(памяти Геннадия Куликова)
Как-то тёплым апрельским деньком я решил прогуляться по родной деревеньке. Дай, думаю, пройдусь, на людей посмотрю, потреплюсь малость, а заодно и проветрюсь. Снег к тому времени сошёл, а грязи было по колено. Но нам ли её бояться, когда после дураков, хреновых дорог она наверняка на третьем месте. Привыкшие мы к ней. А потому иду я себе, как-то спокойно, не по тропке, а рядом с забором, почти впритык к нему, где посуше, в своих модерновых туфлях, то на мысочках, то на пяточках. Получается неплохо, терпимо пока. Плащик на мне хоть и поношенный, но зато кожаный, кепчонка тоже не плевок, как у некоторых и не шарабан, как у грузина… в общем, тоже кожаная, в общем класс. А всё остальное на мне – чистый хлопок, скромненько и тоже со вкусом.
У дома моего свояка, за которым ниже был расположен деревенский пруд, места для прохода совсем не оказалось. Кругом было сплошное грязевое месиво и ни одного сухого места. Ну вот, довыпендривался, надо поворачивать обратно… за сапогами. И уж, было, повернул, если б вдруг не заметил, как двое мужиков у пруда руками мне машут. Присмотрелся, ага, это ж свояк мой Санька с кем-то меня кличет, что б к ним, значит, подгребал. Ну что ж, думаю, надо подойти. Сапоги подождут, а свояка уважить надо. И подняв одежонку свою на уровень пупка, я решительно пошлёпал к пруду. Иду себе, хлюпая своими модерновыми, слегка потрепанными подошвами и… размышляю. Может свояк бутылку от тёщи заныкал, а я тут как тут третьим..., то есть вовремя объявился. И вот моё внезапно упавшее настроение сразу подниматься стало и мысли какие-то хорошие в голову пошли. Ну и что ж, что ногам холодно и сыро, но дружба она превыше всего. Чем ради неё только не пожертвуешь. Подумаешь, простуда, сопли… это для здорового мужика всё чепуха, тем более, что профилактика есть всегда, везде и круглосуточно, были бы бабки.
Но когда я подошёл поближе, то понял, что профилактикой тут не пахнет и вообще творится что-то непонятное. Свояк бегает по берегу пруда с духовым ружьём, а за ним его сынишка Ванька и указательные пальцы к губам прикладывают, как бы намекая, тихо, мол, помалкивай. Ну, думаю, дело нечистое, может, глаз кому вышибли иль, хуже того, в висок попали, а пострадавший в пруд и шлёпнулся. Да-а, не вовремя подошёл, лучше б я за сапогами вернулся. Вечно я куда-нибудь да вляпаюсь. От волнения чего-то по спине мурашки забарабанили, иль озноб бить стал, не пойму никак. Струхнул, поди... А гладь пруда была спокойной. Кроме мирно плавающих уток и гусей не было никого. Это как-то успокаивало меня. Тем более, прудок-то этот по колено будет, утонуть в нём вряд ли возможно, если нарочно не захлебнуться. А захлебнуться птичьим пометом нарочно может только придурок. Окончательно успокоившись и осмелев, я решил тоже поучаствовать в сомнительном деле и крикнул:
- Мужики, привет! Вы никак тут по своим уткам шмаляете!
- Да тихо ты, чего разорался, - вместо ответа бросил мне свояк и как глухонемой стал размахивать своими длинными клешнями, показывая ими в сторону плавающих уток и давая знаки подойти еще ближе.
Ну, подошел я поближе, чего не подойти, всё равно по колено весь в грязи, хуже уже не будет. А он меня как хватанет своей здоровущей левой, да как дёрнет, чуть ключицу гад не выдернул. Знал бы, ни за что не подошёл. И на ухо мне тараторить стал и стволом духовушки в центр пруда тыкать. Я слов-то разобрать не могу и стою как обалдуй, улыбаясь и кивая, на всякий случай, как бы хуже ещё не было. Он, Санька-то, дурной бывает, затменье как найдёт, так и зашибить может. Бог силищу-то огромную дал, а ума – не очень.
Однако, видать, чуть успокоившись, он стал повторять, но уже помедленнее:
- Ви- и-шь, селезень, шустрый такой, с нашими утками плавает?
- Ну, вижу, - говорю я... И что из этого-то?
- А то! Он, ить, оттудова спикировал! С неба, как бомбардировщик! Понял? И свояк показал для наглядности своей пятёрней, откуда с неба свалился в наш пруд селезень.
- А не перепутал ты ничего, со вчерашнего? Чего ему тут в нашей вонючке делать-то, если на речке и в протоках ему просторней, - усомнился я.
