Аннушка опустила распаренные руки в корыто, полное горячей мыльной воды, и с ожесточением принялась тереть полотняную рубаху. Рубаха, большая, с вышитым воротом, принадлежала Ивашке. Она мяла её, била и шлёпала в воду, поднимая брызги, и представляла, что это владелец рубахи. С каким удовольствием она окунула бы самого Ивашку в корыто, макала бы его так, чтобы он наглотался мыльной воды и долго отплёвывался. Может, хоть это заставит его оставить Анну в покое, избавит от бесконечных подковырок? Не успела она подумать об этом, как в комнатку, где стирали бельё, вошёл сам Ивашка.
С того дня, как Анна попала в имение Ольги Зиновьевны, минуло семь лет. За годы эти барыня сильно постарела, передвигалась она теперь с большим трудом. Палка, каковую она ранее брала редко, стала теперь неизменною её спутницей. Ольга Зиновьевна не выпускала её из рук. Впрочем, она редко покидала своё удобное, обитое бархатом кресло в гостиной, где проводила большую часть дня. В доме появился дальний родственник барыни, Егор Михайлович Дренёв, взявший на себя большую часть хозяйственных забот. Среди прислуги в усадьбе ходили упорные слухи о том, что господин Дренёв тайный сын хозяйки, прижитый ею от некоего знатного лица ещё в те годы, когда Ольга Зиновьевна была девицей на выданье. Старая Микитична, что была в няньках у юной Оленьки, рассказала как-то, что та, будучи девушкой наивной и доверчивой, отдала своё сердце знатному, но бедному князю, чьё имя старушка запамятовала. Князь сей гостил в соседнем с родителями Оленьки, в ту пору Ланской, имении. Соблазнивши юную особу, князь быстро охладел к ней, когда же девушка сообщила ему о том, что собирается сделать его отцом, князь быстренько исчез, оставив незадачливую Оленьку перед гневом родителей. Отец Ольги, человек суровый и властный, узнав о беременности, сослал дочь к дальним родственникам, малоимущим и всем обязанным им Дренёвым, где и родился мальчик. А спустя полгода Ольга вернулась в отчий дом и была спешно выдана замуж за господина Голованова, богатого, но не слишком родовитого. Барин вскорости помер, и Ольга Зиновьевна зажила в своё удовольствие, не вспоминая о рождённом ею младенце.
С тех пор минуло много лет, и вот, два года назад, у ворот усадьбы остановился пыльный возок, с которого сошёл высокий темноволосый молодой человек. В руках у него был лишь небольшой баул. Одет он был опрятно, но небогато. Попросившись увидеть хозяйку поместья, молодой человек заперся в кабинете Ольги Зиновьевны, и они с хозяйкой проговорили несколько часов. Так в доме появился Егор Михайлович. Поначалу хозяйка назвала его секретарём, а спустя год поставила управляющим на место старого Якова Никаноровича, который попросил отставки, так как хотел уехать к сыну, в Коломну. Егор Михайлович, несмотря на свою молодость, оказался толковым и строгим управляющим. Он быстро навёл в имении идеальный порядок.
За годы эти изменились все обитатели усадьбы. Пётр умер от горячки в одну из особенно холодных зим. Лукерья, разом постарев, из румяной молодухи превратилась в грустную женщину с поблёкшими волосами. Старый Панкрат тоже умер, а Ждан стал совсем седым, хотя и сохранил бодрость. Груня, жена Ждана, оставалась такой же болезненной, но сил её хватало, чтобы нянчить внука, который вскоре появился в семье её дочери Наташки и Веньки. Поженили их год назад, когда Ждан застал парочку обжимающейся на сеновале. Хотели и Ивашку женить на Дашке, да парень упёрся, чем безмерно обидел всё семейство Ждана. Появились в поместье и новые обитатели, взятые из деревни. Девки, Полина и Марфа, помогали по дому, прибирали в комнатах, а молодой разбитной Кузьма прислуживал Егору Михайловичу Дренёву.
