***

ТЮРЬМА
ВЛАДИМИР АНДРЕЕВ
Россия-многонационалыюе государство. Сотни нации и на-
родностей проживают на её необъятных просторах. Среди
них есть народ, упоминание о котором вы не найдете ни в од-
ном справочнике, ни одна географическая карта не укажет вам
территорию их проживания. Этот народ чем-то похож на
цыган. Он также разбросан по всей стране от Калининграда и
до Петропавловска. У этого народа свои вожди, не всегда ла-
дящие друг с другом. У него есть свой язык, некоторые выра-
жения из которого перекочевывают и пополняют запас Вели-
кого Русского языка. Как и у всякого народа у него свои обычаи
и традиции, которые свято чтут и передают из поколения в
поколение. Это они, несущие горе и сами от горя страдаю-
щие, строили дороги в непролазной тайге, возводили города в
вечной мерзлоте. Это они, отверженные обществом, защи-
щали его с оружием в руках в штрафных батальонах. Народ -
символ выносливости и стойкости, народ, люди которого
каждый день борятся за выживание. Кто-то сравнивает их с
огромной волчьей стаей, другие говорят, что все они сумсашед-
шие. Их опасаются, проживающие с ними рядом, как
опасаются неизвестности и непредсказуемости. Они, неуме-
ющие и нежелающие жить по законам, установленным в об-
ществе, изолированы на небольших территориях-резерваци-
ях. Их в этих резервациях более миллиона. Как сказал извест-
ный поэт: "-В России половина сидит, половина готовится.»
Сами себя они в шутку, в шутку в которой присутствует значитель-
ная доля правды, называют — "терпигорцами». О них я и по-
веду рассказ в этой книге.
Я сел за её написание , когда были ещё свежи воспоминания о том
времени и том месте, куда занесла меня нелёгкая, где я жил и
проходил школу, школу выживания. Всё увиденное здесь глубо-
ким следом осталось в моей памяти и оказало влияние на мою
последующую судьбу. В чем-то я даже благодарен этому мес-
ту, благодарен всему тому, что я здесь постиг и чему научил-
ся. Заранее хочу предупредить читателей, что это мой взгляд
на людей и на события, свидетелем которых я был. Возмож-
но, кто-то будет иметь своё мнение и не согласится со мной—
это ваше право, читатель. Итак, я начинаю своё повество-
вание, название которому — «ТЮРЬМА».


ЧАСТЬ 1
« 25 июня, в два часа ночи, двое
неизвестных, угрожая пистолетом,
завладели автомобилем ВАЗ-2108
принадлежащим гражданину М.
По горячим следам преступники
задержаны — ведется следствие».
Из раздела «Криминальная хроника»
газеты «Вечерний С »

ГЛАВА 1

Лето было жарким. Такой жары давно здесь не видели.
 Жара, казалось, насквозь пронизывало тело, входило в него
через все поры, и оставалась где-то внутри сухим безслюнным ртом
и постоянным желанием воды как внутренне, так и наружно.
На окраине областного центра, в стандартном пятиэтажном
доме, который тяжело было выделить среди таких же безликих
коробок, тишину утренней квартиры разорвал телефонный звонок.
С постели поднялся молодой парень и заранее проклиная того,
 кто позвонил и такую рань, снял телефонную трубку.
- Алло — сонным голосом произнес он.
- Здорово, Игорь — бодро приветствовал , сквозь треск и
щелканье помех, голос в трубке.
- Узнал?
-Да. Здравствуй Олег.
-Как сам, браток?
- Нормально.
- Послушай, подъедь ко мне сейчас. Я нашел то, что ты про-
сил.
- Сейчас подъеду — оживился парень.
- Ну давай, жду.
В трубке заухали короткие гудки. Игорь положил её и посмот-
рел в зеркало. В зеркале отражалось его, два дня не бритое, лицо с
прямым носом, чуть, пожалуй, с узковатыми глазами, широким
лбом и коротко остриженными волосами, обрамлявшими этот лоб.
Игорю Рудакову было двадцать три года. И если, про одних
говорят в юности, что они мол «плохо кончат», то, перефра-
зируя это выражение про Рудакова, можно было сказать, что он
«плохо начал». Двадцать три года,  -  тот возраст, когда уже мож-
но определить кое-какие выводы о старте человека в  сприн-
терском забеге называемом Жизнь. У Игоря старт не удался. И сей-
час, он смотрел на себя в зеркало, сознавая, что этот звонок дол-
жен переменить его жизнь. Ту жизнь, в которой он, безработный и
безденежный, безрадостно пребывал в последние годы. Хотя не
такими уж безрадостными они были. Выли случайные деньги, была
женитьба на Лиле, сладко спавшей в этот утренний час на их суп-
ружеском ложе, было, наконец, рождение дочери Даши, в кото-
рой он души не чаял. Казалось бы, счастье, но что-то мешало Руда-
кову чувствовать себя счастливым. Ему постоянно чего-то не хва-
тало, не хватало того, в чем человек может выразить своё «Я», не
хватало того дела, которое было бы по душе и, вдобавок, приноси-
ло доход. Его раздражало то, что каждое утро, лежа в постели, он
мучительно размышлял о том, чем бы запять наступивший день.
Этот утренний звонок был как нельзя кстати. Рудаков почувство-
вал, что сегодняшний день будет началом перемен в его жизни. Вот
только и какую сторону будут эти перемены, в лучшую или худ-
шую, что принесут с собой, радость или разочарование, он не дога-
дывался.
На следующее утро Рудаков проснулся, когда стрелки часов по-
казывали без пяти семь. Жена и дочь ещё спали. Он открыл шкаф
для одежды и нащупал и кармане пиджака туго завязанный паке-
тик. Рудаков развернул ого. В  целлофан были завернуты
зелёные, болотного цвета патроны. Рудаков пересчитал их, оделся
и вышел на улицу. Сразу за домом, в котором он жил простирался
лес. В него и направился Рудаков.
Игорь любил лес, любил его тишину и спокойствие. Лес был его
друг. Он знал здесь каждую тропинку, и каждая тропинка знала
его мягкий шаг. Чем дальше Рудаков углублялся в это зелёное море,
тем уже они становились. Он спустился в небольшой лесной овраг,
остановился и прислушался. Утренний лес хранил тишину. Лишь
где-то но верхушкам деревьев пробегал ветер, шелестя зеленой
листвой.
Рудаков на всякий случай осмотрелся по сторонам и резко свер-
нул с тропинки . Как не старался он идти как можно тише,
сухие ветки сразу же предательски затрещали под его ногами. По
бурелому он взобрался на склон лесного оврага и остановился перед
поваленным деревом, по середине которого была сделана засечка.
Рудаков откопал из глины железную, герметичную банку и извлек
из неё завернутый в промасленную тряпку пистолет. Он стер с него
жирные пятна масла и положив в пакет, придал месту первоначаль-
ный вид, разбросав над ним пожухлые листья. Рудаков не стал воз-
вращаться вниз, а продолжил путь вверх. Скоро склон закончился,
и он, по хорошо  протоптанной тропе, начал спуск.  Он свер-
нул в густой ельник и вышел к небольшому, заросшему
 камышом озеру, над стоком которого была перекинута
широкая доска. Рудаков прошел но ней, после чего перетащил доску
на свою сторону. Теперь он отгородился от всего мира.  Ни кто не мог
пройти сюда и помешать ему. Рудаков пробрался сквозь высокие
заросли крапивы и очутился на поляне окруженной с трех сторон
глухой стеной кустарника. Здесь он остановился и еще раз прислу-
шался к окружающим звукам. Лес безмолвствовал.
Игорь достал из пакета пистолет и невольно залюбовался им.
Он смотрел на пего так, как маленькие дети смотрят на самую до-
рогую и самую любимую игрушку. Мужчинам свойственна любовь
к оружию. Возможно, это заложено и них всей историей челове-
ческого существования, с бесконечными войнами и конфликтами,
когда предмет убийства был необходимой вещью в доме. А  может
просто каждому мужчине хочется быть сильнее и увереннее в себе.
Пистолет всей своей тяжестью распластался па ладони Рудако-
ва. Большой, черный. Мысленно он  сравнивал его с большим
крокодилом, наверное, из-за размера и мощности. Глядя на блеск
вороненой стали, такой тихий, неяркий блеск, каким могуг све-
титься предметы важные, но неброские, Рудаков вспомнил дожд-
ливый осенний вечер.
Тогда ему позвонил его старинный приятель Руслан и попросил о встрече.
 Они сидели за
невысоким столиком придорожного кафе, потягивал пиво и не-
спешно, как сама процедура  потребления пива, разговаривали.
Руслан Шамшутдинов был всего лишь несколькими годами стар-
ше Игоря. Жили они в соседних домах, составлявших один боль-
шой и шумный двор. И знакомы были с того ещё возраста, когда в
коротких штанишках выводились на прогулку своими матерями.
Сколько себя помнил Рудаков, Руслан всё время находился в ка-
ких-то проблемах и делах. Из школы его но несколько раз за год
отчисляли и принимали обратно. Вся окрестная шпапа уважала и
побаивалась Руслана, уважала за твердый характер и настойчи-
вость, боялась за необузданную ярость и меткие кулаки, которые
он не задумываясь пускал в ход, пытаясь с их помощью восстано-
вить попранную справедливость. Руслан постоянно находился в
конфликте с милицией и в шестнадцать лет схлопотал срок  за хулиганство.
Когда он вернулся спустя три года, то был уже совершенно другим
человеком — серьёзным, малообщительным и жестким в отноше-
ниях с окружающими. Многим тогда показалось, что Руслан по-
взрослел и остепенился. У него появились новые знакомые, порой
намного старше его по возрасту. И Руслан отошел от жизни двора.
Из всех своих прошлых друзей и приятелей он поддерживал отно-
шения только с Рудаковым, с которым мог спокойно и без опаски
выговориться.  Рассказать  то, что было в душе и что могло бы,
скажи он это там — в его новом мире,  сильно навредить.
 В последнее время друзья встречались все реже и реже. Пе-
ред этой встречей они не виделись несколько месяцев. И теперь,
потягивая пиво, оба молча смотрели на дождевые капли на стек-
лах кафе.
Говорят, что друг — это тот человек, с которым можно молчать.
Рудаков и Руслан были друзьями. И поэтому, не смотря на молча-
ние, Рудаков видел, что Руслану плохо и что ему нужно кому-то
выговориться. Игорь не знал, чем Руслан .зарабатывает на жизнь и
на какие сродства приобретает дорогие вещи и часто меняет маши-
ны. Рудаков никогда его не спрашивал об этом, знал, что если Рус-
лан захочет, то расскажет всё сам.
-Уеду я отсюда, — нарушил молчание Руслан — надоело всё,
хочется чего-то нового, а здесь... Дыра одним словом. Поехали со
мной?
- Куда?
- Туда где жизнь, где что-то происходит, где постоянно что-то
меняется, где человек может добиться чего-то в жизни.
— Ты говоришь про Москву?
-—  Про неё родимую.
— Не могу, Руслан — виновато пожал плечами  Ру-
даков — у меня семья, куда я от нее поеду.
Руслан усмехнулся, вертя в пальцах спичечный коробок.
- Ты как тот персонаж из сказки, стоишь на развилке трех до-
рог и камень перед тобой с надписями: направо пойдешь — пропа-
дешь, прямо пойдешь — семью потеряешь, налево пойдешь — дру-
зей потеряешь. В какую сторону направишься?
- Ни  В какую. На месте стоять останусь.
- На моего нельзя. Жизнь — это движение, надо куда-то дви-
гаться. Руслан на секунду замолчал. —Значит, не поедешь?
Рудаков отрицательно покачал головой.
— Тогда возьми вот это, — Руслан протянул Игорю целлофано-
вый пакет — это тебе на память.
Рудаков раскрыл пакет. На дне, чуть прикрытый газе-
той, светился вороненой сталью пистолет.
— Выбросить его хотел. Да и надо бы выбросить — продолжал
Руслан, — да только жалко мне его. Знаешь, это все равно, что
верного пса пристрелить, рука не  поднимается. Оставь его себе,
спрячь где-нибудь хорошенько. Он пустой, без патронов, да они
тебе и ни к чему.
— Почему, Руслан, — оторвав взгляд от пистолета, проговорил
Рудаков.
Руслан задумался, глядя куда-то сквозь залитое дождем стекло.
— Не  стреляй из него, — глухим голосом промолвил он, — это
тебе много горя принесет...
Рудаков снарядил магазин, защелкнув в него четыре патрона,
потом, подумав, зарядил пятый. Вставив магазин в рукоятку он
отошел на десять шагов от старого дерева, росшего на краю поля-
ны, вскинув пистолет, прицелился в ствол. Затем, держась за ру-
коятку двумя руками, указательным пальцем правой руки плавно
нажал на курок.
Звук выстрела эхом повторился в лесной чаще. Часть коры де-
рена разлетелась брызгами мелких щепок. Рудаков еще дважды
нажал на курок, метясь чуть выше и чуть ниже отметины первого
выстрела. Пули оставили две новых отметины на стволе дерева.
Игорь собрал валявшиеся у ног гильзы, положил пистолет на дно
пакета и в хорошем настроении пошел обратной дорогой. Придя
домой, он первым делом посмотрел на часы. Было несколькими
минутами больше восьми. Домашние продолжали сладко спать.
ГЛАВА 2
Вечером того же дня в живописном месте парковой зоны горо-
да, на самой вершине холма, у подножия которого простирался
пруд, с бьющим из середины фонтаном и плавающими по его глади
семейками уток, на лавочке, что в одиночестве стояла в окруже-
нни аккуратно стриженых кустов шиповника, сидели и мирно бе-
седовали четыре молодых человека. Редким прохожим они могли
показаться отдыхающими после трудового дня париями, которые
в провинциальном городе постоянно проводят таким образом свое
свободное время.
Стоит описать их поподробней. Первый — высокий, худоща-
вый, с выпиравшими скулами и орлиным с горбинкой носом, гла-
зами, выглядевншими большими из-за диоптрий очков, когда он сни-
мал их, то близоруко щурился. Присутствующие звали его Славой.
Одетый во все черное: черную вельветовую рубашку и под цвет ей
джинсы, он по своему разговору и повелительным жестам произ-
водил впечатление лидера в этой четверке.
Прямая противоположность ему был Стас. Невысокий и скорее
склонный к полноте, чем к стройности, он поминутно улыбался, и
эта ого улыбка сразу же располагала к нему. Круглое лицо, густые
темные брови, почти что сросшиеся на переносице, большие губы
и также большие карие глаза, в которых, несмотря на не сходив-
шую с  лица улыбку, часто вспыхивал огонек — маленький, неза-
метный, но, внимательно глядя на который, можно было опреде-
лить, что, несмотря на всю веселость, Стас может быть жестким и
даже жестоким. Одет он был в уже достаточно затертый костюм
известной фирмы и в этой же фирмы, но совсем новые кроссовки.
 Третий участник разговора был чем-то похож на Стаса. Такой же
невысокий и улыбчивый, хотя на этом, пожалуй, все сходство и
заканчивалось. В отличие от густой шевелюры Стаса у Олега воло-
сы были светлы и редки. Так редки, что, гляди на его голову, мож-
но было говорить об уже зарождавшейся лысине. Одетый как и Сла-
на, во все черное, Олег не производил того впечатления властнос-
ти, а скорей: был похож на человека с которым, по меткому выра-
жению, «хорошо гулять на свадьбе».
Эти трое были хорошо друг другу знакомы. Все они только не-
давно освободились, сидели на одной зоне, где были «семенника-
ми».  «Семейники"это те люди, которые во время срока
помогают друг другу делить все тяжести арестантской жизни. За
долгие годы, проведенные в неволе эти  люди так привыкают  друг к
другу, что порой напоминают родных братьев.
Четвертым был Рудаков. Из всех присутствовавших он хорошо
знал только Олега. Было время, когда они были, что называется
«не разлей вода». Затем  Олега получил срок за угон москвича отчима. После того, как он осво-
бодился, Рудаков частенько заходил к нему, но продолжения той "ве-
ликой» дружбы не последовало. Быть может потому, что как чело-
век женатый, Рудаков в душе понимал, что дружба с Олегом и се-
мья несовместимы, слишком разнились их интересы.
- Хата — это наиболее реально. Только не с барахлом возиться,
а настоящее, чтобы рыжьё, деньги были — смотря на собравшихся
взглядом, который казалось, пронизывал насквозь, говорил Сла-
ва.
-  Сейчас всё поменялось — пытаясь походить тоном на Сла-
ву, вступил в разговор Рудаков — года три, четыре назад это да, на
ура пошло бы. А  теперь у кого что есть, денег на безопасность не
жалеют.
- Есть у меня одна наколка, — произнес Стас — денег там неме-
рено но нужно еще поработать.
- В смысле?— оживился Слава.

 - Ну, посмотреть пути отхода, выяснить, когда ни кого дома
не бывает, пятое— десятое, но если что, я  это сделаю.
 - А  ты что молчишь? — обратился Слава к Олегу, который еще
не принял участия в разговоре и с большим интересом рассматри-
вал уток, плавающих по глади пруда.
- Я — пас, — проговорил Олег, глядя в прежнем направлении.
- Что так? — ехидно усмехнулся Слава.
- Хватит с меня всей  этой романтики, хочу на свободе жить.
- Что же ты нас сразу посадил?
- Нет, — спокойно и серьезно, так как редко бывало, говорил
Олег, — я вам желаю удачи, но...— он сделал многозначительную
паузу, во время которой поднялся с корточек, на которых сидел -...
но без меня.
- Дело твое. А ты? — посмотрел Слава на Стаса.
- Ну, ты же знаешь, я такое мероприятие завсегда поддержу, —
ответил Стас. 
 В эту минуту Игорю вдруг тоже захотелось отказать-
ся. Встать и уйти с Олегом, но он вспомнил Лилю и то ощущение
собственной неполноценности из-за того, что он, здоровый парень,
не может ни то чтобы обеспечить, а даже прокормить семью и вы-
нужден просить на каждую мелочь денег у родителей.
- Ты как? — повернулся к нему Слава.
- Согласен, — кивнул Рудаков.
- Стас, пока все как следует разузнай про хату. Ты как сам,
кстати, вхож в неё, — спросил у Стаса Слава.
-Да.
— Ну, тогда тебе легче будет. За сколько управишься?
Стас на секунду задумался или изобразил задумчивость, так как
о квартире он и так все знал.
- Попробую за два дня — произнес он.
- Хорошо, тогда послезавтра созвонимся и ещё раз встре-
тимся — подъитожил Слава. — Но уже втроем, без тебя, — обратил-
ся он с наигранной грустью к Олегу.
-Что сделаешь, — хмуро пожал плечами тот.
Все четверо поднялись и неспешно направились к стоящему
неподалеку автомобилю.
- Вот, батя дал покататься,— указывая на красную «семерку»,
говорил Слава, — а что толку, даже на бензин, и то у него стреляю.
Слава со Стасом уселись на передние сиденья машины.
- Ну, поехали, —захлопывая дверь, сказал Слава.
- Мне пешком близко, — стараясь не смотреть на сидящих в
«Жигулях», промолвил Олег.
- Я тоже пройдусь, — закрывал заднюю дверцу, сказал Руда-
ков.
- Как хотите. —  Слава повернул ключ зажигания.
Через секунду «семерка» лихо сорвалась с места. Рудаков и Олег
молча смотрели ей в след.
- Пойдем — улыбнулся Олег.
- Почему ты отказался? — спросил Рудаков.
Олег, нахмурился.
- А почему ты согласился? — произнес он после паузы.
- Не знаю. Хочется поменять чего-то в жизни.
— Зачем тебе менять. Семья, дом — и так все хорошо.
-Семью кормить...
- Устроился бы куда-нибудь на работу.
-Куда? — обречено махнул рукой Игорь, —  госпредприятиях
сейчас не платят, а у коммерсантов не... могу.
- Почему?
- Не могу работать на хозяина, воротит меня с этого. У меня
знакомый в одной частной конторе рыбу коптит. Работает как ло-
шадь, сутками в дыму и копоти. Платят ему гроши, да и их готовы
отнять. Весь брак на рабочих списывают. А  хозяин на иномарке
раскатывает и еще мыть, работяг, заставляют.
Они подошли к оживленному перекрестку, на котором должны
были расстаться.
- Я тебя никогда не видел таким. — Говорил, останавли-
ваясь Рудаков.
- Каким?
Рудаков замешкался, подбирая нужные слова.
— Ну, я не знаю. Серьезным что ли, задумчивым.
Олег рассмеялся.
- Ты еще много чего в жизни не видел... Счастливо. — Он про-
тянул ладонь для рукопожатия. — Я бы не хотел, чтобы ты сел. Но
все в руках Божьих.
- Удачи, Олег — произнес Рудаков, пожимая протянутую руку.
- Тебе удачи. Она тебе больше понадобиться.
Они расстались, направившись каждый своей дорогой.
ГЛАВА 3
Спустя три дня. В ночь Рудаков не спал. Поначалу он долго во-
рочался, но сон ни как не желал посещать его. В голове прокручи-
вались эпизоды вечернего разговора.
 -Итак, завтра, завтра все должно решится.
Ему представился тот двор, В котором они разговаривали. И то
несоответствие темы разговора всему их окружающему. В десятке
шагов о, под бдительным присмотром совсем юных мам, играли дети.
 Из распахнутых настежь окон лилась веселая музыка.

