Я хочу рассказать о своей бабушке Зое Васильевне Егоровой и её сестре Екатерине Васильевне Кузнецовой. Обе они родились в деревне Майгаш на юге нашей Свердловской области. Баба Зоя родилась в 1920-м году, а баба Катя на два года позднее. Прадед мой Василий Коновалов был оттуда. Прабабушка Домника была рудянская. У них было трое детей – Зоя, Екатерина и Виктор. Зоя и Виктор были двойняшки. Я смотрел в атласе, где есть названия всех, даже самых мельчайших населенных пунктов Свердловской области, и не нашёл там названия этой деревни. Почему? У меня есть три довольно правдоподобных объяснения этому. Может быть, бабушка не точно помнила название своей родной деревни. Может быть, не дожила она до наших дней. Объявили её неперспективной и срыли бульдозерами, как Воробьи. А может, она была не в Свердловской области. Прадед умер рано и я ничего не знаю о нем. Прабабушку же мою репрессировали и сослали. За что? Как объясняла мне баба Зоя – за веру.
Все предки мои были старообрядцами. Старообрядчество возникло в 17 веке после церковной реформы патриарха Никона. Напомню суть этой реформы. Мы восприняли Православие от византийских греков. За то время , что прошло от Св. Владимира до Никона в церковных книгах, которые тысячи раз переписывались, накопилось немало разночтений. Никон – тигр, как его называли старообрядцы, решил привести всё к единой форме, взяв за образец первоисточники – книги греческие и древнееврейские. Тогда среди священнослужителей русских уже было немало людей, знающих древние языки. По указу патриарха они стали переводить тексты первоисточников на древнеславянский язык, и эти переводы стали признаваться в качестве канонических для всех православных христиан. Прежние же богослужебные книги были отвергнуты. Но не все христиане приняли эту реформу. Не принявшие реформу образовали свою церковь. Как бы мы сейчас сказали, оппозиционную. Потом этих людей назвали старообрядцами. Эти люди были не столько против «исправленных» книг, сколько против властолюбия самого Никона и против тесного альянса церкви и власти, когда любое зло, творимое властью по отношению к своему народу, поощрялось и оправдывалось церковью. Примерно с этого времени аристократия устремила свои взоры на Запад. Усиливается тяга к роскоши, которая ранее и на ум не приходила нашим скромным в быту князьям-воинам. «Лучшим» людям захотелось жить как при дворе герцога Сфорца или короля Людовика – Солнце. Но не было у них тех ресурсов, что были у европейской знати. А были всё те же русские мужички, из которых решили выжать, выколотить побольше. Усиление эксплуатации вызвало протест, остриё которого было направлено не столько против власти, сколько против церкви, совести нации. Если она молчит, значит…
С тех вот пор и началось это особое отношение старообрядцев к миру и ко всему, что есть в нём. «Бог есть Бог, а мир есть дьявол» - существует такое христианское выражение. Не старообрядческое даже, а общехристианское. Мир – это общество, человеческое сообщество, может даже цивилизация. Общество и цивилизация несут в себе не только прогресс и комфорт, но и всевозможные пороки, которые год от года всё крепнут. И тот, кто в миру занимает более высокое положение, у кого много денег, власти, почестей, тот неизбежно отдаляется от Бога, и чем выше он забрался, тем дальше отошел от Спасителя.
И вот, старообрядцы попытались поставить между собой и миром некую преграду или вовсе уйти от мира, который есть дьявол. Они уходили от мира в глухие леса, в южные степи, бежали даже в Турцию. Среди мусульман им казалось, было легче жить, чем среди «своих», но «мирских».
Старообрядчество впоследствии разделилось на поповцев и беспоповцев. Беспоповцы в свою очередь разделились на более чем семьдесят различных вер и толков. К одному из беспоповских толков, к «лучинковой» вере и принадлежали мои предки, в том числе баба Зоя и баба Катя. Почему их вера называется «лучинковой» баба Зоя не знала. Но обижалась, когда её кто-нибудь называл «лучинкой». Отвечала дерзко.
- Я не лучинка, а тебе в задницу тычинка.
Про веру же свою говорила.
- Мы – истинно православные христиане, наша вера самая правильная, от самого князя Владимира - естественно, подразумевая, что все остальные православные христиане – ложные.
