Забастовка

   ...старина, ты хоть понимаешь, что они нас панически боятся, что мы представляем угрозу, какой либерализм не знал с семнадцатого года? Против них сейчас объединяются все: металлурги, студенты, женские движения, крестьянство, неправительственные организации, мелкие радикалы-голодранцы, домохозяйки, не желающие кормить своих детей мясом на антибиотиках... Мы сильны, потому что не рвёмся к власти и потому что нас каждой твари по паре. Нет лидера, которого они могли бы купить, мы для них хуже всего, как раковая опухоль…
Томас Гунциг Куру

   То, что напрасно поменял место работы, Владимир Маркин понял через месяц: зарплата хоть и выше, чем прежняя, но в этом большом коллективе он чувствовал себя неуютно и ни один из нынешнего ближайшего его окружения не постарался сблизиться с новым мастером.
   Прежде он тоже был мастером и тоже у прессовщиц, но на том заводе и участок его небольшой, и весь кузнечно-штамповый цех невелик. Два мастера в прессовом отделении, один на обе смены – в кузнице, начальник цеха, его зам да диспетчер. Накануне больших праздников уставляли в пролёте между прессами столы и отдыхали всем почти цехом от души. Начальник цеха, когда надоедало сидеть за столом, выходил поразмяться, помогая грузчиками носить ящики с полуфабрикатами в термичку или на галтовку: кузница была постройки конца тридцатых годов прошлого века и механизации, лишь узкоколейка, по которой возили тяжёлые ящики с деталями, не было. Такими же патриархальными были и взаимоотношения в цехе – все друг другу словно родственники. Новички или принимали это как должное, или быстро уходили, не прижившись в кузнечно-прессовой семье.
   Эту почти семейную атмосферу на грохочущей от нескольких молотов и почти трёх десятков лёгких прессов работе Владимир Маркин оценил уже в громадном прессовом цехе из трёх пролетов, по которым над высокими тысячетонными гигантами-прессами катались шесть мостовых кран-балок, сновали по полу из чугунных плит «рогачи»-электрокары, а его участок лёгких прессов был как бы карликовым придатком к крупному производству, как и карликовыми казались вырубленные и согнутые в нужные формы тут деталюшки, идущие на сборку-сварку к громадным листам металла из которых в соседнем цехе рождались кузова будущих автобусов. И мастер-новичок оставался незаметным даже через два года, начальник цеха так и не удосужился правильно запомнить его отчество Федосеевич, назвав однажды на оперативке, куда сменных мастеров приглашали очень редко, только когда план «горел», Ефимовичем.
   В прежнем цехе его все знали-уважали, проработал в нём, вот удивительные цифры - десять лет, десять месяцев и десять дней – специально по трудовой книжке подсчитал. Когда написал заявление об увольнении, то в тот же вечер начальник цеха позвонил ему домой, но попросил к телефону супругу и полчаса убеждал её, чтобы она уговорила остаться мужа на прежнем месте. А он упёрся, не слушая советов, приводя отговаривающим где-то прочитанную и почему-то запомнившуюся фразу одного американского психолога, в те годы модно было ссылаться на заокеанское мнение, о том, что для полного в жизни счастья человеку надо каждые семь-восемь лет что-то менять в своей жизни. Сам же Маркин за свои пятьдесят семь поменял две жены и три работы, и на последней уже заскучал. Поскольку жену он менять больше не собирался, то и решил перейти в этот солидный, как раз появилась вакансия, прессовый цех. А ещё крепкий пока здоровьем мужик думал вот что: ему до пенсионного возраста всего три года, а на новой работе его ещё долго за молодого считать будут. Но на третьем году новой его работы, после того как все мастера дружно отметили его юбилей, когда пришло желанное признание, когда появились три приятеля-наладчика и даже получено звание «Лучший мастер завода», начались в цехе и на заводе перемены не в лучшую сторону.
   Началось лично для него с того, что новый директор для оптимизации расходов отменил все персональные премиальные, за хорошую работу, надбавки. И новый начальник цеха в эту пресловутую оптимизацию внёс свою лепту: всех сменных мастеров перевёл в бригадиры, начальники участков стали мастерами, подчинённые непосредственно начальникам смен, цех в результате такой неразберихи стал работать хуже, но из-за прежних больших заделов пока ещё сборку не тормозил. А когда у заводского начальства выдумки по оптимизации иссякли, то пришёл приказ из управляющей огромным состоянием владельца завода (их у него по стране с полсотни) компании чёткий приказ: сократить арматурный цех, лучшее оборудование которого передать в прессовый. А потом было решено избавиться и от инструментального, заводу теперь хватит и небольшого штампово-инструментального хозяйства при том же прессовом цехе.
