1.
Непонимание ситуации событий начинало граничить с пониманием их отсутствия в качестве таковой и потребность в действии росла, нагнетаемая атмосферой морального вакуума. Несовершенно ожиданно она обрушила меня в темноту и ужас, который в разделённом порыве оккупировал моё нежное тело, залив спокойствием оцепенения стальные мускулы и вынудив меня гулко погрузиться в бытиё сна. Оно показалось мне очень знакомым при всей его необычности.
Влажная, сочная зелень травы сухо зашуршала, когда я прилёг и солнце подмигнуло мне маленькой тучкой. Живой лес вквадрат меня опасно шумел непроявленными животными, внушая растительную радость. Я грозно вздохнул, отбросил котомку и пошёл ближе. За дальним деревом кто-то стоял и, совестливо опередив меня, расправлял малую потребность.
Оскорблённый до самой поверхности души столь церемонной наглостью, я размахнулся ногой, чтобы дать пинка, но тут тип отвернулся и я узнал Крокуса. Закончив потребное дело, он пристойно подмигнул куда-то в пространство и осклабившись промолчал:
— Ты где был?
— Я шёл по трём путям.
— Напрасно ты это делал.
— Я шёл туда, где нет тебя, но ошибся.
— Такого места вдали нет.
— Я знаю не только это.
— Но не более того, что было дано.
— Из того я ничего не взял - всё было пустое.
— Пустое — значит наполненное пустотой. Ты не разглядел истинной сущности.
— Гляды б мои на неё не глядели. Да и на тебя тоже.
— Тогда проваливай.
Я моргнул и земля под Крокусом провалилась. С радостным воплем и ужасом в глазах Крокус исчез из виду. В глубине тихо шмякнуло. Я удалился к началу ямы и понюхал. Пахло земляной сыростью. Кто-то в глубине шуршал и копошился. Было не видно кто. Но я догадывался, хотя и не был уверен... Уверенность пришла секундой позже, когда ведомая сила взяла меня за шкирку и, наконец, выдернула из сновидения, которое приняло меня за реальность.
А реальность, которую я снова принял за сновидение, красовалась прямо передо мной в виде огромной мохнатой твари, которую мне очень хотелось поймать.
— Ползи, ползи ко мне, крошечка, — я поманил её пальцем, но она и не думала ко мне ползти. А может у неё другой способ передвижения? Кто её знает, вон у неё сколько ног - один, два, три... девять... чёрт, один, два три... десять, чёрт, один, два, три... пять ног, чёрт бы её побрал! Где же она пятую себе нарастила? А, может это протез? Эх, поговорить бы с ней...
— Эй, крошка, как тебя там... ты меня слышишь? — и ухом не ведёт. А может это не уши, уж больно на вёдра похожи. Может это рот... мм... рты. Почему бы не быть двум ртам, если бывают два уха, или, скажем, два глаза, или, скажем, две ноги. Две руки тоже бывают, конечно.
— Эй, ты тварь мохнатая! Ты пойдёшь сюда или нет?! — это чудище и не шелохнулось, только шипастые усы-антенны плавно покачивались над верхней частью тела.
Я в сердцах вздохнул и повернулся прочь, столкнувшись в этот миг нос к носу с Пипером.
— Ты чё здесь делаешь? — шёпотом спросил Пипер, разглядывая её алчными зрачками, — ты её чё, подманить хотел? А она не идёт, да? Вот зараза! А сколько ж она весит, как ты думаешь? Килограмм семьсот будет? А? — он, не отрывая от неё глазных яблок, взял меня за рукав, — Слушай, давай её поделим. Ты возьмёшь голову, а я - ноги...
— А ты знаешь, идиот, где у неё голова?! — заорал я, разозлённый, — ты какого дьявола припёрся сюда, если у тебя свой маршрут?! Я её нашёл и вся она моя, и усы и ноги. А ты вали отсюда!
Пипер с трудом оторвал от неё взор и перевёл его на меня.
