Лиственница. Первенец

Факты из биографии.



   Отца призвали в армию 13 сентября 1941 года. Вообще-то они, мальчишки, пришли все добровольцами в июне. Он был в это время призван в ОСОВИАХИМ и находился в лагерях. Но направили только восемь человек. А его отправили домой, т.к. по возрасту  согласно плану РВК он должен был призываться только в сентябре 1941 года. До августа работал он в учебно-трудовой бригаде. Под лозунгом "Всё для фронта!" молодёжь ударно работала до призыва в Армию. И 13 августа пришёл его черёд.
   

    Прискакав из военкомата на своём любимце Рысаке и сообщив свою новость, Николай впервые увидел слёзы отца. Как ни пытался сильный мужик скрыть их от близких, ничего не помогло. Что-то внутри стискивало ему грудь, будто сердце его кто-то оттуда вырывал...
   
    Мать нагрела воды и, заполнив корыто, заставила призывника забраться в него и тщательно отмыла вспотевшего после дальней скачки сына. Как она ни сопротивлялась, в беседе за столом отец и сын выпили по стопке. По настоянию отца. Мужской разговор состоялся между отцом и сыном. Поздно вечером сын ускакал в Булатово, где продолжились проводы у тёти Арины. Всё необходимое заготовила ему тётка. Дядя Петя и все двоюродные братья и сёстры, все друзья,  в общем, все-все  в последний раз сидели за прощальным столом.

   Утром секретарь военного совета увёз троих сопливых мальчишек из Булатово в РВК. Из РВК семь человек направили в Красноярск. И до августа 1942 года Коля находился в Красных Казармах в качестве курсанта КВУС им. М.И.Калинина. Из сопливого мальчишки - в сопливые лейтенанты...

   Волховский фронт. Здесь учится лейтенант, как надо организовывать связь. Комбатом у него капитан Гуркин. Появились новые друзья - Коля Михеев из Ленинграда и Вася Игонин из Иваново. Выдержали контроль снайперов. Устояли прорыв обороны. Но на марше от Спасской Полисти под МГУ в Восьмую Армию подцепил ранение. Пришлось покочевать по госпиталям. А потом - на Карельский фронт. Два раза его назначали на Кестенгское направление - отказывался. Местная обстановка не позволяла. На третий раз пришлось согласиться....






       O Галевой Ксении:


"Шли наступательные бои. Тяжёлые снаряды дробили вековой гранит. Чёрные тучи пороховой гари пеленой закрывали высОты.

И в эти напряжённые дни и ночи связистка ефрейтор Ксения Галева не отходила от коммутатора. В дождливую погоду, в холодные ночи костенеющими пальцами она устанавливала связь командования с наступающими подразделениями. Работала под обстрелом немецкой авиации и артиллерии, работала чётко,  с сознанием своего долга перед Родиной.

Командование наградило отличную связистку медалью "За боевые заслуги".

(Снимок и заметка из фронтовой Красноармейской газеты  "Родина"  от 31 января (среда) 1945 года.)



 

   

   Очень личное.  Дневник отца.



   ... Сижу, перебираю фотографии тех лет. 1944 год.



   ... Холостяцкая моя жизнь перевернулась в один вечер. Кандалакшское направление. Наша 45-я спецдивизия переброшена из-под Кестенги на это направление. Выгрузка из вагонов. Идём пешим маршем. Суматохи нет. Всё нормально. Штабной взвод. Ребята все на подбор. Одним словом, связисты: телефонисты, телефонистки. Интеллектуал дивизии.
   
   И среди телефонисток - Ксеня. Я её сразу заприметил. Строгая, красивая,  недоступная...

   ...Повозки. Марш ускоренный. Кто устаёт, я давал отдыхать несколько минут на повозках. Прошли 40 км с лишним. Остановки, привал, команды начальства на ночлег.

   Помощнику даю задание на приведение в порядок всего нашего хозяйства, сам иду выбирать место на ночлег. Смотрю - сарай. Внутри остатки каменного угля. Около - сани.  Ещё не догадывался, что эти сани окажутся судьбою всей моей жизни.

