Я вальяжно развалился на старинном витом кресле в просторном патио своего фамильного замка, плотно закрыв глаза, - и вижу море...
Впрочем, нет-нет... Все это уже было, давным-давно, когда ночные кошмары и видения ненадолго отпускали меня. Но теперь я не вижу моря, и у меня нет ни фамильного замка, ни просторного патио в нем, даже нет старинного кресла. Есть, правда, древняя табуретка с торчащим гвоздем. Есть покосившаяся книжная полка, на которой расположились вразброд мои счастливые коллеги по цеху. Есть стол, за которым я пишу и ем, и иногда грязные тарелки гордо ставлю на рукописи, прекрасно сознавая, что это не хорошо, что так делать нельзя, что это неуважение к собственному труду. Есть кровать, где я, кажется, сплю или делаю вид, что сплю.
Но в моей крохотной-громадной-прекрасной-отвратительной квартирке нет настоящей хозяйки. Нет, и все...
Конечно, я могу дать объявление, и ко мне будет приходить экономка, или домработница, или любительница чего-нибудь "этакого". Но я не даю такого объявления. Я живу сам-сам-сам. Назло всем и, разумеется, самому себе. Так, как мне хочется...
Я потянулся к столу и обнаружил несколько десятков мелко написанных страниц. Что бы это могло быть?..
Чья-то рукопись, и почерк очень знакомый. Кривые загогулины, незаконченные слова, похожие, скорее, на мысли, чем на выписанные фразы.
Неужели это мое?.. И когда только я успел все записать? Возможно, ночью, под влиянием своего зелья.
Под столом валялось две дюжины пустых бутылок. Я нагнулся, ощупывая каждую и надеясь найти что-нибудь. Увы...
Надо идти в ванную. Но мне лень. Меня ломает многодневная грязь и скука.
На улице слякоть. Снег не растаял, ночью снова морозило...
А рукопись, кажется, и в самом деле написана мной. Для чего? Я ведь никуда с ней не двинусь. Что толку бегать по редакциям и умолять обезличенные редакторские статуи постичь, что я принес им нечто нетленное и эпохальное.
Они вымарают все. Они поиздеваются над тобой. И ты будешь долго-долго-долго лететь с вершин своего Парнаса на самое глубокое в мире графоманское дно.
Однако, неплохо написано... Когда мне было лет двадцать, писалось легко, без оглядки, без размышлений о том, что подумает редактор, за ним - издатель, за ним - критик, за ним - читатель о том, о том, о том...
Мне писалось... Я нанизывал фразы, одна на другую, мастерил абзацы, как кирпичи, не сознавая, что в конце получится что-то очень важное. Но вначале я не знал об этом важном. Для меня самым-самым был процесс словописания. А потом, как-то само собой, нащупывалась та самая важная нить, канва, идея, осуществление которой, может быть, даровалось свыше. И это, самое важное, все-таки приходило в конце, и я падал в изнеможении, чувствуя, что именно ради этого стоило жить...
Что же я такого учудил этой ночью? Без всяких исправлений, без абзацев и глав, одной сплошной строкой. Словно это была какая-то непонятная внутренняя истерика, от которой я должен был освободиться.
А еще это напоминало... да-да, самый настоящий оргазм, ради достижения которого многие лезут на стенку или подставляют себя под всякое дерьмо и совершают самые настоящие глупости или подвиги, кому как суждено, кому как повезет...
Я листал страницу за страницей, словно знакомился с рукописью чужого человека, даже не своего знакомого. Мне казалось, что эти листки были просто-напросто кем-то подброшены.
Но почерк-то был в самом деле моим. Кто-то предательски водил моей рукой, понимая, что мне позарез нужна эта рукопись.
Черт побери, да не нужна она мне! Вот возьму и уничтожу ее! Подумаешь, отрывок, фрагмент или рассказик, - его вряд ли куда приткнешь или пристроишь. Так и останется незаконченным, недоделанным детищем, как все романы Кафки.
Хотя по объему это довольно солидный рассказ. Может быть, потянет на повесть? Повесть-повестушка-повестушечка моя...
