобы мать их побили какие-то женщины.
- Ну, ладно-ладно, я вам всё это припомню, вот пусть только ваша сестрица уедет из дома. Но если Реля не сможет «вырваться», как она мечтает, вам придётся прикусить язычки, не то я буду с вами ещё хуже обращаться, чем с нелюбимой дочерью.
- Ой-ой-ой, как будто бы вы нас с Валей любите! - рассмеялась младшая Атаманша. - Но мы же не будем молчать как Реля и, плача, уходить из дома. Мы, когда закончим школу, вас, мама, разденем до ниточки, и денег вы нам в дорогу дадите столько, сколько у вас будет на тот момент.
- Разогнались! Я, когда вы школу закончите, уйду на пенсию, и с меня взятки гладки, - вспомнила Юлия Петровна, как когда-то говорили в её родной деревне.
- Да? Тогда мы пойдём в Сельсовет и попросим, чтоб нам выдавали отцовы алименты, как это сделала одна девочка в Чернянке, потому что её мать все алименты пропивает.
- Но я же не пропиваю ваши алименты.
- Кто знает, на какие деньги вы каждый день или через день себе вина покупаете? - возразила одна из дочерей, Юлия Петровна, в гневе даже не заметила какая - обе дерзкие, эти релькины выкормыши растут. Однако остановить их надо сейчас, потому что не сделай мать этого, пожалуй, опозорят её на всё село .
- Глупые! - пробовала мать остудить горячие головы дочерей. – Я вино никогда не покупаю, а часто приношу с обедов или ужинов, когда провожаем комиссии, да приезжающих из района или области.
- Вот-вот, вечные у вас гулянки. За этими гуляночками некогда о судьбе дочери подумать. Но за это вам в дальнейшем Реля ответит той же монетой - не ждите в будущем от неё никаких особых отношений.
- Да я и не жду - ваша сестрица уже предупредила меня.
- И вам не страшно за свою старость, которая у вас не за горами?
- Я ещё долго, надеюсь, буду молодой! - заносчиво ответила мать.
- О хо хо! И не надейтесь. Жизнь вас, за Релю, накажет незваными морщинами и внезапными болячками, - предсказала Лариса.
- Болячек у меня и сейчас полно, - напомнила Юлия Петровна. – А морщинами ты меня не пугай. Придёт время, и будут. Состарюсь и я – не вечно же мне хорошо выглядеть. Такие детки, как вы, доведут мать.
- Вас ничто не трогает, - откликнулась на жалобу матери Валя. - Но как бы вы не молодились - старость вас застигнет врасплох и тогда очень вам станет горько, что вы Релю из дома выставили. Так  хоть нас с Лариской не отталкивайте, может хоть от нас вам любви перепадёт, при условии, что и вы изменитесь.
Юлия Петровна вздохнула, вспомнив свой спор с Атаманшами. Это она перевела в уме на русский язык  тот дерзкий спор. Да оформила его художественно, как сказала бы Релия. Но спорили с матерью Атаманши часто на украинском языке, и понять их было сложно.  Одно ясно, как солнечный день.  Эти её дочери не теряются: уже сейчас пробуют отомстить матери за Калерию. И случаев этих было много, но Юлии Петровне особенно запомнился последний, связанный с поездкой дикой девчонки в Качкаровку: - «Это же конец света, - сейчас с насмешкой подумала мать, - когда все её одноклассники готовились интенсивно, она сорвалась и помчалась в Качкаровку, чтоб навестить её бывших одноклассников. Уж не с первой ли своей любовью встретиться хотела? Хотя, первая любовь была у Рельки в Маяке, о  которой  она никогда не вспоминает, будто вышиб кто-то у неё из головы даже память о погибшем учителе. Вот правду говорят про девичью память, что из глаз долой, из сердца вон. А ведь ещё и погиб её заумный кавалер».
Юлии Петровне проговорилась о смерти студента Вера, причём странно так поведала, как матери показалось, с торжеством во всём её облике.  Случилось это, когда Релю, почти без памяти, отвезли в больницу – Дикая свалилась неожиданно.
 - Мам, сегодня я узнала, что Пашка, из Маяка, погиб, так что можем не бояться, что он приедет за нашей Чернавкой и увезёт ее, как Релюнечка, наверное, надеялась.
- Умер? Такой молодой! Откуда ты это узнала, Вера?
- Сорока на хвосте принесла, мама, и больше я вам ничего не могу сказать. Умер и умер - о чём нам теперь волноваться? Наоборот, я почувствовала облегчение, что больше Релька не отобьёт у меня жениха, потому что уж в Качкаровке я ей этого не позволю.
- Конечно, где уж ей, Вера, с тобой соревноваться. А таких глупых парней, как тот Павел, я не встречала. Прости меня, Господи, что такое про покойника говорю, - чуть не закрестилась Юлия Петровна.
- Что-то вы, мамочка, божественная стали - раньше я в вас такого не замечала, - выпалила насмешливо Вера.  Вот кто говорил с матерью исключительно на русском языке. Простом и понятном.  Не то, что Релька. Эта хоть и на русском языке говорила, но с такими выкрутасами…  А всё книги виноваты.
- Поверишь в Бога, доченька, если Релька чуть ли не каждый день о нём твердит. А тут ещё около церкви поселили нас, так я директора совхоза уже просила, дабы он подальше нас отселил, чтоб Релька в неё не ходила. У неё видно мысли такие были, не зря она, в бреду, всё в неё рвалась.  Вот уж опозорила бы на всё село, а я ведь в Партии состою.  Меня могут, за эти её выходки, пропесочить.
- Да уж! От этой сумасшедшей всего можно ждать - стихи пишет, а в голове у неё каша.
- Какие стихи, Верочка? - поразилась мать.
- Ой, да вы не знаете ещё последних известий из школы - так напугало вас Релькино недомогание, - говорила с упоением Вера, которой видимо болезнь средней сестры была кстати.  Несмотря на то, что красавице пришлось далеко прогуляться - «помесить грязь» - до больнички, чтоб за Калерией прислали перевозку.  Но она не устала, как мать того ожидала, а была возбуждена и очень. Юлия Петровна заподозрила, что Вера влюбилась, потому что никогда, (даже в Маяке, когда Реля «увела» у неё студента) она не бывала такой гневной, и в то же время с таким блеском в глазах, что даже испугало мать: - «Неужели она радуется смерти несостоявшегося возлюбленного, который оставил Веру, ради её сестры?»
Но оказалось, что думала Юлия Петровна так зря. Вера, сказав об убийстве будущего учителя, больше не вспоминала о нём, как будто не было на свете красивого парня, когда-то заставившего страдать её. Мысли красавицы, отметая тлен, крутились вокруг живого: - Ой, ещё какие стихи, мама, сочинила наша Дикарка своей вонючке-дворянке - целую поэму. Когда её читали - видно Релька уже заболела, и не могла сама выпендриваться - так все сидели с открытыми ртами. Видели бы вы, мама, эту толпу баранов.
- Да ты мне не про толпу, а про сестру расскажи. Неужели у Рели и в Качкаровке завелась «любимая» учительница - она просто не может без влюблённости жить.
- Ха! В Качкаровке у Рельки две «любимых» учительницы и, разумеется, одна из них старая вонючка, которая преподавала русскую литературу. К счастью её, после получения ордена и выхода на пенсию, кажется, выпрут из школы: она всем надоела своим вонизмом. От неё прёт, как от сизого козла. Уйдёт, как она поведала всем, «унося в сердце» своём память о талантливой ученице, которых у неё, за пятьдесят лет преподавания, было мало - по пальцам её, скрюченным, можно пересчитать.
- И ты радуешься, что она уйдёт, и что Релька наша заболела?
- Конечно. Не будет выделяться «талантом своим».  Но главное, что моя «соперница» по Маяку, не сможет от меня отбить парня, который только сегодня прибыл в Качкаровскую школу. Уж этого я ей так просто не отдам. Видно сама судьба загнала Чернавку на цельный месяц в больницу. За месяц я этому красавцу так мозги закручу, чтобы он в сторону Рельки не вздумал смотреть, когда она вернётся в школу.
- Да, Верочка, я представляю, как ты будешь стараться.
- А для этого, мамочка, вашей доченьке нужны красивые, новые вещички.
- Ой, Вера, нам, в связи с переездом, столько ещё в дом надо купить. Ты же ведь захочешь привести  к нам красивого парня и познакомить его с матерью? А для этого надо, чтобы в доме было приятно.
- Нет, мама, никогда я не приведу его сюда. Во-первых, я почему-то продолжаю опасаться Рельки, хоть она и в больнице.   Во-вторых, этот парень сам снял себе комнату в большущем доме, как мне говорили, у какого-то одинокого деда. Так что, если он захочет, то будем видеться и прятаться, в непогоду, у него.
- Что ты, Вера, это разговоры в селе пойдут!
- Во-первых, мама, это вам не стеклянный Маяк, где не спрятаться от людских глаз, а большая Качкаровка, где можно укрыть целую гвардию солдат.  Здесь я поумнела, и могу уберечься от злых глаз.
- Ну, смотри, доченька, как бы чего плохого не случилось.
- Вы со мной как с девочкой разговариваете, а я давно ею не являюсь, - посмеялась Вера над матерью. - И не ругайте меня, мама, потому что я всю жизнь снимаю узоры с вас, моей любимой родительницы. Пусть Релька любит учителей, учительниц, а мне вы всех дороже.
- Я знаю об этом, радость моя, потому больше всех своих дочерей люблю тебя, - в свою очередь призналась в любви к старшей Юлия Петровна, но всё же удовлетворила своё любопытство по поводу средней:- А про Рельку, что ты там говорила, что она ещё в какую-то учительницу влюблена? Надеюсь не в такую же вонючку, как старая литераторша?
- О нет! На этот раз она влюбилась в молодую и красивую - потому, что все так говорят о беременной Галине Ефимовне, жене директора школы. Но влюблённость эта принесёт Рельке только боль, если она узнает, какую гадость та ей сделала.
- Какую гадость, Верочка?
- А вот это уж, мама, не моя тайна, про которую я промолчу, потому что вы можете случайно проговориться Рельке, а она такую поднимет бучу, что и мне не поздоровится, - Вера замолчала, задумавшись: - «Сказать матушке про разорванное письмо, так она Галине живо поставит это в вину, когда та станет брехать ей про мои встречи с её муженьком-кобельком».
- Ладно, я не настаиваю, хотя мне и обидно, что ты не доверяешь матери. Но, полагаю, что новую твою любовь, ты мне покажешь, хотя бы после того, как приберёшь его к рукам.
- Разумеется, мамочка, - обняла от избытка чувств Юлию Петровну Вера. - Уж это парень так парень, не какой-то учителишка, который, по глупости, влюбился в Рельку, и больше ни на кого не смотрел. Только на неё, да на её лохмотья.
- Но он всё же был очень красивый и умный парень, Вера, я таких редко встречала в жизни - это уникальный человек, потому и погиб - говорят, что хороших людей земля не носит, а забирает себе.
- Так может и Рельку нашу заберёт, потому что сегодня ей столько хвалебных псалмов пропели, что, думаю, тяжко нести их по жизни ей будет.
- Неужели ты, Вера, хочешь, дабы Релию Бог прибрал? – удивилась Юлия Петровна. - Но кто же тогда по дому будет прибирать, кто воду, как лошадь, будет из Днепра носить? А воды на нашу большую семеюшку много требуется. Ты это почувствуешь теперь, когда Релька болеет.
- Вы думаете, что я вам буду, по грязи, на берег холодной уже реки ходить? Что вы, мамочка! В Качкаровке есть водовоз, который за денежки, вам хоть полную бочку привезёт. Но надо будет и свою бочку купить, или выписать в совхозе. Надеюсь, директор вам не откажет?
- Умница ты, Верочка. Как быстро решила проблему с водой. Потому что, даже когда Реля вернётся - не ходить же ей зимой, после  тяжкой болезни, к Днепру - соседи нас с тобой тогда заклюют.
- Я вообще-то про сестрицу меньше всего думала, но пусть пользуется моей добротой.   Кстати, соседи тоже могут не жадничать и заказывать у водовоза себе воды, я бочки у их домов видела, - совсем размягчилась Вера, видно в честь того, что полюбила, наконец, парня, которого мечтала теперь влюбить в себя, что ей, учитывая красоту, легко будет осуществить.

Но Вера, да и мать представить себе не могли, что история с новым парнем повторится почти как в Маяке: за месяц Вера не смогла его приворожить, а Релька, выйдя из больницы, влюбила юношу в себя с первого своего появлении на танцах. Об этой потрясшей всех их встрече, Юлия Петровна узнала не от Веры, которая, по всей видимости, не в состоянии была ещё раз рассказать матери о своём поражении. Про Релькин триумф матери поведала одна из её «подруг» по Качкаровке, дочь которой училась с «Дикой» в одном классе. Сын же этой женщины был Вериным одноклассником, так что информация, полученная от бойкой сплетницы, была полная. К удивлению той, Юлия Петровна не порадовалась за свою дочь, которая сумела покорить такого парня. Если бы ещё «подружка» знала, что на выздоравливающую Рельку вылилась злость обоих женщин её семьи. Одна мстила за своё второе поражение, а родительница давила на Чернавку, чтобы она, как чёрная кошка не перебегала дорогу красавице-сестре.  Но однажды  приснился Юлии Петровне сон, тот самый, предупреждающий, который она видела четыре года назад, в день десятилетия Рели, что её нелюбимая, смуглая дочь станет отбивать парней у красавицы старшей.  Мать задумалась: - «Всё сбылось. И парня, как во сне, зовут Славой, и значит, Вере ещё предстоит унижение от него на выпускном вечере, потому что хоть он и поругается с Дикаркой, не перестанет её любить».
Но как они с Верой ни угнетали Чернавку, она, и в своём рванье, была счастлива, встречаясь с новичком Славой, в которого были влюблены половина школьниц, да и большая часть деревенских кокеток. Однако никто так и не смог увести юношу от Релии - по крайней мере, Юлия Петровна не слышала ничего подобного от деревенских баб. Впрочем, окончив школу, Слава  уехал из села, не упустив возможности поиздеваться над Верой, что мать наблюдала уже не во сне, а наяву. Их семья так же переехала жить в Меловое, которым дикая девчонка - с горя, наверное, что вновь рассталась со свой любовью, сильно увлеклась, особенно историей занятного сельца, похоже, как Маяком два года назад.  Калерия и не подозревала, что пытаясь забыть свою первую, неудавшуюся любовь и  разыскивая  по Меловому следы писателя Баша, какой ненависти она подвергалась со стороны матери и старшей сестры. Вера, которая, казалось бы, отомстила Славе, став любовницей его родственника, директора школы, всё же получила от любимца многих девушек Качкаровской школы удар в самое сердце. На выпускном вечере, любуясь собой, потому что вызвала зависть девушек своим нарядом («спасибо мамочке») и неуёмный восторг юношей, она подошла- таки к Славе («на глазах всего народа») и пригласила потанцевать гордеца. И получила такой отказ – опять–таки на всеобщем обозрении, такое презрение он ей высказал… Вера потом сказала матери, что никогда этого позора не простит сестре.  Хотя Рели-то, как заметила мать, не было на выпускном вечере.  Но подруги её вертелись и, разумеется, всё расскажут Дикарке.  «Мстить»  Вера начала сразу, лишь поступив в институт.  «Поступила» она, довольно быстро.  Лишь на неделю съездила с Алексеем Мироновичем в Одессу и, не посмотрев на красоты прославленного города, вернулась назад, и начала тормошить мать с отъездом из Качкаровки.  Ей казалось, что Слава обязательно приедет сюда скоро, чтоб, всё-таки помириться с их Чернавкой, а этого допускать было никак нельзя. И уговорила мать заехать в такую дыру, чтоб Дикарка заплакала не раз,  находясь там. Вера и не подозревала, что именно это милое сердцу Рели село, немного снимет тяжесть с её сердца.         


                Г л а в а   2.

     Это дикое сельцо, стоящее почти на полуострове, связаться с которым было сложно по телефону - оно как бы отрешилось от всесоюзной жизни.  В Меловом не было электричества, и если привозили фильмы, то запускали электрогенератор, чтобы их показать. «Движком» же освещали по вечерам контору и школу-семилетку, в которой получали знания Валя с Лариской. Релии же пришлось ходить за пятнадцать километров в Качкаровку, жить там в интернате. Старшеклассникам приходилось совершать походы два раза в неделю, туда и обратно. Приходили домой, чтоб помыться, продуктов взять - жили Меловчане, хоть и без электричества, но зажиточно. А в интернате хоть и кормили подростков два раза в день, но такой дрянью, что даже Юлия Петровна не раз признавала, что умерла бы на этих постных «отходах для свиней», как говорила. Однако в их доме было мало продуктов, которые Реля смогла бы взять с собой, в интернат, подкормиться.  Ведь семья, в связи с переездами, вот уже который год не сажала огороды, не заводила поросят, не говоря уж про телят и коровушек, да разных птиц: курочек, гусей, уток.
     И ещё в Меловом «зоотехничка» заметила царственных цесарок - в народе именуемых индюшками, вырастив которых Меловчане потом всю осень-зиму были с припасами, да ещё какими! Едала Юлия Петровна, в гостях, разумеется, свиные окорока, изумительно закопчённые и колбаски домашние.  А уж как «выделывали» Меловчанки этих индюшек или заделывали на зиму компоты, варенья, всякие вкусности из овощей, язык проглотишь. Что ни положишь в рот, тают как заморские кушанья, о которых читала Юлия Петровна в Релиных книжонках, которые дочь приносила иногда домой, разыскав в библиотеках.   Гордая её «Дикарка», разумеется, деревенских деликатесов не ела.  Может «вкушала», если её угощали в интернате подружки, но вряд ли - сама Калерия, мать знала, не попросит, а навязываться угощать гордячку, никто не будет.  Дети, как заметила Валя, подрастали в Меловом «жадными  кулаками», и, по-видимому, таковы были их родители.  Это уж как водится: чем богаче люди живут, тем они прижимистей. Селяне бы и Юлию Петровну не очень «угощали», если бы не зависели от «зоотехнички» - кому-то требуется поменять бычка на тёлочку, а кто-то и вовсе работает на её фермах, вот и старались, «задобряли» свою начальницу.  Некоторые давали с собой, сделав из газет такие свёртки, что трудно было нести в руках, а сумки брать с собой, «в гости» Юлия Петровна не считала нужным. Правда, иногда более щедрые хозяйки клали свои дары в сетки, которые можно вернуть, а можно и забыть о них.  Сетки эти продавались в магазине и стоили копейки:
- Угостите дома ваших деточек. Реле давайтэ, бо в интернати можно помэрти од их иды.
Но не знали эти угодливые мамаши, что она с детьми своими, кроме Веры, разумеется, не очень-то делится - а то подумают её малявки, что мать их так же любит, как старшую свою красотку. Нет, этим дочерям своим, как и Дикой их сестрёнке, Юлия Петровна не давала повода думать, что мать день и ночь не спит, в заботах, как их накормить. Что найдут, то и покушают, а уж, чтобы совсем с голода не умерли, кое-что вроде покупала для них из овощей и хлеба в местном магазине, где иногда попадались и баночки рыбных или мясных консервов - всё то государственное, чего сама мать не любила «вкушать». На местных базарах Юлия Петровна тоже не стремилась покупать: там торговали старые женщины всё больше ей незнакомые, которые запрашивали, от жадности, небывалые цены.  Зато выписывала Юлия Петровна часто в совхозе разные овощи, но это уж когда совсем ничего дома не было. И, наверное, поэтому Реля, намаявшись с нехваткой продуктов в доме, осенью, когда приходила домой, посадила кой-какие кустики ягодные - малину, крыжовник, чтобы они хоть будущей весной дали урожай ягод для неё и малышек - не всё же им побираться по чужим, заброшенным, садам. Многие Меловчане, услышав предсказание одной мудрой бабули, о том, что Меловому предстоит лопнуть пополам, как только его посетит особа с тёмными мыслями, ещё пару лет назад стали переселяться на другой берег залива, куда им уже и электричество провели, куда перевели и фермы, тоже подключив их к электричеству. И куда Юлии Петровне приходилось ездить на пароме несколько раз в день, что она находила забавным - надо же, дурной директор совхоза прислушался к безумной старушке, и заблаговременно уже готовил плацдарм, как он говорил, на другом берегу, куда и начальство могло в любой момент заехать. Плохо ли тому жилось без всяких ревизоров - старое Меловое процветало, а в новом, даже с электричеством, люди-трусишки приживались с трудом. Деревья пришлось новые сажать, плодов они ещё не давали, да и чахлые какие-то росли, наверно с поливом украинки не торопились.  Не то, что Релия, в двух сёлах уже посадила садики. И в обоих растут её деревца - кому-то радость достанется немалая, потому что свои деревья Дикарка обильно поливала водой, не жалея своей спины да рук, таская воду от Днепра.
- Вот Релька-дурёха сажала эти кустики, когда можно брать сколь угодно ягод и фруктов из заброшенных садов,- сказала мать малявкам, когда средняя стала ходить осенью в Качкаровку, в школу, и не могла слышать осуждений в свой адрес.
- Ну да! - возразили те. - Цэ добрэ, пока нэ застануть хозяева, яки хочь и пэреихалы на высокый бэрэг, алэ фрукты з садив приизжають собирать. То як зостануть нас у сади своём, то дюже стыдно будэ, - так рассуждала Валентина.
- А Реля посадила кустики и на другу весну будуть ягоды, - поддерживала её Лариска, - и колы ягоды будут, всё вэсэлишэ жыты.
Совсем не так приняла Меловое Вера, приехавшая домой на первые, осенние каникулы. Вернее Вера удрала с картошки, на которую послали студентов, поработала немного и сделала себе справку по болезни, как когда-то, в Маяке. Но, очевидно, пятнадцать километров, которые каждую неделю проходила своими ногами Реля, показались Вере, городской девушке, чем-то немыслимым.  Но красивую студентку подвезли на собственной машине какие-то родственники Меловчан, которые ехали в диковатое село в гости. Гостей, надо признать, в богатое село приезжало довольно много. Приезжали и увозили на машинах вкусные продукты.
- Представляете, мама, кто-то сюда на всё лето приезжает с детьми и стариками, чтоб подышать свежим воздухом вдали от цивилизации.
- А что удивительного? Места здесь привольные. Сады вон, какие у людей растут. В других местах, где мы раньше жили, люди опасались их выращивать из-за больших налогов. А в Меловое, как мне рассказывали, и ревизоры боялись ездить – одного, слишком усердного, тут побили.
- Да, только что-то у совхозных домиков я садов не вижу - почему наша «садоводша» не посадила, как в Маяке и Качкаровке?
- Ну, во-первых, я думаю, что ей надоело сажать сады, от которых мы постоянно уезжаем. А во-вторых, когда ей было это делать? Она же приходит в субботу поздно вечером, дабы вымыться, накушаться - потому что в интернате скверно кормят, а вечером в воскресенье ей топать обратно по этой грязи, потому что сама видела какая дорога, да тебя ещё подвезли, что им выпадает редко.
- Так ей и надо, гордячке нашей - мне её не жалко. Но на маму я удивляюсь. Забрались в такую Тмутараканью и как вам не скучно?
- Да мне скучать некогда - я работаю. В Берислав, в Каховку регулярно езжу, Херсон иногда посещаю - чего же мне скучать?
- И, наверное, привозите оттуда вкуснятину, как прежде делали?
- А как же, Верочка? Сейчас мы с тобой засядем и выпьем и закусим хорошо, пока маленькие шмакодявки с нашей Чернавкой где-то пропадают. Реле тоже выпали небольшие каникулы перед праздниками.
- А огород-то Релька и здесь не успела посадить?
- Ну, уж овощи у нас, в этом году, свои - посадила она с Атаманшами немного, потому что поздно переселились, но помидоры сейчас уже покраснели, уж не говорю об огурцах - эти с кабачки выросли бы, если б малявки их каждый день не лопали утром, в обед и вечером.
- Но студентке, к приезду, они хоть что-то оставили?
- Ну, разумеется, доченька. Я им приказывала три дня назад, чтобы к твоему приезду, огурчики не трогали, дали им нарасти.
- И за то спасибо, что позаботились обо мне. А то это, заброшенное на полуостров село, произвело на меня удручающее впечатление. А культурные учреждения здесь имеются?
- Ну, Вера, в селе большая библиотека в школе, есть клуб, в который через день привозят кинофильмы, молодёжь по вечерам танцует в парке, а осенью, зимой в клубе - так что скучно не бывает.
- Да что вы? Вот обрадовали, а то я думала уж не сбежать ли мне через день-другой отсюда.  Подруга к себе звала, в Каховку, и говорила, что там у них всё есть для отдыха, были бы деньги.
- Обижаешь, милая, - сказала поспешно Юлия Петровна, поняв, что деньги на развлечения Вера потребовала бы с неё. - Тут тебе скучным не покажется. Релька вон наша так «привязалась сердцем», как она мне призналась, к этому странному селу.
- Ну что вы меня сравниваете с Дикаркой? Ей, чем глуше село, тем лучше. В маленьких сёлах хлопцы в неё жарко влюбляются.
- А в больших сёлах разве нет? - Вспомнила Юлия Петровна про Качкаровку и поглядела пытливо на Веру - помнит ли красавица её, что и там Реля обскакала старшую?
Но Вера, пожив в большом городе, уже не желала вспоминать о неприятностях:
- Не знаю, мама. Не замечала. Вроде какой-то вертелся.
- Ну ладно, Верочка, - не стала её мучить мать, - давай с тобой поужинаем в своё удовольствие, и какое нам дело до Релькиных парней!
- Да, мамочка, пропади они пропадом! - отозвалась горячо Вера, и они «отужинали» как прежде. Но столько горечи вызвало у старшей дочери, обособленное от всего мира Меловое, что в первую же ночь, когда Вера спала в нём, дивное это село «лопнуло» от её возмущения. Трещина прошлась прямо посредине села, разделив центральную улицу ровно «на две части», как сообщили в шесть часов утра Юлии Петровне испуганные доярки, дрожащие как осиновые листья от ужаса и плохо исполнявшие свои обязанности в этот день - почти не выдоили своих коров. И, удивлённая услышанным, «зоотехничка» не ругала их – её также напугало это недоброе предзнаменование. Потом, в течение дня, все бегали смотреть на эту ужасную трещину, разделившую село ровно на две половины. Но самое удивительное, что трещина в новой школе-семилетке, построенной совсем недавно, сделала такие проёмы, что в помещение, как говорили, было страшно войти. Испуганные жители уже в первый день заволновались, что надо срочно переселяться на другой берег «залива», и кто припозднился, начинали строить времянки, чтоб к зиме уже было бы где жить, потому, что оставаться в селе, которое может ещё преподнести неожиданность, никто не решался.
Мать, собрав всех своих дочерей, впервые с ними посоветовалась: оставаться ли им в этом, вдруг ставшем опасным селе и переезжать со всеми на более высокий берег Днепра. Там, в срочном порядке, приехавшие со всей области строители, возводили Новое Меловое. Или им переехать, как они ранее и делали, в новое село?
Атаманши радостно запрыгали:
- В новэ! В новэ! Ну ёго, цэ Меловое! Пока воно ще построится?!
Вера так же не возражала: - Конечно, не оставаться же в этой дыре, где в любой момент можно сквозь землю провалиться. Я удивляюсь, что никто не погиб.
Лишь Реля промолчала, но не могла же она спорить со всей семьёй, да и кто бы её стал слушать, если бы даже она привела доказательства, что Меловое станет, вскоре, великолепным селом.  Поэтому никаких слов в защиту Мелового она не произнесла, но матери высказалась наедине, когда сёстры вместе с Верой пошли смотреть трещину, а затем тёплые источники в Заливе. Эти тёплые источники «забили», как говорили местные жители, к приезду их семьи в Меловое. И обнаружила их Релия, бродя вдоль берега, куда народ, видимо, совсем не заходил. Нашла она источники к радости тех Меловчан, которые не любили мыться в бане и многие даже осенью ходили к источникам. Калерия тоже, придя из интерната, бежала к ним, смывала с себя недельную усталость. Возвращалась бодрая. Вот это её открытие и тем, что росли ещё овощи в огороде, в этом удивительном селе, глубокой осенью и притягивало, видимо, среднюю.  Что она  не преминула матери высказать. 
- Вы очень пожалеете когда-нибудь, что покинули Меловое.
- А что, в этом проклятом кем-то селе, которое потому и треснуло, будет когда-то рай?
- Да, мама, и люди будут считать за счастье в нём пожить.  Но вас сюда больше не пригласят, потому что есть чуткие люди в Меловом.  И они почувствовали, что в нашей семейке, есть «тёмная сила», которой стоило лишь, приехав сюда, высказать о прекрасном селе гнуснейшие мыслишки, как оно не выдержало поклёпа, раскололось от негодования, выражая этим протест, против присутствия плохого человека.
- Это когда ты слышала, что Вера возмущалась Меловым? - Поразилась, в который раз, за многие годы, прожитые с этой вещуньей, Юлия Петровна. - Ведь тебе студентка наша ничего не говорила.
- А мне и не надо говорить.  Я почувствовала: что-то случится, с прибытием Бабы-Яги в эти святые, для некоторых Меловчан, места.  Это Вера разрушила село одним своим приездом в него.
- Что ты мелешь своим поганым языком!  Хоть бы у тебя речь отнялась, чтобы ты кому, в Меловом, не брякнула подобное.
- Я никому не скажу, но хочу, чтобы вы знали, кого вы выкормили.
- Да я и тебя выкормила, а ты вот теперь матери нервы треплешь.
- Ну, как вы меня «выкормили», мама, вы сами знаете - росла я, как куст при дороге - кто только не захочет, не ущипнёт. 
- Попробуй, ущипни тебя - ты вмиг все колючки выставишь. Это мне и чужие люди говорили, не только Вера.
- Что же мне оставалось делать? Если росла я «дикая», никем не привитая. За кустом или за деревом и то надо ухаживать, чтоб от него фруктов или ягод получить. Правда, иногда и на дикой поросли вырастают кой-какие плоды, но они терпкие, мама.
- А вот это ты врёшь, «дорогая моя!» -  Ответила мать с нажимом на два последних слова. - Вот ты как раз выросла, невзирая на все невзгоды, с довольно сладкими ягодами.  Если, несмотря на то, что одета, как самые бедные крестьянские дети, ты смогла отбить у сестры двух самых лучших парней в Маяке и Качкаровке.
Калерия на минутку замерла: неужели мать и про это знает?  Однако хитрая, какая!  Никогда ни словом не заикнулась об этом своей нелюбимой дочери. И, по-видимому, именно это знание усиливало ненависть её и Веры к служке. Но как они ни старались, загнать её «за Можай», как говорят на Украине, когда  хотят подчеркнуть, что человека угнетают, Реля, судя по всему, не поддалась их дрессировке.  И вот теперь «мамочка» высказала ей, за что две злобные ведьмы всё время ей мстили. Но это в последние годы.  А за что они ненавидели её с пелёнок? Вот тут бы ей мать приоткрыла немного тайну. Впрочем, Реля уже тогда догадывалась, за что так сурова была мать к ней с войны. Едва родившись, она надменной женщине стала, как кость в горле. Из-за своего, по-видимому, нежданного или нежеланного появления на свет, но в последнем Калерия меньше всего считала себя виновной. Это мать должна была думать головой, перед тем, как забеременеть: нужен или не нужен очередной ребёнок в семьё?  Но поскольку Реля, вопреки её желанию, выскочила на свет, то мать и старалась упрятать нежеланную в темноту, чтоб она там жила и не высовывалась. Но Калерии нравилось быть на воле, нравилось солнце, общение с людьми, которые согревали её вместо матери, и немного окрепнув, она собиралась расстаться со всем, что её угнетает в родном доме. В Меловом, кланяясь землице на огороде, или купаясь в тёплом заливе, девушка предвидела, что освобождение её не за горами, а где-то близко.   Это Реле нашептал ветер, а может волны или прибрежный песок, возможно яркое солнце, которое она обожала, не прячась от ласки его под шляпой, не закрывала лицо платком, как это делали мать с Верой, или местные жительницы.  Реля блаженствовала летом, когда яркое солнышко ласкало её своими лучами, будто силу вливало в её, наливающееся здоровьем тело.
И радостно чувствуя сердцем, как близко её освобождение от домашнего рабства, которому Реля, видит Бог, весьма сопротивлялась, она не стала залезать в дебри своего детства, а продолжила тему, которую так неожиданно затронула Юлия Петровна: - Хоть вы и защищаете Веру, что она не виновата в расколе Мелового, а я говорю, что это точно сделала она своей ненавистью - земля не выдержала её присутствия в таком прекрасном месте, возмутилась.
- И что мелешь? Что мелешь? Право язык у тебя, как мельница. Ты на Веру такие страсти наговариваешь, а она считает тебя ведьмой, потому что ты мысли у людей, даже на расстоянии, считываешь. Вот поведай матери, откуда в тебе такой дар, если не от злой силы?
- Ой, мама, я могу вам сказать, а вы, возможно, будете смеяться, или прогоните меня, как не раз раньше это делали, чтобы дочь не болтала.
- Ты скажи, а я уж решу, что с тобой делать.
- Со мной вы сделать ничего не можете, кроме как водить нелюбимую дочь в рванье. Но это вам когда-то, мама, вы уж простите за некрасивое слово, «отрыгнётся», как говорят украинки. Да так отрыгнётся, что Ваше кичливое Величество всю оставшуюся жизнь будете об этом жалеть, но повернуть жизнь вспять невозможно.
- Вот опять на себя свернула - всё о тряпках только говоришь, а обещала матери открыть какую-то свою тайну.
- Да-да, я о ней не забыла, это просто вам в назидание несколько слов. Так вот, мама, вы наверно догадываетесь, или кто-нибудь вам говорил, что люди проживают на земле не одну жизнь?
- Сказки всё это - человека закапывают в землю, и он там гниёт.
- Это бренное тело закапывают, а душа человеческая отделяется и попадает «на тот свет», как говорят, а оттуда уже в рай, или в ад.
- Ну, начиталась ты, Релька, ну начиталась!  Говорила я школьным библиотекарям, чтобы книг они тебе таких не давали.
- Таких книг нет в советских библиотеках, потому что школьникам прививают бездарность и безбожие, чтоб в душе у них ничего светлого не было. - Вдруг, к великому удивлению Юлии Петровны, покритиковала её дикая дочь Советский строй.  Кто бы посторонний услышал, живо бы «донёс» куда надо, и отвечали бы за этот дерзкий разговор они обе.
- Где же ты этого «светлого» нахваталась?
- А помните, мама, когда вы меня глубокой ночью послали за водой в Толстухе, а бежать надо было мне через кладбище?
- Да, мы с Верой думали, что ты там, в могилу какую свалишься, - улыбнулась примирительно Юлия Петровна, вздохнув тайком, что опасный спор развернулся сразу с резкой критики на кладбище -  с её Дикаркой не соскучишься - она умела так резко поворачивать в разговорах.
- Правильно думали, «благодетели вы мои», - с иронией отозвалась Калерия. - Я должна была,  угодить в вырытую накануне могилу и, возможно, меня присыпало бы сверху землицей. Но кто-то очень сильный пронёс меня над этой могилой по воздуху, отчего я, верно, испугалась и потеряла сознание - ведёрки у меня из рук выпали и зазвенели, и на звон их прибежали женщина и мужчина, которые и привели меня домой.
- Вспоминаю, вспоминаю, - заинтересовалась Юлия Петровна. - Получается, что кто-то спас тебя от неминуемой смерти? Которой, как призналась потом, тебе Вера желала.
- Да, ваши с Верой молитвы не дошли до вашего Чёрта – он, наверное, гулял где-то в то позднее время, как в повестях Гоголя.
- Не читаю я ваших учебников.
- А зря. Много бы интересного узнали о вашем идоле. Зато мои молитвы дошли до Бога. И, разумеется, вызвали у него совершенно иную реакцию. Вместо того, чтоб похоронить меня, он занял противоположную Дьяволу позицию: спас меня, а потом мы всю ночь проговорили с ним, во сне.
- И это он тебе рассказал, что люди живут во многих жизнях?
Калерия с изумлением посмотрела на мать. Юлия Петровна подсказывала ей приемлемый ответ, потому что скажи она правду, откуда она знает о реинкарнации и как это происходит, то, пожалуй, не смогла бы объяснить толково, запуталась бы, а так получается очень просто: ей всё наговорили во сне.
- Да, - подтвердила она с улыбкой, - именно во сне, мама.
- Ну, раз это приснилось тебе во сне, дурочка моя, значит, во сне и останется.  И  нет многих  жизней на земле, как ты предполагаешь.
- Не предполагаю, мама, а точно знаю, потому что я свои прошлые жизни помню.
- Ну и кем ты была в тех жизнях?
- Вы не поверите: то купеческая дочь из Индии, то раба где-то в древнем Риме (Не говорить же о Крыме и Пушкине), а потом опять довольно независимая из племени индийского. А вот, в двадцатом веке, попала в рабство в «свободной», как говорят, Советской стране, к родимой матушке. Но я пытаюсь вырваться из рабства, на ваших глазах - вы же не станете отрицать?
- И всё ты врёшь, врушка такая! Но не сбрехни кому-нибудь о своих снах, чтоб тебя в сумасшедший дом не засадили. Вот это уже не вырваться тебе будет, - зло усмехнулась Юлия Петровна, подумав, что не мешало бы дочь отправить в то учреждение. Но Релия - хитрая, повторять всякие свои бредни врачам не будет.  И сумасшедшей-то окажется мать, которая пытается спровадить свою дочь ни за что ни про что в жёлтый дом.
На этом тогда и закончился их довольно странный разговор, который, однако, Юлия Петровна вспоминала время от времени.

