В 12-м отдельном... Рассказ 4.
Однако вернемся в 12-й Отдельный, в зиму 1956 года. Такой морозной зимы прикарпатский Самбор давно не видел. Теперь курсанты учебной роты, принявшие присягу и отстрелявшие норматив из карабина СКС, малость пообтёрлись. В такую погоду, при морозе минус 20, на физзарядку выбегали в одежде по форме 3, то есть – не в нательных рубахах, а в гимнастёрках без ремня. В предутренней темноте бежали по слабоосвещённым крутым улочкам, на которых брусчатка была покрыта тонким слоем льда, а лица обдувал морозный ветер.
Слова Окуджавы «Вы слышите, грохочут сапоги» тогда ещё не родились, но уже звучали на этих улицах. Бежали, сцепившись руками, падали сразу по трое – всей шеренгой, но поднимались и опять бежали. От колонны шёл пар. Топот был глухим, - салаги ещё не успели прибить к каблукам сапог «для форсу» металлические подковки, – это произойдёт немного позже. Весной.
Тренировки в приёме на слух азбуки Морзе занимали по 8-9 часов в сутки, и основная масса писала контрольные радиограммы со скоростью до 60 знаков в минуту.
На турнике большинство курсантов достигли результата – подтягивались по 6 – 8 раз. Конечно, укладываться в норматив на полосе препятствий они смогут только к середине весны, но уже было ясно, что и этот рубеж достижим.
Невыполнимым казалось требование сержанта Зыкина делать из матраца, набитого соломой, ровный «кирпич». Тайком, в его отсутствие, проверили – нет ли в матраце самого Зыкина какого-то секрета, вставки или натяжек. Оказалось – ничего такого нет.
Солому в матрацах меняли один раз в месяц, и трудно было в первые дни после такой смены, когда солома ещё пахла летним полем, а не пылью и потом. Овладели и этим мастерством.
Служба оказалась посильной, и новобранцы повеселели. Ещё смотрели в рот сержантам, но уже маячили солдатские постулаты, вроде такого, что тот не солдат, кто ни разу не был в самоволке, или – тот не солдат, кто ни разу не сидел на губе.
О гауптвахте разговор особый. Спустя пару десятилетий право ареста с содержанием «на губе» оставили только за командиром роты, а потом сделали такое наказание прерогативой командира полка или отдельного подразделения (батальона). В пятидесятые, пока министром обороны был Жуков, наказание арестом могли объявлять старшина роты и командир взвода.
Арестов было два вида: «простой» и «строгий». Арестованный строгим арестом получал на завтрак и ужин только чай и хлеб. Он не выводился на работы, но на день в его камере поднимали доску, служившую постелью, и прикрепляли к стене замком. В течение дня арестованный не мог сидеть, а мог только стоять, или ходить по камере.
Если размеры гауптвахты позволяли, тогда подверженные строгому аресту содержались в одиночных камерах.
Арестом солдат наказывался за «тяжкие преступления». А такими считались самоволка и употребление спиртных напитков. Правда, по усмотрению командира.
В один такой морозный день произошел редкостный случай, когда солдат, замеченный «в употреблении», не был наказан командиром.
А произошло вот что.
Был в учебке курсант по фамилии Бабагуз. Парень был старательный, с огромным носом и крестьянской хитрецой. Например, замкомвзвода ставил его в пример за то, что у него был всегда чистым белоснежный носовой платок. Это он не видел, как сморкается Бабагуз. Тот накладывал на свой носище платок, высякивался в сторону, а сухой платок убирал в карман. С Бабагузом безуспешно маялся на строевой подготовке командир взвода, так как этот курсант умудрялся ходить, посылая с левой ногой – левую руку. А с правой – правую. Некоторые курсанты в перерыве между занятиями пробовали так ходить, но у них не получалось.
Так вот. Приехал к Бабагузу брат. Взводный отпустил счастливца на свидание с братом в «комнату свиданий» при КПП. Поговорили братишки пару часов да разошлись.
ЧП случилось во время ужина. Пока солдаты были в столовой, старшина проводил осмотр тумбочек, да заглядывал под матрацы. Под матрацем можно было обнаружить книгу, сигареты или незаконный пластмассовый подворотничок. Такие подворотнички из белой мелкотиснённой пластмассы «старики» привезли из Австрии и «толкали» молодым солдатам. Если такой подворотничёк подшит, то определить, что он не матерчатый, можно было, только потрогав его пальцем. И вот, о ужас! - под подушкой у Бабагуза лежала целёхонькая бутылка «московской».
На следующий день, перед зданием учебки построена вся рота. Сам комбат произнёс речь. В которой заклеймил проступок Бабагуза. Сам виновник выведен из строя, и ему вручены злополучная бутылка и молоток. Напротив него с совковой лопатой в руках стоял его заклятый друг Тарас Дзюба.
По команде старшины «Давай!» Бабагуз ударяет молотком по бутылке. Вся рота одним дыханием произносит:
- А-ах-х!
Осколки бутылки и её содержимое – на грязной от угля совковой лопате, позаимствованной для этой цели в котельной. Котельная – за углом. Тарас отправился с лопатой за угол дома, а Бабагуз – на своё место в строю.
Не просто крик, а рёв послышался из-за угла дома:
- О-а-о-о-о!
Оказалось, зайдя за угол, Тарас решил, что нечего выбрасывать добро, и, развернув лопату, начал пить черноватую от угла жидкость. И тут злую шутку сыграл с ним мороз. Нижняя губа Дзюбы примёрзла к лопате.
Испуг комбата был неподдельным.
К санчасти шла процессия: двое вели Дзюбу, ещё двое придерживали лопату. Старшина возглавлял процессию, ротный шёл в замыкании.
Медсестричка вынесла чайник горячей воды и стала поливать лопату. Черные струи текли по серой шинели страдальца.
Несколько дней Дзюба ходил с распухшей нижней губой.
Это был единственный случай, когда за употребление спиртного напитка солдат не был наказан командирами, не то, чтобы «губой», даже наряда вне очереди не получил. Потому как случай этот произошел в русской армии. А у нас умеют ценить солдатскую смекалку. Даже такую!