Ивашка сильно вырос, раздался в плечах, но по-прежнему был увальнем. Он занял место отца на конюшне и неплохо справлялся с лошадьми, но оставался таким же противным. По крайней мере, в глазах Аннушки.
Вот и сейчас, когда он вошёл, она едва скользнула по нему взглядом, но сразу отметила и неряшливо растрёпанные волосы, и маленькие глазки и влажный толстогубый рот. Плотное тело его обтягивала рубаха, засаленная на выпирающем животе. Аннушка передёрнулась от отвращения.
- Рубахи мои стираешь? – ехидно спросил Ивашка. – Может, и порты дать? И их потрёшь?
- Скидавай, - Анна выпрямилась над корытом и вперила колючий взгляд в парня. – Ну, чего встал. Скидавай и порты и рубаху. Ишь, извозился как, чисто со свиньями спал.
- Ты чего это, Анька, - попятился тот. Он-то надеялся смутить девушку, но не тут-то было. Анна из забитой, всеми шпыняемой тихони давно превратилась в очень привлекательную острую на язык особу. Ивашке частенько доставалось от неё, но всё равно, его как магнитом тянуло к девушке, и он постоянно крутился поблизости, надеясь застать Анну врасплох.
Меж тем, Анна вытащила рубаху их корыта, отжала сильным движением и плюхнула в ушат, где уже громоздилась кучка выстиранных вещей.
- Так что, будешь заголяться? – спросила она, уперев в бока руки. Ивашка отрицательно затряс головой и выскочил вон. Аннушка усмехнулась и, наклонившись к корыту, начала жамкать сорочку Лукерьи. Хорошо, что теперь она не боится Ивашки. Знает, что за спиной у неё есть защита, Лукерья. Повариха готова была любому горло перегрызть за Аннушку. Даже собственному сыну.
Отношение Лукерьи к Аннушке изменилось три года назад. До этого Аннушку терпели, и всячески ею помыкали. Теперь же, несмотря на то, что Лукерья по-прежнему нагружала девушку довольно тяжёлой работой, Анну никто не обижал. Случилось это вот как. В один из тёплых осенних деньков в поместье Ольги Зиновьевны нагрянули нежданные гости. Барыня вызвала Лукерью и велела той приготовить роскошный обед. Кухарка расстаралась. Здесь были и жареные перепела, и рыба, и пироги. Гости ели с аппетитом, а к утру у всех, в том числе и у хозяйки, началась страшная рвота. Еле доползла Ольга Зиновьевна до комнатки Лукерьи и разбудила последнюю оплеухой.
- Чем ты отравила нас, тварь? – простонала она, вцепившись в волосы несчастной кухарки, которая спросонья никак не могла сообразить, в чём же причина барынина гнева. Вникнув, наконец, в суть дела, Лукерья в ужасе вскочила с постели и заметалась по дому. В доме началась суматоха. Перепуганные слуги приехавших господ так же бестолково толклись возле своих хозяев, как и обитатели усадьбы, белее мешая, нежели помогая. Лукерья, осмотрев и обнюхав остатки вчерашнего обеда, поняла, что господа отравились рыбой, которую кухарка, желая угодить барыне, не глядя, купила у торговки в соседнем крупном селе. Обычно рыбой снабжал имение рыбак Иона. В этот же раз мужик отправился куда-то из дому, и Лукерья, не осмеливаясь ослушаться барыни, пожелавшей вкусить рыбного блюда, метнулась в Васютино, где в те дни раскинулась осенняя ярмарка. Торговка рыбой, ушлая баба, так нахваливала «заморскую» рыбу, странную, плоскую, что Лукерья соблазнилась и купила незнакомую живность. Она запекла рыбу с травами и овощами в печи, и гости остались довольны. Лишь теперь, попробовав и понюхав лакомство, Лукерья поняла, что рыбина была поймана очень давно. Поняв, что перетравила и барыню и гостей, кухарка рухнула на деревянный пол в кухне и завыла.
