5. Эпилог повести "Заводь".
Сто километров намотал, а делов никаких: ничего не сделано, всё впустую, всё напрасно, лишь погода радует - солнце и тепло, хоть и половина марта. Где бы развеяться немножко, где бы подзабыть эти неудачи недельные?
Уныло «пилю» домой и мотор, наверно чувствует мое настроение, не рычит бодро, видать и у него никакого настроения нет, но, видит бог, кому тяжко - звонок, вдруг? Смотрю на дисплей - Петро! Надо же, я только что о нем и думал...
После того случая, когда он не попрощавшись и ничего не сказав, прыгнул в машину и уехал, не звонил он мне, не звонил и я, но часто о нем думал, часто задавал себе один и тот же вопрос:
- Он-то тут при чем? Он ведь ни с кем не дрался, никого не оскорблял, да и правильно сделал, что сразу же уехал, не дождавшись сыновей моего друга.
Те нашли его только назавтра, адрес его я им дал, когда понял, что остыли они и с головой уже дружат. Они тоже не драться с ним поехали, а взять адреса тех придурков, что их отца избили.
Петро выдал им адреса сразу же, еще и извинился, сказав, что не знал, что такими могут стать люди, чуть подвыпив, да и, вообще, только по работе их и знает, и не друзья они ему...
Думал я о нем неспроста, случай заставил: товарищ по работе у нас умер и мы, обговорив в коллективе где, когда и в какое время похороны будут, решили ехать, проститься - вместе ведь работали, да и человек не плохой был.
Приехав туда, в зале прощания я увидел всего лишь одного нашего коллегу - он, как и тот, что в гробу, местный немец. Я присел рядом с ним на длинную, пустую скамью:
- Что-то наши опаздывают, а сейчас уже и гроб закроют, не успеют они, - сказал я ему. - Видишь, идет уже заупокойную читать?
Я кивнул головой на вошедшую в зал с Библией в руках женщину.
- Я ее знаю, мне уже приходилось тут бывать: как только она мимо гроба пройдет, то и всё - гроб закроют и больше ты его не увидишь...
- Пусть закрывают, пусть читает - наши уже не придут, никто. - с тяжелым вздохом высказался коллега и безнадёжно махнув рукой продолжил:
- Человек был неплохой, спокойный, но близко он ни с кем не сходился - не было у него друзей, были только коллеги. В работе - профессионал и меня обучал попервости, вот потому я и здесь. Уважал я его и прощаюсь с ним уважая, хоть друзьями мы с ним тоже никогда и не были...
Зал прощания большой - человек двести войдет, а сидит в нем человек десять, видать родственники, поближе к гробу, да мы двое, в сторонке, вот тут я и задумался:
- "Может также и на моих похоронах будет? Мне ведь тоже можно и об этом уже подумать: этот, в гробу-то, он ведь помоложе меня, а друзья, те, кто придет ко мне соболезнуя, где они у меня?".
Родственников у меня еще и меньше, чем у этого человека, так что еще спокойней на моих похоронах будет - насчитываю всего с десяток человек, что обязательно будут, хотят не хотят. А Петро: чего от него-то я отошел - мы ведь друг друга давно знаем? Ну, да, немножко приврет, возвысит себя, иногда, если тема найдется, а так-то, простой он, что порой и нахохочешься с него, с простоты такой...
Нет, нельзя отходить от людей, прощать и понимать надо бы научиться, пусть и к концу жизни - не бывает людей абсолютно правильных...
Тогда я и решил, что надо ему позвонить, а тут он и сам объявился! Я обрадовался, а он, как всегда, начал без всяких приветствий:
- Ты чё там делаешь? Я, вот, на берегу стою, блесну купил новую, кидаю. Приезжай, посмотришь, дорогая блесна! Где стою? Тут, где всегда! Поговорим хоть...
По ходу мне, да и надо заехать: давно не виделись, примиримся, да и блесна новая, да и поговорить с ним можно на любую тему - он везде был и все может!
Помню, как-то, зашел разговор за атомные бомбы, потом перешел на разные, а закончился водородными и академиком Сахаровым, когда Петро, почесав под носом и поскоблив затылок, лениво сказал:
- В Горьком я его видал... - Он посмотрел на меня, как на отсталого малограмотного. - Вот, как тебя сейчас. Где-то в году девяностом. Он навстречу мне попался, с молодой женой в подручку: против него - дочка! Вяжутся же на них эти, девчонки еще?