Потом я где-то нашел объяснение «лучинки». В 19-м веке старообрядчество стало распадаться на упомянутые семьдесят толков. Видимо, почти каждый авторитетный среди народа лидер старался «создать веру» под себя. «Лучинка» отличалась от других толков тем, что на молитвенных собраниях вместо свеч зажигали лучину. И ближе к Богу считался тот, у кого лучина сильнее коптит. Может быть, это объяснение и не соответствует действительности. Баба Зоя говорила, что наверно, кто-то из их веры был по фамилии Лучинкин. От этой фамилии и пошло.
В чем заключался отказ от мира. Он заключался в том, чтобы не получать от мира никаких денег (зарплат, пенсий) и никаких документов. И, естественно, свести к минимуму общение с теми, кто в миру. Но какому же миру понравится, что его так явно считают порождением сатаны. Вот почему старообрядцев так яростно гнали и преследовали. При царе или при советской власти отношение к бабушкиным единоверцам всегда было неприязненным. В последнее время общество и государство, особенно советское попыталось установить почти тотальный контроль над человеческой личностью. И без паспорта, прописки, трудовой книжки, пенсии выжить человеку стало невозможно. Поэтому «лучинковцы» стали поступать так. Они всю жизнь жили в миру, ничем внешне не отличаясь от нас. Они принимали и паспорта, и прописки, и пенсии. И всю жизнь жили с этим. Они стали принимать Святое Крещение только перед смертью. Человек, крестившись, отказывался от мира, который есть дьявол, отказывался от паспорта и пенсии, чтобы вступить в иную жизнь уже чистым. Это для них принципиально. Без этого человек не может войти в царствие небесное. Они не хотят получать на своих покойников похоронные документы и даже памятников над могилами не ставят. Поставят крест без таблички. Господь да родственники знают, кто здесь погребён. Иным знать незачем. Были у них и такие люди, которые были крещены от рождения. То есть не имели паспортов и нигде не работали. Они не имели и семьи, были иноками, странниками. Такие люди только молились, совершали службы, обряды. Жили они в «кельях». Кельей был обычный дом или квартира, зарегистрированный на кого-нибудь из единоверцев, у которого был паспорт. Естественно, без особой надобности такие люди и на улицу-то не выходили. Трусливая власть советская очень боялась этих «незаконных» людей, особенно в годы сталинской паранойи. Как же, существуют люди, ей не подконтрольные. Живущие по своим особенным законам. Поэтому их тщательно выискивали и сажали. Видели в них невесть каких врагов. И совершенно без основания. Врагами они никогда не были и для государства были совершенно безопасны. Ибо всякая власть есть от Бога. Даже советская власть, власть атеистическая, власть «антихристова». Она была послана христианам за грехи, в первую очередь за маловерие. Но если она послана от Бога, ей нужно подчиняться, какая бы она не была. Пускай власть нами командует, но душу ей не отдадим.
Вот так вот, году в двадцать восьмом, когда была первая волна репрессий, мою прабабушку и арестовали. Её посадили на плоты вместе с остальными заключенными и поплыли они на Север по какой-то неведомой мне реке. И не вынесла раба Божия Домника голода и холода на этом скорбном пути. И похоронили её где-то в промерзлой тундре. А где, мы и сами теперь не знаем. Вот так две маленькие девочки Зоя и Катя остались сиротами.
Осиротевших девочек забрала к себе тётка, баба Дуня. Она жила в Нейво-Рудянке вместе со своей матерью, бабушкиной бабушкой, а моей, получается прапрабабушкой Александрой. Жили они возле бывшей часовни. Есть в Рудянке старинная деревянная часовня. При советской власти её нарезали на комнаты, и там было что-то вроде общежития. Сейчас это совсем уж заброшенное здание, где никто уже не живет. Но внутри кое-где ещё сохранились как напоминание о старых временах, раскрашенные гипсовые рельефы, Узоры, розетки, цветочки.
Они жили в маленькой избушке на два окошка. Бабушка Александра часто плакала, вспоминая своих детей. Десять сыновей было у бабушки. Где, в каких войнах сложили свои головы мои предки? Не знала этого баба Зоя, не знаю теперь и я. Тётка пыталась спрятать детей от власти, так велик был страх перед теми, кто репрессирует и сажает, и так не хотелось отдавать детей в мир – в школу, пионерию, комсомол – вообще в жизнь советскую. И какое-то время удавалось ей прятать девочек от власти. Но спрятать детей совсем в довольно большом посёлке, согласитесь, невозможно. И пришёл день, когда их забрали в школу-интернат. Забрали их туда довольно поздно и проучились они там недолго, поэтому всю жизнь и баба Зоя, и баба Катя были малограмотными.
