Значит, не понравился вам этот фильм, говорите?.. И зря. Красивые бабы, красивые платья, яркие краски - чего еще от кино ждать?.. Не любите мелодрам? А что, нельзя, чтобы была мелодрама? Невероятно, говорите? Цыган у них там быть не может? Цыгане, они, знаете, в любую щелку пролезут. И конец счастливый. Хэппи энд. Поженились. Можно этому парню позавидовать, не так ли?.. А впрочем – Бог его знает.
Вот я одну такую историю знаю... аналогичную... Рассказать?
Так вот. Давным-давно был у меня друг... Да нет, не умер. Друзья, как сами понимаете, частенько перестают «быть» еще при жизни… Нет, не поссорились. Я, собственно, с ним не ссорился. И он со мной тоже. Да, верно: шерше ля фамм... Да погодите вы! Не забегайте вперёд – узнаете.
Значит, был у меня друг. Школу мы закончили вместе. Потом я работать пошёл - не тянул на большее. А друг мой в институт поступил. В пед, на истфак. Парень он был такой... идейный. В десятом он секретарем школьной комсомольской организации был. Принципиальный - держись! Лучшему другу не простит, если что. В педе своем он тоже вроде бы сразу выдвинулся. Эх, мог бы большим человеком стать…
Одно только было в нем...ну, не так. Больно уж был он аскетичен, прямо-таки как монашек какой. При этом был он парень привлекательный, подтянутый, высокий - не какой-нибудь рохля-ботаник. Даже очки ему шли. Девушки к нему так и липли. Даже Светка, первая в школе красавица, вся из себя, как супермодель, за ним увивалась, сохла буквально; так он её за три улицы обходил. Готов поклясться: до того события, о котором я рассказываю, он и не целовался ни с одной. Вот такой был человек.
Так вот, шли мы с ним в этот день вместе. Институт он тогда уже закончил, его сразу в аспирантуру огребли - такие надежды он подавал, Серёга мой. Идём, и он мне наверчивает насчет своих планов большой статьи о Кондратии Булавине, а я ему - насчет своего развода с Ленкой. Видим - у базарной площади платки пёстрые мелькают: цыганки вертятся. Вцепятся в какую-нибудь бабу поскромней или даже в мужика, оттащат в сторонку и погадать навязываются. От них всё больше отмахиваются, но некоторые клюют, дураки. И вот, понимаете, стоит среди этих цыганок одна – зашибенная, надо сказать, девчонка. Именно так – стоит, потому что к людям она не липнет, гадать не предлагает, - спокойно так улыбается и смело смотрит в глаза, будто для рекламы она у них, красавица эта. Одета она наряднее, чем другие, - прямо приманка, яркая, как цветок, или, скорее, целый букет. Кто ни идет, на неё засматривается и бдительность теряет, а цыганки его - цап! Увидел это дело мой Серёга - аж позеленел от возмущения.
- Безобразие! - сказал. - Посмотри - открыто людей морочат!
- Идем, - тяну я его за рукав. - Пускай милиция с ними разбирается.
Ну, он, понятно, легонько оттолкнул меня - и к ним. Подошел к одной девчонке, которую они в угол затащили и гадают, и говорит так громко, на всю улицу:
- Стыдитесь! Вы ведь советский человек, комсомолка, наверное!
Как же вы можете такую дикость поддерживать?!
Девчонка покраснела, застыдилась; а цыганки увидели, что он у них клиентуру отбивает, и набросились на него всем табором. Орут, руками размахивают, правда, пока ещё не бьют. А он продолжает:
- Почему вы здесь вертитесь? Как вам не стыдно! (Это он уже к цыганкам обращается, жертва их уже улизнула). Где ваше человеческое достоинство? Мало того, что вы поддерживаете самые нелепые суеверия, так вы еще и детей к этому приобщаете!
И - прямо к этой их рекламе. Взял ее за руку и говорит:
- Идёмте, вам здесь не место!
А красавица на него смотрит и спокойно так улыбается. Цыганки еще громче загалдели. Толпа собралась немалая, кто возмущается, кто хохочет. Слышу - СВИСТЯТ, значит, милиция опомнилась. Поглядел я, засмеялся и ушёл.
Дня через три звонит он мне вечером. Голос такой странный, сдавленный. Думаю, охрип, когда цыганок пытался перекричать.
- Друг ты мне, Лёшка?
- Друг, Серёга, - отвечаю я.
- Зайди ко мне. Очень нужен...хоть кто-нибудь.
Обиделся я немного за это его "хоть кто-нибудь", но человек я незлобивый - постарался забыть. Назавтра мне со второй смены, вот я к нему утром и зашёл.
Жил он шикарно, в однокомнатной квартире: в свое время поссорился с родителями, и они разменялись. Когда я пришёл, Серёга брился в передней. Вид у него был какой-то затравленный.
