ВСЕ, ЧТО ВЫ ХОТЕЛИ ЗНАТЬ О ЛОШАДЯХ, НО СТЕСНЯЛИСЬ СПРОСИТЬ
Вообще-то я думал, что добрый. Даже когда меня больно хлестали по крупу тонкой капроновой плеткой. Даже когда гоняли без остановки туда-сюда, пока бока не покрывались пеной мыла, а во рту словно был комок сухого сена. Даже если мне забывали замотать бабки и поправить разболтавшуюся подкову. Даже самые злобные люди вызывали во мне исключительную симпатию.
Меня всегда приводили в пример, как образец добродетели и кроткого нрава. Я был вынужден общаться с больными и убогими, утешать их, забирать у них их проблемы и боль. Я действительно хотел им помочь, искренне, а не из чувства долга, как это бывает у многих представителей нашей расы. Когда я видел очередного дауна, приведенного ко мне за лечением, я не брезговал касаться его и брать еду с его рук. Иногда, когда он уже сидел у меня на спине, с его узкого рта капала слюна прямо мне на холку…. Это было неприятно…. Но я терпел и утешал себя, что бедный ребенок не виноват в своей болезни, в неумении контролировать свое слюноотделение. В конце концов, я же был самым кротким жеребцом в нашей конюшне!
До сегодняшнего дня.
Я топтался в стойле без дела. Я проснулся слишком рано, и еще ни один человек сегодня не зашел к нам. Свежий корм еще не задали, а это могло означать только то, что моя старая башка разбудила меня раньше шести утра. Выглянув из стойла я увидел, что Лотта положила голову на край загородки и смотрит куда-то влево. Я попробовал рассмотреть, что такого интересного могла узреть там молодая кобылка, но не смог.
- Лотта? – она не обернулась. – Лотарингия?
Серая в мелкую крапинку голова повернулась, наконец, ко мне.
- Чего тебе, старый хрыч?
Ох, молодежь! Лотта всегда была бесцеремонной дамой, но такая реакция говорила только об одном – кобыла наблюдала что-то интересное, а я от этого ее отвлек.
- Лотарингия, свет очей моих, расскажи мне, что там такого интересного?
Лотта фыркнула:
- Да погоди ты! Сейчас все закончится, и я тебе расскажу.
Слева раздалось неприятное шуршание. Что-то шумно упало на пол. Я услышал приглушенный мат и возню. Судя по голосу, в дальнем углу денника скрывался наш нерадивый конюх Петрович.
В конце концов все стихло, и Лотта повернулась ко мне:
- Петрович какую-то девку там трахал.
Я опешил.
- Лотта, как это?
- Не называй меня так, ты всего лишь пенсионер без родословной! Как-как? Просто! Одну из этих слабоумных, которых приводят на… ммм…, - Лотта пошевелила ноздрями, - на иппотерапию. Которых на нас катают, балбес!
Я проглотил обидное замечание – все-таки Лотарингия очень кичилась своим происхождением. Она даже людей, которые называли ее Лоттой, могла больно щипнуть, а уж если человек поворачивался к ней спиной, то мог и вовсе остаться без кусочка кожи на заднице – уважение к себе Лотта вырабатывала самыми безотказными способами.
Прежде чем я понял, о чем говорила молодая кобылка и готовился переспросить ее о произошедшем еще раз, я увидел нашего конюха. Он вышел из-за стойла Лотты, застегивая ширинку. Следом за ним тащилась одна из девочек, которую приводили вчера. Я запомнил ее по мягким рукам, которые касались меня с особой бережностью. А еще она дала мне сахарок…. А теперь эта милая девочка (кстати, и не даун вовсе!) плелась позади Петровича, опустив глаза в землю и беспрестанно утирая их грязными кулачками.
Когда Петрович проходил мимо меня, множество неприятных запахов ударили мне в нос – алкоголя, пота, спермы – да так сильно, что я зафыркал. Петрович остановился и расплылся в широчайшей улыбке:
- Звонок, а чегой-то ты так рано проснулся, а? Щас я тебе водички-то налью, кашки насыплю! Погоди только, девчонку отведу и вернусь всенепременно, так и знай! – Петрович притянул мою морду к своей (вот уж язык не поворачивается назвать ЭТО лицом!) да так больно ткнулся колючим подбородком в мой нежный нос, что мне пришлось отпрянуть. Я уж не беру в расчет запахи, ударившие в голову с тройной силой. Лотта захихикала. Человек бы подумал, что она просто всхрапнула, но я-то знал, что это смех.
И вот тут-то я не выдержал.
Одна секунда – и Петрович, воя от боли, схватился за голову. Его глаза налились кровью. Девочка в страхе отпрянула к стойлу перепуганной Лотарингии, которая уставилась на меня со смесью страха и негодования в глазах. Я не обращал внимания ни на Лотту, ни на девочку – перед устилавшим мой взор туманом я видел только Петровича, корчившегося от боли на грязном полу конюшни. Я поджаривал его мозг до тех пор, пока взгляд конюха не стал блуждающим, а рот вместо проклятий и мата изрыгал невразумительное бормотание. В луже блевотины перед нами валялся теперь не человек, а лишь его бренная оболочка, не справляющаяся даже с собственным мочевым пузырем. Даже хуже тех детей, которых Петрович повадился насиловать в нашей конюшне.
Лотта укоризненно посмотрела на меня:
- Начальство не одобрит.
- Лотта, начальство недалеко от Сириуса, а мы с тобой здесь. Откуда им знать, что остаток своих ментальных сил я потратил на грязного педофила, а не на очередного больного мальчика или девочку? Что вместо того, чтобы кого-то лечить, я кого-то убил? Знаешь, для них это непринципиально! Мы здесь, чтобы служить людям – я это и делаю! Представь, скольким маленьким девочкам я помог избежать ужасной участи! Моя юная леди, для своего аристократического происхождения вы проявляете удивительную глупость!
Я посчитал, что на этом наш диалог окончен и отвернулся от Лотты к стенке. Скоро должен был прийти младший конюх и задать нам корм. Мне очень-очень хотелось есть. И еще я подумал, что заслужил немного сахара. В конце концов, я же самый кроткий жеребец на конюшне!