- Ты чего в Горьком-то делал?
- В летном учился. На вертолетчика...
Петро, глядя на меня, глубоко затянулся два раза дымом, заметил и оценил мою реакцию, поэтому отвернулся, сгорбился и тяжело выдохнул:
- Недоучился - выгнали... Суки!
И, сделав лицо обиженно-задумчивым, сплюнул потерянно...
Это было что-то новое! Сначала Афган, с безотказным "калашниковым", теперь вот и вертолетчик уже, и такого человека видел вблизи!
Хотел я посочувствовать его трудной судьбе, но промолчал - пусть фантазирует дальше, поэтому поддержал тему:
- За пьянки-гулянки, небось, отчислили? Или самоволки и низкую успеваемость?
- Нет, я отлично учился и дисциплинированный был...
Петро с шумом прочистил нос в обе стороны, наверно все рыбы услышали и разбежались, а я вскочил и чуть-чуть отошел от скамейки в сторону.
- Знаешь, за что Чкалова выгоняли? - таинственно приглушив голос спросил он.
- По моим знаниям о знаменитом летчике-герое и понятиям обязательного соблюдения правил безопасности - "За ненужный риск, за показуху: другие не могут, а я вот могу,". Что-то, по-моему, в этом направлении ему было предъявлено?
- Это не показуха! Это врожденное мастерство и природная тяга к риску! Этому не научишься - это всё от природы! Она внутри тебя сидит, эта страсть к риску. А н д р и н а л и н в тебе вместо крови! - по слогам вытянул он из себя это умное слово, искаверкав его на нет. - Вот и меня также, как и его: - «...за проявление лётного мастерства в учебном полёте без приказа...», так было написано в книге приказов на отчисление.
Он опять тяжело вздохнул: стало видно, что он ещё что-то обидное вспомнил.
- Как вышли мы на летную практику, ну, я и выдал им такой вираж, что и опытные лётчики по сей день боятся это сделать: только и могут, что теоретически обсуждать, да рисовать его на доске мелом! Летать-то - это ж тебе не на четырех колесах по асфальту ездить...
- Складно ты, Петро, только Сахаров в восемьдесят шестом уже уехал из Горького - Горбачов разрешил, да и жена у него не молодая: он же не артист какой, чтобы по тусовкам шляться с молодой женой? Ему нужна жена-помощница, а не тусовщица - у него же одни формулы в голове!? Знаменитый на весь мир человек и, вдруг, взял бы, да и пошел с молоденькой по улицам таскаться? Чтобы славиться что ли? Может это внучка его была или племянница? И в девяностом? Не помню точно, но, кажется, он до девяностого и не дожил совсем? - Я снова сел на скамью.
Петро подвинулся и теперь сидел, болтал ногой и головой одновременно, и как-то снисходительно поглядывал на меня, типа, деревня ты, ничего и никого в жизни ты не видал.
- И чего он там забыл в этом городе, где в ссылке, как в тюрьме был? - снова напал я на него, ожидая сюжетной развязки.
- Не знаю я, чего он там забыл, но, думаю, что рукописи. Ну, например: как сделать еще какую-нибудь азотную или азотно-водородную, а может и антибомбу на них, на этих? - Он кивнул выразительно головой в сторону заходящего солнца. - Мы же не можем знать, что у умного человека на уме и зачем он туда снова приехал?
- А чего он их сразу-то с собой не взял, когда уезжал, рукописи эти? - Заставлял я его выворачиваться, думать, раз уж заврался. - Забыл он их что ли?
Петро, заметно мыслил, но придумать быстро не удавалось и он начал чистить снова свой уже хорошо прочищенный нос, а потом, видать придумав, легко откинулся на спинку:
- А он их и не забыл - он их спрятал! Может быть даже в огороде закопал, чтобы КГБшники не нашли, а потом вернулся. Скрытно...
- Да, скрытно... От жены что ли скрытно, если с молоденькой? И какое КГБ если уже девяностый год, когда никакой власти уже вообще не было, КГБ самоустранился и уже демократия началась?
Петро смотрел на меня, соображал что-то, а я тоже такой, меня не остановишь:
- Подошел бы к нему и спросил что-нибудь? Он, говорят, не очень-то контактный был, но умел и с простыми людьми разговаривать, без всяких умных формул.