В самостоятельную жизнь баба Зоя вступила рано. Работала она нянькой. Так и говорит – жила в няньках. Жила она в Нижнем Тагиле у какого-то инженера. Инженеры в сталинское время были людьми довольно обеспеченными, не то, что потом, в годах семидесятых. Они, как видите, могли даже нанимать прислугу. Да и не было недостатка в те годы в голодных людях, согласных за харчи и небольшую плату выполнять всю работу по дому.
Несладко пришлось бабе Зое там. Она всегда говорила: «голодный Тагил, грязный Тагил, Тагил-помойна яма». Меня это всегда несколько коробило, потому что для меня этот город был совсем другим. В нём я учился, был студентом, потом начинающим дизайнером. Студенчество – пора надежд. А Зоя водилась с инженерским сыном – толстым немым мальчиком.
- Однажды немтырь этот чуть не утонул. Оступился и упал с мостков в воду – рассказывала бабушка. Кое-как, поймав за волосы, втащила его Зоя обратно на мостки. Тяжеленного, наглотавшегося воды, маленького толстячка. Она и сама еще была ребенком.
Брат бабы Зои и бабы Кати Виктор был другим человеком. Он видимо не хотел потаённой жизни вечно гонимых старообрядцев. Он хотел стать полноправным членом общества светского. Общества светского и советского. Поэтому его жизнь так резко ушла в сторону от той жизни, которой жили сёстры. Очень долго бабушка ничего о брате не знала. Потом, уже годах в пятидесятых, она его нашла в Копейске. Он воевал, где-то служил. У меня есть его фото, где он в мундире капитана. На фотографии видны орден Красной звезды и две медали. Но где воевал, в каких войсках служил мой геройский предок и за что был награждён, я не знаю. Однажды повидав брата, баба Зоя с ним больше не виделась. Они опять разошлись, как в море корабли, на этот раз уж навсегда. Только баба Катя изредка писала брату письма.
Скудная жизнь сиротская приучала к экономии. Выбрасывать старую, поношенную одёжку и обувку было не принято, продукты закупались впрок и помногу. Помню такой случай, рассказанный бабой Катей. Тётка запрещала выбрасывать старые дырявые башмаки. «Складывайте их лучше под крыльцо, потом вспомните, они вам ещё пригодятся»-говорила она. Так потом и случилось. Началась война и действительно, вся рваная обувь из-под крыльца пошла в ход.
Потом, когда сестры подросли, Зою отправили учиться швейному делу, а Катя уехала в город Кизел и стала там работать в санатории. Зою выучили и трудоустроили в швейной мастерской. Там она и проработала всю жизнь до выхода на пенсию.
Когда началась война, баба Катя вернулась на родину, не захотела оставаться там, где у неё не было родных. Она вернулась и устроилась работать на лесохимический завод. Завод этот имел стратегическое значение, какая-то лесохимическая продукция использовалась для производства взрывчатки, поэтому на нём были какие-то льготы для работников, а главное, можно было стащить немножко грязной, технической поваренной соли. Даже такая соль была большой ценностью, её можно было потом обменять на продукты. А баба Зоя работала там же, в швейной мастерской. С самого начала войны в мастерскую стали поступать целые горы рваного, окровавленного обмундирования. Работницы швейной мастерской отстирывали от крови и копоти тысячи шинелей, гимнастёрок, маскировочных халатов, штанов, снятых с раненых солдат. Зашивали дырки от пуль и осколков, сшивали куски ткани, разрезанные немецкими штыками. Потом упаковывали и отправляли обратно в армию.
Хлеб выдавали по военной норме. На работающих давали семьсот граммов хлеба в день, на служащих – четыреста, на детей и иждивенцев – двести. Баба Зоя и баба Катя считались служащими.
-Пока несёшь свой кусок хлеба домой, да по дороге весь и съешь. Как говорится, в среду съел, в четверг глядел. Иногда продавали хлеб «коммерческий», то есть тот, что можно было купить за деньги. За этим хлебом нужно было стоять в очереди чуть ли не с ночи.
Жили они тогда в подвале под мастерской. Куда в то время девалась тётка, я не знаю. Однажды им выделили быка, чтобы съездить в лес за дровами. Быка дали, и санки дали, а вот упряжи никакой к быку не дали. Пришлось санки за хвост привязывать, Хорошо, что хвост оказался крепким. Так и довезли дрова на бычьем хвосте.