   Навели порядок внутри сарая: принесли от сосны и ёлок лапы, устелили ими пол, на ветки - плащ-палатки, получили мягкие сиденья, а потом - прекрасную постель...

   
                &&&&&&





Петергоф. 80-е годы. Дневник Нины.


День Победы

   В этот день мы гостей  не звали. Знали, дом будет полон. Главное, наготовить побольше и повкуснее, чтобы за столом было весело и уютно. Мы гостей любили и, хотя жили небогато, каждого встречали щедро, от всей души.

   С утра звонит  телефон: Алик всем сердцем здесь, с нами, он не мог не поздравить наших ветеранов. Знает, мы помянем и дядю Мишу, пропавшего без вести во время войны. Тётя Зоя всё ещё надеется, а вдруг... Эта надежда придаёт силы ей для жизни. Звонят родные из Таллина, Сибири, сотрудники, знакомые – и папины, и мамины – все чтят наших победителей! Мы шлём привет, в свою очередь, таллинским фронтовикам: дяди Димы уже нет в живых – их с тётей Аней тоже свела война, это особая история.

    В доме весело, и, наконец, все сидят за праздничным столом. Все стараются сказать самые искренние слова нашим родителям. Я ловлю себя на том, что любуюсь ими в этот момент и горжусь их биографией. Только бы подольше были здоровы!


Каждый год слушали мы его рассказы о фронтовой жизни. Мне запомнились истории о его ранениях, он считал это глупостью. Ошибкой молодости.  Главным его воспоминанием было Начало. Да, я имею в виду  признание в любви Ксении. Он помнил всё до мелочей, тот первый поцелуй был для него свят и чист, как и любовь, которую пронёс через всю жизнь.

    Он был главным действующим лицом: сидел во главе стола, увенчанный боевыми наградами, и наверное, в мыслях переживал заново все фронтовые перипетии. Но мы знали, скоро наступит момент, и наш папочка начнёт главный свой рассказ. В тот год всё началось со спора: родители не могли сойтись в мнениях.

За столом возникла перепалка:


- Товарищи, прошу пригласить телевидение – ветераны ссорятся. Ну, никак не могут сойтись в том, когда поцеловались в первый раз! – громогласно объявила Наталья.

-  Мы вышли – там сани какие-то стояли... – припоминает мама, она, действительно, всё перепутала не на шутку, а папу это настраивает на более деловой лад.
-  Нет, а прелюдия, прелюдия-то какая была перед санями? – перебивает он маму.
-  Какая прелюдия?

Перепалка усиливается.
  - Так я же помню это до самого грамма, а ты, ты ж ни черта не помнишь!

Наташка разражается хохотом, а мама оправдывается:
  - Я помню, все вповалку спали, а тебя там и не было совсем... Откуда ты появился, не знаю.

  - Спали-спали. Как я мог тебя, сонную, целовать?! В какой момент я тебя в первый раз поцеловал, ты помнишь?

Это воспоминание он хранил свято в своей душе, и никто-никто не нарушит порядка в его памяти. Но тут вмешивается Наташка со своим неуместным юмором:
  - Мам, ты меня что, выходит два года выхаживала?? В моём появлении на свет кроется какая-то тайна!
Хохот за столом не умолкает, бедному папе не дают проронить ни слова.

Наконец-то наступает долгожданная пауза, и отец начинает:

- Ехали мы в эшелоне в Кестенгском направлении, в теплушке. Я Ксеню, конечно, жалел, оберегал, как мог. Родной человек, всё-таки. И вот, остановка в Кандалакше.

- Пап, недаром твоя последующая жизнь с Кандалакшей связана, - снова перебиваю его я, зная, что позже его ещё туда призывали, уже из Петергофа.