— Ну чё ты орёшь, Колдун, — шёпотом спросил он, — маршрут, маршрут, все уши продолбили этим маршрутом. Ты мне лучше скажи сколько у неё ног. По моему семь... или нет... восемь, ну надо же - восемь ног, это ж целая ...
— Заткнись! — оборвал я его и собрался двинуть ему в ухо, чтобы целиком и полностью завладеть не своей добычей, но он меня опередил... Затрещина Пипера, от которой я не успел увернуться, показала мне все алмазы неба и заставила мягко шлёпнуться на мою любимую и единственную кровать. И тут я понял, что, похоже, наконец-то проснулся.
2.
Я открыл правый глаз, левый открылся сам и это меня растроило. А может раздвоило. Судя по количеству полушарий в мозге — последнее. Хотя первое не исключалось. В этом я уверен не был, хотя подозрения иногда меня охватывали. Наверное поэтому левый глаз всегда смотрел туда же куда и правый. Но вот руки иногда подводили друг друга. Левая протёрла глаза и я осмотрелся. Угол письменного стола, округло нависая над кроватью, ненавязчиво представлял моему взору рюмку допитого коньяка, Выползал я из сна по частям и правая рука, воспользовавшись неокончательным пробуждением правого полушария, схватила рюмку и плавно понесла её ко рту. Рот среагировать не успел, зато левая рука, не дожидаясь пробуждения коры, в первый момент последнего движения рюмки молниеносной атакой выбила её и спряталась под подушку.
Ещё не оборачиваясь, я понял, что создан новый шедевр из серии «Настенный Роршах». Я обернулся. Клякса была великолепной. Я встал в дружественном порыве всех своих членов и. опершись ягодицами о письменный стол, стал её интерпретировать, Сначала я взял её по целому. Клякса была похожа на бычью голову с тремя рогами. Голова эта мне не совсем понравилась, а точнее совсем не понравилась. И я даже знал в чём дело. Всё дело было в третьем роге, который мне что-то неопределённо напоминал. И я даже знал что, хотя знать не хотел. Но был вынужден своей левой рукой, которая делала двусмысленные жесты, периодически показывая на этот самый третий рог.
Тогда тактика сменила меня и я стал толковать детали. Но лучше не стало, потому что все детали сводились к рогам, взятым по отдельности. Лева рука совсем обнаглела, дёрнув меня за нос и похлопав по левой щеке. Решение её прищучить зрело с самого конца сновидения и сейчас достигло своего афелия. Я прицелился, чтобы схватить её за пястье, но в дверь позвонили и части тела вновь примчались к согласию. Руки быстро натянули джинсы и кеды и ноги быстро понесли меня к двери. На полдороге я вспомнил, что сегодня суббота, но это не повлияло на мою траекторию.
Я сделал всё, что не нужно и дверь отворилась как бы сама собой. Перед дверью стояла женщина. Это была Дора, персоной несколько отличавшейся от её собственной. Замечая не меня, она прошла в комнату и встала у кровати. Взгляд её метался, в замедленном блуждании озирая ведомые миры. Она всё ещё была в сомнамбулическом трансе. Проблуждав полминуты, она шевельнулась и быстро разделась до пояса. Оставшись в малиновой футболке, она нырнула под одеяло и там же уснула.
Созерцание этой перцепции вызвало во мне неопределённое волнение. Я сумел его не унять и отправился сублимироваться на кухню, Выбрав кисточку побольше, я выдавил из тубы оранжевой краски и подошёл к недавно забеленной стене. Глубоко вздохнув, я расслабился и быстро сотворил спонтанно запланированную надпись. Фиолетовые буквы гласили: «Посттравматическая тотальная каллопатия».
Я так и встал от ожиданности. Ну сколько же нельзя в самом деле, Этого просто не может быть! Я утяжелённо вздохнул и зачеркнул надпись. Но тут левая рука выхватила кисть и начала что-то коряво мазать. С лёгкостью осилив буквы «Мо...», она обесслабленно опустилась. Я доверчиво разглядывал буквы.