   Причины такой спешной «оптимизации» стали понятны, когда заговорили о мировом финансовом кризисе не теледикторы, а в автобусах, магазинах, цеховых раздевалках. Но даже знавший или догадывающийся о предстоящих экономических проблемах олигарх не мог предполагать, что первым падёт во всём земном  капиталистическом шарике автопром. Потом резко стал снижаться спрос и на другие, даже не так и дорогие, товары.
   Из-за уменьшения того спроса чуть ли не уполовинено количество работающих и на автобусном заводе не в так и великом городке, осталась одна смена, которую ещё с середины декабря до конца января облагодетельствовали зимними каникулами, а потом до будущего, дождись ещё его, увеличения спроса предложили лишь трёхдневную рабочую неделю. Кое-кого от работы освободили в первые дни февраля. В их число попал и недавно пониженный до бригадиров Владимир Маркин.
   Вообще-то он предполагал, что скоро и ему придётся, всё же на днях скоро стукнет шестьдесят два, уйти на отдых, но не так же быстро! Думал, что через год, ну, через полгода, а тут так стремительно принято решение об его дальнейшей судьбе.
   Одновременно из каждого бывшего участка сократили после сентябрьских увольнений ещё по одному наладчику, раньше они трудились впятером, теперь та нагрузка по установке штампов приходится на троих, а ведь хоть и начали трудиться всего три дня в неделю, задание осталось или таким же, или даже большим, если того требовала сборка. И это при уменьшении реальной зарплаты! Впрочем, такому урезанию в штатном расписании подверглись и другие повременщики.
   И что же им теперь делать? Как доказать свою трудовую правоту? Бастовать? Да и сдельщикам не лучше: потогонная система, о которой раньше знали из учебников истории, когда в школе проходили период становления капитализма, в сегодняшней российской практике оказалась с волчьим оскалом. Не писать же, что с медвежьим, а то некоторые из наших партийных зверей примут это за намек в  свой руководящий адрес.
   В первые свободные дни Владимир по привычке поднимался в шесть утра, ставил на кухне чайник и два яйца в кружку – закипало всё, проверено годами,  одновременно, как раз успевал умыться, почистить зубы и побриться. Только  теперь-то торопиться некуда. Не готов быть пенсионером. Да и сил у ещё крепкого мужчины прилично для его возраста. Ему и в сорок давали двадцать пять, и в пятьдесят выглядел на тридцать. Но вот к шестидесяти стал заметно на внешний вид походить на одногодков, которые не были заняты тяжёлым трудом, тех же мастеров или инженеров.
   Наладчиков на его бывшем участке осталось трое – Александр Синицын, Игорь Чистяков и Николай Рязанов. Мужики опытные, дело и жизнь хорошо знающие, все отслужили в армии. Самый старший – Синицын, он и техникум закончил, и в разведке в Афганистане отличился.
   От Синицына, который жил с Маркиным в одном доме, только в соседнем подъезде, Владимир и узнавал цеховые новости, с каждым неприятным сообщением всё меньше расстраиваясь, что остался не у дел. Кстати, недавно заходил в кузнечно-прессовый на бывшем заводе, там встретили его радостно, не забыли, сокращений ни в этом цехе, ни на заводе не было: руководство вовремя подсуетилось, найдя дополнительные заказы. Но и новые кадры не нужны. Не нашёл Маркин себе дело в других, куда обращался, местах. Молодых даже, отвечали, не берём.
   Об этом с огорчением и рассказал Владимир, вышедшему из подъезда Синицыну.
   - Что-то ты, друг, как-то сразу пострел. Не заболел ли?
   - Есть немного. Представляешь, Саш, всю жизнь не болел, не считая однажды острого гастрита да воспаления легких в другой раз. Давление классическое до начала февраля было: 120 на 80, а теперь с каждой неделей растёт. Позавчера уже 180 на 100, врачиха кучу лекарств выписала, по тридцать уколов в задницу двух видов, да ещё сказала, что-то видно, почуяла, через недельку ещё раз снять кардиограмму. Да и сам я заметил, что уже быстро, как раньше, ходить не могу, теперь плетусь как пешка-вошка.
   - Может, пройдет? Не стресс ли у тебя, друг, что без работы остался.
   - Нет, к этому привык уже, сколько по городу сокращений, даже молодёжи, что тут расстраиваться. Но с другой стороны я ещё бы в силах потрудиться, да и тяжело нам с супругой привыкать жить только на пенсию, сам знаешь, все расходы растут. А ведь прежде мы и дочери моей второй жены помогали, она с двумя малолетками, муж от алиментов куда-то скрылся.