- Вот план квартиры. Крестиком помечено где золото, большой
крестик это сейф. Золото можно не брать, главное сейф, — водил
пальцем по сложенному тетрадному листку Стас. — Зверь уезжает
часов девять утра. К этому времени нам нужно быть на месте. На-
водчик говорит, что в сейфе сто тысяч баксов. Зверь родню с роди-
ны везет, жильё собирается покупать, хочет иномарку себе
брать, бобов у него не меряно. Два магазина в центре города и на
рынках фруктами его торгуют. Живет с женой, она лет на двад-
цать его младше, русская, Светой зовут.
— Так, отлично, — взяв листок у Стаса, произнес Слава, — пер-
вое, что нам нужно, это попасть в квартиру. Тебя эта Света знает?
— Да. Я  думаю, мне лучше вторым номером идти — ответил Стас.
Слава посмотрел на Рудакова.
— Глазок в двери есть? — спросил Игорь, понимая, что первым
придется идти ему.
— Черт, про глазок я совсем забыл, — выругался Стас, — ну по-
звонишь в дверь, скажешь: «Назим деньги велел тебе передать»,
 - Зверя Назимом зовут, смотри не забудь. И общем, придумай что
нибудь — на что тебе голова. Главное, что бы она дверь открыла.
Как откроет — бей ей сразу в лоб, чтоб дар речи потеряла.
— А если дверь на цепочке? — вновь спросил Рудаков, которому
весь этот план казался недостаточно продуманным.
Но Стасу и Славе план казался «верхом совершенства».
— Цепочка, цепочка, какая там цепочка,— раздраженно гово-
рил Стас. — У них в сейфе сто тысяч долларов лежат. Да за такие
деньги я эту дверь с петель сорву, динамитом взорву вместе со зве-
риной женой. Хочешь знать, как они живут? Они же барыги, тор-
гаши! У этого зверя такие деньжища, а он жену свою посылает на
базар — фрукты продавать, что бы у неё денег на косметику хвата-
ло.
Рудаков подумал тогда, что может быть Стас и прав, — зачем
все усложнять. Довериться им, сделать все быстро и просто. Тем
более «все гениальное — просто», крутилось в мыслях фраза из рек-
ламного видеоролика.
Теперь Рудаков не мог уснуть. Он закрывал глаза и тут же пред-
ставлял открывающуюся железную дверь, он даже представлял эту
Свету, почему-то в спортивном костюме и с окрашенными волоса-
ми, собранными в пучок на затылке. Представил, как наносит ей
удар в лицо рукояткой пистолета, при этом по телу разливались
какие-то неприятные, удушливые волны. Он пробовал отогнать от
себя мысли о завтрашнем дне, но те возвращались вновь и вновь с
неизменным постоянством. Наконец, устав с ними бороться, Руда-
ков поднялся с кровати и вышел в другую комнату. Лиля
смотрела телевизор.
— Ну что не спится, — скривила губки Лиля.
Она возлежала на обшарпанном диване, в короткой  шелковой
ночнушке цвета спелой вишни, вытянув красивые загорелые ноги.
Рудаков присел на краешек дивана.
— Что ты смотришь, — спросил он  у Лили.
-Так, ничего особенного. Сейчас вот эта дребедень закончится
И будет хороший фильм. — Лиля взяла пульт и стала
листать каналы, пытаясь найти что-то интересное на ближайшие
полчаса. На экране замелькали кадры различных программ.
- Оставь футбол, — произнес Рудаков, заметив мелькнувшее зе-
леное поле и бегающих по нему игроков.
- Какой футбол, сейчас кино будет, — не обращая на слова мужа
никакого внимания, Лиля остановила свой выбор на каком-то нуд-
ном сериале. —Я всегда говорила, что нам нужен второй телеви-
зор. Сейчас бы сел, посмотрел свой футбол — и волки,
сыты и овцы целы. — Лиле понравилась её шутка, и она
улыбнулась одной из тех улыбок, которые валили мужиков напо-
вал.
Рудаков любил свою жену. За два года совместной жизни он не
то что не изменил ей, но даже не мог заговорить с какой-нибудь
девушкой, чтобы ему не показалось присутствие Лили, высокой,
стройной, о длинными ногами, которые она при любой возможно-
сти выставляла напоказ. Когда они шли куда-то вдвоем, многие
Проходившие мимо мужчины прямо впивались в Лилю взглядом. Это
наполняло Рудакова какой то гордостью. Гордостью за то, что вот
такая красавица идет с ним рядом, спит о ним в одной постели, и
наконец-то, что она мать его дочери. Иногда ему казалось, что ради
 неё он способен на все.
Познакомились они почти что случайно. Рудаков пришел к дру-
гу. Лиля пришла к подруге. Друг и подруга оказались братом и сес-
трой. Рудакову тогда показалосьчто вся,  с большими глазами, кур-
носым носиком и донельзя короткой мини-юбке, Лиля не только
переступила порог квартиры, не только вошла в дом своих друзей,
но и прошла дальше, куда-то в то место, где у него, у Рудакова на-
ходилась душа. Прошла и остались там, как думалось Рудакову,
навсегда.
 Через неделю они встретились на Лилиной территории. Мать
Лили работала сутками санитаркой в больнице скорой помощи. В
тот день она была на дежурстве. Лиля открыла дверь, стоя в ко-
ротком, цветастом халатике  который, как показалось Рудакову,
был только что накинут на её точеную фигурку.
- Можно? — в нерешительности топтался на месте Игорь, дер-
жа и руках бутылку марочного вина и гвоздику, купленную на сдачу.
Лиля изобразила на лице замешательство и удивление, хотя про
себя уже давно решила что — «да».
Игорь часто вспоминал те первые месяцы их знакомства, когда
раз в четверо суток он шел ночевать к Лиле. Вспомипал те ночи,
наполненные любовью и ласками, разговоры и огоньки сигарет,
которые они курили и кромешной темноте на кухне. Когда в пять
часов утра нужно было уходить, что бы до прихода мамы Лиля могла
прибраться и хоть немного поспать.
Он любил вспоминать день, когда пришел свататься, впервые в
живую увидев Лилину маму. С букетом цветов, шампанским и ко-
робкой конфет, в лучшем своем костюме, в котором его друзья
обычно ходили по свадьбам, так и не связав себя узами брака.
Кроме мамы, в квартире жил ещё Лилин брат, с ним Рудаков был
более-менее знаком. Брат был десятью годами старше Лили, и Игорь
ещё ни разу не видел его трезвым. Он  работал
грузчиком на рынке и, разгрузив всё что нужно было разгрузить, при-
нимал на грудь положенное количество горячительного. От него всё
время пахло копченой рыбой, даже когда он выходил из ванной, так
что создавалось впечатление, будто он насквозь пропитался этим
запахом. Вот и тогда он сидел в ванной. Вода текла, брат спал.
Лили дома не было и Рудаков, сидя в обществе  её мамы, смот-
рел старый, черно-белый телевизор. В дверь позвонили.
- Я открою, — произнес Рудаков.
Он надеялся, что это пришла Лиля. Но на пороге стояла незнако-
мая тетка, одетая в шелковый халат и грозно хмурила брови.
- Что у вас там происходит, у нас весь потолок мокрый. Я буду
жаловаться  в инстанции, — гневно кричала тетка.
- Сейчас разберемся, — закрывая дверь перед самым тетки-
ным носом, говорил Рудаков, но та продолжала возмущаться и пе-
ред запертой дверью.
- Безобразие, вы мне заплатите за ремонт квартиры. Я заяв-
ление участковому напишу.
Рудаков посмотрел в коридор. В коридоре из ванной ручейками
стекали струи воды, пол на кухне  был залит водой, и она
 потихоньку начала  просачивалась в прихожую.
Когда Лиля вернулась домой, то застала следующую картину:
Игорь, в белой рубашке, галстуке, обутый в резиновые сапоги бра-
та, вытирал с пола кухни остатки воды, отжимая набухшую
тряпку в ведро. Мама проделывала тоже в коридоре. На диване,
свернувшись калачиком, в одних, наспех одетых трусах, спал виновник
произошедшего. Картина, представившаяся ей, выглядела довольно комично
и Лиля рассмеялась своим ярким задорным смехом. Рудаков залю-
бовался ею, веселой, раскрасневшейся, с самой искренней улыб-
кой, выставлявшей напоказ два ряда белых, ровных зубов.
-Ба, да у нас здесь потоп, — сказала Лиля и вновь залилась сме-
хом, уже смеясь над своей шуткой.

Когда всё было убрано они  сели за стол на кух-
не;. Рудаков откупорил бутылку шампанского.
— За что пьём? — взяв и руки бокал, промолвила Лиля.
Рудаков поднялся. — За то, что бы ты через месяц стала моей
женой.
Спустя месяц они поженились...
-Игорь, у нас остались последние пятьдесят  рублей, —смотря на
экран телевизора, произнесла Лиля.  Упоминание о деньгах больно
ударило по рудаковскому самолюбию. — Молочная кухня на ре-
монте, Даше нужно молоко где-то покупать, — продолжала Лиля —
и вообще... мы в  этом году ни одной новой вещи ей не купили — все
за кем-то носит.
- Скоро у нас будут деньги.
- Ой, Рудаков, это «скоро» уже два года длиться — поскорей
никак нельзя?
- Можно, — оборвал жену Игорь, — спокойной ночи.
Он подошел к шкафу, в котором хранились лекарства и достав
из него оранжевую упаковку «Феназепама» выковорил из листа с
пилюлями одну таблетку.
— Поставь мне будильник на семь, — сказал он жене.
— Сам поставишь, — раздраженно ответила Лиля.
Рудаков выпил снотворное, лег на кровать и словно провалился
в глубокую чёрную яму.
В семь часов он проснулся, разбуженный долгим писком элект-
ронного будильника. От снотворного сушило во рту и неимоверно
хотелось спать.
— Пора — сказал себе Рудаков, глядя в белый потолок комна-
ты. За окном, ярким солнцем, начинался длинный, жаркий июнь-
ский день.
ГЛАВА 4
К восьми часам он  был в условленном месте. Стас и Слава
уже ждали его. Они поздоровались.
— Взял? — вопросительно взглянул на Игоря Слава.
Рудаков махнул пакетом.
— Здесь? — удивился Слава, глядя на пакет.
 Игорь утвердительно  кивнул. Кому могло  прийти в  голову, что в обыч-
ном пакете, обвернутый в полотенце, лежал заряженный пистолет.
— Пойдем. Он ещё не уехал, — направляясь к стоявшим непо-
далёку девятиэтажкам, говорил попутчикам Стас.
Они подошли к одному из жилых безликих строении.
- Вот его подъезд, — махнул рукой Стас, — только мы здесь не
останемся. Пошли. Они пересекли двор и сели на скамейку в тени
раскидистого тополя. Отсюда им был хорошо виден весь двор и
интересующий их подъезд. При этом сами они не привлекали ни-
какого внимания.
- Одень вот это, когда в подъезд войдем, — Слава протянул Ру-
дакову сверток. В свёртке была бейсболка и тёмные очки.
    - Это чтобы внешность твою изменить, — пояснил Слава. —
Она ведь тебя одного в  лицо увидит. Как войдешь, волоки её сразу
в ванную. Мы следом пойдем.
Рудаков кивнул.
—Зверь идет, — Стас, наблюдавший за подъездом, увидел вы-
ходившего из него кавказца. Рудаков и Слава также посмотрели
по направлению его взгляда.
Из дома вышел толстый мужчина, одетый в белую с корот-
ким рукавом рубашку и под цвет ей — светлые брюки. Он враз-
валочку направился к стоявшей неподалеку белой «десятке».
Подойдя, сунул руку в карман брюк, доставая брелок сигнали-
зации. Машина пикнула, словно приветствуя своего хозяина.
Кавказец вытащил платок и оттер им пот, стекавший по его лицу.
Видно было, что пешие прогулки были для него большой непри-
ятностью. Он забрался в автомобиль, долго швыряясь па сидении,
 будто седок, усаживающийся на норовистую лошадь, зак-
рыл дверь и «десятка» тронулась, огласив двор ритмичным мо-
тивом из автомагнитолы.
— Живут же, гады, — злобно произнес Слава. — Ну что, с Бо-
гом.
Все трос они пошли в подъезд. Игорь одел бейсболку и очки.
После жаркого двора подъезд показался оазисом прохлады.
— Третий этаж, — произнес Стас.
Они поднялись. На этаже было два коридора.
— Сюда, — указал в дальний из них Стас. — Две  последние квар-
тиры его, нам в угловую.
Слава остановился у входа в коридор. — Я здесь останусь, —
говорил он шепотом, — как кашляну, значит «атас».
Рудаков и Стас подошли к металлической двери, окрашенной в
серебристый цвет. Глазок в двери был. Сердце Игоря глухо стуча-
ло. Порой ему начинало казаться, что оно сейчас вырвется, разор-
вет грудь и упадет на коричневую плитку коридора. Во рту Рудако-
ва возник сухой металлический привкус.
 Левой  рукой он нажал на кнопку звонка, сжимая правой руко-
ятку пистолета. Звонок пропел электронную мелодию. За дверью
Послышались шаги.
 - Иду, иду, — раздался голос, услышав который Игорь подумал,
что такой голос может принадлежать только красивой женщине.
- Кто? — произнес голос за дверью. Рудаков чувствовал, как
Нивидимая женщина, изучает его внешность через прорезь глазка.
-А Свэту можно позват? — копируя кавказский акцепт, ска-
зал он.
-Я Света. Что вы хотели?
-Откройте, пажалуста. Тут вам Назим пакэт пэрэдал.
За дверью наступило молчание;. Света о чем-то напряженно раз-
мышляла.
- Не откроет — пронеслась мысль в голове Рудакова. И как не
странно эта мысль доставила ему облегчение, даже сердце стало
Тише, биться под ребрами.
Света, наконец, придумала,что ответить, дальше затягивать
паузу было бы просто неприлично.
- У меня ключа нет, — виновато промолвила она.
Нелепей ничего придумать было нельзя. Точно не откроет, —
подумалось Рудакову.
 - А куда мэнэ  пакэт дэват? — всё больше и больше входя в роль
кавказца, произнёс Игорь.
Света опять задумалась, на этот раз, правда ненадолго.
- Вы попозже зайдите. Вы Назиму кто? Друг? Родственник?
-Приятэл.
Может на словах что передать? Так вы говорите, я передам.
Рудаков проклял про себя женскую глупость, которая, как не
ни странно иногда бывает во спасение.
- Вот, дура, — думал он — я ей говорю, что пакет от мужа при-
волок, а она спрашивает меня о том, что этому самому мужу на
словах передать.
-А вас  как вас зовут? Что сказать Назиму? Кто приходил? — ос-
мелела за дверью Света.
- Почувствовала, почувствовала, — размышлял Рудаков, ложа
Пистолет в пакет.
- Скажите, Рафик прыходыл, — вслух произнес он и путь не
добавил — С Шашейной улицы.
Дальше стоять у двери было бесполезным делом. Игорь повер-
нулся и направился к выходу из коридора. Он почувствовал себя легко
и свободно, словно что-то давившее на него, какая-то тяжелая
невидимая  плита слетела с его плеч и бесшумно разбилась об пол.

В конце коридора его ждали Слава и Стас.
- Ну что? — полушепотом спросил Слава, напряженно смотря
на Игоря.
- Она не откроет.
На лицо Славы опустилась маска недовольства.
— Что она тебе говорила?
Рудаков вкратце пересказал содержание его беседы со Светой.
Хотя был уверен, что в той тишине, в которой пребывал дом в это
время суток, когда часть, его жильцов уже ушла на работу, а другая
часть еще не проснулась, напарники могли слышать весь этот раз-
говор сами.
- Есть у неё ключ. Врёт, шалава. Кто ж её закроет? А  если
пожар? — всё с тем же недовольством говорил Слава. — А  может
подождать, когда она сама выйдет?
- Она не выйдет — произнес Рудаков.
- Почему не  выйдет? Может ей  мусор понадобиться вынести
или в магазин за продуктами?
- Пока муж не вернется — не выйдет. Она что-то почувствова-
ла, сейчас наверное мужу звонит. — говорил Рудаков — Я думаю,
он скоро сюда прикатит. Надо уходить.
Из дома они уходили по одиночке, поворачивая в разные на-
правления. Рудаков почти что физически чувствовал, как с тре-
тьего этажа пара женских глаз смотрит на его удалявшуюся спину.
Отойдя от дома на приличное расстояние они снова встретились и
уселись в небольшой беседке.
— Такие деньги! Такие деньги уходят! — мысль об уходящих
деньгах всё больше и больше распаляла Славу. —Может вернуть-
ся? Ментами представится,— продолжал он, — там сто тысяч бак-
сов и какая-то крашенная курица! Что ты ей лапши на уши наве-
щать не мог, чтобы она дверь открыла?
Рудаков отрицательно замотал головой.
- По любому, возвращаться туда не стоит, — сказал Стас, дос-
тавая из кармана сигареты и предлагая их собеседникам.
- А как ты хочешь? Если она сейчас дверь не открыла, дума-
ешь, завтра откроет? — раздраженно произнес Слава, вытягивая
из пачки сигарету. Чувство раздражения смешанное с досадой пе-
реполняло его и он, не докурив сигарету, резко и зло бросил её на
асфальт.
- Ну всё, пока парни, — он поднялся со скамейки на которой
сидел. — Мне ещё к участковому отмечаться идти.
Слава ушел.
— Послушай, зачем ему отмечаться?
- У него ещё год условного — ответил Стас, глядя вслед удалявшемуся  Славе.
Несколько минут они сидели молча, втягивая и выпуская сига-
ретный  дым. По дороге в направлении девятиэтажек пронеслась
белая «десятка». За рулем сидел уже знакомый приятелям «зверь»
с как показалось Рудакову, озабоченным выражением лица и пара
Молодых кавказцев.
-Точно позвонила — глядя вслед машине, пробурчал Стас —
Сейчас выяснять начнут "кто приходил»,»за чем приходил». Теперь
Они насторожатся.
Стас докурил сигарету.
-Ладно, пойдем — проговорил он поднимаясь. — Тут теперь
 не безопасно.
- Послушай, Стас, а если нам его выкрасть.
- Кого?
-Ну, зверя, этого. У них же на Кавказе это милое дело. Заяв-
лять они все равно не будут.
-А это мысль — несколько оживился Стас — только с транспор-
том у нас неувязка.
— А  Слава? — спросил Рудаков.
- О Славе забудь. Слава любит, когда он сам все разрабатыва-
ет, а так не пойдет.
-  Можно спросить у кого нибудь машину. Нам она нужна то на
дна раза, — привезти да увезти.
- А ты бы дал, если бы она у тебя была? — задал вопрос Стас.
Рудаков пожал плечами.
- Не знаю, у меня никогда не было.

- Ну вот, видишь, а у меня была. И я бы не дал. А вот если бы
в  долю взяли, тогда — может быть. И то сорок раз подумал бы, да-
вать или нет. И посмотрел бы, что  за  люди просят.
 - Ну, так давай возьмем водилу в долю.
Стас задумался. Хотя он и старался не подавать вида, но идея
ему понравилась.
-Есть у парня голова, — думал он, глядя на Рудакова — только
 слишком уж доверчив. Хотя это мне только наруку.
- Ладно, я поищу водилу. Как найду, позвоню тебе, — произ-
нес он вслух.
ГЛАВА 5
Двумя месяцами ранее описанных событии, Станислав Зароков
стоял на ступеньках КПП исправительной колонии общего режима.
Фу файка на нём была растёгнута. Из под фуфайки топорщился крупной
вязки свитер заправленный в затёртые до белизны джинсы.
За ним  с лязгом захлопнулась решетчатая дверь, и в голове не-
навязчиво звучал мотив, услышанной им недавно песни — «Это мо-
жет быть вы, это может быть вы, начинает свой путь человек из
тюрьмы...»— пел и памяти Зарокова хриплый голос барда.
Стас был по настоящему счастлив. Он вдохнул полной грудью,
насыщенный свежестью и запахом начинающейся зелени, воздух.
Посмотрел на расстилавшийся перед ним поселок, к которому вела,
бывшая когда-то асфальтированной, дорога. И закричал во всё гор-
ло, во всю мощь молодого голоса:
— Свободен!
И поля, и сосновый бор и казалось весь яркий, солнечный ап-
рельский день ответили ему эхом — Свободен.
— Я свободен! — вновь, с какой-то сумасшедшей радостью, про-
кричал Зароков, обращаясь к этой весенней дали, к этим, чуть по-
крытым зеленью полям, к сосновому бору и поселку, но больше всего
к самому себе.
В свои двадцать семь, Стас уже во второй раз выходил, вот так
вот, в чистое поле, оглушенный и пораженный этим большим и
необъятным миром, со справкой об освобождении, выданной ла-
герной канцелярией в кармане. Этот вольный мир, не шел ни в ка-
кое сравнение с тем местом, где он принужден был существовать
последние годы. Ему хотелось обнять весь этот мир, поделиться с
ним своим счастьем. Но мир был равнодушен к нему. Мир жил без
него все эти годы, будто его — Стаса Зарокова и  не было вовсе.
Вообще, как показалось Зарокову, жизнь за те годы, пока он от-
бывал срок, сильно изменилась. Изменилась как внешне — модой в
одежде, количеством и марками автомобилей на дорогах, появив-
шимися то тут  то  там, как грибы после дождя, шикарными особня-
ками, так и внутренне — Зарокову тут же бросилось в глаза, что
люди стали жестче и злее. Главное в этой жизни, новой России,
 были деньги.
— Без денег ты никто и звать тебя никак — думал он, глядя
на разъезжавших в блестящих автомобилях юнцов. — Без де-
нег могут уважать, но с деньгами будут уважать всегда и кого
угодно.
 Если в лагере Зароков считал, что главное в человеке
сила, сила характера, воли и выдержке, то на воле он видел, что
сильнее денег здесь ничего нет. К тому же, жил он теперь не
один. Сев холостяком, Стас  вернулся женатым на Лене, с кото-
рой познакомился по переписке и у которой подрастал трехлет-
ний сын.
Решение заняться прежним ремеслом пришло как то само собой.
Никакой профессией он не владел, учиться считал для себя делом
поздним и ненужным. Нужными были только деньги— много и сра-
зу. Получить их он мог лишь одним способом — незаконным. Поход-
ив по приятелям, со многими из которых Зароков отбывал срок,
Стас понял, что  большинство из них находятся в такой же ситуации,
не сумев перестроится и адаптироваться к вольной жизни. Многие
заливали эту безысходность водкой, становясь постепенно постоян-
ными клиентами пивных и забегаловок, опускаясь все ниже и ниже
на дно жизни. Этот путь для себя Зароков сразу же отверг  считая,
что не  для того он прошел школу тюрьмы и лагеря, что бы на воле
спиться и развлекать рассказами о зоне случайных собутыльников.
Ему хотелось большого дела. Вскоре  представился случай, в од-
ной компании ему повстречались Слава и Олег.
 В час ночи в квартире Рудаковых  зазвонил телефон.
Игорь в этот поздний час смотрел телевизор. Услышав призывный
звук телефона он вскочил с недовольно скрипнувшего дивана и ус-
пел взять трубку до того, как телефон успел повторить свою трель.
Лиля с дочерью давно спали. Рудаков боялся, как бы звонок
не разбудил их. В трубке послышался хриплый голос Стаса.
— Привет. Что, разбудил?
  - Нет, я не спал.
  - Слушай, я нашел водилу... он согласен... но еще не оконча-
тельно — делал паузы в словах, словно обдумывая каждое слово,
говорил Зароков. — Мы сейчас подъедем...— он вновь сделал пау-
зу,—давай на остановке;, возле аптеки... Возьми с собой... Ты по-
нял, что взять?
- Да — ответил Рудаков —  А может до завтра отложим?
- Нет, — резко ответил Стас.
 - Почему?  К  чему такая спешка?
- Нужно сейчас. Нужно быстро все дело провернуть, пока «
зверь» при деньгах, пока он их не потратил.
- А  зачем брать? Если и так все нормально ?
- Приходи, на месте все объясню. По телефону нельзя.
- Ты не можешь говорить? — осенила догадка Рудакова.
- Ну да. Наконец то понял,— облегченно выдохнул в трубку
Зароков. Так ты придешь?