— Может быть «ОМ»? — спросил я, на всякий случай вслух. Голова энергично отрицательно покрутилась. Всё ещё ни на что не надеясь, я неосторожно спросил:
— «Может»?
Голова мотнулась перпендикулярно. У меня прилегло к сердцу, Я сел, что бы прийти, как вдруг кисть, оказавшись схваченной обеими руками быстро написала в скобках: «Функциональная». Это меня ошарашило. В начало расстроенный, я не стал настраиваться и, аккуратно отшвырнув кисть, стал массировать щёки.
Улучшение моё самочувствовалось и левая рука произвольно потянулась к буфету. В буфете раньше лежал коньяк и, судя по левой, он находился там и сейчас. Когда левая рука взялась за ручку, правая нога, как бы чаянно упёрлась носком в дверцу, двая ей неоткрыться. Загадка наличия коньяка вновь возникла к существованию, вызвав бурю доумённого годования со стороны моего нейтрального разума. Но не смотря на это, борьба руки и ноги продолжалась, усиливаясь скрипом неновой мебели. Нога была намного сильнее и этот факт победным постукиванием по ручке кресла прославляли пальцы правой руки.
Когда я перестал понимать действия своего смысла, левая разжала пальцы и я откинулся на спинку. Возможность не добраться до выпивки представилась мне со всей неочевидностью. Проблема была совершенно новая и на какое-то время я выпал в алгоритмирующий транс. Когда я впал обратно, коньяк стоял на столе, а рядом сидела Дора, пристально глядя мимо меня. Я опустил взгляд. К футболке прибавились трусики, судя по форме - итальянские. Это меня обрадовало, а «не-меня» невероятно обидело, потому что глаза уставились вправо от неё и ни за что не желали смотреть левее. Дора исчезла из поля зрения, но ощущения внизу живота говорили о том, что я её видел.
Левая рука опять потянулась к коньяку, но её старые усилия вновь увенчались неуспехом. Глаза переметнулись на мою сторону и я увидел бутылку в руке у Доры. Сотворив глоток, она положила бутылку на пол и наклонившись обняла меня за шею.
— Я соскучилась, — она смотрела мне в глаза, — я не видела тебя три года! Как я соскучилась! — она наклонилась ещё больше. Я перестал видеть её глаза и начал чувствовать её губы. Внутренняя борьба во мне достигла глубины Фудзи, но начальное здоровье медленно взяло верх. Я отстранился и левая рука мгновенным движением коснулась её правой брови. Взгляд Доры опять стал посюсторонним и устремился сквозь меня, Она выпрямилась и застыла в подвижной позе, сложив руки на коленях, Я наклонился, взял бутылку и сделал три огромных глотка.
3.
Максим вошёл не попрощавшись. В глазах его дымилась сигарета, в зубах мелькали обрывки мыслей. Он принес цифровой кейс, который сразу положил на стол. Возле Доры. Дора повела бровью.
— Это каменный философ, — заявил он,
— Кто? — переспросил я.
— Не кто, я что, — сказал он, — вот это, — его палец указывал точно в середину кейса.
— Не понял, — сказал я,
— С его помощью из золота можно получать любой металл, — сигарета в его
глазах погасла.
— А зачем? — аккуратно спросил я.
— На этот вопрос не нашёл ответа ещё ни один философ, — улыбка сошла с его лица, спрятав следы деятельной мыслительности.
Мы помолчали.
— Чего это ты принёс? — весело спросил я. начиная новый круг. Он энергично присел на табуретку и сказал:
— По дороге к тебе я увидел объект, — его палец вновь указывал направление, — я смог понять что это и решил принести.
— А что там внутри? — продолжил я спонтанные вопросы, закамуфлированные под допрос.
— Пустота, — он вновь блеснул интеллектом зубов и, вставши с табуретки, удалился в комнату.
Дора вышла из транса и человеческим голосом спросила:
— Давай посмотрим?
— Давай, — сказал я двигаясь ни с места.
