Нина Комарова. КНИГА ЛЮБВИ И ГНЕВА. 8.
***
Какие ночи в тот июнь-июль были в Ялте! Какое теплое, обволакивающее своей мягкостью небо! Какие утренние спуски к морю, когда оно совсем спокойное, почти смиренное, лижет руки, если лечь лицом к нему. Я шептала про себя страстно, как только можно: полюби Витю, как я его люблю! Чтобы мы отныне и для тебя были одно целое. Пожалуйста! Он любит тебя так же, как я. Прими нас вместе...
Я помню наш первый заплыв. Я плавала тогда прекрасно и могла плыть в бесконечную даль, так, что уже не видно было почти берега. Мы плыли вместе – и это было так хорошо! И вдруг испуг пронзил меня: я ведь не знаю, как Ви плавает; обернувшись, я увидела его слабую, но какую-то через силу улыбку.
– Вернемся, Ви, хватит, я замерзла.
По-моему, я солгала очень натурально. Естественно, что я замерзла. И мы повернули обратно. И я уже плыла совсем рядом, тревожно следя за тяжелым Витиным дыханием и ругая себя: "Идиотка!" ругала я себя потом про себя. А Витя, отлежавшись и согревшись на берегу, рассмеялся:
– Ты, оказывается, мудрая лгунишка. А я не мог отстать от тебя, и не хотел останавливать... но, в общем, ты "замерзла" как раз когда нужно.
Иногда мы возвращались после купания домой, иногда сразу ехали в Ялту. Действительно, мы ничем тогда не занимались, только купались, пили бесконечно молоко с булочками в Ялте, поднимались вверх до Аутки (к респектабельному теперь домумузею Чехова), потом спускались, заходили в первую попавшуюся пельменную – и съедали три порции на двоих. Пельмени были замечательно вкусные! Домой возвращались обычно к обеду, после которого играли в шахматы. И ничего не читали! Вечером поднимались вверх, к "Сосняку" и выше. Как-то рассказала Вите, что, будучи совсем девочкой, учась в школе в деревне Никита, что рядом с "Сосняком", я участвовала в походе на Лисье озеро. Это где-то над Гурзуфом. И помню, как мы, проходя по кизиловому лесу, просто давили ногами ягоды кизила – так их было много. Ви загорелся мгновенно:
– Давай сходим!
– Но я не знаю, найду ли дорогу, это было так давно.
И на следующий день мы отправились с ним в горы в сторону Гурзуфа на поиски Лисьего озера. Вить был упрямым энтузиастом. То ли озеро было выше, то ли ниже, во всяком случае, мы его не нашли. Но зато мы нашли тот сказочный почти кизиловый лес. И если его нашли, значит, и Лисье озеро – не выдумка. Ягод была масса. К сожалению, нам не во что было набрать их. Ви был потрясен обилием сверху, слева, справа, на земле, всех оттенков красных ягод. Там, где-то на скале, на маленькой площадке у большущего корявого дуба, мы устроили пикник...
Через пару дней мы снова пошли на поиски озера, прихватив с собой сумочки для ягод. До кизила мы не дошли, мы нашли огромный сосновый массив, усеянный маслятами. Такого ни разу не видела я, прожив в Крыму 9 лет, понятия не имела, что в горах есть грибы! Около дома в лесу случались сыроежки.
Мы увлеклись маслятами. Они были совсем детеныши, молоденькие, почти молочные. И еще нам встретились огромные мухоморы, под которыми запросто можно было спрятаться от дождя. К сожалению, что-то случилось с нашей "Сменой", и нам не удалось их сфотографировать.
А маслят набрали почти ведро. Тогда же гостила моя двоюродная сестра с мужем, они оказались азартными любителями грибов, и решено было их тут же поджарить. За дело взялись "специалисты". Через час на огромной сковороде на столе появилось "нечто"! Но как хорошо на этот раз спасла меня нежадность к еде. Попробовала, вкусно, и остановилась. А все остальные, большая, в общем-то, компания, считая моего брата с женой, успокоились, только когда с грибами было покончено. "Наказание" последовало ночью...
Мы много ходили. Я показывала Вите Крым. Алупка, Ливадия, Ласточкино гнездо, Массандра, Магарач, Никитский ботанический, Гурзуф, мы даже в Артеке побывали, пролезши через какую-то дыру в изгороди. Мы катались на глиссере. И еще мы совершили трехдневное путешествие в Коктебель, Старый Крым, Судак.
В Коктебеле нам удалось только постоять у ворот дома Волошина, и через открытые двери увидеть большие стеллажи книг – видимо, это была знаменитая Волошинская библиотека. В конце концов, вышла какая-то женщина и сказала, что в дом войти нельзя... – Ну, хотя бы во двор! – Нет.
