В театральном мире, где языки наточены всегда остро, главного режиссера театра "Аv-&-Garde" Георгия Владимировича Дарного все звали Бездарным*. И основания для этого, конечно же, имелись, ведь на пустом месте ничего не родится. Режиссером он считался никудышным, постановки его были скучны и неинтересны, некоторые из них удавались только за счет актеров, но и те не всегда могли вытянуть спектакль - живые же люди, настроение не то, что-то не сложилось, здоровье подкачало... ну и всякое другое.
Не получив при рождении таланта в какой-либо области человеческого духа и деятельности, наш герой кое-как пробился в театральный институт, с грехом пополам окончил его и с тех пор постоянно перебивался случайными подработками. Балагур по натуре, он что-то пописывал для эстрады, где-то конферировал, как-то посредничал, чуток спекулировал - в общем, всего понемножку. Будучи привлекательным и подающим интригующие надежды мужчиной, Бездарный в жизни уверенно продвигался с помощью женщин, причем всегда предпочитал пожилых и влиятельных особ. В этом был сокрыт глубочайший смысл, так как все дамы сходили с ума от свалившегося на них счастья в виде богемного мужика лет на двадцать, а то и тридцать моложе и старались сделать для него все, что только ему будет угодно. И вот, общаясь с одной из влиятельных в театральном мире чиновниц, он как-то обронил, что мечтает стать театральным режиссером, что манит его сцена с детства, что спит и видит себя профессиональным режиссером в профессиональном театре. Для его подруги, имевшей такие связи, что могла бы включить Бездарного в отряд космонавтов, его желание было пустяком и она быстро решила вопрос.
Режиссерские курсы - это не нудное институтское образование с экзаменами, зачетами и какой-никакой дисциплиной. Курсы - это совсем другое, это приятная тусовка, куда приходят не столько для получения знаний, сколько для установления и укрепления важных и нужных связей. Быстро так, раз-раз и с себе подобными веселыми, разбитными, уже потертыми жизнью, а потому, начисто лишенными романтики и циничными дядьками и тетками, Дарный получил диплом и в его осанке и выражении лица появились какие-то новые черты, говорящие всем о том, что он знает нечто такое, чего не знает никто. Ведь он режиссер, ему дано все знать о жизни и все всем разъяснять, трактовать, объяснять.
Покровительница уверенно вела Бездарного по жизни и к окончанию им курсов преподнесла потрясающий подарок - она сделала своего любимого, директором и главным режиссером только что созданного именно для него театра. Этот храм культуры расположился в одном из старых кинотеатров и после короткой борьбы его слабосильная администрация, потрепетав немного и похорохорясь, плюнула на все и ушла себе восвояси. Тогда загоралась заря первой волны приватизации, и можно было за двадцать копеек, но при обязательном наличии связей, взять хоть дворец и делать в нем что угодно. Такие новые возможности необычайно увлекли нашего героя, и он развил бурную деятельность.
Поначалу новоиспеченный директор действительно решил сделать театр нового типа, лишенный банальностей, в котором все было бы необычным и оригинальным: и репертуар, и интерьер, и обслуживание, и даже само название театра. Георгий Владимирович перебирал разные варианты, ему хотелось что-то такое необычное, чтобы звучало интригующе-таинственно и прикольно. Он подолгу экспериментировал со словами, намеренно делал ошибки в их написании, писал их с заду наперед, но ничто его не устраивало. Наконец, однажды он написал латиницей “avant-garde” и решительно ввел в него еще один дефис, разрезав слово теперь уже на три части, получилось “av-ant-garde”. Но на этом творец не остановился и в раскромсанном на куски французском слове заменил серединку на английское “and”. Теперь название выглядело понепонятнее и поприкольнее: “av-and-garde”. Но хотелось чего-то еще, какого-то эффектного изыска, и тогда Бездарный заменил серединку на эквивалентную иностранную загогулину. Вот теперь ему стало ясно, что получилось как раз то, что нужно. Звучит красиво - «Авэндгард», а какое написание, да к тому же в латыни, просто песня! “Аv-&-garde”! Прикольно! Он представил себе светящуюся неоном вывеску театра и зажмурился от радости и удовольствия за удачное решение этого непростого вопроса.