- Да — произнес Игорь, смутно чувствуя какую-то надвигаю-
щуюся неприятность.
- Все, мы едем. —Телефонная трубка загудела короткими сиг-
налами.
Руда ков мало что понял из телефонного разговора, но данное
им обещание прийти возы мело к дейстиию, он начал собирать-
ся. Одевшись,  вышел на балкон, достал с одной из полок за-
сунутый в самый угол старый рюкзак, развязал его и на самом
дне нащупал, завёрнутый в сухую тряпку пистолет. Игорь сунул
оружие за пояс джинсов, прикрыв одетой навыпуск футболкой.
Когда он завязывал шнурки кроссовок, то внезапно услышал из-
за спины Лилин голос. Видимо, звонок всё-таки разбудил её.
- Ты куда  собрался? — проговорила Лиля, стоя на пороге
спальни и сонными глазами глядя за приготовлениями мужа.
- Мне нужно уйти. Это не надолго, — ответил Рудаков.
- Конечно. Ему нужно уйти. Ты хоть на часы  посмотрел?
Время — второй час. Какие могут быть дела в это время?
- Послушай,  я тебе потом всё объясню.  Я сейчас не могу
ничего рассказать,— попробовал успокоить жену Игорь.
- Мне не надо ничего объяснять, — перебила его Лиля. — Мне
и так всё очень даже; ясно. У тебя другая? Так? Правильно гово-
рят, в тихом омуте черти водятся. Ну иди, иди, — всё больше повы-
шала голос Лиля,— только знай, я тоже себе кого нибудь найду,
слава богу не старуха ещё.
На какое-то мгновение, глядя на разъяренное лицо Лили, Руда-
кову подумалось, а не рассказать ли ей всё? — но это длилось всего
лишь мгновение.
- Пусть лучше ни чего не знает, так ей спокойней
будет, — решил он.
— Думай что хочешь, — произнес Рудаков вслух, сказав
это, открыл дверь квартиры и вышел.
Теплая июньская ночь сразу же обняла его, заключив в свои
ласковые объятья. Рудаков ощутил тот неповторимый ни с чем не
сравнимый запах ночной свежести, ощутил ту ночную, летнюю
тишину, когда окончательно пустеют улицы и можно пройти пол-
города не встретив ни единой живой души.
Дойдя до остановки, он сел на узкую лавочку и стал напря-
женно ждать. Две машины пронеслись мимо, обдавая его светло-
желтым светом фар. Накопец, на противоположной
стороне дороги, со скрипом шип, притормозила темного цвета
«восьмерка». Из машины вышли двое и повернулись лицом в сто-
рону остановки.
— Серёга — позвал один из вышедших из машины.
Рудаков узнал голос, чуть с хрипотцой, несомненно принадле-
жавшем Стасу.
- Но почему Серега? — промелькнула в сознании мысль.
 На раздумье у него уже не было времени. Он  поднялся и
пошел по направлению к автомобилю.
Второй вышедший был видимо хозяином автомобиля, мужик лет
сорока, невысокого роста, с большими выпуклыми глазами, ост-
рым носом, больше похожим на клюв хищной птицы и уже  начи-
навшими седеть прямыми волосами.
Поравнявшись с машиной, Рудаков хотел поздороваться с ним,
уже начав протягивать ему руку для приветствия. Но водитель,
заметив этот порыв, сразу же начал усаживаться в салон автомо-
биля, хлопнув вслед за этим дверцей.
Поздоровавшись со Стасом, Рудаков сел на заднее сиденье, маши-
на тронулась, шурша шипами по ночной улице города.
- Куда дальше-то — недовольно пробурчал сидевший за рулем
мужик.
- Давай прямо, потом налево, —указывая направление движе-
ния руками, ответил ему Зароков. Так он указывал дорогу до тех
пор, пока автомобиль не заехал в глухой, неосвещенный двор, выезд
из которого был перегорожен бетонной балкой. Водитель заглушил
двигатель и в то же время, Зароков, сидевшей в пол оборота, на пе-
реднем сидении машины, протянул Игорю руку и произнес:
- Дай!
 Рудаков вытащил из-за пояса пистолет и протянул его
Стасу.
 Водитель, увидев у пассажира справа в руках пистолет, резко
вздрогнул и протянул ладони по направлению к оружию, будто
пытаясь закрыть от себя этот опасный предмет.
— Сидеть — резко проговорил.  Зароков, ткнул водителя дулом
пистолета в бок.
— Не надо, ребята. Не надо, не убивайте, — каким то обречен-
ным тоном произнес хозяин машины.
— Выключи свет, — чувствуя себя хозяином положения, говорил
 Зароков командным голосом.
Мужик повиновался, выключая свет в салоне, зажженный им в
суете, вызванной невесть откуда взявшимся пистолетом.
 Рудаков, как завороженный, смотрел за происходящим в ма-
шине. Волнение охватило его, удары крови гулко отдавались в го-
лове. Он был рад тому, что в салоне погас свет, иначе боялся, что
присутствующие заметят его волнение и нервно дрожащие  коле-
ни. Но тем, судя по всему, было не до этого.
— Слушай меня внимательно, — все тем же  властным тоном го-
ворил  Зароков, обращаясь к напуганному водителю. — Во-первых,
никаких резких движений, а то сам знаешь, что будет — мотнул
пистолетом Стас. —Во-вторых, твоя жизнь нам не нужна и твои
деньги тоже — он отвел взгляд от водителя и посмотрел в лобовое
стекло.
  - Черт, ну и заехали мы — выругался в  полголоса Зароков.
В доме напротив, до которого было не больше сорока шагов,
ярким желтым светом горели два зарешеченных окна и над окна-
ми неоновым светом сняла вывеска, написанная красной краской
«Пункт охраны общественного порядка».
— Заводи, уезжаем — скомандовал  Зароков водителю.
Тот повернул ключ зажигания и когда машина завелась, начал
задним ходом выруливать из двора.
— Тут дорога есть. В лес ведет, — немного придя в себя и пыта-
ясь придать своему голосу больше твердости и развязанности, произ-
нес  Рудаков.
— Поезжай, куда он скажет, — сказал  Стас водителю.
Автомобиль покатил по указываемому Рудаковым направлению.
Заехав подальше в лес, Зароков приказал шоферу остановиться.
Здесь он продолжил начатый разговор.
- Нам нужна твоя машина. Нужна всего на два дня. Через два
дня ты её получишь обратно, в целости и невредимости. Водитель
слушал, постоянно боязливо озираясь на пистолет, лежавший на
коленях Зарокова и смотревший своим дулом куда то в живот му-
жика. Эти боязливые взгляды, казалось, мешали ему не только раз-
говаривать, но и слушать. Зароков заметил это.
— На, держи, — обернувшись назад, протянул он Рудакову пи-
столет.
Игорь взял оружие, заметив, что напарник даже не взвел кур-
ка. Водитель, видимо, тоже стал приходить в себя, оправившись
от первоначального шока. По его голосу и жестам было заметно,
что если он не успокоился, то, во всяком случае, нервничает гораз-
до меньше, чем в первые минуты. И теперь, глядя на парней ни
как не мог понять, почему люди только что угрожавшие ему ору-
жием, теперь спокойно объясняют ему, что если он отдаст им ма-
шину, то с ней ничего не случится. Он решил, что самым лучшим
для него будет на всё согласиться.
— Главное не заставлять их нервничать, — думал водитель, — в
конце концов, автомобиль не стоит жизни.
Рудакову тоже ситуация показалась несколько странной. Ему
хотелось, чтобы всё поскорее закончилось.
— Стас, давай высадим его здесь и уедем,— говорил он Зарокову,
— пока он до города дойдет, мы уже далеко будем. — На самом деле
Игорь не собирался «быть далеко», а хотел, закончив всё побыстрее,
сойти у края леса и направится домой, оставив машину Стасу.
— Не надо его здесь высаживать, — ответил Зароков. Видишь,
я по-хорошему с человеком хочу. Мы же не отнимаем, мы берем на

дня дня. Покатаемся, сделаем все дела и вернем. Так ведь? — по-
смотрел он на хозяина «восьмерки». Тот лишь обречено вздохнул.
  - Вот видишь, — говорил Стас — с людьми надо по-хорошему.
Хорошее отношение к человеку — залог успеха.
- Ребята, вы мне дыр только в пей не наделайте, — глухо про-
молвил шофер.
- Да не беспокойся ты, машину вернем в лучшем виде, даже
лучше чем брали. Выходи давай, я за руль сяду,— спокойно сказал
Зароков шоферу.
Он сел за руль. Хозяина машины посадили на заднее сиденье —
рядом с Рудаковым. Автомобиль тронулся, осветив светом фар при-
дорожные осины и саму дорогу, такую узкую, что разъехаться двум
машинам на  ней было бы невозможно.
- Слышь, а может ты нам доверенность напишешь, — ухмыль-
нулся Стас, обращаясь к водителю.
- Напишу. Только её заверить нужно будет, — отозвался шофёр.
- У кого заверить то?
- В нотариальной конторе.
- Это слишком долго. Ты и так через два дня свое авто получишь.
Сам то где живешь? Водитель назвал адрес на  другом конце города.
Оставшийся путь по ночным, пустынным, залитым фонарным
светом улицам, все трое проехали в полном молчании.
Не доезжая до точного адреса, несколько
кварталов, Зароков свернул во двор дома и, остановив машину,
обернулся лицом на заднее сиденье.
— Телефон у тебя есть? — спросил он у хозяина машины.
Тот хмуро кивнул. Зароков протянул ему кусок бумаги и каран-
даш, извлеченные из нагрудного кармана рубашки.
- Пиши.
- Зачем?
- Пиши, не бойся. Раз уж адрес сказал, чего  за телефон боять-
ся — усмехнулся Зароков.
Он взял листок с карандашом и сунул их в карман.
- Завтра я тебе позвоню... Где-то в час дня. Да не расстраивай-
ся ты так, — увидев озабоченное лицо водителя, проговорил Заро-
ков, — вернем мы твою машину, еще и денег тебе в бардачок поло-
жим, ты своим частным извозом за год не заработаешь.
- Хорошо бы — вздохнул шофер.
— Ты что мне не веришь? — Зароков снова запустил руку в
Карман, на этот раз это был карман брюк. — Хочешь., возьми вот в
залог, мою справку об освобождении, — он протянул водителю уже
изрядно потрепанный листок. — Извини, других документом не
имею.
Хозяин машины отрицательно покачал головой. После этого
жеста «доброй воли» Зароков стал совсем считать его своим дру-
гом. Оставив Рудакова одного в «восьмерке», он пошел провожать
водителя до ближайшего перекрестка. Тот постоянно оглядывал-
ся, словно до последнего не мог поверить в то, что его железный
конь теперь поскачет под другим седоком.
Оставшись в машине один, Рудаков  предался размышлениям.
- Вот Стас, как у него легко и просто все получается, как он лихо
это дело провернул,— думал Рудаков, — просто и легко, без лишне-
го волнения и тряски. Мне бы так. Нет, у меня бы так никогда не
получилась.
В эту минуту он завидовал Зарокову, завидовал его увереннос-
ти и смелости, завидовал его решительности и тому, что зовётся у
нас нахрапом.
Потом мысли плавно перешли к Лило. Рудаков посмотрел на
часы.  Было половина четвертого утра.  Он  представил, как
она встретит его, когда он придет домой.
— Объясню ей, как есть, победителей не судят, — подумал Ру-
даков, и эта мысль успокоила его.
Вскоре послышались шаги возвращающегося Стаса. Он улыбал-
ся и вообще производил впечатление всем довольного человека.
— Ну вот видишь, как все оказалось просто, — говорил Стас,
усаживаясь за руль, — давай сейчас поедем ко мне, переночуешь, а
утром домой поедешь. На машине много не будем кататься, зачем
нам её светить? Поэтому до дома на общественном транспорте бу-
дешь добираться. Рудаков был согласен.
Они выехали на шоссе кольцевой автодороги, не встретив по
пути ни машин, ни людей.
— А теперь мы посмотрим, на что она способна, — сказал Стас,
включая высшую передачу и надавливая ногой на педаль газа.
Стрелка на спидометре резко поползла вправо, перескочив вско-
ре отметку в сто километров в час.
— Свободен! — прокричал Зароков, залившись громким сме-
хом.
Жил Стас в самом неприглядном районе города. Этому району
наиболее подходило название «трущоб». В городских объявлениях
по обмену квартир постоянно приписывалось последняя строчка,
гласившая о том, что этот район города к обмену не предлагать.
Невысокие, двухэтажные дома постройки сталинских времен че-
редовались здесь с обветшалыми хрущевками и неказистыми, де-
деревянными бараками, неизвестно каких времен постройки. Они
поднялись на второй, последний этаж обветшалого дома с облуп-
ленной и кое-где отвалившейся штукатуркой. Машину Зароков
поставил во дворе, еле поместив её между серыми деревянными
сараями с номерами квартир на дверях, которыми был загорожен
почти что весь двор. Другая его часть была полностью опутана бе-
льевыми веревками. Глядя на них Рудакову подумалось, что когда
здесь развешивают белье, к дому, наверное, не возможно подойти.
Маленькая, однокомнатная квартира была обклеена выцветши-
ми желтыми обоями и обставлена старой невыразительной мебелью.
- Квартира родителей — пояснил Стас — Они у меня пенсионе-
ры, вот, на лето в деревню уехали. Пойдем покурим?
Они вышли на балкон. Уже давно рассвело и было непривычно
видеть пустынные улицы города, как будто он вымер.
-Это дело провернём провернем, в Москву поедем, — закуривая сигарету,
говорил Стас— Там серьезными делами займемся. А это — так, раз-
минка, на первое время, что бы с голоду не умереть.
Покурив, они легли спать. После всех волнений этой ночи, Ру-
даков сразу же заснул. Проснулся он в половине девятого, когда
солнечные лучи уже во всю заливали стены квартиры. Стас давно
был на ногах.
— Слушай внимательно, — говорил он.— В пять часов вечера я тебе позвоню, к
этому времени уже соберись, в общем, как говорили пионеры, будь
готов. — Он усмехнулся, — Зверь сегодня тачку на автостоянку бу-
дет ставить, в часов восемь вечера. Мы его подождем на пустыре —
между стоянкой и домами. Я буду за рулем, ты и еще один парняга
скрутите зверя. Долго с ним не возитесь, сразу ствол на него на-
правь, чтобы не рыпался. Оденьте ему на башку вот это, — он бро-
сил Рудакову черную вязаную шапочку, — натяните до самого под-
бородка. Я тоже надену кое что, — Зароков достал такую же ша-
почку, только у этой был разрез на уровне глаз и она больше похо-
дила на маску. Он натянул её на голову.
- Ну как? На кого я похож?
— На кого-то из кино, тебя в ней мать родная не узнает, — про-
изнес Рудаков.
— Мать — бог с ней, главное, чтобы Зверь меня не узнал. Мы с
ним знакомы кое- по каким делам.
Стас сдернул маску с головы.
— Шерстяная — говорил он, теребя шапочку в руках,— Голова
в ней быстро запреет, лучше если из эластика была, но как гово-
риться — на нет и суда нет.
Он бросил маску на кровать.
- Так, ну ладно, — продолжал Зароков, — с нарядами мы ра-
зобрались, пойдем теперь дальше. — Он сделал паузу, — в общем,
затащите зверя в машину, положите его между сиденьями, да раз-
говаривайте с ним порезче, чтобы до него быстрее доходило. Даль-
ше повезем его в одно место, есть здесь недалеко один заброшен-
ный дом. Там обработаем его как следует, пусть домой своей лярве
позвонит.
- А откуда он позвонит, там что, телефон есть?
- Там нет. Но с этим всё нормально будет, мы с собой сотовый
прихватим, обещали тут напрокат дать, — улыбнулся Зароков. —
Главное, пусть зверь домой позвонит, чтобы его жена деньги за него
заплатила, она его как собака хозяина слушается.
- Она не заявит?
- Нет, мы зверя научим что сказать, а уж он жене своей понят-
но объяснит, что этого делать нельзя.
-  А  за деньгами кто пойдет?
- За это не беспокойся, есть у меня один толковый малолетка
на примете, он и сходит.-
- Не пропадет он с деньгами-то?
        - Нет, не пропадет. Он даже и не посмотрит на них. Скажу —
принеси пакет, он принесет, а что в пакете лежит, даже не узнает.
- Понятно, Стас, а кто ещё с нами будет? Я его знаю?
- Ты не знаешь, но он путевый пацан, сидел я с ним вместе.
Вдвоем нам никак не управиться, а он надежный, я за него ручаюсь.
Рудаков про себя решил, что план далек от совершенства, но
после происшедшего этой ночью, он не смел перечить Стасу, слиш-
ком хорошо у того получались эти экспромты. Собеседники собра-
лись и вышли к машине. Зароков, который уже успел приноро-
виться к автомобилю, вел его намного увереннее. Он отвез Рудако-
ва на остановку, где они и расстались, пожелав друг другу  удачи.

ГЛАВА 6
После полуночи количество звонков в дежурную часть Советс-
кого отдела внутренних дел уменьшилось.
Большие настенные часы показывали четыре часа утра,
когда капитан Васильев, дежуривший на пульте, отвлекся от
чтения «Сводки происшествий» и снял форменный китель. Его
напарник — старший лейтенант Зернов, давно уже заварил в
большой фарфоровой кружке чаю и тот уже начал остывать,
когда капитан, сделавший из кружки лишь пару глотков, уви-
дел, как-то крадучись, вошедшего в здание отдела мужчину.
На вид ему было чуть больше сорока, прилично одетый, с ли-
цом пунцового цвета, по-рыбьи навыкате глазами и легкой
проседью  в шевелюре. Он посекундно озирался и был явно
чем то напуган.
   -Что вы хотели? —спросил капитан, когда пошедший подошел
к окошечку в стекле.
   -Я  бы... У меня...
  -Да вы не волнуйтесь. С вами что  то случилось?
  -Да. У меня машину отобрали. — Словно не сказал, а выдохнул
мужчина.
-Как отобрали? Кто?
  -Я подвозил двух парней... — капитан увидел, что мужчине  тя-
жело говорить и поэтому, чтобы хоть как-то ему помочь, начал за-
давать  вопросы.
  - Они вам угрожали?
  - Да.
  - Нож?
-  Нет. Пистолет.
- Пистолет. Это уже серьёзней, — произнес Васильев. — Опоз-
нать их сумеете?
  - Да, одного сумею, точно. Другого не умерен.
  - Пишите заявление. Старший лейтенант вам поможет — капи-
тан на секунду прервался, что то обдумывая.— Какой марки у вас
машина?
- «Восьмерка», вишнёвого цвета. Номер— восемьсот семьдесят
три, С К.
Капитан Васильев снял телефонную трубку.
 - Внимание, всем постам. Задержать машину ВАЗ двадцать один
ноль восемь, вишневого цвета, госномер — восемь, семь, три, Свет-
лана, Константин. При задержании соблюдать осторожность —
преступники вооружены огнестрельным оружием.
 Когда потерпевший, много раз поправляемый старшим лейте-
нантом Зерновым, окончил писать, капитан взял в руки заявление
и бегло пробежав его глазами, положил на стол.
- Так — протянул капитан — Вы далеко живете, Петр Николае-
вич? — обратился он к потерпевшему, имя которого узнал из про-
читанного заявления.
-  Нет, буквально в пяти минутах ходьбы отсюда.
- Хорошо, тогда сделаем так. Вы пойдете сейчас; домой.
 И мой совет, как придете — сразу же ложитесь спать.  Постарайтесь
уснуть. А  утром, — Васильев посмотрел на часы, — хотя уже; утро
ну в общем, когда начнется рабочий день, вам позвонит следова-
тель. А пока ваша машина находится и розыске и если они не уеха-
ли из города, то вскоре мы её, я думаю, найдем.
- Какой тут  уснуть, — говорил потерпевший, — поднима-
ясь из-за стола, — До свидания. Спасибо за  хлопоты.
-Всего хорошего, Петр Николаевич.
Мужчина вышел за дверь.
- Что ты обо всем этом думаешь? — повернувшись в кресле, про-
изнес старшин лейтенант Зернов, обращаясь к капитану.
Капитан оторвал взгляд от заявления, которое он взялся были
читать во второй раз.
-Странный какой то разбой. Потерпевший говорит, что маши-
ну у него в Заречном районе  отняли, в лес его возили. Но
ведь не били, до дома довезли — так машины не отнимают.
-  Да. Странно это как-то. Может им и не нужна или нужна на
время дли чего-то более; серьёзного? — предположил Зернов, —
помнишь, две недели назад у мужика в том же Заречном районе!
машину отняли? Так они ему за неё башку проломили... А тут...
- Не бери в голову, это не наши дела. Пускай следователь со всем
этим разбирается. А  мы свое дело сделали,— отхлебывая совсем
холодный чай, говорил капитан Васильев.
В начале десятого утра в квартире Минеевых раздался телефон-
ный звонок. Дочь Петра Николаевича собиралась в институт и стоя
перед зеркалом в прихожей, делала последние попытки улучшить
свой макияж.
-Алло, — сняла она трубку, — Папа, это тебя, — делая на фран-
цузский манер ударение на втором слоге слова «папа», она нротя-
нула трубку.   .
- Слушаю, — произнес Минеев.
- Здравствуйте. Вас беспокоят из Советского РОВД. Моя фами-
лии — Рявкин, я следователь по вашему делу.
- Да, да, — отскребая ногтем кусочек грязи, прилипшей к тум-
бочке на которой стоял телефон, говорил  Минеев.
-Придите, пожалуйста, ко мне, кабинет номер тридцать девять,
это на третьем этаже здания. Пропуск на вас я выпишу. Назовите
дежурному свою фамилию, он вас пропустит.
- Хорошо. А  как ваше имя, отчество?
- Дмитрий Александрович.
- Хорошо, Дмитрий Александрович.
- Да, и постарайтесь побыстрей. К десяти успеете? Вы ведь ря-
дышком живете?
-Я постараюсь.
-Ну, до встречи.
-До свидания, Дмитрий Александрович.
Минеев опустил трубку па рычаг телефона.
- Мама сказала, ты машину кому-то ночью подарил? — крася
губы, с усмешкой спросила дочь.
-Не подарил, а отобрали, — недовольно пробурчал Минеев, —
Ночевала бы дома, сама всё знала.
-Не надо так расстраиваться, папа. Я  позвоню Сергею, он это
всё быстро уладит...— упоминание! о Сергее вызвало прилив крови
к лицу Минеева. Он терпеть не мог этого, всегда подчеркнуто веж-
ливого типа. Сергей подъезжал к их дому на блестящей белой ино-
марке, как будто так оно и нужно, ему, женатому мужчине, на-
много старше его дочери, приезжать к ней среди бела дня и не ис-
пытывать при этом никаких угрызений совести.
- Он сейчас, спецслужбы курирует в правительстве области, — во-
сторженно тараторила дочь, — ему эту машину найти - раз плюнуть...
- Иди лучше в институт — с какой то горечью в голосе произнес
Минеев, перебив восторженный говор дочери, — без вас с Сергеем
разберутся, — сказав  это, он пошел одеваться для визита к следо-
вателю.
Войди в тридцать девятый кабинет, Петр Николаевич увидел
молодого полного мужчину. Круглое лицо, коротко остриженные
волосы, большие губы и широко раскрытые глаза которого говори-
ли скорее о душевной доброте и широкой разгульной натуре их об-
ладателя. Кабинет был небольшой и казался еще меньшим из-за
величины его обитателя.
Когда Минеев вошел, следователь внимательно изучал докумен-
ты, разложенные на  его столе, услышав шум открывающейся две-
ри он поднял голову и посмотрел на вошедшего.
  - Петр Николаевич? — спросил следователь, поднимаясь из-за
стола.
-Да. Это я.
-Проходите, садитесь, пожалуйста, — указывая на стулья, сто-
явшие вдоль стены кабинета, сказал следователь.
Минеев сел, и пока следователь копался в документах, принял-
|ся с интересом изучать интерьер кабинета.
В самом дальнем углу, составленные друг на друга, стояли два
сейфа. У самого входа глыбой возвышался здоровенный и судя по
пятнам грязи давно не мытый шкаф. На одной стене в метре друг
от друга висели портрет Ленина и фотография в металлической
рамке, на которой был изображен президент Ельцин. Причем оба
портрета косили глаза друг на друга, будто  желая выяснить, кто из
них главный на этой стене.
На другой стене висела карта страны с многочисленными карандаш-
ными пометками на ней. И, наконец, к сейфу, к тому, который был
верхним, крепился плакат. На нем жирными буквами было отпечата-
но: «Вор должен сидеть в тюрьме» и под этой надписью изображен по
пояс голый мужик с многочисленными наколками на теле. Следователь
закончил читать бумаги и отложив их в сторону, обратился к Минееву.
- Ну что, Пётр Николаевич, расскажите мне еще раз все по по-
рядку.
Минеев подробно пересказал следователю свое ночное путеше-
ствие, не упуская никаких мелких деталей.
- Так, — глядя в синь окна, медленно проговорил Рявкин. — А
Вы уверенны, что это был действительно пистолет, а не игрушка?
Сейчас ведь много игрушек, внешне от настоящего оружия ни чем
не отличающихся. Тем более, что происходило все ночью, а ночью,
как говориться, все кошки серы.
-Извините, товарищ, следователь, я конечно не столь силен в
оружии, но настоящий пистолет от игрушечного отличить смогу. —
С нотками обиды в голосе произнес Минеев.
Рявкин утвердительно покачал головой.
- Тогда посмотрите вот здесь, — он протянул потерпевшему аль-
бом в красном переплете.
Петр Николаевич начал листать альбом, на каждой странице
которого были наклеены фотографии оружия в натуральную вели-
чину. Долго листать альбом ему не пришлось.
-Вот этот очень похож, — ткнул он в снимок на пятой странице
альбома.
-Посмотрите дальше, перелистайте весь альбом, может вы оши-
баетесь?
-Нет, Нет, ошибки тут быть не может — этот, я вам точно говорю.
Рявкин забрал альбом из рук потерпевшего.
-ТТ — хороший пистолет. Самый любимый у бандитов — про-
стой в обращении, надежный и что немаловажно, не дорогой —
выкинуть никогда не жалко, — смотря фотографию, говорил сле-
дователь. — Так вы сказали, один из них вам справку об освобож-
дении в залог предлагал?
- Да.
- Вы его фамилию случайно на справке не прочли?
- Нет, откуда, — развел руками Минеев, — хотя, постойте, — про-
изнес он, поднимал глаза на следователя, — один из них мой до-
машний телефон записал, сказал, что сегодня позвонит.
- Во сколько?
 - В час дня.
  - Это уже кое-что. — Рявкин снял с рычажка телефонную трубку
и набрал номер «Технического отдела».
-Алло, Серёж — ты? Это Рявкин беспокоит...Подожди Серёж,
Потом  после поговорим... Мне тут один телефон нужно поставить...
 Да — на прослушивание. Нет, не надолго... И определитель номера
или как там у тебя называется захвати... Хорошо. Это много...Сроч-
но, Серёж, очень срочно. Ну, давай, жду.
В  час дня в прихожей Минеевых зазвонил телефон. Пётр Нико-
лаевич протянул руку к аппарату, но следователь жестом показал
ему — не брать. Лишь после третьего звонка, Рявкин сам снял трубку
и протянул её Минееву, при этом он посмотрел на сидевшего рядом
эксперта. Эксперт показал большой палец над сжатым кулаком и
одобрительно кивнул. Потерпевший разговаривал недолго. Хрип-
лый голос заверил его, что с машиной все в порядке и обещал по-
звонить еще, ближе к вечеру.
- Откуда он звонил? — спросил Рявкин у эксперта.
  - Звонили с телефона-автомата. Вот номер, — техник протянул
листок бумаги с написанными карандашом цифрами. — Я тебе
больше не нужен?
-Нет, Серега, спасибо.
- Получишь премию, помни — с тебя литр.
- Не заржавеет, — усмехнулся Рявкин.
Он снял телефонную трубку и начал набирать номер.
- Домой звонишь? — спросил техник.
Рявкин отрицательно мотнул головой.
- Алло... Луконина позови... А где он? Как только придет, пере-
дай, пусть созвониться с АТС, узнает по какому адресу находиться
телефонный автомат с номером...— Он продиктовал набор цифр
номера,  - И срочно пусть едет с людьми по этому адресу... Нет. У
телефона караулить никого не надо. Пускай поищут в этом районе
 «восьмерку». Да. Приметы у него есть. При задержании осторож-
ней — у них с собой ствол, судя но всему «ТТ».
Следователь Рявкин положил трубку и с этого самого момента зак-
рутились, завертелись, защелкали зубьями невидимые шестерёнки
грозного механизма машины называемого Уголовным розыском.