   - Дома без дел скучаешь?
   - Разумеется. Не готов был стать пенсионером. По квартире всё давно устроено, вот забавляюсь тем, что вместо супруги теперь по магазинам за продуктами хожу, тоже места для наблюдений за ухудшающейся жизнью. Цены незаметно, но постепенно растут, к мясным прилавкам народу подходит ныне мало, а за квартиру сколько прибавили. Представляешь, от скуки теперь к телевизору пристрастился, часов с четырёх вечера до самого отбоя. Думаю в нашем совете ветеранов в общественники напроситься, всё хоть занятие. Да ещё вот сад надо восстанавливать. Лет десять, как у нас там всё разворовали, один домик кирпичный с железной дверью нетронутым остался, с тех пор там и не были с женой. Теперь земля отдохнула, весной начнем картошку сажать, другие овощи, ночевать можно – не на работу теперь, да вроде и про воровство в товариществах ныне не слышно.
   - Это потому что садов у наших горожан почти не осталось.
   - Чувствую, что времена будут неважные, так что садом скоро займусь обязательно, да и дело какое-то конкретное у меня будет. И цех свой появится – садово-огородный. А что у вас на участке?
   - Народ, друг, не доволен. После первой же получки люди роптать начали: почти вдвое меньше на руки денег получили. Прессовщицы-то хоть за конкретные детали по расценкам получают. А у кого дети подрастают, у кого кредит какой? Каждая семья несчастлива по-своему. Вот хоть мою возьми: супруга с участка  сидений сокращена, хорошо, что позавчера работу нашла – уборщицей. И даже рада – у её товарок и такого дела нет. А вот сын Санёк, хоть и молодой, не востребован на нашем заводе, видно, помнят его выступление на профсоюзном собрании о нарушении трудового законодательства. Я ему, дураку, говорил, чтобы не совался, так нет, высказал всё, о чем его друзья-напарники на сборке думают. Вот и получил…
   - Так молчать тоже нельзя.
   - Согласен, друг.
   - И всё же лучше бы это всё сказал кто-то из старшего поколения, а не он.
   - Я Саньку это же самое говорил, а он ответил, что, мол, мы, то есть старшее поколение, привыкло всю жизнь молчать, терпеть унижения. Компартия хороша, сказал он дальше, когда она в подполье, как до революции, зюгановцы уже не помогут, а, молодые не должны ждать, пока появится новый Ленин.
   - А он хоть Ленина-то читал?
   - Представь себе, читал, наизусть шпарит, даже я запомнил: «Я, кажется, виноват перед рабочим классом России, за то, что вовремя не вмешался…». Дальше могу сказать своими словам, Санёк же всю ту статью про национальный вопрос может процитировать. А мне больше всего понравилась первая строчка. Кто, друг, из наших нынешних верхов может признаться в своей хоть мелкой вине и тут же исправить положение? А недавно он мне и Карла Маркса процитировал, про то, что при кризисе не надо давать деньги банкам, вот так-то! А у нас им деньги в первую очередь дали. И где они? За бугром.
   - А я, Александр, от безделья и из собственного интереса начал вырезки из газет о кризисе делать. Много чего интересного нашёл. Я, конечно, патриот, но трудно не согласится с выводами экономистов из других стран и сообщений оттуда о том, как там по-умному начали выходить из депрессивной ситуации. Вот твой Санёк Зюганова за бездеятельность критикует, а знает ли он, между прочим, и для тебя это полезно, что из всех известных российских политиков и экономистов только Геннадий Андреевич сказал ещё в конце 2007 года о надвигающемся на нас кризисе. В газете «Мир новостей» все опрошенные знаменитости вроде Жириновского, Гозмана, Глазьева предрекали на следующий год нашей стране процветание. А вот что сказал главный коммунист, я почти дословно помню: год предстоит весьма сложный, очень много кризисных симптомов, наши финансы жёстко привязаны к валюте, и небольшой шторм приведёт  к кризису всей нашей финансовой системы.
   - Да-а, друг, дела. А как думаешь, Путин мог знать о наступлении плохих времен?
   - Думаю, что мог, поэтому и не захотел дольше президентствовать. Помнишь, Александр, про Кириенко – главного министра в год дефолта, так после все поняли, что его, молодого, специально подставили. И тут всё тайное через несколько лет обязательно станет явным.
   - А ещё что, друг, в твоих вырезках из газет есть?
   - А вот одна в кармане, «Завтра», ещё утром купил, интересная статья тут есть, «Бык прыгнул» называется».
   - Какая большая! Владимир Федосеевич, у меня Санёк тоже особую папку завёл, может, отдашь ему свою – чувствую, сыну такие экономические выкладки для его дела пригодятся.