Сажали картошку. Даже из семенной картошки вырезали серединки на еду, а на посадку оставались одни очистки с глазками. И ничего, и из очисток вырастала картошка. Когда картошка вырастала, её нужно было караулить, чтоб не украли. Иногда приходилось ночевать в борозде возле своих грядок. Баба Катя однажды так сидела, да и уснула. Когда проснулась, часть картошки уже кто-то выкопал.
Бабу Катю отправляли учиться в город Кинешму. Руководство завода решило повысить квалификацию работников, тех мальчишек и девчонок, что пришли на завод вместо ушедших на фронт мужчин. Бабе Кате сделали разрешение на проезд (без такой бумажки во время войны в поезд не пускали) и отправили. Приехала она в училище, посадили её в один класс - она ничего не понимает, в другой привели – тоже не понимает. Так её назад и отправили, написали «малограмотная». Отправить – то её отправили, а продуктов на дорогу не дали. Хорошо, что поезд остановился посреди капустного поля. Катя нарвала капусты и ею всю дорогу питалась. Если бы не эта капуста, она бы и до дому не доехала.
Всех старообрядцев отличало удивительное трудолюбие. Это было следствием жизни в изоляции, когда рассчитывать на кого-то кроме себя было нельзя. Труженицей была и баба Зоя. Однажды её за трудолюбие наградило начальство. Подарили платье американское. Тогда по ленд-лизу поставляли нам не только продовольствие и оборудование, но и кое - какие предметы роскоши, чтоб немножко скрасить наши суровые военные будни. Кстати, тушенку американскую видел даже я. Однажды откопали мы банку из каких-то старых запасов. Большая банка, желтая с черными английскими надписями. Когда её открыли, у мяса, пролежавшего больше тридцати лет, был вполне съедобный вид и запах. Но мы не решились её есть, выкинули в огород.
Когда пришел победный май, все плакали. Не запомнила баба Зоя ликований, только плач. Радость со слезами на глазах.
В конце войны баба Зоя вышла замуж. Дед мой Борис Павлович Егоров происходил из семьи зажиточной. Только вот не повезло ему в детстве. Его в младенческом возрасте откуда-то уронили. Из-за этого у него развилось искривление позвоночника и эпилепсия. Дед был инвалидом с детства. В молодости он мог еще работать, был весовщиком, архивариусом, работал в пожарной команде. Во время войны даже на фронт просился, но его, конечно, не взяли. У прадеда моего Павла Георгиевича и прабабушки бабы Тани детей было трое: Валерий Павлович, Кира Павловна и Борис Павлович. Валерий, брат моего деда ушел воевать в сорок первом году. И сразу погиб где-то в Белоруссии. Говорят, даже и выстрелить ни разу не успел по врагу. В его поезд попала немецкая бомба. Потом Кира Павловна ездила в Белоруссию и привезла оттуда горсточку земли с могилы брата. Эта земля захоронена на рудянском кладбище между могилами прадеда и прабабушки. Брат моего деда Валерий Павлович Егоров занесен в Книгу Памяти Свердловской области, его имя выбито на обелиске, который стоит в Нейво-Рудянке, среди имён погибших земляков. А в общей сложности их погибло в войну более трёхсот. Очень много для посёлка, где в лучшие времена проживало четыре тысячи человек.
Говорят, что бабушка вышла за деда по расчету, Такой вывод сам напрашивается. Она была красавица с правильным, немножко аскетическим лицом, а дед был богатый, да ещё инвалид. Не думаю я, что уж точно по расчету. Дед был человеком очень добрым и красивым на лицо, несмотря на инвалидность. К тому же они были одной веры. А расчет, если он и был, впоследствии не оправдался. Обычно в русских семьях больше любят того ребёнка, с которым приключилось несчастие. Болезного, увечного всегда жалеют. Но не таковы были мои предки. Они были люди деловые, поэтому из детей любили самого «перспективного». Дед таковым быть не мог из-за болезни, а брат его погиб. Поэтому из двух детей Бори и Киры родители предпочли Киру. Ей, как говорится, досталось всё, а ему ничего. Родители стыдились Бори и даже в праздники его за стол вместе с гостями не сажали. Эта неприязнь распространилась и на бабу Зою. Впоследствии это привело к вражде между нами, потомками деда Бори и потомками Киры Павловны. Отголоски этой вражды чувствуются даже теперь, спустя годы и годы. Правда, такое объяснение давней вражды поколений бытует только в нашей семье. Потомки Киры Павловны наверняка объясняют это как-то иначе.