После звонка, сделанного им из ближайшего телефонного авто-
мата, Зароков вернулся в квартиру Лены и продолжил упаковы-
вать сумки. Он обещал Лене свозить её на лесное озеро искупать-
ся. И это его обещание перевесило то, другое — позвонить в пять
вечера Рудакову. Стас не собирался звонить ему в этот день.
-День передохну, искупаться съездим, — думал он, застегивая
замок сумки, — вечером, если только, звякнуть ему, придумать
какую нибудь отмазку и позвонить.
Зароков чувствовал, что напарник доверяет ему полностью и
вообще слишком всему верит.  Это ему нравилось, таким челове-
ком, как знал Стас из своего опыта, ему будет легко управлять,
легко направлять в нужное ему направление. Для этого достаточно
лишь поддерживать в нем эту веру.
-Наивный, еще не обжигался, — так охарактеризовал Рудако-
ва, после их первой встречи, Слава. Теперь Зароков все больше
убеждался в правильности его слов. Правда, была в напарнике одна
черта характера, подкупавшая Стаса, подкупавшая, быть может,
тем, что сам он не мог этим похвастаться — Рудаков всегда держал
своё слово. Стас не помнил ни одного случая, чтобы он не выпол-
нил им обещанного.
- Позвоню завтра, — решил для себя Зароков, — Зверь все равно
от нас никуда не денется, а машину можно и позже отдать. Водила
понимающий, возражать не будет.
Лена примеряла в соседней комнате новый купальник и, закон-
чив с этим, вышла показаться Стасу.
- Ну, как? — произнесла она.
Зароков посмотрел на Лену.
- Красивой женщине все к лицу, — широко улыбаясь произнес он.
- Стас, а если тебя остановят, у тебя ведь ни прав, ни докумен-
тов на машину.
- Я буду очень, очень аккуратен, — Зароков обнял Лену, усажи-
вая её на колени. — К тому же машина друга, день-другой поката-
емся и вернем.
Из коридора в комнату забежал трехлетний мальчуган, одетый
в цветастую рубашонку и шорты.
- Готов? Собрался уже? — улыбалась Лена, заправляя рубашку
в шорты сына. - Стас, он так на тебя похож. Как будто ты ему отец.
Смотри, и губы, и глаза твои.
- А я и есть его отец, он меня еще две недели назад папой начал
называть. Так ведь, Максим?
Мальчуган засмущался и уткнулся в материнское плечо.
- Как же я тебя люблю, Стас, если бы только знал, —произнесла Лена.
Обвивая красивыми загорелыми руками Зарокова за шею. — Ты боль-
ше не сядешь в тюрьму, правда? Обещай мне, что с этим — всё.
- Конечно, не сяду. Я же сколько раз тебе говорил. Сколько мож-
но — почти восемь лет жизни эта тюрьма съела. Теперь все по-дру-
гому будет.
- А этот твой друг, который машину дал — он чем занимается? —
спросилаЛена.
- Бизнес у него какой то, дешево покупает, дорого продаёт,
вобщем, крутится, как умеет.
- А тебе с ним никак нельзя?
- Можно... Только осторожно,— рассмеялся Зароков, — Ну лад-
но, давай  собираться, а то пока доедем, пока то, пока сё, и поздно
уже будет.
Лена поднялась и походкой манекенщицы, качая бедрами, про-
шествовала в спальню.
Гляда ей в след, Зароков вспомнил, как познакомился с Леной.
Хота и раньше, ещё девчонкой, он примечал её. Но тогда она была
худеньким, неказистым подростком. За то время, пока Зароком
сидел последний срок, Лена успела вырасти, выйти замуж, родить
сына и разнестись.
- Ради неё ведь всё делаю, — размышлял Стас, — с такими день-
гами, что мы со зверя возьмем, она у меня как царица будет. Чего
ей только не напокупаю.
Он мысленно представил, какие подарки будет дарить Лене, пред-
ставил, как повезет её и сына на море, и какими глазами посмотрит
на него она, сколько и них будут благодарности  и преданности.
-А ведь она заслужила быть счастливой, — думал Зароков, он
вспомнил сколько передумал о ней, когда они почти что год пере-
писывались, писав друг другу то, что Стас никогда бы не повторил
словами. — Последнее дело проверну и  всё, дом, семья, спокойная
размеренная жизнь, —медленно текли его мысли. — Хотя, Бог его
знает, смогу ли я так жить.
-Я готова, — произнесла Лена, стоя на пороге комнаты,
 Зароков залюбовался ею. Высокая, стройная, с черными, как
смоль волосами и карими вечно смеющимися глазами, Стас помнил,
как она прислала ему в колонию свою фотографию. Помнил, как
долго разглядывали снимок «семейники», прицокивая языками.
Ради такой женщины я горы сверну, я все стерплю, все преодо-
лею, — решил он тогда.
Теперь они втроем спустились к подъезду, у которого он утром
Припарковал «восьмерку». Зароков открыл дверцу, усадив Лену и
Максима в машину. Сам же начал складывать пакеты и сумку в
багажник. Упаковав вещи и захлопнув багажник, он обошел ма-
шину, нажал на кнопку дверной ручки, потянул её на себя. Как
вдруг, сзади кто то обрушился на него, схватил его за волосы и,
выламывая руки, выкручивая их за спиной, толкнул всем  телом на
металл машины.
-Помогите, — закричала было Лена, глядя на то, как трое муж-
чин в  штатском, выкручивают Стасу руки.
-Сейчас поможем, — произнес один из них — невысокий корена-
стый, с огненно рыжими волосами. — Уголовный розыск — рас-
крыл он перед ней  удостоверение. Зароков почувствовал холод на-
ручников, щелкнувших на запястьях.
-Пошел, пошел, —двое крепких парней, взявши Стаса под руки,
заталкивали его в стоявшую по соседству черную «девятку».
Уже сидя к машине Зароков, заставил себя взглянуть на Лену.
Она стояла у обочины, прижав к себе малыша и невидящими гла-
зами смотрела на него. Стас не мог вынести этого, полного немого
укора, взгляда и сразу отвернулся, если бы можно было бы в эту
секунду провалиться сквозь землю, он не раздумывая сделал бы .это.
Через минуту, две машины — вишневая «восьмерка» и черного
цвета «девятка» выезжали из двора дома. Во дворе одиноко стояла
молодая, красивая женщина, державшая за руку маленького маль-
чика. Мальчик дергал женщину за краешек юбки и еще неумело
выговаривая слова, пытался выяснить у неё, когда же они поедут
купаться.
ГЛАВА 7
В том самом кабинете — с двумя портретами на стене, куда ут-
ром для дачи показаний вошел потерпевший Минеев, за дверью
прикрученными металлическими цифрами "три" и "девять" сидели
следователь Рявкин и три оперативника. Перед ними с наручника-
ми на руках стоял ещё не арестованный, но уже задержанный Ста-
нислав Зароков.
- Так, фамилию твою мы уже выяснили, — поднимая голову
от бумажного листа, на котором он делал какие-то пометки, гово-
рил следователь Рявкин. — Это уже кое- что. Остаётся как мини-
мум два вопроса — Рявкин сделал паузу, во время которой, невы-
сокий, рыжеволосый оперативник заехал кулаком Зарокову по
почкам. Лицо Зарокова исказила гримаса боли. Тут же, с другой
стороны, почти одновременно с первым ударом, он получил вто-
рой. Удар пришёлся в шею. Бил длинный, худющий опер в солнце-
защитных очках.
- Хорош, что творите-то, — вскипела в Зарокове ненависть.
Самое обидное для него, было получать затрещины от этого длин-
ного. Бил он слабо и удары были у него недостаточно натрениро-
ванны. Зарокову подумалось, что если бы не это место и ни его
должность, то он пришиб бы этого длинного в момент. А так..
Его раздумья прервал следователь, какое-то время увлеченно
что-то искавший  в столе и как будто не заметивший проишедшего.
-Первый вопрос где  пистолет? Второй вопрос: Где подельник?
Видишь, мне от тебя ни  так уж многом нужно.
Зароков посмотрел на следователя.
   - Я не  понимаю, о чём вы  говорите.
    - Брось, всё ты прекрасно понимаешь — на лицо следователя
появилась хитрая улыбка — Послушай, Зароков, у тебя сколько
ходок было?
-  Две.
- По каким статьям? — Зароков назвал статьи.
— Вот видишь, ты же не зелёный пацан, — продолжал Рявкин.
- И прекрасно понимаешь, что мы всё  равно своего добьёмся. И
ты нам расскажешь, о том, что нас на данный момент очень инте-
ресует.  А своим молчанием ты будешь делать хуже только себе. —
Следователь на секунду .замолчал, окинув взглядом стоявшего пе-
ред ним задержанного, словно пытаясь выяснить, какое впечатле-
ние произвели на того, сказанные им слова — Разбой на тебе уже
висит, у меня показания потерпевшего. Рявкин приподнял со сто-
ла белым, исписанный лист бумаги. — Его машина оказалась у тебя,
ты ему сегодня звонил, а завтра он придёт сюда и опознает тебя
при понятых. Чего дальше артачиться то? Сделал дело — так су-
мей за него ответить.
 — Я не понимаю, о чём вы говорите, — вновь произнёс Заро-
ков.
— Опять не понимаешь. Хорошо. Тогда откуда у тебя эта маши-
на?
- Приятель дал на два дня.
- Какой приятель?
    - Сидели вместе.
- Ну, это понятно, а как фамилия  у приятеля?
 Зароков понимал, что влип основательно, понимал, что дела его
плохи, но в глубине сознания ещё трепыхалась мысль, что может
быть удастся как то выкрутиться.
Забыл, — произнёс он, понимая всю неубедительность своих
ответов. На этот раз засмеялись все присутствующие в кабинете.
-Ладно, Зароков, — говорил Рявкни, поднявшись и медленно
пройдя мимо Стаса по направлению к двери. — Я вижу, ты мастер
сказки сочинять. Пока посиди здесь, подумай, память по напрягай.
А когда я вернусь, ты мне всё обстоятельно расскажешь: про пис-
толет, про подельника, в общем — всё.  А они — следователь кив-
нул в сторону трёх оперов, угрюмо смотревших на Зарокова, —
они помогут  тебе всё  вспомнить. Так ведь, Луконин? — обратился
он к невысокому рыжему оперативнику. Тот криво усмехнулся,
сверкнув фиксой.
 - Так, так, ступай куда шёл. Он сейчас у нас всё припомнит.
 - Да, вот ещё что... —обернувшись уже в дверях, говорил Ряв-
кин  оперативникам,— как вспомнит, пусть сразу же начинает  .за-
писывать, пока не забыл. Ручка и бумага на столе.
Следователь, всё той же походкой вразвалочку, вышел из каби-
нета.
- Ну что, сам вспомнишь или помочь? — произнёс рыжий
улыбкой садиста, глядя на Зарокова.
- Чего вспомнить? — пытаясь придать вопросу как можно бо-
лее невинный вид, ответил  Стас.
- Да.. Видимо придётся помогать, — подходя к задержанно- ,
му, говорил рыжий. Двое других оперативников схватили Зароко-
ва за плечи, прижав  к спинке стула. Рыжеволосый опер
Луконин нанёс ему несколько коротких резких ударов в грудь и
живот. Как видно, делал он это не в первый раз, если не ежеднев-
но, поэтому с силой и точностью ударов у него было всё в порядке.
Дыхание у Стаса от удара в солнечное сплетение сбилось  от этого
сразу  потемнело в глазах.
- С чего начнём? — обратился Луконин к двум своим напарникам.
- Давай сначала на растяжки его подвесим, не разговорится —
«слоника» ему сделаем, — сказал одни из оперов.
- Нет, — произнёс рыжий, — будем делать сразу «слоника». И
он ещё раз, с каким — то удовольствием ударил Зарокова в грудь.
- Что, не вспомнил ещё? Сейчас мы тебе память быстро восста-
новим.
После этого руки Стаса приковали наручниками к батарее цен-
трального отоплении. Рыжий пошевырялся в письменном столе
извлёк оттуда противогаз.
— Ну, тварь, в последний раз спрашиваю — будешь писать? —
кричал Луконин, махая противогазом перед носом Зарокова.
Зароков, для которого всё происходящее, от полученных уда-
ров виделось словно за какой —то мутной завесой, отрицательно
покачал головой. Тут же, стоявший за его спиной опор, натянул
ему на голову противогаз.
— Сейчас, ты у нас заговоришь, — со злой радостью в голосе,
произнёс опер. Рыжий в это время перегнул шланг противогаза.
Зароков почувствовал, что задыхается. Он закричал и в отчая-
нии стал дёргаться всем толом.
- Что, воздуха захотелось? — кричал на него Луконин, крик
он сопровождал матом и ударами по всем частям тела, избегая  при
этом бить в лицо. Он отпустил на секунду шланг и в трубку проти-
вогаза ворвался воздух, которого Зарокову хватило ровно на один
полноценный глоток. После этого, рыжий, всё тем же способом,
прекратил подачу кислорода.
- Ну что, мразь, не надумал ещё говорить ?...
...Зароков потерял счёт тому, сколько раз рыжий опер проде-
лывал эту операцию. Он несколько раз терял сознание и его при-
водили в чувство, поливая водой из графина и нанося удары. Чаще
всего били в пах. Всё это действо сопровождалось отборной руга-
нью и было обильно сдобрено матом в  его адрес.
В какой то момент Зароков не выдержал. И глядя на озлоблен-
ные лица оперов, понял, что они будут пытать его бесконечно дол-
го, быть может всю ночь и весь остаток этого, так хорошо  начинав-
шегося для него дня.
Когда на него в очередной раз надели это чудо защиты от отрав-
ляющих газов, рыжий опер, в продолжении всей пытки, задавав-
ший Зарокову вопросы, вновь спросил его.
- Где подельник,говори?
Зароков, чувствуя что теряет сознание, назвал телефон Руда-
кова.
- Что, что? — не расслышав, Луконин снял с задержанного про-
тивогаз.
- Восемнадцать, ноль пять, тридцать два, — произнёс тот, ро-
няя голову на грудь. Рыжий бросил противогаз на стол и вышел из
кабинета. Через минуту он вернулся , сопровождаемый следователем Рявкиным.
- Ну, вижу я, память начала к тебе постепенно возвращаться,
— с порога проговорил Рявкин.
Он прошёл за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и
внимательно посмотрел на задержанного.
Итак, давай рассказывай.
Зароков начал давать показания.
Дома Рудакова ждал скандал. Поначалу всё прошло гладко, вер-
нувшись, он не застал Лилю и ребёнка дома. Перезарядив писто-
лет и спрятав его на балконе , Рудаков завалился
спать. Все ночные волнения давно улеглись в его душе, и он уснул
крепким, здоровым сном двадцати трехлетнего мужчины.
Проспал он довольно долго и проснулся лишь к двум часам дня,
 Лучи жаркого летнего солнца уже во всю испепеляли землю.
Рудаков встал и прошёлся по квартире. Все вещи были в том же
положении и на тех же местах, что и утром. Это красноречиво го-
ворило о том, что Лиля до сих пор не возвращалась. Игоря начало
охватывать беспокойство. Он принялся обзванивать Лилиных.зна-
комых и родственников, пытаясь намёками выяснить — не у них
ли жена. Но никто ничего не знал.
Наконец, в четыре часа после полудня, Лиля пришла. Она была
в изрядном подпитии, с малышкой, державшей в руке большой,
воздушный шар.
- А вот и мой любимый муж? — нараспев проговорила она с
порога. Ну как? Хорошо тебе с ней было? Как вы  это делали?
Ну, расскажи, расскажи. Я же тебе не чужой человек, жена всё-
таки. Сам же говорил — у нас друг от друга секретов быть не долж-
но.
- Где, ты так надралась? — Рудаков ещё ни разу не видел жену
в таком состоянии.
- А  вот и не скажу, — глупо улыбалась .Лиля. — Не  бойся по
мужикам не шлялась. Пить — пила, а своему благоверному не из-
меняла.
- Папа, папа, — Даша, едва выговаривая первые выученные
в жизни слова, с улыбкой полной счастья, протягивала Рудакову
здоровенный, жёлтого цвета, воздушный шар.
 -Мама купила.
- Правильно, дочурка — мама купила. Кто  о тебе ещё позабо-
тится, кроме мамы? Папе некогда, он по ночам шляется, чёрт зна-
ет где, — говорила Лиля, снимая с ног  Даши крохотные сандалии.
— Послушай,  — Игорь взял жену за плечи, решив рас-
сказать ей правду о происшедшем. — У меня сейчас дело, очень
большое и серьёзное дело. Если оно получиться, мы станем обеспе-
ченными людьми, мы уже не будем думать, на какие деньги нам
прожить завтрашний день, мы не будем просить денег взай-
мы, мы даже сможем поехать на море, хочешь на месяц, а захо-
чешь — останемся там навсегда. У нас будет куча денег, а день-
ги...— Рудаков на мгновение задумался -... деньги — это свобода.
Это когда ни от кого не зависишь.
Лиля криво усмехнулась, она уже привыкла слушать  эти краси-
вые сказки о море и свободе и они её в последнее время, всё больше
и больше раздражали.
- Мы уже наполовину провернули это дело, — продолжал Ру-
даков, — сегодня мне позвонят.
- Как? Опять? И сегодня позвонят? — прервала мужа Лила,
— Нет, Рудаков, это уже слишком, ну сходил, погулял одну ночь —
это ладно, с кем не бывает, но что бы постоянно.
- Да заткнись ты, — раздражённо произнёс Рудаков, переби-
вая жену, — ляг проснись, от тебя тащит как от винного погреба.
- Только вот не надо этого «тащит», «винного погреба». Я, если
хочешь знать, всего пару бутылок пива с подругой выпила. А зна-
ешь, от чего меня так развезло? Знаешь? От того, что я всю ночь
тебя, как дура, ждала. Как же, ты же на полчаса ушёл. — Лиля всё
больше и больше распалялась.
Даша, чувствовавшая, что между родителями происходит что
то неладное, принялась реветь, размазывал крохотными ладошка-
ми слезы по щекам.. но супруги , занятые взаимной пере-
палкой, какое то время не обращали на неё ни какого внимания.
— Успокой ребёнка, — заметив слезы дочери, процедил сквозь
зубы Рудаков.
- Сейчас... Всю жизнь её успокаиваю, пока отец занят неизвест-
но чем, — перешла на крик Лиля. — Ты ей отец, ты её и успокаи-
вай. Она развернулась на каблуках туфель и вышла из квартиры,
громко хлопнув входной дверью.
Попачалу Рудаков хотел остановить Лилю, вернуть её, догнав
на лестинце. Но взглянув на часы он передумал. Скоро должен был
позвонить Стас. Рудакову не хотелось, что бы жена своими истери-
ками помешала их намеченному на вечер делу. Он набрал теле-
фонный номер своей матери и попросил её забрать Дашу к себе.
Мать жила недалеко и уже через полчаса, Рудаков вышел из дому,
'чтобы проводить её и Дашу до троллейбусной остановки. Ехать им
было не далеко — всего одну остановку. Даше очень нравились эти
поездки и поэтому Рудаков отпустил её с рук возле; крашенной в
зелёный цвет, металлической беседки с указателем автобусных и
троллейбусных маршрутов . Из-за поворота
медленно выворачивал старенький троллейбус. Рудаков поцеловал
дочь в щёку.
- Слушайся бабушку.
- Пока, — произнесла на прощание Даша, недавно выученное
слово.
- Помаши, помаши, папе ручкой, — сказала бабушка.
Даша принялась махать в след Игорю, который, пройдя десять
шагов, обернулся. Под жарким, летним солнцем стояла дочка в
лёгком красном платьице и, щурясь от яркого света, махала ему
в след своей крохотной ручкой...
Рудаков вернулся домой, когда стрелки на часах показывали без
пяти минут пять. «Успел» — подумалось Игорю.
Скоро должен был позвонить Стас. Рудаков  ждал. Прошло де-
вять минут, пятнадцать, полчаса, но телефон так и не звонил.
Наконец, звконок прозвучал, но не телефонный, а дверной. Ру-
даков решил, что;это вернулась Лиля и открыл дверь, даже не вягля-
нув в глазок.
На пороге стоял невысокий, рыжий мужик, одетый в серые брю-
ки и тёмную, в клетку рубашку.
- Игорь? — спросил он у Рудакова, так как будто куда то торо-
пился. Рудаков кивнул в ответ.
- Выйди, Стас внизу ждёт.
Игорь сделал шаг из  квартиры и тут же сзади, с двух сторон его
схватили.за локти, выламывая кисти рук за спину.
- Милиция, — услышал он над собой голос рыжего. — Пойдём,
прокатимся с нами.
На запястьях Рудакова, словно хищные звери, пастью щёлкну-
ли блестящие наручники. И его в том, в чём он был, в шлёпанцах
на босу ногу, спортивных трико и футболке, держа за руки с обеих
сторон, новели через весь двор, к стоявшей у обочины чёрной «де-
вятке».
Рудаков старался не смотреть по стронам и, тем не менее, он
чувствовал, устремлённые на него взгляды жителей дома, которые
в этот вечерний час в большом количестве сидели на лавочках дво-
ра. Рудакову хотелось поскорее пройти, казавшийся ему таким
длинным и мучительным, путь к машине.
  - Да не держите, вы, меня, я не побегу, — встряхнул он плечами.
Один из оперативников, высокий, плотный, с густой, волнис-
той шевелюрой, видимо прочитал мысли Рудакова.
    - Всё равно ведь все узнают, — произнёс он, отпуская Игоря.
   - А  что же ты дома сидишь в такую погоду? — ехидно оскалил
зубы рыжий. -Звонка от Стаса ждёшь? Ну, так он тебе теперь не
скоро позвонит.
— Откуда он знает? — думал Рудаков, — значит, Стаса уже
взяли и он... Рудаков не мог поверить этой своей мысли, хотя всё
говорило за её правильность. Он не мог, не мог поверить в то, что
Стас, который так лихо провернул дело с «восьмёркой», тот Стас,
чьей смелостью и решительностью он восхищался, тот Стас, кото-
рому, за все эти качества ешё полдня назад  завидовал, теперь
взял и сдал его. Рудаков не мог поверить в это.  От  этих раздумий
на душе стало как-то не хорошо и горько.
В  машине рыжий опер, сидевший на переднем сидении, по-
вернулся лицом к Рудакову.
— Где пистолет? — угрожающе нагло проговорил он. При этом
его маленькие глазки не переставая бегали, как будто хотели выс-
верлить в лице Игоря сразу несколько дырок.
Рудаков подумал, что теперь что-то скрывать бесполезно. — Они
устроят обыск, перевернут всё кверху дном и всё равно его найдут,
— он живо представил Лилю и Дашу, наблюдавших за этим дей-
ствием, как какие-то посторонние люди, не снимая обуви, ходят
по их квартире, понятых — наверняка из соседей.  Бардак и валя-
ющиеся на полу, разбросанные вещи, среди которых, наверное,
будут и игрушки дочери.
 —На балконе, в старом рюкзаке, — произнёс Рудаков вслух.
В глазах рыжего сверкнуло торжество, наверное, это было тор-
жество правосудия.
 - Блин, как же мы теперь туда попадём? — больше сам себя
спрашивал рыжий.
- Дверь  не закрыта, — устало промолвил Игорь. Его так
быстро взяли, что только теперь он вспомнил о раскрытой настежь
двери квартиры. Рыжий и ещё один опер, внешность которого,
сильно смахивала на козлиную — худощавый, с выпирающими ску-
лами, длинной шеей и кадыком в половину этой шеи,  направились  в квартиру.
Рудаков остался в машине вдвоём с оперативником, отпустив-
шем его локоть, когда Игоря вели через двор.
— Женат? — обратился тот к Рудакову.
- Теперь уже нет...
Рудакову в эту минуту не хотелось ни с кем разговаривать. Всё
происшедшее подействовало на него словно удар молотом и он си-
дел, глядя отсутствующим
взглядом в далекую точку на горизонте. В душе всё больше и
больше разливалось чувство горечи и какой-то безысходности.
 Именно в эту минуту он осознал, что вся его прошедшая жизнь ос-
талась далеко позади и теперь глубокая пропасть отделяет его от
неё. Там на,  другом берегу пропасти остались дом, семья, осталась
дочь в красном платьице, машущая ему вслед. Осталась Лиля, не
та  Лиля, которую он видел сегодня, а другая — смеющаяся, рас-
красневшаяся, смеющаяся над тем, как Рудаков ликвидирует пос-
ледние следы потопа в квартире. А он — Игорь Рудаков, оказался
на другом краю пропасти и теперь с завистью и досадой смотрит на
всё им оставленное.
Вскоре оперативники вернулись, их довольные лица говорили
об удачно сделанной работе и возможной премии.
- Поехали, — вальяжно произнёс рыжий, усаживаясь за руль.
Машина покатила, увозя Рудакова в неизвестность.
 




