Этот рассказ был написан для первой, еще подпольной еврейской школы в Ленинграде, в 1983 году.
Однажды мне в руки попалась книжка со штемпелем “Библиотека Вологодской талмудъ-торы”. Эта удивительная надпись была единственной, сделанной русскими буквами, если, конечно, не считать слов “дозволено цензурою” на титульном листе. Что же было дозволено цензурою вологодским евреям? Учебник грамматики иврита с картинками.
Я держал в руках школьный учебник более чем столетней давности и испытывал волнение. Сто лет назад, в далеком северном городе, жили евреи. Как они туда попали? Кто их пустил в Вологду, за тысячи километров от черты оседлости? У них была школа, с библиотекой и учебниками. Судя по разрешению, данному цензурой, тогда не считалось преступлением учить иврит. Теперь, в 1983 году, это запрещено. Конечно, хотя нас и преследуют, мы все равно учим иврит. Но иметь библиотеку со штампом, школу, которую не надо прятать в подвале, с учителями, которых не сажают в тюрьму? Об этом нельзя и мечтать. Как хорошо, свободно и счастливо, должно быть, жили евреи в Вологде сто лет назад! И все же, как они попали туда?
Оказалось, что вологодские евреи были потомками кантонистов. Кто такие кантонисты? Это еврейские дети в возрасте восьми-двенадцати лет, которых при царе Николае I отбирали у родителей. Зачем? Считалось — чтобы сделать из них солдат. На самом деле — чтобы крестить. В армии служили тогда двадцать пять лет. Но кантонисты были слишком малы для солдатской службы, и их сперва отдавали на воспитание военным поселенцам. И в срок службы эти годы не засчитывали.
Поселенцы бывали разные — добрые, злые, равнодушные. Но все они заставляли детей молиться иконам, есть свинину и работать в субботу. Ну, а тех, кто не хотел, конечно, жестоко наказывали. Избежать мучений, впрочем, было очень легко, — стоило только прибежать к священнику и попросить о крещении. Взрослые сразу становились ласковыми, улыбались, гладили по голове. Им и самим было приятно, и начальство, довольное, дарило подарки. Один такой кантонист стал большим генералом, многие делались чиновниками, офицерами.
Но не их дети учили в Вологодской талмуд-торе грамматику иврита с картинками. Были, оказывается, такие, кто вынес все муки, прошел двадцать пять лет солдатчины, женился, родил детей и этих детей продолжал учить Торе. Единственную привилегию имели николаевские солдаты: они не обязаны были жить в черте оседлости. И часто оставались там, где квартировал их полк. Так евреи попали в далекие русские города, в Сибирь, на Волгу, в Вологду.
Конечно, среди них не было ученых раввинов. Даже еврейский язык они знали неважно. Но школу построили, напечатали учебники и пригласили учителей.
Одному из этих учителей старый николаевский солдат по имени реб Михл Авром рассказал случай из своей жизни. Окольными путями история эта дошла до меня. Наверное, не все в ней правда. Многое мне пришлось вообразить, чтобы дополнить рассказ. Но тем и хороша настоящая история, что время обкатывает ее, как морская волна гальку, и остается только самое главное. То, что невозможно придумать. А детали, подробности каждый вправе вообразить, какие ему больше нравятся.
Реб Михл был девятилетним мальчиком, когда его прямо на улице поймали охотники, за деньги продающие детей бедняков в солдаты. Эти охотники — хаперы — тоже были евреи. Богатые покупали у них украденных детей и отдавали русскому царю вместо своих. И их можно понять, потому что родители не только деньги и совесть, но даже жизнь готовы отдать за своих детей.
Михла определили в семью военного поселенца, у которого он ухаживал за скотиной и птицей. Животных Михл любил, они его тоже. А вот с людьми не получалось. Люди были непонятные, страшные и очень несчастные. То били его, то ласкали, то проклинали, а то жалели. Но даже когда жалели, подсовывали кусок сала с хлебом. И когда Михл, съев хлеб, украдкой сало выбрасывал, снова били.
Михл с пяти лет учился в хедере и знал Пятикнижие наизусть, а также книгу псалмов и целые главы из Мишны. А вокруг мало кто умел читать и писать. Даже о своей собственной религии они не могли ему толком рассказать. Но тем не менее хотели, чтобы Михл ее принял. Михл боялся этих людей и жалел их, потому что видел, что некоторые из них хотели бы делать добро, да не умеют. Зато умеют драться и рвать ему уши, словно в школе их учили именно этому.
Конечно, Михл пробовал убегать домой, к родителям, к братьям и сестрам. И его, ясное дело, ловили и били розгами на дворе в ротной канцелярии. На третий раз его избили так сильно, что Михл решил больше не жить на свете. Он только колебался, повеситься ли ему на дереве или принять крещение и стать таким, как хозяин и другие поселенцы.