- Да, это было последнее место фронтовой службы. Так вот, из Кандалакши за ночь километров полсотни отмахали, измотались страшно, пока первую ночёвку не объявили. Какой-то нам сарай попался, посередине – каменюха. Я ребятам говорю: поставим плащ-палатку, здесь ночевать будем. Ну вот, они всё сделали. А Колька Луценко у меня вроде ординарца был. Я – комвзвода, он – помощник. Я ему говорю: «Коля, теперь доставай, что надо.»
И вот теперь, Ксеня, вспоминай. Сидим мы все в этой землянке и едим. А Колька достал «Чайку»-одеколон – больше ничего не мог сообразить. Вы-то не пили, а мы эту «Чайку» выпили. Мы с ней рядышком сидим. Я её руку тихонько пожал и вышел.  Помнишь Ты или нет?? – атакует он вопросом  Ксеню.

- Помню, помню, - улыбается мама.

- Вышел я, думаю, поняла она меня или нет. Стою, курю, жду. Смотрю, выходит... у меня отлегло. Я её руку взял, помню. Слова ей говорил хорошие. Помню, что, сказал.

У него закипает кровь:
- Я даже у этого солдата засраного разрешения спрашивал поцеловать её!!! В жизни женщину не целовал – абсолютно! Это был первый поцелуй. Ну теперь-то ты вспомнила? -  умоляюще смотрит он на маму.

Все смеются, все счастливы быть свидетелями нового признания в любви.
А у меня в памяти пролетает та сцена в Печенге, когда я выкинула ему фразу о том, что мама не любит его. И снова думаю о том, какая великая загадка,  гармония в любви – и, слушая отца, заново взвешиваю ценности семейных отношений.

- Нина, ты сегодня ещё не произносила тоста, обращается ко мне папа, - я ещё должен рассказать тебе, как я тебя производил  на свет!

За столом снова смех, а я встаю и, поднимая бокал, глядя на своих родителей, провозглашаю:

- За любовь, рождённую войной!




                &&&&&





Дневник Нины.


ПЕРВЕНЕЦ

«Ветер стукнул форточкой,
Кисею струя.
Здравствуй, милый свёрточек.
Доченька моя!»
(Из записок Ксени)

...Читаю записки отца и который раз задумываюсь, что происходило тогда в мамином мозгу, когда ей нужно было дать ответ: «Да или Нет». Действительно ли чувство руководило ею тогда, или рассудок брал верх и победил в данной ситуации. Ведь тогда отец ещё был для неё опорой, оберегал от лишних невзгод. Конечно, он любил её. Любила ли она его? Этот вопрос остался неотвеченным для меня до сих пор.

В последний год её жизни, летом, помню эпизод у Ольгина пруда. Я , лёжа на пледе, читала книгу, а мама рядом. Помню, она заговорила со мной. Постоянно отгораживаясь от лишнего общения то вязанием, то переводами, то чтением, я     почувствовала, что маме в данный момент крайне необходим собеседник. Заставила себя закрыть книгу и полностью отдалась ей. И из этого разговора я поняла, что я  не как дочь нужна ей, а как подруга. Моя мать одинока.

И мы поговорили по душам. Тяжело мне было слушать маму. Она разговаривала со мной как с женщиной, имеющей определённый опыт в личной жизни. Пережив много нелегких лет, сопереживая мою незамужнюю жизнь, она, тем не менее, имела огромное мужество никогда не препятствовать моему жизненному порядку. А переживать ей было что! Да, мама не знала, что значит быть женщиной. Я , конечно, говорю о половых взаимоотношениях. Она очень страдала по этой причине, и это привело к болезни. Что было делать?! Советовать?! Я со своим категоризмом не могла соваться  в её личную жизнь. Она меня родила! Он – мой отец! Мне некуда деваться... Но у Ольгина пруда мне стало понятно, что у любви должна быть гармония во всём, тогда не будет трагедии.

...Что мама чувствовала тогда на санях?... Стала ли она счастлива как женщина? Почувствовала ли она отца как мужчину, и смог ли он дать ей то что должно дать женщине для полного сексуального счастья? Сомневаюсь...


Но в сентябре 1945 года у них появился первенец, моя старшая сестра, плод фронтовой любви, романтической и драматичной одновременно.