В «дежурке», то есть в небольшой комнатке помещения дежур-
ной части Советского отдела внутренних дел, было сильно накуре-
но. От жары, которая лишь немного спала к вечеру и от полного
безветрия, дым, капалось, совсем не покидал эту маленькую ком-
нату, а поднимаясь к потолку, образовывал сизые облачка, пере-
кочевыкавшие из одного угла  комнаты в другой.
Был вечер пятницы и дежурный старлей находился в изрядном
подпитии, что, правда ни сколько не мешало ему полностью вы-
полнять свои служебные обязанности, заключавшиеся в составле-
нии протоколов задержания и распределении задержанных по ка-
мерам. Два сержанта, помогавшие ему в этом «нелегком труде»,
также приняли соразмерное их званию количество водки.  Они нетвёр-
до стояли на ногах, хотя спиртное,  прибавило им храб-
рости и служебного усердия. И теперь, развалившись на стульях в
«дежурке», расстегнув  кителя, из под которых белели, как две кап-
ли воды, одинаковые майки, сержанты обсуждали «важный воп-
рос», где  бы еще на ночь разжиться горячительным. В общем, шло
обычное, ночное дежурство последнего дня рабочей недели.
Дверь в помещение «дежурки» открылась и оперативник Луко-
нин завёл молодого парня с наручниками на руках, одетого в си-
нюю футболку и такого же цвета спортивные брюки, обут парень
был в шлёпанцы на босу ногу.
- Оформи его на трое суток, — сказал Луконин старшему лей-
тенанту. Старлей пробурчал в ответ что-то невнятное, недоволь-
ный тем, что Луконин, которого он недолюбливал, указывает ему,
что и как делать.
- Слушай, Луконин, — обратился к оперативнику один из сер-
жаитов — молодой, с кучерявыми волосами парень, выговор кото-
рого, выдавал в нём недавнего деревенского жителя. —Выручи
очень нужно.
- Чего? — повернулся в дверях опер.
- Найди чего-нибудь. Деньги  есть. — И сержант показал жест  без
перевода обозначающий на любом языке как приглашение выпить.
- Что же вы так поздно спохватились. Была  у нас водка кон-
фискованная, но это днём было.
- А куда дели?
- Мы её  пэпээсникам сбагрили, не за так, правда, они нам
бензином помогли. А теперь всё. Раньше надо была думать. Луко-
нин посмотрел на часы.
- Ну, всё пора бежать, я и так лишнего задержался, — в две-
рях он остановился и, обернувшись, проговорил, — да, чуть не за-
был. Этого, — показал опер пальцем на парня, — с Зароковым
вместе смотрите, не посадите — они подельники. Ну, я пошёл, -
произнес, выходя опер.
— Да пошёл ты, — уже и закрытую дверь, сказал старлей. —
Врёт он всё, есть у него. Скажи, просто делиться не хочется. А то
«было», «отдал». Он поднял затуманенный взор на стоявшего у две-
ри парня
- Ну..? Фамилия?
— Рудаков, — назвался Игорь.
 - А, ты, что же у нас, разбойник, Рудаков?
Игорь молчал, глядя в пьяное лицо старлея.
— Отвечать, когда с тобой разговаривают, — заорал на него
старший лейтенант.
В ту же секунду, откуда -то сбоку, на Рудакова обрушился кулак
сержанта. Удар пришелся в скулу. Рудаков упал со стула и, продол-
жая хранить молчание, начал неловко подниматься, пытаясь заце-
питься за что ни будь, скованными в наручники руками.
— Полегче, полегче, Витя, не убей, — театрально жестикули-
ровал старлей сержанту, — Он мне еще сказать кое-что должен.
Но сержант мало прислушивался к словам старшего по званию.
Он ещё несколько раз ударил, пытавшегося подняться задержанного.
К нему присоединился и второй сержант. Так что, пока старший лей-
тенант писал протокол задержания, эти двое в форме, с успехом отта-
чивали на Рудакове мастерство кулачного боя.  Хотя боем всё происхо-
дившее можно было назвать с большим натягом, скорее это походило
на банальное избиение, так как  задержанный не мог оказать ни како-го
 сопротивления, во-первых потому что руки его были в наручниках,
Во-вторых, — сопротивление сотрудникам милиции карается у нас по
закону, а тем более, сопротивление в стенах подобного  учреждения.
— Так, стоп. Достаточно, — жуя жевательную резинку, скорее
прорычал, чем проговорил старший лейтенант. И принялся зачи-
тывать только что написанный им документ:
— Я, Рудаков Игорь Владимирович, проживающий но адресу:
улица Красноармейская, дом сорок четыре, квартира восемь. Двад-
цать пятого июня в девятнадцать часов тридцать минут, находясь
и нетрезвом состоянии, нецензурно выражался и приставал к про-
хожим на улице Зои Космодемьянской. Задержан на трое суток
нарядом патрульно-постовой службы.
  - Подпиши вот здесь, — протянул старлей протокол Рудакову.
 - Ну, вы, перестарались, — произнёс он, глядя на задержанного.
Глаз Рудакова  затягивала опухоль, предвестница неминуемого си-
няка.
  - Сколько раз вам можно говорить — по роже не бейте.
— Да ладно, ты. Сегодня пятница. За  выходные всё пройдёт, —
ответил один из сержантов.
— А если не пройдёт? Кому тогда отвечать? — раздражённо го-
ворил старлей. — Веди его в камеру, — скомандовал он молодому
сержанту.
Камера — помещение в два метра шириной и три длиной, без
единого окошка и лишь с двумя, обитыми по краям железом,, лав-
ками, составлявшими всю мебель этого интерьера, была освещена
лишь тусклым светом ночника. Сырые бетонные стены были испе-
рещены карандашными надписями, одна из которых сразу же бро-
силась в глаза Рудакову. Синим карандашом на застывших в при-:
чудливых  формах нашлёпках бетона  было выведено: « Прости меня
сынок, за то, что не смог жить на воле».
Кроме Игоря, на соседней  лавке укрывшись вязаным свитером,
пытался заснуть какой-то мужик, в конце концов, у него это полу-
чилось и он захрапел, причмокивая во сне губами.
Рудаков не мог заснуть. На это было две основные причины.
Во-первых, не смотря на жаркий летний день, в этом бе-
тонном мешке, стен которого, ни разу со времени постройки не
касались солнечные лучи, царствовал господин холод. И Рудаков
мёрз всю ночь так, что порой у него возникала мысль — стянуть со
спящего мужика свитер и хоть не много согреться.
Второе, и пожалуй, главное обстоятельство мешавшее его сну,
заключалось в том, что будь у него сейчас даже овчинный тулуп, он
всё равно бы не уснул -слишком свежи были воспоминания про-
шедшего дня. Закрывая глаза, Рудаков видел одну и ту же карти-
ну, залитая солнцем троллейбусная остановка и маленькая девоч-
ка, машущая ему вслед крохотной ручкой. Это воспоминание больно
царапало его душу.
— Для чего, за чем всё это было нужно, — возникала откуда-то
из глубины подсознания мысль.
Ему порой начинало казаться, что эта, первая ночь в неволе
никогда не кончится. Так он и просидел до утра на лавке, глядя на
разводы бетона на противоположной стене камеры.
ГЛАВА 8
Обычно в камере отдела держали не больше суток. Дальше, до-
рога задержанного лежала в изолятор временного содержания —
сокращённо ИВС. Оттуда его везли к прокурору, Прокурор накла-
дывал арест. И из ИВС  уже не задержанного, а арестованного или
как пишется в официальных бумагах — подследственного, конво-
ируют в тюрьму.  Теперь тюрьму именуют следственным изолято-
ром или просто СИЗО.  Здесь арестант сидит до суда, а так же какое-
то время после него. По некоторым делам следствие и суд рас-
тягиваются на годы. По окончанию  всех этих действий уже
осуждённого арестанта, везут этапом в колонию, где ему предсто-
ит отбыть срок, назначенный судом, если не повезёт и он не по-
падёт под амнистию.
Но это всего лишь сухие, протокольные строчки, прочитав ко-
торые, мало что поймёшь о жизни в неволе, прочитав их, нельзя
даже составить близкого представления о ней. На самом деле за
этими строчками скрываются людские драмы и трагедии, поломан-
ные судьбы и разбитые семьи, страдания, душевные и физические,
раскаяние и озлобленность, духовное очищение или же низверже-
ние в грязь, всё что происходите человеком в неволе, всё что меня-
ет его духовный облик почли что до неузнаваемости.  Всё  это скры-
то в этих скупых строчках;
Первые дни проходили для Рудакова, словно в каком-то тума-
не. Всё, что он делал, он делал механически будто робот, запрог-
раммированный на определенное действие. Отпечатки пальцев,
допросы, опознание, на котором, его небритого, одетого в трико и
шлёпанцы на босу ногу, со здоровенным синяком под глазом, уса-
дили рядом с двумя статистами, в брюках, пиджаках  и лакирован-
ных  штиблетах. Рудакову тогда подумалось, что потерпевший опоз-
нал бы его в таком виде, даже если бы никогда до этого не  видел.
Вечером из отдела, на микроавтобусе, внутренность которого, с
решетками и замками, тоже чем-то напоминала камеру, всех си-
девших в камерах отдела , прикрепив попарно друг к другу наруч-
никами, повезли в ИВС.  Для того чтобы задержанные не перегова-
ривались и не передавали друг другу информацию, касающуюся
расследования дела, на голову одного из подельников натягивали
чёрную, вязаную шапочку, затруднявшую не только обзор, но и
дыхание. В тридцати градусной жаре ехать в такой маске было
нелегко.
Выпрыгнув из микроавтобуса на уложенный белой щебёнкой
двор ИВС и сорвав с головы, ставшую за полчаса поездки ненавис-
тной, маску, Рудаков полной грудью вдохнул воздух, пропитанный
запахом мазута и моторного масла.  Посмотрев по сторонам, он на-
ткнулся взглядом на глаза Стаса. На нём была та же одежда, что и
во время их последней встречи — чёрные, потертые  джинсы и это-
го  же цвета вельветовая рубашка. Они стояли в паре метров  друг
от друга, прикованные наручниками к разным людям и молча  смот-
рели друг другу в глаза. Наконец, Стас  попытался  с  помощью един-
ственной свободной руки показать что-то Игорю.  Жест напоминал
какое-то вращательное движение и его губы отчётливо выговари-
вали, неслышимые Рудаковым слова. Рудаков безотрывно смот-
рел на подельника, напрягая слух, но так ничего и не понял из того,
что пытался передать ему Стас.
ИВС— представлял из себя одноэтажный каменный барак, об-
несённый высоким забором с колючей проволокой по верху и полу-
сгнившими от ненадобности деревянными вышками по углам. Меж-
ду забором и бараком находилось зарешеченное и густо обвешан-
ное колючей проволокой, пространство, по которому бегали две
грязные, все в репьях, давно уже одичавшие овчарки и лаяли на
всё и на всех подряд.
Когда-то, ещё в советские времена, здесь находилась зона. Зак-
лючённые работали на стройках хозяйственных объектов города,
в том числе, зеки строили и находившийся поблизости литейный
завод. Поэтому, в народе зону прозвали «Литейкой». Позже её от-
сюда убрали, бараки переделали под казармы для части Внутрен-
них войск, располагавшейся по соседству. Лишь один барак, обне-
ся трёхметровым забором, оставили под изолятор временного
содержания , который по привычке именовали  - <<Литейкой».
Задержанных долго не заводили в барак. Все это время Рудаков
неотрывно смотрел на Стаса. Почему-то тот стал для него един-
ственной надеждой и опорой, единственным маяком в этом новом
для него, незнакомом и пугающем мире. Игорю казалось, что Стас,
с его знанием и опытом, приобретённым во время предыдущих хо-
док, всегда поможет ему и не даст ошибиться. Хотя в глубине души
возникали какие то смутные сомнения на счёт того, правильно ли
он поступает, во всём доверяясь Стасу. Рудаков старался гнать их
прочь, считая глупыми, никчёмными мыслями.
- Он не мог сделать этого, Стас не мог так поступить, не мог
предать меня,  - думал Игорь, глядя в глаза под пышными бровями.
Тем временем, задержанных стали по одиночке заводить в здание.
Зароков, проходя мимо, успел сказать Рудакову то, что так долго
пытался изобразить на пальцах рук.
- Про зверя молчи. Машину брали покататься, —скороговор-
кой в полголоса произнёс он.
Рудаков кивнул в знак согласия.
После досконального обыска и записи анкетных данных, задер-
жанных распределяли по камерам.
Камера, в которую отвели Рудакова, была помещением, разме-
ром три на три метра. Во всю противоположную от двери стену
протянулись окрашенные в бурую краску нары. Противоположную
— это довольно громко сказано, так как от двери до нар был один
шаг. В правом углу, в пол был вделан нужник, но тюремному «даль-
няк». К нему примыкал умывальник. На противоположной стене
от двери, окрашенной в один с нарами цвет, на высоте человечес-
кого роста, если встать на нары, находилось небольшое окошко, в
арестантском жаргоне именуемое «решкой». Закрывала окошко
металлическая  пластина с многочисленными отверстиями диамет-
ром со средний толщины гвоздь.
В камере уже сидели трое. Одного звали Толик  это был  круп-
ный , тридцатилетний мужик, с подстать телу круглым лицом и
такими же круглыми на лице глазами. На плече Толика  красова-
лась армейская наколка, говорившая о том, что её обладатель слу-
жил когда-то в десантных поисках Закавказского округа. Другому
обитателю камеры было уже далеко на сорок, и его почтительно
звали «дядей Колей». .Это был невысокий, даже скорей; низкого ро-
ста, мужичок, с чёрными, местами поседевшими волосами и по-
стоянно бегающими маленькими глазками. Эти глазки ни как не
подходили всему медленному разговору и движениям дяди Коли.
Третьим был молодой чернявый татарчонок, четыр-
надцати лет от роду.
 После краткого знакомства, сведшегося к расспросам — отку-
да?,  по какой статье?, и давно ли сидишь? дядя Коля продолжил с
Толиком,  прерванный появлением Рудакова, разговор.
Вскоре в камере стала ощущаться нехватка курева.
— Схожу, пробью в соседнюю хату, — сказал Толик.
Ходить он далеко не стал, а просто забрался под пары. Рядом с
широкой батареей из стены торчал обрезок трубы. То ли это была
своеобразная вытяжка, то ли недосмотр строителей, возводивших
барак, по через трубу можно было переговариваться, и даже; про-
пихивать через неё всякую мелочевку, на вроде спичек и сигарет.
— Восьмая, восьмая, — громко шипел к трубу Анатолий.
- Говори, —откликнулись на том конце трубы. — Куревом не
богаты?
- Есть децел.
— Загоните?
- Загоним, ноги засылай, — последнее выражение означало
то, что нужно постучать в «кормушку» — небольшое окошечко в
двери камеры, предназначением для раздачи пищи и попросить над-
зирателя принести из соседней камеры сигарет.
-Не будем ноги, у нас конь есть. Держи коня, — произнёс в трубу
Анатолий.
 Конем в тюрьме, или как говорят сами арестанты, на тюрьме,
называют всякое средство доставки из одной камеры в другую,
жизненно необходимых вещей, таких как чай, курево, тюремные
записки «малявы» или более ласково «мульки». И хотя ИВС, кото-
рую в дальнейшем мы будем называть более привычным именем
«Литейка», не была ещё настоящей тюрьмой, а больше ей подхо-
дил статус камеры предварительного заключения, но жили в ней
по арестантским законам и называли предметы тюремными назва-
ниями, хотя те порой внешне мало чем напоминали своих тюрем-
ных собратьев.
В этой камере «конём» оказалась трубка полуметровой дли-
ны, скрученная из нескольких полиэтиленовых пакетов с оплав-
ленными, что бы не разворачивалась, краями. Анатолий про-
толкнул «коня» соседям, те в свою очередь пропихнули конём в
трубе бумажный свёрток с сигаретами, туго стянутый бумаж-
ной ниткой.
— Спроси, у них Зарокова в камере нет? — попросил
Рудаков.
- Восьмая, восьмая. У вас Зарокова в хате нет?
-Есть, — послышалось в трубе.
- Зачем он тебе? — спросил Толик  у Рудакова.
- Скажи, пусть позовут, подельник его здесь.
Толик  вылез из-под нар и место возле «переговорной» трубы
занял Рудаков. Вскоре в трубе послышался знакомый голос с хри-
потцой.
- Игорь, ты здесь?
- Да. Здорово, — ответил Рудаков.
- Здоровенько, как сам браток?
 - Нормально.
Наступила пауза, в ходе которой по обоим концам трубы напря-
женно размышляли — о чем же ещё говорить.
 - Стас, — прервал, наконец, паузу Рудаков.
 - Говори.
  - Стас, как они на меня вышли?
Рудаков твёрдо решил покончить с мучавшими его сомнения-
ми, напрямую спросив у подельника о том, что его так сильно ин-
тересовало.
— У меня твой телефон в записной книжке нашли, — Стас так
быстро ответил на этот вопрос, что Игорю показалось, будто ответ
у него был заранее заготовлен. От этого ответа сомнения, как ни
странно не рассеивались.
 - А как они узнали, что ты позвонишь мне в пять? — на противо-
положном конце трубы наступила тишина. Зароков не ожидал та-
кого поворота в разговоре и теперь, сидя под нарами, проклинал
оперов за их длинные языки
     - А помнишь... — довольно сбивчиво начал он. — Мы в маши-
не ... ну при терпиле разговаривали... я тебе ещё сказал тогда, что
не сейчас, позже всё обсудим. Помнишь?
Рудаков молчал, он никак но мог вспомнить такого эпизода.
- Вот они от терпилы это и узнали, — продолжил Стас.
Слови подельника звучали фальшиво, и у Рудакова в голове
вновь промелькнула мысль о том, что Стасу не стоит во всем дове-
рить. Его раздумья прервал голос Зарокова из трубы.
— Игорь, слышь, ты про «зверя» молчи. Говори, взяли машину
покататься, — переменил Стас  тему разговора.
— Нам не поверят.
 —Ну, скажем — хотели пива попить.
   -  Какое пиво в полвторого ночи, — усмехнулся Рудаков.
   - Знаешь, что я тебе, скажу, лучше выглядеть дураками, чем
лишние годы зону топтать, — в его словах послышались нотки об-
речённости.
- Стас...
 — Что?
 — По сколько нам светит? -Наступившее молчание говорило о
том, что Стас крепко задумался. После чего медленно произнёс:
— Тебе лет семь дадут, по первому разу. Мне лет восемь.
— О-го, — упавшим голосом промолвил Рудаков. — Ведь мы
же и не сделали ничего? За что же так много?
 — А что, ты, хотел, — сто шестьдесят вторая статья « Разбой», да
ещё вторая часть — от семи до двенадцати. Вот такие вот пироги.
Говорить больше было не о чем. И подельники стали прощаться.
— Ну, ладно, пойдём, —безрадостным голосом произнес  Заро-
ков.
  - Пойдём, — ответил Рудаков, и начал выбираться из под нар,
весь перепачканный в бетонной пыли.
 Прошло часа два и из трубы вновь послышался призывный шё-
пот.
— Десятая, десятая.
—Тебя, наверное, подойди, —сказал Рудакову здоровяк Толик.
 Игорь вновь забрался под нары к «переговорной» трубе.
— Слушай, Игорь, у нас  есть вариант соскочить со сто шестьде-
сят второй, — уже не таким убитым, а с интонациями надежды
голосом, хрипел Стас  в трубу. Я тут сейчас подумал — другого вы-
хода у нас нет, а иначе нам крест — надолго поедем.
- Что за вариант? — нетерпеливо проговорил Рудаков, в душе
которого зародился маленький огонёк надежды. Но следующими
словами Стаса этот огонёк был быстро погашен.
- Выслушай меня внимательно, это очень важно... Ты всё берёшь
на себя. Только нужно чтобы наши показания полностью
состыковывались. Понимаешь?
Рудаков молчал, напряжённо вслушиваясь в  слова Стаса.
— Ты поменяешь показания и я их поменяю. Будем говорить, что
ты угрожал мне и что я пошёл на преступление под угрозой смерти...
Даже лучше не так... Лучше  будет, если мы скажем, что ты угрожал
моей семье. Так убедительнее будет. Спросят— почему раньше  другое
говорил, скажешь — раскаялся, мол, не хочу, что бы из-за меня не-
винный человек страдал или что-то в этом духе, улавливаешь смысл?
Игорь попрежнему молчал, выводя горелой спичкой на бетон-
ной пыли какой-то диковинный иероглиф.
 - Я напишу прокурору — на изменение меры пресечения и меня
по ходу нагонят, — вдохновенно продолжал Стас.
- А меня? — скептически произнёс Рудаков.
- Слушай внимательно, не перебивай, — недовольно прогово-
рил Зароков. — Я выхожу, продаю квартиру. Ну ту квартиру, в
которой мы ночевали. Рудакову сразу вспомнился дом с обшарпан-
ной штукатуркой, спутанный бельевыми верёвками двор.  Он поду-
мал, что много за эту жилплощадь не выручить.
- ... на эти деньги я тебя вытащу, — закончил Зароков.
— Послушай, я тебе уже один раз поверил, видишь что из
этого получилось? — медленно произнес Рудаков — Ты и с маши-
ной говорил, что всё нормально будет. Где теперь это нормально?
- Я все понимаю, Игорь, но и ты пойми — другого выхода у
нас нет.   А  так хоть какой-то шанс.
- Тихо! — цыкнули с нар в камере Рудакова.
В коридоре послышались приближающиеся шаги надзирателя. По-