Аннушка, услышав Лукерью, вбежала в кухню и застала там женщину в совершенно невменяемом состоянии. С трудом разобравшись, в чём дело, девочка метнулась в кладовую. Принялась срывать со стен пучки трав. После чудесного выздоровления Кости девочка частенько собирала в лесу и в поле разные травки, руководствуясь своими, ей лишь одной известными причинами. Домашние поначалу не понимали, зачем она это делает, но после того, как Аннушка с помощью травок излечила некоторые их хвори, стали смотреть на пристрастие девочки благосклонно. Вот и теперь, приготовив отвар, девочка разлила его по бокалам и вручила Лукерье, немного пришедшей в себя, поднос с тёмным, горячим напитком. Кухарка принялась поить хозяйку и гостей отваром, и через некоторое время все почувствовали облегчение. Довольно быстро отравленные оправились. Никто серьёзно не пострадал. Это удивило даже доктора, за которым послали в ближайший город. Тот долго выспрашивал Лукерью и Анну о травах, которыми они поили больных, и уехал, увозя с собой полную корзину засушенных растений. Лукерье, конечно, досталось, но она терпеливо перенесла порку на конюшне. В благодарность же она пообещала Аннушке нитку бус.
В первый же после происшествия выходной, отправившись в Васютино, кухарка взяла с собой девочку. Купив у лоточника нитку красных бус, Лукерья направилась разыскивать торговку, продавшую ей негодную рыбу. Но куда там! Не найдя негодницу, женщина принялась закупать продукты. Остановившись у больших корзин с грибами, она придирчиво оглядела крепкие, с красными шляпками грибочки. Торговал ими сгорбленный старичок с длинной седой бородой, казалось, засыпающий на ходу. Лукерья принялась выбирать самые крупные грибы. Мужичонка, оживившись, принялся подкладывать в корзинку к кухарке товар, как вдруг женщина почувствовала, как кто-то тянет её за рукав. Обернувшись, она с удивлением увидела, что это Аннушка.
- Тётечка, - тихонько прошептала девочка, - не бери этих грибов. Они только с виду хороши, а ни вкуса, ни запаха не будет. Да и животы опять у господ разболятся.
Лукерья испуганно вздрогнула и чуть не выронила корзинку. Старик, должно быть, услышал слова девочки и визгливо закричал:
- Ишь, чего боронит, мокозявка! Подь отседа!
Он замахнулся на девочку, но Лукерья, кинув взгляд на отборные налитые грибы, решительно высыпала их обратно.
- Хозяюшка, - запричитал старик, - чево это, ась? Бери грибочки-то, не слушай пакостницу, - и он погрозил Аннушке кулаком. – Грибочки ан какие, крепенькие, ладненькие.
Но Лукерья уже зашагала прочь от старика. Аннушка поспевала следом, не отставая ни на шаг. Дойдя до конца торгового ряда, кухарка остановилась и, повернув к себе девочку, прошипела:
- Ну, и чего ты творишь? Чем плохи грибы?
- Нехорошие они, - пискнула девочка, втягивая в голову плечи под взглядом Лукерьи, - Пахнут не так.
- Пахнут? – брови кухарки поползли вверх.
- Да, - Аннушка заговорила ещё тише. – Хорошие грибы не так пахнуть должны.
- А ты отколь знаешь?
- Знаю, и всё, - пискнула девочка.
- Что ж, веди, показывай, какие грибы, по-твоему, нужно покупать, - Лукерье и самой стало интересно. Девочка, недоверчиво посмотрев на неё, пошла вдоль ряда торговок и торговцев, предлагавших разнообразнейшие товары, и мясо, и рыбу, и овощи, и сласти. Они шли вдоль наваленных горами яблок и груш, вдоль рядов с репой, морковью, картошкой. Шли мимо лотков с вязками баранок и бубликов, кучками ароматных пряников. Мимо торговавших полушалками и дородных мужиков в цветастых рубахах. Аннушка шла, внимательно приглядываясь и принюхиваясь. Наконец, добравшись почти до самого конца рынка, она уверенно зашагала к сгорбленной старушке, повязанной тёмным платком, одиноко стоявшей у кузовка, в котором лежали неприглядные на вид грибки. Приблизившись, девочка втянула ноздрями воздух, глаза её вспыхнули, и она сказала Лукерье:
- Вот. Эти грибы.