Дора не удивилась, но подала вида. Я поощрительно улыбнулся, не давая понять, что разрешаю любые действия. Дора не поняла и быстро набрала шифр. Сезам открылся. Там ютилась буханка хлеба. На слух трёхмесячной давности, Дора постучала ещё. Срок не изменился, Дора взяла философа в обе руки и осмотрела с трёх сторон, Буханка была очень необычной и необычность эта заключалась в бескрайней чёрствости, которую не трудно было себе представить вообразив, что философ деревянный. Но Дора воображать не стала. Она положила его в хлебницу и пошла по следам Максима.
Я собрал воедино все свои мысли и, не обнаружив ни одной, мелко задумался. Безосновательно расслабившись, я заметно для себя перешёл в гипноидный делирий.
Сначала я плыл в пустоте, увешанной воздушными шарами, потом, проткнув телом один из них, рывком влетел в хаос алых завихрений, турбулентно рвущих меня во все стороны и, усилием бросив себя дальше, оказался в давно забытом институтском морге.
На избитом столе стояла рюмка. Последняя. Она оказалась роковой. Потому что была сороковой. А может тридцать девятой. Не помню. Но она была. Без неё я не пошёл бы в морг. Там было тепло и светло, Трупы галдели как школьники после звонка. Им не было дела до моих ушей, которые не выносили шума. Но это было редко. После мытья ушей. Водкой, Когда её было не жалко, потому что много. Но жарко было не долго. Холодильник быстро остыл и трупы умолкли. А может замерли. Им не хотелось жить. Мне тоже. Но мне было интересно, а им уже нет. Но их было много, я я был один. И я шёл по улице, утопая в снегу по колено. Водосточные трубы полопались, Они были забиты блестящим в темноте льдом. Но я их не видел. Передо мной стояла витрина, в которой сидела девушка. Совсем голая. Потому что красивая. Над не висела надпись: «Публичный дом». И помельче: «Цена билета 3 евро. Принимаются заявки на коллективные посещения».
Я отвернулся и увидел парней. Они сидели на корточках и пили. Я подошёл и сел в круг. Достал шприц, набрал и передал влево. Справа получил бутылку и глотнул. И улетел. Далеко. В дебри. Колоколов висящих в пустоте. Они яростно блестели и резали уши рваным набатом. Я шмыгнул дальше и оказался в печени алкоголика. Это было ужасно. Словам не передать. Только картинками. Такими как на карточках у психолога. Век бы не помнить. Но она была похожа. На картинке было тоже самое. Потому, что это фото. Было, А теперь нету. Я порвал её и выбросил. А она только того и ждала, и ушла к другому. Ублюдку. Я убил его. Но он не умер, а стал трупом, преследующим меня, Всегда. Или наверное ночью. По утрам, когда хочется пить, И по вечерам тоже, Лечь и не встать. Потому, что хочется. А чего не знаю. Вернее знаю, но никому не скажу. А если скажу, то совру. Чтобы никто не знал. И она тоже не знала. Но я объяснил. И показал. Она обрадовалась и сказала, что хочет ещё, Я тоже хотел. Но не мог. Потому что спал. И видел сон. Про то как волк Красную шапочку съел. Или нет, он её...
В мыслях затуманилось и я провалился в глубину наполненную бессознательным.
4.
Сознание вновь навестило меня, когда я к этому как следует подготовился. Я был наполнен жизненной энергией как пивная бочка воображением жаждущего. Я решил проведать моих друзей.
Моё появление в комнате не осталось замеченным. Максим сидел на корточках возле рояля и пытался открыть крышку клавиш. Дора сидела посередине кровати и наблюдательно сочувствовала его попыткам. К её гарнитуру прибавились вьетнамские резинки и красно-яркие шорты.
Я подошёл к Максиму.
— Он не открывается, — шёпотом сообщил я.
— Почему? — ещё тише спросил Максим.
— Потому что это не рояль, — я повысил голос.
— А что это?
— Это предмет неизвестного назначения, с которым я работаю.