Вот и теперь осмотрев стол, который оставили ей убирать Атаманши, Юлия Петровна взялась за  дело, но, наводя порядок, она вспомнила именно тот разговор с Релей в Меловом. И удивилась. Похоже, кто-то и впрямь помогает Дикой девчонке, иначе как она смогла так быстро получить паспорт и найти работу вне села? Ведь это, по теперешним временам, очень непросто попасть жить в город, да ещё и большой, как говорили ей Атаманши и Реля, но мать не верила им - все врушки. Однако чемодан Рельке купила, поехав однажды в районный центр, да такой что появись Дикарка её где-нибудь с этим сундуком, её бы подняли на смех. И видно, поэтому Релия приобрела где-то маленький чемоданчик, который как раз подходил под её небольшие пожитки. Кто ей помог получить работу в городе, да ещё деньжат, по-видимому, дал, на которые сумела дерзкая девушка выбраться из дома. – «А то ей Иван собирался помогать - припомнила Юлия Петровна, со злом своего несостоявшегося жениха. Никто не нуждается в твоей помощи, голубчик. Дикой моей девчонке какие-то неземные силы помогают.  Неужели, правда, что люди живут не одну жизнь на земле?   Но видно это только такие, как Релька проживают несколько жизней - то-то она святошу из себя корчит.  Хорошо быть святой, если знаешь, что всё в твоей жизни можно поправить не сейчас, то в другой уж обязательно». Потом, вспомнив о себе и Вере, Юлия Петровна загрустила - уж им-то, за их злой нрав, в других жизнях не возродиться.
Последние мысли прямо взбесили Юлию Петровну: - «Чего это я так вознесла свою Дикарку? Да никогда ей не жить ещё в каких-то жизнях, а эту она проживёт так тускло, что и следа после неё не останется.  И если Веру люди запомнят за её изумительную красоту, а меня, быть может, как плохую мать, то за что запоминать скверно одетую дурнушку?  Неужели за её желание украшать землю, сажать сады, но люди - эгоисты в большинстве своём. Будут есть её фрукты, с удовольствием,  если деревья, посаженные Дикой не сломает бурей, или не вырвут мальчишки, которые ни разу и не вспомнят того, кто эти деревья посадил, кто ухаживал за ними».
Выяснив для себя, за что могут помнить люди её среднюю, Юлия Петровна рассердилась уже на себя: - «Что это я так красиво вспоминаю о Рельке? Будто уж нет за ней чёрных дел? Да взять хотя бы, как она, наглая девчонка, взяла мою юбку и «форсила» в ней целый вечер, «ведя» праздничный концерт в своей любимой Чернянке».. Разумеется, что получила от матери оплеуху, вернувшись домой, да такую, что сбежала, наверное, от боли, и не появлялась долго.  Вот где испугалась Юлия Петровна, потому что наложи Калерия в тот вечер на себя руки, ее бы не только разорвали на кусочки возмущённые Атаманши, но, пожалуй, и судили бы.  Сейчас взяли моду выяснять, отчего человек покончил счёты с жизнью, а не довели ли его до такого страшного конца?
Однако получив оплеуху в начале Майских праздников, наглая девчонка не угомонилась, и в середине выпускных экзаменов, когда её одноклассники «грызли гранит науки» дерзкая её дочь, презрев все условности, сдала в местном ларьке три десятка яиц и, получив двадцать с небольшим рублей, поехала в Качкаровку, навестить бывших подруг. Разумеется, Юлии Петровне был совсем не нужен Релькин «отличный» Аттестат - всё равно будет работать, а не учиться дальше.  Но матери было неприятно, когда нахваливали её «разумницу», и не застав выпускницу дома, она узрела Атаманш, раскроивших её злополучную юбку из-за которой чуть было не произошло непоправимое:
- Что это? - застыла на пороге мать, увидев, вертевшихся перед зеркалом, «малявок», как называла сестриц Вера, примерявших на свои бёдрышки юбчонки, сделанные из её красивой юбки.
- Мы наказали её, - состроили невинные рожицы девчонки, - за тот вечер, когда из-за неё столько неприятностей было в доме.
Юлия Петровна взялась за ремень, но маленькие разбойницы подняли такой крик, что пришлось экзекуцию отложить. А то сбежалась бы вся деревня, и мать  бы, потом выслушала немало неприятных слов.  Украинки иной раз угодничали, перед начальством, а иной раз такое услышишь, что хоть уши затыкай.
- Хороши, - сказала она малявкам, - а я-то хотела подарить юбку Реле. Получается, что вы ободрали свою любимую сестрёнку.
- Ну да! - Возразила младшая Атаманша, стараясь говорить на русском языке, чтоб не раздражать более мать. - Если бы вы хотели юбку подарить, то не прятали бы её.
- Возможно, мне просто неприятно было на неё смотреть!
- В таком случае,  Реле она будет напоминать о пощёчине. - Рассудила старшая Атаманша, вслед за младшей не употребляя украинские слова. – Калерию, за эту юбку, на то свет хотели загнать. И не взяла бы Реля её, припоминая обиду, а нам вот пригодилась.
- Ладно. Раз уж ободрали мать, будете носить ваши юбчонки, но не сейчас, а когда в школу пойдёте. И то по большим праздникам.  А где ваша высокопоставленная сестрица?
- Уехала в Качкаровку.
- Как в Качкаровку? Во время экзаменов?
- Да, во время, - язвительно ответила Лариса.
- А вы, что ли, волнуетесь за неё? - поддержала сестру Валя.
- Но на какие деньги! - воскликнула мать, которую больше всего волновало, чтобы Реля не добралась до её «неприкосновенного фонда», как делала когда-то её старшая красавица.  Но что легко сходило Вере с рук, средней могло отыграться «репрессиями», что сама «разумница» хорошо понимала. Получала от матери выговоры, случалось, что и за волосы Юлия Петровна таскала эту всеобщую любимицу. И радовалась, если клок прекрасных кудрей оставался у неё в руках - чем меньше роскошных волос будет на голове Чернавки, тем лучше. Но где-то с восьмого класса (или седьмого?) да, пожалуй, что в Маяке девчонка осмелела, и однажды тоже оттрепала Юлию Петровну за её волосики, которые мать постоянно прятала под красивые косынки. А чтоб создать у людей иллюзию, что волос у неё на голове много, приплетала косы и, прикрыв всё это «роскошество», как говорили украинки, одной из своих косыночек, появлялась на людях. Так вот Релька уловила момент, когда мать драла её за волосы без своей накладной косы, тоже ухватилась за жиденькие волосики родительницы, да так крепко, что Юлия Петровна почувствовала - уж она-то точно останется без волос... С тех пор мать боялась нападать на дочерины кудри.  Оставались звонкие пощечины, на которые её выскочка реагировала очень болезненно,  но отвечать также, не смела.  И рваные одежды доставались Дикой девчонке, из-за которых, по-видимому, Релька и мечтала сбежать из дома. И как ни хотелось Юлии Петровне удержать среднюю дочь «вечной служанкой» в доме, она так и не смогла изменить своё отношение к ней.  Хотя понимала, что для этого немного надо - всего-навсего приодеть непокорную девчонку – разумеется, не так «богато», как мать наряжала Веру.  Но прикрыть хоть немного смуглое тело своей средней, чтобы оно не поражало людей какой-то девичьей незащищённостью. Впрочем, Релька умела защищаться своим языком, который, если признаться, стал матери досаждать.
Вслед за средней сестрой научились огрызаться и её подопечные, которые не догадывались, что Реля когда-то спасала их от смерти.  Не догадывались, но заступались за свою няньку. Мать думала, некоторое время, что Реля передала им немного ясновидения. Не жадная оказалась.
- Мы пошли в кооперативный ларёк и сдали для Релиной поездки три десятка яиц, - взяли на себя вину Атаманши, искоса поглядывая на родительницу, как бы она не набросилась на них с ремнём.
- Но, как вы могли - яйца-то не ваши?! - вспылила опять мать.
- Но и не ваши! - возразили вместе дочери.
- А, чьи же? - поразилась Юлия Петровна. - Кто хозяйка в доме?
- Хозяйкой в доме бывает та, кто печёт и варит, - резонно заметила старшая Атаманша. - А так, как больше всего этим занималась Калерия, сами понимаете кто – «хозяйка»!  Это - раз. А ещё я думаю, что яйца принадлежат тем, кто вырастил кур - вот мы и распорядились ими.
Мать онемела: за цыплятами, действительно, всегда ухаживали малявки - если бы не их заботы, то никаких кур во дворе и не было бы.
- Так! - протянула она. - С вами всё ясно. Но когда изволит вернуться ваша подзащитная, «свободолюбивая» сестрица?
- Похоже, что завтра. Ведь послезавтра у неё экзамен.
- Представляю, как она его сдаст.
- Можете не беспокоиться: все учителя говорят, что Релия наша - очень способная.  Вы этим, конечно, не интересуетесь, а зря. Быть может у вас такой дочери способной и не будет больше, потому что мы с Лариской не хотим так выкладываться в учёбе, как она.
- Это ещё почему? - Возмутилась мать. - Мне стыдно выслушивать, что вы могли бы учиться лучше, но ленитесь.
- А зачем? - пожала своими плечиками младшая Атаманша. - Вы Релю, несмотря на то, что она «греет, как солнышко своими знаниями» - так говорят учителя, и то не хотите дальше учить. А нас и подавно не пожелаете, бо мы з Валюхою – «лодыри», як вы сами уже определили.
- Конечно, лодыри. Реля, в ваши лета, уже поросят и телят выращивала, не считая вас - знаете, как прекрасно вся семья жила тогда?
- Конечно - за это вы нашу труженицу и загоняли «за Можай», так женщины говорили ещё в Толстухе, где вы были председателем колхоза. А мы с Ларискою так не хотим, потому ленимся понемножку, чтоб вы не упускали возможности показать «кто хозяйка в доме» делами, а не кулаками. Но борщ мы сегодня сварили такой, что пальчики оближете, потому хватит ругаться, пошли кушать, если вы в столовой не поужинали.
- Да что столовая! - смирилась мать. - Я с удовольствием попробую вашего варева - давно, признаться, не ела домашнего. – Она последовала вслед за девчонками на кухню, размышляя: - «Так ли вы, голубушки, станете любить вашу няньку, если Вера вам, как писала о том в письме, привезёт старые платья, чтоб  вы их раскроили для себя?  А платья у Веры – это лишь на словах «старые».  На самом деле моя красавица, как мне кажется, хочет избавиться от хороших вещей, потому, что себе накупила лучших в Одессе, ведь там и заграничными вещами на рынке торгуют. Реля, разумеется, побрезгует от Веры себе что-либо взять, а вам как раз хорошо».
Юлия Петровна лишь сейчас сообразила, что ещё месяц назад не думала об отъезде Дикой девчонки из дома. Вот как была в ней сильна вера, что никуда не уедет от неё Калерия.
      
Втроём они съели четверть большой кастрюли - так что осталось и на следующий день, и даже на вечер Калерии, которая вернулась из Качкаровки довольно голодная, да пришлось ей идти ещё в школу, на консультацию. После которой подружки увели её «к тополям», где и затеяли игры с крапивой - в которых ей Дикарке досталось больше всех. Ведь тогда за их весёлой компанией, увязался молоденький старший лейтенант, и именно за него Релины руки и ноги пострадали больше, чем те же открытые части тела других девушек. Потому что Саша: - «Влюбился в Релю с первого взгляда». - Как решили Атаманши, сильно сердясь, что Релю так крапивой постегали. Но крапива казалась Реле шуткой, по сравнению с материными кулаками, к тому же влюблённость в неё взрослого парня, которую старший лейтенант и не скрывал, воодушевила её. Потому девушка, с улыбкой, вымыла во дворе холодной водицей свои, исхлёстанные крапивой, «конечности», как называл их учитель биологии и, с ещё большим удовольствием, поела борща, сваренного впервые её дорогими сестрёнками.
Калерия не догадывалась, что за всеми её действиями пристально наблюдала Юлия Петровна - сначала из затемнённого окна, а затем приоткрыв дверь кухни. Усталый, но счастливый вид дочери, рассердил родительницу: - «Чему радуется, мерзавка? Вот не дам теперь ей денежек, чтоб выкупила выпускную фотографию - вот уж эта «развесёлая» обольётся слезами. И никто ей не поможет, как Вере бывало «помогали» влюблённые в неё юноши - последние деньги на красивую девушку тратили».
Но на следующее утро Юлия Петровна узнала, из разговоров доярок, отчего так довольна была её Дикарка, смывая крапивное семя со своих рук и ног. Взрослый парень, только что получивший чин старшего лейтенанта, влюбился в её непокорную дочь, да так, что готов увезти её с собой в большой город. Это были сведения верные, потому что сестра этого Саши как раз работала учётчицей на ферме, и поделилась радостью, что брат, на несколько дней, заглянул домой и кажется, потерял голову из-за дочери зоотехнички, да так, что и не жаль ему расстаться с холостяцкой жизнью.
Но то, что так обрадовало сестру этого глупого лейтенанта, совсем не порадовало Юлию Петровну. Разумеется, хорошо бы было для дочери, если б взрослый человек взял над ней шефство, и под его мудрым руководством Калерия бы вступила в жизнь.  Но что скажет Вера, если дикая сестрица обскачет её ещё и с замужеством? А старшая дочь не только возмутится, но и разругается с матерью: - «Говорила же вам, чтоб не давали Дикой выйти замуж раньше меня». Разумеется, что вскоре старшая забудет про свой гнев, потому что у неё, в подобных обстоятельствах, очень часто возникает желание требовать у матери деньги, по-видимому, чтоб смягчить обиду или как говорила, став студенткой, Вера: - «Беру с вас, мама, контрибуцию, за то, что вы меня предали».
Контрибуцию студентка старалась взять больше, а на что тратила, не делилась с матерью - видимо деньги у Веры пролетали сквозь пальцы, потому что их у неё почему-то всегда «не  хватало» даже на еду. И она каждую неделю слала матери слезливые письма, в которых был постоянный стон: - «Помогите, мама, не то умру, а вам придётся на похороны тратиться». Ещё и в гробу себя рисовала, чем пугала мать.
И Юлия Петровна посылала, чтоб не отощала красавица. Зато в каждом своём письме строго спрашивала старшую – куда её красавица дочь тратит такую уйму денег? Не думает ли она, что мать у неё - миллионерша? В ответ получала шутливые письма, что Вера «собирает на приданое», и всё это складывает в большие сундуки, которых у неё уже не один, а целых два... Порой от этих игривых писем Юлию Петровну разбирало зло - пожалуй, и впрямь любимица матери может покупать ненужные вещи, чтоб только ничего не досталось Калерии, что скверно: эти сундуки основательно портят характер старшей дочери. И, тем не менее, мать поговорила с глупым «старым парубком», «советуя» ему бежать от Рельки  - у дикой девчонки, мол, такой характер, что не такие крепкие парни от неё плакали. И пусть её дочь, если хочет, выбирается из дому собственными силами – так думала, но не говорила вслух,  Юлия Петровна.  Если она тоже полюбила лейтенанта, то пусть докажет ему свою любовь, добравшись до Львова на перекладных, как Реля это уже не раз делала. И этот великовозрастный парень согласился с Юлией Петровной, уехал на следующий день. Но где-то в пути видимо, опомнился и давай слать письмо за письмом, которые, к сожалению, Юлия Петровна не смогла перехватить, как делала с корреспонденцией Олега - молодые наловчились писать «до востребования».  Или работавшая на почте родственница Ивана – несостоявшегося жениха Юлии -  письма передавала из рук в руки, потому что очень недолюбливала мать. Наверное, тем думала исправить свою ошибку, когда деньги, предназначенные Рельке, попадали в руки Юлии Петровны:
- «Поздно спохватилась!» - думала насмешливо родительница.   
Но тогда матери было весело наблюдать, как грустит её дикая девчонка, обнаружив, что лейтенант уехал, не дождался, чтобы как Релия, по-видимому, мечтала, увёзти её с собой в удивительный город Львов.
Сделав очередную подлость своей дикой дочери: да не одну, а две, потому что и на выпускное фото она денег Релии не дала, Юлия Петровна не ожидала, что эта своенравная Дикарка выберется из сурового для неё дома матери и удерёт, со своим мизерным чемоданчиком, неизвестно куда.
 
Теперь-то мать, убирая стол за своими смутьянками, пожалела, что не дала бунтарке денег выкупить выпускную фотографию. Не надо было жалеть этот четвертной Дикой на память, коль Вере на её прихоти высылает каждый месяц в двадцать раз больше денег. Ещё пожалела мать теперь, что не дала своей рабыне возможность поехать, да пожить у отца.  Пусть бы Олег помучился со своим «солнечным лучиком».   Релька бы не раз ему закатила скандал по поводу его женщин, если бы он не стал одевать её, как королеву. А может, Олег стал бы наряжать «доченьку» без всяких просьб с её стороны? Тогда Вера съела бы мать без соли, что позволила Дикой сестре поехать к отцу, который, что ни говори, Калерию любит, хоть и лупил когда-то языкастую девчонку.  Потому что, выпив, Олег старался на ком-то сорвать свою злость, за  рога, которые так любила наставлять мужу Юлия Петровна.
Но хорошо или плохо мать поступила, лишив Дикую девчонку всякой поддержки, теперь ничего не исправишь - уехала непокорная дочь. Где теперь её любительница правды? Ведь знала, что сама страдает больше всех от своих язвительных слов, а молчать не могла. Что за сила сидит в этой вещунье? Хоть бы взяла пример с Веры, которая выманивала из матери больше, чем ей надо, ласками, да враньём, жалобами своими.
Правда Дикая называла это лицемерием и подхалимажем, предостерегала мать, что испортила  Юлия Петровна старшую своей черезмерной любовью. Ну что ж! Теперь ничего назад не вернёшь, жизнь заново не переделаешь - остаётся только ждать, а уж время, обязательно, разберётся со всеми её детьми и, попозже, мать узнает правильно или нет, делала, что по-разному воспитывала старших дочерей.


                Г л а в а 3.

Реля будто на свет заново родилась. Всё удивляло, всё радовало её в новой жизни. Их прямо с вокзала привезли жить сначала в здание недостроенного кафе. Да-да, в будущее «весёлое заведение»,  а пока поселили девушек на втором этаже, кого в один угол, кого в другой, перегородив их «комнатки» тонкими фанерными стенками. Жили они в этих пенальных «гнёздышках», как назвали их при вселении,  по двое или по трое - кто, как умудрился. И жить им в таких условиях предстояло ещё до осени, пока не сдадут «под ключ» их будущее общежитие, в котором обещали даже горячий душ. А пока купались в, протекающем неподалёку, небольшом ручейке, а кому вода в нём казалась холодной, ходили в городскую баню, или обмывались после работы прямо на стройке, под кранами холодной водой, но это пока жара летом, а что осенью будет?
Юношей поселили на первом этаже, и многие девушки обзавелись кавалерами, а были и такие, кто приехал вместе, и вели себя, как семейные пары. Реля не влюблялась ни в кого, помня ещё воина, который слал ей в это удивительное «общежитие» письма, выражая недоумение по поводу того, почему Дикая поехала на стройку, а не приехала к нему? Девушка лишь грустно улыбалась, читая его послания  -  знал бы взрослый человек, как трудно было ей выбраться из дома без чьей-либо помощи, то не задавал бы глупых вопросов. Но открываться она лейтенанту не хотела, вот приходилось писать ему всякую чушь, дабы только не сказать правды. Реля чувствовала, что долго этот обман не продержится, и когда-то их переписка заглохнет...
Однако грустно ей было или хорошо (это когда на пятый, после их приезда, день им выдали аванс, по сто пятьдесят рублей, чтобы рабочие могли «дожить» до первой получки).  Реля мысленно сказала спасибо щедрому Егору-водителю, который подвёз её до «Оргнабора», и подарил приличную сумму денег, которую девушка тратила экономно, и сейчас, благодаря ей, Реля действительно дотянет до получки, а со ста пятидесятью рублями, она точно «ноги бы протянула». Не «дожили» б и другие девушки, которым их родители «дали в дорогу» довольно много продуктов и денег. Продуктами новые подруги делились и с Релей:
- Ешь, а то пропадут, здесь же негде их даже в холодок спрятать.
- Хорошо, тогда я тебя угощу горячим обедом на стройке, если ты пойдёшь со мной в студенческую столовую, - отзывалась Реля.
- Ой, не люблю я студенческую братию - смотрят на работяг, як на лунатиков, если мы появляемся у них в рабочей одежде.
- А ты переодевайся, перед тем, как идёшь в столовую. В платьице студенты тебя примут за свою,  ещё и начнут ухаживать.
- Что они и делают, крутясь возле тебя? А когда узнают, что ты работаешь на стройке, живо носами поведут в другую сторону. Кому мы нужны - вот такие, плохо одетые, часто голодные? Ведь многие думают, что на стройку самые отбросы общества едут - кто в жизни устроиться не может лучше,  у кого ни блата, ни богатых родных нет.
- Так вот, чтоб про меня так студенты не думали, я и не знакомлюсь с ними, и ухаживания их не принимаю.  Потому, как знаю, что поступают в институты большинство по блату, а это люди  жизнью уже испорченные, хотя бы из-за того, что их опекают. Они шага не сделают без помочей.
- Но живут они, милая моя, как нам и не снилось. И обидно, что и в дальнейшем у них всё будет налажено-напомажено. Нам вот век на стройке работать - надрываться, калечиться - а они пойдут гладенькой дорожкой, им родителями уже протоптанной.
- Ну, я думаю, что не все же такие изнеженные и в институтах учатся. На днях мне один студент,  сам из Симферополя, город показывал.  Причём я его об этом не просила, он сам ко мне привязался на улице. И часа три мы ходили, он очень много о городе рассказывал, мороженым предлагал угостить,  в кафе тоже звал поужинать.
- Ну да, у тебя же льготных два часа - вот и гуляешь. Ты пошла в кафе?
- А что делать?  Мы так устали, надо же было подкрепиться и отдохнуть немного - у меня ноги гудели.  Ведь шесть часов работала, да ещё три часа по улицам прогуливалась.
- Ну, и кто за этот ужин платил?
- Как кто? – Удивилась Реля вопросу. – Студент  за свой поднос с едой, которую набрал, а я за свой, разумеется. Вообще-то он предлагал за оба расплатиться.  Но я сказала ему, что это я должна сделать, потому что он тратил своё время, показывая мне свой город. Но паренёк сильно возмутился и сказал, что за счастье почитал ходить с эрудированной - вот, еле выговорила - девушкой по родному Симферополю.
- Так уж эрудированной и назвал? - заподозрила старая дева, которая выговорила это слово без остановки.
Калерия покраснела: - Конечно, кроме этого слова, он ещё говорил, что я - красивая.
- Вот, ёлки-моталки, с этого надо было и начинать. Им красивые, а не развитые нужны. А  если и эрудиты, то только в одном плане, насчёт того, как переспать с девушкой быстрее. Он тебя, после ужина, никуда не зазывал больше?
- Нет, слава Богу! Иначе бы мы с ним раззнакомились. Он предложил мне, в воскресенье, походить по Симферополю, чтоб он фотографировал меня на фоне всяких памятников и красивых мест, что мне понравится. Или где я сама захочу.
- Значит, у богатого мальчика есть фотоаппарат? Это чудесно. Но за фотографии уж он, определённо, плату у тебя потребует.
- Так заплачу - у меня ещё осталось немного денег, которые я берегу. Я даже рада буду истратить их на такую память о городе, потому что пройдёт время, и мне приятно будет смотреть на старые снимки.
- Дурёха, он с тебя, не такую плату попросит и за ту твою плату, ты, возможно, будешь расплачиваться всю жизнь.
Реля опять покраснела, уже до слёз: - Вот чтоб ты так не говорила, а быть может, чтоб меня успокоить студент этот - горбун, но очень незаметно это у него - так вот, он предложил мне придти с подругой, чтоб я не боялась каких-то его нехороших намерений.
- Горбун! Так бы сразу и сказала. А то стал бы здоровый парень так расшаркиваться перед деревенской девчонкой.
- Ты меня прости, конечно, Ольга, но он совершенно искренне говорил - и товарищ его, который нам случайно встретился, и некоторое время ходил с нами, а потом убежал на свидание, тоже подтвердил , что я вовсе на деревенскую не похожа, а начитана гораздо больше городских.  Поговорить со мной, по их словам, очень приятно.
- Вот в это я верю - с тобой, действительно, приятно и пообщаться, и поговорить. Но, ёлки-моталки, где это ты так научилась, девочка моя? Мне иногда кажется, что ты знаешь больше меня, по твоим разговорам, а выскочила я из мамы на свет божий, лет на десять пораньше, чем ты. И книги я тоже много читала когда-то, а знаю меньше тебя.
- Ну и книги разные бывают: одна чему-то научит, другая возмутит, а третья и вовсе оставит пустоту в душе. Мне видно умные книги кто-то подбрасывал, потому что я буквально чувствовала, что именно книги в меня закладывают определённые знания. Но ещё мне очень везло с учителями, от них я ещё больше получала, чем от книг.
- Вот мне с учителями не очень везло - они меня просто за дуру держали в классе, так я, после седьмого, бросила школу ради работы.
- Наверное, пошла на почту, письма разносить? - Почему-то, затаив дыхание, спросила Калерия  -  то-то эта престарелая девушка напомнила ей Раису, разговорами своими. - Похоже, и письма чужие подчитывала?
- А ты откуда знаешь? - поразилась та. – Наверное, я во сне, чего-нибудь сболтнула? Я часто так тайны свои выдаю - мне только шпионки не хватало, чтоб все мои мысли узнавала.
- Нет, по ночам я крепко сплю, набегавшись по городу - ничего не слышу, - стесняясь, заверила её Реля.  Не могла же она сказать этой престарелой девушке, что иногда она ясно видит характер человека.
- Ну и молодец! А к горбунку своему ты иди с кем-нибудь в воскресенье. Пригласи любую деваху, которые около тебя вьются, они это предложение примут - кому же не захочется иметь фотографии? Все любят фотографироваться, особенно на дармовщинку.
- Да я и то уж думала одну умницу пригласить, но согласится ли?
- Если умная, то согласится, с удовольствием, уверяю тебя.