Было бы неплохо издаться в каком-нибудь солидном издательстве - новая повесть и рассказы известного писателя, презентации, гонорары... Да, звучит неплохо, недурственно звучит...
А еще лучше - роман. Роман-романчик-романище... Только в нем нет любовных соплей, и эротика какая-то вялая. Читатель это вряд ли полюбит. А что, скажите мне на милость, любит наш драгоценный, многоуважаемый, заспанный читатель?..
Он любит себя, и он любит, чтобы любили его. А для этого необходимы комфорт и простота. Легкое и ненатужное чтиво. Вино и море. Постель и травка. Трупики пускай, пожалуй, присутствуют, но только в умеренных количествах. Между вином и постелью. И чтобы красиво. А иначе... иначе загибаются страницы, книжка ломается пополам, сползает с кровати на пол, на нее писает любимая собачка, и твое любимое детище медленно плывет в Вечность, то есть туда, откуда уже не возвращаются. Кому и какого рожна еще нужна моя книга?..
Я медленно стал сжимать и комкать страницы. Сначала мне хотелось их изорвать на мелкие куски. Но потом решил их сжечь. Да, это было бы романтично! Читать, восторгаться - и сжигать. А потом заламывать руки - как я мог? как я мог?.. Ну, чем ни Гоголь, чем ни Достоевский!..
Потом, когда вся рукопись была жестоко измята, я вытащил из-под кровати большой медный таз, что достался мне от прошлой жизни и который в моем нынешнем положении не имел никакого значения. Я бросил рукопись в таз, затем не торопясь достал спичку из коробка и чиркнул о боковую грань.
Спичка не загоралась... Я чертыхнулся и чиркнул еще раз, - нет. Тогда я стал нервно ломать спички, одну за другой, проводя их о коробок. Все было безрезультатно. Вероятно, спички отсырели или вода замочила коробок. Так бывает, но все это мне показалось чем-то символичным.
В конце концов я сумел зажечь спичку, последнюю в коробке, и уставился на пламя. Через несколько секунд оно погаснет. Но за это время должен успеть уничтожить эту рукопись.
Я поднес спичку к измятым бумагам, и огонь медленно, словно нехотя, пополз по ним, как гусеница по засохшему дереву.
И в это время зазвенел звонок...
Дз-зз-зи-и-инь!..
Он тоже казался мне пришельцем из прошлой жизни. И как я его не спихнул, не пропил, бог его знает. Звенит себе, как сто лет назад.
Вот и сейчас... Это я слышал совершенно точно. И он звенел именно тогда, когда я собирался кое-что совершить. Но мне пришлось быстрыми движениями пальцев погасить разгоравшееся пламя, остановив вовремя экзекуцию. По крайней мере, мне показалось, что я это сделал.
Пора было идти на этот звон. Не знаю, кому я понадобился этим дурацким утром, но, вероятно, могло произойти случайное цепное стечение обстоятельств. Этих обстоятельств могло быть превеликое множество, как случайных атомов в глупом и никому не нужном хромосомном звене самого отдаленного края галактики.
Нужен ли я кому-нибудь теперь? Разве какому-нибудь залетному гостю, перепутавшему квартиру?
Неспеша я пошел открывать, проклиная всех на свете, хотя смутно осознавал, что именно этот звонок спасал погибающую рукопись.
Отворив двери, я тупо уставился на пришельцев. Их было двое, и вначале я не сразу узнал их. Густая пелена тумана заволокла стекла моих допотопных окуляров.
- Серега, это ты? - промямлил я, ничуть не удивляясь тому, что тот, живой и здоровый, предстал передо мной в своем обычном виде, а не мумией и не кентавром.
- Здорово, Глеб! - крикнул он с порога. - Извини, что без звонка и не один...
Рядом с ним стоял вполне одушевленный Юозас, появлению которого я тоже не мог не удивиться. Но в конце концов, ему давно пора было выйти на меня. Что он и сделал сейчас...