...Уже после того, как мамы не стало, я услышала от отца: « Да... Моя Ксения Кондратьевна не получила от меня, что должна была получить женщина от мужчины...» Я слегка опешила, хотя была убеждена в этом. Заглянула ему за плечо, а он читает литературу о половых взаимоотношениях. В то время её только начали открыто публиковать. Бедный папа! Тогда я подумала о том, что не только он страдал от подобной безграмотности. Да, он любил маму, но пробудить чувство ему не было дано. Слишком пассивен он был, и прозрел довольно поздно. Жаль...

Мне стало жалко его. Потеря мамы и так  была большим ударом для него. Я тогда успокоила его словами, что это проблема номер один во многих семейных отношениях. Слава Богу, что мама так стойко пережила испытания, и семья не распалась. Царство ей небесное!

Он глубоко задумался... 


       Намного позже читаю в его дневнике: "Ну, а если про секс... От безделья дум много, а возможности нет. Бывают фантазии на молодых, у которых ноги от ушей, - вот бы да!... для меня удовольствие, а для неё что? Есть дамы, которые соблазняют, я от них шутками отмахиваюсь. А при этом, я ещё и однолюб...В сексе меня увлечь надо, раздразнить - тогда будет взаимность, то бишь я люблю инициативу от женщины."

     ...В маминых записках  нахожу ответ на папины слова:
            
              "Я понимаю, понимаю,
               Твоё смятение щажу.
               И тоже молча обнимаю,
               и тоже молча ухожу..."

    Она утоляла себя стихами Тушновой...





                &&&&&




Дневник Нины.

16.07.2005
 

...Тяжело писать о сестре. Нет её уже на этой земле... Душу мучают тягостные воспоминания о её мучительной болезни, страшной картине ухода из жизни.
Всё время думаю, как незаслуженно природа карает людей и ищу причины случившегося.

   Болезнь крови наверняка наступила в результате переливания крови в 80-е годы, что-то было сделано не так... Но кого это интересовало? По себе знаю, в Петродворцовой клинике здоровьем людей особенно не занимались. Беседуя с Наташей в больнице, слушая её обвинения в сторону мужа из-за несложившихся интимных отношений, в чём, считала она, кроется причина всех несчастий, я убеждала её, что всё началось гораздо раньше. Такие болезни внезапно не появляются. Передо мной мелькали картины прошлых лет,  когда после неудачного вмешательства врача, она на глазах теряла кровь, и ей необходимо было делать переливание. Не тогда ли произошло заражение?
   Я не переубеждала её, только сидела рядом и старалась уходить от неприятных разговоров, создавая оптимистический настрой...    Даже с врачом я не могла разговаривать - знала, что он мне скажет. Мне нужно было только подольше побыть с моей сестрой.

   Остались одни воспоминания...

   ...В Печенге Наташу не помню. Смотрю на фотографии и наблюдаю, как она росла  до моего рождения. Вот они с мамой в Архангельске...


   ...Что тогда происходило между молодыми людьми, трудно сказать точно, но мама с малышкой почему-то оказалась в Архангельске, а отец продолжал службу на Севере.
Вот они на крошечном снимке: совсем юная влюблённая пара - тесно прижавшись друг к другу. Видно, они счастливы. А вот на этой фотографии мама уже ждёт Наташу. Она должна из Петсамо уехать в декрет в Архангельск. Снимок сделан 24 апреля 1945 года. Так значит, мама уехала в Архангельск, чтобы родить ребёнка. Там жили наши родные: её родная сестра, моя тётя Лёля с мужем Евгением и сыновьями Славой и Валей.


   Ловлю себя на мысли, что не могу отвести взгляда от своих родителей в тот период! Загляденье! Сколько себя помню, именно этот период из жизни родителей был близок мне больше всего. Здесь рождалась любовь двоих, которая родила сначала мою сестру, а вслед за ней и меня...
 

  "На фронте некоторые ищут от женщины удовольствие, а я удовольствие и друга жизни нашёл", - читаю на оборотной стороне маминой фотографии. Папин почерк! Да, в 45-й дивизии все девушки были как на подбор! Но она была особенная! Будучи удивительно красивой, она сохраняла душевную доброту. В ней ощущалась надёжная опора. Она умела быть настоящим другом, и это с течением жизни понял не только мой отец...
 