Прадед и прабабушка купили для Бори и Зои дом по улице Медведева. Дом этот цел и сейчас. И четвёртого июня сорок шестого года у них родилась дочь Елена – моя мама.
А вот у бабы Кати семейная жизнь не заладилась. Она вышла замуж за Василия Кузнецова. У неё родился сын Валерий. Всей сути семейных неурядиц сестры мне баба Зоя не рассказала. Сказала только.
- Пришла Катя домой, а Васе родители уж другую бабу нашли.
Баба Катя пожила на родине немножко, а потом двинула вместе с сыном и тёткой в тёплые края. Тогда было небольшое «переселение народов», и многие люди уезжали туда, где не нужны валенки, шубы, шапки, тёплые дома, и где продуктов побольше. Приехали они в город Тюлькубас в Южном Казахстане. За двести рублей купили землянку и стали жить в ней. Потом на эту землянку наехал трактор и раздавил их хрупкий домик. Тогда они купили избушку побольше, а потом им дали жильё в каком-то бараке. Так уж получилось, что баба Зоя всю жизнь жила на одном месте, а баба Катя всё летала. Сначала Тюлькубас, потом Чимкент, а потом она жила в городе Ангрене, недалеко от Ташкента. Ангрен – шахтёрский город, показался мне довольно большим. Застроен он был вполне современными пятиэтажками и мне не понравился. В парке были какие-то экзотические деревья и небольшое строение, увенчанное голубым куполом, тоже маленьким. Это мне показалось жалкой пародией на «Голубые купола» - известное кафе в Ташкенте. Красивым был тот дом, где жили они. Небольшой, двухэтажный, построенный раньше «хрущёвок». Перед ним росло настоящее персиковое дерево. Можно было сорвать персик прямо с балкона. Баба Катя и Валерий прожили в Узбекистане значительную часть жизни, и он для них был гораздо милее голодного и холодного Урала, где, как они говорили, ещё и люди злые. Потом, под конец жизни, судьба привела их обратно.
К этому времени относится «поход» бабы Зои в город Новоуральск. В это время Кира Павловна уже была замужем за Юрием Александровичем Глюковым. Он работал инженером на УЭХК и жили они в деревянном двухэтажном доме по улице Ленина. Баба Зоя, вооружившись Иисусовой молитвой в сердце и кошелкой для продуктов в руках, пошла к своим родственниками на территорию «объекта». «Зоны» тогда ещё не было, всё находилось в хаосе созидания. Зоя шла мимо каких-то глубоких котлованов, мимо великих строительных работ, мимо солдат на вышках. Новоуральская «стабильность» тогда уже начинала складываться и для создателей ядерного щита, людей элитных, уже были в продаже кое-какие продукты и промтовары, недоступные неэлитным нейворудянцам. Вот за ними-то баба Зоя и пошла. Добралась благополучно, села пить чай у родственников. И тут какой-то бдительный сосед сообщил в «органы», что пришла «чужая». Бабу Зою схватили и ввергли в кутузку, где она и просидела некоторое время. Потом нарушительницу выпустили.
Кстати, сама баба Зоя никогда не хотела перебраться в город. Вероятно, она понимала, что с мужем-инвалидом жилья ей тут не дадут, и придется долгие годы жить в бараках, малосемейках. Так что, лучше уж свой дом в своей деревне.
Баба Зоя много ездила по разным местам, где жили её единоверцы. Для людей, принадлежащих одной вере очень важно молитвенное общение. Особенно важно, когда люди эти живут далеко друг от друга. А единоверцы бабушкины жили в разных местах Урала и даже в Узбекистане. Потом, когда бабушка в старости стала плохо ходить, в эти поездки её стал сопровождать я. Конечно, далеко мы тогда уж не ездили, ограничивались пределами Свердловской области.
А время шло, моя мама выросла, вышла замуж, потом родился я. Со мной маленьким водился дед. Бабушка всё была на работе, родители тоже. В садик я не ходил. Дед тогда ходил плохо, давала себя знать его болезнь. Я убегу куда-нибудь, а он стоит на крыльце и зовёт меня. « Эх- то Сашенька».