— А что ты с ним делаешь, — Максим тоже начал говорить громче.
— Я выясняю его назначение! — продекламировал я, глядя в окно, за которым отчётливо было видно, что день в самом загаре. И здесь я снова вспомнил, что сегодня суббота. Эта мысль меня обрадовано поразила. И я отвернулся.
Максим, сидя на табуретной винтовке, смотрел на дорины шорты.
— Когда я поднялся на шестой этаж, — говорил он, — там была дверь. Я не стал звонить и постучал…
— И тебе открыла женщина в зеленом платье, — закончил я, усмешно соскпесившись, и оброялился на локти.
— Откуда ты знаешь? – спросил он, не взглядывая отрыва от шортовой красноты.
— Я не знаю, — бросил я тональным снисхождением, - и даже не догадываюсь.
Максим сначала молчал, потом отвернулся ко мне.
— А как? — спросил он с голосом в надежде.
— Нам пора ехать, — заявил я, и вдруг правая рука толкающим прицелом спихнула Максима на пол.
«Надо же», — обрадовался я, — «ревнует». Я не ожидал от своей левости столь глубоких эмоций. Максим от толчка перевернулся и встал на руки. Улыбчиво смущаясь, он смотрел на меня сверху вниз.
Я тоже встал на руки, и мы направились к улице. Дора последовала перед нами. На ней была глухая джинсовая обтяжка и ослепительная белизна высоких кроссовок.
Дверь не была закрыта и лестница вниз повела нас в известность. Миновав двери подъезда, мы подбежали к моей машине. Просунув ноги в открытое окно, я возник за рулем, причем ключ, выпавший из кармана, был подхвачен на паду левой рукой и без замаха введен в зажигательный замок.
Дора сидела рядом. Максим лежал на заднем сиденье. Ключ повернулся и взревел проснувшимся двигателем, рывок второй передачи бросил нас вперед в известное направление.
Шоссе мчало нас из города. Левая рука лежала на руле, а правая послушно прицепилась к скоростному рычагу. Я, с подозрением следивший за поворотами, теперь ясно догадывался, что катимся мы на виллу к Рэму.
Я обрадованно расстроился. Рэм не был фантазером и никого не пускал ближе своего крыльца без трех колёс фенамина в желудке. Я посмотрел на левую руку. Она самоуверенно лежала на рулевом колесе. Левая ступня стояла вдали от педалей. Это был заговор трех. Рука, нога и придаток мозга в виде большого извилистого полушария настойчиво желали протрезветь. Я трезветь не желал, однако фенамин меня не смущал и машина шальной пулей продолжала прицельный выстрел.
5.
Рэм был в ударе. Или в угаре. Понять где именно представ¬лялось невозможным. Мы приняли по ложке порошка, извлеченной из стоявшей у калитки кастрюльки, которую охранял клыкасто-свирепый кавказец по кличке Тошка, и двинулись к Рэму, ста¬тически парящему в шестигранно - сетчатой натянутости.
— Привет, старина, — сказал Максим и Рэм, покрутив трубкой «Данхил», сотворил в воздухе эфемерный узор, напомнивший ленту Мёбиуса.
— Сочиняешь? — спросила Дора ласковым голосом. Сетка отпустила Рэма и он уставился на дорины джинсы.
— Сейчас получишь, — предупредил Максим, направленно двинувшись к дому.
Рэм уставился на меня.
— Ты почему голый? — тычёк его трубчатой дымности на мгновение создал бутылочку Клейна. Когда она рассеялась под порывами легкого ветра я взглянул на себя. Сетке вен на груди и руках вздулась больше привычного. В голове созрела загадка.
— Ты что нам подсунул со своей собакой! — рявкнул я и покосился на Дору. Глаза у нее блистали, она восторженно озиралась.
Рэм благодушно ухмыльнулся.
— Самый сильный кнут в мире! Мое изобретение. Формулу выводил три недели, А технология! Мой гений превзошел меня, — он хлопнул себя по лбу, — еще не все всосалось, — радостно поведал он, — минут через десять начнется самое...