- Да ты что, смеёшься? – рассердилась женщина. – Протащила меня по всему рынку, нашла какую-то старуху с гнилыми грибами, и теперь хочешь, чтобы я их купила? Тьфу! Не надо было слушать тебя.
- Зря ты, бабонька, девчонку-то ругаешь, - вмешалась старушка. Голос у неё, неожиданно, оказался молодой и сильный. – Ты не смотри, что грибы мои неказисты. Вкуснее их тебе не найти.
Лукерья недоверчиво посмотрела на старушку. Та ответила ей ласковым взглядом из-под сморщенных век.
- Что ж, если грибы твои так хороши, их не берёт никто?
- Кто знает, тот берёт. А кто не знает, тот, как ты, только поверху смотрит, - отозвалась старушка. Лукерья всё ещё сомневалась. Аннушка, добравшись до старушки, казалось, потеряла к происходящему всякий интерес. Она безучастно стояла рядом с кухаркой. Та раздумывала, наморщив брови. Старушка терпеливо ждала. Наконец, Лукерья решилась.
- Ладно, возьму грибов на пробу. Только ты, Анна, первая их есть станешь, коль уж она тебе приглянулись, - девочка лишь согласно кивнула. – Сколько стоят твои грибочки, - обернулась она к старушке.
- Полтинничек.
- Чего ж так дорого?
- Бери, бери, не жадничай. Потом спасибо скажешь, - старушка ловко пересыпала грибы в корзинку Лукерьи. Та отсчитала деньги. Старушка, припрятав монеты, поклонилась.
- Спасибо, милая. Сегодня рано управилась, - затем вынула откуда-то жёлтое яблоко с розовым румяным бочком, большое, ароматное, и протянула его Аннушке со словами, - А это тебе, детонька. Спасибо за заботу. Батюшке кланяйся.
Аннушка удивлённо посмотрела на старушку, но руку протянула и яблоко взяла. Лукерья же, с недоумением протянула:
- Да нет у неё никакого… - и замерла. Старушка, только что стоявшая перед ними, будто растворилась. Вздрогнув, Лукерья схватила Аннушку за руку, и потащила за собой, бормоча себе под нос, - бесовское наважденье…
Вернувшись в поместье, Лукерья долго рассматривала грибы. От них исходил очень приятный запах. Будто подталкиваемая чужой волей, Лукерья схватила один гриб и съела его сырым. Вкус у гриба был неописуемый, но лишь только она проглотила последний кусочек, словно опомнилась и страшно испугалась. Испуганно оглядела она кухню и, заметив Анну, накинулась на неё с бранью. Девочка, как могла, попыталась успокоить разошедшуюся кухарку, и даже сама быстро сжевала два грибочка. Лукерья немного поуспокоилась, но весь вечер и всю ночь провела в ожидании смерти. На следующий день, убедившись в том, что покупка её безвредна, она нажарила картошки с грибами и подала господам. Таких похвал Лукерье ещё не доводилось получать! С того дна всякий раз, как кухарка отправлялась на рынок, она брала с собой Анну, и не покупала ничего, пока девочка не одобряла покупки. К тому же, по совету той же Аннушка стала она добавлять в пищу разные травы. Вкус приготовляемых ею блюд стал так хорош, что неизменно получала она похвалы от Ольги Зиновьевны.
Анна утёрла пот со лба, подхватила ушат и направилась во двор. После того, как она выстирала и выполоскала целую уйму белья, спина у девушки страшно болела. Выйдя на улицу, она увидела Полину, новую горничную, недавно взятую в поместье из деревни. Девушка стояла недалеко от окна в комнаты управляющего, и явно пыталась заглянуть сквозь прозрачное стекло.
- Ты что тут делаешь, Поля? – спросила Аннушка, ставя ушат на землю рядом с шестами, меж которыми были натянуты верёвки. Полина вздрогнула, и щёки её залил багровый румянец.