   - Рад помочь.
   - А вон ко мне мои друзья-наладчики в гости идут – Игорь Чистяков и Николай Рязанов, догадываюсь, что в пакете у Игоря бутылка водки. Не составишь, друг, нам компанию!
   - Спасибо, Александр! Но я как отметил шестьдесят два года, так решил вообще больше не выпивать, и возраст уже, и о здоровье надо позаботиться. Извини, откажусь, сам слово себе дал.

   Поздоровавшись с бывшим мастером, друзья-наладчики отправились вслед за Александром к нему на кухню, привычное место беседы закадычных приятелей.
Выпили по первой и продолжили разговор, начатый ещё в прошлую встречу.
   Ах, эти кухонные разговоры, словно возвратились семидесятые годы! Снова недовольство, но на этот раз не идеологией кремлевских старцев, уже тогда живших при коммунизме и агитирующих остальной народ за стремление к нему, поскольку он для остальных ещё «за горами». Ныне и толстенные тома Солженицына можно купить в любом книжном магазине, и любой товар из ассортимента загнивающего капитализма, были бы деньги, приобретёшь хоть в мини, хоть в супермаркете, а радости у владельцев маленьких кухонек всё меньше и меньше. Даже в ельцинские годы народ согласен был терпеть, понимая, что нужно время для создания опоры, с которой можно подняться с колен. В то время ожидание ещё сулило надежду...
   Синицын напомнил товарищам, что тогда они смело выступали на собраниях в цехе и на заводе, резали правду-матку в глаза даже кудрявому губернатору, что недовольные большими долгами по зарплате работники оборонного «Акваагрегата» бастующей колонной под аплодисменты прохожих шли по главной улице к мэрии. И им за это ни чего не было.
   - И зарплаты тоже ещё долго не было, - съязвил Чистяков.
   - Но их возмущение всё же было услышано, друг. А при Медведеве-Путине люди спрятались в свои улитки. Те слышат самих себя, мы слышим самих себя...  Чего боимся, или у нас не демократия?
   - Дикий капитализм, который Америка очень быстро преодолела ещё сотни две лет назад. Их фордовские наладчики получают раз в десять, если не больше, чем мы в нашем прессовом. – Николай вместо хозяина налил всем по второй.- Уровень жизни тоже в десять раз лучше, мы вот только кредиты брать у них быстро научились под космический процент.
   Рязанов, не дожидаясь остальных и считая, что сказал тост, опрокинул стопку в усатый рот.
   Усы его, увы, не молодили, наоборот, старили: ему сорок восемь, а казался одногодком хозяину квартиры. За последние полгода Рязанов постарел особенно быстро: редкая, у висков, седина уже окружила всю голову, осунулся, углубились, словно борозды, морщины-трещины, да и одежду наладчик не обновлял лет десять.
   Товарищи не обратили особого внимания на торопливую выпивку Николая, прекрасно понимая его состояние. Вот не повело человеку, так не повезло. Женился по любви, дети –погодки. Сам, не окончивший одиннадцать классов, мечтал дать дочери и сыну высшее образование. Молодые жили с мамой Николая в её стареньком домике на улице Мастеровой и старательно копили денежки на кооперативную квартиру. Работали оба на заводе, выпускающем значки, складные ножи, женские украшения и иные сувениры, он наладчиком на прессовом участке, она – эмальером в ювелирном цехе. Да ещё вечерами плели из лозы вазы, корзины, подставки под чайники, вот-вот на квартиру первый взнос соберется. А тут рынок, который построил Гайдар, цены крутились быстро, как на счетчике такси, прибавляя к циферкам нули. И завод стал не нужен – нищему народу не до сувениров. Супруги, стыдно вспомнить, собирали стеклянные бутылки, а на сладкий лимонад детям в непривычных литровых пластмассовых емкостях денег не было – хватало только на еду. Ещё рыли червяков рыбакам, приохотили и детей к лесу – ягоды, грибы, годные на зиму для плетения ветки ивы, растущие у Оки. Выкарабкались!
   Нашли работу. Он - наладчик, она – гальваник. Снова завели сберкнижку. А тут дефолт!
   И эту неприятность пережили. Не стало у Николая мамы, продали дом, прибавили кредитные деньги и купили долгожданную квартиру. И снова кредиты – дочери на учебу и компьютер: поступила в политехнический университет, там же через год стал заниматься сын, ему свой компьютер, и снова кредиты на обоих родителей. Супруга Николая одной из первых на заводе попала под сокращение – ликвидирован гальванический участок. Потом инсульт. А теперь и у Николая трёхдневный всего график, если Рязановы заплатят за квартиру и даже сильно сэкономят на еде, то всё равно с двумя кредитами не расплатиться. А дочке, которая с четвёртого курса начала получать одни пятерки, всего год до защиты...