И Реля пригласила Лизу - скромную, на её взгляд, девушку, которая, как и она, не ходила на танцы, а всё бродила вечерами по городу, знакомясь с ним. Они, вместе со студентом, побродили по центру, фотографируясь в приглянувшихся им местах, и поражались, обмениваясь впечатлениями.
- Нравится тебе Симферополь? - спросила Елизавета сразу.
- Очень. Это прямо заколдованный город для меня. Я тут сына буду рожать, - вроде в шутку ответила, улыбаясь, Реля. - Так что место это удивительное, оно мне загадывает ребусы, а я их должна разгадать.
- Ну, насчёт сына, ты, наверное, пошутила?
- А почему? Он мне уже во сне приснился - такой золотистый ребёнок, с белыми волосиками. Я влюбилась в своё будущее дитя.
- Чудачка ты, одни мечтают скорее замуж выйти, потом уж дети, а ты вроде как сначала о ребёнке думаешь, потом о муже.
- Ты не поверишь, но мой будущий муж уплыл от меня во сне, оставив одну с ребёнком, так почему  я  о нём ещё и думать должна?
- Странно как-то: значит, ты и любить его не будешь?
- Ну, это вряд ли - без любви я не рожу своего блондина.

Лиза с Релей могли свободно поговорить, потому что их «фотограф» шёл позади них шагов на пятнадцать по улице. И только найдя интересное место, где девушки хотели бы «сняться», давали ему жестами понять, и парень подходил поближе и щёлкал фотоаппаратом, но Реля чувствовала, что приятный горбун сделал несколько снимков их, когда они и не подозревали. Но она не говорила об этом Лизе,  потому что Юрий  напросился фотографировать именно с этой оговоркой, что снимать их будет, в разных «ракурсах», и не только их. Юре нужны были виды его города, с живущими в нём людьми и различными «сценками». Поэтому этот скромняга снимал не только их, но и случайных прохожих, если ему нравились человеческие лица, позы людей, их жестикуляция, или какие-то смешные моменты, что случалось больше всего с детьми.
- «Интересно бы было посмотреть его многочисленные альбомы».- И только Калерия это подумала, Лиза вернулась к их разговору: - Послушай, а тебе не хочется обмануть свою судьбу?
- Это как? - заинтересовалась Реля.
- Вон наш фотограф, по всей видимости, сильно влюблён в тебя – и хороший же парень, не смотри на его небольшой, чуть заметный горбик. Не хочешь ли за него замуж?.. А что он женится на тебе с удовольствием - руку даю на отсечение.  Мы, когда встретились, он посмотрел на тебя, как Квазимодо на Эсмеральду, в книге «Собор Парижской Богоматери», которую я недавно читала.  Там горбун тоже влюбился в красавицу-цыганку, которая на рисунке, в книге, очень на тебя похожа.
- Я тоже читала эту книгу и считаю, что Юрий вовсе не Квазимодо. У него не искривлена фигура и лицо довольно красивое, но не искалеченное, как описывает Золя. И горб у Юры почти незаметный.
- А чего тебе смотреть на его горб? Выходи за него замуж, потому как, я думаю, что у этого Юрочки богатые родители, потому что он приехал на наше общее свидание на машине.
- Да что ты! Я не заметила.
- Ещё, на какой машине! Просто роскошной! С шофёром, которому он, выйдя, что-то сказал - по-видимому, когда за ним приехать.
- Ну что ты! Парень такой скромный! Возможно, Юра спешил и его подвёз кто-то из знакомых?
- Знаем мы этих скромняг и голову даю на отсечение - машина их личная, с личным водителем, которому его семья, или государство платит зарплату, потому что он согнулся перед Юрочкой,  как  раб  какой.
- Ты хитрая. Меня хоть бы за руку дёрнула, чтобы я посмотрела.
- Но я же не знала, когда увидела, что это и есть наш фотограф. Но уже тогда подумала, что за этого богатенького парня, хоть и уродца, я вышла бы замуж с удовольствием, чтоб только избавиться от работы на стройке, которую, я успела возненавидеть, потому что уже довольно взрослая, по сравнению с тобой, девочка, и много повидала.
- И всего-то лет на пять ты меня старше, - возразила Калерия.
- И на десять умней, заметь, потому что мечтаю жить в богатстве, как сыр в масле купаться. О-о! Взгляни, что наш фотограф делает. Он хочет иметь твои фото не только в анфас и профиль, но и со всех сторон - ему хочется запечатлеть, как ты ходишь, как улыбаешься...
- Это было в нашей договорённости, потому Юра и не идёт с нами.
- Просто боится, что ты рассмотришь его горбик, и разочаруешься в нём. А издалека его проще полюбить. И главное рост у него приличный - он даже чуть повыше тебя, а со мной вровень, что не пугает.
- Я бы полюбила этого несчастного юношу, с удовольствием, но не от него я рожу своего беловолосого ребёнка, об этом меня уже предупредили люди, которые принимают участие в моей судьбе. Как предупредили?  Во сне мне показали парня, а я хорошо запомнила лицо и рост.
- Да не слушай их. Ты лучше представь, что это Юрия ты видела в своём загадочном сне. И баста! Конец твоей строительной жизни - зазвенят свадебные колокола, потому что свадьба будет шикарной.
- Я хорошо запомнила юношу, который будет отцом моего ребёнка - он будет высокий и сероглазый.  Да Юрий и не уплыл бы от матери его ребёнка, я полагаю, что он мечтает о детях. Так что не моя он судьба, подруженька, а в судьбу я верю.
- Вот увидишь такой тебе достанется дурень, что взвоешь от него!  Тем более, если ты знаешь, что вы расстанетесь. Это какой же дурень от такой красавицы с его дитём откажется?
- Согласна, что не умный, но видно мне суждено родить мальчонку только от него, и я не стану искривлять линию своей судьбы.
- Ну, знаешь, тебя тоже умной не назовёшь. Я бы, на твоём месте, ухватилась за этого Конька-Горбунка и на его спине добралась бы даже до рая, и баста! А ты от него так легко отказываешься.
- Лиза, не расстраивай меня. Смотри, Юру не подталкивай на дальнейшее ухаживание за мной.  Я его уже предупредила заранее, что не он предназначен мне свыше звёздами, в магию которых он тоже верит.
- Да я и не собираюсь его уговаривать. Но коли так, то отдай мне его, а уж я не упущу возможности избавиться от тяжелой работы, пойти, быть может, учиться - хотя мне учиться уже поздно: надо детей рожать, если получится у меня. Но главное, жить, ни в чём не нуждаясь.
- Если ты так хочешь, пожалуйста, попробуй увлечь свою Жар-птицу, но не упрекай потом, что это я тебя к нему подтолкнула.
- Ну, спасибо, подруженька. Уж я тебе потом расскажу, как дальше у нас склеится, если конечно Конёк-Горбунок не оттолкнёт меня.
- Не думаю. Он рад будет всякому вниманию, если я правильно его поняла в первый раз. Ведь он прекрасно знает о своём недостатке.
- Вот и хорошо. А теперь, если ты не против,  давай к нему приближаться, потому что я хочу ему показать, что вроде, как влюбилась в него с первого взгляда и готова отдаться хоть сейчас.
Релю покоробили последние слова, но всё же она пожелала счастья своему случайному приятелю, так преданно смотрящего на неё, не смеющего даже дотронуться до неё рукой. И она согласилась с предложением Лизы и сделала всё, дабы Юра почувствовал расположение привлекательной («и, надеюсь, не бессердечной», - думала Калерия), девушки.
Парень вначале недоумённо смотрел на Релю, будто упрекая её взглядом, но потом развеселился  - видно и ему понравилось, что в него влюбилась девушка. В конце их прогулки, парень даже сговорился с Лизой, что пойдут поужинать в ресторан. Реля отказалась от незнакомого ей, «весёлого» заведения: - « Не люблю пьяных людей, а их там достаточно»,- подумала, но не сказала она. Улыбаясь, рассталась с  парой. Зато в Елизавету будто бес вселился - она, не переставая улыбаться, поцеловала свою подругу, прощаясь:
- Ну, спасибо, благодетельница моя. Если я стану счастлива с ним, о тебе не забуду - будешь к нам в гости приходить, - шепнула.
Калерия ушла, улыбаясь, и оборачивалась, махая им вслед. Приятно, оказывается, сводить людей - хорошо бы ещё они были счастливы.


                Г л а в а   4.

Лиза довольно скоро добилась, чтоб Юрий женился на ней. Но, прежде всего её «выкупили со стройки», по её же словам, родители «Конька-Горбунка». «Высокопоставленные люди» легко договорились с руководителями строительства и девушку отпустили, без всякой «отработки», предусмотренной их договором со стройуправлением.
- Ну что, дурочка? - сказала Лиза, когда приехала забирать свои вещи перед свадьбой. - Жалеешь теперь, что упустила шанс пожить по-человечески?  У Юры трёхкомнатная квартира - это ему предки устроили - так что я буду жить в роскоши, с прислугой. И баста.
- Бог с тобой! Я вроде ни слова завистливого не сказала.
- Ещё бы! Если бы не я, Юрка не давал бы тебе проходу, как он мне признался. А так переключился на мою скромную особу, и баста!
- Значит, это я тебе должна спасибо говорить? - улыбнулась Реля.
- Нет, это я тебя должна благодарить, что ты не стала «собачкой на сене», как выражается моя бабушка, когда люди и «себе не ам, и другому не дам». И потому отдаю тебе все свои платья, хотя я немного и толще тебя, но сделать из большого платья маленькое, ты сумеешь?
- Ещё бы! Это совсем не то, что сделать из маленького большое, - улыбнулась Калерия, принимая платья, и уже решала, кому из теперешних подружек они придутся впору, потому что одной ей их было много.- Но ты, Лизок, на других  продуктах, ещё больше поправилась.
- А как же! Видела бы ты, что в доме Юрия едят. Я думала в первые дни, что от стола не отойду, так и умру около него. И баста!
- Но всё же не разъедайся, прошу тебя, потому что потом трудновато жир носить на себе - ты хоть помни о женщинах на стройке, где таких довольно много и они, в жару, так мучаются, болеют.
- Легко тебе говорить, если ты могла отказаться от парня такого зажиточного.  И от ресторанов ещё можешь отказываться, а я нет. Но, как ни странно - меня Юрий и такой любить будет. Он и сейчас просто обожает меня, на руках носит.
- А он умеет носить на руках? - удивилась Калерия.
- А ты думаешь, если он инвалид, так и слабый? Нет, милочка, он сродни Квазимодо, который Эсмеральду на самую высокую башню поднял. Только вздыхает всё мой Конёк-Горбунок - видно вспоминает тебя.
- Не говори глупостей, Лизок. Я с Юрой встречалась всего четыре раза. Ну, пора нам прощаться. Живите с Юрочкой дружно, чтоб я не слышала о тебе жалоб от его родных, когда решусь вас проведать.
- Жаль, что ты не хочешь на свадьбе гулять - может, передумаешь?
- Мне стыдно сказать, но я не люблю большие сборища народа, где собираются совершенно чужие тебе люди, пьют, едят и при этом думают, что оказывают вам большую честь, а потом указывают, как новобрачным жить дальше. Тем более, что у тебя «господа» на свадьбе будут.
- Откуда ты всё это знаешь, подруженька?
- Встречала это уже в жизни, видела в кинофильме. Вспомни, где-то второй роли герой указывает главному: - «Ты не смей, так делать, потому что я у тебя на свадьбе гулял, и потому я за тебя в ответе».
- С такими мыслями, ты, пожалуй, не захочешь свою свадьбу справлять? - с удивлением спросила Елизавета, глядя на Релю с улыбкой.
- Нет, разумеется. Я, вообще, к своему изумлению, не люблю этот обряд. Он мне кажется каким-то унизительным для влюблённой пары, которой хочется уединения, а тут толпа пьяных людей руководят ими.
- Ты потрясающая девушка. Не любишь и баста! Хотел тебе Юра золотой перстенёк подарить, за то, что познакомила нас, отказалась. Ты и золото не любишь, чудо моё, свалившееся на землю с солнца?
- Ты и этому удивляешься? Но вспомни, хотя бы по книгам, сколько из-за золота жизней человеческих загублено. Мне видится, что из-за каждой золотой песчинки погиб человек, а сколько погубленных жизней в грамме того старинного перстенька, который мне предлагал Юра?
- Ну, там не грамм золота, а больше и причём это из собрания каких-то князей, не знаю уж из какого рода.
- Вот видишь! А как рассказывал мне Юра, его дед из пролетариев, делал революцию. И откуда, спрашивается, у семьи революционера такие украшения? Если он их не снял с трупа какой-нибудь княгини, которая пыталась вывезти их за границу, бедная.  Да попалась на мушку «революционерам», которые её богатства и прибрали себе, хотя сами и говорят, что золото - это буржуазные замашки.
- Слушай, Реля, ты меня пугаешь. А я буду носить эти побрякушки и баста. Мне дела нет, с кого они сняты, и сколько крови на них.
- Напрасно, Лиза. Ты вспомни, по Джеку Лондону, если ты его читала, что кровь эта появляется на золоте, как только его находят.  Потом оно проходит долгий путь, когда его перепродают - опять люди гибнут.  Потом обработка, и продажа - тут уж идёт постоянный грабёж и, почти всегда, с убийствами.
- Да, я читала, как грабили ювелирный магазин и сколько там народу угробили - причём погибали просто случайные прохожие.
- Вот видишь! Поэтому от золота отказывайся, по возможности, потому что все слёзы и проклятия, которые лежат на нём, переползут на тебя и твоих детей. И свадьбу попроси сделать скромней.
- А я обожаю, когда гудят по поводу невесты и жениха, подерутся, помирятся и домой расходятся. И баста.
- Ну, у богатых людей, пожалуй, что драки не будет, - рассмеялась, огорчая подругу, Реля. - И забудь о слове «баста», не то новые родные твои подумают, что ты с ворюгами зналась, - предупредила она.
- Ладно. Пошутили и пора расходиться. Желаю тебе найти «ряженого-суженого», да чтобы он не был таким, каким приснился тебе во сне.  Бегун поганый!  От такой девчонки удирать, которая, к тому же, родит ему беловолосого мальчугана, что в наше тёмное время - невероятно.
- Буду перевоспитывать своего «бегунка», - развела руками Калерия и обняла подругу: - И всё же я немного завидую тебе, чуток, чтобы не сглазить. У меня не гладко, как у тебя, сложится жизнь, но и за то надо будет благодарить судьбу, что будет у меня ребёнок.- Калерия с грустью вспомнила, что в прошлых жизнях у неё этого чуда не было, она умирала раньше, чем могла их родить. Но она промолчала об этом - не стала пугать счастливую невесту.
- Девочка моя! Как мне жаль тебя! Почему ты ищешь встречи с неразумным парнем? Но если я не разойдусь с Юрой, в дальнейшем мы поможем тебе. Мне так хочется, чтобы и ты жила хорошо, не в бедности.
- Спасибо за добрые слова, но я хочу, чтоб моя жизнь прошла все испытания, какие мне по судьбе положены. До свидания, Лиза. Я навещу вас с Юрой через пару месяцев, когда у вас всё наладится и будет что рассказать о вашей семейной жизни.
- Думаю, и у тебя будет мне что рассказать, но ты не сиди в «общаге», по вечерам выходи на «танцплощадку». Возможно там, как раз тебе твоя судьба и встретится, - напророчила она, прощаясь, подруге.
- Хорошо, Лиза. Стану ходить на танцы теперь, когда немного узнала Симферополь - правда я совсем мало его узнала - но буду ходить танцевать, быть может, и суженого встречу. Только не хочется мне пока с нехорошими ребятами знакомиться, которые каждый вечер приходят в наш ещё не очень красивый закуток, забитый уродливым не достроенными стенами и мусором, причём  приходят парни откуда только не лень.
- Да, я хотела тебя предупредить, что живёшь ты в гаденьком углу, называемом в Симферополе Кривая Балка.  Это как в Одессе - Молдованка, как в Херсоне - Забалка - здесь почти одни бандиты водятся.  И я ещё поэтому поспешила удрать из этого омута, потому что цыганка нагадала мне умереть от ножа, причём от чистого, как будто у бандитов есть такое оружие. Так что жить мне здесь было страшно.  И потому, мы с Юрой мечтаем тебя познакомить с его друзьями, чтобы выбрала ты, несмотря на твои планы, среди хороших людей себе парня. И баста!
- Лиза, ты начала снова?  Будто я тебе не говорила, что судьба сама меня найдет, так что не  хочу  я  ни с кем вот так знакомиться.

Но с другими жителями «Кривой балки» Реле невольно пришлось знакомиться. Она, после месяца мучений в недостроенном «Кафе», где даже ужин неудобно было приготовить, решилась всё-таки сходить «на танцы», которые, чуть ли не в первый день их поселения шумели возле импровизированной лестницы. Организовали их же жильцы, желающие веселиться, невзирая на довольно смешные условия жизни, потому как спускаться со второго этажа девицам приходилось не по лестнице - которой пока не было в кафе - но по пологим доскам с перилами, пристроенным снаружи здания. К доскам прибили бруски, вроде ступеней, чтобы подружки, по шуткам парней, не скатывались «с лестницы», как с горки, особенно после дождя, что некоторые обожали наблюдать.
Девушки в возрасте очень не любили эти «сходни» и ворчали, если не удавалось благополучно по ним взойти или спуститься.  Были такие случаи, что люди подворачивали ноги  на той «лестнице». И шли к врачам, которые им давали освобождение от работы, что весьма не нравилось начальству: - «Неженки, какие!»
Ответ не задерживался - «Сделайте нормальную лестницу».
- И пусть скорее переселяют в настоящее общежитие. А то вселили в недостроенное Кафе, да ещё с такими недоделками. Да и район бандитский, который местные хлыщи называют «Кривая балка», может напугать до смерти.  Дорога-то к «нашему общежитию» через кладбище старое ведёт, того и гляди, чтобы мертвец, какой за пятку не хватил.
- Бояться надо не мёртвых, а живых, - улыбалась на эти страхи Калерия. - Я вот, с детства, не боюсь кладбищ, по ночам там ходила.
- Ты шутишь! Я трясусь, как собачий хвост, даже в сумерках.
- А ты иди и тихо читай стихи - покойники это любят.
- Ну, ты, шутница! Посмотрим, как тебя какой-нибудь гадёныш ползучий встретит на кладбище, да в охапку, да ещё изнасилует.
Калерия сжималась от таких слов: ей, для полного несчастья, только насилия не хватало.  Впрочем, она бы отбивалась из последних сил - как и в прошлой жизни, когда была индуской - убила бы негодяя или погибла сама. Однако после небольшого испуга, Реля старалась одна не ходить по кладбищу вечерами, живее будет.

Но как она не береглась, ей всё же пришлось познакомиться с одним из бандитов и случилось это не на кладбище, а около их импровизированного общежития, когда Реля решилась сойти по их шаткой лестнице, немного потанцевать. Но так, как почти все девушки уже «нашли» себе защитников и танцевали только с ними, то ей пришлось стать в тени кустов, и наблюдать за своими коллегами-строителями, а ещё надеяться, что найдётся добрый человек, который захочет потанцевать с ней.  И долго стоять Реле не пришлось: какой-то парень, из местных, сразу заметил её, причём танцуя с девушкой.  Он что-то повелительно произнёс и та, которая с ним танцевала, исчезла.  Тогда этот грубоватый  парень -  Калерия дала бы ему лет тридцать-сорок, выглядел он весьма старообразно - подошёл поближе к Дикой девчонке и закурил.  Он безобразно дымил чем-то мерзким в её сторону, и внимательно рассматривал Релю:
- Красивая мордашка, - произнёс он, наконец. - Но почему я тебя не видел до сих пор на танцах, а только тех уродин, которые вокруг?
- Плохо смотрите! Вокруг, наоборот, одни красивые лица, - дерзко ответила Калерия, и она была права - красивые девушки преобладали.
- Ну, уж и красивые!? - засомневался старый парубок, который был похож на крупную обезьяну, только Реля не могла вспомнить на какую, а то бы она объяснила ему на кого он сам походит.  А «красавец», между тем, продолжал: - Я в сих местах - старожил и знаю всех прелестниц в округе на семь вёрст.  Но почему тебя ни разу не видел?
- Я вас тоже до сих пор не лицезрела, однако не грущу об этом.
- О, да ты в карман за словом не лезешь. А не пойти ли нам сбацать?  Посмотрю, так ли ты ловка в этом деле, как в перепалках?
- Я думаю, много чести для вас, чтоб я с вами спорила. И танцевать с курящим парнем не буду. Сначала выньте папиросу из губ, загасите её аккуратно, и выкиньте в урну, тогда и приглашайте девушек.
- Вот мы, какие гордые! - произнёс парень, хватая Релю за локоть и толкая в круг. - Да ты не только будешь танцевать с курящим, но и улыбаться мне будешь мило, это чтоб я простил тебе глупое гавканье.
- Ни-ког-да! - Реля упёрлась негодяю в грудь руками, потому что он уже пытался прижать её к себе. - Куряга такой! А ну отпусти!
- Ах, так! Тогда марш с этой танцплощадки, и чтоб никогда больше не появлялась на ней! Марш отсюда!
- Это не ваша танцплощадка, а нашего общежития, так что уйти надо вам, - рассердилась Калерия, что её нагло прогоняют с танцев.
- Ах, так ты здесь живёшь? Это хорошо, что проговорилась. И теперь я тебе проходу не дам, буду преследовать - ты ещё завоешь, как волчица у меня, - говорил этот наглый мужик, засучивая рукава, будто собираясь побить глупую девушку, которая ввязалась с ним в спор.
Вот когда Реля испугалась до слёз - ещё никогда с ней так грубо не разговаривал никто, из чужих людей - до сей поры, она слышала подобное только от Веры или матери. И вот, пожалуйста!  Подлые, предательские слёзы закипали у неё в уголках глаз: ведь если она испугается и уйдет, то невозможно будет ей, потом, выйти из их «Кафе», чтобы не натолкнуться на этого подонка. Рассмотрев, с кем  спорит, Реля подумала, что этот мужчина, по-видимому, уже не раз отсидел в тюрьме, и ему ничего не стоит унизить её, даже убить. Но заступиться за неё было некому, потому что ребята, приехавшие  вместе с ней, танцевали с другими девушками и издалека, как показалось Реле, испуганно посматривали  на  неё, и её мучителя: наверно прибывшие уже знали этого разбойника. Поняв, что случай свел её с наглым уголовником, и нет никакой возможности от него избавиться, Реля заплакала: пускай  убивает, а  говорить  и танцевать она с ним не будет. Девушка уже представила себя покойницей, и как её хоронят на соседнем кладбище...
- А чего это ты тут мокроту разводишь? - обратился к ней опешивший бандит. - Неужели испугалась, что я тебя, вправду, убью? Ну и, дурёха же ты! В кои века мне попалась девушка, которая поразила моё сердце и вдруг я стану издеваться над ней? Прости-прости! Никогда я больше не подойду к тебе, без твоего разрешения, и никогда не стану курить рядом с тобой, если ты дыма от папирос не выносишь. Ну, скажи хоть слово, и я послушаюсь тебя, - уже почти умолял он.
- Ладно, - всхлипнула Реля, - если ты такой «добрый человек», то сгинь с моих глаз, и больше никогда не появляйся возле нашего общежития, чтоб я больше не вздрагивала, встречая тебя на своём пути.
- Какие мы гордые! Я исчезну! Плевал я на ваши сраные танцы! О, извини! Ты ещё брани не слышала на ёб... - вот опять хотел не то вякнуть. Но ты поняла меня, да? На поганой стройке твоей  похуже  ругаются. Правильно?  Ну и умница!  Мы друг друга понимаем. Но если ты, дорогая гордячка, где встретишь меня в городе, то здоровайся. Кивай мне головкой своей красивой!  Я большего и не требую.
- Конечно. Меня в школе учили быть со старшими вежливой.
- Ох-хо-хо! Ох-хо-хо! - засмеялся Релин собеседник и так, громыхая на всю площадку, покинул её - следом исчезла его грозная свита.

К Калерии тут же приблизилась девушка, стоявшая невдалеке, и наблюдавшая за её разговором с развязным мужчиной:
- Ты с «глузду зъихала», как говорят украинки, что не захотела танцевать с  Атаманом? – накинулась она  на Релю. - Его «шестёрка», которая танцевала с ним, из его банды, весьма удивлённая твоим сопротивлением. В тюряге  тот тип сидел не раз - ему убить человека - раз плюнуть!
- Почему же тогда она жива ещё? И почему её зовут «шестёркой»?
- Наверное, потому что подчиняется. А этот зверь не может переносить, когда ему перечат. Через пару-тройку недель, после того, как поиздевается над человеком, того находят мёртвым. А с такими дерзкими девчонками, как ты, он, как кот с мышью играет - это ему забава!
- Значит, он меня когда-нибудь убьёт, потому что я ему перечила?
- Скажи спасибо, что он ушёл со смехом.  Может Бог усмирит его, пронесётся беда стороной от тебя. Но в следующий раз не вздумай «выбрыкивать», как дикая кобылка: этот собственными руками задушит. И, думаю, что ничего ему не будет, потому что его даже милиция боится.
- Что ж, его и не арестуют за убийство?- заинтересовалась Реля.
- Может, и арестуют, но этот бандит запросто выкрутится. Но если посадят, то он отсидит, как король, и опять выйдет на свободу, а ты, дурёха, где будешь? В могиле! На кладбище, которое рядышком с нами.
- Ой, боже! Хоть бы скорее нас переселили из этих мест. Говорят, что наше новое общежитие заселяют уже - скоро и нас туда перевезут.
- И ты думаешь, что избавишься от Атамана?  Да он, при желании, под землёй тебя найдёт. Конечно, если его не посадят за бойню, какую.
- А что, он тут устраивал потасовки?
- Да, пока ты с городом знакомилась.  Тут не одна драка была, причем наши ребята отбивались железными прутьями от их длинных ножей.
- Боже мой! Как страшно! И никого не убили?
- Слава Богу, никого! Но дрались по-зверски. Однако среди наших парнишечек есть закалённые «бойцы», они отбивались, и сегодня, возможно, защитили бы тебя, если бы ты сама этого страшилу не усмирила.
- А я его так усмирила, что он сказал, больше не придёт.
- И ты поверила? Да он ещё наглей, теперь будет приходить.
- Нет! - Калерия была уверенна, что Атаман сдержит своё слово.
- Поживём-увидим. И тогда я буду всем говорить, что ты колдунья, если такого яростного бандюгу отшила от себя.
- Никому об этом не говори, пожалуйста, а то моя сила пропадёт.
- Ты ещё шутишь, после такого разговора, которым тебе «угостил» Атаман?  Я бы долго после  беседы с ним, вообще спать не могла.
- Не бойся ты так, - Калерия улыбнулась: - Я часто в своей жизни сталкивалась со злом, и пока жива, можешь убедиться. Кому на роду написано быть повешенным, тот не утонет.
- Ну-ну, храбрая! Пошли, потанцуем под конец - танцы на спаде.
- С удовольствием. - Реля протянула руки. - Кто водить будет?
И всё же она боялась: иногда вздрагивала и просыпалась ночью от пугающих её снов, где этот проклятый «Атаман» гонялся за ней с финкой, но Реля почти всегда убегала. А днём, превозмогая страх, продолжала знакомиться с городом одна, никого из девушек не беря с собой не желая подвергать их опасности.  Да девушки и сами, прослышав про её «подвиги», не желали даже на танцы ходить с Релей:
- Ты, говорят, главному бандиту чем-то не понравилась, так что, извини, лучше быть от тебя  подальше.
- Понравилась, - возражала Калерия, - на днях встретила его возле столовой, поздоровалась. Так он сказал своим спутникам, что я - самая изумительная девушка, среди тех, кого он встречал.
- Глаза замыливает, чтобы сильней тебя схватить и сломать.
- Такие, как я не поддаются, я ему уже говорила о том.
- Ну-ну,  Аника-воин!  Держись!

И каким уж образом узнала про её ссору с «Атаманом» Лиза, тотчас подруга примчалась к ней:
- Ты что делаешь, глупая? Меня устроила жить в центре города, в роскоши, а сама осталась в этой тьме-тараканьей, и ещё притягиваешь к себе всякую шваль, которая подвизается в этом болоте?
- Ой, Господи, Лиза, да разве я «притягивала» к себе этого бандюгу? Это он меня «выглядел», да так меня напугал, что я до сих пор боюсь по городу ходить, а уж на танцах трясусь, как овечий хвост.
- И всё-таки туда ходишь, на эти поганые танцы?
- Ну не показывать же ему, что я его боюсь!
- Конечно!  Мы же гордые!  Я как услышала, так ночь не спала.  Юра тоже за тебя переживает. Короче, подруга, я натравила своего свёкра на наше поганенькое Строительное управление. Он призвал управляющего «на ковёр» и дал распоряжение расселить несчастных «заложников»  этого  недостроенного «Кафе» по настоящим общежитиям. Так мы с Юрием тебе уже и место нашли, где ты будешь жить. В новом общежитии.
- Да неужели? Расскажи хоть, где оно расположено?
- Оно только что построено и, хотя в нём ещё нет горячей воды - потому что котельная не доделана, однако общагу уже сумели наполовину заселить. И девки с удовольствием в него вселяются,  потому  что там есть горячий душ, но в прачечной, где можно и постирать, кухня, чтобы приготовить себе быстрый завтрак или хороший ужин.
- Ещё бы! Имея всё это, я бы считала себя счастливой.
- Так вот и поедешь туда. И ещё часть девушек незамужних тоже с тобой поедут. Пусть спасибо тебе и мне скажут, что о них побеспокоились. А пары, которые сумели уже создать семьи здесь, поедут в семейное общежитие.  Этим повезло ещё больше, потому что там всё есть для нормальной жизни, и они будут жить в одной комнате, а не порознь.
- Господи! Неужели эта опасная для меня жизнь здесь закончится? И я не стану до полночи искать приключений на свою голову, чтоб пары могли встречаться в нашем тесном «общежитии»?
- Так ты из-за них так делала? Вот уж не от мира сего. Да гнала бы их подальше, как это делала я, когда они мне надоедали.  И баста!
- Мне стыдно, когда люди, не стесняясь, выставляют перед другими то, что должны были бы прятать подальше, это желание «переспать», как они говорят, или ссоры свои супружеские, - засмущалась Калерия.
- Ну, ты святая!  «Переспать» эти наглые могли бы и «на природе» - она такая буйная растёт на этой окраине, даже сад старый сохранился. Я всегда выгоняла их с одеялами в этот закуток, и баста!
- Да, а днём мы с девчонками ходили в него собирать персики, которые оставили нам ребятишки. Я впервые отведала эти фрукты здесь.
- Ну, и как они тебе? Понравились?
- Нет. Абрикосы лучше. Ведь «оставляли» ребятишки самые плохие.
- Приходи к нам. Я угощу тебя такими персиками, что ты язык проглотишь и не поставишь их рядом с абрикосами. Но, чтоб не забыть, я тебе про общежитие договорю. Значит, оно уже наполовину заселено разными девушками и я выбрала тебе комнату с тремя девицами в возрасте, но которые показались мне не гуляками.  Потому что, если тебе не повезёт с соседями, как и в этом общежитии, то это убьёт в тебе желание вообще жить и строить. И работаешь ты, как я слышала, неумно, раз всю тяжесть берёшь на свои слабые плечи.
- Лиза, ну не могу я делать всё «шаляй-валяй» - если сад сажать, я сажаю, а дом надо строить, значит, я строю, все силы вкладываю.  Правда, платят неважно, но это мелочи.
- Ладно, ударница, слушай дальше. Значит, меняешь сейчас общежитие, меняешь работу, потому что вас переводят в другое Строительное управление, если это не могло предоставить своим рабочим человеческих условий для жизни.
- Да, что ты! Значит из нового общежития, я буду ездить совсем в другой угол?  Это чудно, потому что освою ещё одно новое место. Мне хочется познакомиться со всеми уголками Симферополя.
- Я знала, что тебя это обрадует. И я довольна, что хоть как-то смогла устроить твоё переселение, подруга, из этих опасных мест. Там вы будете жить с ребятами в отдельных зданиях, и это меня успокаивает. А если и там парни с девушками захотят «встречаться» в комнатах ты уж,  пожалей  себя, гони их оттуда. Общежитие делается, чтоб в нём можно было жить удобно всем, а не отдельным нахалам, готовым из-за своих постельных дел, выгонять скромных девушек на улицу, чтобы там с ними случались всякие приключения, что и произошло у тебя.
- Ладно, забудь об Атамане, я сильно надеюсь, что этот страхолюдина  меня там не найдёт.
- Конечно, потому что там другая банда, наверное, действует. Но мы с Юрой попросили его отца, дабы он навёл порядок в тех местах, чтобы к тебе поменьше приставали всякие Атаманы, и ему подобные гады.
- Ну, спасибо, подруга, я без страха поеду туда и надеюсь, что и банд там не будет, и отдельных бандитских элементов станет меньше.
- Ну, желаю тебе всего, что ты и сама себе желаешь! - Лиза поцеловала Калерию, и уехала домой,  где её ждало спокойное семейное счастье, которое Калерия будто бы «подарила» ей, отказавшись от парня.  Юрий дикой девушке нравился своим благородством, но не он ей приснился во сне, и не от него Реля должна была родить дитя - золотоволосого мальчугана, который просто очаровал свою  будущую  мать.   Да так взял малыш за сердце, что девушка даже думать не могла, дабы как-то поправить свою, нерасположенную к ней, судьбу и найти себе другого человека, который бы, возможно, не уплыл от неё в будущем.