- Ничего, - ответила девушка и, подойдя к Аннушке, принялась помогать той, развешивать бельё на верёвках.
- Никак, за Егор Михалычем подсматривала, - тихонько сказала Анна. Поля замотала головой и покраснела ещё больше.
- Нет, что ты, Анька, где уж мне. Такой важный барин и не посмотрит на меня, - и она тихонько вздохнула.
- Да уж, важные господа не про нас. Нам вот только Ивашками и довольствоваться, - зло сказала Аннушка. Уже несколько раз за последнее время она замечала, что Ивашка как-то странно поглядывает на неё, да и Лукерья роняла иной раз странные намёки. Анна передёрнула плечами. Ну, уж нет! Лучше уж одной остаться, чем с таким, как Ивашка. Для девушки давно уже не были тайной отношения между мужчинами и женщинами. Она прекрасно знала, что происходит по ночам в комнатках слуг. Об этом говорилось открыто, и она прекрасно представляла себе, что её ждёт, когда она уступит домогательствам кого-либо из мужчин, служивших в поместье. А в желающих недостатка не было. За последний год Анна всё чаще ловила на себе жадные мужские взгляды. Да что и говорить, было на что посмотреть! Девушка вытянулась и повзрослела. Волосы её, длинные и густые, приобрели красивый тёмно-коричневый цвет с красноватым отливом, большие золотистые глаза осеняли густые ресницы. Даже Ольга Зиновьевна отметила, что лицо у девушки необычное, не деревенское. Нос у Анны был не курносый, как у большинства окружавших её мужиков и баб, а прямой, аккуратный, губы же – пухлые, алые, так и притягивали взгляд. К тому же, фигура девушки тоже сильно изменилась, появились округлости, придавшие недавно угловатой неловкой девчонке некую мягкость, плавность и женственность. Все эти изменения вовсе не радовали саму Аннушку. Она рада была бы куда-нибудь спрятаться от всех этих взглядов. К тому же, окружающие, словно специально, стали вести разговоры о том, что девка-то, мол, созрела, пора бы кому и ягодку сорвать. Анна злилась, но, в то же время, по ночам началось в ней неясное томление. Ей хотелось выбраться из тёмного затхлого помещения на воздух, и носиться по полям и лугам под сияющим светом луны. Так, чтобы только ветер обвевал разгорячённое тело. Иногда ей снились странные сны, в которых она, сбросив одежды, бродила по каким-то неведомым местам. И всё чаще снился ей мужчина с серыми глазами, тот, что впервые явился к ней в ту ночь, когда Костя, маленький сын хозяйской сестры лежал, умирая, после падения с лошади. Во снах этих мужчина приходил к ней не один. С ним рядом появлялись и другие странные люди, мужчины, женщины. Они звали её, просили идти с ними. Одна из женщин, красивая, молодая, со светлыми длинными распущенными по плечам волосами, манила Анну, и лицо её, до боли знакомое, постоянно виделось девушке даже наяву. Она почему-то чувствовала, что люди эти не чужие ей. Даже более того, что она ближе к ним, чем к тем, кто жил рядом с нею в имении барыни Головановой.
Все эти мысли крутились в голове девушки, пока она расправляла мокрые вещи на верёвках, и она совсем не слушала Полину, которая продолжала о чём-то говорить, как вдруг девушка вскрикнула:
- Ох, Анька, гляди, смотрит!
- Кто? – девушка непонимающе посмотрела на свою собеседницу. Та, вся дрожа, незаметно кивнула в сторону окна. Анна обернулась. Там, за стеклом, стоял Егор Михайлович, и пристально смотрел на девушек. Анна мгновенно ощутила, что платье её, влажное, намокшее от возни с мокрыми тряпками, слишком туго облепило тело. Её бросило в жар. Грудь набухла и будто увеличилась, ноги предательски задрожали.
- Ой, мамочки, - услышала она, как за спиной пискнула Полина, - смотрит, смотрит прямо на нас, - в голосе девушки было такое благоговение и такой восторг, что Анне стало стыдно. Ведь и она, как глупая гусыня, замерла под взглядом молодого человека. От досады на себя она прикусила нижнюю губу и резко отвернулась. Почувствовав, как кровь приливает к щекам, быстро наклонилась, схватила пустой ушат, и, выпрямившись, быстро зашагала к открытой двери.