   Словно продолжая думу Рязанова, Чистяков стал рассказывать про страшный случай в кузнице соседнего завода, там один работяга, видно допекли его невзгоды, подставил голову под молот:
   - И всё из-за того, что не стало у нас социальной защиты.
   Рязанов, разлив по последней, тут же выпил, глаза его набрякли, вид такой, что вот-вот готов по-бабьи заплакать.
   - Мне домой пора, супруге надо укол делать.
   В дверях он столкнулся с Саньком.
   - А, у вас кухонное недовольство жизнью!
   Чистяков пододвинул табуретку Саньку и спросил Синицына:
   - Может, я ещё за четверкой сбегаю?
   - Дядя Игорь, я же не выпиваю, а вам с отцом достаточно. Давайте я лучше одну заметочку из газеты прочитаю. «Вклад президента» называется. Президент Южной Кореи Ли Мен Бак пожертвовал всё свое состояние на благо общества. Он отдал народу личное богатство, за исключением дома, в котором проживает его семья, а это 25,5 миллиона долларов. Примечательно, что в бытность столичным начальником он передавал на благотворительные цели всю ежемесячную зарплату и продолжает делать это в новой должности. У нас такого не будет, у нас Абрамовичи, Потанины, Дерипаски...
   - Почему же, - возразил Чистяков, - когда-то помнили про Морозова, Третьякова...
   - Но это была, друг, другая Россия – ответил за сына Синицын.- А в этой России и забастовок больше не будет, какие были в пятом и семнадцатом. Ведь все тогда в Питере начиналось, а ныне обе столицы прикормленные, знаете, сколько там рабочий класс получает? С такой зарплатой, как у тебя, Игорь, была, волнений не будет. И богатые тарифы и ставки для Москвы, Питера сделаны специально, чтобы в Садовом кольце жили спокойно. А что периферия недовольна, так верхам всё это по... Как в поговорке – голосуй не голосуй, все равно получишь что-нибудь.
   Игорь Чистяков до недавнего времени жил в Санкт-Петербурге. С этой же улицы Мастеровой призвали на Балтику, там женился, поселился на Стрельне в примаках,  начал учится заочно в университете, тёща оказалась добрее злой жены, поэтому, бросив всё, уехал домой к своим родителям. Работал на Кировском шлифовщиком, получал по сто тысяч рублей в месяц (за выходы на смену в выходные здесь платили по-честному двойной тариф), недоверчивым в прессовом, куда приняли наладчиком, показывал сохранившиеся расчетные листы. Теперь его зарплата за три дня в неделю и десятой части того богатства не дотягивает. Да минус из неё алименты. Но Игорь не тужит, живя экономно, даже курить по этой причине бросил, выпивать тоже собирается прекратить, да ни как при такой горькой жизни не получается.
   - А мне сейчас начинает казаться, - возразил, сделав паузу, видимо, обдумывал, как правильнее сказать товарищу и его продвинутому сыну то, о чём он начал недавно размышлять, - что нет никакого фантастического русского терпения, о котором телесудачат новоявленные политологи, сдававшие раньше на пятерки научный коммунизм. Пока ещё кризис нас не клюнул, но какая-то, чувствую, неопределенность, недовысказанность уже есть. Я бы это сформулировал как отложенный протест. Вот ещё раз, посильнее, петушок бедности клюнет, когда не жить, а уже выживать будет трудно, тогда и начнется...

   Рассказ Игоря о случае в кузнице всё не выходил из головы Николая, он долго, ворочаясь, не мог заснуть, так и не нашёл до рассвета удобной позы. Ему сейчас, наверное, не легче, чем тому неизвестному бедолаге-кузнецу.
Знать бы, что скоро так тяжело будет, не стал бы менять окна на пластиковые, обошедшиеся в копеечку. Да ещё надо бы обои в квартире  менять, но теперь и за саму квартиру в ЖКО денег не наскребёшь, ведь два кредита на Рязановых,  выплату которых надо идти в банк попросить отсрочить. Ну, отложат месяца на два-три, а дальше...  Да жена ещё не ко времени с инсультом, лекарства ныне дороги. Голикова, вечером передавали по телевизору, обещала Путину (а не народу) хорошую жизнь пенсионерам. Давным-давно кто-то из известных личностей написал: «Далеки они от народа». Не про наше ли время?!