                Г л а в а   5.

Но то, что случится скоро - хотя и плохое - Калерию интересовало сильно: она упорно искала юношу, приснившегося ей во сне. Не видя свою неверную половину среди строителей, в среде которых не было парня, хотя бы чуток напоминающего ей того, кто внёс её по бревнам, (во сне) на мостик её жизни, она решила пойти учиться, в августе, на подготовительные курсы в институт. Курсы были платные, но Реля не пожалела двухсот рублей - хотя ей надо было думать о покупке пальто и другой тёплой одежды, осень уже напоминала о себе прохладными дождями. Однако ей хотелось испытать судьбу, проверить, как отнесутся к её Аттестату, в котором, благодаря  матери были испорченны анкетные данные. Но, поскольку курсы были платные, то никто не обратил внимания на Релин документ - им очевидно нужны были только деньги, остальное людей, организовавших их, не касалось.  Лишь предупредили Релю, что в случае не посещений ею занятий, деньги останутся в кассе - то, что попало им в руки, они назад не возвращают, потому что нанимают учителей, которым требуется платить зарплату, невзирая на то, посещают их занятия абитуриенты или нет. Слово было Реле незнакомое, и она не постеснялась, спросила, что оно значит?  С удовлетворением узнала, что она тоже может стать абитуриентом, если будет поступать в институт.
Конечно, печально, что ей не возвратят деньги в случае, если по серьёзной причине Реля не сможет посещать занятия, но двести рублей, были небольшой суммой - в этом девушка убедилась, заходя иногда, когда бродила по городу, в магазины. Двести целковых - это лишь рукава на совсем дешёвеньком пальто, за тысячу рублей. К её удивлению, в Симферополе не было дешёвых пальто, как, например, в Бериславе,  в котором её Чернянским одноклассницам матери покупали довольно приличные пальтеца всего за четыреста-пятьсот рублей. Самое дорогое было в их классе у дочери директора колхоза, и то за семьсот рублей, но никак не за тысячу. Правда, Калерию продавщицы уверяли, что где-то в сентябре-октябре появятся и у них дешёвенькие пальто, но всё же не меньше семисот-восьмисот рублей. Полу тысячных пальто у них не бывает. Калерия вздыхала: жизнь в большом городе была значительно дороже, чем в маленьких городах или селах, где огороды и сады помогают людям жить повеселей. Но она не унывала. Давно решила, что возьмёт в долг у Лизы с Юрой: уж счастливые «молодожёны» ей не откажут в благодарность за то, что она «свела» их.  А отдаст Реля им деньги в рассрочку, понемногу собирая с  каждой получки, как собрала двести рублей за месяц, чтобы пойти учиться на курсы.  Огорчало Релю только то, что занятия на курсах перенесли на сентябрь, мотивируя это тем, что учителя все в отпусках, и найти на август желающих преподавать в довольно жаркий ещё месяц было затруднительно. Что ж, Калерия успокоила себя, что и учиться в жаре будет невыносимо, и она отложила знакомство со своими городскими сверстниками, ради которых она и решила ходить на курсы, желая узнать, как готовят абитуриентов в больших городах, и выдерживают ли сравнения деревенские учителя, у которых она получала знания?
Реля не скрывала от себя, что ей хотелось также сравнить деревенских и городских  парней и девушек, научиться, быть может, жить по городским «канонам». Слово это, непривычное, Реля встретила  в книге, и ей хотелось проверить сможет ли она прожить в большом городе, среди незнакомых ей людей, понять их нравы. Общение с непривычной ей молодёжью принесёт дикарке только пользу.
Перенос начала занятий на вечерних курсах, дал ей время на раздумья и вечерние брожения по Симферополю, после работы. Но буквально уже через две недели - именно тогда, когда она  не ожидала этого, почти забыв про переезд, к их импровизированному общежитию подогнали, в одну из суббот, машины и развезли строителей в разные места - женатых в одно, а девушек и парней в другие. Реля и не предполагала, что это можно сделать так потрясающе быстро и весело. Она будто заново на свет родилась, избавившись от, нависшей над ней, опасности встретиться внезапно с «Атаманом». В том прекрасном краю, девушка была уверена в этом, ей не придётся, не ходить на танцы из-за какого-то сорокалетнего оболтуса, только потому, что он мог там «почтить» своим появлением жалкие танцульки, где почти каждую неделю, а то и чаще, происходили жуткие драки, возможно, по его приказам.
Но и теперь нашлись ворчуны: дом - не достроенный, горячая вода отсутствует, около здания полно строительного мусора: - «Ну, и беда, какая? - насмешливо думала Калерия, готовая всё терпеть. –  Водичку можно согреть, дом довести до ума. Ну а мусор? Разве у нас рук нет? И деревья насадим, и цветами весной здесь чудно можно украсить, было бы желание. Вот подругами-союзницами мне надо обрасти.   А там можно развернуться, сделать всё красивым и прекрасным». Глаза у Калерии озорно блестели, при виде нового общежития, на смуглых щеках появился румянец, который в последнее время часто радовал девушку.
Поселили её в комнату, где жили уже трое девчат, которых вновь прибывшие почему-то называли «старухами».
- Ну, как твоё старьё, не зажимает тебя? - спрашивали у Рели. Девушка вспыхивала: - Какие же они старые? Никто не замужем.
- Вот то-то и оно. И никогда не выйдут, вековухи!
- Ну и злости у вас. Да что они вам плохого сделали? А что одинокие, то их беда, а вы потешаетесь, а между тем, никто не забронирован, что не будет в дальнейшей жизни таким же. Кроме того, в книгах пишут, что и семейные часто чувствуют себя одинокими людьми, несмотря на то, что вырастили кучу детей. Человеку редко удаётся вырастить себе подобных и не обидеть их в процессе роста. И уже, как подарок бывает, со временем, обнаружить, что дети их обожают.
- Ну, ты такая начитанная, - вроде смущались насмешницы,- где уж нам за тобой угнаться! Мы будем жить, как деды и бабки наши живали, не очень раздумывая.  Авось, Бог не выдаст, свинья не съест!
- На Бога надейся, а сам не плошай! - Била Реля их другой поговоркой. - Надо и самим быть людьми.
- Ладно, тебе же плохо будет со старьём. Зря не пошла с молодыми,- не желали сдаваться девушки. - Или ты не насмотрелась на них в «Кафе», где они просто на шею садились со своими старческими делами?
- Ну, поживём-увидим, - улыбалась Калерия. - Если допекут, приду к вам в ноги кланяться, чтобы приняли в свой круг, - шутила она.

Но девушки ошибались. В комнате Калерии не только одни «вековухи» жили. Была одна девушка - Женя - всего на два года старше вновь прибывшей. И поэтому, наверное, их потянуло друг к другу.
- Ты откуда? - спросила Женя, как только Реля переступила порог небольшой, но довольно уютной, уже обжитой до неё, комнаты.
- Я из Херсонской области, - ответила новенькая, располагаясь в отведённом ей углу. - Из-под Каховки. Читала «Таврию» Гончара? Наши места в ней описаны.
- Ой, и я из-под  Херсона. Про село «Голая пристань» слышала?
- Я слышала, что Голая пристань - красивейшее село,- улыбнулась Калерия девушке, которая сразу понравилась ей: - Правду ли говорят?
- Каждый кулик своё болото хвалит. А моя «Пристань» - очень даже своеобразное село, моей душе любое. А ты из какого?
- Я из Чернянки. Не правда ли дивные, в Украине, названия. Может это из прошлого, но  сейчас  ни твоя «Пристань» не голая, ни Чернянка моя не чёрная - дома в ней чисто выбелены, в домах светло.  Туда недавно и электричество протянула бригада красивых электриков, которые только-только училище закончили, и вот прекрасно поработали.
- Наверное, эти электрики всё молодые ребята и за девушками гонялись в Чернянке? Я думаю, что и за тобой ухаживали? Ты бросаешься в глаза сразу. А уж, чтобы молодые хлопцы тебя проморгали, не думаю.
- Да, и трое пытались ухаживать,- Калерия улыбнулась. - Третий замуж звал. Но Реле некогда было принимать эти знаки внимания - мне же надо было школу закончить, потому я их «проморгала»: электрики стали «ходить», как говорят деревенские, с другими девчатами.
Калерии стыдно было признаться, что «не хотела» она, чтоб за ней ухаживали парни из бригады, из-за её драной одежды, которой она безумно стеснялась в последний год жизни с матерью. Другое дело Саша, который видел её в конце мая месяца, в лёгком, красивом платьице, когда она сдавала экзамены,  и  была счастлива, что скоро сбежит от постылого, полицейского надзора и тирании, сделанной ей матерью.
- Ну да!! Так я тебе и поверю, чтобы ты совсем не желала, чтобы за тобой ухаживали парни, - засомневалась Евгения.
- Ну что тебе сказать на это? - Калерия прошла к гардеробу, который был в её новой обители. -  Вот это мои вешалки, да? Как здорово когда есть удобства, а то в том «общежитии» у нас вещи на стенах висели, если кто мог гвозди забить.
- Да ладно ты, я знаю то поганое «Кафе», чтоб ты о нём мне рассказывала. Ты о себе говори, потому что интересно с новым человеком знакомиться. Наверно ты принимала ухаживания, но не электриков?  Для тебя те ребята были неподходящие - ты богачей любишь?  Которые подарки делают?  Ведь ты красивая девушка, просто цветочек, за такими парни резво бегают, так почему бы не воспользоваться их глупостью?
- Ты меня не за ту принимаешь, Женя. Я подобных девчат, которые этим занимаются, ненавижу. Правда-правда. Будь я такой, то вышла бы замуж сразу, как мы приехали, за одного горбатенького  парня из Симферополя, у которого папа и мама какие-то высокопоставленные люди. И которого я просто «подарила» одной дивчине, очень мне понравившейся. И Лизавета эта, - шутя протянула Реля, - не упустила парня, как я когда-то электриков.
- Ой, врёшь, девушка! Кто бы это богатого парнишку, который может осчастливить, отдаст другой?
- Хорошо, Лиза приедет сюда и она сама тебе подтвердит, что так было. Но у меня, если уж ты так настаиваешь, был всё-таки в Чернянке парень, буквально несколько дней за мной «ухаживал», а потом укатил во Львов, где он служит старшим лейтенантом.
- И что! Ты не могла с ним уехать или потом, когда школу закончила?  Почему завербовалась на строительство, где тебе придётся работать как волу, прежде чем ты с ним расстанешься. Со стройки лишь на учёбу отпускают и то, если ты половину срока отработаешь. Правда есть ещё возможность идти учиться в вечерний институт или техникум, но их, в Симферополе, нет, я узнавала.
- Я тоже узнавала, - с грустью сказала Калерия. - И потому, чтобы не терять времечко, да не забыть материал, я записалась на платные курсы, по подготовке в институт.
- И сколько ты заплатила там?
- Двести рублей.
- Дурочка, лучше бы себе платье купила на эти деньги.
- Я так не думаю. Ведь кроме учёбы, я немного узнаю городских жителей, потому что,  как мне сказали, там будут восстанавливать знания люди разных возрастов, которые стремятся в институты.
- Слушай, а это ты мне идею подала, чтоб познакомиться с симферопольцем, да и замуж за него выйти - надоело мне работать, как лошади, хочу жить не в общежитии, а в полноценной  квартире.
- Я, правда, не ради знакомства пошла на курсы, но если ты хочешь, можешь ещё записаться, там места есть, как мне говорили.
- Иду-иду, даже и думать нечего, ради учёбы мне из дома больше денежек вышлют родители.
- А ты разве просишь у них денег?
- А ты, что?  На свои гроши только живёшь? - удивилась Женя.
- Да, но не надо об этом. Давай лучше я тебе расскажу о Чернянке, - свернула на прежний разговор Реля. - Кроме света, в год нашего приезда, туда провели канал. И село стало прямо оазисом  -  садов в нем насадили люди много, благодаря каналу, у многих деревья стали рано плодоносить, что удивительно, климат изменился в селе, потеплело.
- Сдаётся мне, ты, своим присутствием, приносишь людям счастье. Я гадала, как раз вчера, и цыганка мне сказала, что я скоро встречу человека - девушку - которая всем, к кому она расположена, приносит удачу, только не себе, к сожалению. Думаю, что это ты.
- Жаль, разумеется, что я себе не могу ничего сделать, - загрустила Реля, но тут же улыбнулась. -  Но  и другим приносить счастье - тоже приятно. Пусть будет так.
- Ну ладно, ты не сосредотачивайся на этом - рассказывай дальше о себе. Какая у тебя семья? Папа, кто? Кем трудится твоя мама?
Калерия на секунду замерла, говорить об отце и матери совсем не хотелось, но разве нельзя как-нибудь обойти стороной этот вопрос?
- Семья у нас бродячая, из цыган, можно сказать.  Почти всю южную часть Украины объездили.   Жили в селе Одесской области, затем в Николаевской, теперь вот в Херсонской  живёт моя семья, - насмешливо сказала она.
- Много повидали, - с завистью сказала Женя. - Хорошо.
- Для развития конечно, но с детства терять друзей очень грустно, - отозвалась Калерия и призналась неожиданно для себя: - Друзьями я небогата, теми, кто мог бы поддержать в тяжёлую минуту.  Хотя Лизу уже в Симферополе приобрела.  И муж её, в случае чего, поможет.
- На богачей не очень надейся.  Они пока счастливы, помнят о тебе. Скоро забудут. Но не грусти, что друзьями не обзавелась. Что толку, что я жила на одном месте, а в таком же положении, как и ты. Да и друзья бывают такие, что в тяжёлую минуту могут не помочь, а, наоборот - ударить.
- Знаю таких людей, - улыбнулась Реля. - У меня старшая сестра злая. Она другом или подругой быть не может, из-за своего скверного характера: всё гребёт под себя, о других не думает. Она и «подруг» себе выбирает самых невзрачных, дабы не затмевали её красотой.
- Я думаю, что и не очень умных подбирает, - заметила Евгения.
- Ну, это уж как водится. Зачем ей подруга, умнее её?
- А ты, каких себе подруг выбираешь?
- Таких,  чтобы с ними было интересно поговорить и время не потерять, - улыбнулась Калерия. - Но давай свернём с этого неприятного, прости за резкость, разговора и попробуем вернуться к другому. Значит мы с тобой из одной области, которая, наверное, не беднее Крыма, хотя прекрасный полуостров славится виноградниками, солнцем и морем.
- Да, земляки, - подтвердила Женя, отвечая на её улыбку, - и не только по нашим богатым, Таврическим местам. Ты, как я вижу, книжки любишь читать, и, чувствуется, довольно начитанная.
- Да, книги я обожаю читать, знакомиться с неизвестными мне людьми заочно, знать, что до меня было, фантазировать, что будет после меня - это интересно. К сожалению, по приезде в Симферополь, мы жили в «Кафе», не прописанными.  Прописывать в такое заведение даже временно нельзя.  А то бы я давно в городскую библиотеку записалась. А ты записана в неё?
- В городскую библиотеку? А как же! Правда, к стыду своему, совсем недавно её обнаружила, а то ходила по Симферополю, и не видела.
- А ты давно в Симферополе живёшь?
- Да уже третий год, правда, не в этом общежитии, а почти за городом, на природе жили - на работу нас на машине возили.
- Подожди, пожалуйста, про работу, ты мне про библиотеку расскажи, потому что для меня важно, как ты туда записалась?
- Да очень просто. Взяла паспорт, когда нас здесь прописали, пошла и записалась. И ты запишешься, когда вас пропишут, а пока можем брать по одному абонементу. Это разрешается.
- Прекрасно. А то я без книг просто не могу, да и для курсов потребуется кой какая литература. А сейчас, когда я разложила нехитрый свой скарб, не покажешь ли ты мне окрестности? Потому, что я обожаю с новыми местами знакомиться, особенно если кто может кое-что поведать мне о них, чтобы не как в тёмном лесу ходить.
- Готова погулять с тобой, ведь подругами в этом общежитии я не обзавелась, а гулять одной было страшно, потому, как построили наше жилище на старом татарском кладбище. - Говорила Евгения, вскакивая, и поспешно собираясь: - Правда, рассказывать тебе пока нечего; я трушу одной ходить, по бывшему погосту, будем вместе осваиваться, если ты, конечно, не против ходить с такой трусихой.
- С удовольствием, - отвечала Калерия, открывая дверь:- Это замечательно, что мне будет с кем знакомиться с этим хитрым уголком.

Они подружились. Реля даже работать, пошла вместе с Евгенией, на растворный узел,  на котором уже трудилась её новая подруга.
- У нас тяжеловато, - предупредила её Женя. - Все девчонки старательно обходят растворный узел стороной. Смеются, что им ещё вроде рожать придётся, а я считаю - чепуха. От тяжёлой работы организм только крепче становится.
- Ну, к тяжёлой работе мне не привыкать, - улыбнулась Реля. – Но платят-то хоть прилично у вас? Потому то, что зарабатывала я, до сих пор, хватало у меня лишь на еду и то не очень сытную.  Правда экономила на оплату курсов.
- Должна тебя огорчить: в нашем тресте вообще заработки небольшие - оттого-то и вербуют без конца людей по всей Украине: одни бегут, других привозят. Семьсот-восемьсот рублей получаем мы с нашими невысокими разрядами. Тысячу очень редко: это у транспортных работников получается хорошо, но там одни мужики трудятся. Да и попробуй укладывать асфальт, например - глаза от жары на лоб полезут.
- Да, это мало - семьсот-восемьсот рублей, - сказала Реля. Она уже могла судить, что на эти гроши жить - не очень разгонишься.
- Ещё как мало! Питаться надо хорошо, я не говорю шикарно, а чтобы с голода не помереть, иначе тачку песка, или щебёнки не нагрузишь и не повезёшь. Почти все деньги будут уходить на питание.
- Как это почти, - испугалась Реля, которая по двум месяцам жизни в Симферополе, уже и сама думала так же: - А одеваться, обуваться на что? Ведь не будем же мы ходить по городу в рабочей одежде?
- Захочешь одеться, экономить будешь. А это ни лишней порции мороженого, ни билетика в кино.  Если ходила в кинотеатры, то знаешь, что билеты в городе в три раза дороже, чем в селе.
- Подожди о кинотеатрах говорить.  Жень, не пугай, ты скажи, почему так мало платят? Мне одеться надо. Надеюсь, ты заметила, что гардероб у меня, не ахти какой?
- Заметила. Оденешься через год-другой.
- Как через год-другой, а этой зимой, в чём я буду ходить? Не в рабочей же телогрейке? – окончательно загрустила Реля.
- А у тебя разве дома пальто не осталось? - изумилась Евгения.
- Нет.
- Извини меня, но ты из бедной семьи?
- Не угадала. Моя мама - высокооплачиваемая, она - главный зоотехник довольно большого колхоза и алименты от отца получает добрые.
- Да! Главный зоотехник в селе фигура. Вот пусть она и вышлёт тебе на пальто, если  купить раньше не смогла.
- Не смогла, а категорически не захотела, - заметила грустно Калерия, - а коли, раньше не купила, то теперь и подавно не поможет.
- Да что она, зверь, что ли? Какая-нибудь волчица и то детёныша из норы не вытолкнет, пока он на ноги не встанет. А мать твоя разве не видела, что ты из дома только несколько платьев увезла?
- Ошибаешься, Женя, я в одном платье от мамы уехала, да и то на которое сама весной заработала. Остальные платья мне Лиза дала, которая замуж за богача вышла.
- Как это ты смогла заработать в колхозе на платье? Там же денег почти не платят.
- Побелила одной старушке избу - пять дней трудилась перед Майскими праздниками - и вот тебе моё салатное, выпускное платье, в котором я и приехала в Симферополь.
- Оно тебе очень идёт. А остальные уже здесь приобрела? – Женя не услышала о Лизе.
- Ну да! На какие деньги? Если на «толкучке» новое платьице стоит не меньше двухсот рублей. За ношенное дешевле просят, да ведь у меня два старые платья подруги, которая замужем весьма поправилась. И ещё два Лизины платьица я отдала одной девушке в «Кафе», которая беднее меня оказалась и то только потому, что её обокрали.
- Ну, ты щедрая - платьями раздариваться. Надеюсь не лучшими, из тех, которые тебе подарили?
- Нет, - Калерия покраснела. - Отдала бы и лучшие, но те оказались маленькими для той девушки.
- Да, с тобой не соскучишься. Но мать-то твоя разве не видела, что ты из дома в одном платье уехала? Ну а если заметила, то должна подумать, что ты, не имея специальности, не Бог весть какие деньжищи получать будешь. Мне родители и сейчас шлют, а я уже третий годок, как на своих хлебах числюсь. Однако я думаю, что и ты, с твоей матерью мучительницей, не права: гордая, помощи не попросишь.
- Ой, Женя, сколько просила её не позорить меня перед людьми рваньём, но она, как камень.
- Не знаю, не верю я, что есть такие матери - это тебе, гордячка моя, просто показалось. Вот при мне напишешь письмо, а я его отнесу, сама в ящик опущу, тогда и поверю, что мать у тебя зверь лесной, если она тебе на сей раз откажет.
- Если не откажет, подружка, то только благодаря твоему волшебству, потому что на мою мать простые уговоры не действуют.
- А и поколдуем немножко над твоим письмом, чтобы мать твоя поняла из него, что надо жить по человеческим законам, а не звериным, - улыбнулась Женя, - так что, не вздумай отлынивать, пиши.
- Напишу, под твоим мудрым руководством, - пообещала, улыбаясь, Реля.
               
               
                Г л а в а   6.

Но уже на следующий день загрустила: писать, не миновать. К её удивлению этот разговор, казалось бы, рушивший все её планы, не убивал в ней интереса к работе, которая Реле, поменявшей её так внезапно, не казалась «тяжёлой», как Жене, работавшей на растворном узле уже два года.
- «Что же, - рассуждала Калерия, - мои беды, это мои беды, а нашу страну, действительно, надо отстраивать после войны. Она же не виновата, что её обкрадывают наши властители. Вон как одевалась  Роза, бывшая невеста Павла, не прикладывая к этому никаких усилий. А Юра? Живут они сейчас с Лизаветой, в довольстве, не понимая, что ради их, сладкой жизни стольким людям приходится трудиться, как волам, получая за это копейки, на которые глупые девушки вроде меня даже одеться  прилично не могут.  Ну что ж! Видно кому-то возводить, а кому-то жить трутнями в нашем «самом справедливом» государстве, построенном дедушкой Лениным «для хорошей жизни простого народа».  Врун проклятый, чтоб ему в мавзолее юлой вертеться перед глазами людей. Вот его подельщик Сталин тот посложнее был - как затаился, чтобы власть захватить, а, взяв её, держал крепко. А чтоб ему глаза не кололи, он всех старых революционеров загнал, куда Макар телят не гонял. И разве только их? Бывших дворян образованных - таких, как семья моей милой директрисы в Маяке - под корень срезал. И цвет советской интеллигенции уничтожил. Каких людей косил злодей! Каких людей! Мерзость всякую, вроде себя, оставлял. Вот и засели сейчас всякие мерзопакостные людишки в верхах, и ведут страну не к процветанию, а неизвестно к чему. Господи, хоть я своим трудом что-то буду исправлять, из испорченного этими гадами... А Лиза ещё удивляется, что я к её родственникам в гости не иду. Как же я пойду, если смолчать не смогу?! А то ещё я сама придумала, что попрошу у неё взаймы на пальто. Нет, никогда!  Их ворованные деньги не помогут мне - надо самой выкручиваться из создавшегося положения. Ведь у меня в жизни ещё много таких ситуаций может быть, так, что, каждый раз к ворюгам на поклон?..»
Но как ни гневалась Калерия на современных правителей, создавших для народа скверную жизнь, в то время как сами катались, как сыр в масле, её не могло не радовать, что благодаря труду таких, как она страна встаёт из руин. Идя утром на работу, она с удовольствием смотрела на улицы Симферополя: строится город, сносится старое, отжитое, возводятся красивые здания - в этом будет и её заслуга.  Однако, восхищаясь, она замечала и недостатки. Первое, что возмутило её, были бортовые машины с цементом, приезжающие на их растворный узел, где Калерия работала вместе с новой подругой. Разве нельзя, чтобы цемент - резкое, пыльное вещество привозили в самосвалах? Опрокидываясь, эта машина сама сгружала большую часть своего груза, а уж залезть на борта, и тихонечко двинуть остальное было нетрудно. Однако, с завидным постоянством, им везли цемент в бортовых машинах,  разгружать которые было не удобно. Лезть в резиновых сапогах в вязкую, неприятную пыль и полчаса, или даже больше махать лопатой, дабы разгрузить цемент. И однажды Реля забунтовала, отказалась разгружать бортовую машину: не стала в жару одевать душных сапог и респиратор, а потребовала, чтобы пришёл кто-нибудь из начальства и показал пример, разгрузил, в эту тридцатиградусную жару, бортовую машину цемента.
Долго ждать её не заставили. Прибежал не старый - лет тридцати, или тридцати пяти прораб, и стал кричать на дерзкую бунтарку:
- Что прохлаждаешься? А ну живо мне разгружать машину, не то за простой из зарплаты твоей вычту.
- Попробуйте вычесть, я потом с голода умру. Пойду в Трест, лягу у них на пороге, и буду умирать - что они тогда вам скажут? Довели людей, мол, они у вас от голода дохнут. А чтобы не сомневались, я письмо в Прокуратуру напишу, и табличку на груди повешу.
- Ну-ну, грамотная! - Прораб сделал вид, что оробел. - Я думал, что на стройку, в основном, неучи едут.
- Да, таких работников, вам легче эксплуатировать. С таких людей, проще и мзду собирать, когда наряды им липовые выписываете.
- Тише, сумасшедшая, вон начальство идёт. Хоть не вопи так. Добрый день, Натан Устинович, вам уже доложили, что у меня, на участке, бунтарка объявилась?
- Да какая чудная бунтарка! Это же просто восторг! И ты такую девушку заставляешь цемент сгружать?
- Что делать? Предлагал ей работу легче, так она не захотела - упёрлась – «Буду работать на растворном узле,  и всё». А здесь работа тяжёлая, иногда и потом облиться можно запросто.
- Вот! - вознегодовала Калерия. - Потом мне предлагают облиться, когда на меня пыль цементная летит. Это в кого же я тут превращусь? Даже не в соляной столб, как любопытная жена Лота, по легенде, а зацементируюсь и буду инвалидом, в мои-то годы. Вы этого хотите, «товарищи дорогие»? Вам хочется, чтобы ваша работница болела?
- Ну что ты тут чудишь? Нам, разумеется, жалко губить такую красоту, - улыбнулся начальник строительства и повернулся к прорабу: - Разве нельзя, чтобы в самосвалах привозили цемент?
- Да в чём дело? Всю жизнь, до этой бунтарки, возили в бортовых машинах,  и никто не пикнул - разгружали и всё. Вот пусть респиратор надевает и лезет наверх.
- Только после вас! - вспыхнула Реля. - «Вот», - повторила она, пародируя любимое прорабское словцо, - если вы поработаете в этом наморднике десять минут, оставшиеся двадцать буду разгружать я.  А потом вы покажете вашему начальнику ведомости, в которых бесстыдно обманываете нас, платя копейки за эти адовы работы.
- Девушка дело говорит, - подал голос начальник участка, сделав вид, что не расслышал последних слов работницы, которые ему, по-видимому, в одно ухо влетели, в другое вылетели, - мне очень хочется посмотреть, как ты будешь выгружать цемент в такой жаре, да ещё в «наморднике», как она красочно выразилась. Полезешь? Нет?.. Так вот, чтобы больше мне бортовые машины с цементом не приходили. Ну, до свидания, красавица, выгрузи уж эту машину, прошу тебя. А если ещё такое случится, то жалуйся мне, где меня найти, прораб скажет. Кстати, я могу тебе работу легче подобрать и интересней, ты только скажи своему прорабу и всё изменится, потому что такой красивой дивчине не место здесь. Тебе мы можем и в конторе работу подыскать.
- А остальным женщинам? - съязвила Реля. - Вы тоже найдёте места лучше, чем на растворном узле? Потому что, я думаю, что женщинам, вообще не с руки так тяжело трудиться - ведь их ещё и домашний труд угнетает, вечно пьяные мужья руки к ним прикладывают.  Надо и их пожалеть, а то они взбунтуются и перестанут рожать солдат и рабынь. А ещё лучше, если бы вы, за этот тяжёлый труд всем нам вместе платили больше - или вы не слышите, когда вам об этом говорят?
- Ух, ты какая язвочка! - Изумилось начальство и ушло, посмеиваясь - так было легче - свести всё к шутке, чтоб не отвечать на колкие вопросы Калерии. А тем более оплачивать, как положено, их каторжный труд: про такое даже слушать было смешно.
- «Если они не будут обманывать рабочих, то на какие доходы жёны этих негодяев поедут на экскурсии, на роскошных теплоходах, какие я видела ещё в детстве, на Днепре? Или на курорты едут эти жмоты, да с любовницами или семьями, опять же, а всё это больших деньжищ стоит. А дачки, какие строят загородные, о которых Женя мне рассказывала, но не могла сообразить, откуда у людей на это деньги берутся». - Думала Реля, разгружая проклятущий цемент, который она ненавидела.
Пришли работницы растворного узла, слышавшие её перепалку с начальством и «подмогнули» спорщице разгружать машину с её врагом:
- Ну, ты и смелая!  Это ж надо - начальству перечить! Отдохни, заступница ты наша, мы сами машину эту разгрузим. Может, с твоей лёгкой руки, и впрямь, не будут больше присылать бортовых машин.
Однако бортовые машины ещё изредка приходили. Но всё равно Реля чувствовала, что одержала небольшую победу. Надолго ли? Это маленькое событие обеспечило девушке уважение всех пяти работниц узла:
- Выбираем тебя нашим негласным бригадиром, только не пропускай свою очередь, как перед тобой делала Галина, известь гасить.
- Не волнуйтесь, - успокоила их Реля, - гасить известь я люблю.
- Но там же пыль, не меньше вредная, чем цементная. Как попадёт в лёгкие, станешь кашлять, как курящие мужики.  Или ты сбежишь от нас к начальнику участка? Уж он-то тебе, конечно, работу легче найдёт, как красивой девахе.
- Но, - добавляла другая шутница, - придётся тебе за этот «лёгкий труд» отрабатывать у начальства в любовницах.
- Ни в какие любовницы я к начальству не собираюсь! - гневалась Калерия. - Перебьются без меня, у них и так, наверное, хватает девок.
- Что верно, то верно, - отозвался сверху их старенький механик, который был в бригаде официальным бригадиром и получал за это деньги, но не всегда умел заступиться за своих работниц, которые его же и «обрабатывали», потому что получал Василий Федотович больше всех: - Любовниц у этих кобелей хватает, тебе, доченька, нечего туда пристраиваться, ты не из той породы. Ты лучше известь погасишь, верно?
- Конечно, - отвечала дерзко Реля. - Лицо платком закрою, сапоги резиновые одену, чтобы ноги не изуродовать и вперёд!
- Надо же, чудная какая! - подивились женщины.- Цемент мы считаем цветочками, она взбунтовалась, а известь гасить мы боимся, Реля идёт, как на праздник - это удивительно.

