VIII
ФРАГМЕНТЫ
(Среди бумаг известного врача, д-ра Роберта Мэтьюсона с Эшли-стрит на Пиккадилли, внезапно скончавшегося от апоплексического припадка в начале 1892 года, был обнаружен лист документа, исписанного карандашными пометками. Эти пометки, написанные на латыни, имели много сокращений и, вероятно, были сделаны в большой спешке. Рукопись была расшифрована с большим трудом, только некоторые слова, до настоящего времени, не удалось расшифровать экспертам. Дата «XXV июля 1888 года», стоит в документе справа. Переведенный текст доктора Мэтьюсона следующий.)
«Была бы польза для науки от этих кратких высказываний, если их опубликовать, я не знаю, и очень сильно сомневаюсь. Но, разумеется, я бы никогда не взял на себя ответственность за публикацию, или раскрытия хоть одного слова, что здесь написано, и не только потом, что считаю себя свободным от данной мною клятвы тем двум персонам, которые предоставили мне этот материал, но, главное, потому, что подробности содержания этого документа слишком ужасны. Скорее всего, что после зрелого рассмотрения и взвешивания вопросов, касающихся добра и зла, я в один прекрасный день уничтожу этот документ. Или оставлю его в запечатанном виде моему другу Д., полагаясь на его проницательность и благоразумие поступать с ним так, как он сочтет нужным, использовать его как-то, или сжечь.
– Как и подобает, я предлагаю все мои знания, будучи уверенным, что я не нахожусь в плену заблуждений. Потрясенный в первый момент, я мог с трудом соображать, но спустя несколько минут я убедился, что мой пульс был устойчивым и регулярным, и что я вполне способен оценивать реальность, уверенно ее ощущая. Затем я спокойно сконцентрировал свой взгляд на том, что было передо мной.
– Хотя ужас и отвращение до тошноты возникло во мне, и запах гнили затруднял мое дыхание, я оставался тверд. Я ощущал себя привилегированным, или проклятым, я не рискую сказать, каким именно, чтобы видеть то, что растекалось черным, как тушь на кровати, постоянно изменяя свои очертания перед моими глазами. Кожа и тело, мускулы и кости, одним словом, твердая структура человеческого тела, которая, я думал, всегда неизменна и постоянна, как адамант, начала таять и растворяться.
– Я знаю, что тело может быть разделено на составляющие элементы и внешние органы, но я отказался бы верить своим глазам в то, что я увидел. Там была какая-то внутренняя сила, о которой я ничего не знаю, она-то и послужила причиной разложения на составляющие части и всех видоизменений.
– Здесь было все в работе, в которой сам человек делался чем-то вторичным в моих глазах. Я увидел форму, волной переходящую от мужского пола, к женскому, разделяясь сама в себе, и затем снова воссоединяясь. Потом я увидел тело, опустившееся до состояния дикого зверя, откуда оно и начинало свое восхождение, и достигнув высочайшей вершины, став человеком, оно покатился вниз в пропасть, даже в бездну на все времена. Принцип жизни, который создал организм, оставался прежним, в то время как внешний вид формы изменялся.
– Свет в комнате стал меркнуть до мрачного, но это не были сумерки ночи, в которой предметы видятся неотчетливо, я мог все видеть вполне ясно и без помех. Но это было само отрицание света, объекты представали перед глазами, если я могу так сказать, без какой-либо световой среды, таким образом, как если бы в той комнате находилась призма, то я бы не увидел, как свет разлагается на спектр, проходя сквозь нее.
– Я все смотрел и смотрел, и, наконец, увидел на кровати нечто, по своему составу напоминающее желе. После чего по лестнице началось новое восхождение… (здесь документ был неразборчив) … на одной ступени я увидел Форму, уже более определенную, но, давольно, смутных очертаний, которую я не могу описать точнее. Но символ этой формы может быть виден в античных скульптурах и картинах, которые не погибли под лавой, обрушившейся, говоря… …как кошмар неописуемого образа не оставил ни малейшего шанса ни человеку, ни зверю, представшему в образе человека, он нашел, наконец, свою смерть.
– Я, кто видел всё это, не без огромного содрогания и отвращения в душе, пишу здесь свое имя, объявляя всем о том, что всё написанное в этом документе является правдой.