Надо сказать, что Георгия Владимировича уже давно больше всего привлекали абсурдистские и авангардные идеи, их невнятная туманность и запутанность всегда представлялись нашему герою результатом величайшего глубокоумия авторов. Свой вывод он никогда не подвергал сомнению, хотя откровенно говоря, сам во всем этом ничего не смыслил, поскольку был слишком приземленным и рациональным человеком. Абсурдистские, авангардные идеи, концептуализм служили для него удобной ширмой, за которой можно надежно прятать свою бездарность.
С самого начала главреж завел в театре строгую дисциплину, время начала и окончания всех репетиций соблюдалось неукоснительно, и он всегда делал замечания вечно опаздывавшим актерам, проявляя тем самым свою власть. В то же время ему нравилось отчитывать их покровительственно, как делает любящий родитель, который журит провинившегося ребенка. Поначалу его увлекал репетиционный процесс, в котором он, именно он, играл самую главную роль, создавая свой спектакль. Но довольно быстро Бездарный стал чувствовать себя на репетициях неуютно, они стали ему досаждать и Георгий Владимирович каждый раз с нетерпением ждал их окончания. Впервые это произошло на репетиции новогоднего детского спектакля. Тогда молодая актриса Юля Лукова, игравшая Красную Шапочку, спросила у главного режиссера, для чего на сцене в скудной декорации леса поставили телевизор, унитаз, самовар и драное кресло с гитарой на нем. И еще, почему она, Красная Шапочка весь спектакль должна быть в купальнике, а на голове носить черную, кроличью ушанку.
Юлины вопросы обескуражили автора всех этих новаторств Георгия Владимировича, который считал, что задавать вопросы здесь может только он. К тому же он сам не знал и не понимал, почему он решил так сделать. Просто ему казалось, что это прикольно. Это слово и понятие уже утвердилось в умах и сознаниях людей, а в мире искусства особенно, и без приколов уже никак нельзя было обходиться. На них, на приколы стала делаться главная ставка во всех жанрах искусства, даже классику не щадили. Бездарный особенно и не задумывался над смыслом придуманных им ходов, главное, что выглядит свежо и прикольно. Но, с другой стороны, ему же следовало как-то проучить Юлю - настырную, дерзкую девчонку. И он ответил, поглаживая чичеринскую бородку:
- Юлечка, я понимаю, у вас сегодня плохое настроение, наверное, поэтому вы сегодня опоздали на целых шестнадцать с половиной минут. Если бы вы пришли вовремя, не было бы нужды задавать нелепые вопросы. Вы все с наскока хотите, Юля, без глубины. Так не бывает, дорогая. Не срывайте, Юля, репетиционный процесс, одевайте шапку. Продолжаем.
Настроение испортилось, и Георгий Владимирович стал с тоской ждать окончания репетиции. Он смотрел из темноты зала на сцену и ему было ужасно тоскливо и безразлично то, что там происходило. Он курил одну сигарету за другой и лишь изредка подавал реплики световику - куда и чем подсветить. Ровно в пять, оборвав актера на середине фразы, Дарный провозгласил окончание работы и, быстро поднявшись, вышел из зала.
В отличие от остальных участников репетиции у него имелся важный дополнительный стимул закончить точно вовремя - в его кабинете уже стоял накрытый стол с запотевшей бутылкой водки и закуской. Ох, обожал он это дело. Пожалуй, именно застолье можно считать его настоящим призванием и творческой потребностью. Как он любил за столом, не торопясь, обстоятельно, обязательно с собеседниками посидеть вечером, поесть, попить, поговорить. В театре у него были штатные собутыльники - собеседники: зав.музчастью Макар Валентинович и буфетчица Зина, тайно влюбленная в главного режиссера и угождавшая ему во всем, порой даже за свои собственные деньги кормившая и поившая его.
Обычно Георгий Владимирович стремительно входил в кабинет и сразу садился за стол и начинал со стандартной фразы:
- Ох, ну и устал я сегодня, совершенно изматывающая репетиция, не с кем работать, все на нервах. Давайте перекусим.
Завмузой и Зина подобострастно кивали, буквально глядя в рот усталому главрежу, и начинали раскладывать еду, ухаживая за шефом и не забывая про себя. Как правило, для начала двух-трех стопок водки хватало, чтобы установить равновесие в душе Дарного и тогда он, вальяжно развалясь в кресле, начинал свой монолог об искусстве, изобилующий примерами и россказнями из жизни великих и всякими прибаутками, подтруниваниями над собеседниками и анекдотцами.