Калерия, действительно, любила гасить известь; это же просто чудо, когда ты бросаешь серенькие комочки в воду, они шипят, возмущаются, начинают бить ключами, исходят паром и после многочасовой бурной реакции, превращаются в густую, белую массу, готовую служить на благо людей, потому что белое благородство домов, приносящее радость глазам, это всё известь. А сколько тайной её работы, о которой немногие узнают: вот как Реля, работающая на строительстве. Об извести не грех и поэмы писать - жаль, что из поэтов никто не догадался какой пользы этот природный материал. Когда девушке приходилось с ней работать, она обращалась с известью, как с Леди. Другие работницы попросту пихали эту «благородную даму» в яму, тогда вместе с ней в воду попадали камни и песок, чем весьма портили известь - исчезала её чистота, и потом работать с этим материалом было трудней - приходилось выбирать булыжники из массы. И самое главное, исчезала радость общения с «ворчуньей», которая так нелегко покоряется.
Второе, что возмутило Релю, при работе на растворном узле, были те же бортовые машины, да ещё с прицепами, которые невозможно бывало подогнать к куче песка или щебёнки, поэтому сваливали всё обычно в стороне. Потом женщинам с тачками трудновато пробраться к искусственным «Казбекам» и «Эверестам», и подрывать снизу эти безобразные горы, которые высасывали силушку у работниц, как вампиры.
Снова был вызван прораб, и опять - целая дискуссия с ним. Но на этот раз, долгими уговорами, Калерия сумела убедить прораба, что им и так достаётся мучений с тачками, зачем же их истощать мало оплачиваемой разгрузкой этих громадин с прицепами? Уж, как этот деятель делал заявки, история умалчивает, только машин с прицепами стали присылать гораздо меньше, а больше делали подарков – саморазгружающиеся грузовые машины, которые Реля просто обожала:
- Вот, могут же производить у нас и помощниц людям, а не только гробокопатели для людей же. Не оскудела наша страна Кулибиными.
- Ох, девка, - любовно качали головами женщины, - смотри, не попади в переделку, критикуя власть, посадят тебя в кутузку надолго.
- Сейчас не те времена, чтобы за слово в тюрьму сажали, - отвечала Реля, но у самой холодок бежал по спине. Она отлично понимала, что наступившая, с приходом Хрущёва, «оттепель», как её называли, в печати, может так же внезапно и закончиться.  Начнут снова народ хватать направо и налево, как при Сталине,  и рассылать по тюрьмам, где люди исчезали с концами. Но девушка не могла уже отречься от свободы, которую она сумела отвоевать, и от которой ей уже не отказаться даже под страхом смерти.

Выручала её всегда в жёстких ситуациях Женя. Но хитрунья не желала вмешиваться в политику, как она потом объясняла подруге, а потому возвращала разговор к более «мирным» темам.
- Хватит вам запугивать маленькую! (Женя была чуть выше Калерии). Лучше вспомните, насколько легче нам стало работать, с тех пор как пришла эта пигалица на растворный узел. Мы, как клячи, поворчим и делаем, как нам приказывают, так бы и продолжалось, не появись, на наше счастье, в наших рядах «бунтарка», как верно охарактеризовал её начальник участка. Нам, вообще, надо с неё пылинки сдувать и нашептать прорабу, чтобы он ей, за «художественное гашение извести», как говорит наш официальный бригадир, премию выписал.
- А я не против,- отозвался сверху дед Василий.- Пусть наша девушка какую-нибудь обновку к своему дню рождения купит.
- Как же! - рассмеялась Реля. - Выпишет мне прораб премию, держите карман шире. Да он на меня так зол, после всех моих с ним препирательств, что в сторону мою и смотреть не хочет.

В последнем предположении,  Калерия как раз ошибалась: прораб в её сторону очень даже поглядывал. Он даже пришёл как-то на возвышение к деду Василию, который при Сталине «оттрубил» десять лет в лагере, после окончания войны, отработал рабом на рудниках, только потому, что, оглушённый взрывом, «посмел» попасть в плен. И видно несладко пришлось несчастным солдатам, потому что многие и умерли там. Но дед Василий пробился сквозь неблагодарность Власти, и выжил. Эти десять лет так согнули дугой спину не старого ещё, пятидесятилетнего мужчины, что на работе его звали «дедом», и он откликался. Но даже после сталинского надругательства, надо было трудиться, зарабатывать деньги, чтобы накормить семью, которая к счастью, не отказалась от «предателя», как злобно кричали Василию Федотовичу шофера, если бывшему заключённому приходилось вступать с ними в конфликт.
- Предатель?  Что вы знаете о Сталинских застенках? - Это несправедливое прозвище больно ранило Релю, и она бросалась в защиту своего оскорблённого бригадира, но не всегда могла отстоять его. Некоторые шофера могли бросить даже в её сторону плохим словом, от чего девушку бросало в жар: она готова была бить наглецов, однако за это можно в неприятность попасть.
Но иногда и она побеждала грубиянов, не знавших, что такое тюрьма и упрекавших ею человека, который пережил ужас концлагеря. И тогда она получала вымученную улыбку благодарности от «предателя»: - Спасибо, родная. Ты своей чистотой не только обеляешь меня, и делаешь сносной мою жизнь здесь, потому что до тебя мне было впору, и повеситься на бетономешалке, или замешать себя в растворе.
- Никогда не давайте себя обижать несведущим людям.
- Да не могу я так доходчиво объяснить этим грубым мужикам, что в тюрьме, при Сталине, не только предатели сидели, а большей частью люди невинные.  У тебя это здорово получается, но откуда такие знания у такой чистой девочки? Ведь сейчас про это ни в газетах, ни в книгах не пишут. Поговорили немного и затихли, будто и не было концлагерей для своих же людей, переживших плен. Спасительница, ты моя! Ну, как святая ты, потому что никто из моих детей, или из родственников за меня так не заступается. Родным моим лишь деньги давай, а более их ничего не интересует, хоть сдохни на своей работе.
- Но я надеюсь, дядя Вася, что и вы за меня, при случае, тоже заступитесь? - Реля спросила и осеклась - где уж ему, и так угнетаемому.
- А я уже за тебя заступился, доченька. Пришёл это ко мне, сюда прораб наш, через день, как ты ему первый ультиматум объявила, и губы раскатал: - «Что, мол, у вас за тюльпанчик такой мучается, да не подтолкнёте ли вы её в мои алчные объятия?»
- Вот нахал! - возмутилась Калерия. - Так и сказал?
- Ну, это я тебе приукрасил его слова - тварь эта гораздо прямее выразилась. Но зато я его отмазал.
- Как, дядя Вася? Дайте мне возможность торжествовать, что вы меня не продали ему, как вещь какую.
- Да что, доченька! Как мог я предать заступницу мою? Я ему ответил, что, в самом деле, ты девушка необычная, но не про его честь! Это я тебе простыми словами передаю, а вообще-то были они погорячее.  Я его даже обещал в бетономешалку засунуть, если он попробует сунуться к тебе со своими грязными предложениями.
- Ой, спасибо, дядя Вася, что отшили его. Но боюсь, что и он вас обидел? Прошипел что-нибудь угрожающее, уходя?
- Ну, ты прямо, как будто рядом стояла. Конечно, дрянь эта не упустила возможности влепить мне «предателя», и что Сталин не зря «врагов» под землёй десять лет держал.
- Бугая бы этого хоть на полгода туда, - подала голос одна женщина. Она же потом рассказала Рели, какой крутой разговор произошёл у Василия Федотовича с прорабом из-за неё:- Да они, девка, из-за тебя чуть не передрались - Бог свидетель! Федотыч наш впервые на моей памяти такой лютый был. Баял тебе, что пообещал его в бетономешалку посадить, а сам уже и голову его склонил туда, да ещё когда мешалка крутилась. Прораб зарычал на него и кубарем скатился сверху. Думаю, что теперь его на вышку и калачом не заманишь.
- Когда это случилось? - заинтересовалась Калерия.
- Да когда ты известь свою любимую гасила.
- Ну, гад, какой, наш Бугай прораб!  Мало ему тех женщин, которые к нему сами в прорабскую бегают, да и задерживаются там надолго, так ему нашу девушку чистую подавай! - возмутилась другая женщина.
Но Реля постаралась успокоить их обоих:
- Попробовал бы он, мразь такая, ко мне подойти, я бы ему наглые гляделки выцарапала. Ещё и деда нашего Василия обидел! Но, я когда-нибудь до него доберусь. И он почувствует меня, но не в постели, как хочет, а на твёрдой земле, камнями обсыпанный.
- Правильно, девка, никогда не поддавайся таким мужикам.

Калерия ещё долго гневалась на прораба, и ждала случая ответить негодяю,  но он будто почувствовал что-то, как волк, живо рассчитался из их строительного управления и вообще из Симферополя куда-то укатил, к великому горю тех женщин, которые угождали когда-то прорабу, и имели от него детей. Девушке было жалко последних, но дамочки сами ходили в прорабскую, никто их не неволил и зарабатывали они, разумеется, хорошо у своего «благодетеля», но вот дети их, за что страдать будут после, когда подрастут, и станут интересоваться у мамок, как на свет появились? За обиженных детишек прораба, о которых негодяй, наверно, и думать забыл, Реля молила небо наказать мерзавца, который так бездумно разбрасывает детей по земле, не заботясь о них.
Она была уверена, когда-нибудь этот неспособный делать хорошее мужчина получит то, чего он так упорно добивался всю жизнь – печальное одиночество с болью, когда и он никому не будет нужен, потому что не ценил самое дорогое, что может подарить человеку жизнь - детишек. В бывшем их прорабе Реля угадывала нрав её матери: властный, амбициозный, обожающий только себя, дорогого-любимого, а потому затаптывающего дурными ногами всё самое ценное, что даёт природа людям и делает это ради непонятного Реле минутного удовольствия. Но, добившись многих женщин, он исчез, и после него хоть трава не расти. Реле было неловко за дамочек, которые не смогли вовремя всё понять и, конечно, жаль их потомков, которых эти женщины, родив не думая, изначально поставили в ряд людей, обиженных своими родителями. И не все они будут в жизни своей, как Реля, упорно отталкиваться от худшего, неблагородного примера своих родителей, чтобы уйти «в жизнь» честно трудиться, а не грабить и убивать -  про  каких  Реля читала в книгах.


                Г л а в а   7.

К счастью для Калерии, долго задумываться над проступком прораба ей не давала сама жизнь. В сентябре они с Евгенией стали заниматься по вечерам на курсах подготовки во всевозможные институты, где им должны были помочь углубить знание предметов, таких, как история, литература, так же физика, химия, математика, словом почти все предметы, которые требовалось сдавать в том или ином учебном заведении.
Вначале девушки ходили на все факультеты, чтоб разобраться, где у них «провалы в памяти», как, смеясь, выразилась Женя. Но математика и физика Калерии не были нужны, хотя там занималось больше всего юношей, коренных Симферопольцев.   Были даже такие, которые отслужили в армии, и вот порядком подзабыли школьную программу, да так, что не смогли, с первого раза поступить в институт - пришлось им пойти на подготовительные курсы, дабы хоть что-то вспомнить.  На факультете математики  больше всего на Калерию обратили внимание.  Как заявил её подруге один из парней: - «Эта девчонка довольно незаурядная, хотя и из деревни».  Но она не нашла среди них того негодника, от которого родится её чудушко.  Городские парни показались ей интересными - Калерия очень хотела разобраться, чем же они отличаются от её сельских?
Но на одном из занятий она разочаровала подругу:
- Женя, я, наверняка, не буду ходить на математику и физику.
- Но почему? Здесь такие интересные ребята.
- Да,  интересные, и я знаю, что тебе один очень понравился.
- Признаюсь, но ему больше нравишься ты.
- Не говори ерунды - я ему никаких поводов не давала для ухаживаний. А вот ты очень активно ему симпатизируешь - хвалю. Если тебе понравился парень, надо ему показывать это, чтобы не робел.
- Вот это ты правильно заметила - Филиппок этот довольно робок. Но если ты покинешь меня, я не смогу уже так смело вести себя. Да и зачем тебе ходить на литературу и историю - ты её прекрасно знаешь!
- Ты ошибаешься, Женя. Хоть крупицу чего-то незнакомого я улавливаю на каждой лекции и радуюсь, что ещё одну нишу заполнила.
- Но ты же сама говорила, что тебя не устраивает способ их преподавания, как будто они тебе одолжение делают, за твои же деньги.
- Да, меня это в городских преподавателях поразило, но, поговорив с одной девушкой, которая сносно относится ко мне, не ревнует, пришла к выводу, что местные «учителя», как ни мерзко, привыкли к подаркам. Им родители тащат, чтобы оценку их «Бэбям» получше ставили, но потом эти «отличники» не могут поступить в ВУЗы, если нет блата.
- Ну, ты действительно простушка, если не заметила, что тоже самое, то есть подношения учителям - делают уже и в деревне.
- Я за своей матерью этого не замечала.
- Слава Богу, я чуток знаю твою мать - она не хотела, чтобы Реля училась. Но другие матери так делают, а потом и в институты толкают деток по блату. Твоя старшая так поступила, или я ошибаюсь?
- Ты догадливая. Я тоже поняла, Женя, что поступают больше не за хорошую учёбу, а по блату - мне, на наших курсах, это доказали. Я вижу преподавателей ВУЗов, которые в открытую намекают, что могут, в дальнейшем, помочь и в поступлении, но для того их, как можно догадаться, приглашают домой или в какие-нибудь весёлые заведения.
- Да, чего мы с тобой, даже при желании, не сможем сделать, хотя будь у нас деньги, я бы для тебя подкупила бы кого-то, ведь ты, как говорят, «со звездой во лбу» и не можешь учиться. Хотя чему ты сможешь научиться у этих взяточников? Ты, Релюнчик, знаешь литературу, историю и другие гуманитарные предметы лучше этих «преподавателей»..
- Но я же тебе говорила про крупицы, из которых и состоят у многих знания - крупицу здесь склевала, как курица, капельку там...
- Реля, неужели ты не понимаешь, что вузовские преподаватели пока, на первых порах, выпендриваются перед нами? Все, мол, ваши прошлые знания ничего не стоят, по сравнению с нашими, вот ты и «вылавливаешь» из их преподавания крупицы, как ты сама говоришь. А дальше они начнут преподавать, как все, даже хуже наших деревенских учителей. А ты мне рассказывала, что у тебя такие были учителя, что городские им в подмётки не годятся.
- Пожалуй, ты права. Таких учителей, как у меня были, я не могу больше встретить, потому что, наверное, и не поступлю никуда.  Ведь взятки давать я не умею, да и не из чего, как ты и сама сказала.
- Ну и что ты собираешься делать? Продолжать ходить на эти курсы, где в открытую вымогают взятки, в обмен на поступление?
- Ещё немножко похожу. Мне хочется, всё же, понаблюдать за теми людьми, которые, не стесняясь, занимаются вымогательством.
- А что ты заметишь? Они намекнули, а дальше уже дело богатеньких родителей. Ты заметила, что уже многие «будущие абитуриенты» отвалили, предпочитая гулять, нежели заниматься впустую.  Наверное, уже «навели мосты», как мне один сказал, который ходит на физику.
- Да. Странные дела творятся в этом государстве. Получается, что перекрывают некоторым учащимся кислород, а другим дают его в непотребном количестве. Так вот, чтоб они захлебнулись, отнимая у бедных последнюю надежду. И поверь мне, Женюра, счастья у них от нашей беды не прибудет.
- Так говорят, что на чужом несчастье не наживёшься, но я пока не встречала богатых людей, которые бы были несчастливы.
- А я тебе рассказывала про горбатого Юрочку, который, по моему глубокому убеждению, страдает по вине своих родителей, которые когда-то убивали и грабили других людей.
- Ну, это единицы, которых можно по пальцам пересчитать.
- Не скажи, подруженька, просто мы про всех не знаем.
- Ну, вот скажи, Веру, твою сестру, накажет судьба за то, что они с матерью изо рта у тебя вынимали, а в свои пихали?
- Я уверена, что судьба накажет их - каждую по-своему.
- Ну-ну, жди, а пока тебе туго достаётся.
- Ладно, Женёк, хватит о наказаниях, что ты предлагаешь сделать нам в отношении курсов, в которых мы, я уж признаюсь, обе разочаровались. Как нам поступить? Оставить их гордо?
- Да уж, пусть эти взяточники подавятся - от нас, рабочих, низкооплачиваемых девушек, им ничего не получить, так что и мозолить глаза их Величествам, как ты шутишь, нечего. Да мне и в отпуск скоро ехать.
- Так ты, ради отпуска, не хочешь ходить на эти курсы?
- Да нет, просто мне надоело видеть, как городские девушки перед нами выдёргиваются, хотя, я считаю, что они и сотой части не ведают, по литературе, например, а особенно по истории, чего знаешь ты. И вот они, богатенькие, обязательно поступят в институты, в следующем году, а ты - нет, как ни старайся перед блатными экзаменаторами.
- Да забудь ты этих «сытеньких». - Релю всегда веселили уменьшительные прилагательные Евгении - не разберёшь - то ли подруга хочет унизить их, то ли завидует: - Ладно, я ещё немного похожу, когда ты уедешь в отпуск, а перед твоим приездом перестану ходить.  Думаю, что к тому времени, мне самой всё надоест: и надменность городских девушек, и заявки вузовских удавов, тем более что они хуже знают предметы, чем мои бывшие школьные учителя. Людей, у каких я получала уроки жизни, таких я не найду в стенах института или университета, даже если сумею прорваться туда сквозь бетонную стену. Так что нечего мне пока и мечтать об учёбе. Лучше подумаю о том  маленьком человечке, который приснился год назад своей маме во сне - эта моя мечта, пожалуй, скорее, чем поступление в институт, воплотится в жизнь.
- Ну, ты меня удивляешь своим будущим, золотым потомком. Но мне кажется, что тебе рано думать о нём - где ещё отец твоего сына? Пожалуй, что не одни туфли тебе придётся истоптать, в поисках его, - рассмеялась Женя. - Ты живёшь, как в сказках. Я конечно рада за тебя, что однажды ты стала Золушкой, и у тебя был настоящий принц, который сумел подарить тебе счастье на мгновение, но где теперь он?
- Я думаю, что хотя Паша был убит, он не умер, а его забрали на космический корабль, потому что мне в тот же год, как Павел погиб, приснился сон, что я прихожу на его могилку, раскапываю её, плача, дабы взглянуть на него, раскрываю гроб и вижу, что он пустой.
- Эти твои «космические корабли» - видишь, я запомнила, как они называются - это тоже какая-то сказка.
- Не сказка - скоро их и с Земли начнут запускать в Космос, другое дело, что они будут не такие совершенные, как у Космитов.
- Ну, поживём-увидим. Судя по твоим рассказам, это случиться, когда ты родишь своего солнечного ребёнка? Да? Спасибо, что не отказываешься. А так, как дитя свое ты родить торопишься, то видимо я буду всё это наблюдать, если доживём, разумеется.
- Какая же ты недоверчивая, Женя. Но я рада, что ты увидишь или услышишь как наш, советский корабль улетит в космос.
- Живя с тобой, в любую сказку поверишь. Ты, как с солнца свалилась на землю, такая сама вся солнечная, как сказал один парень на наших курсах. И ещё, он шутил, наверное, что ты ему глаза ослепляешь.
- Да что ты! Я этого не слышала.
- Это он высказался среди ребят, на перемене, когда ты проходила мимо их кучки. А ещё он сказал, что приударил бы за тобой, да боится обжечься - уж больно ты строгая, прямо-таки – «дочь Солнца».
- Дочь Солнца, это можно принять за гипотезу, ведь даже мои земные родители, как мне кажется, чувствовали во мне иную кровь. Папка даже называл меня, когда я родилась «маленьким осколком солнца». Быть может, я и правда откололась от него? - застенчиво улыбнулась, насмехаясь над собой, Калерия.
- А что ты смеёшься? Я тоже почувствовала в тебе, как только ты появилась в нашей комнате, что-то светлое, неземное. А потом, когда ты стала рассказывать мне сказки, что по небу летают какие-то странные не то корабли, не то тарелки и подбирают убитых злодеями людей, и возвращают их к жизни - вот, как твоего Павла - то окончательно убедилась, что ты знаешь больше иных ученых. Всё! Теперь я тоже буду называть тебя дочерью Солнца. И не спорь!
- Спасибо, Женя. Я согласна на такое ласковое прозвище - до сих, как я тебе рассказывала, меня прозывали «Дикаркой» да «Чернавкой». И вдруг – «дочь Солнца». Только бы это жаркое имя не обожгло меня, - иронизируя, сказала Реля, с совершенно серьёзным лицом.
- Ты ещё смеёшься! Я и, правда, с тобой, как в сказке, живу. Стала надеяться, что и впрямь что-то произойдёт... И ожидаю, что и меня ты затянешь в какую-то необыкновенную жизнь.
- Но не замечаешь, что сказочная девушка плохо одета? Была бы я каким-то необыкновенным человеком, воздействовала бы на своих родителей и горя бы не знала. Так нет, у родительницы моей может выпросить всё, что захочет, её нагулянная до брака и испорченная маминым воспитанием дочь, но не я, к великому моему сожалению.
- Да это всё пустяки. Может быть, судьба испытывает тебя, как ты сама догадываешься. Она хочет посмотреть, как ты вывернешься из той, или иной ситуации, вот и подкидывает тебе жизнь суровые случаи. Но я рада, уезжая в отпуск, что ты не будешь переживать из-за того, что не сможешь в недалёком будущем поступить в институт, или университет - как мечтала. И, как мне кажется, тебе положено по твоим знаниям.
- Боже мой, Женя, я об этом перестала мечтать давно, когда сестрица моя поступила в институт.  Вот тогда я переживала, а теперь привыкла. И на курсы пошла, чтоб проверить правду ли мне мама и Вера говорили, что поступить в ВУЗ, можно только имея деньги или блат.
- Вот и хорошо. Надеюсь, что ты и курсы эти, ненужные тебе, оставишь? Потому что я боюсь, что парни из нашей группы, которые стали посматривать особо на тебя, после подслушанного мной разговора, не оставят тебя в покое, дочь Солнца. А поскольку ходить с курсов приходится по ночному Симферополю, то я боюсь за тебя.
- Ой, Женя, я же тебе рассказывала, как я, когда жила в «Кафе», усмирила бандита, а на курсы ходят довольно культурные парни из тех семей, в которых их, быть может, научили уважать девушек.
- Ну да, эти «умники» иногда бывают похуже бандитов!  Так что берегись и этих. Я знаю что говорю, сталкивалась уже с этими детками - они могут и посмеяться, как сделали с моей бывшей подругой, что та, несчастная, руки на себя и наложила, когда они, стадом, над ней надругались. Разумеется, что и уродов тех посадили, да ведь они отсидят, да выйдут по какой-нибудь амнистии, или родные их, за деньги вытащат, а солнечной девушки, вроде тебя, не от мира сего, нет и не вернётся она из могилы.
- Ты меня напугала, Женя. Пожалуй, я правда перестану ходить на курсы, тем более, что, на деле не увидела ничего нового в тех материалах, который преподносят нам преподаватели институтов.
- Ну, вот и ладненько, я со спокойной душой уеду домой.
- А что ты мне разрешаешь делать без тебя? - улыбнулась Реля.
- В лучшем случае погулять по городу, вечером книги читать, или в кино сходить в ближайшие кинотеатры. Этого тебе будет достаточно?
- Вполне. Тем более что не будут мне мешать и наши «старые девы», как их называет молодёжь, уехавшие в отпуск. Мне, как подарок, будет пожить одной, почитать в тишине книги, подумать о жизни, ведь так хорошо думается, когда человек в одиночестве.
- Чудачка ты, дочурка Солнца, это точно. Иные от одиночества-то с ума сходят, а Реля мечтает побыть одной, как о манне небесной. Но не забывай, пожалуйста, письма мне писать, я должна знать, что тебе не угрожает никакая опасность, в моё отсутствие.


                Г л а в а   8.

Калерия и не думала задерживаться на курсах, где её мало привлекало общество заносчивых городских девушек и опасных, по рассказу Евгении, сбивающихся в волчьи стаи, надменных недорослей. Про намекающих на взятки преподавателей даже и говорить нечего - у таких, Реля и учиться не захотела бы, да и преподавать они, наверняка, как следует, не могут, раз все их мысли были заняты исключительно наживой.
Потому, сразу после проводов Евгении, Реля перестала ходить на занятия, её тянуло к себе новое общежитие, их просторная комната, в которой она, волей случая: старые девы где-то лечились на море, могла жить почти месяц одна, с книгами и своими воспоминаниями. Мысли посещали её самые разнообразные - Реля ярко высвечивала в своей памяти встречу её с Верой Игнатьевной, мужем её и Павлом: сколько пережито было почти за год с этими людьми!  А сколько узнала растущая девочка от этой необыкновенной семьи. Девушке теперь казалось, что знания, заложенные в ней прошлой жизнью, вдруг оживились благодаря Павлу да Вере Игнатьевне, и весёлому садоводу тоже, которые часто появлялись в девичьих снах. Эти сновидения были светлые, несмотря на то, что она твёрдо знала о смерти Павла, которую Реля почувствовала ещё в Качкаровке, и заболела так, что чуть не ушла вслед за любимым учителем. Но Павел, находясь у Космиян, и предчувствуя её желание умереть, видимо подослал к ней Аркадия, который и вытащил Калерию с того света. Аркадий же и внушил девушке, что она должна жить ради сына, которого Реля увидела в своём Новогоднем, чудном вещем сне. И согласилась жить ради изумительного, будущего человека:- «Он не возьмёт моду от папани уплывать от судьбы, это будет солнечный человек, вроде Павла, которого я и буду считать отцом моего дитяти. А что? Мне симпатичен тип человека, несущего свет людям, таким я воспитаю и своего потомка, чего бы мне это не стоило», - с удовольствием, мечтала девушка.
Нельзя сказать, что она никогда не думала о Славе, но его мимолётная измена, («А, может,  и не было никакой измены?») всё же вносила в девичьи мысли налёт растерянности. Любила или не любила она парня? Вроде любила, даже считала его первой своей любовью, потому что неугомонный Аркадий – «добрый Ангел» - вычеркал из головы у подрастающей девушки на какой-то период времени всякие воспоминания о Павле. Вычеркал память, предполагая, что она сойдёт с ума, если будет помнить, и много думать о спутнике по многим векам. Ведь они с Павлом встречались в прошлых своих жизнях не раз: и всегда любили, тянулись: он к девочке, она к уже взрослому юноше, но в какие-то неудачные моменты Реля погибала, не дожив до возможности  их совместной жизни и ни разу не родив ребёнка, которого она так желала теперь.
-«Неужели Павел принял смерть ради того, чтобы я прожила в этом веке дольше, и родила, в конце концов, своего смуглого малыша?  Мог он такое сделать ради нашей любви? Надеюсь!  Но какое великодушие!  Он пожертвовал собой, чтоб я могла почувствовать радостью материнства. Спасибо ему за это.  В давнем веке он знал строптивую рабыню, которая не пожелала жить в рабстве, а в этой жизни он пытался освободить её, но звёзды начертали нам вновь расстаться, и Павел предпочёл умереть.
Спасибо Космитам, которые, по моей просьбе, спасли ему жизнь. И, возможно, мы ещё встретимся в этой жизни: только он, как Степан, останется молодым, а Реля будет стариться по земным меркам. Жаль, что мы не сможем, в таком разрыве между нашими годами, любить друг друга, но я сдержу себя и я буду рада взглянуть на Пашу, рассказать как я жила без него, не изменяя принципам, которые он в меня заложил».
Такие думы навевала на Калерию жизнь «в одиночестве». Она, действительно, оставила курсы, ходить на которые считала для себя унизительным, потому что, в будущем, она не видела пока ничего хорошего для себя. Однако даже тяжкие думы не очень угнетали Релю, потому как, освободившись от учёбы, она продолжала изучать Симферополь; город брал её в плен постоянно. Официальный центр Крыма потрясал Релю до глубины её восторженной души. Ходила ведь по Симферополю  множество раз -  одна и с подругами, и даже с местным уроженцем – «Коньком-Горбунком», который женился, и не может посвящать своё время ей. А зачем? Калерии нравилось бродить по городу одной. Где постоит, восторгаясь, где посидит на лавочке, размышляя о старинных особняках - сколько судеб людских видели эти стены?.. Счастья? Трагедий? Но молчат, как тролли. Иногда же девичьи ноги заносили её в такие кривые, странные улочки, и такие домики деревенские с садиками она встречала, что останавливалась перед ними тоже в изумлении - ей, деревенской девчонке, и это напоминание об её былой жизни становилось радостным. Однажды кривая, татарская улочка с мазанками вывела её на горку, откуда часть Симферополя открылась ей, как на ладони - это тоже принесло восторг. Здесь Калерии ещё не один год жить в этом, далеко не маленьком, но уютном городке, возможно, здесь появится на свет её долгожданный малыш, значит,  она  и своего неверного в этом городе повстречает. Может,  она сегодня прошла мимо того «пловца», который «уплывёт» от неё в будущем, и они, в толпе, даже не заметили друг друга? Глаза не увидели, души не признали.
- «Чудно! Судьба иногда так людей водит, пока они встретятся»,- Калерия стояла на мостике, соединяющем как бы два ущелья, в глубине которого журчала вода, ручеек, казавшийся ей сверху маленьким, но в котором купались ребятишки, потому что осень в городе была довольно жаркой - вот школьники и пользовались выходным днём.  Девушка улыбалась своим мыслям, не замечая, что на неё оглядываются редкие люди, решившиеся пройти по шаткому мостику. Пока одна старушка не остановилась возле неё:
- Уж не вздумала ли ты кинуться с этого моста? А то одна такая же, как ты, красавица, покончила, в среду, со своей молодой жизнью.
- Что вы, бабушка? Разве по мне не заметно, что я не самоубийца?
- И, правда. Ты, девка, прямо светишься вся, будто клад нашла. И чему же ты так улыбаешься? Неужто у тебя такая жизня весёлая?
- Да, вы почти угадали. Я - счастливый человек.
- Ну, счастливица ты чи ни, одначе до ущелья цёго бильшэ блызько нэ подходь, тому що оно манит девок и звуть ёго «Погребальным» – так много несчастных у нём жизни свои загубило,- сказала так старушечка и ушла, оставив Калерию в недоумении:
- «Как могли девушки, в таком прекрасном месте расстаться с тем, что дано человеку Богом? Неужели им не жаль было губить себя?»


                Г л а в а   9.