Врач, д-р Роберт Мэтьюсон
* * *
… Так, Рэймонд, эта история, которую я знаю, и которую я сам видел. И этот груз был очень тяжел для меня, чтобы нести его одному, вдобавок, я никому не могу об этом рассказать кроме тебя. Вилльерс, который был со мной в конце, ничего не знал о той страшной тайне леса. О том, что мы оба видели матрицу, лежащую на мягком, душистом мху среди лесных цветов, наполовину освещенную солнцем, а наполовину в тени, держащую руку девушки Рэйчел, которая пришла за компанию. Это имело определенную твердую форму, оставляя свой след на земле, ужас, который мы можем распознать только в намеке, можем дать имя этому, исходя только из его внешних очертаний. Я не говорил Вилльерсу об этом, ни о том образе, который разорвал мое сердце. Когда я увидел портрет, это наполнило чашу кошмара, что мне довелось претерпеть, до краев. Что это может означать, я не берусь предположить. Я знаю, я видел, что погибла не Мэри, и, однако, в последней своей агонии глаза Мэри смотрели во внутрь меня. Есть ли кто-нибудь, кто может показать мне последнее звено в цепи этой ужасной мистерии, я не знаю, но если есть кто-то, кто может это сделать, так это ты Рэймонд. И если ты знаешь секрет, это так или иначе останется с тобой, и рассказать об этом, или нет, решать тебе.
Я пишу это письмо сразу по приезду в город. Я находился в деревне последние несколько дней, возможно, ты догадываешься, где именно. В то время, когда страх и удивление Лондона достигли своего апогея, миссис Бьюмонт, как я ее называю, была хорошо известная в обществе. Я написал моему другу д-ру Филлипсу, дать кое-какие небольшие наброски, или, лучше сказать, намеки того, что случилось, и попросил его сказать мне название той деревни, в которой произошли события, которые он связывает со мной. Он сказал мне название деревни, как он сказал, после больших колебаний и то, только потому, что отца и матери Рэйчел уже не было в живых, а остальные члены ее семьи уже шесть месяцев, как перебрались к их родственником в штат Вашингтон. Ее родители, сказал он, несомненно, умерли от горя и ужаса, вызванные страшной смертью их дочери, и тем, что произошло до этого. Уже вечером того дня, когда я получил письмо от Филлипса, я был в Кармаине – так называлась та деревня, о которой я спрашивал доктора Филлипса. Я стоял у разрушенной временем римской стены, побелевшей от зим семнадцати столетий, я оглядел луг, на котором когда-то стоял старый замок «Бог Бездны», и увидел домик, сиявший в лучах солнца. Это был дом, в котором жила Хэлен. Местные жители той деревни, как я заметил, знают очень мало, и у них нет никаких предположений на этот счет. Те, у кого я справлялся по этому вопросу, казалось, были очень удивлены, что собирателя древностей (как я им представился) беспокоит деревенская трагедия, о которой они дали очень общие версии, и, как ты понимаешь, я ничего им не сказал, что знаю я. Большинство своего времени я провел в громадном лесу, что возвышался рядом с деревней на вершине холма, и спускался к реке в долину, такою же прекрасную долины, какой была та, какую мы с тобой видели одним летним вечером, прогуливаясь туда и обратно перед твоим домом. В течении многих часов я блуждал в лесном лабиринте, поворачивая то вправо, то влево, прогуливаясь вдоль аллей подлеска, стоявшего в тени больших деревьев и оттого казавшегося озябшим даже под полуденным солнцем. Остановившись возле огромного дуба, я лег на короткий мох, где головокружительный душистый аромат диких роз доходил до меня с ветерком и смешивался с тяжелым запахом бузины, и этот смешанный запах напоминал мне запах покойницкой, где аромат курящегося ладана смешивался с запахом разлагающейся плоти. Я стоял на опушке леса, и смотрел на всё это великолепие, на процессию из наперстя;нок, возвышающуюся над папоротником, на их цветки, сиявшие откровенным красным цветом в сиянии солнца, а за всем за этим, в глубине зарослей, закрытый подлеском, я чувствовал, как источник бьет ключом из скалы, и питает корни растений этой сорной травы, промозглые и порочные. Но во всех моих скитаниях я избегал одной части леса до вчерашнего дня, пока не взобрался на вершину холма и не достиг древней римской дороги, которая проникала высоким гребнем вглубь леса. Здесь они гуляли, Хэлен и Рэйчел, вдоль этой мощеной дороги по тропинке, протоптанной в зеленом мху, закрытой с одной стороны земляным валом из краснозема, а с другой живой изгородью из высоких буковых деревьев. И здесь я проследил их следы, всматриваясь снова и снова через просветы между сучьями деревьев, и увидел на одной стороне прогалину, протянувшуюся вглубь и раскинувшуюся на обширном пространстве, а за ней желтое море, и землю, возвышающуюся над морем. С другой стороны раскинулась долина, и холмы следовали один за другим, как волна за волной, и лес, и луг, и засеянное поле, и белые, сверкающие на солнце домики, и громадная стена гор, и далекие голубоватые вершины на севере. Таким образом, я добрался до нужного мне места. Тропинка пошла вверх по отлогому наклону, расширяясь на открытом пространстве у стены из тонкого подлеска, протянувшегося по ее бокам, и затем, снова сужалась, уходя далеко вглубь, и терялась в голубоватой дымке летнего тепла. И в такой же приятный летний день радостную Рэйчел привела сюда та девочка, и оставила ее с этим, кто скажет, для чего? Я не мог там оставаться дольше.