Помню, мы страшно расстроились оба и ругали "слишком заботливую охрану". Оттуда – в Старый Крым. К нашему великому удивлению, мы встретились здесь с Ю.А.Первовой и Сашей Верхманом. Так что нас приняли как "своих". Нине Николаевне представили Виктора как давнего поклонника А.С.Грина и автора стихотворения, которое потом вошло в гриновский сборник "Шар". Позже я нашла письмо Н.Н. Вите:
"Старый Крым
19.1Х.58
Дорогой Виктор Александрович!
Нет у меня слов, чтобы рассказать Вам, как глубоко меня взволновали стихи, присланные Юлией Александровной. Много я поплакала над ними. И не я одна. Мои друзья – слепой инженер и его жена – в минуту прихода почты были у меня. При них я и прочла их. Любящие А.С.Грина, они взволновались не меньше меня и просят передать Вам свою сердечную благодарность.
Пусть светлый образ Александра Степановича всегда будет с Вами и Вы построите свое "Сердце пустыни".
С благодарностью жму Вашу руку и желаю Вам светлой чистой жизни.
Н.Грин".
Ночевали мы в гостинице, где, странно, у нас не спросили свидетельства о браке, и мы впервые были вместе в гостинице – муж и жена. В Судаке нам посчастливилось на две ночи снять комнатку 3 х 1,5, с кроватью, узенькой тумбочкой. Стул поставить было уже невозможно. Но зато почти на самом берегу – мы лазали по старой судакской крепостной стене. Купались, что-то жевали. Как-то умещались на односпальной кровати. И были счастливы таким комфортом.
Время пролетело быстро. Отпуск имеет единственный недостаток – он всегда кончается. Но это был удивительный месяц.
Возвращаясь в Умань, мы решили, по Вить попробует устроиться на работу на том же витаминном заводе. И действительно, его взяли сразу же инженером-исследователем в заводскую лабораторию. Он работал днем, я – по сменам. И каждая встреча, когда мои смены не совпадали с Витиными часами работы, была первой. И каждое прощание было острой, тревожной болью.
Прошел месяц, как вдруг Витя сказал, что он должен вернуться в Ужгород. Там остался сын Сережка. Он должен поехать, он должен его увидеть... Он должен еще раз поговорить с Юлией...
– Но ты ведь уже решил, Ви, родной!
– Я должен, Нинуш. Я никогда не был так счастлив, как все это время с тобой.
Нет, я не уговаривала, не отговаривала. Я сказала только:
– Ви, как ты решишь, так и будет.
Я знала, что не имею права отговаривать его. Я не хотела счастья ценой муки Виктора. Да его и не могло быть. "Невыносимо, когда насильно..."
Ви уволился с завода, прощание было тяжким, но слез не было.
– Витюш, спасибо тебе за эти два месяца. Я понимаю, что иначе ты поступить не можешь. Я ни о чем тебя не прошу. Но я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя больше жизни. Ничего не говори. Пожалуйста. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
Автовокзал. Мы обнялись. Потом через стекло автобусного окна мы неотрывно смотрели друг другу в глаза. Губы молчали. Глаза кричали. И все-таки я заставила себя улыбнуться. И в ответ улыбнулся Ви. Мне улыбнулся – нежно и благодарно.
И все. Одна. Вокзальная площадь, автобусы, люди – все искривилось, преломилось, стало странно тихо... Я медленно шла куда-то машинально и так же машинально остановилась. Передо мной были ступеньки, узорчатая дверь – Коммолоди, 6. И я позвонила... Никто ни о чем не спросил. Мы пили чай и говорили о заводе, о музее – хорошо бы там привести в порядок старую заброшенную библиотеку. Дирекция музея дала согласие на то, чтобы сделать хотя бы опись книг. Работать можно в свободные дни, конечно, если захочу. Хорошо бы составить картотеку – настоящую! Надежда Витальевна и Екатерина Львовна все понимали, ни слова о Викторе. Тут же назначили первый "рабочий" день в музейной
библиотеке. Как раз завтрашний – всем удобный день.
***
Книги заполняли всю комнату. Ими были переполнены стеллажи, они лежали на полу бесформенными кучами по углам. Именно их нужно было в первую очередь все поднять, рассортировать, на каждую книгу заполнить карточку.
Библиотечное дело знала немного Екатерина Львовна. Как раньше в институте, все свободное время от практических занятий и необходимых лекций я проводила в библиотеке им.Короленко в Харькове, так теперь практически все свободные от смен дни я проводила в библиотеке с Екатериной Львовной и Надеждой Витальевной, заполняя четким чертежным шрифтом карточки на разобранные книги. У меня в принципе не оставалось времени даже остановиться на какой-то книге, старом журнале. Мы спешили, потому что в любой момент директор, подполковник-отставник, мог запретить работу. Дело в том, что и Е.Л., и Н.В. находились под неусыпным оком КГБ, и директор музея сам не решался остановить начатое дело, полагаясь, видимо, на то, что, раз они работают, значит, есть разрешение свыше.