   Звонила дочка из Нижнего, сказала, что попробует сама выкрутиться, нашла вечернюю работу, а вот сыну, если денег больше в семье нет, учёбу придётся оставить, вернётся он домой, а где ещё и когда работу найдет?
   Уже светает, за окошком видна берёза с единственным сохранившимся даже в холода ссохнувшимся коричневым листочком. Вот ведь как борется за жизнь! И у нас так же. Какой-то человек-листочек упадёт на землю в конце мая, едва выбравшись из мамы-почки, почти не увидев свет, не познакомившись с зелёненькими соседями, кто-то спланирует вниз в июне, в августе начнётся листопад, желтые трупики на тротуарах изотрутся в порошок, который покроет первый снежок. А этот вот престарелый листок всё ещё одиноко наблюдает за нами...
   «А мне чего наблюдать, чего от жизни ждать?» - в который раз за ночь Николай сам себе задавал безответный вопрос. Уйди он их жизни – придёт в цех другой листочек–наладчик, и всё останется по-прежнему. Так, может, и в самом деле уйти, не мучая себя? И записку написать, чтобы не винили его, а винили такую несправедливую жизнь, преподнесённую ему одновременно с его новой страной, в которую он лично не просился, называемую почему-то Россией. В той стране, в которой он родился, у него была бы сейчас от завода такая же, наверное, квартира, хорошо оплачиваемая работа наладчика, дети бы так же учились в Горьком (не в Нижнем), но бесплатно, никто бы не уволил с работы жену, поскольку цел был бы весь её цех, значит, не было бы у неё нынешней болезни...  Да, вот это всё и надо написать в записке, и ничего, что она такой длинной получится, может, кого-то образумит...
   Утром на работу пришёл с больной головой, еле отработал смену. Вместе с Игорем Чистяковым в её конце стали устанавливать штамп на тысячетонный пресс. Вот бы сунуть туда голову...
   - Николай, ты чего задумался! – окликнул его Игорь, снимая рукавицы. – Может, после смены по пивку?
   - Нет, извини, мне ещё в душ надо сходить, помоюсь, вы с Александром не ждите меня.
   В раздевалке Рязанов не торопился, дожидаясь, когда все уйдут, в душ сегодня ни кто не собирался, хорошо, что он там будет один. Потом, вытершись насухо, оделся, положил заготовленную дома записку в грудной карман, чтобы видно было почти половину тетрадного листа, и привязал верёвку к перекладине, что была за первым рядом шкафов...

   А Владимир Федосеевич Маркин в этот день, приняли всё же его в активисты заводского совета ветеранов, поехал вместе с профсоюзными и молодежными общественниками в Нижний на митинг. Звонок из области обязывал поучаствовать и их делегацию в «народной» поддержке антикризисной программы. Показуха  мероприятия особенно стала ясна после восторженной его демонстрации по всем телеканалам, даже центральным. Маркин обрадовался, что его не высветили крупным планом, как соседей, почему-то стало стыдно от его молчаливого согласия с тем, что говорили в микрофон губернатор и его профсоюзные подчиненные.
   Вечером ему позвонила супруга Николая Рязанова, голос которой ему показался испуганным, спрашивала, не знает ли где её муж, попросила сходить к Синицыным,  не там ли – телефон Александра почему-то молчал. Может, неправильно набирала его номер.
   Синицыны ужинали, Рязанова у них не было. Когда Александр уходил из цеха с Игорем, Николай собирался в душ. Позвонили Чистякову, тот ответил, что в конце смены напарник показался ему странным, не случилось ли с ним чего?
   Утром Синицын позвонил Рязановым на квартиру: Николай домой так и не явился. Странно, с ним такого ни разу не случалось.
   Всё стало ясным, когда первые рабочие пришли в раздевалку цеха, тут же сообщив об увиденном начальнику смены. Тот по новой заводской инструкции срочно позвонил не в милицию-прокуратуру, а в службу охраны предприятия. Но и прибывший начальник караульной смены не стал освобождать ни труп из веревки, ни вынимать отчетливо видимую записку из грудного кармана, дожидаясь им же и вызванных официальных лиц.
   Шел восьмой час, но ни один пресс еще не был включен. Словно сговорившись, мужики не выходили из раздевалки, весть о случившемся быстро разнеслась по цеху, из соседней раздевалки постепенно подходили удовлетворить любопытство прессовщицы, из разных уголков цеха -инструментальщики и ремонтники. Наконец-то официальные лица завершили осмотр тела, записка тут же была передана прокурорскому начальнику, который наконец-то разрешил снять тело и погрузить его на вызванную машину для перевозки в морг для дополнительного и тщательного осмотра. Начальник смены тут же приказал сделать это Синицыну и Чистякову, мол, кому как не вам, его друзьям, сделать это.