- Здравствуй, - сказал я. Он неуверенно кивнул, покосился на приоткрытую дверь в комнату, но зайти не пригласил.
- Что с тобой случилось? - спрашиваю.
- Понимаешь, - он потёр виски своими тонкими красивыми пальцами, - тогда на базарной площади… Ты ушел, а я… понимаешь, я увёл ту девушку.
- Какую девушку?
- Ну, ту красивую цыганку, которая стояла на перекрестке.
Я, признаться, никак врубиться не мог. Голова была забита разводом, и то, что стало для моего друга событием, было мной уже забыто. Вот я и спрашивал:
- Как это - увел? Куда?
- Очень просто - за руку. Взял и увёл. Появилась милиция, стали разбираться с этими цыганками. Я оставил свой адрес, взял эту девушку за руку и увёл.
В его словах был явно какой-то тайный смысл - с такой значимостью он их произносил; но я как-то не сразу это понял. Подумаешь, делов – привёл домой девчонку! Ну, привёл, и ладно...
- А цыгане?
- Сначала ими занялась милиция, им не до меня было. На следующий день ко мне пришли два бородатых мужика. Кончилось тем, что я отдал им все мои деньги и выставил их за дверь, пригрозив милицией, если не оставят её в покое. А вчера пришла старушка, принесла ее паспорт, узелок вещей и ушла, ничего не сказав.
- Ну и отлично!
- Да, было бы отлично... Но я... Но мы с ней…
И тут дверь тихо раскрылась, и в переднюю боком скользнула цыганка. Сначала я подумал, что она в каком-то мини-халате, а потом узнал куртку от Серёгиной полосатой пижамы. И надета была куртка явно на голое тело - милая такая, интимная утренняя одежка. И в ней девушка была ещё краше - видны были её стройные, сильные ноги и почти открытая грудь. Красота её была особая, какая-то хищная, змеиная, но никогда ни до, ни после не видел я женщины красивее ее. Я глазел на цыганку, разинув рот, пока Серёга не прикрикнул на нее резким, тонким голосом:
- Люся, пожалуйста, уйди!
Она капризно надула губки, повела изумительными плечами, но подчинилась - я заметил только нагло белеющую, раскрытую Серёгину постель в глубине комнаты. Я обернулся к другу. Он был бледен и прятал глаза.
- Ты понял теперь?..
- Что я должен понять?
- Что я... что мы были вместе эти дни?..
И тут-то до меня дошло… Нет, не то, что он мне сказал - я еще до появления девчонки в этом не сомневался, - но то, что это произошло с Серёгой. С тем самым Серёгой, который за свои четверть века и пальцем не коснулся женщины, разве что в троллейбусе прижмут.
- Вот как? Как же это вышло? - поинтересовался я. - Колись, Серега!
Он, пряча глаза, заговорил тихо и жалко, словно я был не любопытствующим другом, а суровой матерью, а он - девчонкой, в первый раз не ночевавшей дома.
- Понимаешь, я постелил себе на кухне на раскладушке, а ей уступил диван. А ночью она сама пришла, она такое творила... Но я-то хорош! Сам не понимаю, как я посмел… Я за себя не отвечал…
- Понимаю, - усмехнулся я. - Они, бабы, кого хочешь из ума вышибут, а эта ещё такая зашибенная... Плюнь, не угрызайся. Не ты у нее первый, не ты последний.
- Что же мне делать? - жалобно протянул он. И я, дурак, брякнул:
- Ну, женись на ней, что ли!
Пошутил я, ей-богу, пошутил. Опять выскочило из головы, как значимо случившееся для Сергея. Здесь исключалась всякая возможность мелкого блудка, случайного перепихончика.
Словом, немного воды утекло, когда пригласил меня Серега на свадьбу. Странная, надо сказать, была эта свадьба. Человек двадцать, не больше. Серёгины друзья, родня и никого с её стороны. Мать Серёги плакала на моём плече, когда они целовались под "горько". Молодой выглядел грустным и измученным, но молодая была так ослепительна в белом кружевном облаке, так непринужденно чувствовала себя среди чужих, так чудесно улыбалась, что это искупало всю натянутость свадьбы.