- Это мой знакомый поэт. Между прочим, гений. Но, к несчастью, бредит, как барышня, твоими шедеврами, - тихо залопотал Серега, нагло пробираясь в мою хибарку.
Молодой светловолосый зеленоглазый прибалт смущенно переминался с ноги на ногу.
- Здравствуй, Юозас, - поспешив на помощь, я протянул ему руку, и он неловко пожал ее.
- Здравствуйте, - медленно ответил мой гость с сильным акцентом инопланетянина. - Но я не Юозас, а Витас. У меня есть брат Юозас. Он известен у нас. Быть может, вы знаете его?..
- Нет-нет, не имел возможности. Впрочем, наш мир так тесен...
Мы уже сидели на кухне, и я, совершенно обалдевший, слушал излияния живого Юозаса, словно сошедшего с картин моих кошмарных видений. Сергей, конечно, притащил свою любимую текилу и нехитрую закуску, и стал по-хозяйски что-то быстро открывать, резать и жарить. Одновременно он поджучивал Витаса, намекая на то, что мои книги стали его настольными, и он просто-напросто спит с ними, и, кстати, может процитировать кое-что по памяти.
И действительно, Витас не торопясь, довольно сносно прочитал отрывок из моей поэмы двадцатилетней давности, про которую я давным-давно забыл и похоронил в самых дальних уголках своей памяти.
Вот это да, подумалось мне. Значит, в самом деле стоило жить и мучиться, и корежить себя только для того, чтобы хоть единой душе это стало необходимо.
Ах, черт побери! Я расчувствовался и опять стал наперегонки с Серегой лакать его удушающую текилу, хорошо понимая, что он все равно меня победит.
И я совсем позабыл о том, что хотел задать уйму вопросов и ему, и Юозасу, который, впрочем, был не тем. Но я поплыл далеко-далеко, и чуть не утонул, не захлебнулся. Еще немного, и моя квартира снова наполнилась бы неведомыми рычащими зверями и призраками, но внезапно, кажется, на самом краю бездны, Серега поднялся со стола и задвигал ноздрями, будто собирался унюхать кокаиновый порошок.
- Глеб, придется мне опять поработать пожарником, - он быстро кивнул своему напарнику. - Витас, похоже, у него что-то горит. Быстро - туда!..
Они друг за другом выскочили из кухни, я - за ними, и тут же обнаружил таз с останками моих ночных бдений. Казалось бы давно погашенная мной спичка все-таки неумолимо делала свое коварное дело, уничтожая рукопись. Углы страниц тлели, не вызывая, впрочем, к жизни пламя.
Серега быстрыми ловкими движениями ладони прихлопнул разгоравшийся очаг и несколько раз встряхнул несчастную рукопись.
- Ну, гоголь-моголь, - заверещал он, обжигаясь. - Снова ты устраиваешь концерты. Это - твое?..
Я пожал плечами, и он, вздохнув, стал быстро читать мелко испещренный текст.
- Ну да, конечно, конечно, - крикнул он с досады. - Ты посмотри, посмотри, Витас, как твой кумир расправляется со своими детьми!.. Хорошо, что еще можно кое-что разобрать...
Витас вытаращил свои невинные лягушачьи глазки, и в эту минуту совершенно перестал быть мне интересным. Он укоризненно покачал головой, так, как это делают молодые жены, и сжал свои девичьи губки.
А Серега все продолжал тарахтеть.
- Смотри, смотри... Он и Славенова тут приплел, без всякого псевдонима, выписал, как братца дорогого. И на тебе - прямо в "яблочко"...
- А что Славенов? - вяло переспросил я.
- Как?.. Разве ты не слышал?.. А впрочем, куда тебе!.. Я-то, олух царя небесного, с этой новостью и шел. Да все позабыл...
- Что, что с ним случилось?..
- Утром сообщили, что он неожиданно снял свою кандидатуру по личным причинам, и в связи с ухудшением здоровья, отбыл куда-то на юг...
- Вот это да! - пробормотал я. - Значит, все-таки отбыл?..