Договорить он не успел, потому что моя левая нога точным пинком в деревяшку гамака заставила Рэма упасть на землю. Я схватил Дору за руку и мы побежали в дом. Надо было неуспеть. Хватить чего-нибудь усмирительного. Или тормозного, что попадется.
Проскочив веранду, которой не было, мы оказались в темном зале, все стены которого были уставлены стеллажами с рядами чего-то цилиндрически одинакового. Когда смысл увиденного перестал восприниматься, я различил в осознании сущность количественных предметов. Это были банки со сгущенкой. Сонмы банок. Мириады банок.
Меня сглотнуло слюной. Живот втянулся еще меньше и его совсем не стало видно. Удержимо захотелось сладкого. Регрессивная оральность встарь знала себя давать.
Я посмотрел на Дору. Дора сладкого не различала. Она созерцала великолепие живописи на потолке. Запрокинув голову, она прогнулась в искренне-грациозной позе. Её грудь рвалась на свободу из тканевой потертости. Но Levi Strauss был не дурак. Свобода тела была во власти замков - пуговиц охраняемых стражниками — руками. Своими... или моими. Не важно чьими. Важно, что между грудью и шеренгами жестяных цилиндров меня усматривала несоединимая связь. Связь разорванная моим исчезнувшим детством. Мне повезло — я остался. В отличие. Или похожие. Ведь для детства исчез я. А для меня появилась Дора.
Она отвлеклась от запрокинутности и обратила ко мне пылающие губы.
Я улыбнулся. Десять минут еще не прошло, но шансов застыть уже не осталось. Дора шагнула ко мне и взгляд ее обмер, задев батарею предметов «определенно не для меня», потому что меня опять сглотнуло. Уже не слюной, а в сухую. Живот, хотя не было куда, втянулся еще и оказался на риске коллапса и срыва в подпространство.
У меня его не было и так, но я не хотел лишаться живота и оторвав взгляд Доры от моей опасности, увлек ее дальше к сердцу хитрого рэмова дома.
6.
Но дом этот не был домом. Он был находкой для шизофреников, мечтавших убедиться в своем здоровье.
Я всегда чувствовал себя отлично. С тех пор как Рэмом стал мой друг. Но было восторгом каждый раз убеждаться вновь, что психи все кроме тебя и находящихся с тобой под одной всегда едущей крышей. Потому что крыша ехала внатуре. Все потолки были сделаны подвижными и постоянно менялись местами. Три из них были покрыты холстами мастеров, в чужое время вывезенных Рэмом из-за границы. Появление их над телом давало реальную иллюзорность текучести водяных наполнителей неба.
Но не всегда. И не везде. А только тогда, когда включался двигательный механизм. И только там, где было освещение. А оно было там, где были несоответствующие приборы. Темноте. Они соответствовали невозможности видеть при закрытых глазах. И наоборот.
Я приоткрыл глаза. Потом призакрыл и за этим открыл полностью.
Вокруг не было ничего. Кроме Доры и очередного куска дороги в известном направлении. Кусок имел вид гигантской опочивальни с огромной роскошной многоспальной кроватью. На ней в изящной позе возлежала Дора. Почти в центре
Я осмотрелся. Дверей не было. Наверное дверь под ковром, подумал я, но проверять не стал. А подошел к кровати и окинул взором. Безуспешно. Кровать во взор не умещалась. Может у Рэма гарем в подземных садах? Я посмотрел на Дору. Она улыбалась.
— А ты говорил, что Рэм ненавистник, — сказала она, поведя рукой вокруг, — тогда зачем ему это?
— Ему это совершенно незачем, — уверенно заявил я и, прилегши с краю, утонул в мягкой пуховности. До Доры было рукой подать. Левой. Она подалась, но не достала.
— Как ты туда попала? – спросил я.
— Мне пришлось ползти, — сообщила она шепотом.
— Зачем? – я попробовал переплыть на бок.