Любил Бездарный также поговорить о порядочности и интеллигентности. Эта тема по традиции неизбежно возникала в ходе застолья всегда после того, как захмелевшая Зина, тихонечко так, начинала закручивать разговор об артистах и работниках театра. Здесь она оказывалась в своей стихии - стихии слухов и сплетен, специально, как подарок, преподносимых своему шефу. А он действительно любил копаться во всяких историях, с кропотливостью Шерлока Холмса разбираться в них, раскладывать всех и вся по полочкам, находить нарушения морали, нравственности и клеймить нарушителей, казнить своим словом, негодуя по поводу их неблагородных, неинтеллигентных поступков и, создавая тем самым свой имидж порядочного человека, от которого никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя ожидать никакой подлости.
Все это в той или иной мере уже говорилось и вчера, и позавчера, и неделю, и месяц назад, но завмузой и буфетчица слушали так, как будто все звучало впервые, проявляя тем самым образец такта и учтивости. Сам Бездарный повторов особенно и не замечал, поскольку не всегда и не все помнил. Главное - он говорил и получал от этого удовольствие, а люди слушали и в результате удовольствие удваивалось.
Ежевечерние посиделки постепенно стали главным в жизни Бездарного. Устоявшийся репертуар театра, несмотря на скудость, его вполне устраивал, менять ему ничего не хотелось, к тому же и не знал он, что надо делать и в каком направлении идти. Да и ставить-то новые спектакли было не с кем - все достойные актеры ушли, а пригласить кого-либо со стороны - большая проблема. Дело в том, что о Георгие Владимировиче среди театрального люда уже сложилось мнение как о человеке бездарном, да к тому же еще жадном и непорядочном, нарушающем все условия и соглашения, а всем известная его страсть к алкоголю тоже не особенно располагала к деловому или к творческому сотрудничеству.
Он уже реже, а потом и совсем перестал выбираться куда-нибудь по вечерам. А зачем? Неинтересно все это. Обо всех новостях он узнавал по слухам и сплетням, которые в избытке приносили актеры каждый день, да и в газетки изредка заглядывал. К тому же и здоровьишко в последнее время начало пошаливать, по вечерам, аккурат к началу трапезы, побаливал правый бок, наверное, печень давала о себе знать. Отвлечься от боли, обмануть ноющую печенку можно было, только вовремя приняв лечебную дозу алкоголя.
Так все и продолжалось, днем скучное сидение в зале на репетициях или в кабинете с бумагами, а в пять-шесть, в это святое время - праздник за столом. Вечернюю традицию ничто не могло нарушить, в том числе и поставленные главрежем репертуарные спектакли, которые самому ему давно стали неинтересны и скучны. Поскольку на его постановки никто из известных, значимых людей не приходил, Бездарный усиленно приглашал их на застолья. Иногда какой-нибудь любитель халявы и заглядывал к нему в гости. Вот и сегодня позвонил некий Рудольф Подтыкин, представился художником, сказал, что у него есть интересное предложение для театра и что он хотел бы встретиться. Георгий Владимирович попросил его перезвонить, а сам тут же связался со знакомой художницей Лилей и узнал от нее, что Подтыкин - фигура известная в арттусовке, что окончил он какое-то училище, считается концептуалистом, работы у него всегда огромные и очень эпатажные. По теории Подтыкина создание зрительного ряда только живописными средствами – это устаревшее представление, идейный анахронизм. Современное искусство требует новых подходов, вот он, например, считает, что запахи играют огромную роль в мироощущении и миропонимании человека, поэтому создает свои работы с различными араматами. Тут его собеседница, давясь от смеха, рассказала, что на последней выставке Подтыкин выставил огромную картину размером два на три метра, на картине был сделан пастозный белый, перемежающийся коричневым, фон, а посередине приклеена кучка собачьего дерьма из пластика, которая продается в магазинах прикольных штучек. Картина была с «ароматом», от нее воняло натуральным дерьмом, а называлась она «Жизнь наша собачья». Кстати, что забавно, она продавалась и автор хотел за нее десять тысяч зеленых. Как человек, Подтыкин, в общем-то, тоже дерьмовый, амбициозный дальше некуда, любит поскандалить, если что не так, а что до - выпить и погулять, тут он - чуть ли не чемпион мира.
После такой характеристики Георгий Владимирович сначала решил отказать художнику, но потом подумал, что круг знакомств надо расширять, пусть приходит, может чего дельное и получится, тем более, что он авангардист.