Егор стоял в своей комнате, упершись лбом в раму окна. Она ушла. Ушла, как только заметила его. Он не мог понять себя. Что нужно было ему от этой деревенской девчонки? А ведь у него, несмотря на молодость, уже было несколько романов. Правда, все он были с замужними женщинами ещё там, у Дренёвых. Несмотря на бедность, приёмные родители его, Михаил Потапович и Дарья Васильевна, были хорошего рода, и это открыло ему путь в приличное общество. А поскольку природа наградила его приятной внешностью, очень скоро жена соседского помещика соблазнила юного Егорушку, как называли его все близкие и знакомцы семейства Дренёвых. Было ему тогда шестнадцать. Видимо, скучающую барыньку привлекли его невинность и неопытность. Но довольно скоро любовница наскучила Егору, и они расстались. После были ещё женщины, но, ни одна не затронула сердца молодого человека. Будучи всегда галантным и любезным, Егор в глубине души всегда презирал женщин. Началось это ещё в отроческом возрасте, когда он, случайно подслушав разговор Дренёвых, узнал, что является внебрачным сыном богатых и знатных родителей. Об отце своём он почти ничего не знал, и мало интересовался им, но мать, женщину, бросившую его чужим людям, возненавидел от всей души. Ему стоило больших трудов, собирая по крупицам сведения, узнать, кто же на самом деле его родители. К тому времени отец его умер, а мать, Ольга Зиновьевна Ланская, успела выйти замуж за господина Голованова и овдоветь.
Егору Михайловичу вспомнился тот день, когда он объявил своим приёмным родителям, что хочет покинуть их, чтобы разыскать свою мать. Михаил Потапович и Дарья Васильевна поначалу очень испугались, принялись отговаривать его, но Егор твёрдо стоял на своём, и они смирились. Покинув дом Дренёвых, Егор Михайлович отправился в Петербург, к одному своему знакомцу, поручику Брусницкому, с коим свела его судьба, едва ему минуло семнадцать. Знакомец этот был столичным хлыщом, приехавшим в городишко, где жили Дренёвы, погостить у родственников, а заодно и пощипать провинциальных простачков. Игрок, кутила, он быстро познакомился с Егором и в первый же вечер знакомства попытался обыграть его в покер. Но не тут-то было. Егор сам значительно облегчил его карманы. После чего молодые люди быстро подружились и были неразлучны. К этому-то знакомцу и заявился Егор Дренёв. В Петербурге он провёл месяц, за время это узнав всё о своей настоящей матери, после чего отправился в имение Головановых. Явившись к Ольге Зиновьевне, он объявил себя её сыном и потребовал, чтобы она признала их родство. Властная, гордая, госпожа Голованова отказалась, но, видимо, сердце материнское всё же защемило, и она не смогла прогнать родного сына, а сделала его сначала секретарём, а потом и управляющим имением.