Прошло две недели, как вдруг мне позвонили с проходной. Дежурный сказал, что его просили передать мне, чтобы я не задерживалась после смены – меня ждут дома.
Меня ждал Вить. Я остановилась в дверях – и не могла ни произнести слова, ни сделать шага. Слезы текли, и не было сил остановить их. Прижав мою голову к груди, Ви шептал: я приехал совсем, Нинуш, я всегда буду с тобой. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Потом отстранился, держа меня, и, мокрый то ли от своих, то ли от моих слез, так светло, счастливо засмеялся:
– Мы вместе, навсегда!.. Но сначала на Коммолоди! Нас сегодня ждут, я звонил туда.
– Чудно! Мне теперь есть с кем насладиться ужином. Эти же (Екатерина Львовна и я) – они ж ничего не понимают. Виктор Александрович, как вы относитесь к нашей ливерной колбасе, с луком?
Все было так, будто никто никогда не уезжал.
– Теперь мы такую библиотеку сделаем! Да что библиотеку!..
Активности Н.В., кажется, не было предела. Ей все хотелось восстановить в Умани – реставрировать старую Ратушу, где расположился базар, реставрировать старый костел, который сиротливо стоял посреди города, и его былая красота блекла, он ветшал на глазах. Рядом выстроили горком партии, в центре площади поставили памятник Ленину. Чуть дальше – огромный дом культуры, который мы прозвали колхозным клубом, – нелепое сооружение модерна 30-х годов. Тут же в парке-сквере установили аттракционы. Костел смотрелся таким согнутым, древним, таким дряхлым, что трудно было представить себе его гордую осанку. Отреставрировать костел, ну хотя бы под видом устройства картинной галереи... К Софиевскому парку если еще и картинную галерею, и с органной музыкой, скажем... Это была мечта, страстная мечта Надежды Витальевны.
Самое удивительное, что костел отреставрировали к 1983 году и в нем действительно устраивались выставки картин. Органа не было, но какая-то классическая мелодия тихо струилась откуда-то сверху.
***
Пять уманских лет – их никогда не забыть. Заводская жизнь становилась серой, томительной от безнадежности что-то изменить, улучшить. Зато вне завода жизнь била ключом. Мы были счастливы, как никто, наверное, в этом тихом спокойном городке, и, может быть, вообще во всем мире! У нас была интереснейшая и нужная работа в библиотеке музея, у нас были друзья; кроме того, в Умани появилось литературное объединение, в котором, кроме пробующей свои силы молодежи, участвовали люди, давно уже пишущие и печатающиеся, и среди них – поэт Владимир Задорожный, член Союза писателей Украины; Виктор, у которого только что вышла книжка стихов "Между Марсом и Венерой", и его стихи и переводы появились тогда в "Радуге", в "Советском воине", в сборнике "Поэзия"; автор военных рассказов Григорий Ковалев, очеркист Василий Лойко, поэт Ольга Петровна Диденко и, конечно, Надежда Витальевна Суровцева, старейшая представительница украинской литературы, в молодые годы бывшая в одном литературном кружке с П.Тычиной, Л.Первомайским, О.Вишней... Собирались раз в неделю. Выпустили три годовых альманаха: проза, стихи, культура. К сожалению, в единственном числе, и судьба их неизвестна, т.е. они, возможно, хранятся где-то в архивах КГБ. Один из экземпляров, кажется, последний, хранился у нас, и он переехал вместе с нами в Москву, потом во Владимир – Камешково, где его и изъяли на одном из обысков, наверное, из-за очень символичной обложки – крупно, на весь лист колючая проволока, а за ней – не помню что, но что-то сильное, солнце, лучи, зелень – словом, жизнь.
Я только однажды присутствовала на этом объединении, т.е. на его собрании. Потом мне показалось неприличным бывать на нем в качестве просто жены, наблюдателя, слушателя. На нем и так всегда тихо сидели два молодых человека. Никто их не знал, но всем было ясно, что это мальчики из местного КГБ. По фамилии одного из кураторов обитательниц дома на Коммолоди (Зеленого) их звали меж собой "зелененькими".
Были замечательные прогулки в лес. Это уже с Виталием Скуратовским и с Ольгой Петровной Диденко. Виталий обычно молчал, шагал крупными шагами впереди – неизменно в резиновых сапогах, даже если это было самое сухое, самое жаркое лето.
Виталий – романтик, "лесной человек". Очень мягкий, добрый, тихий. Не разговорчивый, действительно. Иногда шумные диспуты в нашей компании кончались вдруг одной короткой фразой Виталия, очень простой, но абсолютно точной, все ставящей на свои места, примиряющей все стороны.
