Он увидел ее в кофейне на углу, куда забежал перекусить перед концертом. Не привлекая внимания, бросил мельком взгляд. Надо же, не перевелись еще женщины в нашем городе. Черные глаза, тонко очерченные губы, привлекательная грудь. Интересно, какие у нее ноги? Должно быть, длинные и стройные. Жаль, из-за стола не видать. Он опрокинул наскоро чашку кофе, дожевал бутерброд с сыром. Ладно, позже рассмотрим. Сейчас все мысли о концерте.
Зал филармонии был переполнен, зрители сидели на принесенных стульях, стояли в проходах. Еще бы, Слепнев играет. Такое пропускать непростительно. Он прошел в гримерную черным ходом, открыл дверь своим ключом, вошел и тут же запер ее. Не любил, когда кто-нибудь ломился к нему перед выступлением. Переоделся, причесался, брызнул одеколоном, вгляделся в зеркало – из глубины стекла на него смотрел немолодой, подтянутый мужчина с проседью и с живым блеском в глазах. Да, это он, Аркадий Слепнев, известный в городе пианист, лучший интерпретатор Шопена, профессор академии искусств, сорок девять лет, неженатый. Такой вот послужной список. Все, пора.
Зал взорвался аплодисментами. Слепнев сел за рояль, тронул первые клавиши, и побежали нервные, приглушенные аккорды. Побежали, спотыкаясь и падая, взывая к помощи, состраданию и любви. Зал затих, замер, в старинном помещении повисла дрожащая тишина. Шопена невозможно слушать равнодушно. Его нужно или любить или ненавидеть. Достоевский, к примеру, называл Шопена чахоточным. А Пастернак, напротив, обожествлял его. С великими не поспоришь. Опять Шопен не ищет выгод, но, окрыляясь на лету, один прокладывает выход из вероятья в правоту…Слепнев не задумывался о том, кто любит, а кто не любит Шопена, он просто играл. Играл так, как мог, вкладывая в свою игру все, что накопил за годы обучения в музыкальной школе и консерватории, за двадцать лет концертной деятельности. В городе, пожалуй, только он один был играющим профессором, сохранившим беглость пальцев и самобытную манеру исполнения. За это его и любили.
В антракте в гримерную постучали. Слепнев открыл дверь – на пороге стояла женщина, та самая, которую он видел в кофейне. От женщины исходил небесный, чарующий аромат, в руках ее были цветы, и смотрела она так смело и решительно, что у Слепнева закружилась голова.
- Это вам, - женщина протянула цветы. – Что же вы, берите.
Слепнев взял цветы.
- Я понимаю, вам не до меня, вам нужно отдыхать, - сказала женщина. - Я только пришла поблагодарить, вы замечательно играли. Спасибо!
И ушла. Слепнев продолжал стоять истуканом.
- М-да, - наконец, выговорил он, - красивая женщина. Дважды за один день. Что бы это могло значить?
Все второе отделение он искал глазами женщину, но так и не нашел. Закончился концерт, как всегда, толпы поклонниц, цветы, объятия, но почему-то это не радовало Слепнева. Что-то щелкнуло, надломилось в груди, оставив непонятное волнение и надежду. Слепнев переоделся, вышел на улицу. Да, лето проходит, уже прошло. Скоро пятьдесят, юбилей, а он один. Нет, не один, конечно, с ним его музыка, студенты, поклонники. Хорошо бы на юбилей укатить куда-нибудь подальше. В Европу, например. Хотя, от себя не убежишь. Подул ветер, в воздухе запахло дождем. Слепнев поднял ворот пиджака, поежился. Ну вот, совсем как в песне – скоро осень, за окнами август, от дождя потемнели кусты. А как там дальше?
- Извините. Это опять я, - Слепнев обернулся и вздрогнул. Перед ним снова стояла женщина, та самая, что подарила ему цветы. – Мне показалось, что вы хотели меня видеть.