Печальная возвращалась она в общежитие. Её не оставляли мысли о людях, бросившихся в ущелье. Почему они расстались с жизнью? Отчасти, Калерия понимала тех несчастных: обстоятельства могут сложиться так, что, действительно, жить не захочется.  У неё самой не однажды выпадали такие минуты, в её нелёгкой девичьей судьбе, что готова была в омут с головой. Так легкомысленно, иногда, решают и ошибаются, потому, что, если у человека есть голова, она дана ему для размышлений.  А, подумав ни «один умный индивидуум, если он не болен, не лишит себя жизни добровольно» - как говорил кто-то из книжных героев, но кто и из какого произведения, Калерия не помнила. Но, видно, бывают такие моменты, когда некоторые не в состоянии думать, и им легче со своей жизнью расстаться, чем привести мысли в порядок.
Калерия помнила, что в прошлых своих жизнях она умирала молодой, но тогда она попадала в стихийные бедствия, или гибла на войне: об этом ей рассказали её сны в тяжкой, иногда страшной форме. Только однажды - это было в её предпоследнем воплощении перед теперешней жизнью - она добровольно, будучи американской индианкой, бросилась со скалы и то, потому что за ней гнались, и она не желала попасть в плен, где над ней могли поиздеваться. Погибла она тогда из-за принципа – «Умираю, но не сдаюсь». И эта последняя смерть особенно поразила Релю. Однажды кинувшись со скалы, и умерев ещё в полёте, от разрыва сердца, и не раз пережив, девочкой, ту смерть, в мучительных снах, девушка твёрдо знала, что она никогда не повторит того подвига. Жизнь может и не возродиться вновь, если ею так разбрасываться. Но у Рели, в предыдущей жизни, не было времени подумать перед тем, как сорваться со скалы. Теперь же ей жизнь давала время для размышлений, и всякий раз девушка понимала: жить, хоть и тяжко, но необходимо, иначе прервётся род человеческий на земле, а этого допустить никак невозможно: кто же будет сажать сады? Строить дома? На земле всё придёт в запустение, или зарастёт дикими зарослями. «Страшной покажется наш круглый шарик даже Космитам, и они перестанут на него прилетать», - подумала с сожалением Калерия и зашагала энергичней: уж она никогда больше не станет разбрасываться своей жизнью.
Расставшись с печальными мыслями, Реля вдруг почувствовала, как она устала, бродя по, удивлявшему её каждый раз, Симферополю: - «Как будто целый день машины разгружала», - посмеялась девушка над собой. С трудом, но быстро пересекла пустырь, перед общежитием, называемый местными жителями «татарским кладбищем». Может, и впрямь, много лет назад, здесь кладбище было? А пока стоят частные домики, но потихонечку их вытесняют многоэтажные дома. А вот и общежитие: - «Что произошло, что столько народа возле дома? Никогда так много не собиралось. Да всё свои, строители!»
- Здравствуйте, - поздоровалась Калерия со всеми. - Вы загораете? Так солнце садится и уже не так греет, как днём,- пошутила она.
- А зачем нам солнце? Хотим вот танцы устроить.
- Танцы? Среди этих гор кирпичей и мусора?
- Ошибаешься, девушка, расчистили вон небольшую площадку, хватит, чтобы потанцевать в своё удовольствие.
- Что? На этом пятачке будете ютиться?
- А тебе мало?
- Мало, у меня душа широкая.
- Тогда разгреби себе больше.
- Придётся. Сейчас переоденусь и приду, поработаю.
- Где же ты раньше была, краса-девчонка?
- Спасибо за комплимент. Я, в самом деле, так стала выглядеть?! К сожалению, не знала, что вы тут прибираетесь, гуляла по городу, - улыбнулась иронично Реля. Но ей было приятно, что она «помолодела».
- Одна? И никто не украл тебя? - пошутил кто-то из парней.
Реля улыбнулась: - Одна. И никто меня не украл, и даже не покушались - кому нужна бесприданница? - Издевалась она над удивлёнными строителями: - Вы же за богачками бегаете. Но теперь одна поработаю.
- Ну, мы этого не позволим, - заявили парни.- Тут работы на час.
- Благодарю, что поддержали. Где комендант? Нужны лопаты, - Реля быстро отправилась разыскивать коменданта, которая жила в этом же доме. Но на пороге общежития, её остановили девушки, возмущённые, что Калерия так быстро завела их парней на хорошую уборку территории:
- Зачем ты это всё затеяла? Мало тебе, что уже готово?
- Милые, хорошие, каблучки не будете ломать.
- Ну, ты просто массовик-затейник, а как хотелось потанцевать!
- Так и потанцуете ещё. Время-то будет.
Работать возле общежития было весело. Первый раз Калерия увидела здесь всех парней и девушек, которых они снабжали бетоном и раствором, вместе. Девицы перестали ворчать, и грузили мусор на носилки, а юноши, с шутками, относили его к расщелине за общежитием. Дыру эту, бездонную, всё равно предстоит заливать бетоном, а потом асфальтировать, так что щебень, обломки кирпичей, будут там совсем не лишними.
Они уже заканчивали уборку, когда двое, выпивших, местных мужчин пришли к ним «на огонёк». Один из них,  полный, развязный, в расстёгнутой яркой рубашке, засунув руки в карманы брюк, с папироской в углу рта, в упор разглядывал Релю. Которая быстро накладывала мусор на носилки. Девушка тоже успела заметить его нахальные глаза.
- Ну, разве этой девчонке на стройке работать? - громко обратился толстый к своему товарищу.- Ну, посмотри на эту нежную, стройную, как тополёк, красу заморскую. Ей только в постели мужа ласкать.
Краска бросилась Калерии в лицо - сомнений не было, говорил тот мужчина, который очевидно уже давно женат, глядя только на неё. Она была потрясена его наглостью: - «Ну что человеку надо? Ведь его дома жена, наверное, ждёт? Так нет, он ещё пришёл к общежитию, чтоб на девушек полюбоваться. И какие-то мужчины в Симферополе все помешанные, если вспомнить озабоченного прораба, который делал точно такие заявки, пока я ему «по морде» дать не пообещала». - Гневно думала она, медленно распрямляясь, и обжигая глупого павлина гневом глаз. Хотелось ответить ему дерзко, колюче, но, разглядев его, испугалась - волосатая грудь, мохнатые руки, даже бордовое распухшее лицо мужчины, как Калерии показалось, было в волосах. Этот человек был бы похож на гориллу, если бы волосы не были такими рыжими. Угнетающее, зловещее впечатление произвёл он на девушку, настолько тяжкое, что она не нашла что сказать мерзкому нахалу. – «Правду говорят, -  подумала она; - что рыжий, красный - человек опасный». Но, может эту пакость он кричал всё-таки не в мой адрес?»   Как утопающий за соломинку, ухватилась она за следующую мысль - и внутренний голос приказал: - «Не отвечай гаду, а то он привяжется, а защитить тебя некому, как и возле недостроенного кафе».
- Ну, чего смотришь, милая, - продолжал между тем «Горилла», обращаясь именно к Калерии, - иди на грудь мою, не обижу.
- Ну, вот ещё будет он оскорблять наших девушек,- возмутился парень в очках и, подойдя к «Горилле», стал оттеснять его в сторону. - Иди, дорогой, иди своей дорогой, здесь таким резвым не подают.
«Горилла» было, дёрнулся, но толпа строителей оттеснила их с приятелем за пределы видимого. Когда темнота скрыла парней, заговорили молчавшие до этого, будто парализованные, девушки.
- Батюшки! Да это же мясник, который вон в том доме живёт, у глухонемых, и, по-моему, он женат. Чего же ещё лезет в наше общежитие?
- Да не женат он, у него женка умерла при родах - вот она была, вроде бы, глухонемая. И ребёнок такой же родился.
- Кто?
- Мальчик.
- Чего же он никак не угомонится? Не гоже так вести себя отцу.
- Не гоже? Неизвестно, что он сейчас с нашими ребятами делает - ведь ему, что тушу разрубить, что человека зарезать...
Девушки стали косо посматривать на Релю, как на виновницу. И она испугалась последних слов: неужели там, из-за неё, прольётся кровь? Она кинулась в темноту, ворвалась в тяжело дышащий клубок, крича:
- А ну, пре-кра-ти-те не-мед-лен-но! Милиция идёт сюда. - И стала растаскивать яростных драчунов, которые отрывали уши, но кто кому, неизвестно - может быть врагам, может своим.
К Релиному удовольствию, ей удалось треснуть ногой «Горилле» по толстенному заду, что привело того в восхищение:
- Я ж говорил, - бормотал он, уводившему его приятелю, - эт-той, т-такой к-красивой девчонке не на с-стройке н-надо р-работать. Смот-три, как меня погладила ножкой с-своей. А ес-си б-бы р-ручкой? Д-да  в постели? Ух, бы я её з-за-цел-ловал!
- Ладно, - сказала ему вслед жутко разгневанная Реля, - мы ещё встретимся на узкой дорожке, гад ползучий, я тебя, негодяя, ещё «горячей» поглажу. Ты хотел, чтобы я тебя приласкала? Я это сделаю!
Разумеется, Реля понимала, что, встретив «Гориллу» одна, она испугается и не станет говорить ему таких гневных слов, но сейчас пыл её не угас, но мужскую драку она им, таки, погасила. Привела парней к общежитию:
- Забирайте ваших героев, - сказала девушкам.
- Спасибо, что сохранила ребят, Аника-воин! - Единственная, кто поблагодарила её, была комендантша.
Девушки, воя, бросились к драчунам, как к собственности, каждая к своему, стали вытирать им лица, успокаивать. А на Релю накатилась вся усталость этого дня и такого чудесного вечера, совместной работы возле общежития, которую так некстати нарушил «Горилла». Теперь, запоздало, Калерия испугалась за себя: зачем бросилась в темноту, в эту «кучу малу», ей тоже достались пара ударов, и оба по левой руке, которая разболелась теперь, и девушка решила уйти в комнату, рассмотреть свои синяки, сделать примочки.
В пустой комнате она обвязала руку полотенцем, смоченным водой, и стала читать книгу. Но не читалось. Реля в который раз переживала неприятную встречу с «Гориллой». Как когда-то, после ссор с Верой и матерью, искала нужные слова, так и сейчас придумывала всё, что она должна бы была сказать этому нахалу, да растерялась: - «Как жаль, что умные мысли приходят к нам после боя, а после боя, как известно кулаками не машут», - с горечью думала она. – «Но лучше всего, разумеется, если судьба нас больше не столкнёт так глупо, как сегодня. Но если всё-таки столкнёт? И это обязательно случится по закону подлости - чего не желаешь, всё то и происходит. Как вести мне тогда себя? Конечно, надо быть независимой, не замечать этого человека. Но ведь гад не усмирится! Видно много пьёт, и вино его окончательно испортило. Будет орать мне вслед всякую похабщину, от которой уши вянут. Как это ужасно, когда всякая пьяная рожа может тебя оскорбить!» - Калерия вскочила и заходила нервно по комнате: - «Что делать? Как избавиться от него? Потому что я чувствую, что это не «Атаман», который великодушно оставил меня в покое, и не приходил больше на танцы к «Кафе». Горилла так запросто не отвяжется. Вот «подарок» навязался! Дикарке нужно не попадаться этому подонку на глаза - стараться не ходить на танцы, тогда он, может быть, забудет меня. Правильно, спрячусь за свою дикую натуру».
Девушка так и сделала - она увлеклась книгами - спасибо Евгении, оставила свой формуляр, по которому Реля ходила в городскую библиотеку, много читала. Ещё увлеклась кинотеатрами Симферополя - ходила, знакомилась с ними снаружи, потом с разными залами: их, в городских кинотеатрах чаще бывало по два, как правило, «голубой» и «розовый», и можно было в один день смотреть не один, а два, или даже три фильма - были бы деньги, желание и время. Правда иногда, когда мало бывало народу в дневное время, она, отсмотрев один фильм, переходила в другой зал тайком, где шёл другой фильм - таким образом, сэкономив себе на мороженое или на целый обед.
Работа, чтение, гуляние по городу, и кинофильмы - так Реля коротала время в отсутствие Жени, так и писала ей, чтобы порадовать - пусть подружка не думает, что она увлекается исключительно танцами, и абсолютно не работает над собой, да над своим внутренним миром. О столкновении с «Гориллой» Реля не писала ни строчки. Стыдно говорить об этом, и была ещё робкая надежда, что Евгения не узнает, какая позорная встреча произошла у подруги: - «Это ужас, повстречать такого пещерного человека, к тому же алкаша».


                Г л а в а   10.

Но через неделю после этой «встречи», возвращаясь с работы, Реля увидела возле одинокого «домика глухонемых», как называли его девушки в тот вечер, когда произошла стычка с «Гориллой», изумительного ребёнка. Вначале Реля решила, что это мальчик, так как одет он был в шортики и майку, но, приглядевшись к чумазому личику, к буйным рыжим кудряшкам, она угадала девочку.  Уж её-то, воспитавшую двоих сестрёнок, шортиками не проведёшь. Она остановилась возле этого чуда природы, в миниатюре повторявшей своего отца.  Но свирепые черты «Гориллы» были так облагорожены детством, и так отточены невидимым резцом, что в дальнейшем девочка обещала вырасти красивой женщиной, если отец её даст ей это сделать. Не изуродует малышке жизнь. Калерия нагнулась и протянула изумительному созданию руки. И та пошла на её зов так доверчиво, как это умеют делать дети, если чувствуют к другому человеку расположение. Девушка бережно взяла на руки и прижала к себе маленькое, тёплое и пушистое существо, и, вдыхая милый её сердцу, детский запах, поняла, как она скучает по своим Атаманшам. Сестрёнки тоже с удовольствием шли к ней на руки - хотя Калерия, в то время, когда её сестрёнки были маленькими, не отличалась ростом. Но они чувствовали, что она любит их и несли ей свои царапины, шишки.
- Бо-бо, - пролепетала вдруг девчушка, показывая Реле свой пухленький пальчик, на котором была ссадина.
Девушка с удивлением посмотрела в голубенькие глазёнки. Кто-то, из общежития, сказал, ещё в день потасовки, так неожиданно возникшей и закончившейся удачно, благодаря Релиному вмешательству, что в домике этом, единственно оставшемся от улицы, которую переселили, когда стали строить на ней многоэтажные дома, живут глухонемые люди, и ребёнок у них родился глухонемой. И тот несчастный ребёнок является родным «Горилле», который в тот злополучный вечер обидел Релю плохими, позорящими девушку замечаниями, вроде того, что она предназначена природой такому неразумному человеку. И если она прижмётся к его волосатой груди, то не будет и на стройке работать. Как будто этот, довольно неприятный мужлан, может распоряжаться чьей-то жизнью. Однако, обидевшись на папашу, не может же Реля переносить свою неприязнь на маленькое чудо природы: - «Да что я придумала? Гориллина ли это дочь? Ведь говорили же, что у того негодяя растёт сын. И было бы чудно, если бы вот это милое создание имело к мерзавцу поменьше отношения. Ну, была бы питону этому племянницей, но никак не дочерью».
- Однако маленькая не виновата, даже если дочь,- возразила Реля себе вслух, нежно целуя испачканный пальчик.- Ударилась, рыженькая? У тебя волосики, как огонь, и когда ты подрастёшь, то будешь выделяться среди подружек именно ими. Конечно, не мешало бы к твоим чудо кудрям ещё и зажигательный характер добавить - тогда, получилась бы боевая девчушка, что никак не помешает для твоей жизни. Я бы с удовольствием передала тебе сей дар, если бы знала, что ты сама будешь не против. Ну, чего улыбаешься? Ты согласна защищать себя?
- К кому это ты залезла на руки, Мариша? - раздался приятнейший голос с крыльца. - К тёте? Ты меня удивляешь, - не старая, но абсолютно седая женщина разглядывала Релю: - Вы знаете,- продолжала нерешительно, как бы оправдываясь перед девушкой, - моя внучка - диковатая особа. В детских яслях не ужилась. Орала там три дня и воспитатели взмолились, сказали:- «Не садовский ребенок, держите её лучше дома».  Вот и приходится этой крикуше одной гулять. И до сих пор, ни к кому из чужих людей на руки не шла. Вы первая кому она честь оказала. Вы, наверное, имеете над детьми какую-то власть? Волшебница?
- Никакая я не волшебница,- возразила, улыбаясь, Реля, прижимая ещё раз девчушку к себе: - Просто я знаю, как с ними обращаться.
- И, милая, детей не проведёшь, их притворной добротой не обманешь, тут доброта природная нужна. Не хотите зайти в дом?
- Зачем? - смутилась Реля. - Я с работы иду. Просто мимо милого комочка пройти не могла - она меня, как магнитом, притянула к себе.
- А комочек теперь вас не отпустит, смотрите, как прижалась.
- В таком случае разрешите мне с ней сходить в общежитие, я переоденусь и верну вам ваше рыжеволосое сокровище.
- Да, ей самой неплохо бы переодеться. Одета-то она,  видите как? Это всё зять старается, штанишки дочери покупает вместо платьев – он очень сынишку хотел, а родилась эта огненная девочка.
- Главное не кого он хотел, а кого мама желала,- девушка прикусила язык, вспомнив, что говорили у общежития, но было уже поздно.
Женщина сразу заплакала, в ответ на её неосторожные слова.
- Маме-то её всё равно было…, она в родах умерла..., может, и не знала, кто родится, - крупные, горькие слёзы текли по её щекам.
- Простите, - с раскаянием молила Реля.
- При чём тут вы, - женщина, наконец, стала вытирать слёзы, - доченька моя на вас была похожа, вы только… потоньше.  А она, рано повзрослела за счёт своего роста и веса.  В шестнадцать лет выглядела, как двадцатилетняя, вот зятёк и углядел, использовал глупую девчонку. Мы в суд хотели подавать,  да он женился, а вскоре и внучка родилась. А доченька моя умерла, нет уже её, а зять так страдал, да убивался, что мы думали, он вслед за ней уйдёт...
- «Сомневаюсь я, что этот негодяй убивался», - подумала Реля, но вслух сказала очередную глупость: - Простите, дочка ваша глухонемая была? - она желала отвлечь женщину от тяжёлых воспоминаний, но случилось совершенно обратное.
- Да ведь не от природы! – протестуя, вскричала та. - Это война её так искалечила. Когда началась эта бойня, Мариночка уже и ходить начала. Какой-то из взрывов был роковым.
- Ой! - Реля была потрясена. - Ваша дочь почти мне ровесница.
- Идите! - женщина зажала рот рукой, другой горестно замахала: - Иди с Маришкой, а вернёшься, я вас ужином накормлю, да чайком напою.
- Хорошо, - Реля тяжело пошла к общежитию, неся на руках прильнувшую к ней малышку, а вместе с ней чужое, так поразившее её горе.
Получалось, что война отметила почти каждую семью - у них отец вернулся с фронта весь израненный, а у этой женщины пострадала из-за какого-то давнего взрыва дочь: вот как война доставала людей. Незнакомке, чью дочь несла сейчас на руках Реля, ещё бы жить и жить...
Так, со слезами на глазах вошла девушка в комнату, и остановилась поражённая:
- Женя, ты?  И ни письма, ни телеграммы!
- А чего писать? Разве моё письмо остановило бы твои безумства? Наломала тут, без меня, дров, - говорила подруга, стоя к Реле спиной, и выкладывая из большого чемодана одежду, которой у Жени было много.
- Не ругайся, а послушай, я тебе всё расскажу...
- Мне уже порассказали, - Женя резко повернулась. - Кто это? Да она спит. Где ты её взяла?
- Только не падай в обморок, раз тебе уже всё известно! - Реля бережно положила Маришку на кровать. - Это дочь того самого «Гориллы», из-за которого и была небольшая стычка возле нашего общежития.
- Что? Приключений ищешь на свою голову?
- А в чём дело?
- Ты что, не понимаешь? Привяжется к тебе девчонка, и ты будешь накрепко с ним связана. Подлеца этого обрадует такой подарочек.
- Успокойся, если я не захочу, он ко мне не привяжется.
- Ты не знаешь мужиков, особенно таких наглых!?
- Посмотрим.
- Отнеси эту дитку домой, пока она спит, и больше на глаза ей не показывайся. Дети, в таком возрасте, скоро забывают.
Калерия не стала спорить, быстренько переоделась, взяла Маришку и направилась к одиноко стоящему домику. Однако она твёрдо знала, что не сможет расстаться с девчушкой по своей собственной воле, так как уже почувствовала в своём сердце привязанность, которая возникла не только к малышке, но и к женщине, рыдавшей перед незнакомкой, как перед родной дочерью или родственницей: - «Чем они виноваты, что отмечены войной так жестоко? И надо же, люди называли и кроху эту, и женщину, воспитывающую её, «глухонемыми». Какие же они глухонемые?! Наверное, мать замкнулась после смерти дочери, а ей сразу ярлык повесили, а заодно и этому несмышлёному созданию. Нет, не могу я просто расстаться с этой доверчивой крошкой, которая выделила меня из всех остальных людей, если  отец  её  не начнёт ко мне снова приставать и допекать меня своими мерзкими речами...»
В домике их ждали:
- Входите... О, наша девочка уже спит? Кладите её прямо на кровать, или на диван - куда хотите - она не мочится, во сне. Как вас зовут?
- Релей. А вас?
- Удивительное имя. Меня же зовите Евгенией Юрьевной, или тётей Женей - как вам больше удобно. Простите, что давеча слезами заливалась - всё никак не могу себя в руки взять.
- Это вы меня простите, что вызвала ваши слёзы. Но мне кажется, что иногда надо поплакать, а?
- Вы говорите, как, умудрённая опытом, старушка.
- А я и есть старушка - я уже не первый век на земле живу, - пошутила Реля и посмотрела на хозяйку: знает ли она, что люди возвращаются на Землю, если сильно любят её? Но потерявшей дочь матери, по-видимому, такие тонкости были неизвестны. Или жила на земле Евгения Юрьевна первую жизнь, или не помнила ничего из прошлого, но даже не отреагировала на слова девушки. Тогда Калерия решила её удивить, чтобы вывести из переживаний.
- А вы, наверное, бывшая учительница?
- Да, а как вы угадали?
- По книгам, которые стоят на ваших полках, а я ходила в гости, к своим любимым учителям: так что некоторых преподавателей вычисляю даже на улице, - неожиданно для себя похвасталась Реля.
- Какая вы удивительная девушка! Наверное, своим бывшим учителям вы были, как бальзам на рану? По вам чувствуется, что вы не только ум свой развивали, но и добро в сердце собирали, что среди молодёжи редко встретишь.  Больше всего теперешние юноши и девушки стараются себе урвать, а не людям помочь, особенно в городах это чувствуется. А как вы относились к своим преподавателям?
- Старалась их лечить, - ласково пошутила Калерия, - если кому-то требовалось моё врачевание.
- Чувствую, что и для меня с Маришкой вы будете тоже бальзамом. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, ты уж прости меня, девушка, за банальную веру в сглаз.
- Да что вы! Я и сама в приметы верю, - Реля ходила по комнате, рассматривая фотографии военных и послевоенных лет. Она повернулась к наблюдавшей за ней Евгении Юрьевне:
- Простите, но никак не могу вписать в ваш домик вашего зятя.
- А он здесь не живёт, у него шикарная квартира в центре города.
- Как хорошо! - Реля облегчённо вздохнула.
- Вы его знаете?
- Имела несчастье один раз видеть.
- Он вам не понравился? Был пьян?
- Увы!
- Как умерла Мариша, так и запил. А с ней капли в рот не брал, а всё по хозяйству, по хозяйству. А сейчас, - Евгения Юрьевна махнула рукой; - дружков себе завёл из уголовников, сам на руку не чист, потому что, имея профессию шофёра, пошёл работать в магазин продавцом. Уж я его отговаривала-отговаривала, потому что, водя машину, зять не имел привычки пить, а теперь каждый божий день напивается. Пьёт довольно много, отсюда в человеке и хамство. Наверное, и тебя обидел?
- Предпочитаю на нахалов не обижаться, - чтобы успокоить хозяйку, сказала Реля. - А вы, значит, малышку назвали в честь дочери?
- Как бы мне хотелось, чтоб внучка и внешне была похожа на свою мать, но, увы! Рыжая, вся в отца.
- Зачем? - ласково укорила Реля. - Говорят, что если дочь похожа на отца, то будет счастливой, и ваша Маришка будет, когда вырастет, счастливой - я уверена в этом. Не бойтесь, она не возьмёт себе отцовский,  скверный характер. Да и он, предполагаю, исправится, когда увидит, какая девочка славная растёт.
- Гос-по-ди! Хоть бы твои слова дошли до Бога! – перекрестилась Евгения Юрьевна на угол, где у неё висели три иконы. - А вы, Релечка, если я вас правильно называю, верите в Бога?
- У меня мама - атеистка и коммунистка, но я выросла с верой в сердце - меня даже крестили, во время войны, правда не мама, а чужие две старушки, у которых мы жили после эвакуации. – «Какие же чужие? Домна, как оказалось, мне родной бабушкой была».
- Ну, это-то ты, наверное, и не помнишь, поскольку мала была?
- Ошибаетесь, мне уже год или полтора было - мама путалась, когда я её допытывала об этом событии и, хотя я не ходила ещё, но крестины свои помню.
- Да что ты? В год или полтора, дитя не может ничего помнить, тем более,  пришибленное войной.  Уж я знаю, какие они, потом заторможенные вырастали - в семь-восемь лет научить читать их, было сложно, оттого что и голод послевоенный долго угнетал.
- Ну, значит, я особенным ребёнком была, - пошутила, улыбнувшись, Калерия. - Хоть я и умирала в то время, когда меня понесли крестить, но поняла разговор между старушками, которые говорили, что я, пожалуй, не задержусь на Земле. Вот они и решили, что лучше, если я умру крещёной. А я всё это слышала и сопротивлялась их словам, зная, что останусь жить, но никак не могла донести это бабушкам, потому что даже плакать не было сил. А когда меня окунули в купель, я почувствовала силушку, но плакать всё равно не хотелось: так я была рада, что останусь на Земле, поживу ещё, - Калерии не хотелось рассказывать, что она ещё и под купол церкви летала, наблюдала сверху.
- Чудные дела твои, Господи! - хозяйка опять перекрестилась: - Спасибо тебе, что оставил жить такую добрую девушку и к нам послал её, когда мы особенно нуждались в хорошем человеке. Ну ладно, пора мне кончать свои жалобы, и накормить нашу нежданную гостью хорошим ужином. Ты, поди, в общежитии-то, еду готовишь не часто?
- Вы угадали, - Калерия улыбнулась виновато. - Не хватает времени на кухню - то в кино хочется пойти, то по городу побродить. Нам, приехавшим из сёл, многое в большом городе кажется необычным.
- Понимаю! Я думаю, что ты, любопытная, больше других ноги свои нагружаешь, - говорила хозяйка, направляясь к кухне. - Вы тут будьте с Маришей, вон альбом наш семейный посмотри, а я живо управлюсь.
Калерия осталась со спящей девчушкой. Она взяла альбом и принялась листать его, вглядываясь в лица людей на фотографиях, и пытаясь угадать кем, она станет для этой семьи - добрым или злым Ангелом?
Знакомство с маленькой Маришей и её бабушкой сильно растревожило девушку. Вернувшись в общежитие, она засела за письмо своим Атаманшам. Описала обстоятельно, как устроилась - того требовали сестрицы в их письмах к Реле - и немного лирики: описала свои встречи с Симферополем. В конце поздравила Валю с днём рождения, извинилась, что не прислала подарок. Ну да девчонки её поймут. Но родной матери ни одного хорошего слова не могла извлечь Реля из своего, пока «кровоточащего» сердца - ещё так свежи в памяти издевательства Юлии Петровны над ней, и безразличие родительницы к судьбе нелюбимой дочери. Всё же немного девушка жалела мать - ей порядком досталось во время войны, но так как знала Калерия об этом из противоречивых рассказов самой модницы, то верила тем россказням лишь наполовину. Любви к матери это у неё не прибавляло. Нет, она не готова была ещё жалеть всерьёз эту враждебную ей женщину, которую, для приличия, звала матерью.


                Г л а в а   11.

Женя принесла с очередных танцев множество известий:
- Тот урод разыскивал тебя, но ребята наши соригинальничали, сумели его убедить, что ты ему померещилась, по пьяному делу.
Реля расхохоталась:
- Молодцы! Чего они не отвадят этого типа от нашего общежития?
- Подожди, когда захолодает, танцы будут в подвальном помещении в мужском доме, которое сейчас срочно оборудуется под клуб. Вот туда уже так просто никто к нам «на огонёк» не придёт.
- Скорей бы уж холодало.
- Ты что, сумасшедшая? Тебе надоело ходить в лёгких платьях? Холода притягиваешь, когда у тебя ещё и пальто не куплено.
- Ты права, Женюра. Я - дура, - погрустнела Калерия. - Но хочется потанцевать, особенно когда музыка играет во дворе.
- Что же ты? Никак этого урода боишься?
- Не боюсь, а неприятно, если он опять начнёт всякую мерзлятину при народе вопить. Алкаш несчастный! Ненавижу таких!
- А знаешь, он, кажись, пить бросил. Покажись ему трезвому, а?
- Эксперимент хочешь поставить на мне, Женечка?
- А тебе не интересно знать, как он на тебя ясными глазками посмотрит, а? - подсмеивалась подруга.
- Ясными? Незамутнёнными? Конечно, любопытно, - Реля улыбнулась.
- Рискнём? - Женя встала в боевую позу.
- Согласна.
- Только я сначала схожу в разведку, и если их свинское Величество будут, выпивши, я тебя не выпущу, и не проси.
- Да я и сама не пойду, подружка, даже если ты меня будешь умолять об этом,- Реля погрустнела: - «Что за гадство такое! Из своего собственного общежития боюсь выйти, немного развлечься, чтобы не нарваться на свинство».
- Да вот ещё что, - Женя задержалась у двери, - твой «Горилла», как ты его называешь, приударяет сейчас за той зеленоглазой красоткой, которую ты терпеть не можешь.
- Так это меняет дело! - Калерия оживилась. - Сказала бы ты мне это раньше, я давно бы танцевала. Не станет же толстый мужик, находясь рядом с такой красоткой, бросаться ко мне.
- Как знать? Этих уродов трудно понять.
- И далеко у них всё зашло?
- Слыхала я шёпоток наших старых девах, которые этой проститутке жутко завидуют, что толстый продавец из магазина на машине её катал, в ресторан водил, и квартиру свою холостяцкую уже показывал.
Релю кинуло в гневную дрожь от слов Жени: - «Гад какой! Таскает к себе непотребных девок, и смеет ещё меня преследовать!.. Но может, «Горилла» теперь остепенился, может и не заметит меня, находясь возле такой красотки? Где уж мне тягаться с этой накрашенной, наряженной, почти и не работающей девкой, которая, как мне кажется, завербовалась-то на стройку, в город, только чтобы выйти замуж».
И она весело улыбнулась Жене:
- Я думаю, что зеленоглазой такого мужа и надо.
- Да-а-а! Она - девка битая, ей уже двадцать восемь лет, так что «нагулялась» под самое горлышко.  А тут такой богач подвернулся. Горилла твой награбастал уже в магазине - ей будет на что шиковать.   Да  и рога она ему будет наставлять - это уж точно, так что скандалы и драки в доме их будут обеспечены - обезьяна и львица не уживутся мирно.
Калерия вздрогнула - она вспомнила драки в собственной семье:
- Страшно, что такая мачеха будет у солнечной Маришки, да я думаю, что тёща ему сокровище своё, под страхом смерти, не отдаст.
- Конечно, нет, ты даже не беспокойся об этом. Ну, как? Вселила я в тебя бодрость? - Евгения подмигнула и рассмеялась.
- Во всяком случае, силёнка во мне появилась. Тебе, подруженька, надо было с последнего известия начинать, тогда не встал бы вопрос - идти или не идти мне на танцы. Конечно, идти и сейчас же.
- Бережённого, Бог бережёт, - всё ещё улыбаясь, сказала Женя, - я, всё-таки, схожу в разведку.
 И ушла, тихонечко прикрыв дверь. Вернулась она «из разведки» довольная:
- Спокойно можешь идти, дорогая моя. Они друг у друга в крепких объятиях - их и водой не разольёшь.
- Вот за что я не люблю эту зеленоглазую, - возмутилась Реля. - Сейчас я её увижу с пятым или шестым мужчиной за то короткое время, что я здесь. И ко всем она так прижимается, будто это её единственное счастье, добытое в хорошей и крепкой любви.
- Да брось ты, - хладнокровно посоветовала подруга, вертясь перед зеркалом, - не обращай внимания. Это у девиц, которые уже и огни и воды прошли, манера такая - этим, как они думают, можно мужика покрепче привязать и, кстати, очень ошибаются.
Реля вспомнила уходящего от неё Славу с, прижимавшейся к парню, такой же доступной девушкой.  И чего добилась наглая Раиса? Оплеухи?
- А чем можно привязать?- скосила она глаза в сторону Жени, теперь уже она сама стояла возле зеркала: - «Боже, что это я так кручусь около него! Скоро настоящей кокеткой стану!» - подумала с насмешкой.
- Чем? - Женя вдруг взялась переодевать платье. - Не смотри на меня с укором, боюсь, что  с  рукавами жарко будет танцевать, но я быстренько... Ты спрашиваешь, чем можно к себе привязать парня? Право не знаю, потому, что сама в этом небольшой специалист. Но вот возьмём хотя бы твой случай с этим Гориллой, так ты его притянула к себе совершенно другим, чем зеленоглазая. Им, мужикам, чего хочется? Свежинки! Чтобы испытать чувство, которое бы этих котов потрясло до глубины души, если она есть у них, эта душа. А с зеленоглазой потаскушкой всё наперёд известно - её пальцем помани, она, за деньги, на всё готовая. Да и без денег, если ей впереди что-то светит, тоже.
- Ребята, наверное, таких девушек добренькими считают?
- Не знаю, - засомневалась Женя. - Всякие конечно и парни бывают. Есть такие, что ищут именно таких, гуляют с ними, тратятся, но, что-то не спешат на гулящих жениться, жён себе ищут скромных. Однако мы заболтались. Пошли, подруженька, начнём наш эксперимент.
- Никаких экспериментов! - гневно заявила Реля.- Я просто иду с тобой на танцы. Или я не имею права потанцевать возле родного общежития? И пусть только этот нахал привяжется, я на него собаку спущу.
- Вот это мне по нраву! Молодец! Ну и шагом марш!
- Служу Советскому Союзу, товарищ полковник! - Подруги спустились по лестнице пустого в этот час общежития.
- Но ты смотри мне, - улыбнулась лукаво Женя, - ведь говорят от любви до ненависти один шаг.
- Глупая пословица! Как можно полюбить «Гориллу», одна мысль о встрече с которым, приводит в негодование?!
- Ну-ну, посмотрим,- подруги вышли на хорошо освещённое крыльцо.
- Пойдём скорее,- Реля потянула подругу за руку, не признаваясь, как ей неудобно стоять на виду у всех - но главное, чтобы «Горилла» не увидел: - Пойдём, я так соскучилась по движениям под музыку, тем более, под такую песню. Ты только послушай, какие слова!
С танцплощадки слышалась песня - «Тот, кто рождён был у моря». Песню эту Реля очень любила  и, признаться, завидовала тем, кто живёт у большой жемчужины под ласковым и нежным боком. Она танцевала, напевая:
              Тот, кто рождён был у моря,
              Тот полюбил навсегда,
              Белые мачты на рейдах,
              В дымке морской города,

                Свет маяка за кормою,
                Тёмных ночей забытьё...
                Самое синее в мире -
                Чёрное море моё.

