Как многие старики, давно прекратившие заниматься физическим трудом, он толст до безобразия, весь в жировых складках, и потому дышит с трудом, но, видимо, привык к этому своему состоянию, оно мало его заботит и тяготит. Временами он незаметно впадает в дремоту, но затем его заплывшие жиром глаза открываются, оживают и начинают
разглядывать окружающие предметы, неподвижные или движущиеся, при этом его губы шевелятся, что свидетельствует о том, что он пытается придать копошащимся мыслям словесную форму.
Ветерок… Хорошо!.. Только жаль, что порывистый. Дул бы себе не переставая!
Какой славный малыш!… Вот он обвил ручонками мамину шею. Представляю себе, как счастлива эта мама! А мама – красавица. Стройная, статная, черты лица точённые и в то же время – ощущение тепла, мягкости, которое она излучает… Мадонна, да, мадонна. Очень похожа.
Прилетел воробышек, попрыгал рядышком, озираясь, готовый вспорхнуть в любую секунду. И вот его уже нет, хотя заветная крошка лежала рядом.
Умный воробышек! Не стал рисковать. «Не гонись за дешевизной». Правильно! Молодец! Никому не верь: проглотят!
А каково, интересно, - быть съеденным? Разорванный на кусочки, ты, то есть кусочки тебя, обволакиваются желудочным соком, и ты, то есть кусочки тебя, продвигаются по кишкам, медленно превращаясь в зловонную массу… Тоже мне, нашёл о чём думать! Фу, гадость…
А дышать, между прочим, всё труднее. Живот – как барабан. Пучит. Таблетки, что ли, принять угольные? Не очень-то поможет. Жрать надо меньше! Кидаешь в рот всё, что под руку попадёт – вот и пучит. Раздельное питание. Есть такое. Говорят – избавляет от газов, но опять начнётся: то нельзя и это нельзя… Ну и времена! Был молодой – голодал, аж кишки сводило, теперь еды полно, а ничего нельзя. Вот наказание! Попробуй придумать, как тут быть!
Снова подул ветерок. Красота! А платан, видать, старый: ишь какой вымахал! Вершина высоко-высоко, чуть ли не до облаков достаёт. Сколько ему, интересно, лет? Может, мы с ним ровесники? Нет, он намного старше. Можно не сомневаться. Ведь эти деревья – долгожители.
А интересно: от кого больше толку? Если честно, то не очень уверен, что от меня. Да, я старался. Всю жизнь работал, учил детей читать, писать, думать. Но я занимался этим сорок лет. А дерево? Оно радовало глаз, давало покой и тень изнывающим от жары на протяжении сотен и даже тысяч лет – куда уж нам равняться?
Опять что-то кольнуло. Ноет сердце, ноет, зараза!
Многим кажется: умер человек – и всё, и на этом всё кончилось. Но, похоже, что этот процесс занимает какое-то время. Может, много часов. Или дней. Что-то в человеке происходит и после остановки сердца. Какие-то признаки жизни покидают его постепенно и долго. Но милые родственнички спешат поскорее избавиться от покойника, торопятся похоронить, упрятать в могилу. А ведь каждый из них – в той же очереди. Глупцы, глупцы…
Возле скамейки, на расстоянии вытянутой руки, зеленеет кустарник. Редкие порывы ветра его не волнуют, листочки безучастно разглядывают прохожих (к старику они, кажется, привыкли и присутствия его не замечают). Но старик один из этих листочков приметил, изловчился, насколько это было в его силах, и осторожно снял его с кустика. Чем этот бедняга привлёк внимание старика? Неизвестно. Можно предположить, что таких листиков старик повстречал в своей жизни немало, но раньше он смотрел на них и не видел, а сейчас увидел и поразился. Несмотря на соседство с дорогой, по которой без перерыва шныряли автомобили, поднимая пыль, листочек был стерильно чистенький, ярко-зелёный и поразительной формы. Старик впервые в жизни обратил внимание на удивительную соразмерность каждой его части, симметричность очертаний и прожилок, некое совершенство, которое не может возникнуть само по себе, подумал он. Да, в создании этого листочка чувствуется промысл божий. Это открытие на какое-то время оживило облик старика, пробудило воображение; в его глазах появился блеск, отразились какие-то мысли и чувства, давно ему неведомые.
Но вот его снова одолевает дремота, и он застывает на несколько минут. Опять прилетел знакомый воробей, попрыгал возле скамейки, что-то там поклевал и упорхнул молниеносно, как будто его застукали за воровским делом.
Вдруг старик открывает глаза и пытается встать на ноги. Это удаётся ему не сразу и, похоже, причиняет немалые страдания. Но жара усиливается, и сидение на скамейке теперь не имеет смысла. Надо скорее добраться до дома, где как-никак есть свои преимущества: в гостиной прохладней, а на кухне хлопочет жена, мастерица варить борщи, и наверняка тарелка этого блюда не заставит себя ждать. И он тут же, облизываясь, воображает, как в рубиновую гладь тарелки погружается его серебряная ложка.