- Ну, ты даешь! - Петро вскочил, встал напротив меня. - КГБ не было!? Да еще бы и я, к нему бы подошел, да еще и в военной форме? Да над такими как он, оно всегда висит, КГБ это, и они бы над нами сразу же на самолетах закружились, не то что пешком, КГБшники эти. Как эти вот облака над нами, - он сбавил темп, задрал голову в хмурое небо. - Целый день ни солнышка, ни лучика, вот и не клюет ничего...
Загундел он, подхватился и направился к удочкам, явно хотел закончить эту тему, потому что заврался.
- Проверить надо, поди обожрали там всё, а мы тут все про жизнь, да про любовь...
Вот такой он был - простой, что дальше некуда, и безвредный, только что грозился иногда, что сделает, но ничего плохого никому не сделал, а в каждой теме все знал и обязательно побывал или даже поучаствовал в тех событиях...
Я ехал, вспоминал наши разговоры смеясь и думая: - Хорошо все же, что он сам позвонил! Пусть, не такие уж мы и друзья, но здесь, в чужой стране, каждый знакомый, из той, нашей страны, должен быть хотя бы твоим земляком, уважаемым земляком, или уж просто заметным для тебя человеком.
А что для этого надо? Совсем ничего - научиться понимать, прощать и думать, что человек, живя здесь, в чужой стране, вроде бы и хорошо живет материально, но живет он с постоянно натянутыми нервами. Остро и нервно принимает он и примеряет все на себя, даже твои простые шуточки. Все потому, что живет он здесь с незаметным, но тяжким камнем на душе, понимая, что Родины-то теперь и нет...
Ничто не меняется.
Петро всегда стоит на протоке, по которой в озеро катера из реки заходят - там у них порт. Стоят там катера и яхты всякие на сохранности, к причалам привязаные. Шириной протока - метров пятьдесят-шестьдесят и тихая, течения в ней нет.
Еще издали, заметил я, зацепился он блесной за дно: дергает, а не отцепляется у него никак - хорошо зацепилась! Навсегда, однако...
Не поздоровавшись даже, весь в расстройстве и возбужденный неудачей, он сунул мне спиннинг в руки:
- Держи! Я за леску попробую. Блесна, сука, дорогая! Первый раз пришел и сразу похоронил. Сука... Шесть евро, почти! Вишь, как зацепилась? Зараза...
- Вон, катер идет, сейчас он тебе поможет: ты ж ее далеко закинул, почти что на ту сторону.
- Как он может помочь-то?
- Ну, как? Просто намотает шнур на винт и всё - кирдык акбару! Ауфвидерзеен и аминь, блесне твоей...
Катер шел резво: нос задран, до половины корпуса днище видать - прёт на последней скорости, белый бурун сзади веером! Петро понял - всё, идет прямо на его леску и кинулся навстречу катеру, заорав:
- Ты куда прешь, сукаааа? Сворачивай на х...! Сворачивай, падла! - Он махал «капитану» руками, показывая куда надо сворачивать. Капитан этот, вроде и на него смотрел, но катер шел по-прежнему, не сбавляя хода.
- Петро! Он же не понимает по-русски? Ты по-немецки, а лучше по-английски ори, они его все понимают - он же капитан! А лучше, всё же, по-немецки: он же немец!
- А как это сказать? Ну, что у меня там зацеп и что блесна зацепилась? Как по-ихнему?
- Ему не надо про зацеп и блесну орать - ори просто: - Ахтунг-ахтунг! Форзихт! Минен! И всё - он поймет, что там мины и какая-то опасность и среагирует в момент. Не поймет если, тогда кричи, почти что визжи: - Партизанен! Партизанен! - Знаешь, как их немцы боятся, ещё с Первой мировой? Услышит - заднюю сразу врубит!
Втихаря, я ржал, давился смехом, глядя, как мой друг снова побежал навстречу катеру: тому оставалось еще метров двадцать-тридцать до лески.
- Ахтунг, сука... - орал Петро. - Мимо плыви, бля...! Мимо...
Я поднимал спиннинг над головой вверх, капитан заметил и сбросил газ полностью - катер клюнул носом, зарылся им в воду и теперь плыл по инерции. Петро показывал капитану рукой на меня и на место, где зацеп: немец заулыбался, закивал головой, круто взял к другому берегу и проплыв мимо нас, снова дал газу...