- Ты бывала на море? - поинтересовалась Калерия у подруги, когда кончилась песня, и они остановились, пока не заиграла вторая: Реля не могла молчать, если волновалась и заполняла паузу словами.
- Нет. А ты? - глаза Евгении смотрели мимо неё.
- Два моря посчастливилось мне увидеть: то, о котором сейчас пели и Японское,- говорила Реля и вдруг почувствовала, что разговор о морях рассеивает её тревогу и вселяет силу.   Живя в Находке, девушка мечтала стать капитаном дальнего плавания, а какие страхи могут быть у человека, который не боится даже океанов? Воздушных океанов и морских: всё равно, потому что девчонкой она бредила и небом. Но может быть юными все такие храбрые, а подрастут в суровой семье и меняются?
- Какое же море красивее? - не замечая в Реле перемены, подружка прервала её мысли на самом интересном месте.
И надо было ответить, хотя сложно переключаться так внезапно.
- Трудно отдать какому-нибудь предпочтение, но Японское море мне запомнилось ярче, наверно потому, что я на Дальнем Востоке взрослее была. И потом, Чёрное море - курортное, а Японское - труженик. Там нашли незамерзающую бухту - ну это вроде залива такого, куда корабли могут заходить и стоять, ждать, пока их освободят, чтобы они, погудев, могли уйти опять в открытое море. Здорово?
- Да, тебе можно позавидовать, столько ты всего повидала.
- А теперь ты мне, Женя, ответь - мечтала ли ты в детстве стать моряком, и плавать по океанам, или выучиться летать, как птица?
- Ну, ты даёшь - моряком или лётчиком. Я когда смотрю на самолёт в небе, меня дрожь пробирает - как это люди решаются сесть в него, а там ещё надо подниматься в воздух. Жуть! Не представляю, что я когда-нибудь буду в нём пассажиром, не то, что ещё и водить его.
- Плохо, что ты высоты боишься.
- А ты не боишься? - иронично спросила подруга.
- Нет. Я счастливая  бываю, когда летаю во сне.
- Как летаешь? Как птица? Может у тебя, и крылья вырастают?
- Наверное. Правда, иногда я машу руками, а чаще нет - будто во мне моторчик маленький, который тянет меня.
- Слушай, это прямо, как в сказке на ковре-самолёте.
- Нет, у меня не бывает под ногами опоры - я лечу сама по себе.
- И высоко летаешь?
- Над полями, над лесами, над красивыми городами, над реками, к морям-океанам, иногда купаюсь в них. Представь, прямо посреди океана или моря окунуться, особенно зимой - это такое блаженство.
- Завидую тебе, но у меня бы сердце разорвалось, если бы я поднялась в воздух хотя бы над крышей нашего домика в Голой Пристани.
- Это так кажется, Женя. У меня, тоже, когда я начинала взлетать, сердце так стучало во сне, что я просыпалась от страха. Но уговаривала себя, уговаривала, и поднялась сначала над крышей одноэтажного домика, потом над проводами высоковольтных линий, а вскоре уже летела над высоченным лесом, причём таким, каких на Украине не встретишь. Да над горами летала, правда названия не знаю, потому что не опускалась на землю - так мне в небе было хорошо.
- Ты девица странная, недаром к тебе мужики пристают, как банный лист - видно чувствуют в тебе что-то такое, что им и во сне не снилось, - говорила Евгения, уводя подругу в новый танец. - Это же надо, Бог сделал тебя крылатой.
- Может Бог, а может и инопланетяне, летающие куда им вздумается. Помнишь, я тебе сказку рассказывала про жителей Вселенной, которые могут забираться в будущее, и посещать прошлое.
- Да, это ты фантастики начиталась.
- Женечка, в каждой фантастической книге, есть доля правды. Думали ли мы с тобой, что приедем строить телевизионный завод, на котором будут в дальнейшем выпускать маленькие, изящные ящики, называемые телевизорами и люди смогут смотреть фильмы и вести со всего мира, не выходя из дома?
- Да ты не во сне ли видела эти ящички?
- Точно. Можешь не сомневаться.
- Ну вот, а я их видела уже наяву. Поехала я в Ленинград к тётке, у которой моя сестра живёт вот уже тоже два года, в прислугах.
- Твоя сестра работает у родной тётки прислугой?!
- А что ты удивляешься? Поехала Ксюша вроде, как поступать в институт и провалилась, конечно, хоть и хорошо училась. Но мы теперь с тобой знаем, походив на курсы, кто у нас поступает - только блатные и только за деньги.
- Да. К сожалению, у нас с тобой возможность выучиться мала. Но тётка ваша видно высокопоставленная особа - почему она Ксюше не помогла? - удивилась Калерия. - Или у неё своих детей много?
- Как же! Наша тётушка не имеет детей. Совсем она безродная, со своим капитаном дальнего плаванья, который ей, из-за границы, привозит множество всяких красивых вещей.
- И она не могла твою Ксюшу устроить учиться?
- Не могла или не захотела, потому что сама пошла с мужем в плавание, а сестру мою оставила в доме сторожем.
- Ой, так это же хорошо твоей сестре: живёт одна, занимайся, ходи на всякие курсы. Надеюсь, тётка прописала её к себе?
- Прописала, как домработницу, на два года, которые уже истекли и вот Ксюша моя хочет приехать к нам, на строительство.
- Она бросит Ленинград, сытую жизнь, и приедет закабаляться на такую тяжёлую, да неблагодарную работу, где платят копейки?
- Знаешь, мы с ней поговорили и решили, что свободная жизнь гораздо милей - хоть впроголодь, да зато сама себе хозяйка. К тому же тётка не хочет эксплуатировать племянницу, а сейчас они с дядькой по полгода не плавают. Потом, когда возвращаются, у них почти каждый день гости, и попробуй, угоди всем - так что у Ксюши жизнь сейчас не очень сладкая, несмотря на то, что тётушка одела её, как принцессу, во всё заморское.
- Так это ты из Ленинграда привезла столько вещей красивых?
- Да, и тебе тоже, но ты не желаешь носить с чужого плеча.
- Признаюсь, что я лучше буду ходить в одном платье, чем носить чужое. Ты же видела платьица Лизаветы, которая вышла замуж за Симферопольца, так я их не ношу, а даю носить девушкам, которые попросят, хотя сама я никогда бы просить не стала.
- Да, ты не от мира сего, подруженька. Но придётся тебе принять от меня деньги на пальто, если мать твоя не вышлет. Ну вот, и танец опять кончился.  Пойдём в более тёмное место, потому, что твой рыжий Квазимодо, кажись, усёк тебя и даже танцевать перестал.
- Что он делает? - Реля из прекрасного сна, возвратилась в дурную действительность. Гнев поднимался в ней - неужели этот взрослый мужчина будет мешать её девичеству? Она едва успела оценить свободу, вырвавшись от деспотичной матери, как эта Обезьянища хочет испортить её жизнь собой, своей грузной фигурой, с противным окурком в углу рта, вульгарными замечаниями. И вообще присутствие Гориллы рядом с ней просто невыносимо. Пусть бы танцевал и обнимался с зеленоглазой девушкой - вот она вполне для него, ей «терять нечего», как говорят в общежитии.
И они были бы славной парочкой, на взгляд Рели: - «Оба тёртые: прошли огонь и воду и медные трубы», - думала она с иронией.
- Бросил свою красавицу посреди круга, - как масла в огонь, добавила Женя гнева в неё. - И двигается в нашу сторону.
- Ну,  гад! - у Рели не только душа вспыхнула, но и глаза засверкали в темноте, как у дикой кошки. - Бык колхозный! Почему этот дурило думает, что может преследовать кого ему захочется?!
- Молодцы девушки, - продолжала свой репортаж Евгения, - не дают ему пройти, просто закрывают тебя.
- Тёмную бы ему, гаду, устроить!
- Тихо! Этот тип уже близко.
«Горилла» подошёл и встал рядом, будто его здесь ждали:
- Добрый вечер, девчата!
- Кому добрый, - сухо, с насмешкой, ответила Женя, - а кому его и испортить могут.
- Намёка не понял, но интересуюсь, почему ваша подружка молчит? Она немая? - продолжал нелепый мужчина, будто издеваясь. Реля вздрогнула: совсем человек спился, если так спокойно говорит это слово? Она наклонилась к Жене, и прошептала:
- Ошиблась разведка-то - пьян, как свинья.
- Господи! - простонала подруга. - Боюсь как бы тебе за мою оплошность, расплачиваться не пришлось. Уйдём отсюда, а?
- Теперь уже поздно, - Калерия приготовилась к сражению. Если сейчас она не сумеет уговорить Гориллу оставить её в покое, ей придётся не один вечер просидеть в общежитии, в одиночестве. Но как бы доходчивей отпугнуть нахала от себя? Высокие слова тут не помогут и, пожалуй, этот человек из страшного, каменного века, возомнит о себе, что он из двадцатого, уж коль ему подвластны машины и современная роскошь, которую он добывает для себя нечестным путём. – «Бить врага надо его же оружием!» - и Реля решила хамить.
- Знаешь, Женечка, - обратилась она к подруге, - мы тут без тебя убирали эту территорию, но, как видно, не всё убрали: где-то тухнет бочка не то вина, не то пива. Чувствуешь, как разит?
Женя принюхалась: - Действительно воняет, да так погано: наверное, в эту бочку забрались мыши, утонули в её содержимом, вот и разлагаются. Боже! Ну, просто дышать нечем! - она заткнула нос.
Девушки тайком пожали друг другу руки: одна другую поняли с полуслова. Горилла уставился на них осовелыми глазами:
- Что? Какая бочка? - загремел он неприятным голосом. - Думаете, не знаю, что намёк на меня?
- Мне показалось, - обратилась Реля к подружке, - что возле нас кто-то хрюкает человеческим голосом! Свинья, что ли?
- Это кто, я - свинья? – «Горилла» схватил Релю за руку. - А ну пойдём танцевать, я тебе покажу сви...
- Тихо! - она рванула свою руку, чувствуя по боли, где останутся синяки. - Пока не выясним, кто вы, я с вами танцевать не буду. Ясно?
- Так, кто же я? Ты сказала, что я - свинья.
- Нет, - вмешалась Женя. - Это ты сказал, что ты свинья.
- Кто сказал, что я свинья? - опешил Горилла. - Я?
- Вот именно, - отозвалась Реля, - вы сказали, что вы - свинья, а я со свиньями не танцую.
- Но я же не говорил, что я - свинья! - завопил «Горилла». – Вы меня разыгрываете, змеючки.
- Зачем разыгрывать? Мы просто пытаемся выяснить, кто вы? Итак, вы утверждаете, что вы не свинья? - ликовала Калерия - показать борову в каком скотском состоянии он приходит на танцплощадку, да что может быть лучше?
- Пусть только кто скажет, что я - свинья. Морду намылю.
- Ну, вам, что оскорбить человека, что лицо ему изукрасить, почти как у вас сейчас - не зря поговорка есть – «дурацкое дело - не хитрое». Но вы, действительно, не свинья.
- Вот видишь, - обрадовался Горилла поддержке.
- Потому, что всякая глупая Хавронья, - продолжала Реля,- налакавшись, идёт в свой хлев и спать ложится, а вы идёте на танцы. Мало того, приглашаете девушек, а если они не хотят с вами танцевать, то вам недолго и оскорбить весь род девичий.
- Это когда я тебя обидел? Стою возле вас и слушаю, как ты меня обзываешь. Не думай, что я пьяный и ничего не понимаю. Не пара я тебе, да? А я так мечтал найти себе такую жену, и держать её крепко в своих объятиях.
- Да я бы повесилась, если бы меня принуждали замуж за вас идти.
- А это значит, что мне надеяться не на что?
- Почему? Есть же у вас зеленоглазая - она пойдёт за вас.
- Плевал я на неё. Мне мать ребёнку нужна, понимаешь, мамка, но не шлюха подзаборная. Дочурка  у меня есть, - Горилла всхлипнул.
- Плохо вы жену ищете. Если вы, с пьяной рожей, будете мерзости девушкам вопить, то...
- Ну, виноват, знаю, за что казнишь... обидел я тебя, да? Ну, прости, ради нашей будущей любви...
- Любви не будет! - твёрдо перебила его Реля.
- Это ты сейчас так говоришь, а если я тебя на руках носить буду, птичьим молоком кормить, хотя у птиц - ха-ха-ха! - сисек нет.
- Такие как вы и несчастных пташек сумеете подоить! Но не надо мне ничего от вас. Вы лучше пошли бы работать по своей профессии, а не в магазине бедных людей обвешивать.
- Откуда знаешь, что у меня другая специализация есть? - мужчина, как казалось девушке, на глазах трезвел.
- А я - цыганка, - сказала Реля, чтоб не выдавать тёщу Гориллы, - по глазам вижу, что человек из себя представляет.
- Цыганка? Так, может, ты и приворожила меня с первого взгляда?          - Вот этого не было! Я трудилась усердно, в тот вечер, когда Ваше пьяное Величество меня заметило, и на вас даже не смотрела, - Реля испугалась, что разговор пошёл в другую сторону, - но отворотить вас, пожалуй, могу.  Исправить могу.  Хотите, исправлю вас?
Эти слова внесли ещё большую тревогу в её сердце - чего несёт? – «Исправитель ты, да? Ох, исправитель! Надменную свою «родительницу» не могла до ума довести, а тут хочет взяться за пьяницу».
- Очень! – «Горилла» явно обрадовался.
Релю передёрнуло: - «Вот влетела, пташечка! Расчирикалась: - «Я могу! Да к вашим услугам! Не хотите ли жениться на девушке? Так это я с превеликой радостью!»
- Для начала перестаньте пить, - несло её дальше в трясину. – Я никогда и ни при каких обстоятельствах, не пойду танцевать с пьяным. («Впрочем, я с тобой и с трезвым не пошла бы по доброй воле», - подумала горько.)
- Хорошо, завтра же буду чист, как стёклышко.
- Чтобы стать протрезвевшим, одной ночи мало. Вам, как минимум, три-четыре ночи надо отдохнуть, как люди спят, а, отоспавшись и отмывшись от запаха перегара - вы уж, извините, что я так говорю – только трезвым приходите на танцы. А теперь - отваливай. Я хочу с подругой немного потанцевать, потому что танцы уже на исходе, - Калерия обняла Женю, и подруги вошли в круг, где никому не было до них дела - убей их Горилла, только тогда бы заметили, да милицию вызвали бы.
А страшный человек, оставшись один, не то всхлипнул, не то скрипнул зубами, но всё же ушёл в темноту, хотя и не совсем: Реля чувствовала его злобное присутствие, и представляла, как он скверно думает о ней - что портило ей остатки хорошего настроения.
- Здорово ты с ним! - восхитилась Женя. - Были минуты, когда мне казалось, что он ударит тебя. Он даже зубами скрипел, ты заметила?! Вот уж, правда «Горилла», как ты его верно назвала.
- Я всё заметила, Женечка, но лучше бы он ударил.
- Ты что?! - поразилась подруга.
- Дорогая моя, его удар принёс бы физическую боль, да ясность в наши с ним отношения, которых я не хотела, видит Бог! И стали бы мы с ним врагами и всё тут. Это была бы точка. А так я ему себя в кабалу отдала своими глупыми разговорами.
- Как это в кабалу? - не поверила Женя.
- Очень просто. Он мне сейчас уступил, так? Он это запомнит, но через два-три дня, а может и раньше проходу не даст. Хорошо, если он протрезвеет за это время, может он трезвый не такой наглый, и самостоятельно поймёт, как он мне неприятен, и оставит свои притязания. Только сомневаюсь я. Боюсь, что отныне, я как под топором буду.
- Релечка, что же мы наделали, выйдя из общежития!
- Вот чем окончился эксперимент, Женечка. Не думали, не гадали, что я в ярмо попаду.
Подруги загрустили, осознав, что Реле предстоит ещё вынести.


                Г л а в а   12.

К сожалению, девушка предугадала почти всё в поступках и поведении своего неожиданного поклонника. Его властный, собственнический характер проявился уже на другой вечер после их разговора. Едва Реля успела выйти из общежития и приблизиться к танцующим - Женя была уже там и не одна, а с парнем, который пригласил её на свидание в тот вечер - как почувствовала обезьяний цепкий, вперившийся в неё взгляд, который некоторое время блуждал за девушкой, словно гипнотизируя её. И, как на грех, какой-то незнакомый парень едва она подошла к их импровизированной танцплощадке, пригласил её танцевать. Реля пошла с удовольствием, но взгляд Гориллы, всё же чувствовала: тяжёлый, гневный взор неотступно следил за ней. Девушка вздохнула и оглядела своего партнёра - хватит ли силы у него защитить её, если потребуется помощь? Парень был высокий, но худой, слишком изнеженный, на Релин взгляд. Однако рука, державшая её, была крепка.
- Скажите, - неожиданно спросил он её, - неужели, вы на стройке работаете? Как-то не верится, уж очень вы хрупкая.
- В таких случаях говорят: - «Не верь глазам своим»,- улыбнулась Калерия. - Я работаю на строительстве, можете не сомневаться. Но вы не из нашего общежития, как я понимаю?
- Нет, я живу вон в том доме, - махнул юноша неопределённо головой в сторону домов, которые уже давно стояли на их улице.
- Мне кажется, что вы - студент.
- Как вы угадали?
- По интеллигентному лицу, по манерам - наши строители не такие вежливые, если это не вчерашние школьники.
- Но вы-то окончили десять классов?
- Разумеется. А вы думали иначе?
- Да нет. По вашему разговору можно подумать, что вы уже учились в каком-то высшем заведении.
- Я так старо выгляжу? - Калерия улыбнулась.
- В том-то и дело, что выглядите вы вообще юной девочкой, потому я удивляюсь, что таких нежных берут на стройку.
- Странно, потому что этой «юной девочке» уже порядочно досталось ударов в её жизни.
- Вот никогда бы не подумал.
- Что мы с вами разговорились на такую грустную тему? Мне сейчас хочется посмеяться над тем, что вы меня за двоечницу приняли.
- Зачем вы так плохо обо мне думаете?
- Ну, как же! Ведь вам, наверное, мама говорила, что на строительство едут исключительно те, кто не может в институты поступить?
- Вам и это известно? Но как вы смогли об этом догадаться?
- Не знаю. А маме вашей скажите, что она ошибается. На строительство едут не только интеллектуальные дураки, но и люди, которые могут поступить в институт по знаниям, но не поступают, потому что их тылы не обеспечены могучими родителями - вот как у вас, например.
- У вас нет материальной поддержки?
- И блата тоже, хотя я не из детского дома.
- Но наверно вы учились и выросли в каком-нибудь городе: не могу себе представить, что в деревне есть блестящие учителя.
Калерия усмехнулась.
- Если быть честной, то росла я и в городке - на Дальнем Востоке - и в украинских сёлах, и везде мне везло на хороших учителей.
- О, сколько вы повидали! Вот почему так интересно общаться со столь развитой девушкой. Вы разрешите мне ещё несколько танцев с вами станцевать и послушать ваш рассказ, про Дальний Восток.
- С удовольствием бы это сделала, но на меня положил недобрый и свирепый взгляд один моральный урод, и пока я не смогу его убедить, что у него нет на меня никаких прав, он мне не даст ни с кем танцевать, а тем более подавать надежду на что-то ещё.
- Кто этот человек? - юноша напрягся.
- Вон стоит «Горилла», как я его с первого взгляда прозвала, потому что даже не знаю его имени - и посмотрите, как он сверкает глазами в нашу сторону. Его бы воля, он вам бы ноги пообломал, а меня, как это не стыдно говорить, уволок в свою берлогу и не выпускал, пока не замучил бы до смерти, потому что я сопротивляюсь ему, чем и бешу этого гада.
- Я этого верзилу знаю - это известный всей округе драчун и хулиган. Неужели он в вас влюбился? Это беда для вас будет, с ним ни один человек не может найти общий язык. Это действительно «Горилла» - жестокий и никчёмный человечишка. А уж, сколько он людей покалечил в наших местах - и не сосчитать. Причём делает это чужими руками.
- Поэтому я и не хочу, чтоб вам, из-за меня тоже пришлось пострадать. И прошу вас сразу, после танца, отойти от меня, поскольку я предполагаю, даже танец со мной не безопасен.
- Я так и сделаю, если он сразу к вам подойдёт. Но вы и он -  не могу себе вас вместе представить.
- И не представляйте, мы, действительно, люди несопоставимые – и предполагаю, что уже сегодня мне придётся это «Горилле» доказывать, хотя я думала, что всё случится гораздо позднее. Ну вот, танец кончается. Спасибо вам за предупреждение - вы немного подготовили меня к встрече с этими пещерным человеком. И уходите. Вон этот тип продирается сквозь толпу, а я уже готовлю ядовитые слова ему навстречу.
- Желаю вам побольше яда, и чтоб вы раз и навсегда от него отделались, и обошлось это вам малой нервотрёпкой.
- Спасибо. Но я не надеюсь на быстрый успех.
Однако парень не спешил отходить от Рели – возможно, надеялся, что её назойливый поклонник не подойдёт к девушке, если он будет стоять рядом. Но напрасно. Горилла возник сразу, едва они остановились, и так посмотрел на юношу, что тот пробормотал Реле слова благодарности и исчез. Девушка даже в сумерках почувствовала, как она побледнела - это чудовище думает, что он лучший из собеседников? И ей всего приятней говорить с ним? Подошёл и встал, как собственник – «моя девушка и никому её не отдам» - говорил весь растрёпанный вид этого кентавра. И Реля изо всех сил сдерживала своё негодование. Но нельзя же стоять, как под конвоем, молча и она решила «разговорить» Гориллу.
- Как вас зовут?- при этом сделала свой голос, как можно мягче, чтобы не выдать гнева.  Девушка понимала, что покажи она слабость, тогда ничего не добьётся – пожалуй, сама угодит под гнев этого пугающего людей чудовища.
- Георгий. Для тебя - Жора.
- Моё имя вы, наверное, знаете?
- Цыганочка. Всегда буду так тебя называть.
- Мне всё равно, как вы будете меня называть. Но давайте с самого начала условимся, насчёт всего, что у нас может быть.
- Что будет, что предстоит - давай, ворожи. Хочу во всём тебя, моя красавица, слушаться. Наворожи мне себя.
- Должна вас огорчить, Жора. Наверное, в силу того, что я цыганка - или внучка цыганки,  что вернее - я прекрасно знаю свою судьбу.
- И где я там, в твоей загадочной судьбе?
- Жора, тебя в моей судьбе даже близко нет.
- Интересно, какой же там раскрасавец-мужчина? Уж не тот ли, который только что танцевал с тобой? Так я ему ноги повыдёргиваю...
- Успокойтесь, это не тот. Человек, которого я полюблю и за которого выйду замуж, окажется подлецом: он бросит меня с ребёнком. Я всю жизнь проживу одна, буду воспитывать сына. - Реля говорила, удивляясь, зачем так подробно рассказывает о себе? Поймёт ли её боров, влюблённый в себя и много воображающий о себе? Но необходимо, чтобы этот гориллоподобный пьянчуга отстал от неё.
- Вот видишь! - обиделся Горилла. - Ты мне сына подарить не хочешь, а я всю жизнь мечтаю о нём.
- Жора, детей рожают только любимым, а я тебя не люблю и никогда не полюблю,- Реля неожиданно для себя перешла на «ты»: - «Выкать ещё этому непонятливому, он подумает, что я его уважаю».
- А как же ты полюбишь того муж-рил-лу, если наперёд знаешь, что он оставит тебя, да ещё с малым ребёнком? Ну, чего глаза раскрыла? Я знаю, что меня ты обзываешь Гориллой. Тогда муж твой будет муж-рил-ла.
- Мне самой интересно и удивительно: неужели я смогу полюбить? - спокойно ответила Реля, нахохотавшись про себя: - «Вот это уцепил!»
- Слушай, а давай обманем твою судьбу.
- Судьбу обмануть нельзя - в этом я уже давно убедилась.
- А если ты полюбишь меня?
- Я никогда не смогу полюбить человека, который начал своё знакомство с унижений и оскорблений.
- Ну и глупая ты девчонка!  Воображаешь, я не помню, что сказал тебе тогда? Да любая-другая расцвела бы от этих слов, которые выделили её среди всех остальных. Ну, недотрога моя, пошли танцевать,- он твёрдо взял Калерию за руку и ввёл в круг. - И запомни, - наставлял её, танцуя как косолапый мишка, - такими парнями, как я, не разбрасываются, за такими денежными и умными бегают, что ты уже заметила.
Девушка с презрением посмотрела на своего партнёра: - «Вот уж, действительно «высокий» интеллект у человека - другой бы давно уразумел, что я не только танцевать с ним не хочу, мне говорить с ним, всё равно, что с телеграфным столбом - гудит, а понять его сложно».
- Многие, наверное, «расцвели» бы от твоих гадких выкриков тогда, - ответила она на его дерзкое заявление. - Ну, так и орал бы всю эту мерзость им - может быть какая-нибудь, действительно, пришла бы «на грудь твою» и была бы счастлива с тобой - вон, как зеленоглазая, которая, как говорят, прошла огни и медные трубы, к тебе прилипла. А ты её почему-то бросаешь, и бежишь за такой «дурёхой», по твоему разумению, чтобы упросить меня стать твоей женой. Я угадала?
- Угадала. Только я просить не буду, а силой поведу тебя в ЗАГС.
- Каков добрый молодец! «Силой»? А то, может, ты меня украдёшь, на голову мою чадру наденешь, и по азиатским законам будешь держать на тёмной половине дома, на улицу запретишь выходить?
- Да, не мешало бы, а то европейские бабоньки моду взяли мужьям перечить: как было хорошо, когда жена была на положении невольницы. Её можно было украшать, как ёлочку, вешать на неё побрякушки, а если надоест, выгнать её на улицу, где она может и загнуться.
- Поэтому ты и женился когда-то на глухонемой - она тебя вполне устраивала, но когда ты ею наигрался, то убил несчастную?
- Как ты можешь такое говорить? Я любил свою жену и оплакивал, когда несчастная умерла, - говорил Релин партнёр, но рука, державшая её руку даже не вздрогнула при упоминании о бедной молчальнице.
- Могу, потому что чувствую, как ты расправляешься с ненужными тебе людьми. И можешь не скрипеть зубами, я даже волчьего воя не боюсь, тем более сверканья твоих поросячьих глазок. Ну, чего сжал мои рёбра? Сломать их хочешь? На мне ты руки свои сломаешь или хребет – выбирай, что тебе больше нравится. А замуж за тебя я не пойду, как бы ты не просил меня - не от тебя родится мой мальчишка, так что забудь обо мне думать.
- Это еще, почему не от меня? Что я не детородный? У меня дочурка растёт, какая тебе и во сне не снилась - чудо - так все твердят, - говорил Георгий, будто и, не слыша предыдущих слов девушки.
Реля хотела признаться ему, что видела уже его чудную дочь, и девочка ей очень понравилась, но подумала, что для Гориллы это будет «слишком большой подарок», как Женя её предупреждала. К тому же, зачем метать бисер перед этим боровом, который не слышит её бранных слов, а гнёт только свою линию.
- Вот я и не желаю стать мачехой твоей дочке, - спокойно, как ей показалось, ответила Калерия.
- Господи, опять причуды. Ты и правда подумала, что я навяжу тебе свою дочь? Во-первых, у неё есть бабушка - моя тёща, во-вторых...
- Жора, если ты, без конца, будешь придумывать планы на будущее, которого у нас не будет, в этом я могу тебе поручиться, я больше! - твёрдо тебе говорю - не приду на танцы. Такие разговоры для меня - чистая мука. Мы с тобой говорим на разных языках.
После этого заявления они долго старательно танцевали: «мужрило» даже старался на ноги Реле не наступать, что порадовало бы её, если б девушка не чувствовала, что ей ещё достанется от него порядком.
- Ну, хорошо, - наконец глухо отозвался Георгий, - мне тоже наши дебаты не приносят радости. Но заворожила ты меня, это точно - ни о ком не могу теперь думать, только о тебе.
- «Заворожила»? - насмешливо засмеялась Калерия. - А не выйди я вчера на танцы - ты бы женился на зеленоглазой. Трепачи вы, мужики!
- Хочешь, докажу, что заворожила?
- Попробуй, - дерзко ответила ему Реля: - «Неужели не видит, как я его не уважаю? Неужели не чувствует, что я презираю его? Как стараюсь оттолкнуть его от себя!»
- Пошёл сегодня и подал заявление на расчёт в магазине.
- Неужели? - Реля удивлённо посмотрела на него.
- Хочешь, верь, хочешь, не верь.
- И куда же ты пойдёшь устраиваться, Жора?
- Сам ещё не знаю. Мысли сумасшедшие лезут в голову: взять цыганочку в охапку, да и махнуть на Север. Ведь я деньги на машину и на квартиру заработал не за прилавком, как ты, наверняка, придумала, а именно на Севере, - говорил он хрипло, дыша Реле перегаром в ухо.
- Ой, Жора, извини за грубость, но сам знаешь, почему я так дерзко говорила.
- Сразу всё понял. Кого ты хочешь провести, цыганёнок? Ты защищалась от меня, от моей дурацкой напористости. Сколько тебе лет?
- Скоро стукнет восемнадцать.
- А мне уже тридцать.
- Ничего себе мальчишечка! Значит «в охапку» меня и на Север? А зачем? - строго спросила Калерия, решив больше не улыбаться не умеющему думать головой взрослому мужчине.
- А затем, милая, что деньги я прогулевонил.
- Ну, зачем тебе деньги? Одет, обут хорошо, машина есть.
- Хотел тебя одеть-обуть, как Мадонну.
- Господи, опять про меня. Выкинь ты меня из головы. Кстати, если я не ошибаюсь, Мадонна босая ходила. Отвечай, зачем тебе деньги?
- Совсем ты меня запутала. Я слушаю твой голос, как музыку и не вникаю в смысл. Надо сильно отключиться, чтобы понять.
- Я же предлагала тебе отоспаться вечерок-другой. Ты заторопился, теперь отвечай на мои вопросы так же чётко, как я тебе их задаю. И, пожалуйста, не наступай мне на ноги.
- Ой, прости, совсем разучился танцевать.
- А всё водочка. Чувствуется, что когда-то ты хорошо танцевал. Уж, не на водку ли, распроклятую, тебе деньги нужны?
- Клянусь, не на неё. Другое в голове. Ты там засела.
- Как трудно с тобой говорить. Выходит из трезвого, или относительно трезвого - из тебя слова не вытянешь. Ну, давай разбираться - ты, очевидно, предполагаешь, что женщину, в том числе и меня дурочку, можно роскошью купить?
- А разве не так?- спросил Георгий уже не так нагло, как прежде.
- Ну, допустим на минуточку, что ты меня одел-обул, - Реля внимательно посмотрела на парня.- Прости, Жора, но можно я буду говорить всё, что я думаю о твоих несбыточных мечтах.
- Да Бога ради! Надеюсь, что ты меня поймешь, и они осуществятся.
- Ты знаешь, возможно, в восхищении собой, ты действительно мог бы совершить такой подвиг – то есть одел бы и обул, знай, мол, наших!! И возможно, что я, в порыве благодарности, полюбила бы тебя,.. - Реля тут же раскаялась в своих словах, задохнувшись в его объятиях, и встретив удивлённый взгляд стоящего напротив студента, с которым недавно танцевала – что уж он о ней подумал? - Не надо так нагло себя вести, Жора! - с гневом произнесла она, упираясь локтями в грудь грубияна, не желающего её понять. - Не надо! Отпусти!
- Прости, больше не буду, - голос мужчины охрип от волнения, он выпустил Калерию на землю из своих медвежьих тисков.
- Трудно так говорить, ты не даёшь закончить мне мысль. И потом мне очень стыдно, что ты так нагло обнимаешь женщин, кто тебе попадётся, на глазах у всех! А меня, вообще, нельзя так хватать!..
- Знаю, больше я тебя не увижу, - с горечью продолжил мужчина.
- Да. Так вот, что было бы дальше? Получив мою благодарность, ты загордился бы, - с грустью продолжала Реля, провожая глазами красивого студента, демонстративно уходящего с танцплощадки: - «Не вынесла душа поэта»,- с грустью подумала девушка, но продолжала говорить: - Так вот, ты бы начал «гулевонить», как ты выражаешься, чтоб только унизить меня, унизить за то, что я тебя не любила, или за то, что не сумела полюбить - короче это было бы мщение. Но издевательства я не терпела бы не минуты...
- И что? Ушла бы? - поинтересовался жёстко Георгий. - От меня не так просто уйти, девушка.
- Вот, наконец, ты проговорился! - Реля прямо посмотрела противнику в глаза. - От тебя уходят только на тот свет, не так ли?
Он до боли сжал её руку: - Не бойся, Малыш, отпустил бы я тебя.
- Вот я и говорю, что отпустил бы: или на тот свет, или с совершенно изломанной судьбой. Всё, в конечном итоге, рассыпалось бы как карточный домик, но пройдя через мои страдания.
- Слушай, а разве ты не будешь страдать с тем идиотом, когда он будет бросать тебя?! – протестуя, загудел Георгий, не обращая внимания, что на них уже давно стали оглядываться. Всем, было, интересно сумеет ли Реля освободиться от «Орангутанга», как назвала Георгия одна из девушек, которую он толкнул в танце.
- Буду и даже больше, чем страдала бы с тобой.
- Больше? - Георгий был поражён. - Но почему?
- Неужели непонятно? Того человека я, очевидно, полюблю сразу, и любовь будет разгораться, если у нас родится сын.
- Всё! - взрослый мужчина застонал. - Знай, чудо природы, ежели я увижу того идиота, то задушу гада собственными руками, а там хоть расстрел - неважно. Без тебя, мне всё равно не жить!
- Если ты лишишь жизни того парня или мужчину, который мне звёздами выписан, и которого мне суждено полюбить, значит, ты и меня лишишь всего: солнца, цветов, маленького, смуглого человечка. Потому, не трать времени, задуши меня сейчас.
- Господи! - выдохнул он. - Сама она меня может тупым ножом колупать, а ей слова не скажи, чтобы не нарушить её жизни.
- Слова-то больно страшные, - у Рели невольно затряслись руки, - давай расстанемся, Жора, раз и навсегда, потому что мы не можем говорить спокойно, как другие люди.
- Ещё одно свидание, - глухо произнёс он, и Реля почувствовала, что и его руки трясутся, - раз ты меня боишься, встретимся на людях, где-нибудь у кинотеатра, пойдём в кино. Мне бы только быть рядком с тобой, смотреть на тебя - я даже говорить ничего не стану, раз тебе это приносит такие страдания.
Реля, в гневе, опустила глаза: она представила, как в кинотеатре, в темноте, Георгий будет дышать на неё нечистым ртом, или наговаривать ей на ухо всякую пошлость и содрогнулась. Потому она принципиально не стала ничего обещать ему: - «Вот крест навязался мне! - подумала с тоской. - Этот жуткий человек может отравить мне жизнь больше и всего, за несколько дней, чем это сделали Вера и мама за годы. Интересно, как поживают две мои мучительницы сейчас? Наверняка Веруська приехала уже домой, как ожидали того, судя по письмам, Валя с Ларисой? Вот уж мама, наверное, не насмотрится на свою красавицу?»

