Перед рассветом эти синие улицы в своей мертвой тишине встречают меня поцелуем обреченности, пряча петлю в складках моего шарфа. Они ведут меня прямо в бесконечность серых зданий, но внезапно заворачивают в тупик. Заставляют кричать, уверяя, что меня никто не услышит. Заставляют стучаться в двери, уверяя, что никто не откроет. Заставляют ждать, уверяя, что никто не придет. Они кидают меня на нары и забрасывают ко мне соседа, который считает себя Богом. Они заставляют меня дрожать от холода в этих тесных серых подвалах, но из жалости к "Богу", отдавать свое пальто ему, получая взамен информацию о том, что неделю назад построили антенну для общения с умершими; вчера поняли, что улыбка седьмого гнома затмила улыбку Моны Лизы, а сегодня маяки передали, что у тихоокеанских пиратов закончился ром.
Потом сосед поведал мне о плачущей морской звезде, о русалке-самоубийце и о тибетских монахах. Устав рассказывать, он замолчал, и мы сидели в этой тишине так долго, что я потерял счет времени. Мне было холодно, страшно, я хотел спать, но все никак не мог дождаться рассвета.
Вдруг, нарушив гробовую тишину, "Бог" заплакал. В голос. Я не стал его утешать, я просто заплакал вместе с ним. И как только моя слеза упала на каменный пол подвала, прояснилось небо.