Петро пришел назад, махая руками, матерясь и зло глядя вслед уходящему катеру:
- Вот тупой, а? Вот же сука какая, ты видел, а? Чё тут непонятного: ему кричат сворачивай, а он? Видал, вид сделал, бл.., не понимает он!? Ахтунг ему надо или... Как ты там сказал? Мины? Какие тут мины? - теперь он зло смотрел на меня, как на того капитана. - Ты чё? Какая тут война? Тут же америкашки были!? Тут войны и в войну-то не было! Тупорылый, да и всё. Ну, бля... Это он просто, сволочь, да и всё! Отрыв хотел сделать, да и всё. Наглый какой, гад! А рожа, видал какая? Зажратый, от пива распухший весь, еще и лыбится, сука...
Он так тараторил, что я не понял: то ли я тупорылый, то ли тот, с катером? Надо было его теперь как-то останавливать:
- Да нормальная у него рожа, Петро: ты же не виноват, что он не понимает? Да и ты, "мимо" кричал, а не "мины", но он всё же сдогадался, что мимо надо! Сообразил и улыбался, радовался, что заметил шнур и не оторвал...
Потом мы вытягивали эту блесну - крепко она сидела! Где он такую леску-то берет, что ее не оторвать никак? Крепкая такая, что и руки не терпят - режет! Петро бубнит и бубнит, костерит всех и вся, я ему и говорю:
- Анекдот тебе рассказать, подобный нашему случаю?
- Рассказывай! Только не надо мне опять про какую-нибудь тупость - они у тебя все только про это и про Петьку, как обычно...
Он нервничал, блесна так и сидела там, в глубине, не хотела выходить.
- Ладно, про Петьку - только хорошее! Плывет, значить, Чапаев со своим полком на корабле Африку завоевывать...
- Во, б..., в Африке он еще не был? И Петька, небось, с ним?
- Не перебивай и слушай до конца! Так вот: плывут, а навстречу им большой, немецкий броненосец идет - прямо на них, лоб в лоб, по курсу. Выскочил Чапаев на нос и как закричит командирским своим голосом в рупор:
- Немцы! Суки... Сворачивайте на х.., сворачивайте!
А те ничего не понимают и кричат:
- Вас-вас?
Ну, не понимают они ничего и Василий Иваныч тогда говорит:
- Не понимают, тупорылые, ни хрена... Мы Петьку туда отправляли язык-то ихний учить, к ним, в Германию? Он же там три года проучился и хвалился, что в перфекте он теперь в тех языках? Ну-ка, быстро этого, в совершенстве который, ко мне!
Привели Петьку, тезку твоего...
- Опять его и, небось, пьяного, как всегда? - Петро посмотрел на меня как-то угрожающе-опасно и надо было смягчать обстановку, а то он всегда активно заступается за тёзку своего.
- Нет-нет, Петро! Петька не был пьяный - утро было. Похмелился, конечно, после вчерашнего, не без этого, но совсем не пьяный он был.
В общем, Василий Иваныч по-быстрому обрисовал ему ситуацию, сунул Петру в руки свой рупор и дал конкретный приказ: приказать немцам твёрдо, чтобы они сворачивали в сторону "без всяких яких!"...
Петька вышел на самый нос корабля, как ди Капри в «Титанике» и как закричит в этот рупор, грозно, ну, вот, как ты примерно, сейчас кричал:
- Эй, вы, немцы!? Мать вашу за ногу! Шпрехен зи дойч?
Немцы согласно закивали головами и весело заорали, тоже в рупор:
- Я-я! Дох-нох! Натюрлих! Вир шпрехен дойч!
Тогда Петька, вздохнув облегченно, закричал им еще строже:
- Альзо, дох-натурлих!(я так и думал, конечно!) Ну, раз шпрехаете, тогда сворачивайте нахер. Сворачивайте, суки, туда... - и показал куда им надо.
Петро даже и не засмеялся: думал, наверно, о блесне своей, а может о том, тупом капитане, но мысли его были не здесь, но грозное выражение лица уже спадало с его лица.