   - Вам надо, вы и снимайте! – неожиданно для себя резко ответил Чистяков. – Довели человека...
   - Кто? Я что ли!? – чуть не закричал начальник смены. – А ты что стоишь, старший наладчик! – повернулся он к Синицыну. – Почему  мер не принимаешь!
Люди, уже уходившие из раздевалки, остановились, предчувствуя скандал
   - Я - наладчик,  таким делом заниматься не нанимался, - и Синицын повторил только что сказанные товарищем слова. - Довели человека.
   - Что!? Не подчиняться! Да я вас всех уволю к чертовой матери!
   - И нас увольняйте! - крикнул кто-то из толпы мужиков, скопившихся у шкафов.
   В раздевалку народу вновь стало прибавляться.
   - Правильно Синицын и Чистяков сказали: довели человека. Пусть сами и снимают, начальнички! Им только план давай, а как теперь народу жить – это их не интересует! Неделю назад на другом заводе кузнец повесился – тоже, видно, не от хорошей жизни! – неслось из толпы.
   - Что, бастовать?! – заорал, наступая на собравшихся в дверях раздевалки людей в спецовках, начальник смены.
   - А ведь и правда, - осенило Чистякова, - как раз время заявить о себе, что мы не рабы, не послушное быдло.
   - Я, друг, согласен, - громко поддержал своего товарища Синицын и обратился к другим наладчикам и прессовщицам. – Ну что, мужики, покажем им польскую солидарность.
   - И бабы, - добавила  одна из прессовщиц, - чего нам терять!
Начальник смены стал выбираться из раздевалки, люди охотно расступились, чтобы выметался к директору докладывать о ЧП.
   - Закройте за ним и дверь и въездные ворота, да и все остальные двери надо на запор, - распорядился Синицын. Его охотно признали за старшего. Все сошлись в центральном пролёте для выработки дальнейшего плана, ещё полчаса назад ни кто и не думал, что так неожиданно получится, а теперь, выходит, у них, в прессовом, самая настоящая забастовка!
   - И что теперь делать будем? – спросил у Синицына Чистяков.
   - Не знаю, друг! Интересно, что написал на прощание Николай. Но и не это главное. Ведь, если по-честному, особых требований-то пока у нас нет. Кризис – он и в Африке ныне кризис. Понятно, что администрация завода перед нами выкрутится: платить больше, чем продано автобусов, нам не будут.
Разговор наладчиков внимательно слушали все собравшиеся на свободной от листов  металла площадке у самого тяжелого пресса.
Немного подумав, Синицын продолжил:
   - Требования у нас могут быть только по социальной защите людей, значит, к правительству. Почему ныне дорогой стала плата за квартиру? Что делать тем, а только у нас в цехе таких человек двадцать, кто не может теперь, с урезанной зарплатой, да если в семье остался один кормилец, выплачивать в полной сумме кредиты? Отчего, если дешевеют нефть и газ, только в нашей стране не снижаются, а повышаются цены на всё и вся? Правильно я говорю?!
   - Правильно, - ответил за всех Чистяков. – Но ты ещё про платное образование позабыл.
   - И про дорогие лекарства, - добавила одна из женщин, пробравшаяся вперед.
   – Пусть директор к нам придёт, мы ему всё и выскажем!
   - Да, пусть директор придёт, а потом наше мнение предаст президенту.
   - Так прямо и президенту?
   - Ну, губернатору, тот с ним часто видится.
   Разговор уже шёл между собравшимися, Синицын отошёл подальше, чтобы спокойно позвонить по мобильнику сыну. Тот может подсказать, как поступить дальше. Вот ведь как получилось! Молодые неокоммунисты вроде Санька всё ещё спорят на своих почти тайных встречах о теории революции, а тут случайное недовольство за какие-то минуты переросло в забастовку.
   - Во, батя, вы даёте! Молодцы! Я сейчас всех наших оповещу, несогласным в Нижний позвоню, пусть они своих телевизионщиков подключат, неважно, что забастовка в масштабе всего одного цеха. Главное - начало! А сам к вам через час, думаю, что уже все пути к вам перекрыты, известной мне лазейкой попаду.
   - Стучи в дверь со стороны сварочно-окрасочного цеха.
   К Синицыну подошел Чистяков:
   - А ведь вдове-то так ещё, наверное, и не сообщили...
   - Пойду в кабинет начальника цеха и оттуда позвоню в профком, официально сообщу, что у нас началась забастовка и что мы ждём для разговора директора. И попрошу, чтобы от имени бастующих профком помог вдове с похоронами, она же только по квартире может чуть передвигаться.