Главреж любил незнакомым людям пустить пыльцу в глаза, показать свою щедрость и гостеприимство, поэтому первую встречу всегда старался обставить более-менее основательно. Зине была дана команда подготовиться к вечеру как подобает, и она целый день бегала по магазинам, жарила, парила, варила, нарезала, раскладывала. К шести часам управилась. Обшарпанный стол был закрыт дряхловатой и не один раз стиранной скатертью, но опытная Зина так все расставила, что два невыводимых пятна и три небольших дырки оказались точно под блюдами и тарелками.
Георгий Владимирович вошел, держа руки за спиной и прищуренным, внимательным взглядом прошелся по столу. Посередине стола в окружении тарелок с различными нарезками возвышалась хрустальная салатница с горкой салата, украшенного венчиками зелени. В неглубоких фарфоровых плошках чернели маслины, на блюдечках лежали мелкие огурчики и маринованный чеснок, в продолговатой селедочнице рядком были уложены аппетитные розовые кусочки рыбы, в ведерке со льдом стояла литровая бутыль водки. Дарный, завершив осмотр, уставился на Зину, любил он вот так напрягать людей, сверля их молчаливым взглядом. Наконец, выдержав подобающую паузу, за время которой у Зины чуть не случился нервный припадок, главреж молвил:
- Неплохо, неплохо, Зинаида Петровна. А что икры не будет? – как бы невзначай бросил он с искренним удивлением в голосе.
В Зининой голове, несмотря на необъяснимое обожание главрежа, быстро пролетело: «Вот сволочь халявная, дал-то всего сто рублей на все про все, и икру ему еще подавай. Да я своих только четыре сотни доложила, вот какой все-таки гад». Но она уже привыкла к подобным закидонам своего обожаемого шефа и, быстро придя в себя, сказала:
- Как же, как же, Георгий Владимирович, – и Зина показала на плошку с холмиком баклажанной икры. – Вот, пожалуйста, икра, – с украшенным улыбкой злорадством добавила она.
- Хм, правда, как же я не заметил вашего любимого деликатеса, Зинаида Петровна, – вывернулся главреж, боднув при этом буфетчицу, и продолжил: – Где же наш знаменитый художник, время-то уже и к столу садиться, не правда ли, Макар Валентинович? – встретил он вопросом вошедшего завмузой.
- Конечно, конечно – выпячивая свою приверженность к правилам орфографии нарочитым и мягким произношением буквы «ч», откликнулся Макар Валентинович.
- Ну, давайте, садимся и начнем, а художник подойдет, мы и продолжим. Зинаида Петровна, вы будьте на стреме, а мы с Макар Валентинычем, пожалуй, пригубим.
Сказанная фраза послужила сигналом, Макар Валентинович решительно вытащил из ведра бутыль и налил по полной две стопки. Не утруждая себя никакими лишними словами, Георгий Владимирович махнул давно ожидаемую, желанную порцию водки и только после этого произнес:
- Хорошо-о-о. Вот оно настоящее счастье-то. Давайте, Макар Валентиныч, не будем отвлекаться и повторим.
Завмузой был наготове, установившиеся правила застолья и желания шефа знал наизусть и тут же налил.
- Эх, а вот после этой просто благодать. Правда? А вам как, Макар Валентиныч? Скажите, ведь правда здорово? – Бездарный поставил стопку и деликатным, где-то подсмотренным движением, прошелся по щеточке усов клинышку бородки, подумав, что вот и проходит проклятая боль в правом боку. Он закурил и развалился в своем любимом, просторном кресле.
Дверь распахнулась и влетела буфетчица:
- Георгий Владимирович, там Сашка в фойе базарит. Ну, этот арендатор из бардовской компании, хочет с вами поговорить. Я у него спросила по какому вопросу, а он мне так раздраженно, даже зло сказал, что вам все давно заплатил, а вы вроде как их гоните. И еще сказал, что этого так не оставит – Зина уставилась на главрежа в ожидании реакции.
На лице у Бездарного ничего не изменилось, только маленькие глазки его, неожиданно потеряли покой и на мгновение метнулись в одну сторону, в другую, но тут же сделались этакими невинными и вновь обрели устойчивое равновесие на раскрасневшейся физиономиии. За кажущимся покоем скрывалась бурная мыслительная работа, в которую погрузила его Зинка, дуреха, своим сообщением: - «Этот Сашка давно поперек горла стоит. Пять лет уже здесь, пора и честь знать. Подумаешь, ремонт он в театре сделал, аппаратуру тут поставил, рекламу он, видите ли, театру создает. Ну и что? Ты денежки-то плати. А он, мерзавец не хочет, видите ли, вложил деньги в ремонт театра. Собака. Да плевать мне: ремонт-ремонтом, а я что без денег, что ли его терпеть здесь должен. Нет, хватит. К тому же что-то многовато к нему народу ходит. Неужто его поганые вечера лучше моих спектаклей? Хрена! Это неправильно, здесь театр, а не бардовский балаган, не надо мне этого. Хватит. Но вообще-то с ним, конечно, надо похитрее, парень он здоровый, может и вломить. Похитрее, похитрее надо».