дельники замолчали. Когда шум шагов стих, разговор был продолжен.
 - А если всё наоборот сделать, — заговорил первым Рудаков.
 - Как наоборот?
- Если, не  я тебе, а ты мне угрожал, и я под угрозой пошёл на
это. — Рудаков хотел сказать — преступление , но язык не повора-
чивался выговаривать это слово.
 - Не пойдёт, — отозвался Зароков. — Оружие  у тебя на-
шли.  Сам подумай — как я мог тебя запугать, если у тебя писто-
лет? И ты в любой момент меня из него пришил бы. Причём тебе
за это даже ничего и не было , — самооборона, разве что за не-
законное хранение потянули.
- У тебя, Стас, тоже не стыкуется, — настаивал Рудаков. —
Если я тебя так запугал, то почему ты мне в машине не ответил,
когда пистолет в твоих руках был.
В коридоре послышался стук сапог и звук открывающихся две-
рей камер.
— Вылезай, проверка, — услышал Рудаков голос с нар.
Он выбрался уже с большим проворством, меньше испачкав-
шись в пыли бетона
 -Подожди, какая проверка? — спокойным голосом говорил дядя Коля Толику.
 — Это с отдела народ привезли. По камерам раскидывают.
 .Дядя Коля оказался прав. Вскоре хлопанье дверьми и цоканье са-
ног в коридоре прекратилось. На самом деле проверки, в том виде в
каком она существует «на тюрьме», то есть, когда в восемь утра и во
столько же вечера, по камерам проходит дежурным офицер и сопро-
вождающий его персонал рангом пониже;, пересчитывал заключён-
ных, и решая мелкие вопросы тюремного быта, в ИВС не было. На
«Литейке» проверку, прогулку и шмон совмещали в одну процедуру.
Выглядело это примерно так — заключённых камеры выводили в про-
гулочный дворик, надзиратели осматривали камеру, при помощи мощ-
ных фонарей высвечивали пространство под, нарами, переворачива-
ли и разбрасывали скудные пожитки арестантов. Здесь не было по-
стельного белья, ни матрасов, ни подушек, заключённые спали на го-
лых нарах. Спрятать что-то или пронести в камеру какой-то недозво-
ленный  предмет после шмона, в  ходе которого, раздевали догола, ощу-
пывали  каждую резинку, залазили в каждый карман и ещё заставля-
ли присесть на корточки, сняв по колено трусы, что бы не дай бог,
арестант не пронес недозволенный предмет в заднем проходе. Спря-
тать здесь что-то было если и ни невозможно, то во всяком случае
очень тяжело. Поэтому вся процедура обыска камеры заканчивалась
достаточно быстро. Вместе с её завершением подходила к концу и про-
гулка заключённых. Длилась прогулка порой меньше пяти минут —
так по— ударному быстро осматривали или, говоря арестантским язы-
ком «шмонали» камеру надзиратели. После этого, каждого из заклю-
чённых тщательно обыскивали и заводили в камеру.
Когда шум в коридоре потихонечку утих, Рудаков снова было
забрался под пары, для того чтобы продолжить прерванный разго-
вор с подельником, но не успел он добраться до переговорной тру-
бы, как в двери послышался металлический скрежет ключа. Про-
клиная про себя свою поснешность, Игорь начал быстро выбираться
на поверхность. По производимому ключом звуку было трудно по-
вить, что открывается — дверь или «кормушка». В последний мо-
мент, Рудаков выдернул из под нар ногу и не успев встать, сделал
вид, что увлечён ремонтом шлёпанцев, которые у него порвали во
время первого же шмона на «Литейке», видимо ища в складках
резины что-то запрещённое.
В окошечке двери показалось большое, крупное, размером со
всю «кормушку» лицо «дубака» (ещё одно слово из арестантского
лексикона коим обычно называют надзирателей). В очках и со здо-
ровенным прыщом на щеке, лицо беглым взглядом окинуло каме-
ру.
  - Марецкий. — большими красными губами выкрикнул над-
зиратель.
-  Есть такой, — оживился Толик и стал слазить с нар.
- Передачка тебе.
В  проёме «кормушки» появился белый полиэтиленовый пакет.
Кормили заключённых на «Литейке» раз в день. Дневной рацион
состоял из пол буханки ржаного хлеба, миски чуть тёплого супа и
половника пшённой каши, больше похожей на изделие из резины.
Вечером, в  те же самые миски наливали горячий, обжигающий чай.
Вот и весь рацион. С голоду , конечно , не умрёшь, но и
особо сыт не будешь. По этому передачки от родственников оказы-
вали большое подспорье в плане набивания пищей желудков
заключённых, хотя не было ни какой гарантии, что передачка,
принимаемая на «Литейке» в строго определенные дни и только с
разрешения следователя, дойдёт в целости и сохранности до своего
адресата. Многое из неё могло «потеряться» по дороге от ворот «Ли-
тейки» до камеры заключённого. Никаких бланков при её оформ-
лении не заполнялось и поэтому, сколько чего в передачке было,
арестант мог лишь догадываться.
Вместе с едой Марецкому «зашло» и курево. Сигареты в пачках
не пропускались и были высыпаны в отдельный целлофановый
пакет.
- Может быть сесть, пересчитать? — указывая на сигареты,
спросил здоровяк.
- Зачем? — удивлённо заморгал глазами дядя Коля.
- Что бы узнать, сколько  они взяли.
- Перестань —- махнул рукою мужичок. — Зачем тебе  это нуж-
но? Всё равно никому ничего не докажешь. — И он, вытащив из
пакета одну сигарету, сощурившись, попробовал прочитать над-
пись,  на ней.
- Не наши, — подытожил он свои неудачные попытки разоб-
раться в заграничных буквах.
— Мальборо, —закуривая, произнёс Толик.
Остальные сокамерники тоже задымили. Рудаков внимательно
смотрел на дядю Колю, на то, как он оценит сигареты.
— Хороший табак, — произнёс тот, выпускал изо рта облачко
дыма. Игорь улыбнулся. По затёртому виду  дяди Коли, нельзя было
   сказать, что бы он курил дорогие сигареты каждый день. Его, по-
крытые табачным налётом, пальцы скорее говорили о махорке; и
самокрутках, чем о сигаретах с фильтром.
После съеденной передачки и «заграничного» перекура в каме-
ре завялалась беседа. Разговаривали в основном дядя Коля и Ма-
рецкий. При чём, дядя Коля, как настоящий джентльмен, мог под-
держать разговор на любую тему. Чернявый малолетка постоянно
молчал или ограничивался односложными ответами на вопросы.
Рудаков пробовал вставлять какие-то фразы в этот разговор, но
вскоре он ему наскучил, и он перестал это делать, начав прогули-
ваться со сложенными за спиной руками в узком пространстве меж-
ду нарами и стеной, размышляя при этом, над своим последним
разговором с подельником.
Он склонен был поверить Стасу. Единственному человеку, на
которого, как казалась Рудакову, он мог положиться и кому мог
довериться в этих стенах.
И в тоже время, в глубине души, зарождалась какое-то смутное
беспокойство, какая— то необъяснимая тревога о том, что он в чём-
то ошибается, что Стас может использовать его безграничное  дове-
рие к нему, в чём-то переиграть его. Уж слишком легко и просто,
если верить словам подельника, всё должно было получиться —
поменять показания, взять всё на себя, он выйдет, продаст квар-
тиру и всё — дальше свобода, с деньгами у нас редко кто сидит.  И
всё же, Рудаков продолжал верить Стасу и надеяться на него, до-
верие ещё перевешивало в его душе все сомнения.
После  вечернего чая, когда Здоровяк и дядя Коля свернули в
своей беседе на излюбленную тему, и Марецкий в превосходных
тонах начал описывать своего, как он его называл «малышку сен-
бернара», из «телефонной» трубы вновь послышался голос с хри-
потцой. Рудаков знал, что этот голос прозвучал по его душу и быс-
тро забрался под нары к местному «мобильному» телефону. Подель-
ники первым делом поприветствовали  друг   друга.
— Ну что? Надумал что-нибудь, — спросил Зароков.
Рудаков молчал. Перед ним стоял выбор.
— Этому человеку, единственному из всех меня окружающих, я
могу хоть сколько-нибудь верить, — напряжено думал он. И
в тоже время какое-то внутреннее чувство, возможно, его интуи-
ция, во всё горло кричало — «не верь ему».
Рудакову  предстояло выбирать.
— Я возьму всё на себя, — говорил он в трубу, почти касаясь
той губами. — Я поменяю показания, везде буду говорить, что я
организатор... — он опять замешкался, не находя слова для того,
чтобы как то назвать то, что они со Стасом совершили, — .. И всё
такое, — продолжал Рудаков. — Но то, что я угрожал твоей се-
мье...— этого не прозвучит.
     - Слушай, хорошо, что ты идёшь паровозом, но этого мало,
пойми, мало, -Рудаков слушал Стаса и на какое-то мгновение ему
вспомнился их недавний ночной телеонный разговор, случивший-
ся всего лишь несколькими днями раньше, но уже казавшийся та-
ким далёким, отодвинутый в памяти многими событиями, проис-
шедшими в течение этих дней. Тогда, как и сейчас, Стас был очень
убедителен, приводил Рудакову неопровержимые аргументы сво-
ей правоты. Теперь была совершенно другая ситуация, другие об-
стоятельства разговора и другие стены окружали их.  А Рудаков слы-
шал всё  те же доводы, которым словно аксиоме, нужно было  лишь
верить. Но ему, почему-то не очень хотелось этого делать.
- Нужно, что бы один из нас обязательно был на свободе, —
продолжал между тем, развивать свою идею Стас. — Я уже кое-
что придумал на этот счёт, но это не для многих ушей, — намекал
он на заключённых обеих камер, в которых они сидели, так как им,
был прекрасно слышен весь этот разговор.
—Выйду, квартиру сразу же продам и, тебя вытащу...
- Стас, мне нужен адвокат, — перебил подельника Рудаков,
— вспомнив про изъятый у него пистолет.
— О чём речь?! — с каким-то воодушевлением произнёс Заро-
ков. — Я же  тебе говорю — продам квартиру, денег будет куча, на
эти деньги я тебе самого лучшего адвоката найму, главное, только
мне отсюда выбраться. А там, на воле, всё проще будет делаться.
Он говорил об этом, будто о давно решённом деле. Рудаков пой-
мал себя на мысли, что он сам, невольно начинает думать об адво-
кате, словно уже согласился на все условия Стаса.
В этот момент, та самая интуиция, которая, казалось, на ка-
кое-то время задремала, вдруг проснулась и закричала во весь го-
лос — «Не верь».
— Всё будет нормально, Игорь, я тебе говорю. Главное нам со
сто шестьдесят второй соскочить. Может быть на «грабёж» статью
переквалифицировать, а ещё лучше на «хулиганку». Для этого нуж-
но чтобы кто-нибудь из нас на воле оказался. Тебе конечно, легче
выйти, я не спорю, первая судимость всё таки. Но у меня там, на
воде больше возможностей будет. Ты понимаешь?
 - Каких возможностей? — спросил Рудаков.
— Да каких угодно. Терпилу нужно немного поприжать. Денег
тебе на адвоката найти. И вообще у меня будет больше возможно-
стей тебя отсюда вытащить, чем у  тебя — меня.
Рудаков молчал.
 - ТЫ ЧТО МОЛЧИШЬ?
- Я думаю.
  - Времени нет думать. Давай решай, —торопил Стас.
     - Время ещё есть.
   — Хорошо, давай так сделаем, — сейчас подумай, а утром я
пробью тебе, и ты ответишь — что решил. Только имей в виду, в
понедельник нас к прокурору повезут, так что нам нужно опреде-
литься с тем, что говорить будем. Потом, до  суда может такой воз-
можности не представиться. Ну, ладно, пойдём что ли...
— Пойдём, — проговорил в ответ Рудаков.
Зароков выбрался из-под нар и принялся отряхивать побелев-
шие от бетона брюки.
- Что, глухо? — спросил его высокий, бритый наголо парень,
восседавший по-турецки на нарах и крутивший в руке чётки, вы-
лепленные из хлеба.
- Да. Чего-то подельник артачиться, — с напускной озабочен-
ностью говорил Стас. — Я же ему не шнягу какую-то гоню, а всё
по делу предлагаю.
  — Как фамилия у твоего подельника?
— Рудаков.
 — Ладно, не гони, — произнёс парень, — завтра хаты перету-
суют, может быть я с ним на один нары попаду. Я с ним приколюсь
тогда на счёт ваших делов.
Зарокова с этим парнем по фамилии Жаров, связывало то, что
оба отбыли срок и  лишь недавно освободившись, вновь, как выра-
зился Жаров, поехали по второму кругу.
Кроме них в камере сидел ещё один арестант. Звали его Нико-
лай. Он, так же как и Жаров был высокого роста, чуть сутулый, со
светлой конной волос на голове и оттопыренными ушами. Нико-
лай всячески старался угодить двум своим сокамерникам, желая
стать для них таким «своим в доску парнем», постоянно травил анек-
доты, которые знал, казалось, несметное количество. И всячески
хотел выглядеть таким же прожженным арестантом, какими счи-
тал Стаса и Жарова.
 Зароков с Жаровым сразу же нашли общую тему для разгово-
ров. И хотя сидели они на разных зонах, вся  их беседа кружилась
вокруг  лагерной тематики. К концу  дня, они уже  были хорошими
друзьями, и Зароков поделился с Жаровым своими планами и за-
думками. Тот  внимательно слушал его, лишь изредка кивая подбо-
родком. И хотя Жаров понимал, что Зароков затеял что-то недо-
брое, скорее он даже не понимал, а чувствовал тем внутренним
чутьём, которое выработалось у него за долгие годы, проведённые
в неволе. Там, где ему ежедневно приходилось бороться за выжи-
вание. Жаров держал в голове то, что он, вполне мог попасть на
одну зону с Зароковым. И в первые дни, самые тяжёлые и не обус-
троенные, такой приятель был бы ему хорошей опорой и поддерж-
кой. Поэтому, он решил помочь Стасу в его планах.
На следующий день, как и предполагал Жаров, камеры перету-
совали. То есть, путём перевода заключённых из одной камеры в
другую, поменяли контингент в них.
Рудакова завели в камеру, которая была раза в  три больше пре-
жней. Больше она была, прежде всего в ширину. Всё остальное
было похожим. Те же пары, протянувшиеся от степы до стены. Та
же маленькая «решка» и «дальняк» с умывальником в углу. Что от-
личало эту камеру от предыдущей, и это сразу же почувствовал
Рудаков, переступив порог, была духота, стоявшая в помещении.
Почти все восемнадцать человек, находившихся в камере, сидели
в одних трусах.
- Здорово, — поприветствовал Рудаков своих новых сокамер-
ников.
- Где свободное место есть? — по всем нарам была разложена,
снятая из-за неимоверной жары одежда заключённых.
- Вон там, на «дальняке», смотри сколько места.
Рудаков обернулся к произнесшему эти слова. На него вызыва-
юще смотрели глаза высокого, с наголо бритой головой, парня. Он
уже встречался с ним, когда их вместе в одном микроавтобусе вез-
ли из Советского отдела на «Литейку». На губах парня выступила
издевательская усмешка.
- Что, не нравиться? — произнёс он, перебирая пальцами чётки.
- Сам туда ложись, раз там так хорошо, — спокойно ответил Ру-
даков,
Они обменялись оценивающими взглядами. После чего Жаров,
а это был он, ухмыльнувшись, развернулся и принялся «тусовать-
ся» по камере, прогуливаться в свободном пространстве между на-
рами и стеной. При этом, проходя мимо Рудакова, он как бы не-
нарочно, задевал того плечом, по прежнему, криво ухмыляясь.
Рудаков присел на нары. Внутри тихим пламенем разгоралась
злость, смешанная с чувством недоумения. Он не мог понять, по-
чему этот парень, которого Игорь видел второй раз в жизни и с
которым не перекинулся до этого и парой слов, так агрессивно на-
строен по отношению к нему.
 Между  тем воскресный день тянулся медленно. Из-за духоты и
большой людской скученности в камере катастрофически не хва-
тало кислорода. Заключённые постоянно обливались водой из умы-
вальника, поэтому вода из крана текла беспрерывно. К источнику
прохлады даже выстраивалось какое-то подобие очереди. После
водной процедуры на небольшой промежуток времени наступало
облегчение, будто сделал глоток чистого свежего воздуха, выйдя из
душного, полного запаха смрада помещения. От нехватки кисло-
рода, арестанты в большинстве своём предпочитали дышать ртом,
словно каждый пытался взять для себя как можно больше такого
дефицита, каким являлся кислород.
Вентилятор работал круглые сутки, но толку от него было не
много. Он тарахтел где-то в коридоре, осуществляя вытяжку из
камер. По даже когда его, в общем-то, бесполезное тарахтение
умолкало, из всех камер сразу же слышался дребезжащий стук в
<<кормушку».
— Включи вентилятор, дышать не чем, — кричали десятки го-
лосов из-за металлических дверей под разными номерами. Стук,
смешанный с криками и дребезжанием металла, больше похожим
на какой-то бешенный перезвон, заставлял надзирателя вновь
включать вентилятор, с началом тарахтения которого всё смолка-
ло и успокаивалось.
Даже с наступлением темноты духота не отступала. Казалась,
что стены за день до того нагрелись под испепеляющими лучами
июньского солнца, что их не остудит не только ночная прохлада,
но даже — дождь.
 Заключённые постепенно начинали укладываться спать. К ве-
черу народу в камере прибавилось за счёт «свежезадержанных»,
привезённых из отделов города. На парах все лежали впритык друг,
к другу, как патроны в обойме. Перед тем как лечь, многие обли-
вались водой, чтобы хотя бы на какое-то время ощутить свежесть.
Жаров весь этот день, что называется «напрягавший» Рудакова
по мелочам, вечером занял место на нарах рядом с ним.
  - Ты как дальше жить думаешь? — спросил он Рудакова,
лёжа на левом боку и взглядом, с наглецой изучая собеседника.
- Нормально думаю жить, — отвечал Игорь, чувствуя, как  его
охватывает какое-то внутреннее напряжение.
 — Смотри, думай сам, не ошибись, — сверлил Жаров узкими
Глазками Рудакова.
Игорю он был откровенно неприятен. Неприятна эта его нагло-
ватая ухмылка, эти узенькие щёлочки хитрых глаз, неприятна его
минера говорить, постоянно криво улыбаясь.
- Вот что я тебе посоветую, — понизив  голос почти что до шё-
пота, продолжал Жаров, — Я ваших делов со Стасом не знаю, но
Стас парень «что надо» и он тебе ерунду предлагать не будет. Сде-
лай, как он предлагает, тебе же лучше будет, а если не сделаешь —
то поедешь всерьёз и надолго.
- А если сделаю?
- Тогда дадут тебе  года два-три по «хулиганке», поедешь на хо-
рошую зону, где тебя встретят, как следует, Стас будет тебя подо-
гревать, о семье позаботиться. А  не сделаешь — можешь на боль-
шие неприятности нарваться. Тебе ведь не нужны неприятности?
- Только вот не надо угроз, — глядя на лампу ночника, отве-
чал Рудаков  — Я  Стасу один раз поверил, второй раз, что-
то не хочется.
- Тьфу  ты. Какой, ты, всё таки, непонятливый, — Жаров за-
курил. — Я же тебе говорю, что ваших со Стасом долов я не знаю.
Что у вас там произошло, мне не интересно. Да и к чему сейчас о
прошлом поминать? Его уже не вернёшь, это прошлое. Слушай
Стаса и всё будет тип-топ. Будешь по-своему, всё делать— на тюрь-
ме будут проблемы. Ты думаешь, там, как здесь будет? Нет, зем-
ляк, это ещё не тюрьма. Это предбанник, а баня дальше будет. Ну,
как мы с тобой порешим?
Рудаков молчал. Душа заливалась чем-то чёрным, вязким и лип-
ким, таким как этот Жаров веществом.
- Хорошо, я это сделаю, — неотрывно глядя к одну точку на
стене, произнёс Игорь.
- Вот это правильно, — одобрительно закивал Жаров, — те-
перь послушай внимательно. — Заедешь на тюрьму, попросишь в
хате, чтобы тебе помогли заявление на имя прокурора написать. В
нём напишешь все то, о чём со Стасом договаривались.
Рудаков хмуро кивнул.
— Ну, ладно. Я спать буду. Что не понятно будет — утром спро-
сишь.
Жаров перевернулся на другой бок и вскоре, по издаваемым им
звукам, можно было понять, что он уснул.
Игорю не спалось. Он походил по опустевшему проходу между
нарами и стеной, умылся холодной водой. Внутри было по-прежне-
му черно и липко. Так, как будто он со всего размаху вляпался в
эту черную массу, называемую подлостью. И теперь, как не ста-
рался, как ни обливался холодной водой, отмыться никак не полу-
чалось. Под  утро Рудаков уснул, расстелив, снятую с себя одежду
на нары. Сон  был неглубокий, к  тому  же  от такой жёсткой постели
руки и ноги быстро затекли. Проснулся он, когда первые  лучики
солнца пробивались в камеру через узенькие отверстия решётки.
По разным углам камеры слышался равномерный храп. Открыв
глаза, Рудаков обнаружил, что не может сдвинуться с места и не
только сдвинуться, но  даже пошевелиться. Правый бок от  долгой
лёжки на нарах полностью онемел, да  так, что Рудаков  не чувство-
вал его. Кое-как ему удалось сползти с нар и он попробовал от-
жаться от пола. Кровь хлынула в затекшие части тела.
За решеткой, первыми солнечными лучами, начинался новый
день. Его первый день в неволе.