Я знала, что он влюблен в меня. Но что было делать? Делала вид, что ни о чем не догадываюсь. Он видел, что я живу только Виктором. Какой же мукой было ему бывать у нас! И все-таки он приходил. Просто так. Однажды в мой день рождения к ручке двери кто-то проволокой прикрутил чуть ли не целый сиреневый куст – так огромен был букет. Конечно, мы сразу поняли, кто этот кто-то.
Ви, безусловно, все знал.
– Ну, Нинуш, будь с ним чуть поласковей. Ну, сходите с ним куда-нибудь вместе.
– Да ты что, Ви, зачем?
– Как ты не понимаешь – он же любит тебя!
– Ну и что? А я люблю тебя!
– Я знаю, знаю. Вот поэтому и пригласи его. Ну, представь себя на его месте.
В общем, эти разговоры обычно кончались тем, что я брала Витю за плечи, смотрела на него глазами, полными слез.
– Ви, мне нужен только ты, понимаешь?
В принципе, у нас не было запретных тем. Мы говорили обо всем. О любви тоже. О любви – страсти, о любви – влечении, о проблеме секса вообще.
Когда Виктор окончательно приехал в Умань, помню, мы заключили шутливый и одновременно серьезный договор, обязующий нас выполнять три условия: 1. Не ревновать и не лгать. 2. Никогда не говорить о деньгах. 3. Как бы мы ни поссорились, спать мы должны вместе. Я приняла их все с улыбкой и полным согласием. И ни разу не нарушила ни одного из условий.
А Ви нарушил. Мое доверие ему было абсолютно, и как я ругала и казнила себя за то, что не знала, не знала просто, что нельзя было всерьез принимать каких-то желаний. Бывают такие случаи, когда нельзя уступить даже под угрозой ссоры.
В один из очередных уходов от нас Виталия, Ви попросил:
– Нинуш, милый, родной, сделай это для меня, погуляй, скажем, в воскресенье с Виталием. Я знаю, ты любишь меня. Что тогда все наши разговоры о любви, вере, полном доверии и т.д. и т.д. Мне это очень важно, пожалуйста, я тебя очень прошу.
Столько страсти было в голосе Ви, что я уступила: хорошо. В самом деле, почему прогулка с близким нам другом вызывает во мне такое сопротивление?
– Хорошо, Витюш, если тебе это действительно так нужно. Вообще, Ви, с тобой невозможно соскучиться!
В ближайшее воскресенье Вить ушел на очередное заседание литобъединения, а я с Виталием отправилась в Софиевский парк. Виталий молчал. Нужно было о чем-то говорить, говорить не хотелось. В результате диалог был примерно таким:
– Какой все-таки красивый парк!
Молчание.
– Ты не знаешь, как называется это дерево?
– Да Бог его знает!
Снова молчание.
– Жарко сегодня.
– Вот если подняться на ту горку, оттуда весь парк виден.
Это была самая длинная фраза за все время.
– Давай поднимемся?
– Давай! – улыбнулся, наконец, мой спутник, и пошел вперед, обычным своим широким твердым шагом.
Действительно, вид был чудный. Но меня он как-то расстроил даже. Вот Вити нет. Он непременно сказал бы что-нибудь такое, что никто не скажет. И вообще придумал бы что-нибудь такое, что никто не придумает.
– Хорошо!
Молчание. Улыбка.
И прекрасно. Я тоже молчу.
– Наверное, пора возвращаться, – не выдерживаю я.
Мы спускаемся. Виталий подает мне на крутых спусках руку. Рука у него широкая и, наверное, очень сильная. Он улыбается. И молчит. Я тоже молчу, оправданно вполне – нужно смотреть под ноги. И отдаю свою бедную руку в полное распоряжение.
Наконец, мы внизу, в парке.
– Может, зайдем к Олицким?
– Давай зайдем.
Екатерина Львовна туг же забросала вопросами о заводе, и, как всегда такие разговоры, этот тоже воткнулся все в тот же тупик, в систему, – изменить что-то невозможно.
Попив чаю, мы попрощались, и, "слушая" на улице молчание Виталия, я спросила:
– Виталий, у тебя дома что-то случилось?
– Да нет, все как всегда.
– А дома ты тоже так же молчишь?
– Дома не с кем разговаривать.
– А Вера?
– Мы слишком разные. У нас все разное.
– Но, может быть, если разговаривать, найдется что-то общее?
– Это бесполезно.
Мы уже подходили к дому.
– Ладно, Виталий, спасибо за прогулку. И не молчи дома!
Вера любит тебя!
С облегчением и радостью взбежала я на наш третий этаж...
Продолжение следует.