- Балда ты, залётный он…дикий, где захотел, там и сел, а если я вру, спроси у Ивашки, пацан тоже видел, а двое врать не станут, - возмутился свояк и добавил:
- Мы с Ивашкой уже полчаса за ним гоняемся, а вот попасть в него не можем. Он, паразит, то за уток спрячется, то отплывает подалее… Чует, гад, палёным пахнет и уходит. Хрен достанешь его этой пуколкой… Его б из дробовика пальнуть, ды-ы-к нельзя, деревня вокруг, враз в участок заметут, не отмыться тогда… Ружьё отберут, а за штраф последние порты ментам отдашь или морду наковыряют, знаю я их, с ними только свяжись. А ещё хуже того, что и своих утей дробью зацепить можно, тогда ещё и от бабы и от тёщи достанется. Вот те хреновина, халява есть, но как бы ее съесть.
- Вот оно что, - протянул я, - так бы и объяснил, а то машешь руками, как на митинге… Выходит так, к твоим уткам мужик с неба упал, а ты его сразу жизни лишить хочешь. Ты б его лучше приманил, приручил, да крылья подрезал. Кровь-то свежая, свободная, утки занесутся враз… Тут породой новой пахнет, а ты его в расход.
- Митяй, ты как был балаболом, так им и помрёшь, - недовольно рявкнул свояк, принимая сказанное за насмешку. Все смеёшься надо мной, а совсем рядом дармовое мясо плавает и вот-вот улететь может, а ты скалишься и байки плетёшь, как диких утей с домашними мешать… Ты б лучше помог сбить его, а то у меня и руки чо-то дрожат и глаза туманят…
- Ладно, Саньк, шут с тобой, давай ружьё. Помогу я тебе… Только давай на спор, как говорится, на интерес. Если я сбиваю твоего селезня, то с тебя бутылка. Согласен?
- Идёт, - сказал свояк, - но если он улетит, то бутылка с тебя. Теперь по рукам!
И мы в знак согласия обменялись рукопожатием, а Ивашка разбил нас. Но когда я взял в руки духовушку и несколько пулек, то понял, что положение моё оказалось дурацким. Чутьё мне подсказывало отдать ружьё обратно, не связываться, а долг спорщика уже повязал. Что бутылка(?) - ерунда, престиж в деревне значительно дороже. И мне почему-то казалось, что я в любом случае должен был проиграть, попади в селезня или промахнись в него. Эх! Чему быть – того не миновать - подумал я и на том успокоился.
Селезень плавал в центре пруда рядом с одной уткой, неотступно преследуя её, и периодически пощипывая ей крылышки. От нас эта пара не удалялась, но и не стремилась приблизиться. Расстояние для выстрела было подходящим, но хотелось, что б селезень подплыл поближе. Вот и волненье накатило, должно быть от азарта. Видать инстинкт проснулся. Но всё находилось под контролем, так как внимание моё было обращено на цель.
Сомнений не было, цель была выбрана безошибочно, обычно весной охота разрешалась только на селезней с подсадными утками. Всё сходилось, однако этот селезень был почему-то не хилым и мало чем походил на ту весеннюю крякву-доходягу, которая только что доковыляла к нам с далекого юга. Уж в охоте и стрельбе я понимал больше своего свояка. С другой стороны, чего только на охоте той со мной не случалось и, поэтому я спросил свояка ещё раз, на всякий случай:
- Саньк! А ты ничего не перепутал? Мне кажется, это утка спикировала, а не селезень.
- Да нет же, Митяй! Говорю тебе, дикий он. У нас и селезней таких сроду не бывало, - для убедительности произнёс свояк. А может, ты думаешь, что я мужика от бабы отличить не могу. Вон и щас, глянь-ка-глянь-ка, этот шустряк на мою утку залазит, гы-гы-гы…
- Так это он может на свежак и лезет-то, - возразил ему я, - свои-то обождут, не улетят. Ты ж, к зазнобе, небось, за километр в любую погоду побежишь, а к своей-то, что на тахте да в тепле тебя ждёт, поди и не так тянет… Вот и сейчас здесь торчишь вместо того, что б бабу свою приголубить. Вот тебе и гы-гы, что, съел, Саньк?
- Стреляй, тебе говорю, а то дай мне! – цыкнул на меня уже со злобой свояк.
- Ладно, как целится-то? – спросил я, чем сразу успокоил его.
- Централка, по центру лупи, а там сам гляди, по первому выстрелу иль по второму поправку и делай, а мазать будешь, так по третьему, - съязвил свояк и опять загыгыкал.