В небольшом городке рядом с Кармаином есть музей, в котором находятся большое количество экспонатов римской эпохи, обнаруженные местными жителями в разное время. На следующий день после моего приезда в Кармаин я пошел прогуляться в этот городок по своим делам и, пользуясь случаем, заодно осмотрел музей. После того, как я осмотрел большинство скульптурных камней, гробницы, кольца, монеты и фрагмент мозаики напольного покрытия, я увидел небольшой квадратный столб из белого камня, обнаруженный недавно в лесу, о котором я говорил. Расспросив смотрителя, я узнал, что этот камень был найден на открытом пространстве, там, где Римская дорога расширяется. На одной его стороне имелась надпись, которую я записал. Некоторые буквы имели дефект, но я не думаю, что здесь могут быть какие-либо сомнения относительно ее содержания. Эта надпись гласит следующее:
DEVOMNODENTi
FLAvIVSSENILISPOSSvit
PROPTERNVPtias
quaSVIDITSVBVMra
«Великому богу Нодену (бог Великой Бездны, или первозданного хаос) Флавий Сенилис воздвиг этот камень, по случаю его бракосочетания, которое он видел под тенью.»
Хранитель музея сообщил мне, что местные антиквары был очень удивлены, и не по поводу самой надписи, или трудности ее перевода, но их поразило само обстоятельство, или, лучше сказать, тот обряд, который там упоминался.
* * *
…А теперь, мой дорогой Кларк, относительно того, что ты мне рассказывал о Хэлен Вога, чью смерть, как ты говоришь, видел при обстоятельствах весьма крайних и почти невероятно ужасных. Меня чрезвычайно заинтересовала твоя дневниковая запись, более всего, что ты рассказывал мне и что я уже знал. Я могу понять странное подобие, какое ты заметил, сравнивая портрет и фактическое лицо: ты видел лицо матери Хэлен. Ты помнишь тот тихий летний вечер много лет тому назад, когда я рассказывал тебе о мире, укрытом от нас в тени, и о боге Пане. Ты помнишь Мэри. Она была матерью Хэлен Воган, которая родила спустя девять месяцев после той ночи.
Мэрии так никогда и не поправилась. Она всё время лежала, какой ты ее и видел, все время на кровати, и спустя несколько дней после того, как родила дитя, она умерла. Мне показалось, что, как раз, перед свей кончиной, она узнала меня. Я стоял у ее кровати и всего на секунду, как обычно, заглянул в ее глаза, и затем она затряслась вся, застонала и умерла. Это была порочная работа, которую я проделал той ночью в твоем присутствии. Я взломал дверь в дом жизни, не имея знаний и совершенно не заботясь о том, что может последовать за моим силовым вторжением в эту область бытия. Я вспомнил то, что ты выговаривал мне в то время достаточно резко и очень справедливо в благородных чувствах, о том, что я разрушил человеческое начало своим глупым экспериментом, основанном на абсурдной теории. Ты хорошо поступил, осудив меня, но все-таки моя теория не была абсурдной. То, что я рассказал Мэри, очевидно, она уже видела, но я забыл, что глаза человека могут смотреть на такое зрелище безнаказанно. И еще я забыл, как я уже сказал, что когда дверь в дом жизни, таким образом, неожиданно открывается, туда может войти то, имя чему мы еще не знаем. И человеческое тело может начать прятаться за покров ужаса, который трудно выразить в словах. Я играл с энергиями, которых я не понимал, и ты видел, чем всё это закончилось. Хэлен Воган сделала хорошо, накинув петлю себе на шею и покончив, таким образом, счеты с жизнью, хотя смерть ее была ужасной. Почерневшее лицо, отвратительная форма на кровати, тающая на глазах, превращающаяся из женщины в мужчину, из мужчины в зверя, и из зверя в что-то, что хуже зверя. Все те невероятные ужасы, свидетелями которых ты был, удивили меня, но немного. Что ты скажешь насчет того, если я тебе сообщу, что доктор, за которым ты посылал, увидел и содрогнулся от того, что я наблюдал давным-давно. Я знал ее с того момента, когда она появилась на свет, и когда ребенку было почти пять лет, я тоже удивился, увидев такое. Но потом, не однажды или дважды, а несколько раз во время ее игр я наблюдал все эти ее превращения, ты можешь себе представить, что это были за игры. Для меня это был постоянный, воплощенный в человеческом обличии, ужас, и после нескольких лет я избавился от нее, я не мог больше этого выносить и отослал Хэлен Воган. Ты теперь знаешь, чем был напуган мальчик в лесу. Оставшуюся часть этой странной истории и всего того, что ты мне рассказал, как открытое твоим другом, я с натяжкой, но изучал, время от времени, почти до последней главы. И сейчас Хэлен в своей компании…
Конец