Когда умерла баба Таня, мать деда, у нас с родственниками случился конфликт. Дом, в котором жили дед и бабушка, был записан на бабу Таню. Завещания она не оставила и после её смерти нужно было поделить оба дома, дедушкин и тот, в котором жила она сама, между наследниками. Наследников было двое – дед и его сестра Кира Павловна. Спор разгорелся из-за того, кому владеть домом бабы Тани. Почему-то баба Зоя считала, что этот дом лучше, чем тот, в котором она жила. А у Киры Павловны видимо были на этот дом свои планы. Баба Зоя считала себя и деда обделёнными, значит, достойными лучшего дома. И вот, сначала она ночью перевезла в спорный дом деда, потом кое-какое барахло. Разгневанная Кира Павловна хотела судиться с братом. Но дед дал доверенность своему зятю, моему отцу. И отец, и Кира Павловна стали собирать справки, ходить по инстанциям. Дело до суда не дошло, дом достался бабе Зое, а вот вражда между нашими семьями была долгой. Двадцать лет мы с ними почти совсем не общались. Сейчас и сама вражда и предмет её кажутся смехотворными, но тогда все мы были настроены очень воинственно.
Дед стал уж совсем плох. Он с трудом мог передвигаться по дому, обычно все лежал на кровати, иногда сидел перед домом на скамейке. Болезнь прогрессировала, и с каждым годом деда парализовало всё больше. Бабушке приходилось кормить его с ложечки и ухаживать за ним. Изредка мы с бабушкой на носилках носили деда в баню и мыли.
Выше я уже писал про обряд Крещения у старообрядцев. Деда тоже решили крестить. С него не потребовали даже отказа от паспорта и пенсии. Посчитали, что он и так уже очистился своим страданием. Приехали люди, привезли купель и совершили над дедом обряд, погрузив его в эту купель три раза.
Кстати, вы, наверно, все знаете, что у старообрядцев есть такое понятие как «своя чашка». То есть, посуда разделяется на «чистую» и «нечистую». Из «чистой» посуды едят только те, кто придерживается старой веры, из «нечистой» все остальные. У нас своя чашка была только у деда. Своя чашка и своя кружка. Из неё ел только дед. Бабушка считала себя «мирской» и ела из одной посуды с нами и со всеми остальными. Бабушка всегда настаивала на том, чтобы мы закрывали или переворачивали посуду. В незакрытой посуде, как она говорила, «бесёнки купаются». Бабушка пила водки очень мало. У неё была специальная крошечная чашечка, позаимствованная из кукольной посуды. Это была её норма. На всех праздниках и застольях она выпивала только одну такую чашечку. Потом она подарила эту «норму» моей жене Але.
Дед умер на шестой день после того, как меня забрали в армию. Наверно он сильно переживал и думал о том, что мне в армии будет плохо. На могиле деда поставили крест без таблички, как того и требует обычай.
Бабушка жила или дома или у своих единоверцев, которые и её склоняли отказаться от мира, уйти в «странство», как они говорили. Бабушка долго не решалась, и всё советовалась с нами, не зная как поступить. Мы ей тоже не могли ничего посоветовать. Слишком сложный и щекотливый это был вопрос для нас. В конце концов баба Зоя решила пока от мира не отказываться.
А баба Катя всё жила в Узбекистане со своим сыном Валерием. У Валерия был рассеянный склероз, болезнь, которую он унаследовал от своего отца Василия Кузнецова. У всех потомков Кузнецова была эта болезнь. Семьи у дяди Валеры не было, потому что он боялся, что болезнь его перейдет к потомкам. Пока он был здоров, он работал водителем скорой помощи. Сидел в тюрьме за аварию со смертельным исходом, потом работал художником на домостроительном комбинате. Баба Катя, оставив сына в Узбекистане, приехала на Урал, обратно в Рудянку. Здесь она жила со своим последним мужем. Он был тоже уже пожилой человек. Его звали Мордвин Георгий Петрович. Он был родом из Новокузнецка и принадлежал к той же вере, что и все мои предки. Мне запомнилось, как он рассказывал какие-то свои специфические старообрядческие истории. Я был мал, не понимал ещё, о чём они. Запомнилось мне только одно. «Вот приходит дьявол, в гною весь…» Или ещё. «Вот раскроются веки, а что это означает? Богохульство.» Это было что-то о конце света. Вообще, все они часто говорили о конце света. Говорили, что «будет глад велик, будут моры и землетрясения по местам». И когда в мире что-нибудь подобное случалось, они считали это предвестием Апокалипсиса. Бабушка всё пугала нас скорым судом Божиим, ибо уже переполнилась чаша гнева Господня на нас, нечестивцев. Имелось в виду всё человечество, погрязшее в грехах и пороках. Написано, что будут «девицы скверны», говорила бабушка, и показывала на каких-нибудь девушек в коротких юбках или на всяких звёзд на экране телевизора.
