Михаил Юрьевич Лермонтов... Для меня это имя звучит как молитва, как заклинание. С тех пор, как еще в первом классе увидела фотографию поэта, где он изображен в бурке, накинутой на плечо, и узнала о его трагической судьбе. Ему было только 26, когда у подножия Машука его сразила пуля Мартынова - приятеля и однокашника... Он не успел даже ничего понять... Поэт, не собирался стрелять и поднял пистолет дулом вверх. Мартынов целился, но медлил. Прозвучала команда «три!». Все. Дуэль закончилась. Интересно, Мартынов не захотел или не успел сделать свой выстрел? И Лермонтов, не трогаясь с места, поднял руку, прикрывавшую грудь, вверх. И в тот же миг воздух прорезал истеричный крик секунданта: «Стреляйте, или я разведу вас!». Поэт разрядил пистолет в воздух, давая понять, что инцидент исчерпан. И следом прогремел еще один выстрел. И Лермонтов упал как подкошенный, и сразу же молнии разорвали небо, и обрушился на землю ливень...
Мартынов стрелял в Лермонтова из зависти? Из непонимания? Исполняя чью-то злую волю? Много слухов ходило по Пятигорску сразу после этой печальной дуэли... Стрелял в поэта, а попал и в русскую литературу. Поэтический гений не знавшего покоя поэта (в прямом и переносном смысле), любившего Россию «странною любовью», в свои 26 (не дает мне покоя эта цифра!) сумев объять необъятное, открыл такие просторы мысли в литературе, поставил столько жгучих вопросов бытия, что не одно поколение русских писателей пыталось ответить на них. А проживи он еще хоть сколько-нибудь лет?..
Имя и судьба поэта овеяны флером если не тайны, то загадочности, неразгаданности... Словно он жил в параллельных мирах - осознавая несовершенство мира здешнего и тоскуя о горних высотах не здешнего... Помните, как мучительно еще подростком пытался Мишель отгадать тайну своего рода - Лерма или Лермонта кровь течет в его жилах? Его рождению предшествовала целая череда трагических смертей и убийств в роду - по линии любимой и беззаветно любящей и преданной Елизаветы Арсеньевой, в девичестве Столыпиной. А потеря во младенчестве матери, на память о которой у ребенка осталась одна сердцем угаданная мелодия? А разлука с отцом, а его ранняя смерть при загадочных обстоятельствах? Словно судьба намеренно отнимала у него радости детства, чтобы страдал и мыслил.
Ни об одном писателе не было сказано столько взаимоисключающих слов - и о характере, и о внешности. Не каждому открывал Михаил Юрьевич свое сердце только родственным душам, тем, кто мог его понять. Мы помним, с каким восторгом писал В. Белинский в письме В. Боткину о посещении им Лермонтова “в заточении”, где он содержался за дуэль с де Барантом. Как высоко он оценил ум молодого литератора, его образованность, “глубокий и могущий дух”, “ дьявольский талант”... А что могли знать о нем, “порфиродном юноше”, небожителе, кому дано было стихии заклинать и, слившись с природой воедино, видеть Бога, слышать, как “звезда с звездою говорит”, эти приличьем стянутые маски, эта прожигающая жизнь золотая молодежь? Он не мог терпеть пошлости и глупости, и все остроты его, все колкости, ставшие притчей во языцех, которые только и помнили ненавидевшие, не понимавшие его - от них защита... Это в их адрес бросив стих, “облитый горечью и злостью”, в их гостиных, в шуме их бала он, уединившись, грезил, бродя в садах своего детства...
И в дружбе, и в любви уготовано было ему разочарование. Даже Варенька Лопухина, нежное чувство к которой поэт сохранил до конца своих дней, была отдана другому. А на страницах лермонтовских книг раз за разом, в стихах и прозе разыгрывалась драма несостоявшейся любви двух сердец - бедного юноши и грустной дамы с родинкой над бровью.
Не повезло поэту и со временем. Надо же было юному гению явиться миру в те годы, когда ни ум, ни сердце востребованы не были, когда на уста мыслящих была наложена печать. И все же не было писателя более гордого и более свободного, чем Лермонтов и нет поэта “более космического и личного”. Посмотрите, как он описывает природу - будто смотрит с высоты небес, обозревая земную панораму, потом взгляд поэта скользит вниз, замечая и золотую тучку на груди утеса, и одинокий дубовый листочек, и с резными ставнями окно...
И даже к смерти, приближение которой он чувствовал, отношение у Лермонтова было особенное: она только открывала для него “новый мир”. И он гениально описал свой конец в стихотворении “Сон”, подобного которому нет во всей мировой литературе. В. Розанов назвал его “послесмертной телепатией”. Удивительно: духовно близкие люди вдали друг от друга видят один и тот же сон, и даже уснувший сном вечным. И какая разница лежит он со свинцом в груди в долине Дагестана, или у подножия Машука...
Сто шестьдесят пять лет прошло после гибели поэта, но покров тайны, окутавший поединок, до сих пор так и не приподнят даже... Пять участников дуэли дали, как утверждал кн. Васильчиков, слово друг другу молчать и не говорить ничего, кроме показанного на формальном следствии. Все, даже его друг и родственник Столыпин Монго, слово сдержали. И погибли молодыми: сначала на Кавказе М. Глебов, затем во Флоренции Столыпин Монго, а вслед за ним и С.Трубецкой. Случайность? Мне кажется, наказание. Настигла кара Божия и убийцу поэта: в глазах большинства людей Мартынов был каким-то прокаженным. И чем выше вставала из небытия звезда поэтического гения поэта, тем невыносимее становилась жизнь его убийцы. Месть судьбы не оставила его и после смерти: через много десятилетий был потревожен его прах...
Двадцать шесть лет тосковал по небу в земном изгнании гений Лермонтова. Как сурова была к нему судьба, но как щедро она оделила его талантами. Он мог быть замечательным художником (по счастью, сохранились его картины), и музыкантом, и шахматистом, еще в детстве он прекрасно лепил из воска. Он обладал уникальной способностью впитывать знания - и профессорам Московского университета нечем было его удивить… Он был боевым офицером, в походах спал на голой земле, ел с солдатами из одного котла, за храбрость в деле под Валериком представлен к ордену Св. Владимира 4 степени с бантом... Он мог многого достигнуть, но мечтал об одном - издавать свой журнал, писать. За столом - дома ли, в редакции ли, - а не трясясь на перекладных, добираясь из Петербурга на Кавказ, и не у костра после схватки с горцами. Не позволили. Страшно подумать, но в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где Лермонтов учился, даже чтение книг было запрещено... Всю его короткую жизнь не давали ему писать. И все-таки в каждом доме стоит четырехтомник М.Ю.Лермонтова, каждая строчка которого родилась в его чутком, страдавшем сердце, может, поэтому они так глубоко проникают и в наши сердца? Заставляют грустить, переживать и с тоской смотреть на небо, которое так любил этот гениальный юноша, величайший русский поэт и прозаик.