Жизнь в поместье была скучна, Ольга Зиновьевна никуда не выезжала, да и к ней соседи наведывались редко, и Егор Михайлович уже жалел, что явился сюда. Он-то надеялся получить с матери денег и вернуться в Петербург, к вольной, весёлой жизни. Теперь же пришлось ему заниматься хозяйственными делами. Но он терпеливо выполнял свои обязанности, так как Ольга Зиновьевна намекнула Егору, что поместье может отойти к нему в случае её смерти. Дни тянулись за днями. Соседи навещали Ольгу Зиновьевну редко, да и женщин, с которыми можно было бы завести роман, поблизости не нашлось, и Егор Михайлович впал в окончательное уныние. Правда, у соседского помещика, отставного прапорщика Бирюкова была дочь на выданье, Лизонька, смотревшая на Егора влюблёнными глазами при каждой их встрече, но в планы его не входила женитьба на провинциальной девице, и Егор всячески делал вид, что не замечает увлечения девушки. Меж тем, молодая кровь играла в его жилах, горячила, и он обратил внимание на дворовых девок. Одна из них, Полина, готова была уступить его домогательствам. Так и случилось бы, если бы Егор не заметил Анну. Эта девушка, несмотря на своё низкое происхождение, влекла его к себе с неодолимой силой. Егор злился на себя, ну, как же, неграмотная крестьянка, но ничего поделать с собой не мог. Днём он так и норовил зайти на кухню, где чаще всего можно было встреть девушку, а по ночам она виделась ему во снах. Эти сны были самыми странными, что Егор Михайлович видел во всю свою жизнь. В снах этих Анна часто являлась ему не одна, а с незнакомой молодой женщиной, темноволосой, насмешливо смотрящей на него серыми глазами. Они хохотали, всячески дразнили и изводили его. Он тянулся к ним, гонялся за ними, но никогда не мог настичь. Проснувшись поутру, Егор бывал зол от досады на весь белый свет. Но страннее всего были ночи, когда Анна являлась ему одна. Была она абсолютно голой, и бесстыдно выставляла напоказ свои небольшие упругие груди, всё своё ладное гибкое тело. Волосы её, густые, длинные, с красноватыми искорками, окутывали плечи, золотистые глаза призывно сияли. Губы, мягкие, нежные, раскрывались в призывной улыбке. Егор пытался приблизиться к ней, но Анна лишь дразнила его. Вот она, совсем близко, но никак не даётся в руки! Он просыпался в страшном возбуждении, дождавшись утра, шёл на кухню, где девушка встречала его безмятежным равнодушным взглядом. Егор злился на неё, на себя, и срывал зло на первом подвернувшемся под руку дворовом. Но, ни разу не накричал он на саму Анну.
Кузя, деревенский паренёк, сметливый и пронырливый, ставший личным слугой Егора, рассказал как-то своему барину историю о племяннике Ольги Зиновьевны, Косте, и о тех странных событиях, кои произошли в имении несколько лет назад.
- Анька – ведьма, как Бог свят, барин, - крестясь, говорил он Егору, рассказывая эту историю. Дренёв, с недоверием выслушав слугу, обратился к Ольге Зиновьевне, и та подтвердила рассказ Кузьмы, но дала поступкам Анны совершенно иное истолкование.
- У девицы этой, несомненно, большие лекарские способности. Говорят, в роду её были знахарки. Она пользует нас всяческими травами.
- Но, maman, её считают ведьмой.
Они сидели как-то вечером в гостиной. Одна свеча тускло освещала их лица. Егор называл Ольгу Зиновьевну матерью лишь наедине, доставляя ей этим несказанное удовольствие.
- Ну, что за глупости, Егор, какие ведьмы? Эти безмозглые крестьяне в любом не совсем обычном человеке готовы видеть чёртово отродье. Глядишь, скоро начнут утверждать, что Анна по ночам на метле летает, - и Ольга Зиновьевна рассмеялась негромким грудным смехом.
- Вы правы, maman, всё это чепуха, - Егор взял руку матери и поцеловал, про себя подумав, что сказала бы она, узнай о его снах.
Стремясь избавиться от наваждения, Егор пару раз ездил в близлежащий уездный город, где, напившись в дымину, проводил ночи с девицами сомнительной репутации, но, вернувшись в поместье, обнаруживал, что тяга его к Анне не угасает, а наоборот, становиться лишь сильнее. Вот и сегодня, увидев во дворе девушку, он не мог оторвать от неё взгляда. Полину, стоявшую рядом, он даже и не заметил.
Неделю спустя у Лукерьи были именины. Барыня разрешила слугам устроить вечером праздник.
- Только без драк, да не больно-то шумите, - наказала она Ждану, пришедшему просить у неё позволения на проведение праздника. – А то знаю я вас. Перепьётесь, и ну кулаки чесать да галдеть.
- Не извольте беспокоиться, барыня, - Ждан низко поклонился. – Уж я-то прослежу.
- Ладно, ступай, да скажи там Лушке, что может припасов взять, пусть угостит вас.