- Зиночка, вы скажите ему, что у меня гости из префектуры и из ГУВД, именно так и скажите, да погрознéе, как вы умеете. Скажите, что завтра, завтра. Поняли? А что там нашего гостя не видно? Вы караульте, Зинаида Петровна, и сразу его сюда.
Зина исчезла, а оправившийся от неожиданной новости главреж молчаливым кивком головы дал очередное указание Макару Валентиновичу, и снова забулькала водка, наполняя до краев стопки. Прошло минут пять, за которые Бездарный успел поведать завмузой о непорядочности Сашки, к нему, дескать, всегда всей душой, а он все про ремонт талдычит:
– Вот вы поверите, Макар Валентиныч, что он двадцать тысяч долларов вложил в ремонт нашего театра? Смеетесь? Вот и я смеюсь. Врет он нагло подлый бард и пользуется моей добротой.
Макар Валентинович в такт словам шефа покорно кивал головой, подчеркивая тем самым свое согласие, хотя уж он-то знал точно, что ремонт, который барды здесь сделали, да аппаратура, которую поставили, тянули на все тридцать с лишним тысяч.
Дверь распахнулась и влетела Зина:
– Георгий Владимирович, приехал ваш художник, в туалет пошел.
Раскрасневшийся от выпитого главреж встал, оправил пиджак, заученным движением провел по усам, бородке и направился к дверям.
- Заждались, заждались, господин Подтыкин, извините уж, начали только что без вас, но вы догоните. Штрафную вам, штрафную. Вот, Макар Валентинович, наш заведующий музыкальной частью, он вас сейчас и оштрафует.
Завмузой тут же налил в бокал водки и угодливо подал гостю, тот принял предложенное и, подождав, когда будут наполнены остальные стопки, произнес короткое и ясное:
- Будем, – и все запрокинули головы, проглатывая обжигающую водку.
Бездарный первым выпил и, поставив стопку на стол, с широким хозяйским жестом обратился к гостю:
- Простите, как вас по батюшке? Просто Рудольф?! Нет, нет, я так не могу, у нас так не принято. Захарович? Вот это другое дело. Вы, Рудольф Захарович, закусывайте, закусывайте, чем богаты, тем и рады. Вот Зинаида Петровна, видите, сколько всего наготовила.
Гость с вилкой наизготовку начал высматривать, что бы ему взять, его взгляд скользил по тарелкам со скудной закуской и никак не мог ни на чем остановиться, наконец, он решился и воткнул вилку в огурец.
За время этих поисков Георгий Владимирович рассмотрел гостя. Ростом Подтыкин был повыше среднего, худющ, одет в балахонистого кроя свободный то ли джемпер, то ли свитер. На вытертых старых джинсах блестели несколько рядов дополнительных металлических клепок, на ногах высокие, коричневые шнурованные ботинки. Лица его практически не было видно из-за больших затонированных очков и буйной, рыжей с сединой, щетины. Дополнительную маскировку создавали спадающие на лоб такие же рыжие волосы, длина которых вполне позволяла заплести из них хорошую косу или много, много косичек. Георгий Валентинович вспомнил, что ему говорила Лиля об особенностях творчества Подтыкина, и ему показалось, что он явственно ощущает запах дерьма, идущий от художника.
Гость закусил и, осваиваясь, провел взглядом по облупившемуся потолку, стенам с трещинами и вдруг, неожиданно выбросив руку в сторону стены, короткими фразами нарезал:
- Слушайте, смотрите. Смерть наступает. Ее дыхание, ее запах приближается к нам. Она дышит уже в затылок. Она испытывает нас. Она требует полной апробации и адсорбции. Она диффундирует в каждого из нас и ждет своей аккредитации и идентификации.
Его тирада всех напрягла. Зина, услышав про дыхание смерти, просто испугалась и даже начала озираться, Макар Валентинович отметил про себя, что эта чушь звучит очень музыкально, а Георгий Владимирович, всегда испытывавший почтение перед непонятным, подумал, что мужик он, наверное, не простой, надо с ним разобраться, может и действительно замутить вместе что-нибудь.