Натуля родилась копия папы. Пока не сын, пока дочь. Мама прислала отцу фото из Архангельска, где родилась первая дочка.  « Милому папочке от дочки Наташеньки. 05.06.46. Ей уже 8 месяцев и 5 дней.»  ... Так, значит, мама жила в Архангельске больше года.

«Душная, безлунная
наступила ночь.
Всё о сыне думала,
А сказали «Дочь»...



                &&&&&




Дубочки.   Дневник отца.


    
Моя мечта, да это не только моя, любой мужчина обязан, а точнее , это долг наш – построить дом, вырастить детей и посадить дерево...

...В ожидании Ксении Кондратьевны из Архангельска с Наташей, я срочно сам сконструировал дом для семьи. Организовал бригаду из солдат моих. Дом однокомнатный, кухня, сени, рядом – сарай, туалет. Материал – из бывшей немецкой казармы – щиты утеплённые. Внутри – печь-плита с комфорками. При приезде Ксения Кондратьевна одобрила моё творчество. В то время это было благо и редкое явление для семьи военного служителя в деревне Каккури Печенгского района. Сам собственными руками сложил плиту, сделал электропроводку, подвёл радиолинию. Построил для Наташи кроватку. Жизнь пошла радостная, с возрастающей любовью.

И потом появилась Нина. 

Это уже на хуторе финском.






Ассоциации.


СПАСИТЕЛЬ

Кеся стояла у окна. Мрачные мысли роились в её голове, она не находила выхода из своего положения. Нужен ли ей сейчас второй ребёнок? Сообщать ли мужу эту новость? Она металась в поисках решения, не зная, что предпринять. Нет, в этих условиях я ничего не смогу сделать для второго ребёнка... Не хватит сил, не хватит здоровья... Но что  же делать?..

В отчаянии она схватила таз, щипцы и начала операцию. Вот-вот – и плода не станет! Но вдруг раскрывается дверь, и – о ужас – на пороге появляется муж!

А жена стоит с расставленными ногами над тазом и неизвестно, что хочет над собой сделать! Но, слава Богу, он не дурак, он догадался! Ты что, ненормальная? Ты же убиваешь человека! Это же преступление!  -« Но это ведь снова будет девочка.....» - шепчет беспомощно Ксеня в ответ. «Что Богом дано, то и будет», слышит она в ответ, и её душа, кажется начинает постепенно успокаиваться.
«Я думал, ты у меня мудрая женщина, а ты всё ещё малый ребёнок... Разве можно так своё здоровье губить? Ты же не знаешь, сколько радости ещё ждать от того, кто там у тебя на свет просится...»


...Когда Ксения увидела то, что она родила, она ужаснулась – настолько это существо было уродливо. Она мечтала назвать девочку Викой, но теперь первое имя, которое пришло ей в голову, оказалось Нина – и вторая дочь получила это имя.

    Отец, конечно, надеялся, на сей раз, он получит мальчишку, но родился не мальчик, родилась я. Так и живу с вечной благодарностью отцу за спасённую жизнь!  Но он, по-моему, очень переживал этот факт: ему в доме не хватало ещё одного мужичка, компаньона для походов в лес, на рыбалку. Некому было передавать накопленный  багаж знаний и жизненный опыт...

Всё такое синее,
На столе – цветы.
Думала о сыне я,
А родилась ты...





ДЕТСКИЕ ФАНТАЗИИ  Дневник Нины.


Родилась я в госпитале, в Каккурях. А помню себя в Печенге. Там мы жили, по-моему, в двухэтажном доме. Перед глазами дорога. Горка. Речка. Сопки.По дороге можно было придти в магазин. А за домом – стадион и школа. Не знаю, где находился Дом Культуры, но, наверное, бывала и там. Фантазия рисует в памяти концерт. Хор, ступеньки, я – где-то под ступеньками. Мама,конечно, поёт Сильву, или дуэт с Эдвином – Валентином Щербачёвым. Мама говорила, ну, раз так запомнилось – пусть будет так!.. Она очень берегла мои картины детства именно такими, какими я их себе навоображала. Даже то, что я родилась на теплоходе, когда они возвращались из Норвегии на Родину!