-Всего уж человека прожили, остались одни подошвы ног - говорила бабушка. В какой-то книге жизнь человечества была аллегорически показана в виде человека. Голова – это времена древние, благочестивые, а чем ниже, тем всё хуже и хуже. Шея, руки, ноги, а мы, нынешние, уж на самой подошве ног. Бабушка моя много молилась. Читала утром и вечером молитвенное правило. Это называлось «класть начал».
-Благословите мя, святые отцы начал положить на сей день Господень на спасение души пребывать - так начинала баба Зоя утренние молитвы.
-Благословите мя, святые отцы на сию нощь, на сон грядущий на спасение души пребывать – так начинала молитвы вечерние.
У бабушки была специальная молитвенная подушечка и лестовка – шитые бисером чётки. На конце лестовки – сшитая из ткани «ёлочка». Хоть бабушка и была не шибко грамотная, и обычный текст читала медленно, но свои священные книги, написанные на старославянском, читала бойко. От неё и я выучился читать старославянские тексты, правда, из-за недостатка практики не так бегло, как бабушка. Бабушка выучила меня Иисусовой молитве, которая во всех жизненных невзгодах помогает. Она мне рассказывала, что когда загорелся соседний дом, который был метрах в пяти от нашего, она, схватив икону, несколько раз обежала с ней вокруг дома, беспрестанно повторяя про себя слова этой молитвы. И наш дом не сгорел.
К тому времени, когда баба Катя жила в Рудянке, относится и такой вот случай. Однажды я поехал в Крым по путевке в пионерский лагерь. Там, в Крыму я заболел энцефалитом. Родителей вызвали туда телеграммой. А баба Катя поехала за меня молиться в церковь в Верхний Тагил. Немыслимое дело, если вдуматься. Баба Зоя вот не поехала, а она поехала. Они ведь официальную церковь иначе чем «лже-церковь», «названная (самозваная) церковь», «костёл», «блудница вавилонская» и не называли. А тут вот так взять и решиться. Баба Катя попала под какой-то праздник, молилась и ночевала в храме вместе с паломниками. А для меня на вертолёте привезли из Симферополя врачей, меня долго держали под капельницей, но через месяц я вернулся из Крыма живой и здоровый.
В тот раз баба Катя недолго пожила здесь и уехала обратно в Узбекистан. Приехали они окончательно уже гораздо позже, когда Советский Союз развалился. Не то чтоб их там особенно притесняли, но отчуждение и неприязнь со стороны «титульной нации» всё-таки чувствовались. Приведу такой случай в качестве примера. Однажды был там у них какой-то праздник. На празднике всех угощали пловом. Баба Катя тоже сунулась со своей тарелочкой. Но не тут-то было. Какой-то бородатый узбек захлопнул перед ней крышку бака и сказал: «Нету!» Такая вот мерзкая бытовая дискриминация угнетала. Теперь, говорят, в Узбекистане уже нет такого, но тогда, лет пятнадцать назад это было частью их жизни. Национальная неприязнь дополнялась бытовыми проблемами и резким обнищанием окружающего народа. Многие знакомые потянулись в Россию. Поехали и Баба Катя с Валерием, очень дёшево продав свою хорошую двухкомнатную квартиру с персиковым деревом под окном. Только и хватило денег на то, чтобы перевезти в контейнере на Урал свои вещи. Сначала они жили в доме бабы Зои, но не смогли с ней ужиться, всё время ругались. Тогда мы пошли просить для них жильё у председателя. Жильё в Рудянке делится на несколько разрядов. Сначала идут благоустроенные квартиры. Цены на них после перевода котельной с мазута на газ сильно увеличились. Затем идут частные дома и два благоустроенных общежития, где хоть система и коридорная, но есть все удобства. И вот на самом последнем месте стоят бараки. Это длинные строения, тоже коридорного типа, но без всякого благоустройства. Таких бараков в Рудянке несколько. Их строили в войну для беженцев. Отопление печное, вода из колодца и «удобства» во дворе. К тому же барак стоял далеко, примерно в двух километрах от центра посёлка, где жила баба Зоя. Но председатель мог дать только две комнаты в таком бараке. Другого жилья у него не было. И если уж не смогли они ужиться с бабой Зоей, пришлось им ехать туда. Потом они частенько упрекали нас за то, что мы их туда «спихнули». Соседями бабы Кати по бараку были люди, находящиеся на обочине жизни. Они иногда пили водку и включали на всю громкость магнитофоны. Но бабу Катю и Валерия они уважали и никогда не обижали их, всегда старались помочь, чем могли. Автобус ходил раз пять или шесть в день, затем стал ходить ещё реже. Пока мог, Валерий ездил на велосипеде. Мы старались приезжать к ним каждую неделю, иногда два раза в неделю. Чаще мы не могли. Пока отец был жив, ездил он, когда его не стало, стали ездить мы с женой. Мы приносили им воду, ходили за дровами, в магазин за продуктами.