                Г л а в а   13.

Сразу, после отъезда Рели из дома, Вера засыпала родных письмами и телеграммами. Приближались студенческие каникулы, и любимая дочь мечтала провести их в Кисловодске, куда её звал однокурсник. Но, как поехать к чужим, незнакомым людям без подарков? В письмах Вера обстоятельно рассказывала всем, что она планирует купить Сережиной маме в подарок, что папе, платочек для бабушки, трубку незнакомому деду - и на всё про всё, включая дорогу и питание, студентке потребуется всего-навсего... полтысячи рублей.
- «Ничего не скажешь, внимательная девушка, - думала с удовольствием родительница, - всё продумала заранее, чем удивить буквально всех людей, к которым она едет, может быть в качестве будущей невестки? Да планирует моя доченька, как всегда хорошо, однако в расчёте на чьи деньги?» - вдруг, не на шутку, испугалась Юлия Петровна. Только недавно послала такую же сумму - все полученные алименты от Олега в Одессу, надеясь, что этого Вере как раз хватит, чтоб доехать до Кисловодска, повеселиться там немного и приехать домой: маме тоже хотелось увидеть дочь дома, особенно после поездки с парнем на курорт. А пошли ей ещё денег, пожалуй, не дождёшься, доченьки домой: Вера может задержаться в понравившемся ей городе. И поэтому мать не отправила денег - хотя чувствовала, что именно для этого было написано столь подробное письмо. Ответила она на послание любимой в том  же духе.  Расписала, как выставила дерзкую Калерию, без копейки денег на дорогу.  Да и дать ей было не из чего, ведь всё посылает Вере.  И как много стали требовать обнов подросшие Атаманши, которых, к сожалению, как их дикую сестрицу, в обносках не поводишь.
Но Вера точно знала, что кроме алиментов, матери полагается получать зарплату, и знала точные числа выдачи её. Ещё она имела сведения, что кроме зарплаты, Юлия Петровна иногда берёт с колхозников мзду за обмен бычков на тёлочек, но ещё больше получает, когда этим ценным товаром обмениваются хозяйства между собой. Тут уж мать - дока, своего не упустит. И если Юлия Петровна не хочет, чтоб студентка разоблачила её, пусть раскошелится ещё на полтысячи на отдых любимой дочери, гласило следующее письмо. В конце Вера приписала, что насчёт разоблачения пошутила, но надеется, что мать и так не обидит её.
Пришлось посылать ей эти злополучные деньги, и хотя в шутливом тоне, но мать пригрозила своей любимице, что, действуя, таким образом, Вера может лишиться её расположения.  И с кого тогда она будет клянчить бешеные суммы на свои безумные траты? Да и мать может слететь с поста, если кто-либо, случайно, прочтёт её глупые послания – дочурочка подумала своей головой, когда писала это в Чернянку? Сама когда-то хвасталась Юлии Петровне, что читала и не отдавала писем, присланных не ей, а  Калерии. А что, если Дикая девчонка узнает про то от матери? Ведь бешеная кровь Рельки может взыграть не на шутку и, пожалуй, что и Вере придётся несладко за все её проделки с сестрой. Усмирив, таким образом, свою транжирку, мать всё же продолжала сердиться на старшую дочь. Пусть вот только приедет домой, она всё выскажет любимой.  Моду взяла пугать родительницу всякими разоблачениями, когда сама студентка не может похвастаться кристальной чистотой. Уж кто у них чист в семье, так это Релька - без слёз, без криков, взяла купленный ею чемоданчик и молча уехала. Откуда только деньги достала на его покупку? Наверное, опять заработала у какой-нибудь старушки. И так же тайно заработала на поездку в Симферополь.
Трудной эта дочь казалась Юлии Петровне, потому что иногда жёстко ругалась с ней, всё пыталась сделать родительницу справедливой, но нечастые попытки Рели наталкивались на равнодушие или гнев матери, что, в конечном счёте, ещё больше обостряло их и без того нелёгкие отношения. Но, когда Калерия уехала,  дом без неё вроде потемнел, крыльцо как-то расшаталось, крыша накренилась. Разумеется, Юлия Петровна попросила председателя прислать к ним плотника, который подправил раскапризничавшееся строение, но лучше от этого не стало. Даже деревца и кустики, посаженные Дикой девчонкой в Чернянке, грустили о ней. Чего уж говорить об Атаманшах: две младшие привыкли к Релиной заботе о них, и никакие старания матери, которая даже готовила изредка обеды, не заменяли им уехавшей Дикой. Признаться вначале мать немного ревновала малышек - по Вере они так не скучали.  Но потом, после дерзкого письма старшей, она пришла к выводу, что старшая не была сестрёнкам такой заботливой нянькой, какой была до отъезда своего Реля.
Но долго думать о Дикарке Юлия Петровна не могла. И хотя мать гневалась на Веру, всё же ей интересней была жизнь студентки, чем сочувствовать незадачливой Реле, не нашедшей ничего лучшего, как поехать работать на стройку - в грязь, в мужскую матерщину - что Юлия Петровна знала ещё по Находке, где работала в общежитиях почти уголовников, а не рабочих. Достанется и Рельке в Симферополе, зря девчонка не поехала к своему лейтенанту, возможно, он её бы даже устроил учиться, а не работать на строительстве. Юлия Петровна не хотела вспоминать, что сама и развела их, открыв  состоявшемуся уже человеку глаза на дерзкую, конфликтную девчонку, с которой он не имел бы  покоя и счастья. Юлия Петровна удивилась: хочет думать о своей любимице, а мысли её постоянно поворачиваются на Рельку.  А чего ей о Вере заботиться?  Скоро её доченька, возможно, выйдет замуж, в курортном городе будет жить - это было бы прекрасно - мама ездила бы к любимице своей поправлять здоровье. Правда Вера, за такую поправку, требовала бы с Юлии Петровны денег, но на такое дело не жалко. Кстати, путёвку можно в Херсоне, в Обкоме партии, приобрести, причём бесплатно - что ей уже  предлагали - а  деньги будет передавать любимой дочери, как мать и ранее это делала. Вот и на этот раз послала деньги, которые стала откладывать Релии на одежду, потому что Атаманши, получив очередное письмо от своей няньки, недвусмысленно дали матери понять, что пальто, как ей ни тяжко, покупать придётся. Юлия Петровна почти согласилась. Но Вера прокричала о бедственном положении, и мать отослала деньги ей.  Однако сразу после сразу после того, как перевела почтовым переводом  Дикаркины денежки Вере, приснился ей страшный сон: если она не купит Реле пальто, то будет жариться на том свете в Аду. Ей даже показали картинки Ада - она проснулась в холоднейшем поту и, трясясь от ужаса.  Увиденный сон был до того реальным, что не молодая женщина уверовала, что есть жизнь после кончины человека. Что ж! Чтобы не жариться в Аду, она  следующие деньги, пришедшие от Олега, отошлёт уже по назначению. А Вере постарается отказывать почаще, тем более, что, уехав в Кисловодск, доченька перестала слать маме письма - видимо её надолго удовлетворила сумма, полученная ею от матери - да и сколько можно? Вера тянет деньги с матери, как насос воду из реки, с той только разницей, что от насосной воды бывает польза людям, а тысячи, которые вытягивает из семьи студентка, исчезают, как в глубокой пропасти, откуда их уже не вернёшь.
Погостила старшая в Кисловодске недолго, но, судя по фотографиям, привезённым оттуда, произвела в курортном городке необычное впечатление: вот красавица-дочь раскуривает трубку деду однокурсника, вот повязывает платочек довольно симпатичной бабушке - и всё это её подарки. А вот стоит,  обнявшись с Серёжиной мамой - тоже красивая женщина, к сожалению, моложе Юлии Петровны.  Видимо  не все своих детей рожают как она, уже в возрасте, после тридцати. Но, всё равно, если Юлия Петровна встретится с Вериной будущей свекровью, то неизвестно кто из них красивей, потому что женщина на фото, при пристрастном рассмотрении, показалась Юлии Петровне блёклой, в отличие от её мужа, который широко улыбался на снимке, чокаясь с Верочкой рюмками.  Мужчины, пусть даже чужие, молодящейся матери четверых, почти уже взрослых дочерей, очень нравились.
Привезла Вера и индивидуальные снимки: красавица, стоящая у фонтана, улыбаясь, подставляет ручку под струю воды - сколько грации у молоденькой девушки - вот уж кому Юлия Петровна не завидовала, а любовалась: - «Молодец моя дочка, умеет жить». А вот Вера, обнимающая скульптуру медведя. Вера, всё Вера, сколько влюблённого самолюбования - умеет держаться девушка, недаром когда-то мечтала стать артисткой. К примеру, Релька на выпускной фотографии показалась матери испуганной - смотрит на мир своими тёмными глазами, не зная, как её примут в этом свете. Этот ненормальный взгляд возмутил Юлию Петровну - и она не дала этой испуганной денег на выкуп большой фотографии:
- У меня нет грошей на такую карточку - ты их все потратила при поездке в Качкаровку, - наказала она Дикую за дерзкий поступок, ещё раз напомнив, кто в доме хозяйка. Радовалась, когда Релька страдала в своём закутке. Это ей отместка ещё и за то, что своим гадким появлением в один прекрасный вечер, когда Юлия Петровна думала, что уж заарканила хорошего человека себе в мужья, но Калерия высунулась из своей комнатёнки, и мигом развернула Ивана от матери навечно – иначе она не может, как только вредить. Вот за вредительство и получала.
Тогда Юлия Петровна торжествовала - отомстила-таки дерзкой девчонке за многое - даже за Веру, когда плохо одетая Чернавка отбивала у старшей сестры самых лучших кавалеров. Правда, надо отметить, те красавцы никогда не ухаживали за Верой, просто доченька желала их, а Релька перебивала все её стремления быть любимой именно этими парнями. Так вот пусть прочувствует, что, значит, желать и не получать.
Но сейчас, по прошествии некоторого времени, Юлия Петровна пожалела, что не дала тогда денег Дикой выкупить выпускную фотографию. Никогда Калерия не простит это матери - разве можно на такую память четвертной пожалеть, в то время, когда Вере сыплет щедрой рукой.
- «А ты будь такой, как Вера!» - мысленно обратилась мать к средней дочери и тут же, в испуге, замахала на себя руками. Что было бы, если бы у неё, вместо работящей Рели, были две бездельницы? Это надо миллионершей матери быть, да домработниц нанимать.
На фотографиях старшая дочь была весьма весёлой, а вернулась из Кисловодска злой. В первый же день уколола родительницу:
- Не могли уж больше денег выслать - красней из-за вас в гостях.
- Надо Реле помочь, она ведь уехала из дома без пальто.
- Что ж, ваша гордячка сама не может заработать? - вспыхнула от возмущения Вера. - Говорят, что на стройке, хорошо платят.
- А ты бы поехала, да поработала, - оборвала старшую мать, удивляясь, на себя.  Никогда Вере не перечила и вот не выдержала. - Не всё верно, что люди говорят. Я помню, ещё по Находке, как мало платили строителям. Да-да, Верочка, не смотри на меня так. Если тебе парни, из моих общежитий давали деньги, то это не значит, что они давали от избытка их. Недаром тогда Релька кричала на тебя, чтобы ты не выманивала эти несчастные грошики, потому что ребятам потом питаться не на что было.
- Господи, да она ведьма! Предчувствовала Релечка, что самой ей придётся за  копейки трудиться, вот и заступалась за тех дуралеев, - посмеялась над сестрой Вера, - но, по-моему, вы её, всё же, балуете.
- Забаловала я Дикарку нашу! - уже мягче отозвалась Юлия Петровна. - Ты у меня, моя дорогая, уехала из дома, как королева, а Релька бросила в свой маленький чемоданчик одно платьишко, да пиджачок, что прошлой осенью на заработанные летом деньги купила, да учебников взяла, чтобы те вещи не болтались в её игрушечном чемоданчике.
- Так ведь заработает же она денег, - не унималась старшая.
- Мастак ты чужие денежки считать. Ты на себя обрати внимание - уехала два года назад из дома с полным комплектом одежды, стипендию получаешь, а каждое твоё письмо начинается и кончается просьбой о деньгах. То тебе фотоаппарат нужен, то приспособления, чтоб карточки печатать, то бантики, то шмантики, как у дочери банкира. И вот же, не поехала на картошку в сентябре, как другие студенты это сделали, а отдохнула летом в Кисловодске и вот продолжаешь отдыхать у матери, в то время, как другие деньги зарабатывают, чтобы хоть немного дать отдохнуть своим родителям.
- Ну, нашли, чем упрекнуть больную дочь! Да мне врачи сами предложили освободить от этих грязных работ, по состоянию здоровья, - Вера не призналась, чем ей пришлось пожертвовать, чтоб добиться справки об освобождении: гинекологу потом пришлось кланяться, выскребать последствия врачебной «жалости». Если бы мать знала, не говорила бы так, но ведь не расскажешь про это. И Вера обозлилась на свою неумную родительницу: - Да и много ли вы высылали?! Через раз отказываете. А фотоаппарат и вам пригодится. Вот отдохну и начну фотографировать свою милую семейку. Вон как Атаманши к нему принюхиваются.
- Наконец-то заметила сестрёнок. Тоже должна понять, что растут они: этих разбойниц, как Калерию, в обносках не поводишь. Весной взяли и переделали на себя мою лучшую юбку.
- Лупить надо, ремешком, который у вас на стенке висит.
- Не очень их полупишь. Такой визг поднимут, что на селе сплетни пойдут, а я и так мерзейших слухов, после отъезда Рели, наслушалась - хватит с меня: в чём только меня селянки не упрекали.
- Ну ладно, - сделав вид, что не поняла последних слов Вера. - Мы моих милых сестрёнок не битьём, так катаньем возьмём - привезла вот я свои старенькие платьица - пусть малявки с ножницами поупражняются, чтобы не думали, что их старшая сестра жаднюга.
- А ты разве без платьев ходить будешь?
- Зачем? В этом году обновила я свой гардероб.
- Вот видишь. Не на стипендию же.
- Ошибаетесь, мама, ваша Верочка умеет одеваться, отказывая себе во многих вкусных продуктах - на картошке живу, поэтому и не поехала её убирать, так она мне надоела.
- Сомневаюсь я, что ты в еде себе отказываешь, - покачала головой Юлия Петровна, глядя на цветущее лицо дочери. - Ты привыкла дома хорошо питаться - так неужели ты, в Одессе, села на картошку?
- Как хотите, мама. Можете не верить дочери.
- Короче, дорогая моя выдумщица, умерь свой пыл. Дай мне Реле с пальто помочь, а то гореть мне, после смерти, в Аду, - пошутила мать, в полной уверенности, что так и будет, если она отступит.
- Слабая вы, мамочка, - Вера обняла мать за плечи. - По мне, я бы про неё и думать забыла, чаще напоминая себе, как Дикая наша себя вела. Не вы ли мне писали, что она и у вас жениха отбила в апреле. Смотрите, как сочетается Реля - отбила жениха в апреле, - засмеялась Вера, очевидно полагая, что придумала остроумно. - Ну ладно это ваше дело посылать или не посылать Чернавке деньги на пальто.
Юлия Петровна, чтоб отвлечь красавицу от неприятной темы, попыталась завести разговор о Кисловодске, да о том, как её там приняли? Но Вера скривилась, как от зубной боли, и только сказала:
- Ошиблась я, мамочка, в Серёжке. Думала, что он - мужчина, а он хлюпик какой-то, маменькин сынок.
Расшифровывать Вера свои слова не стала, но Юлия Петровна поняла, что не надо бередить рану - так глубока она у любимой дочери.

А раны у студентки никакой и не было. Были неприятности, но если близко к сердцу всё принимать, можно стать самоедкой, как Релька. И в жизни будет доставаться, как гордой Дикарке. На жизнь надо смотреть проще. К сожалению, Серёжка оказался не такой. Зануда,  как и её Дикая сестрёнка - то ему не так, и это не этак - тошно вспоминать.
Вначале, правда, всё шло хорошо. Случайно узнав, что её однокурсник из очень обеспеченной и героической семьи - дед и бабка Сержа дружно делали революцию, и теперь персональные пенсионеры - Вера стала усиленно улыбаться однокурснику, ухаживания которого раньше презрительно отвергала: парнишка нескладный, некрасивый и, самое главное, абсолютно не понимал, как нужно ухаживать за девушкой её характера. Обалдевший от счастья, Сергей, на этот раз выполнял все желания однокурсницы. Он носился по городу в поисках для неё то шляпки, то туфелек и за всё исправно платил. Так Вера убедилась, что родные прекрасно опекают своего сына и внука, ни в чём ему не отказывают. Одно плохо: влюблённый по уши Серёжка, за свои благодеяния, «брал плату» с неё только поцелуями и ставал робок, если они оставались в комнате одни. И на какие ухищрения она ни шла, как ни соблазняла его, запретной черты не переступал. Какой-то несовременный. В его-то годы не желать женщину! А что Вера не девочка, он, наверное, слышал от болтливых друзей? Наконец прошлогодняя поездка на сбор картошки, где у неё был роман с женатым преподавателем - у Сергея, что? Глаза и уши заложило? Ведь весь институт гудел, что благодаря тому роману, Вера отделалась от полевых работ пораньше - неужели влюблённые ничего не слышат и не видят? Сделав для себя такие выводы, она хотела дать отставку робкому парню: - «Кретин какой! Наверное, сифилиса боится, маменькин сыночек!» Как вдруг Сергей пригласил её на каникулы, в свой курортный город. Он так расписывал красоты Кисловодска и его окрестностей, что Вера решилась: уж если там, на лоне природы, она не сумеет его поймать, то грош ей цена. Подарки родным покупал Серёжка, билеты тоже, так что Вера со спокойной душой положила материнские деньги и стипендию за два месяца, которую им выдали вперёд, в сберегательную кассу, где у неё, ещё с прошлого года, был открыт счётец.  Счёт этот Вера называла в письмах матери, как «два сундука, с приданным».
В Кисловодске её поразил не сам город, а семья персональных пенсионеров, живших более чем скромно: они сами возделывали сад и огород на приусадебном участке частного, небольшого домика. Одевались родные Сергея скромно и не только старики, но и его отец с матерью, которые оказались хоть и моложе Юлии Петровны возрастом, но куда им до модной её матери. Ещё одна неприятность, которую Вера не сразу и осознала - получалось, что большие деньги, которые посылали в Одессу Серёжке, пошли на прихоти Веры. Поэтому она побоялась блеснуть в курортном городе, как намеревалась прежде, своими новыми нарядами - хорошо, что захватила с собой старенькие платья, которые ещё в Одессе наметила отдать двум Атаманшам, когда завернёт домой.
Серёжка, приехав в собственный дом, стал ещё скромнее: он боялся распахнутых окон, скрипа фанерных дверей. А если «гостья» проявляла инициативу, дрожал как осиновый лист:
- Что ты, Верочка, мои старики нас не поймут.
Вот как?! Вера и сама видела, что не туда попала. Но женщина в ней оскорбилась. Чистоплюй какой-то! Зачем же вёз?
И тут, как на грех, приехал на недельку сосед Сергея с соседней дачи. Вот кто жил! В домище его большом, как в музее. Бассейн себе собирается сделать. Вера заглянула туда, по настойчивому приглашению соседа, когда ни Серёжки, ни его родни не было дома: родители на работе, а её чёрствый однокурсник повёз деда с бабкой на какую-то пасеку, за город. Звали и её, но она, сославшись на недомогание, отказалась. Сосед взялся подлечить её, и было чем: в его доме, в дивном баре и коньяки, и ликёры... А мужчина настойчив, и выпившая сверх меры женщина совершенно забылась, чего Вера за собой раньше не замечала - но надо же хоть раз в жизни забыть про всё на свете...
К сожалению, их предали другие соседи Сергея, которые и указали, приехавшим с работы родителям её «мямлика», где сейчас их гостюшка. Разумеется, все впёрлись в дом нахального соседа, где Вера услышала страшные для себя слова. Оказывается, сладенький матрос болел самым страшным заболеванием на свете - сифилисом. Залечил ли он его, прежде, чем затащить Веру в свой поганый домище - сказать не мог.
Но самое неприятное ждало её в скромном домике, когда она, вместе с разгневанными родителями Серёжки, вернулась в него. Тут же ей указали на дверь, не дожидаясь приезда их глупого чада. И посоветовали провериться на спирохету, когда она вернётся в институт, а если она этого не сделает, то ждут её большие неприятности. И, разумеется, ей приказали забыть об их «скромном мальчике».
Вера не возражала, быстренько собралась на вокзал, куда её и отвёз на шикарной машине блудливый сосед. В другое время Вера возгордилась бы, что едет с таким шиком, но тогда ей было не до этого. Всю дорогу она допытывала негодяя, вылечил ли он своё страшное заболевание? И этот охламон показал ей справками, что бояться  нечего. А на вокзале негодный мужлан дал ей на дорогу денег - сунул в руку как украл. При его-то капиталах высчитал всё до копеечки: билет, питание - не посчитал только, сколько стоил её позор, решил, что такое можно дарить девушке бесплатно. Вера, в гневе, хотела швырнуть плуту его смятые трёшки и пятёрки прямо в морду, сказать, что она дороже стоит, но что бы этим доказала? Взяла, с презрением, замусоленные деньжонки, выпрямила их тайком. И укатила в сторону родного дома.
Всю дорогу мучили мерзкие мысли: только бы Серёжка не привёз её позор в институт - с горя ведь может и присочинить. Хотя в том гадком случае и придумывать нечего - всё было как в жутком сне, увидев который не хочется смотреть людям в глаза, особенно мужчинам, потому что в каждом будешь видеть сифилитика. Однако, уже в поезде Вера «строила», как сказала бы Релька, этим гадам глазки. И если бы была не такой брезгливой, то соблазнила бы не одного - если сама она заразилась, пусть бы вместе с ней расплачивались ещё не один десяток людей. Ведь она уже много знала про сифилис и понимала, что эта зараза, как клубок и стоило только сделать один моток, непременно наматывался целый рулон. Но Вера не могла пересилить брезгливость - хотя и слышала от подруг-студенток, как лихо они «находят» партнёров себе в поездах и такое с ними проделывают. А что? Сегодня познакомились, выпили, забылись, а завтра разойдутся в разные стороны, и поминай, как звали. Подруги, в таких случаях, даже брали себе чужие имена и придумывали, что они работницы на каких-либо предприятиях - теперь Вера понимала почему - если наградят попутчика заразой, то потом ищи ветра в поле - кто догадается, что весёлые девушки были студентками престижного ВУЗа? Однако, вспомнив проделки однокашниц, Вера вздохнула - ей-то не удалось спрятаться, и Сергей может её разоблачить в институте. Тогда, даже если Вера ничего не подцепила, попробуй, докажи, что ты не верблюд. Но, подумав, она решила, что нерешительный, робкий однокурсник не посмеет опорочить её, а если посмеет, то она скажет сосунку этому, что это он её подтолкнул к мерзавцу-соседу. И если хочет остаться чистеньким, то пусть не раскрывает рта несчастный интеллигент, не умеющий удовлетворить женщину, и что вёл он себя, как болван. Это и в его интересах помалкивать.
Вот такое невесёлое настроение привезла Вера в материнский дом. И злость. Злость на Серёжку-чистоплюя, который своим глупым поведением толкнул Веру в объятия болевшего дурной болезнью соседа. А заодно злость переключилась на среднюю сестру. Калерия вроде Серёжки, такая же кретинка. Но дура или не дура, а Релька в такую глупую историю не вляпалась бы. Чем бы этой умнице досадить? Самое, разумеется, лучшее, это выманить у матери деньги, которые она откладывает на пальто заядлой строительнице. Пусть помёрзнет в Симферополе  Дикарка, ей полезно мозги охладить. Но как это сделать? Как охмурить мать, чтоб она отдала Релькины денежки своей любимой студентке? Дождаться когда от Рельки придёт дерзкое письмо - а других она писать не умеет - и тогда мать, без лишних разговоров отдаст грошики Вере. Разве так не бывало? Она-то хорошо знает дерзкую их Чернавку, которая не умеет держать язык за зубами, чем сильно вредит себе. Но, пожалуй, что Рельке можно и ещё кое-чем навредить - переманить на свою сторону её любимых Атаманш: вот будет острый нож Дикарке в спину.  И Вера стала обдумывать эти планы мести средней сестре, которые её тешили.

Успокоиться бы Юлии Петровне с приездом Веры домой, но мать всё чаще стала думать о своей неуёмной, средней дочери: как поживает их бунтарка в чужом, незнакомом городе? Пишет Атаманшам, что Симферополь ей нравится, и она рада возводить новые дома, сажать деревья в этом полуразрушенном войной городе. Юлия Петровна недоумевала - неужели и там её Дикарка озеленяет землю? Хитрая её дочь, таким образом, находит путь к сердцам людей - кому же не понравится девушка, которая свои трудом украшает землю, на которой они живут? Все хотят хорошо жить за счёт кого-то. Вот Верочка совершенно иным берёт в плен души людей. Правда старшая - хитрая и тоже делает вид, что она любит землицу, потому что прошлой весной, когда Юлия Петровна ездила к ней, то застала свою любимую «озеленяющей» институтский двор, но как Вера это делала - любо-дорого посмотреть, даже сравнить с Релькой нельзя. Средняя сажала деревья всегда неистово, невзирая на то, что пачкалась землёй, сажала до посинения, пока не зароет в землю и не польёт последний прутик. Про еду, Калерия забывала, когда сажала деревья. Вера совсем не так относилась к этому благородному труду - всегда с прохладцей - пусть другие надрываются и пачкают руки и лица, а её красавица дочь вышла на посадку, наряженная, как на прогулку. И, соответственно, не желала испортить свои руки, своё лицо и прекрасную одежду. Зачем? Если к красавице тут же притянулись парни, и ей оставалось только ими распоряжаться - то принеси, это убери. Под её мудрым руководством живо всё посадили. Другой вопрос приживутся ли небрежно посаженные деревца, и будут ли расти? Но это Веру не интересовало - она под предлогом, что к ней приехала её родительница, тут же увильнула от благородного дела - гораздо важней было студентке узнать, что мама ей привезла. А уж мама, разумеется, не с пустыми руками приехала
Да, Калерия совсем не походит на умницу старшую сестру. Дикарка, если что делает, то со всей душой и трупом ляжет, чтоб её работа не пропала даром. Почти всё из-под её рук растёт и цветёт, даёт прекрасные урожаи, но плодами этих своих трудов Дикая кормит чужих людей, если вспомнить, где бы их Карелька ни сажала сады, ей, самой, почти никогда не доставалось съесть от своих трудов яблочко или грушу. Но, тем не менее, продолжает сажать, будто кто-то её под руку толкает, и не знает трудяга,  этакая, что такие люди сами себе укорачивают жизнь, потому что все эти тяжёлые работы, не прибавляют никому здоровья, а особенно женщинам. Плохо, наверное, живётся её Релии с тяжёлым характером и её дерзким языком? Недаром матери стали сниться жуткие сны.

Далее: кн.3, Горожанка, ч.1, продолжение...

                >>>  http://proza.ru/2009/02/23/656

                Риолетта Карпекина