...Гулять я не любила. Любила дом, тишину, маму на кухне, которая, готовя обед, подкармливала меня свежими овощами: картошкой, капустой, морковкой, свёклой – и теперь, обрабатывая овощи, я с таким трепетом «подкармливаю» ими мужа и кота! Сохранились печенгские фотографии, с которых мама смотрит, находясь у кухонного стола – молодая, спокойная, даже умиротворённая какая-то. Мне близки именно эти её печенгские фотографии. Всю последующую жизнь я видела её, уже стареющую и больную, именно той – невероятно красивой, космически спокойной в своей семейной гармонии. Во всяком случае, так казалось по фотографиям. Наверное, так и было.

Только сейчас, живя с мужем, осознаю, сколько мудрости дала природа моей мамочке, чтобы хранить семейный очаг, не погасить его ради детей, их будущего.

Да, гулять я не любила, но улицу помню: даже глину, в которой любила повозиться. Были подружки, они уже есть на фотографиях,  жизнь их не сохранила – это были дети папиных сослуживцев, живших в одном доме с нами. Но как мы общались, не помню. Запомнилась детская обида на дворовых ребятишек, которые почему-то меня не принимали в свои игры. Наверное, потому, что я раньше них научилась читать – мне не было и пяти лет, а я уже читала, пользуясь азбукой сестры, которая уже пошла к тому времени в школу, а может быть, потому, что во мне всегда были сильны лидерские свойства, с которыми не хотели соперничать местные главари детских компаний, а может быть, детская занозистость и вредность были настолько сильны во мне, что отталкивали от меня детей.

Во всяком случае, в течение всей жизни мне не везло на истинных друзей до тех пор, пока я не встретила своего будущего мужа.

Зато я очень хорошо помню, как невероятно была я открыта и легко влюблялась. Влюблялась в женщин – молодых и красивых, и каждую превращала в свою маму! Каково это было переживать моей бедной мамуле!!! Но однажды я собрала свой чемоданчик с игрушками и ушла к Лиде Щербачёвой, да, жене того самого Эдвина! Она была удивительно весёлой, хохотушкой, живой, неуёмной, с длинными, вьющимися каштановыми волосами, блестящими глазами – карими, заведущими! Ну как же такой красавице не быть моей мамой! Помню, что устроилась со своим чемоданчиком у неё под столом, и из-под стола наблюдала, как она целуется со своим Валентином. А потом, моя пол, она отправит меня на улицу, и я, стоя у парадной (кстати, по соседству с нашей), и уже чувствуя себя не нужной своей возлюбленной маме, вдруг вижу свою, родную! Конечно, мамочка «подобрала» свою беглянку – интересно какие эмоции наполняли тогда её душу?..

Но она щедро и безвозмездно дарила мне те мгновения детской влюблённости. Понимала ли она тогда, что этот дар любить, данный природой, а значит, и ею, моей матерью, брал верх над всем, что стояло на его пути, и он будет брать верх всю последующую жизнь её младшей дочери...



                &&&




  Появилась Нина.