- Благодарствуйте, барыня.
- Ступай, ступай.
Вечером все дворовые собрались на кухне. Лукерья наготовила угощенье. В нарядном платье, в новом, подаренном Ольгой Зиновьевной платке, раскрасневшаяся, весёлая, Лукерья принимала поздравления. Как водиться, закусили, выпили, Кузьма достал гармошку, и пошло веселье! Первой выступила в круг сама именинница. Отбивая дробь каблучками, запела:
Пошла плясать тётушка Лукерья.
Нет волос на голове, нацепила перья.
Следом вступила Груня:
Мой милёночек Иван во дворе обнял чурбан.
Думал, в кофте розовой, а то пень берёзовый.
Девки, одна за другой, стали петь частушки, выбегая на середину и отплясывая. Не отстали от них мужики. Ждан спел такую метерную частушку, что жена его даже замахнулась на него полотенцем, а девки покраснели. Нахохотавшись вдоволь, мужики и бабы вновь принялись за угощение. После Кузьма заиграл грустную мелодию, и Поля с Марфой, рябой белобрысой поломойкой, затянули песню о горькой судьбинушке и несчастной любви. Луша, изрядно выпившая, подперев голову рукой, сидела за столом. Глаза её увлажнились.
Анна весь вечер просидела на лавке, не принимая участия в общем веселье. Выпив лишь рюмочку, она единственная сохранила ясность ума. Когда гости кухарки, основательно нагрузившиеся, разошлись, она помогла Лукерье раздеться и лечь в постель. После прибрала всё в кухне, зная, что барыня рассердится, если поутру обнаружит беспорядок. Было далеко за полночь, когда девушка, перемыв всю посуду, направилась к себе. В тёмном коридоре её обхватили чьи-то руки, лица коснулось горячее, влажное, пьяное дыхание. От крепкого, сильного тела исходил резкий запах пота. Ко рту прижались толстые сюнявые губы, руки шарили по телу, мяли, сжимали, тискали. Отчаянно отбиваясь, Анне удалось вырваться из объятий.
- Ивашка! – вскричала она. – Поди прочь!
Парень попытался снова схватить её, но не тут-то было. Анна ловко увернулась, и Ивашка, нетвёрдо державшийся на ногах, вынужден был привалиться к стене, дабы не упасть.
- Стой, Анька, - прогундел он. – Не уйдёшь.
- Куда уж мне, от такого-то уйти, - насмешливо сказала девушка.
- Смеёшься, всегда смеёшься, - с обидой проговорил парень.
- Шёл бы ты спать, Ваня, подобру-поздорову, - вздохнув, ответила девушка.
- Смеёшься, - снова тупо повторил Ивашка. – Знаешь ведь, что люблю, и только насмешки строишь.
- Ну, пойми же ты, дурья башка, - Анну начало охватывать негодование. – Не нужен ты мне. Да и я тебе не нужна. Мало ли девок вокруг. Любую выбирай, только меня в покое оставь.
- А, - зло выпалил парень, - для кого поважнее себя бережёшь! Что, Ивашка не ровня? Небось, к баричу в постель метишь.
- Да что ты несёшь?
- А то я не видел, как он смотрит на тебя, - взвился Ивашка. – Да только знай, Анька, моя ты, и никому не достанешься.
- Ишь, твоя, - девушка окончательно разозлилась. – Руки коротки, и расхохоталась.
- Ах, так! - зарычал он. – Не хочешь по добру, возьму силой!
Он попытался снова схватить девушку, и ему это почти удалось, но Анна, размахнувшись, влепила ему оплеуху. Ивашка вскрикнул от боли и зажал щёку ладонью.
- Ведьма, ведьма проклятущая. Ты опять? – завопил он. Из-под зажимающих щёку пальцев показались струйки крови.
- Не забывай, с кем дело имеешь, - прошипела Анна и бросилась прочь по коридору.
Ни он, ни она не заметили притаившегося в густой тени Егора. Расширившимися глазами тот смотрел на оставшегося Ивашку, который, привалившись к стене, тихонько скулил.