- По центру, так по центру, - пробурчал я и прицелился.
До селезня было метров, двадцать пять. Далековато для духовушки, но… курок всё же спустил. Первый выстрел оказался недолётным. Селезень на всплеск воды от пульки перед собственным клювом не обратил никакого внимания. Наоборот, даже подплыл метра на три поближе. Утка от него не отставала.
Заряжая винтовку во второй раз и призывая всех своим видом замереть, я уже был уверен, что больше не промахнусь. Азарт настолько мною овладел, что, целясь, я уже не ощущал как стою по колено в холодной и грязной жиже. В мыслях моих пульсирующим потоком пробегали только одни слова «ровная мушка – плавный спуск и чуть-чуть выше». И видно не зря… На этот раз выстрел был точным. Это я почувствовал, когда по моим ушным перепонкам садануло громкое «Есть!», а по спине хряпнула здоровенная санькина пятерня. А потом, когда из моих глаз улетучились искры, я увидел в двадцати шагах от себя лежащего на воде селезня с распластанными крыльями.
- Ну-у, Митяй, молодец! Точно по башке заехал… даже не шевелится, - довольно изрёк свояк и вытащил меня из болотного месива. А в тоже время… утка, что была рядом с селезнем, потюкав клювом его неподвижную тушку, всполошилась и резко отплыла в сторону от нас. Затем она истошно закрякала и так резко захлопала крыльями, что вдруг… оторвалась от воды и,ё моё..., полетела Летела классно, как настоящая кряква, а селезень так и не шевелился. Я посмотрел на свояка. Ну что сказать, более идиотского лица я давно уже не видел.
И тут я вдруг вспомнил, что мне надо срочно поменять обувь и вообще очиститься от грязи, а что б не простыть, дерябнуть чего-нибудь для профилактики. Да и вышел я из дома зачем(?) - просто так погулять…, совсем было забыл, а не шататься по грязным прудам. Вовремя выйти из стрельбы, фу ты, из игры – ба-аль-шо-е искусство и ума требует немалого. Отдавая духовушку свояку, я чуть слышно выдавил из себя:
- Саньк! Ну-у, ты извини…, мне за сапогами надо, а то простыну… А ты уж сам теперь разбирайся кто тут к кому и зачем прилетал…
И я поспешил как можно быстрее смыться с этого, теперь уже злополучного места. Шёл я быстро, стараясь не оглядываться назад, но возле дома свояка всё же обернулся и посмотрел в сторону пруда, вроде бы как бы взглядом человека постороннего. Как раз в этот момент Ивашка проворно вытаскивал селезня из воды. Затем он побежал с этим селезнем в руках в сторону сарая. Ему, наверное, было очень холодно и противно, так как шлепал он по грязи босыми ножками и по самые яйца был в иле. С его курточки, под которой ничего не было, холодными и грязными каплями стекала вонючая жидкость. Свояк бежал за ним следом, держа в одной руке духовушку, в другой – штаны и сапоги своего сынишки. Что было дальше, меня уже не волновало.
Дома, немного обсушившись, я старался не думать о случившемся. Да куда там. Не прошло и полчаса, как стук в дверь вновь возвратил меня к тому случаю. Ну, думаю, пришли за мной. Или морду хозяява селезня будут бить иль участковый притопал. Другого быть не могло. Лучше бы по морде, чем к ментам. Иду, эдак, с этими мыслями к двери, открываю, а на пороге, тьфу ты, опять свояк. Улыбается, придурок и опять машет своими клешнями и сбивчиво так говорит мне: Митяй! Слыш-ка…, бутылку-то я взял. Ты ж выиграл, а я, значит, проиграл… Вот и взял, - переступая с ноги на ногу и моргая виновато глазами, сказал свояк.
- Да вали ты со своей бутылкой! Балабол, говоришь, сам балобол! Я по твоей милости хулиганом стал… Пятнадцать суток или штраф уже заработал, и это ещё как подойти, а может и более того, а ты, зараза, опять лыбишься и чего-то затеваешь… Чеши-ка отсюда со своей бутылкой!
- Митяй, да всё нормально, не шуми только, а то ненароком услышит кто. Ну, виноват. Хреновина получилась. Я и сам до сих пор ничего понять не могу. А ты напрасно волну тоже не гони. Никто и не видал, как ты этого селезня шлёпнул, акромя нас. А мы тебя не продадим, посколь на нас вина такая же. Пойдём-ка лучше со мной, тут недалече…нервишки успокоим.
- Ага, пойдём, говоришь, а ты там вместо селезня ещё свинью мне подложишь, нашёл дурака. В другое дерьмо меня затащить хочешь, Санёк!?