Да, отец ждал мальчишку, а родилась я.  Это «Я» несу в себе всю жизнь как нечто заданное свыше. Почему-то именно этим двоим молодым людям нужно было встретиться  на войне, чтобы мне появиться на свет. Понимая, что каждый человек чувствует то же самое, тем не менее, ощущаю в себе какой-то особенный заряд, ген, полученный от своих родителей, идущий от моих предков. Наверное, по этой причине мне теперь так интересно знать, каковы корни нашей фамилии, с той и с другой стороны.
Почему «я» это я, этот вопрос мучает меня и по сию пору.
Мне передался отцовский малый рост, его стройная  крепкая фигурка, маленькие аккуратные ножки. Точно, как у него сформировались ногти на руках и ногах. Личико ещё не было похоже ни на кого. Мама говорит, родилось нечто такое уродливое, что она забыла, что хотела назвать дочку Викой. Первым именем, пришедшим в голову, было Нина. Таким образом я получила своё имя. Но я им довольна. Как только меня не называли за мою жизнь: Ниночка, Ниночек, Нинуся, Нинуленька, Нинон, Нуся, Ника – всего не перечислить. И все связаны с определёнными людьми, прошедшими через мою биoграфию. О них ещё строки впереди.
Да, папочка, спасибо, я живу на этом свете. Твой второй долг ты выполнил – детей вырастил, жаль, что мы внуков тебе не принесли. Но это особая история – ты уж не взыщи. Главное, твоя функция исполнена, можешь спать спокойно.
Значит, зёрнышко было проронено на хуторе финском... То-то меня всё время тянет к северным морям. Я даже маме утверждала, что я родилась на пароходе, когда они возвращались  из Норвегии на Родину. Она мне не перечила, только улыбалась и говорила: «Раз так запомнилось – пусть так и будет!» А в памяти у неё, наверное, пролетали те ночи на хуторе финском, те сомнения, что делать со вторым ребёнком – оставлять его или не оставлять. Она, конечно, предполагала, как ей будет нелегко растить двух девочек в послевоенное время: кормить, одевать, дать образование, сохранить здоровье.

Я Каккури не помню, помню уже Печенгу, и себя в Печенге.




  Азбука


  В Печенге я пошла в школу – её я не помню. Помню только, что часто читала детям на уроках. Я уже писала, что рано научилась читать. Сестра прибегала из школы, бросала портфель и мчалась на улицу, а я залезала в него, вытаскивала азбуку, сшитую мамой, конечно, очень красиво, с любовью, из ткани. С наклеенными буквами алфавита, и, сидя под столом, пытала маму, что это за буквы. Так я научилась читать. Мама радовалась этому и украшала мою жизнь чудесными книгами. Они, к сожалению, не сохранились в семье, видимо, по причине частых тогда и тяжких для родителей переездов. Помню «Сказку о царе Салтане», большую красочную книгу с роскошными иллюстрациями. Я не выпускала её из рук, и Пушкин стал настолько родным, что его строки слились с моим организмом! Мама, наверное, так же,как и я когда-то в детстве приняла этого поэта. Я уже в школе уясняла себе, что её фразы, которые я привыкла считать мамиными, оказывается. пушкинские!.. «Мороз и солнце – день чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный?» - спрашивала она меня по утрам, раскрывая окна и впуская в комнату утро! С каким волнением и душевным трепетом вспоминаю я сейчас те мгновения...

Милая мама! Благослови Бог Твою красивую душу! Это настроение сопровождает теперь меня всю жизнь, поддерживая любовь к природе и жизни, любовь к людям.


Чтение стало для меня главным занятием – я читала всегда и везде, вот и тогда, в первом классе, эта способность находила себе применение. Учительница частенько сажала меня за свой стол, и я читала для детей вслух – ведь я умела читать, а они нет. Родные тоже гордились моим ранним умением: сажали на стул, давали в руки газету и с умилением слушали, как эта малышка, выдаёт информацию, сама, кстати, в ней ничего не понимая! Я находилась в центре внимания – хорошо это было или плохо, но я таким образом с детства привыкала к аудитории, мне нравилось, что меня слушают. Тогда, вероятно, зарождался во мне учитель. Хотя теперь знаю, что несу этот профессиональный ген по наследству – и с маминой, и с папиной стороны. Но тогда всё ещё начиналось, я была особенной. Не такой, как все! И я старалась быть лучше себя...



                &&&&&





Последствия.


Нужно было, ну, как это всегда полагалось на торжественных собраниях, перед его началом объявить, кого же мы избираем в почётный Президиум. Дай Бог памяти, кто тогда был - ну да, Леонид Ильич! Нa месткоме уважаемые офицеры посмотрели умоляюще на меня: "Нина Николаевна, Вы у нас как дама - выйдите на трибуну,...пожалуйста!"  Дают в зубы готовый текст, а я продумываю: "Надо бы к своей парикмахерше заглянуть. Как-никак, перед всем училищем демонстрироваться!"

