Я стал взрослым. Но чувство вины перед ним не уходит. Эта боль жжет моё сердце. Понимаю, что ни что не в силах был изменить. Но его глаза смотрели прямо мне в душу.
Небольшой пионерский лагерь в средней полосе. Несколько ветхих кирпичных корпусов, отгороженных среди густого леса. Замкнутое пространство детского отдыха. Министерский детский лагерь с медицинским профилем лечения астматических заболеваний.
Я попал туда совершенно случайно и постоянно чувствовал себя чужим. Утром линейка и поднятие флага, вечером построение и спуск флага. Никакой будничной жизни с горнами и барабанным боем, тихий отдых, полезный и лечащий. Воспитатели и мед работники, как блики с выцветших фотографий, совершенно не остались в моей памяти. Запомнил лишь бесчисленное множество полусгнивших шишек, пожелтевшую траву, запах ветхости и сырости пропитавший все здания насквозь. Отдых здесь должен был приносить оздоровляющий эффект.
Мне было семь лет, и я растворился в этой тишине. Одинокие белки перебегали дорожки между корпусами. Мы жили по графику наших маленьких животов – утром завтрак, потом обед, полдник, ужин, сон. Небольшой компанией мальчишек проводили время в играх, мечтах о еде и конце этой долгой смены. Дружбы не было, была безысходность совместного сосуществования. Некоторые из нас были здесь не первый раз и относились к происходящему с большим интересом. Я же постоянно чувствовал себя на чужой территории и старался не бросаться в глаза. Не помню лиц детей и взрослых, время, проведённое там, для меня было сродни ожиданию в очереди перед кабинетом детского терапевта, там я научился терять разницу между секундами, минутами и часами.
Кирилл был старше меня на год или два. Другой отряд. Мы соприкасались лишь на построениях и в столовой. Я мало интересовался окружающими, находясь в состоянии меланхоличной спячки. Помню лишь наш приезд в лагерь. Нас высадили из нескольких красных Икарусов, и построили в ряд. Длинный ряд из детей и вещей. На чемоданах бирки с нашими именами. Он стоял рядом тонкий, хрупкий мальчик, сантиметров на десять выше меня и улыбался. Коленки в зелёнке, заправленная в шорты клетчатая рубашка с вышитыми инициалами на лацкане. Назвали его фамилию и отряд одногодок. Подхватив, свой багаж он ушёл. Больше я его не помню. Мы были совсем маленькие, и всё время проводили стайками в тёмных уголках лагеря, не доступным взрослым и старшим детям.
Дней через пятнадцать – двадцать к Кириллу приехала мама.
Мы сидели в тайном убежище, устроенном нами в густом кустарнике на краю плаца с флагштоком. Игра носила весьма посредственный характер, особой цели или интереса не было, мы обречённо тратили время. Неподалёку на скамейке сидела не молодая женщина с цветастыми ситцевыми сумками. Наш опыт подсказывал, что это мама кого-то из детей с гостинцами, ожидает встречи со своим чадом. Поддаваясь секундному импульсу, мы изменили текущие правила игры в слежку. Сжавшись и затихнув, сконцентрировали всё наше внимание на женщине и происходящем. Было заметно, что дорога до лагеря была тяжелой, и она устала. Сняв туфли лодочки, поставив ноги на пыльный асфальт, немного сгорбившись, она тёрла затёкшие колени. Через поле к ней на встречу, тучная санитарка вела сутулого мальчика. Это был Кирилл.
«Вот твоя мама. Иди к ней.» - сказала санитарка, тихо толкнула его в спину, сама же развернулась и как то не естественно спеша удалилась.
Мальчик сделал шаг и остановился перед скамейкой, склонив голову и совершенно не двигаясь, зависнув в не законченной позе.
«Кирилл. Сынок!» - сказала женщина и протянула к нему руки.
Мальчик не сдвинулся с места, не сказал ни слова, не поднял головы. Он сильно изменился. Руки и ноги были в синяках и ссадинах. Чёрные от грязи ногти на руках. Серая перепачканная майка с олимпийским мишкой, бордовые короткие шорты, сандалии на голую ногу. Бросалось в глаза, что одет он был небрежно, помят и не ухожен. Он потерял всякий интерес к себе и происходящему. Но главное это взгляд. В его тёмных глазах была полная безысходность и отрешённость. Кирилл прятал взгляд, смотря в бок, как раз в сторону нашего убежища. Мне даже кажется, что в зелени куста он различал нас испуганных и притихших, но был совершенно безразличен к происходящему. Бездонные океаны отчаяния и отрешённости его глаз. Тишину лишь разряжал свист его простуженного дыхания сквозь забитый насморком нос. Острый чужой клинок детской боли испугал нас и придавил к земле.
Женщина с невнятным возгласом сползла на колени перед сыном. Резкий взрыв плача разорвал немую паузу безумным чёрным горем. Её крик испугал нас. Вскочив мы бросились в рассыпную. Убегая прочь, забившись, спрятавшись в тёмные уголки замкнутого пространства лагеря. Не понимая случившегося, но чувствуя боль и предательство окружения. Закрывшись каждый в себе, мы дождались окончания смены.
Прошло время и родители забрали нас.
Вечером дома, нежась в махровом полотенце после ванны на диване, я услышал, как мама сказала отцу, что в лагере старшие ребята изнасиловали мальчика. Я не понимал смысла слов, но знал что речь идёт о Кирилле.