ГЛАВА 9



- Не переговариваться. Будете разговаривать друг с другом —
получите...— дальше следовало нецензурное выражение, которое
молодой оперативник в  солнцезащитных очках, сопровождал уда-
ром кулака своей правой руки в  ладонь левой. Жуя жвачку и всеми
своими жестами демонстрируя, как он крут, этот молодец и не по-
дозревал о том, что двое, небритых, в помятых одеждах, прико-
ванные друг к другу наручниками арестанта, уже обо всём догово-
рились. И теперь, идя по темному коридору отдела, куда они были
доставлены точно по распорядку, в десять  утра, к поджидав-
шей их машине, хранили гробовое молчание.
- Поехали, — скомандовал шоферу оперативник, когда все,
включая и следователя Рявкина, заняли свои места в автомобиле.
Всю дорогу из отдела до прокуратуры, следователь с оператив-
ником оживлённо обсуждали тему воскресного расстрела иномар-
ки с московскими номерами. Сошлись на  том, что стрелял профес-
сионал.
— Двадцать две пули выпустил и все в цель, — с каким-то вос-
торгом рассказывал опер, живший по соседству с местом происше-
ствия.
 - День. Полный двор баб и детей, а  он все в  точку положил,
- глаза его блестели так сильно, что этот блеск был заметен даже
через стёкла солнцезащитных очков.
- Сколько трупов? — поинтересовался следователь.
 - Троих наповал, четвёртого в реанимацию увезли, но я ду-
маю, он тоже не жилец.
- А ППС что же? У них же там опорный пункт поблизости, —
стараясь поддерижать интересующую его тему разговора, спраши-
вал следователь Рявкин.
— Какое там ППС, — растягивая слова, произнёс опер, — как
только пальба началась, они все на пол своей будки попадали и ле-
тали ещё минут десять после последнего выстрела.
Следователь улыбнулся.
- Ну, а если бы ты там был? Пошёл бы? — задал вопрос Ряв-
кин. На секунду оперативник задумался.
- Нет. Я бы тоже не полез. Пускай хоть все друг друга пере-
стреляют, нам работы меньше будет.
- Приехали, — сказал шофёр, останавливая машину у большо-
го помпезного здания, построенного в  архитектурном стиле  эпохи ,
позднего  застоя. По многоступенчатой  лестнице задержанных пове-
ли к дверям здания. Рудаков шёл и тех же тапочках, в которых его
забрали из дома, к тому же порванных и он старался идти как мож-
но  осторожней, опасаясь, как бы не остаться совсем  босиком. Под
глазом ярко светился синяк.  Представив себя со стороны, Рудаков
подумал, что арест ему можно дать только за один внешний вид.
«Прокуратура Советского района», «Городская нотириалная
контора» — гласили надписи на двух вывесках, расположенных
одна над другой, по правую сторону от стеклянных дверей, в кото-
рые и проследовала вся процессия, возглавляемая следователем
Рявкиным.
Кабинет прокурора находился па втором этаже здания. На две-
ри кабинета Рудаков прочёл табличку: «Прокурор Советского рай-
она Фирсов А. В.»
Сама процедура носила формальный характер. Арест — был де-
лом уже решённым, решённым до такой степени, что  были отпеча-
таны бланки постановления об аресте, и на них не хватало лишь
подписи прокурора Фирсова.
С этими бланками и вошёл в кабинет следователь Рявкин, оста-
вив двух своих «подопечных» в коридоре под присмотром опера-
тивника.
- Можно, Александр Викторович? — предварительно посту-
чав, отворил он дверь кабинета.
- Идите,идите. Он, вас, ждёт, — напутственно произнесла сек-
ретарь-машинистка, оторвавшись от печатной машинки, на кото-
рой выстукивала следующие бланки постановлений об аресте.
Рявкни вошёл в кабинет.
Прокурору Фирсову  было немногим за  тридцать. Высокий, смуг-
лый, с подстать цвету кожи — чёрными вьющимися волосами и
карими, жгучими глазами.  Всё в нём было  правильным, начиная от прямого носа
и заканчивая  тонкими поджатыми губами.. Он об-
ладал  тем видом внешности, который наповал сражал секретарш и
молоденьких следовательш-практиканток с последнего курса
юридического факультета. Фирсов, только недавно, из помошни-
ков, перебравшийся в кресло главного районного прокурора, так
как его  предшественник «пошёл в  гору» и был теперь прокурором
города, пребывал в невесёлом раздумье. Утро этого дня выдалось для него
 суматошным и нервным. Вчерашний шумный инцидент,
со стрельбой в людном дворе, вызвал много кривотолков. Газетчи-
ки, как всегда обставили всё как бессилие правоохранительных
органон к борьбе с преступностью. К десяти часам утра Фирсов был
вызван на совещание к прокурору области, на котором «главный»
дал понять, что сажать нужно всех, а там разберёмся. Также про-
курор  области поручил Фирсову командировать  пару толковых сле-
дователей в помощь прокуратуре  другого района для расследова-
ния нашумевшего дела. И хотя, по своему опыту работы помощни-
ком прокурора, Фирсов знал, что преступники вряд ли будут най-
дены. Он  ни словом не обмолвился об этом на совещании и по приез-
ду с него, отослал следователей в соседний район .
Фирсов знал, что вся эта газетная шумиха продлится неделю,
от силы — две. И главное  в эти две недели показать усиленную
работу. Позже, об этом деле постепенно забудут. И оно тихо уйдёт
в архив, как ушли туда другие, не менее громкие дела.
В дверь кабинета постучали.
- Войдите, — произнёс Фирсов, ложа руки на  стол и придавая
всему своему внешнему виду  деловое, рабочее выражение. Для этого
он  даже взял в правую руку шариковую ручку, хотя писать ничего
не собирался.
- Здравствуйте, Александр Викторович, — произнёс следова-
тель Рявкни, протискиваясь всей своей большой фигурой в дверь
кабинета.
- Здорово, здорово. Зачем уж, ты, так официально, — при-
поднимаясь из кресла говорил прокурор, протягивая Рявкину руку.
Они поздоровались как старые приятели.
По годам следователь и прокурор были почти что ровесники. В
университете Фирсов учился всего лишь курсом старше Рявкина и
пару раз, они даже были в одной компании на студенческих вече-
ринках. Дальше Фирсов, удачно женившись, пошёл круто вверх
по карьерной лестнице. Теперь он  был прокурором района, в то
время как Рявкин, так и оставался рядовым следователем уголов-
ного розыска.
— Ну, что там у  тебя, — с какой-то снисходительностью в голо-
се, произнёс Фирсов.
— Вот, разбой, Александр Викторович, — засуетился следова-
 тель, протягивая постановление об аресте.
Фирсов взял бланк и начал читать. Читая постановление, на
котором для придания ему силы юридического документа не хвата-
ло лишь  его размашистой подписи, Фирсов вспомнил о том, что с
утра ещё ничего не ел. Он  посмотрел на часы, показывавшие без
нескольких минут  двенадцать, и подумал, что пора  бы что-нибудь
перекусить.
— Так, ну что, дело ясное, — промолвил Фирсов, положив по-
становление перед  собой на письменном столе. — Веди их поодно-
му. Только давай  побыстрей, — кивая на часы, говорил он следо-
вателю.
Рявкин  понимающе улыбнулся и вышел за дверь.
Рудакова завели в кабинет вторым. Зайдя, он был сразу, то
называется «поставлен прокурором на место».
  - Здороваться нужно, — резко проговорил прокурор, не под-
нимая глаз от листка на столе.
- Здравствуйте, — произнёс Игорь, с интересом рассматривая
кабинет. Слева от него, загороженные наполовину  длинными тём-
ными шторами, пропускали узкие  лучи солнечного света два окна.
Перед ним находилась пара массивных полированных столов, сто-
явших буквой «Т". За креслом прокурора, во всю ширь стены рас-
кинулся книжный шкаф. Книги за стеклом были подобранны одна
к одной, по цвету и по размеру, большую часть, как  успел заметить
Рудаков, составляли сочинения Маркса и Ленина, в  тёмно-синих об-
ложках и с золотыми оттисками букв. Под ногами мягко пружинил
бордового цвета с жёлтыми узорами палас. — Ну что, Рудаков, че-
стно не живётся? — прочитав по бумажке фамилию, сказал про-
курор.
Игорь молчал, смотрел  в глаза прокурору, восседавшему за сто-
лом.  Глаза и тон, с которым тот вёл беседу, словно говорили ему —
<<Ну, кто  ты для меня? Ты для меня — ноль, ты ничтожество, кото-
рое я могу раздавить одним нажатием мизинца. Ты даже не чело-
век для меня. Мне с тобой даже разговаривать противно». Рудако-
ву, почему-то, стало неприятно, что теперь его судьба зависит от
такого человека, и он перевел взгляд на окно, на солнечные струи,
лившиеся из него, освещая происходящее в этом кабинете действие.
- Для чего машина нужна была? Небось, разобрать хотели?
Потом продать но частям, — задал вопрос прокурор.
- Нет. Покататься решили, — чувствуя всю смехотворность
своего ответа, произнёс Рудаков.
- Давно этим занимаешься? — не обращая на ответ Игоря ни-
какого внимания, продолжал прокурор.
- Первый раз.
- Точно первый, а может быть и раньше этим промышлял?
- Нет, — угрюмо ответил Рудаков.
- Думать нужно, что делаешь. Пистолет откуда взял?
- Нашёл.
- Пистолет у нас сейчас в разработке находится, Александр Вик-
торович, — сказал следователь Рявкин, оторвавшись от чтения га-
зеты с описанием расстрела иномарки.
 Прокурор подписал постановление и протянул его следователю.
— Всё, идите.
— До свидания, — поворачиваясь спиной к прокурору, прого-
ворил Рудаков. Его прощание, его «до свидания» вызвало немного
натянутую, злорадную улыбку на лице прокурора.
— Чего? — с наигранным удивлением произнёс он. — Да, ты,
хоть знаешь на сколько, ты, сядешь? До свидания мне говорит, —
последние слова он сказал, глядя на следователя Рявкина.
Следователь подобострастно, для поддержки, заулыбался, пы-
таясь своей улыбкой показать, что он по достоинству оценил шутку
прокурора.
 -  Им всё шуточки, всё в детство играют, — говорил Рявкин, вы-
водя арестованного из кабинета.
Во время обратной дороги на « Литейку», Рудакова одолевали
горькие думы.
— Можно лишить человека свободы, — размышлял он, глядя
на проносившиеся  за окном машины улицы родного города, — мож-
но лишить его привычного уклада жизни, но нельзя лишать его  чув-
ства собственного достоинства.  Да, я совершил преступление и стро-
гий тон, отсутствие сострадания  ко мне со стороны прокурора  впол-
не оправданы. Но зачем он хочет унизить меня еще и морально?
Зачем ему это нужно? Не для того же, чтобы возвысится самому?
Самое плохое, это когда твоя судьба находиться в руках у людей,
которые морально стоят ни чуть не выше тебя, а быть может даже
и ниже.
 Так он размышлял в течении всего обратного пути, прикован-
ный наручниками к Стасу.  Тот с  любопытством смотрел на проно-
сившихся за стеклом красавиц в мини-юбках и соблазнительно об-
тягивающих тела шортах.
На следующее утро, этапом, подельников отвезли в тюрьму или
как её теперь именовали СИЗО.