- Вот так и у нас, Петро, как тогда, сто лет назад: только мы же не Петька? Наврал Петька Василь Иванычу, что в немецкий язык он перфектом вошел, обманул полководца - пьянствовал он там, в Германии, а не учился! Лежал на диване целыми днями, да в телевизоре русские программы смотрел, залив пивом и "шары и пузо" своё командировочное. Газеты читал только русские, потому что по Родине ностальгировал, а с немцами совсем не общаясь - а ну их нафиг, немцев этих тупых и бесчувственных эгоистов! Прямо, как мы с тобой Петро, чапаевский Петька жил, также и язык немецкий, и немцев изучал. Ну, нет, Петро, это я образно, чё-т меня в философию повело. Мы-то с тобой уж точно - в перфекте, в полном: я даже по-русски с акцентом теперь говорю - так глубоко немецкий язык ударил по мне. А как не быть нам в перфекте-то? Мы-то, поди не Петька, а уж лет пятнадцать тут живем - казахский баран и то бы уже заговорил!? Вон, как, немец-то, сразу врубился, как ты с ним на ихнем-то строго разговаривать стал? Сразу свернул, как будто бы без акцента родную речь услышал! А, вот, всё же, Петро, скажи? Я, вот что всё думаю-то: врут, однако, ученые, что из поколения в поколение человечество умнее становится? Вроде, как ничто и не меняется...
Тут и оторвалась у нас эта леска - не дала Петру о тупости и вранье ученых ничего сказать. Он совсем расстроился и забубнил за эту блесну, которая дорогая, за эту реку поганую, у которой всё дно в корягах и ещё эти - немцы тут, расплавались, как у себя дома. Вспомнил свою Родину, где у рек донья песчаные, где сроду-роду никаких зацепов не было и никакие катера по ней сроду не плавали и рожи такие наглые, увидев его, сразу же добрыми становились и...
И потом взялся за меня:
- И на хрена я тебя позвал? Чтобы ты мне тут анекдоты про меня же рассказывал? Врут эти, яйцеголовые!(Вот! Не забыты всё же ученые!) Как они были тупые, эти немцы, так и остались, как сто лет назад. Да хоть ты их еще двести учи, а как мы, они всё равно никогда не будут! Чё тут-то непонятного?
Он яростно крутил катушку, зло поглядывая на меня - катера давно уже не было видно и когда он так нервничает, то опасно ему противоречить и, особенно, говорить, что у них экономика лучше или еще что-нибудь и, лучше ему, в такой момент "поддакнуть", а то...
- Да нет, Петро! Это просто мы ушли от них подальше, вот они и кажутся нам такими. Но они тоже умные и не дураки, по-своему... - Успокаивал я его.
- Может быть, но, вряд ли, когда они нас догонят. По сообразительности если, то вряд ли или вообще никогда! Это ж каким тупым надо быть, что ничего не видит и прётся? На весь газ нажал, придурок немецкий! Я ж ему на чистом немецком орал...
- Он тебя от тюрьмы может быть спас! Надо было бы ему даже спасибо за это сказать...
- Это от какой еще тюрьмы? - перебил меня Петро, глядя на меня испуганно.
- А в это время ловить хищную рыбу нельзя: щука, судак запрещены к лову до самого апреля - икромет у них, а кроме них тут некого больше и ловить-то. Билет свой открой и на последней странице смотри, там все написано. Любой инспектор до тюрьмы тебя доведет, если увидит тебя с блесной в это время, да еще и с рыбиной килограммов на пять, а мелких хищников здесь не бывает.
Петро достал свой билет, сел на корточки и внимательно его изучал, потом хлопнул им по коленке:
- Твою мать... - Он крутил возмущенно головой. - Как я просмотрел-то? Со вчерашнего дня и судака закрыли. Ну, тупые: не могли как-то так закрыть, чтобы хоть кого-то из хищных сейчас ловить-то можно было? Это они специально так, чтобы таких честных и порядочных, как я, ловить и казну пополнять. Ну, немцы... Так и ищут, где бы народ обобрать и безработных своих кормить. Ну, тупые...
- Ты не нукай, а собирайся и уезжай: без улова, но с блесной, тебе такой штраф влепят, что будешь потом думать, что лучше бы уж посадили, чем столько платить. А я поехал уже, встретимся еще...
Так я и уехал, не попрощавшись почти, под его бубнеж о тупости немецкой! Он и не видел, наверно, ничего вокруг, всё бубнил и бубнил, собирая свои снасти.
По дороге домой, я закатывался смехом - перфект полный! Хорошо, хоть аварию не сделал, вспоминая, как он суетился, бегал по берегу, размахивая руками, с красной рожей преподавал немцу русский язык - слезы, со смеху, бежали сами!
Мотор бодро рычал, да и у меня настроение стало совсем другим, может быть еще и оттого, что Петро остался все же в кругу моих друзей!
Да, блесна... Дорогая была блесна! Жаль, не ко времени она, да и на дне осталась лежать, но настроение улучшила, пусть я ее и не увидел...
Иван Атарин