"Дядя Моряк, если вы дадите мне кусочек сахара и галету - я выживу!"
...Старый моряк едва сдерживал слезы, рассказывая о голодном и холодном Ленинграде. Великая Отечественная война запомнилась ему блокадным Ленинградом и... запахом смерти.
Я опустила глаза, изо всех сил сжимая себя, чтобы не расплакаться. Иван Андреевич все продолжал свои горькие воспоминания:
"Я спрашиваю мальчонку лет трех-четырех:
- У тебя мамка есть или кто-то из родных?
- Мамка уже умерла... Но сестра еще есть... - Ответил мальчонка.
Все, что было у меня с собой из еды я собрался положить в карман прохудившейся детской одежды.
- Дядя Моряк, не кладите в карманы.
- Почему? - удивился я.
- По дороге домой у меня кто-нибудь все отберет. Вы лучше положите мне сюда. - Мальчонка оттянул пояс штанов, на которых с внутренней стороны между ног были пришиты два кармашка.
С прослезившимися глазами я положил в кармашки сахар и кусочки хлеба..."
- Светлана, Вам повезло! - обращаясь ко мне, воскликнул Иван Андреевич. - Ваше поколение не видело смерть! В далеком блокадном Ленинграде она шла широкими шагами по улицам города, кося человеческие ноги ослабленных от голода ленинградцев. И ленинградцы, упав, уже не вставали, испускали последние вздохи жизни...
Глазам представилась картина смерти, распространенная по Ленинграду в то лихое время, и на фоне ее наше беззаботное советское детство, отчего пришлось зажмуриться и опустить глаза. Действительно и, слава Богу, мы не были детьми войны! Моему поколению и поколению моих детей не довелось испытать страшные моменты жизни. В отличие от родителей мы не мучились от голода и холода, от лишений, гонений, страха и многолетнего стресса. Эпидемию смерти тоже не видели, чего, дай Бог, не видеть всем ныне живущим и будущим поколениям!..
Вновь сердце стянула тугая боль от образа голодного мальца. Дрожащим голосом Иван Андреевич продолжал свой долгий рассказ:
"Наша часть стояла в скрытом месте - на кладбище, которое находилось на окраине города. На месте могил было вкопано глубоко в землю несколько целых самолетов. Мы, выжившие и оставшиеся без своих боевых катеров моряки, были сосредоточены в этом месте с солдатами и летчиками, и спали в вырытых между могилами землянках. Нам сурово, под угрозой высшей меры наказания, запретили курить и разжигать костры для согрева, так как в нескольких сотнях метров от нас стояли фашисты. Когда они покуривали - мы ловили запах табака и наслаждались им. Часто фашистские солдаты проходили мимо нас на лыжах, буквально в десятке метров. Насвистывая мелодию, они проходили беззаботно, чем вызывали ярую злость. Каждый из нас постоянно испытывал соблазн подстрелить хотя бы одного, но командир следил за нами и вовремя останавливал приказом:
- Нельзя, братки! Гибель нам всем и тем, кому мы должны пригодиться! Крепитесь, придет наш час!
Мы не могли проявить себя даже тогда, когда секретным дозором уходили за информацией под часть немцев. Не могли захватить и живого языка, иначе в поисках его была бы прочесана местность и обнаружено наше секретное укрытие. В одну из таких ходок я и забрел на окраину Ленинграда, где познакомился с мальчишкой... Я не знаю, выжил ли он? Но все годы жизни я тешил себя надеждой, что мои сахар и хлеб придали ему силы выжить."
...Горькие воспоминания фронтовика отложились в моей памяти, наверное, на всю жизнь. Голосок маленького ребенка словно слышится мне не пару дней, а доносится сквозь прошедшие, не прожитые мною, годы:
- Дядя моряк, если вы дадите мне кусочек сахара и галету - я выживу!
P.S. Помните, что вы живете за тех, кто не дожил до вашего возраста и мирного времени!