- Рудольф Захарыч, так с чем вы к нам пожаловали? Какое у вас предложение, что вы хотели обсудить? Макар Валентиныч, а вы освежите, пожалуйста, стаканчики, освежите.
Завмузой отреагировал мгновенно и заполнил стопки до краев. Подтыкин не стал дожидаться приглашения и подал пример, с приветственным жестом, без слов, опрокинув в себя стопку. Дождавшись, когда остальные сделают то же самое, авангардист начал:
- Георгий Владимирович, я знаю о вашей творческой концепции и ценю ваш позитивный негативизм. Я хочу вам предложить свою идею постановки «Гамлета», - при упоминании этого сакрального в театральном мире имени уже захмелевший главреж вздрогнул и уставился на Рудольфа, тот продолжал – Я хочу вам предложить сделать спектакль, который разрушит закостенелость в трактовке Шекспира. Мой Гамлет - всего лишь маска, но под маской проявляется эмоциональное выражение человека, которое общество апробировало как конкретную форму эмоциональных проявлений и сделало из него своего рода клише. Я предлагаю изучать маску эмоций, акцептованную обществом, и в то же время я ставлю под сомнение ее истинность. Я предлагаю балансировать на грани позволенного и недозволенного, я предлагаю играть в игру, познающую эмоции человека.** Понимаете?
Бездарный, как и завмузой, как и Зина не только ничего не понял, но, начиная с некоторого момента, вообще отказался что-либо понимать. В этом Подтыкине уж больно много зауми, сказал бы простыми, ясными словами, чего он предлагает. Георгий Владимирович смотрел на обросшего авангардиста и думал, а может ли тот нарисовать хотя бы простую птичку или цветочек, или он свои картины только из говна может создавать. С другой стороны обращение насчет постановки Гамлета разбередило режиссерскую душу и приятно расслабило. Вспомнилось знаменитое: «… а не замахнуться ли нам на Вильяма, нашего Шекспира…», захотелось еще выпить, и главреж обратился к говноведу, как он его прозвал для себя:
- Рудольф Захарыч, конечно же, я понимаю, это очень интересная идея – дипломатично вывернулся Бездарный – и за нее надо выпить.
Завмузой опять схватился за бутылку, специально приподнял ее над столом, чтобы было видно, что осталось в ней совсем немного. Зина тут же поймала знакомый, уже заметно мутный, но абсолютно понятный взгляд шефа, после чего мгновенно исчезла и появилась с новой бутылью водки.
Макар Валентиныч осуществил новую раздачу и Георгий Владимирович, полностью расслабившийся в мягком кресле, произнес:
- Рудольф Захарыч, я чувствую мы с вами близки по духу и взглядам. Думаю, мы вместе сможем придумать что-то интересное. Давайте за осуществление наших планов и замыслов.
Все понеслось по новой. Бездарный умело увел в сторону разговоры об искусстве, чтобы они не мешали их застолью, его уже не волновали планы и замыслы Подтыкина, впрочем, и тот тоже не горел желанием продолжать начатую тему. Патлатый концептуалист сидел около Зины, и сейчас его больше интересовала возможность сближения их тел в самой ближайшей перспективе. За столом стоял обычный, теперь уже по настоящему хмельной шум и гам, состоящий из обращений, возгласов, постоянных перебиваний друг друга, нет-нет, да проскакивал какой-то анекдот и тогда все дружно, по пьяному начинали гоготать. Рудольф в очередной раз пытался сконструировать какую-то словесную конструкцию, но, запутавшись в мудреных словах, закончил просто:
- Короче, давайте выпьем и споем.
Не дожидаясь реакции, он налил себе, выпил и вдруг, глядя осоловевшими глазами на Зину, завопил высоким голосом:
- Как много девушек хороших,
Как много ласковых имен …
Его пение мгновенно подхватила вся театральная троица и нестройными звуками понеслась под лепными сводами бывшего кинотеатра замечательная, простая, без признаков авангарда и абсурда песня, в которой была настоящая жизнь, целый мир любви и переживаний.
______________________
* При описании нашего героя трудно удержаться от применения его переиначенной фамилии, поэтому в тексте она нет-нет да чередуется наряду с настоящей.
** Листок с близкой по тексту тирадой без подписи висел под весьма невнятной, туманной работой на одной из выставок современного искусства.