Михл лежал на соломе в пустом хлеву, куда его бросили после порки, и вспоминал, как всего год назад в это время был праздник Суккот. В саду позади дома отец Михла построил из жердей большую крепкую сукку. Братья и Михл помогали ему, а мама с сестрами украшали сукку изнутри вышитыми рушниками, покрывалами и платками.
Ночью, как и сейчас, Михл спал не дома в постели, а на соломенном тюфяке. На тюфяк мама, правда, настелила свою самую толстую и мягкую перину. Сквозь свежие ивовые и тополиные ветки схаха в сукку заглядывали звезды. Перед сном отец рассказывал что-нибудь интересное, пока сыновья не засыпали. Михл особенно любил рассказ про ушпизин, небесных гостей...
Показалось ли ему, или на самом деле это было, но прелая солома, которой был крыт пустой хлев, вдруг зашевелилась на ветру, запахла свежими листьями, цветами и еще чем-то, похожим на лимон. Небо приблизилось к самой крыше и поцеловало ее, и Михл увидел звезды. Они блестели как слезы. Потом скрипнула дверь, и один за другим вошли семь евреев с красивыми длинными пейсами и добрыми, как у папы, глазами.
Михл обнаружил, что сидит в кресле за накрытым столом, а вокруг него расселись нежданные гости. Старший держит в руке серебряный бокал с вином и произносит благословения праздника. И в тот миг, когда губы Михла сами собой шепнули “амен”, он понял, что видит перед собой праотца Авраама.
Шестеро других гостей сидели в своих креслах и почтительно молчали. Михл хорошо знал каждого из них по рассказам отца. Рядом с Авраамом сидели Ицхак и Яаков, за ними Иосиф, Моше и Аарон, и, вошедший последним, напротив сидел Давид.
Михлу хотелось обнять гостей и пожаловаться на своих мучителей. Но он понимал, что больше, чем они жалеют его, и так пожалеть нельзя. Праотец Авраам повернулся к нему и сказал:
— Я тоже жил среди близких и дорогих мне людей, в краю, где каждый знал меня и ценил. Но однажды Бог Всевышний сказал: “Авраам! Встань и пойди туда, куда я укажу тебе”. Я мог бы спросить, зачем мне покидать родину и отправляться на чужбину, становиться беззащитным скитальцем среди чужих, недобрых людей. Но ты ведь знаешь, Михл, что я не спросил, а сделал, как велел мне Бог. Я испытал немало страданий, ведя жизнь чужака, один среди язычников. Наверное, никто не может понять меня так хорошо, как ты, Михл. Но в конце концов я получил награду, о которой, останься я дома, не смел бы и мечтать. У меня родился сын Ицхак.
— И с тех пор, — продолжал Авраам, — сыны Израиля покидают свои жилища и отправляются в дальние странствия. Этот путь рано или поздно приведет всех в одно место, туда, где все изгнанники встретятся. И там ты увидишь своих родителей, братьев и сестер.
— Я был единственным сыном у своего отца — сказал Ицхак после того, как умолк праотец Авраам. — И когда Бог попросил его вознести мою душу и тело на жертвенник, я не убежал в горы и не стал умолять отца избавить меня от этого испытания. Наверное, никто лучше тебя, Михл, не поймет, как мне не хотелось умирать и как страшно мне было. Но, ты же видишь, — я остался в живых. И если бы не испытание, посланное Богом, я не получил бы награды, о которой мог только мечтать. Я никогда не поднялся бы до высоты своего отца. Я не сумел бы стать так же близко к Богу, как он. И у меня никогда не родился бы такой сын, как Яаков. И так же, как я не роптал на своего отца и был готов принять из его рук любую участь, так с той поры сыны Израиля смиряются перед лицом своего небесного Отца и покоряются Его воле и в радости и в страданиях.
— Я удостоился отцовского благословения, — начал Яаков, когда умолк Ицхак, — но был вынужден покинуть отца и любимую мать и отправиться в далекий чужой край. Там я работал денно и нощно, много лет служил пастухом у грубого и корыстолюбивого человека. Кто лучше поймет меня, чем ты, Михл? Но зато Бог подарил мне двенадцать сыновей, и они стали родоначальниками колен Израилевых. А сын мой Иосиф стал главным начальником надо всем Египтом. Разве мог бы я помыслить обо всем этом, оставаясь дома? И с тех пор, скитаясь с места на место, сыны Израиля не перестают благодарить Всевышнего за награду, которой Он венчает терпение, надежду и труд.
И когда Яаков замолчал, начал говорить Иосиф.
