Мы сидели в заштатной столичной кафешке и он, помниться, старался улыбаться. Разливая по рюмкам самую дешевую водку, он много говорил: рассказывал о своих планах, пытался объяснить причины, смысл которых для меня так и остался не понятным. Мой друг уезжал из Минска, но обещал когда-нибудь вернуться. Я не верил, но надеялся, что это действительно произойдет.
Три года назад мы гуляли по набережной и разговаривали о наших дальнейших планах. Я идеализированно мечтал о поездке в Латинскую Америку, о Луисане Лопилато, о небольшом домике на берегу моря, о заброшенном и всеми забытом пляже, где можно было бы ходить нагишом и курить траву. Это был мой обособленный, оторванный от реальности мирок, который я старательно создавал, начиная с десятого класса. Я рассказывал о нем другу, и он не смеялся. Это было не в его правилах: он не делал выводов и никогда не осуждал. Мой друг принимал людей, такими, какие они есть: плюсы-минусы – какая к черту разница. В конечном счете, все мы полны говна. Только запах у каждого свой…
Мой друг тоже мечтал, и в отличие от него я смеялся. Он хотел закончить универ, остаться в Минске, работать по профессии и найти самую обыкновенную девочку, которая помогла бы ему понять значение любви. Тогда, если память не изменяет, я назвал его мечты глупыми, скучными и совсем какими-то немечтательными. Он ничего не ответил, по обыкновению пожав плечами. Так мы и шли, курили, пили пиво, разговаривали и смеялись над ханжеской столицей, которая смотрела на нас сквозь стекла проезжающих авто.
Как я уже говорил, с того дня прошло три года. В нашей жизни многое изменилось. Я больше не мечтаю об аргентинской актрисульке, не хочу ходить нагишом и курить траву. Я стал меньше улыбаться и многие приняли это за признак очевидной загонности. Стало меньше друзей, иллюзий и переживаний. Превратившись в развращенную шлюху, я разочаровался в любви, и больше ее не ищу. Я пью, курю, дрочу и пытаюсь отыскать смысл, который, как говорит один мой знакомый, никому нах*й и не нужен-то.
Мой друг тоже стал другим. Он разлюбил Минск, ему опротивела неоплачиваемая журналистика, и циничные в своей практичности стервы, которые тра*али мозг, не заглядывая в душу. Эй, похотливые ****и, да-да, вы, размалеванные и наманикюренные, вы тоже виновны:
- Ой, ты такой милый, такой симпатичный и веселый… Да, можно встретиться… Наверное… Ой, а вон мой мальчик подъехал на «Пежо»! Знаешь, может как-нибудь потом…
Потом… Потом он уехал, и уже я возненавидел этот говенный город. Не потому что он уродлив и сер, но оттого, что для меня в нем нет смысла. Как нет здесь ни Юры, ни Дины, ни меня самого. Есть только одиночество.
Я верю, что наша дружба останется такой же крепкой, и в скором времени мы свидимся. В конце концов, ты – рука, а я – нож…