Они частенько говорили, что уральцы злые, наверняка сравнивая нас с жизнерадостными жителями солнечного Узбекистана. Кстати, не от них одних слышал я об этой уральской «злости». Что, правда, мы злые? Я привык к нашему уральскому народу, и никакой злости особенной в нём не замечал. К тому же я никогда не уезжал с Урала более чем на месяц, и не было у меня возможности тщательно рассмотреть жителей других краёв. А по их словам злы были здесь все, и в первую очередь начальники всякие, которые относились к ним так же, как ко всем остальным, не желая оказывать им снисхождения за то, что они инвалиды и беженцы. Может быть, они считали злыми и нас за то, что мало помогаем и не можем взять их с собой в «город-сказку, город-сад» Новоуральск. Статуса беженцев баба Катя и Валерий так и не получили. Вероятно, государственное милосердие распространялось лишь на тех, кто, бросив имущество, под пулями душманов садился на последний самолёт, улетающий в Россию. Наши родственники всё-таки покинули Среднюю Азию в более спокойной обстановке.
Баба Зоя, так и не решившись отказаться от мира, жила в своём доме. Однажды мы приехали к ней со знакомыми на машине за картошкой. Подходим к дому, закрыто изнутри, стучим – не отвечают. Тогда мы выбили оконную раму и влезли в дом. У бабушки случился инсульт. На той же машине повезли её в больницу, там ей поставили укол, но в больницу не взяли. Повезли в посёлок Верх – Нейвинск, там её тоже в больницу не взяли. Мы привезли бабу Зою в дом моей матери, наняли медсестру для ухода и послали телеграмму её единоверцам, чтобы они приехали её крестить. Тех видимо смутил непривычный адрес, Верх-Нейвинск вместо Нейво-Рудянки. Пока они там раздумывали, куда им ехать, бабушка скончалась на руках своей дочери. Потом, когда они приехали, бабушка была уже в гробу. Так вот и умерла баба Зоя, не успев очиститься от мира, который есть дьявол. Похоронили мы её недалеко от того места, где лежит дед Боря.
Мы перевезли бабу Катю и Валерия в опустевший бабушкин дом. Но недолго пришлось пожить им на новом месте. Баба Катя пережила сестру всего на год. Когда бабе Кате стало совсем плохо, Валерий вызвал к ней «людей Божьих». Они совершили над умирающей обряд Крещения, а паспорт её Валерий то ли сжёг, то ли просто написал на нём, что раба Божия Екатерина от мира отказывается. Моя мать до последней минуты была возле бабы Кати, а когда она умерла, мы трое, я, мать и Валерий обмыли её и одели в саван. Кстати, есть у них такой обычай приготовлять для себя саван, как они говорили «смёртное» еще при жизни. Потом у нас из-за того сожженного паспорта были неприятности с властью. К матери приезжал участковый из милиции, её долго ругали в сельсовете, потом всё утихло.
Ещё через год умер Валерий. Вот так на нашей малой Родине не осталось никого из близких родственников. Баба Зоя часто говорила нам.
- Когда меня не будет, ещё вспомянете.
Правильно говорила. Мы теперь часто вспоминаем и бабу Зою, и бабу Катю, и деда, и Валерия. Нам их не хватает. Не хватает не то, чтобы их помощи или совета. Да и какой совет могли бы они нам дать, если их жизнь так сильно отличается от нашей. Нам просто не хватает их присутствия. Они как бы соединяют нас с временами прошедшими. Наши предки – это наши корни. Дереву нужны корни, чтобы стоять и сопротивляться стихии. Вот и нам, для того чтобы сопротивляться жизненным невзгодам, необходима память о предках. Светлая им память.