- Ну конечно! Вот сумасшедший, правда?.. А меня еще, ты помнишь, сватали работать в его группе поддержки, да я вовремя переметнулся к нейтралам...
Он продолжал стрекотать и верещать, шурша мятыми грязными страницами. Но я уже видел, как большой волосатый хвост вылезает из-под его брюк, а руки превращаются в щупальцы.
Я медленно кивнул ему и даже попытался улыбнуться. Потом подошел к балконной двери и резко отворил ее. Свежий воздух ворвался в затхлую комнатенку. Некоторые страницы, скукожившись, быстро упали на пол, освободившись из-под мерзких щупалец, другие - стали летать, будто маленькие юркие стрекозы.
Я вышел на балкон, набрал полную грудь воздуха, потом схватился руками за перила, перебросил одну ногу, затем другую, и таким образом уселся на перила, продолжая за них держаться.
Но это был самообман. Я вовсе не собирался за них держаться, а именно хотел спрыгнуть, освободившись от всего.
От резких движений мои очки сорвались с переносицы и устремились вниз,- летели долго-долго, пока вдребезги не разбились.
Та-а-ак... Все будет точно так же и со мной.
Мне только нужно было посчитать про себя. Хотя бы до десяти, чтобы умерить сердцебиение и победить страх. А потом сбросить руки - и полететь.
Я успел досчитать до восьми, когда услышал страшный крик. Оглянулся - и увидел перед собой ящера, что своими щупальцами пытался обхватить мои плечи.
Между нами началась жуткая возня. Щупальцы тщетно тянули меня наверх, но и я не мог спрыгнуть. В конце концов ящеру удалось резким рывком перевернуть меня и схватить за руки.
Я закачался, ноги предательски упали вниз, и я всем телом завис над пропастью.
Мы уставились друг на друга, я и мой мучитель-спаситель, лицом к лицу. Но я уже не узнавал его. Это мог быть и Сергей, и Юмжагийн, и Юозас, и старый кентавр, и допотопный ящер со своими щупальцами.
- Если хочешь прыгать, разожми руки, - прогремел голос сверху, и я опять не узнал его.
- Прыгай! Прыгай! - визжали лягушачьи тритоны откуда-то снизу, будто из преисподней.
- Разожми руки, - шипел Юмжагийн, и его косые монгольские глаза лукаво усмехались. - Теперь тебе уже не выбраться!..
- Стоит ли мучиться, в самом деле, - пролепетал сердобольный Юозас. - Потом будет так хорошо и спокойно. Но вначале предстоит полет, прекраснейший полет, самый наилучший в жизни. Падение будет недолгим, а боль мгновенной, как укол...
Моя левая рука одеревенела. Посиневшие озябшие пальцы тряслись от холода и внезапно появившегося страха высоты и смерти. Они выскальзывали из-под липких щупальцев ящера, один за другим, пока вся рука не исчезла. Я всегда ее ненавидел, левую, и она постоянно меня подводила - слабая, ненадежная, ветреная кокотка.
Но правая все же держалась. Щупальцы схватили мою кисть и больно ее сжали. Мне даже показалось, будто они с силой выворачивают ее из ложбинки. Наконец, они добрались до локтя и ухватились за рукав старой рубахи. Материал тут же затрещал, и я почувствовал, что это затрещали мои кости.
Рука уплывала, и тонкие волоски на ней едва прилипали к щупальцам. Вывернутая кисть дала сигнал о страшной боли, которую я когда-либо испытывал.
Я терял сознание, и мне вновь чудилось, будто я проходил по длинному тоннелю, скрепленному из труб, ведущих в необозримое пространство. Мне было хорошо. Кто-то невидимый и сильный толкал меня дальше и дальше, заставляя расслабиться и не сопротивляться этим толчкам.
Потом мои движения убыстрились, и я понял, что просто-напросто лечу. Это было потрясающе и невероятно, но ветер в самом деле подхватил меня и понес вглубь. Теперь я вовсе перестал думать о том, что существует еще что-нибудь, кроме этих труб, ветра и манящего щекотливого чувства свободы.