- Да ты что, ты что, – бормотал свояк, - охолони, успокойся. Всё будет нормалёк. Мы с сынком уже и птичку ту ощипали, чего зря ей пропадать-то. А ты тут истерику закатываешь. Костерок щас разведём..., ты, главное, помалкивай. Селезень тот соседский, наверное, но тебя это не касается… Эх! Не ожидал я, Митяй, что ты таким целким окажешься…Знал бы, не спорил. А с соседом я как-нибудь сам разберусь… Подумаешь, селезень, делов-то… Плавал бы со своими утками, всё было б в ажуре. А то, ишь, как ты говоришь, на свежак потянуло, вот и получил своё. Это, как в чужую деревню мужик к девкам попёрся, да на дрын и напоролся… Гы-гы-гы!
Понимая, что теперь свояк от меня ни за что не отстанет, я смирился со своим положением соучастника в мелком паскудстве и неохотно поплёлся за ним. Как ни странно, но потом ничего худого, но и хорошего не произошло, кроме того, что птичка была съедена и обмыта как положено
Что бы как-то забыть на время о случившемся и не попасть местным щукарям на их острый язык, я в деревню долго не ездил и, тем более, никаких приветов свояку не передавал. А когда приехал, то в который раз убедился, что тайны в деревне долго не живут, потому как бабы их просто своими задницами на скамейках перетирают, а мужики, если и трезвые, так и вовсе хуже баб стали. Наверно от безделья. От некоторых из них я и узнал дальнейший ход нашей истории.
Как-то моего свояка пригласил к себе сосед в новую баньку попариться. Святое дело, надо уважить, коли тебя уважают, а значит, прийти попариться, да и порадоваться вместе с соседом и работу его похвалить. Это по-нашему и правильно. Но свояк-то мой, трепачом оказался. Обещал мне дело с соседским селезнем уладить, но ничего не сделал, даже и пальцем не пошевелил. Выходит, слово своё не сдержал, а в баньку попёрся. А главное, я узнал, что он в тот же день после того, как мы по селезню поминки справили, искал его же вместе с соседом (?) около того же самого пруда. Видать у него в тот день водка окончательно то ли совесть, то ли память отшибла. Бегает и орёт паразит: «Ути, ути, ути…». Ну разве можно было подумать на него, что он этого самого «Ути» ещё в обед стрямкал.
А в баньке-то после третьей Сашку вдруг на откровенье потянуло, ну и признался он вначале, как и положено, в любви и вечной дружбе, а затем - в раннее содеянном. Да и сказал-то вроде так, как бы невзначай, не с покаянием в грехе, а в шутку. Главное, время и место выбрал самое подходящее. Шутник нашёлся. А сосед-то его мужик прижимистый, весь из себя деловой такой и рыжий в придачу, и, главное, шуток никаких не воспринимает, особенно по отношению к себе. И так как на каждую подначку реагирует хуже капсуля, то взрывается, следовательно, неожиданно. А Сашка-то, дурак, ничего не понимает, молотит языком и молотит, ну а рыжего-то колотит всё, да колотит. И терпению его, видать, конец подходит. Лучше бы этот говорун с подарком каким-нибудь явился или с компенсацией, к примеру, гуся бы или утку припёр, на худой конец доску какую-нибудь прихватил и сказал бы просто так, извини, мол, сосед, прости, бес тогда попутал. А он, гад, не только с пустыми руками пришёл, но даже веник и мыло в баню забыл. Стало быть, на дурыку пришёл попариться, самогоночки попить, поболтать, да над соседом подтрунить. Выходит так, а получилось….
Бились они долго. Мужики-то здоровые. Главное, утихомирить их никто не мог, пока сами не устали и не успокоились. Только тогда и разошлись, а когда разошлись, полбани уже не стояло. Только кладка кирпичная и сохранилась. В общем, разворотили баньку. Хорошо, что попариться немного успели, есть что вспомнить.
Теперь мой свояк со своим соседом в контрах и надежды на примирение никакой. Рыжий сосед Сашку бандитом зовет, а Сашка его - мордой ржавой. Ругаются по - чёрному, уши вянут, а в паузах заборы укрепляют.
К свояку я теперь ни ногой, хотя он и приглашает в гости меня усердно. Да и грязно у него там по-прежнему, возле пруда-то. Хорошо конечно, если он рыжему ничего про меня не сказал, а вдруг успел(?). А меня ведь ещё бабушка предупреждала: «Остерегайся, внучок всегда плешивых и, особенно, рыжих». Теперь бы я к этому добавил и такие слова: «а также дураков и собственной дурости».
Москва, 1999