   Несколько рабочих где-то достали красные повязки и стали дежурить у дверей, чтобы без разрешения Синицына людей в цех не пускать и не выпускать, находиться тут до победного.
   Через час доложили, что Санёк просит пропустить к отцу. Он сказал, что будет держать связь с городом и пусть те, у кого есть сотовые телефоны, тоже периодически звонят о своих новостях родственникам. Телевизионщики уже едут. А ещё посоветовал к концу первой смены попросить уйти женщин, у которых малые дети.

   - Чуть помедленнее, Конев!- директор завода слушал торопливый доклад начальника прессового цеха, который сам только что узнал все подробности от начальника смены.- Положение ясное. Мы тут не виноваты. Пусть себе бастуют, никто и не заметит. Поступим так: запасов машин на продажу у нас достаточно, я всё равно планировали ещё одну остановку завода, но в следующем месяце, пусть начальники цехов и отделов, - директор повернулся к своему заму по производству, - объявят, что с завтрашнего дня завод останавливается на неделю. Поэтому, - он посмотрел на начальника службы безопасности, - после окончания смены ни одного человека больше на территорию не пускать. Это мой приказ, подлежащий неуклонному исполнению. А тебе, Конев, надо было думать, кого в первую очередь сокращать, зачем разных Рязановых да Синицыных оставил?
Секретарь доложила, что по важным обстоятельствам просит немедленно принять председатель профкома.
   - Пусть войдёт, кроме Конева все свободны.
   Председатель профкома пересказал телефонный разговор с Синицыным.
   - Ну, разумеется, с похоронами придётся помочь, выделим вдове десять тысяч, Конев – ты ответственен за гроб, заказ рытья могилы и чтобы в столовой скидку на обед сделали.
   Профсоюзный лидер напомнил о просьбе бастующих.
   - Быть мне там не нужно, зачем? Сходи-ка ты сам, да прихвати с собой кого из ветеранов, кто по-умному с работягами может поговорить, уговорит – премируем из моего фонда. Есть такой на примете?
   - Есть. Владимир Федосеевич Маркин, бывший мастер из их прессового, вчера он с нами в Нижний на митинг ездил.
   Через час, дождавшись Маркина, предпрофкома был у въездных ворот цеха.  Открылась в воротах дверка, Синицын, раз директора нет, разговаривать отказался. Маркин всё же попал внутрь, сказав Александру, что он пришёл поддержать бастующих и останется с ними до конца.
   - Входи, друг.
   Маркин сообщил последние новости: о помощи вдове и закрытии завода на неделю.
   - Ясно. Корреспондентов, значит, тоже к нам не пустят.
   - Тогда, - предложил Чистяков, - сменим тактику: ночуем в цехе, на похороны выйдем все дружно, а Санёк пусть звонит своим, чтобы обеспечили явку на похороны как можно больше горожан.
   - Согласны! – поддержали бастующие, - так и поступим!
   - Желательно в кузницу соседнего завода послать кого-то знающего там  людей, чтобы и оттуда  народ пришёл.
   - Сделаем, - пообещал Санёк.
   Утром бастующие из прессового цеха вышли колонной, охранникам пришлось для них открыть не турникеты в узкой проходной, а ворота. На улице Мастеровой у пятиэтажки, где жил Рязанов, уже скопилось, ожидая выноса, много народа, и люди всё походили и подходили... Вот батюшка вышел из подъезда. Толпа расступилась, пропуская к вынесенному гробу подошедших работников прессового цеха. Дочь и сын поддерживали под руки  маму, у которой уже не было слез, с ними рядом встала вдова кузнеца из соседнего завода. Венков было мало, зато у молодёжи в руках портреты Ленина, Эрнесто Че Гевары и почему-то Уго Чавеса. Пришли проводить в последний путь неизвестного товарища и много мужиков из «Акваагрегата», что на другой стороне города.
   До кладбища почти три километра - по улицам Мастеровой, Строительной и Трудовой - все шли пешком, останавливаясь лишь на смену носильщиков. Шли молча, угрюмо, телеоператоры старались найти в процессии лицо попечальнее... Нашли – Владимира Федосеевича Маркина.

   Всем горожанам особо понравились подробные комментарии об их событии  известной телеведущей программы «Неделя» Марианны Максимовской, повтор, что обычно выходит в воскресенье, смотрели многие. Особенно запомнились её слова о  копеечной свече, от которой Москва заполыхала. Искры, правда, от которой возгорелось бы пламя, в этот раз не получилось. Не получилось и после таких же почти событий в Кулебаках, Гусе Хрустальном, Касли, Чусовом, Светлоярске. А ведь всё же заискрило!..