Мне уже мерещилось, будто мне тридцать три, я наг, красив и бегу по бескрайнему пляжу, размахивая молодыми сильными руками, способными обнять всю Вселенную.
Но когда оставалось пролететь совсем немного до этой неземной картинки, внезапно ветер стих, я упал на колени и волей-неволей пополз на четвереньках к своей желанной цели.
Какой-то голос шумно подбадривал меня:
- Давай! Давай! Еще, еще, еще...
Но я терял силы и задыхался, чувствуя, что рай ускользает от меня.
Вдруг я увидел очертания женщины в блестящем серебряном одеянии. Ее пышные черные волосы ниспадали до плеч. Огромные глаза зазывно сияли. Она улыбалась дерзко и лукаво, призывая к себе длинными тонкими пальцами.
Мне даже привидилось, будто ее одежда становилась все более прозрачной, и сквозь нее показалось таинственное алебастровое тело.
Я потянул к ней руку, и женщина засмеялась, обнажив сияющие жемчужные зубки.
Казалось, еще мгновение - и наши пальцы соприкоснутся. Я уже предвкушал этот миг. Вот-вот сейчас, еще совсем немного, и это случится...
Но как только я ощутил слабое прикосновение ее шелковых волос на своей руке, женщина громко захохотала, и я ясно увидел, как меж ее ровных жемчужин вывалились два огромных рысьих клыка. Глаза сузились и приобрели зловещий блеск. А волосы, что так поразили меня, вмиг взъерошились, собираясь в иссиня-черные пучки, что превращались в шипящих взволнованных змей.
- Хватайте его! Теперь он мой! - завизжала ведьма, обращаясь неведомо к кому, и, словно клещами, цепко сжала мои руки.
Какие-то неведомые птицы с большими крыльями и острыми когтями прилетели на ее клич. А за ними, шумно топоча, хрюкая и ухая, поспешили одноглазые вурдалаки в каменных зеленых панцирях и длинноухие упыри с огромными вожделенными ртами.
- О боже, помоги мне! - зарыдал я, выходя из оцепенения и сбрасывая ведьмины лапы. - Если ты только есть, помоги!..
И в тот же самый миг искореженное мурло ведьмы быстро задергалось, будто кто-то стал колоть ее маленькими иглами. Казалось, кто-то сверху связал ее змеиные волосы крепким узлом, и она, как марионетка, после некоторых движений, замерла.
Я почувствовал сильный толчок, словно уподобился громадной рыбине, которую все же подцепил на гигантский крюк кто-то еще более сильный и громадный, и сумел вытащить на берег...
Я с трудом открыл глаза. Светило неумолимое солнце. Ветер шаловливо ласкал мои щеки. Я даже слышал, как шумели деревья, ворковали птицы и жужжала насекомая мелюзга. Мне захотелось дышать, глубоко и часто.
Внезапно что-то большое и серое, как облако, наклонилось надо мной.
- Ожил, черт тебя побери, - медленно произнесло облако и тут же радостно заорало: - Ожил, сукин сын!.. Ожил, Глеб... твою мать... Как же ты нас напугал!..
Глеб?.. Какое странное имя, подумалось мне, и я неспеша пошевелил плечами. Потом снова закрыл глаза и улыбнулся.
Ага, наверно, это мое... Если оно известно даже облаку, значит, так тому и быть.
Это имя пахло чем-то древним: доспехами, мечами и курганами. Кажется, так меня звали в прошлой жизни воины-древляне. "Не лепо ли ны бяшеть, братие..." Совсем мертвое имя.
А впрочем,какая разница?.. "Что в имени тебе моем?.." Меня могли назвать как угодно - Юозасом, например. Или, как бишь его... Юмжагийном. Или этим облаком.
Просто - Облаком.
А назвали Глебом...
Бесповоротно. Ха-ха-ха...
Вот так...
Аминь.
Баста.
Дикси.
Финита ля комедия, Глебушко.
К О Н Е Ц
Кливленд, Огайо
2000-2004