Слепнев прирос к месту. Откуда она появилась? Надо было что-то делать, предпринять, но он не мог. Присутствие женщины действовало на него завораживающе. И что в ней такого было?
- Я - Сонико, - женщина улыбнулась и протянула Слепневу руку. – Ну, что же вы стоите? Ведите меня куда-нибудь. Хотите, чтобы нас промочило дождем?
- Да, да, конечно, - заторопился Слепнев. – Идемте.
В ресторане было тихо и темно, играла приглушенно музыка, от настольной лампы падал мягкий, розовый свет, и Слепнев, наконец, успокоился. А чего, собственно, нервничать, куда спешить? Выступление завершено, как всегда, успех. Но кто бы знал, как ему все надоело! Это поклонникам радость и восторги, а музыкантам все едино. Работа, без конца и без края работа. Слава Богу, сегодня он не один, рядом прекрасная спутница. О такой женщине можно только мечтать. Неужели в его жизни что-нибудь изменится?
- Какое у вас необычное имя – Сонико! - сказал Слепнев. – Откуда вы родом?
- Я из Грузии. Разве по мне не видно? – спросила Сонико. И тут только Слепнев увидел – и лицо женщины, и интонация, и жесты, все выдавало в ней южное происхождение. И как он раньше этого не заметил?
- Да, конечно, вижу, - согласился Слепнев. - В Грузии живут смелые женщины.
- В Грузии я только родилась, - ответила Сонико. – А всю жизнь прожила в вашем городе. А вы были в Грузии?
- Был. В Пицунде.
- Это не Грузия, - мрачно сказала Сонико, и улыбка слетела с ее лица. - Абхазия.
- Да, понимаю, - ответил, растерявшись, Слепнев. – Но все равно, там тоже очень красиво.
Сонико молчала. Слепнев занервничал. Опять он все испортил. И кто его за язык тянул? Слепнев не умел разговаривать с женщинами. Может, поэтому их в его жизни было так мало. А, между прочим, это тоже искусство. И учиться ему надо не меньше, чем заниматься музыкой.
- Да, там сейчас непросто, - сочувственно сказал Слепнев. - Война.
- Сволочи. Все сволочи, - вдруг резко сказала Сонико.
Слепнев хотел спросить, кто сволочи, но сдержал себя.
- Хотите вина?
- Хочу, - Сонико порывисто взяла бокал, - за что пьем? Давайте, за мир во всем мире! Нет, это банально. Что это я, все о себе, да о себе. Давайте выпьем за вас, за ваше искусство. Где бы был мир, если бы не было поэзии, музыки, живописи! В Грузии всегда чтили поэтов и художников. Я пью за вас!
Слепнев смутился. - Ну, что вы, Сонико, зачем? Лучше за вас, за встречу.
- Никогда не спорьте с женщиной! – сказала властно Сонико. – Женщина всегда права.
- Хорошо, я запомню, - смирился Слепнев.
Сонико отпила из бокала, вытянула на стол руки и положила на них голову. Как домашняя балованная собачка.
- А теперь рассказывайте, как вы всего этого достигли. Ужасно люблю слушать музыкантов и художников, особенно их самонадеянные россказни о себе. Не обижайтесь, так оно и есть. Каждый творец считает себя гением. Без преувеличения нет искусства. Рассказывайте.
Над городом висела ночь, когда Слепнев и Сонико вышли из ресторана. Улицы были темны и безмолвны, и только августовское небо, щедро усыпанное звездами, освещало притихший, засыпающий город.
- Если бы вы знали, Аркадий, как я люблю ночи! – сказала Сонико. - Нет, не ваши русские, тусклые, бледные, хотя, они тоже по-своему хороши, а наши южные, жаркие, благоухающие. Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной. Почему так все происходит? Почему наши народы стали враждебны друг другу? Аркадий, что вы молчите?