   Ну, и на собрание, конечно, с иголочки! В идеальном костюмчике, на шпилечках и со свежей стрижечкой!
Председатель: слово для .... предоставляется ...!

  По коврам, ощущая себя Шамаханской царицей, вышагиваю к подиуму и поднимаюсь на её первую ступеньку:
   - "О, прошу прощения! Меня видно из-за почётной трибуны?"
Зал разражается смехом и аплодисментами.
   - "Благодарю, теперь, кажется моя голова видна... Итак,..."

   И моя актёрская жилка вступает в свою роль!
Я меняю тон настолько, что огромный зал затихает и я чувствую его в своей власти, во власти того, как я преподнесу то, что им заведомо известно. Не глядя в записи, а охватив улыбающимся взглядом свою новую аудиторию, совершенно не торжественно, будто сидя на садовой скамейке, выдвигаю великого вождя... Надеюсь зал не против?

      Зал встаёт и гремят "бурные, несмолкающие" аплодисменты.

Кулисы закрываются....


                &&&&&



...С трудом доведя работу до разумного конца, я рассматривала формулу на доске и не заметила, как преподаватель приблизился к моей спине. Заметив его, я сделала мановение, чтобы что-то изменить в своей работе, но он остановил меня: "Не пытайтесь быть лучше себя", сказал он, "Вы интересны именно таковой, какая Вы   есть..."
Растерявшись, я отвела руку от тастатуры и посмотрела ему в глаза. Нет, это был не убелённый сединами профессор, а совершенно молодой человек с серыми глазами и ясной улыбкой. Благодарно улыбнувшись в ответ, почувствовала, как тепло мне становится в этой аудитории, и уверенно принялась за второе задание.




                &&&&&


Размышления.

   
  Что за звезда руководит моей судьбой?
  Она возмещает потери и то, чего я не приобрела в молодые годы.
  Безо всяких с моей стороны усилий..



Азбуки.


   - Оми, а по-русски "а" - тоже "а"?
   - Тоже.
   - А по-английски?
   - Почти.
   - Как почти?
   - Пишешь так же, говоришь не так же...
   - А как?
   - "Эй."
   Рисует три столбика "А".
   
   - Оми, это - по-немецки, это - по-английски,  это - по-русски.

   - Квинуля, а как "а" по-вьетнамски?
   - Ах, Оми, очень просто!

   Появляется четвёртый столбик. Наблюдаю, с каким удовольствием my hooligan-girl вырисовывает три знака с разным произношением.


   Ах, Оми! - век живи - век учись...



                &&&&&




         Мы вышагивали, на сей раз слегка побыстрее. На автобус опоздали на доли минуты,а ждали целых пятнадцать! И от остановки до спортшколы ещё минут десять - ну и прибавили малость. У второго переулка вдруг какая-то нечистая подкашивает запястье левой ноги, и - я шурую ракетой на Квинку и лишь чудом удерживаюсь на ногах. Но на ногах ли?... В глазах зеленеет, в мозгу колокола, да нет, это уже десять - бьют часы на колокольне... висок стискивает адская боль... Застыла...

- Оми?
 
Вымучиваю улыбку в ответ.

- Оми, только не умирай, я тебе не дам умирать.

Маленькое тельце склоняется у моих ног:

- Здесь больно, или здесь? Или здесь?

Она знает, что делает Оми, когда ей больно, и предпринимает всё-всё, только, чтоб Оми не было больно...

- А сейчас?

...Делаю шаг, ещё один, сустав подчиняется, но со страшной болью...

- Знаешь, Квинуля,ты делаешь чудеса! Я уже на ходу!!!

Медленно,но верно начинаем продвигаться в направлении школы.

- Оми, ты будешь жить долго-долго, это я тебе обещаю. Дай мне руку. Вот так. Не спеши. Я от тебя никуда не отойду.

Тёплая ручонка охватывает мою ладонь. Силы, откуда ни возьмись, проникают в меня, глубокий вдох - и мы, рука в руке,  продолжаем наш путь.