— Я был еще почти ребенком, любимым сыном у своего отца, когда меня схватили и продали в рабство. За то, что я оставался честным, не хотел грешить вместе со всеми и не изменял законам Бога моего отца, меня опорочили и бросили в подземелье. Никто не поймет меня так, как ты понимаешь, Михл. Как тосковал я по родному дому, одинокий среди чужих, жестоко наказанный ни за что! Я плакал и молился Всевышнему, но прошло много-много лет, прежде чем Он освободил меня из темницы. И я стал главным начальником над всем Египтом. В Египте я дал убежище отцу, братьям и их семьям, когда голод угрожал их жизни. В Египте они стали многочисленным и сильным народом, которому Бог даровал Тору на Синае. Как же велика моя награда! Разве я мог бы помыслить о ней, останься тогда дома? И с той поры сыны Израиля, даже когда ноги их скованы цепями, а душа заключена в железо, хранят свою веру и не изменяют ей, хотя язычники клевещут на них и мучают их за это.
Иосиф умолк, и заговорил Аарон, ласково обнимая своего брата Моше.
— Брат мой Моше родился в Египте, когда фараон приказал отнимать еврейских детей у матерей и бросать их в Нил. Наша мама положила Моше в просмоленную корзинку и пустила по водам реки, в надежде, что кто-нибудь спасет его. И его спасла дочь фараона. Моше мог стать богатым и знатным египтянином, но он не захотел этого. Моше заступился за еврея, которого бил надсмотрщик-египтянин, и вынужден был убежать в пустыню, потому что фараон хотел казнить его. Никто лучшего тебя не знает, Михл, каково приходится еврею в рабстве у язычников. Долгие годы скитался Моше в пустыне, оплакивая своих братьев, которых угнетали и мучили египтяне. Но в конце концов он удостоился великой награды. Всевышний послал его в Египет, чтобы вывести Свой народ из рабства на свободу и дать ему Тору. А меня Он поставил первосвященником, потому что Моше, самый скромный из людей, всегда просил, чтобы я говорил вместо него. Разве могли бы мы мечтать о подобной награде, если бы Моше прошел мимо еврея, которого избивал надсмотрщик-египтянин, не заступившись за него?
И с тех пор сыны Израиля не сворачивают с пути Торы, данной им Моше на горе Синай. А когда язычники обещают избавить их от страданий и сулят щедрую награду, сыны Израиля смеются над ними. Потому что только глупец может предлагать за Тору деньги, почести и награды. Он подобен тому, кто сулит ребенку дорогую куклу в обмен на мать.
Аарон умолк, и тогда заговорил последний из гостей, Давид.
— Милый Михл, — сказал Давид, — мне стыдно, что я до сих пор не освободил тебя. Но это время придет, я снова стану царем и не допущу несправедливости и зла в царстве Бога Израиля. А сейчас послушай: я был пастухом у своего отца и не думал о царстве. Больше всего я любил уединение. Я слагал песни Всевышнему и чувствовал, как они достигают Его престола.
Но жизнь моя сложилась совсем не так, как начиналась. Вся она прошла в сражениях, войнах, борьбе. Враги доводили меня до отчаяния, друзья предавали меня, был я изгнанником, пленником, отверженным, случалось и согрешить перед Богом. Но даже в пустыне, лишенный воды, под палящим солнцем, тосковал я не от жажды и голода, а оттого, что я далек от Бога, жизнь моя проходит в борьбе и скитаниях, а руки и сердце мое огрубели.
Но зато сколь велика была моя награда! Песни, сложенные мною, Всевышний вложил в уста сынов Израиля. И кто лучше тебя, Михл, знает, как высоко они поднимают измученную душу, когда враги преследуют и истязают Израиль, стремясь отнять у него и веру, и душу, и песни. Мог ли я мечтать стать песнопевцем и царем Израиля, если бы остался пасти стада в доме своего отца?
И Давид протянул руку, в которой он держал свой царский скипетр, чтобы коснуться плеча Михла, но в этот самый миг завыл, заголосил на улице ветер и, ворвавшись внутрь, загасил свечу, освещавшую стол и сидевших вокруг него гостей. Михл вскочил, но ноги его подкосились и он упал на жесткую соломенную подстилку.
— Бог мой, Бог мой, Тебя ищу, жаждет Тебя душа моя, стремится к Тебе плоть моя в земле пустынной, изнуренной, безводной! — взмолился Михл словами псалмопевца Давида и посмотрел на звезды. Но небо потемнело от туч. Или это крыша сомкнулась над его головой и закрыла небо? Так или иначе, только звезд больше не увидел Михл этой ночью. До самого утра он повторял слова псалмов, размышлял и молился. Он думал о том, оставаться ли ему жить на свете евреем.
Может быть, только благодаря тому, что Михл в конце концов принял именно то решение, какое он принял, спустя полтора столетия мне в руки попалась еврейская грамматика с картинками. Прошел год, другой, третий — и вот, с каждым днем все больше детей начинают учить еврейские буквы. Конечно, даже маленький кантонист Михл, которого в девять лет оторвали от книг, выглядит чуть ли не мудрецом и раввином в сравнении с нынешними школьниками. Но кто знает... Пройдет еще несколько лет, и, может быть, кто-то из вас... Если бы старый николаевский солдат реб Михл Авром был жив, не было бы для него большей радости, чем вновь услышать слова Торы из уст еврейских детей.