Заходил теперь я к Серёге редко. Понимаете, тяжело мне было его видеть - постаревшего, осунувшегося, с каким-то бегающим взглядом. Уработался. Аспирантской стипендии, понятно, не хватало, приходилось подрабатывать, вести бесконечные занятия, стучать ночами на машинке. Кандидатскую защитил, но легче ему не стало, да он уже и привык работать, как лошадь. Цыганка, ясно дело, не работала. И куда ей - уборщицей, что ли? У неё от силы четыре класса образования, её и картошку продавать не возьмут. Серега предлагал ей хотя бы восьмилетку закончить, но она только фыркала. Опять же, женщина красивая; будь у меня такая жена, я её и за порог бы не выпускал. Одевал он её шикарно, как только денег у него хватало? Сначала она уж больно пёстро рядилась, по-цыгански. Потом пригляделась, строже стала во вкусах. Чаще всего ее тянуло к черному и красному - они ей особенно шли. Он все больше на кухне или за письменным столом, а она на диване перед телевизором лежит, курит и листает модные журналы. Из дома вместе они почти не выбирались, разве что я билеты куплю и чуть ли не силой вытащу. Когда он уже над докторской работал, приобрели они большую квартиру, наняли домработницу, отдаленную Серёгину родственницу. Какие-то люди у них всё время вертелись, прямо светский салон. Когда ни зайду - гул стоит, пьют, закусывают фуршетиком, мужики цыганке ручки лижут, домработница на кухне парится, и среди всего этого бардака бочком, бочком, как краб-бокоплав, движется мой Серёга. Кольца вокруг глаз, как после мозгового сотрясения, бледный, тощий, заезженный, и всё норовит в кабинетик свой свернуть. А потом этот кабинетик переделали в малую гостиную, так что докторскую свою он на кухне писал, между холодильником и газовой плитой, - понятно, почему не дописал.
А цыганка? Цыганка при своих четырёх классах, понятно дело, так и осталась. Но была она баба переимчивая, запомнила несколько красивых слов, гладких фраз. Слова почему-то больше на «э»: эгоцентризм, экспрессия, этот, как его... экзистенциализм. И красиво так говорила, рассуждала даже, - не догадаешься, что она всего-навсего твердила, как попугай, заученные истины. Звалась она теперь не Люськой, а Милой, Милицей Романовной. Слушать она умела поразительно: подопрет бесподобной рукой подбородок и смотрит в глаза, кивает; вот все эти умные гости и думают, что она их понимает.
Ну и, разумеется, сексуальное очарование, которое от неё исходило.
Как-то застал я ее одну - в шикарном халате, в каких-то золотых тапочках; посидели, поговорили, выпили коньячку. И от каждого её ленивого движения, от того, как она сидела, говорила, улыбалась, так и лилось: "Можно!" Что ж, думаю, теряться, баба ведь какая! И только, понимаете, обнялись, вижу - на пороге Серёжка стоит. Белый как мел и губы жуёт. Ничего не сказал, повернулся и вышел. Я её стряхнул и за ним.
- Дурак я,- говорю,- выпил, ты уж прости, Серёга.
А он горько так:
- Помнишь, ты мне тогда еще сказал: не ты первый, не ты последний. Прав ты был, - говорит, - Лёшка. И не извиняйся.
Но дружба с той поры между нами кончилась. Без ссор, без выяснения отношений: была - и кончилась.
Потом она всё-таки ушла от него. Последний раз видел я её в серебристой иномарке. Узнала, улыбнулась, ручкой сделала.
Говорят, сейчас она в Москве, замужем за олигархом. До этого у неё академик был. Сватался к ней американец, но тут уж она с языком не потянула. Ей и в России хорошо, заграницы и так хватает. Наверно, в самых что ни на есть шикарных кругах вращается, по самым роскошным тусовкам, произносит всё те же гладкие фразы, и умнейшие мужики, которые миром движут, слушают её, целуют бархатную ручку - и не догадываются, что терпения ее хватило только на четыре класса, а ума - чтобы заучить наизусть и повторять по-попугайски эти фразы, эти слова, такие длинные и красивые; что там, под этой божественной копной чёрных волос, только тряпки, камешки, машины и это самое постельное ремесло, которым она так классно владеет. А если и догадываются, то помалкивают, чтобы не прослыть одураченными, и еще потому, что такой красивой женщине многое можно простить...
Нет, все-таки вы не так меня поняли. Не против я цыган, Боже избавь! Я люблю их песни, их танцы, яркие одежды. Не буду подсчитывать, сколько приходится жулья и гадалок на одного Сличенко, как не хочу знать, сколько взяточников и пьяни на одного порядочного русского. И не делаю я выводов из единичного факта. Но за свою уже долгую жизнь много встретил я и мужчин, и женщин разных национальностей и гражданств, и говорили они гладко, и слушать умели, а я смотрел, слушал и вспоминал её - Серегину жену, цыганку...
Серёгу я почти не вижу. Встречаемся иногда случайно, перекидываемся парой слов, как чужие... Выглядит он стариком, сморщился, как высохший лимон, из которого до капли выжали все соки. Докторскую он так и не защитил, во второй раз не женился. Подозреваю, у него, кроме цыганки, никого не было: если до нее он просто избегал женщин, то после стал смертельно бояться.
Вот такая аналогичная история...