— Мне здесь нравится, — сказала Дора и щелкнула пальцами. Свет погас, и я потерял ее из виду.
— Ты где? – спросил я, но было поздно. Дора была рядом. Мой рот был в плену, а слова были птицами в клетке.
Плен был горяч и страстен, и во мне кто—то проснулся. По-моему мужчина. Он был тоже горяч и страстен. А я был уверен зачем у Рэма эта кровать.
7.
Мы искали Максима третий час. Судя по косвенным признакам он тоже нас искал. Но это было давно. И возможно не здесь. А сейчас он скорее всего уже был в Центре. И ждал нас.
Но туда вело много путей, а я знал не все. И это облегчало наше движение. А Рэмов кнут делал его вообще невесомым. И в частностях тоже. Поэтому мы не торопились. Это было ни к чему. Зато было к кому. Но Максим мог подождать. И должно быть хотел. Ему вероятно вообще не хотелось нас видеть. Да и нам тоже. Но нам нужен был Центр. А в Центре был Максим. Приходилось мирить враждующие желания. Мне. Доре было все равно. Малиновая футболка и губы излучали энергию и самодостаточность.
Я был не менее полон энергии, но самодостаточностью не обладал. Мне не хватало меня левого. Это в том случае, если я – правый. А если наоборот, то соответственно.
За это самодостаточность обладала мною. Я сам себя достал. Точнее «не-я» меня. Достал основательно. Наверное у него были на то основания. Я их не знал. Их знал «не-я». Но это не меняло дела – дело меняло это. Но я не знал какое. И оставался недостаточным.
Это мне не мешало. Мне мешал левый. Иногда. Сейчас мы были заодно. Я не знал этого но догадывался. И было о чем, потому что мы были в Центре. Но Максима здесь не было. Наверное он в другом Центре, подумал я, потому что это несомненно был Центр.
Здесь не было потолка. И не было ничего вместо потолка и вообще на месте потолка. На месте потолка не было ничего. Но нельзя сказать что там было ничто. Там было нечто. Оно не выражалось словами. Зато воспринималось взглядом и всеми другими чувствами. Непосредственно и ярко. Мы стояли и смотрели. И чувствовали.
8.
Когда действие кнута не кончилось, нас решило отчалить. Мы забрались в машину новым способом и помчались ближе. На заднем сиденьи лежал Максим и держал в руках незажженную трубку.
— Рэм не обиделся, — сообщил он.
— Ему не было на кого, — отозвался я.
— Но было из-за чего.
Я пожал плечом. Правым. Левое пожаться отказалось.
Максим открыл окно и убрал трубку.
— От падения он забыл формулу и сначала расстроился. А когда понял что к чему, то лишился радости жизни. Пришлось ее возвращать. Он не хотел, но я настоял. Он согласился и подарил трубку. Мне, — Максим почесал кончик носа и достал из-за уха горящую сигарету.
— Загаси, — попросила Дора.
Максим закрыл глаза, и сигарета погасла.
— Ты кем-то расстроен, — спросила она без участия.
— Его левым, — с эмоцией сказал Максим, ткнув в мою сторону сигаретой.
Левый похоже обиделся. Правая рука дернула ручник и мгновенным движением открыла заднюю дверь. Максима с сигаретой выплюнуло из машины головой назад. Машина встала. Максим тоже. Чуть погодя. Он покрутил у виска. Висок был правый и это его спасло. Он вернулся в машину и принял новое положение – сел и пристегнулся ремнем.
— Бесполезно, — предположил я.
Правая рука отпустила ручник, нога нажала педаль газа.
— Полезно, — уверил он и подергал ремень на прочность. Ремень прочности не выдержал и оторвался. Максим зачарованно вздохнул и снова лег.
— Куда мы едем? – спросил он.
— Не знаю, — признался я.
Я не успел ответить, как правая рука, бросив руль, ловко простерлась назад и похлопала его по плечу.
— Знает, — заявленно убедил Максим.
Продолжение следует...
Москва 1989