Что Слепнев мог ей сказать? Что он музыкант и не следит за политикой? В мире каждый день что-нибудь происходит – наводнения, землетрясения, войны, олимпиады, демонстрации, фестивали. Одни народы соединяются, другие расходятся, кто-то умирает, а кто-то рождается. Так и не научились государства жить в согласии и добрососедстве. Но ведь так было всегда, и нынешнее время мало чем отличается от того, что было сто, двести лет назад. Разве что убивать стали больше, и счет случайных жертв пошел на тысячи. И мир наводнился ложью, все кругом лгут, корысть и нажива стали неотъемлемыми спутниками человечества. И хорошего ждать не приходится. Но ведь есть музыка – вот спасение человечества, вот путеводная звезда! Надо жить добрым, вечным и все исправится.
- Вы такой же, как все. Вы русский, хоть и музыкант. Вы не хотите Грузии счастья. Зачем вы бомбили Тбилиси?
- А разве мы бомбили? – искренне удивился Слепнев. – Мне кажется…
- Что вам кажется? – Сонико метнула на Слепнева разгневанный взгляд и стихла. – Простите, я наговорила лишнего. Вы тут ни при чем. Это все ваш Кремль.
Неожиданно навстречу им из-за угла вышли, выбежали двое. Они подошли к Сонико и, размахивая руками, стали что-то ей говорить, кричать. В темноте невозможно было различить ни лиц, ни одежды. Кто они, эти люди, откуда появились? Слепневу стоял в стороне, недоумевая и не вмешиваясь. Наверное, тоже грузины. Иначе, как бы они поняли друг друга?
- Простите, - обратилась Сонико к Слепневу, - мне надо идти. Спасибо за прекрасный вечер. Вы замечательный человек. Добрый и талантливый. Запомните мое имя. И, как говорят у вас, русских, не поминайте лихом, - привстав на цыпочки, Сонико поцеловала Слепнева. – Прощайте.
Незнакомцы ушли, с ними ушла и Сонико. И снова все стихло, замерло, остановилось. Слепнев закурил. Что с ним? Словно внутри что-то оборвалось. Впервые за долгие годы затеплилась надежда и та погасла, ушла вместе с женщиной, неожиданной и прекрасной спутницей. Надвинулась пустота, зловещая, холодная. Слепнев затушил сигарету и пошел домой. Что бы ни случилось, нужно спать. Завтра в десять лекция, потом ректорат, потом заседание межведомственной комиссии. Слепнев взглянул на часы – стрелки показывали два. Спать, срочно спать.
Слепнев подходил к дому, когда услышал взрыв. Обернулся и увидел яркое пламя, зарево, поднявшееся над городом. Взрыв был такой силы, что Слепневу подумалось, что город бомбят. И тут же из темноты прямо перед носом Слепнева выскочил милиционер.
- Вы здесь никого не видели?
- Нет. А кого я должен был видеть? – спросил Слепнев.
- Ну, лиц кавказской национальности? – милиционер рассердился. - Вы что, взрыва не слышали?
- Слышал.
- Ну, и кого видели?
- Никого.
- Что-то лицо мне ваше знакомо, - страж порядка пригляделся. - Слепнев? Музыкант?
- Да, это я, - смутился Слепнев.
- Простите за беспокойство. Что же вы по ночам гуляете, господин Слепнев? По ночам спать полагается.
- А что, собственно, случилось? – спросил милиционера Слепнев.
- Гостиницу взорвали. “Дружбу народов”
- Кто?
- Да шут их знает. То ли чеченцы, то ли грузины. Двое мужчин и одна женщина. Все, времени больше нет, мне надо идти. Честь имею, - и милиционер пропал, растворился в темноте.
Слепнев стоял, смотрел на зарево и думал о Сонико. Неужели это она? Зачем? Отгоняя навязчивые мысли, он поднялся на третий этаж и, нашарив в кармане ключ, стал отпирать дверь.