ГЛАВА 10


Тюрьма областного центра была построена в начале века. И
 поэтому, в конце этого самого века не могла вместить в себя всех
посягнувших на закон в городе. Потому, арестантов, числивших-
ся за Советским отделом внутренних дел, этапировали во второй
по величине город области, являвшийся крупным железнодо-
рожным центром. По разговорам заключенных, которые Руда-
ков слышал в камерах «Литейки», да и в камере отдела тоже, в
городской тюрьме вот-вот должны были ввести в строй новый
корпус, в котором, по слухам должны были быть даже «платные»
камеры.
А пока, его с подельником и ещё тридцать таких же, как они,
небритых, в одеждах, пропитанных потом арестантов, везли в тюрь-
му другого города.
Автозек был переполнен. Надо сказать, что подобный вид
транспорта редко ездит порожняком. Из-за большой тесноты и
жары пот с арестантов лил ручьём, и дышать в металлическом фур-
гоне, накалившимся на тридцати градусной жаре, им было не чем.
Лишь опустив голову до уровня коленок, можно было глотнуть хоть
немного свежего воздуха.
Сама будка была разделена металлической перегородкой на две
камеры, по стенкам которых, располагались узкие лавки. Закры-
вались камеры решетчатыми металлическими дверьми, перед ко-
торыми, грызя семечки и попивая воду из пластмассовой бутылки,
сидели два конвоира.
Жара была неимоверной. Мгновеньями, Рудакову начинало
казаться, что он вот-вот потеряет сознание. Всё происходящее ви-
делось ему в каком-то душном, красном мареве.
-...Я тогда вышел — и на руки Серёге. Помнишь Серёгу Казан-
ского, в третьем отряде был? Ну, падаю ему на руки, кричу — Се-
рёга, я всё, — парень сидевший справа от Рудакова попытался изоб-
разить только-что сказанное.
Рудаков молча созерцал обрывки дороги, которые ему позволя-
ло видеть грязное окошечко автозека, временами от качки, засло-
няемое широкой спиной конвоира. Напротив него, ухмыляясь, вос-
седал Жаров.
— Дать бы, тебе сейчас в морду, — подумал Игорь.
Он представил, с каким бы удовольствием врезал бы сейчас в
широкое, улыбающееся лицо Жарова. Он вспомнил, как тот, заб-
равшись в автозек, в тот момент когда, взревев двигателем, маши-
на тронулась с места, громко прокричал, так, что  бы его было слыш-
но в соседнем отсеке фургона:
— Стас, у тебя всё нормально. За перегородкой ехал Зароков.
Машина чуть повизгивала двигателем. Конвоиры продолжали
щёлкать семечки, перебрасываясь друг с другом редкими фраза-
ми. Своими разговорами и загорелыми лицами они напоминали
Рудакову тех двоих милицейских сержантов, так любезно встре-
тивших его в стенах РОВД.
- Тоже, наверное, деревенские, — подумалось ему. — Что им
дома не живётся. Нет, едут все в город, чтоб потом у себя в селе
рассказывать, какая  трудная и опасная у них работа.
Глядя на конвоиров, здоровенных парней, с пудовыми кулака-
ми и  широкими «бычьими» шеями, Игорь вспомнил, как  лейтенант
начальник конвоя, сидевший сейчас в кабине машины, перед
отправкой кричал перед строем приготовленных к этапированию
арестантов:
— При попытке бегства, то есть, при побеге, табельное оружие
будет применяться без предупреждения. Всём понятно?
— Эти будут стрелять не раздумывая, — думал Рудаков, рас-
сматривая  конвоиров.
 Майка его промокла от пота, Игорь снял её, но легче от этого не
стало. Наконец, в тот момент, когда уже начинало казаться, что
эта  дорога никогда не кончится, «воронок» притормозил. Один из
конвоиров открыл дверь и выпрыгнул из фургона. В открытую дверь
Рудаков увидел безликое, серое, двухэтажное здание, к которому
примыкали окрашенные в бордовую краску ворота, с белой, нари-
сованной звездой по середине.
Через несколько минут, неуклюже переваливаясь по ухабистой
неровной  дороге, автозек, через открывшиеся, с каким-то зловещим,
металлическим лязгом ворота, въехал на территорию тюрьмы.
Из распахнутых настежь дверей будки, конвоиры спешно нача-
ли  выгружать пожитки арестантов. По их количеству можно было
определить о сроке, проведённом тем или иным заключенным на
тюрьме. Утех, кто дольше сидел, вещей  было по несколько баулов,
У тех, кто «заехал» на тюрьму впервые, весь  личный скарб ограни-
чивался захудалым, полиэтиленовым пакетом, в котором лежала
смена белья и предметы личной гигиены. Впрочем, у некоторых
вещей не было вовсе...
Конвоиры выбрасывали вещи и складывали их возле двух же-
лезных клеток, по соседству с которыми остановился фургон. Ког-
да вещи были выгружены, начальник конвоя стал выкрикивать
фамилии арестантов.
— Берём первые попавшиеся вещи и заходим в клетку, — гово-
рил он, выпрыгнувшим из фургона заключенным. — Там разбере-
те, где чьё.
Рудаков услышал свою фамилию одной из первых. Он пробрался
к  двери через частокол ног и спрыгнул из фургона вниз на щебёнку
тюремного двора.
— Господи, как хорошо то, — была первая  мысль Рудакова,
покинувшего наконец то душный, раскалённый фургон.
Свежий ветер обдувал потное тело, холодком пробегая по мок-
рым волосам.  Рудаков сделал несколько глубоких глотков чистого
воздуха. Чистый, свежий воздух — такая малость, на которую он в
повседневной жизни даже не обращал внимания. Теперь, в этой
новой для него жизни, всё казавшееся незначительным, и само со-
бой разумеющимся, приобретало новый, весомый смысл.
- Проходи, проходи. Не задерживай, — послышался резкий
окрик конвоира. Рудаков взял первый попавшийся пакет и вошёл
в отворённую для него клетку. Теперь у него было время для того,
что бы осмотреться и закурить.
- Вот она тюрьма, — думал Игорь, глядя на небольшое, трёхэ-
тажное здание, возвышавшееся в сотне метров от него.
По внешнему виду тюрьмы сложно было определить, когда она
построена. Про это здание можно было сказать, что оно возведено
в прошлом веке. А  можно — что ему не более пятидесяти лет и
строили его после войны.
По периметру тюрьмы возвышался побеленный, как и само зда-
ние, трёхметровый забор с обилием колючей проволоки по вер-
ху. Количество колючей проволоки и железных решёток сразу же
бросалось в глаза. Вдоль забора, прикрепленные поводком к ме-
таллическому проводу, так, чтобы могли свободно передвигать-
ся, на запретной полосе бегали огромные, откормленные овчар-
ки, которых в темноте можно было принять за средних размеров
телят.
Тюрьма стояла на возвышенности и поэтому, в одну сторону
через забор была видна даль — горизонт, с раскинувшимся по нему
лесом и примыкающим к лесу полями. Эта даль притягивала к себе
взоры заключённых, словно говоря каждому из них:
— Ну что, брат? Променял ты, меня, такую бескрайнюю и ма-
нящую на этот маленький клочок земли. И для чего? И стойло ли?
Пока арестантов везли по этапу, погода успела измениться. Сол-
нце заволокло тучами. По их обилию и цвету можно было предпо-
ложить надвигающуюся грозу.
- Здорово, Игорь. — Рудаков обернулся и увидел смотрящего
на него через прутья решетки Стаса. Стас был в той же одежде,
только теперь джинсы и рубаха были грязны и мяты, да на лице у
подельника отросла, уже переходившая в бороду, щетина. Игорь
протянул ему руку через решетку.
- Дай, прикурю, — поднося к губам сигарету, промолвил Стас
— да подойди ты, ближе. Чего боишься?
- Я не боюсь, - отвечал Рудаков, просовывая Стасу дымящуюся
сигарету, — непривычно просто.
 - Ничего, привыкнешь. Поначалу всегда тяжело, а потом всё ут-
рясётся, обвыкнешься, и будет всё на мази. Зароков затянулся и с
удовольствием выпустил дым колечком.
— Ну, Игорь, действуем, как договорились, — глядя куда-то в
сторону, говорил Зароков. — Нам нужно соскочить с этой статьи,
а  то навесят — по самые уши. Мы вчера с ним, — кивнул он на
высокого  лопоухого парня, стоившего за его спиной — всё обыгра-
ли, ну, как на суде всё будет. Нормально получилось, всё у нас с
тобой будет путём — выпутаемся. Главное ты всё правильно сде-
лай. А то нам — беда.
Рудаков хмуро кивнул. Он ловил себя на мысли, что вновь на-
чинает верить Стасу, так велико было обаяние этого человека. Меж-
ду тем Стас продолжал:
— Нас сейчас в транзитку посадят, точнее, одного из нас — дру-
гого, скорее всего в боксик. Теперь мы с тобой не скоро увидимся...
— Эй, вы. Я вам говорю, — прервал Зарокова резкий окрик
офицера, вышедшего на крыльце того самого здания, фасад кото-
рого, выходящий на «вольную» сторону, видел Рудаков из фурго-
на. На здании висела белая табличка с надписью «Штаб».
  —  Отошли, отошли в разные стороны, — кричал офицер.
 Рудаков, повинуясь окрику, сделал два шага назад, в глубь клет-
ки.
- Хорош ты командир, с другом поздороваться не даёшь, — так-
же отходя от прутьев решетки, говорил Зароков.
На суде поздороваешься. Даже обняться с ним там сможешь
перед долгой разлукой. В руках у офицера была кипа личных дел
, переданных  ему начальником конвоя.
   — Так. Сейчас я называю фамилию, кого назвал — выходит,
говорит имя, отчество, год рождения и статью. Всем понятно?
 Он уже открыл рот, что бы произнести обещанное, как мощный
раскат грома, почти одновременно со вспышкой молнии, прогремел
в фиолетовых небесах. От неожиданности, многие пригнули голо-
вы. В тоже мгновенье, словно этим ударом в небесах пробило боль-
шую брешь, сверху непрерывными струями обрушились потоки воды.
Офицер, предусмотрительно отступивший под козырёк навеса,
принялся вновь копаться в бумагах. С «запретной полосы» широ-
кими прыжками  под тот же козырёк забежали трое охранников с
собакой. Все попрятались, тюремный двор в один момент опустел,
лишь в двух клетках мокли под проливным дождем, привезённые
этапом  арестанты.
Рудаков чувствовал струйки воды, сбегающие по его лицу и спи-
не. Он смотрел на грозовое небо, на блестящие вспышки молний
то тут, то там рассекавшие это небо и ему подумалось:
— Почему одна из этих молний не ударит в меня. Какая быст-
рая смерть. Вспышка и все — тебя уже нет. Быстрая смерть на-
много прекрасней долгих лет  нежизни. Но молнии не могли читать
его мысли, они сверкали всё дальше и дальше, уводя за собой гро-
зу. Вскоре дождь прекратился, прекратился так же резко, как и
начался. Последние, крупные капли ещё сыпали с небес, когда  офи-
цер решился выйти из-под навеса и продолжить, так неожидано
прерванную процедуру.
Рудаков вышел из клетки, сказав всё, что положено. Он остано-
вился перед одетым в камуфляж сержантом.
- Руки за голову, — грозный голос сержанта, прозвучавший по-
чти что над самым ухом, заставил Игоря вздрогнуть. Он поднял руки.
- Кто подельник?
- Зароков. — машинально ответил Рудаков.
Охранник принялся ощупывать его одежду, обыскав, подтолк-
нул к решётчатой двери.
— Следующий, — прокричал сержант.
Пройдя через решётчатую дверь, Рудаков ступил на асфальти-
рованную площадку размером шестьдесят на шестьдесят метров со
здоровенной, от только что прошедшего дождя, лужей по середи-
не. Перед ним стоял щуплый белобрысый прапорщик, державший
на коротком поводке овчарку.
- Строимся в шеренгу по три. Руки из карманов вынуть, -
резкий, крикливым тон, которым прапорщик произнёс эти слова
больше всего подействовал на его собаку, которая принялась лаять
и бросаться на арестантов, вставая на задние лапы.
- Командир, прекращай  собаку  нервировать, —прокричал  кто
то из трехрядного строя.
Эта реплика вызвала дружный смех и прапорщик потупился,
но собака поняла этот  смех по-своему, принявшись лаять с удвоен-
ной злобой и энергией.
Рудяков посмотрел по сторонам. С двух сторон, к площадке, слу-
жившей своеобразным плацем, примыкали побеленные одноэтаж-
иые дома. Возле одного из которых сидели, покуривая люди в за-
тёртых робах и фуражках, чем-то напоминавших немецкие фу-
ражкй времён второй мировой войны.
— Балландёры выползли, этап посмотреть. Черти... — зло сплю-
нув в сторону сидевших, произнёс невысокий парень, который в
автозеке так увлечённо что-то рассказывал.
О балландёрах мы расскажем чуть позже, а сейчас все прибыв-
шие этапом, вышли из клеток и построились в три шеренги. Пра-
порщик отошёл немного в сторону.
— Вперёд — скомандовал он.
 Колонна двинулась по направлению к тюрьме. Перед входом
в здание — снова нагромождение решёток и «колючки», отделяв-
шие плац, от коридора, ведущего к прогулочным дворикам. Пра-
порщик произнёс пароль в портативную рацию, открывая перед
арестантами многочисленные двери, пока те не вошли в здание тю-
рьмы.
Прохлада тюрьмы после жаркого летнего солнца, выглянувше-
го из-за туч после грозы, освежала. Рудакову в нос ударил запах
кислой капусты, перемешанный с махорочным дымом. Прапорщик,
при помощи рации открыл ещё несколько дверей и заключённые
по ступенькам лестницы, идя друг за другом, спустились на пол-
этажа вниз.
— Складываем вещи вдоль стены. По одному заходим в камеру,
— прозвучал командный голос, стоящего в коридоре надзирателя.
Рудаков поставил свой пакет у двери камеры. Надзиратель от-
ворил дверь, отворил её на треть. Верхний угол двери был при-
креплён металлической цепью к стене, в эту щель стали протиски-
ваться арестанты, заходя в транзитную камеру.
Транзитная камера или как её чаще называли — транзитка,
была помещением размером, примерно, пять на пять метров.
Справа располагались одноярусные нары, на которых могло уме-
ститься не более десяти человек. В углу у двери умывальник и
дальняк. Небольшой стол, стоявший перед нарами и называемый
на арестантском языке — «общаком», был грязен и щербат, с
множеством щелей и рытвин, в которых помимо грязи, видне-
лись застрявшие кристаллики соли и сахара. Над общаком низко
свисала лампочка, с воткнутыми в патрон сушиться, и видимо
забытыми или специально оставленными предыдущим этапом,
сигаретами. Потолок камеры был низок, поэтому, забывшись и
поднявшись во весь рост на нарах, можно было с размаху уда-
риться о бетонные перекрытия. В правом углу светилась солнеч-
ным светом небольшая «решка». Рудаков сразу  же подошёл к ней,
в надежде хоть что-то увидеть, но так как транзитная камера была
помещением полуподвальным, то видно было лишь небольшой
кусочек неба, поделенный проводами электропередач на две оди-
наковые половинки, да сухие, тонкие стебельки травинок, про-
росшие через битый кирпич, и увядшие в неимоверной жаре это-
го лета.
 В общем, транзитка не многим отличалась от больших камер
«Литейки», пожалуй, здесь было чуть больше места и присутство-
вал общак.
Забегал вперёд, скажем, что Рудакову не раз пришлось по бы-
вать в этой камере, не раз ночевать в ней. Всегда по-разному —
иногда в тесноте, иногда нет. Спать на парах, которые, казалось,
были отполированы до блеска тысячами тел, возлежавших на них
и пропитаны потом множества людей, находивших здесь свой вре-
менный приют. Иногда, транзитка была грязной и больше походи-
ла на какую-то мусорную свалку. Под ногами валялись спички, оку-
рки, порванные сигаретные пачки, обрывки газет и просто ошмёт-
ки грязи. Иногда была чистой и уютной, с вставленными, как в
этот, первый его визит в транзитную камеру, в патроне лампочки
сигаретами.
В этот день в транзитке было многолюдно. Этапом из областно-
го центра в тюрьму прибыло тридцать человек. Из этих тридцати,
двадцать пять поместили в транзитную камеру, пятерых — тех, у
кого были подельники, в том числе и Зарокова, посадили ночевать
в боксики — пять небольших помещений размером с купе вагона и
меньше.
Вечерело. Прибывший этап начали обыскивать, выводя арес-
тантов по одиночке из транзитной камеры.
Когда настала очередь Рудакова, он вошёл в небольшую комна-
ту, по середине которой стоял низкий стол.
— Раздеться до трусов. Носки вывернуть, — резко произнёс мо-
лодой сержант с круглым лицом и раскосыми глазами.
Коренастый, с мощной шеей, одетый в серо-синюю пятнистую
форму и малиновый берет, чуть сдвинутый на бритый затылок,
сержант медленно жевал жвачку и все его, движения были какие-
то замедленные, с ленцой.
— Трусы сними. Присядь.
Рудаков, за время пребывания па «Литейке» успел привыкнуть к
процедуре обыска и теперь выполнял все действия автоматически.
За столом у окна сидел пожилой капитан.  Пока сержант про-
сматривал снятые Рудаковым вещи, заполнял бумаги на обыски-
ваемого арестанта, задавая уже ставшие привычными вопросы —
о месте жительства, фамилии, имени, отчестве, годе рождения, ста-
тье, семейном положении и прочее, прочее, прочее.
Сержант, прощупав одежду Игоря, и уделяя особое внимание
резинкам спортивного трико, бросил одежду кучей на низкий стол.
— Одевайся, — произнёс он, вытряхивая на тот же стол содер-
жимое пакета Рудакова.
 Бегло осмотрев высыпавшиеся вещи, сержант открыл тюбик с
зубной пастой и, выдавив ее немного, попробовал на вкус.
— Собирай. Следующий, — скомандовал он Рудакову, в уско-
ренном темпе натягивавшем на себя одежду.
. После шмона, всех вновь прибывших на тюрьму, также по оди-
ночке стали отводить в оперчасть. На тюрьме есть свои оператив-
ники — «кумовья», как их здесь называют, в их обязанности вхо-
дило следить за обстановкой в камерах, распределять по ним зак-
лючённых, переводить их  по мере надобности из камеры в камеру.
 Так же они занимались  сбором оперативной информации на инте-
ресующих следственные органы арестантов.
Рудакова, как вновь «заехавшего» на  тюрьму, так же «выдерну-
ли» из транзиткой повели длинным коридором, по обеим сторонам
которого, за окрашенными в темно синий цвет дверьми, находи-
лись камеры с заключёнными. Во многих из них из-за жары «кор-
мушки» были открыты и из этих мини-окошечек ему слышалась
музыка и работавшие кое-где телевизоры. В некоторых камерах
на откидных заслонках «кормушек» крутили лопастями вентиля-
торы.
Пройдя почти что весь коридор, надзиратель приказал Рудако-
ву остановиться. Он встал  лицом к стене, перед дверью непривычной
жёлтой раскраски с табличкой « Оперчасть» .
Надзиратель открыл дверь и жестом показал арестанту войти.
 Рудаков  вошёл и оказался в небольшой комнате с выкрашенными в
жёлтый цвет стенами. К правой стене, на расстоянии метра друг
от друга, были приделаны два столика и откидных сидения, чем-то
напоминавшие боковые места плацкартных вагонов. За дальним
столиком сидел высокий, как позже заметил Рудаков, белокурый
старший лейтенант и внимательно изучал вошедшего. Он жестом
укозал Рудакову  место за вторым столиком.
— Кто это тебя, так? — спросил офицер, глядя на синяк под
глазом у Рудакова.
- Упал в РОВД. Глаза опера посмотрели на него, как показа-
лось Игорю, сочувственно...
- Топорно работают.
- Как умеют.
 - Ну, что, Игорь Владимирович, рассказывай, что ты там натво-
рил.
Рудаков почти наизусть заучил ответ на этот вопрос, так ча-
сто он отвечал на него в последнее время. Н о впервые вопрос
был задан ему человеческим тоном. Перед Игорем сидел его ро-
весник и спрашивал его так, как будто они дружески беседова-
ли, где-то в месте более уютном, чем тюрьма. Внутри Рудаков
почувствовал симпатию к этому человеку, как чувствуют сим-
патию к незнакомцу, зная, что если бы не другие обстоятель-
ства, то он мог бы стать вашим другом. Но в тоже время голос
интуиции твердил ему — не расслабляйся, здесь может быть
скрыт подвох.
-Где пистолет взял?
 - Нашёл.
- Другого я услышать и не ожидал. Где нашёл?
 - В лесу.
Лёгкая улыбка скользнула по лицу опера.
 - В Брянском лесу?
 - Нет. В заречном.
 - Почему я никогда нечего не нахожу? И хотел бы, да вот ни-
как не получается?  А у вас, то в лесу, то в детской песочнице пис-
толеты лежат, — с  иронией, говорил старший лейтенант.
Рудаков пожал плечами.
- Не знаю, каждому своё, кто-то находит, кто-то отнимает.
- Понятно. А машину зачем у мужика отобрали?
- Да не отбирали мы ничего. Попросили на два дня — он нас
не понял.
- Ещё бы. Тяжело понимать, когда на тебя пистолет направ-
лен. Хорошая машина? — спросил офицер.
- «Восьмёрка».
-«Восьмёрка» или «восемьдесят третья»?
- Я не разбираюсь, — ответил Рудаков.
- Понятно.
В разговоре повисла пауза, в ходе которой старлей перелисты-
вал какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.
— В какую хату пойдёшь? — спросил он, оторвавшись от
бумаг.
— Не знаю. Я тут, у вас впервые.
Может, с кем-нибудь хотел бы сидеть?
Рудаков отрицательно покачал головой.
— С Зароковым, небось, в одну камеру попасть хочешь?
Хотелось бы, — отвечал Рудаков, — но мало ли какие мои же-
лания?
  - Тебе с ним нельзя. Во-первых — подельник, а во-вторых, он
судимый, на строгом режиме будет  сидеть, а  ты — на общем. Руда-
ков безразлично кивнул.
- Врагов нет?
- Нет.
- А то, чёрт нас знает, группировщиков. Посадишь куда-ни-
будь не туда и пойдут разборки в камерах.
   - Я не группировщик.
Опер недоверчиво посмотрел па Рудакова.
— Женат?
- Да.
 - И дети есть?
— Дочь.
 - Не пойму я тебя. Нормальный, вроде бы, человек. И вдруг
такое разбой, оружие. Зачем, тебе, всё эго было нужно?
Рудаков часто в последние дни задавал себе этот вопрос.
- Зачем? — думал он и те, прежние доводы, которыми он обо-
сновывал свои  действия, казались  теперь ему  малоубедительными.
 Ему хотелось риска. Ему хотелось быть первым, быть сильным,
быть тем, кто у нас зовётся суперменом или «крутым». Но для этого
нужен был антураж, нужно было внешнее оформление, нужны
были деньги, что бы купить на них это самое — внешнее оформле-
нии:. Престижное авто, золотые побрякушки, комфорт и многое
другое, что так манит молодых людей и если всё это становиться
для них лишь призрачным миражом, неосуществимой мечтой, то
на душе появляется осадок горечи и возникает чувство собствен-
ной неполноценности.
Теперь, всё это стало казаться Игорю наивной и ненужной иг-
рой. Играя в которую, он не замечал жизни, не чувствовал её, по-
этому мир окружавший его не мог радовать.
 — Жаль, что только допустив ошибку, больно ударившись, че-
ловек понимает как он ошибался, — думал Рудаков, идя по метал-
лической плитке тюремного коридора, — сколько человек до меня,
вот так же, шли по этой плитке, сложив руки за спину и размыш-
ляли о своих ошибках? Тысячи? Десятки тысяч?
Его завели в камеру. Рудаков был единственным из тех, кого
водили в оперчасть, кому оперативник не предлагал сотрудничать
с  администрацией тюрьмы.
Ночь для Игоря вновь была бессонной. Он ходил по камере, вспо-
миная  события последних дней и на душе от просмотра этих повто-
ров становилось тяжело и как-то по особенному грустно.
- Жил-был. И вдруг все понеслось куда-то, совсем не в том на-
правлении, — думал Рудаков. — Это похоже на то, как мчится ав-
томобиль по опасному серпантину горной дороги. Водитель мечта-
ет о чём-то хорошем. И вдруг под колёса попадает лужа моторного
масла или лопается диск у колеса и автомобиль вместе с шофером
летит в пропасть. В мозгу у водителя лишь одно: << За что, госпо-
ди?», «Как могло так получиться?». Но вернуться, хотя бы на чуть-
чуть назад, для того, чтобы исправить что то — уже нельзя. Те же
мысли, которые занимали водителя минутой ранее, становятся для
него такими далёкими и не нужными, ненужным перед этой чер-
ной, разверзшейся внизу бездной.
Где-то — за тюремным забором зазвучал медленный, печаль-
пый мотив. — Как кстати, — подумал Игорь, глядя на зарешёчен-,
ный кусочек неба, откуда лилась музыка. Бывали в жизни Рудако-
ва такие моменты, когда невесть откуда взявшаяся музыка совпа-
дала с его настроением. В эти мгновения жизнь казалась ему ка-
кой-то грустной, печальной песней. И что-то прекрасное было в
этой минутной печали, что-то такое, без чего мир был бы не
полноценен.
Между тем, арестанты потихоньку начали укладываться спать.
Те, кто был по— опытней и уже не мало поездили по этапам, име-
ли свои одеяла, расстелив которые на нары, словно, обозначала
место своего ночлега. Те, у кого не было такой «роскоши» так же
занимали места на нарах, ложа под голову пакет с одеждой. Вско-
ре «спальных» мест не осталось, остался лишь «сидячий плацкарт».
Рудаков поначалу прилегший на нары, попробовал уснуть, но как
только он закрывал глаза, то видел Дашу, машщую ему в след.
Это воспоминание больно сжимало всё внутри и от него, какой-то
неприятный холодок пробегал по спине. От дочери мысли перенес-
ли Игоря к Лиле. Он по возможности старался не думать о ней, но
когда не думать не получалось, в душе, после этих дум возникало
чувство досады и какой-то пустоты.
Поняв бесполезность попыток уснуть, Рудаков поднялся и вновь
принялся бродить по камере. Его место на нарах было тут же заня-
то, но это ни сколько не огорчило Рудакова. Ему не хотелось спать
в свою первую ночь на тюрьме.
На утро, сводив арестантов в баню, их начали распределять по
камерам.
ГЛАВА 11
Для непосвящённого человека, тюрьма представляется здани-
ем, в котором под бдительной охраной, в небольших помещениях,
за тяжёлыми металлическими дверьми и крепкими засовами сидят
люди, преступившие черту закона. На самом деле это далеко не
так. Тюрьма — это целый мир, живущий по своим, мало понят-
ным простому  обывателю, законам. И камеры  как маленькие со-
ставляющие этого мира, бывают на тюрьме разные. Делятся они
по габаритам — на большие, восьмиместки, маломестки, одиночки
и карцера. Подразделялись по режимам на камеры общего, стро-
гого, особого режимов и малолетки. Осуждёнки — камеры, в кото-
рых сидят, уже получившие по приговору суда срок, арестанты и
ждущие  этапа на зону. Балландёры — или, проще говоря, тюрем-
ная хозобслуга, также сидят в отдельных камерах и мало принима-
ют участие в «общественной» жизни тюрьмы. Женские камеры —
это свой особый мир. Они, как островки в море или оазисы и пус-
тыне, живут по своим .законам, мало похожим на законы мужской
половины тюрьмы. И наконец, камеры, или как их именуют сами
арестанты — хаты, делились по ранжиру — по сидящему в них
контингенту заключённых. Делились на: «нормальные» хаты — ка-
меры, в которых  жили по  законам тюрьмы, по неписаному воро-
вскому кодексу чести; «мусорские» — в которых, ждали решения
суда бывшие работники правоохранительных органов; «ломовые»
 -  камеры, в которых собирали всех тех, кто не выдержав униже-
ния или побоев, либо по какой-то другой причине, записывался в
оперчасть, после разговора в которой, переходил или, выражаясь
арестантским языком «ломился» из одной хаты в другую; «обижен-
ии» — камеры, в которых содержатся ««опущенные» или, как чаще
их именуют — «пидора».
Есть ещё совсем уже неофициальное разделение камер. Суще-
твует оно, в основном, на общем режиме, где помимо «нормаль-
ных» хат, встречаются «тёмные» хаты — камеры, в которых сидит
либо «утка» — сборщик информации для оперчасти, либо на пра-
вах лидера, там встаёт человек с небезупречной по арестантским
понятиям, репутацией и начинает гнуть в хате «политику», от-
личающуюся от воровского кодекса чести. Так же, не  редкое явле-
ние на общем режиме «беспредельные хаты» — камеры, где тво-
рится полное  беззаконие и в которых не придерживаются ни ка-
ких норм и «понятий».
Всех этих тонкостей и нюансов тюремной жизни не  знал Игорь
Рудаков, когда, ближе к обеду, получив на вещевом складе постель-
ное бельё, в которое входили: матрас, подушка и наволочка с про-
стынь, имевшие от многочисленных стирок серый, пепельный
цвет, шёл со всем этим скарбом по коридору третьего этажа здания
тюрьмы.
— В  какую его? — спросил коридорный, сопровождавшего Ру-
дакова надзирателя. Тот посмотрел на маленькую, картонную кар-
точку.
— Три — шесть.
Коридорный открыл синюю металлическую дверь, на которой
белой краской была выведена небольших размеров цифра — трид-
цать шесть.
Хата  три — шесть но тюремным раскладам была «тёмной».
Камера являлась «восьмиместкой», метра три с половиной в
ширину и метров шесть в длину. Две пары двухъярусных «шкона-
рей» примостились у противоположных стен. В пространстве меж-
ду ними располагался «общак», оставляя между лавками, примы-
кавшими к нему, и «шконками» лишь узкое пространство, пройти
через которое можно было только боком. На передней стене, зани-
мая большую её часть, находилась «решка» — зарешёченное час-
тыми, железными, толщиной с палец  прутьями, окно. Снаружи  оно
было закрыто «ресничками» — своеобразными металлическими жа-
люзи, пропускавшими лишь немного света да свежий воздух, но
что-то рассмотреть сквозь них было тяжело. Как и во всех каме-
рах, над дверью  постоянно горела  лампа ночника. Другая лампоч-
ка свисала с потолка над самым «общаком».
Пойдя в камеру, Рудаков стал шестым обитателем этого поме-
щепия. Поздоровавшись, он закинул свой матрас на верхний, сво-
бодпый ярус одной из «шконок».
 - Тебя как звать, парень? — задал ему вопрос высокий пол-
ный, с  большими губами и чёрными прямыми волосами арестант.
- Игорем меня зовут.
- Меня Шамиль. — Глаза нового знакомого испытыва-
юще смотрели на Рудакова.
- Да, ты, присаживайся, — указывая ему место за «общаком»
говорил Шамиль, — чифирить будешь?
- Я не чифирю. Не буду.
- Почему не будешь? — с интонацией, в которой смешались
удивление и угроза, вопрошал Шамиль, — знаешь за собой чего-
нибудь? Или за нами что знаешь?
- Ничего я ни за кем не знаю... Не хочу просто — вот и всё.
- Ты откуда сам будешь? — ковыряясь спичкой в зубах, спро-
сил Шамиль.
- С Заречного района.

- Из города значит, будешь?
- Из города.
- Блатхату у магазина «Пеликан» знаешь?
- Нет.
- Какой же ты с Заречного, если таких мест не знаешь? — пре-
зрительно усмехнулся Шамиль.
- Вот такой вот.
Оба беседовавших напряжённо смотрели в глаза друг другу.
Словно оценивали силу и способность выдерживать долгий, при-
стальный взгляд. Так бывает у боксёров-профессионалов перед
началом боя. В тот момент, когда они жмут руки сопернику, глаза
их устремлены друг на друга. Будто каждый из них желает пода-
вить соперника, победить его  ещё  до  боя, побить морально, подчи-
нив своей воле.
— Эй, Вов
ик, как у нас там чай? — повернувшись в сторону
двери, развязно проговорил Шамиль.
Вопрос был адресован невысокому, худощавому мужичку лет
сорока, который, как успел заметить Рудаков, постоянно находил-
ся в работе, — что-то отскребая, подметая, чистя или варя на двух
тумбочках, расположенных по правую сторону от двери и служив-
ших в камере чем-то навроде «кухонной плиты», так как над ними
находилась единственная в камере розетка.
Ему пытался помогать в этих занятиях уже в годах мужик, круп-
ного телосложения, но с какими-то робкими и неумелыми движе-
ниями. От  этой неуверенности всё валилось у него из рук. И Вов-
ик то и  дело, вполголоса, чтобы не мешать Шамилю разговари-
вать, прикрикивал на мужика. Звали мужика Геной.
— Сейчас несу, Шамиль, — с каким-то раболепием в голосе,
проговорил Вовик и засуетился ещё больше.
- Давай быстрей. Целый час там копаешься. Чёрт... — и Ша-
миль выругался, наградив Вовика весьма нелестными эпитетами.
Рудаков впервые попал в тюрьму, однако, ему приходилось бы-
вать в одних компаниях с людьми судимыми. И он знал, как они
резко реагируют на некоторые выражения и слова. В таких ком-
паниях каждое произнесённое слово должно было иметь свой смысл,
здесь же Шамиль крыл этих двоих отборным матом не особо стес-
няясь в выражениях, и они молча сносили это, с какой то рабской
покорностью. В камере, и Вовик, и Гена, находились на положе-
нии «шнырей», выполняя всякую работу, которую поручал им
Шамиль. И при неправильном, а порой и при правильном выпол-
нении этой работы, они получали от Шамиля затрещины и удары в
грудь. По лицу он не бил, что бы на ежедневных проверках не  замет-
но было синяков. Шамиль всячески унижал их. И в  тот день, когда
в три-шесть вошёл Рудаков, эти двое являлись фактически его пол-
ными рабами. Он не только указывал им что делать и как делать,
но и говорил, когда им ложиться спать, где ложиться, что и когда
есть, бил их от нечего делать, в общем, был им полным хозяином.
Самое поразительное было  то, что и Вовчик, и Гена, воспринимали
всё происходящее как должное, смирившись и привыкнув к свое-
му униженному существованию.
Кроме двух «шнырей», Шамиля и Рудакова, в камере сидели
ещё два арестанта. Один молодой, немногим за двадцать пацан,
сидевший уже три месяца в этой хате за наркотики. Звали его Па-
шей и он, так же как и Игорь, был из областного центра. Другой,
коренастый, широкоплечий, возрастом — немного за тридцать лет
мужик, со сломанным носом и наколкой тигра на левой стороне
груди. Звали мужика Николаем, но чаще сокамерники именовали
его Кольком. Как и Шамиль, они спали на более «почётных» ниж-
них шконках и предпочитали ни во что, происходящее в хате, не
вмешиваться.
Шамиль был лидером камеры. В  любом коллективе, а особен-
но, в таком замкнутом коллективе, каким является тюремная ка-
мера, обязательно есть свой лидер и обязательно должен быть аут-
сайдер. Все остальные располагаются в пространстве между ними,
кто-то ближе к лидеру, кто-то ближе к аутсайдеру. Кто был на пос-
ледних местах в три-шесть — догадаться не трудно.
Как настоящий лидер, Шамиль жил в камере на «широкую» ногу.
Под шконкой у него стояли два здоровенных баула, из которых, он
периодически извлекал чай и сигареты. При этом сам он предпочи-
тал курить «Пётр», на общак же ложил пачку «Примы», сопровож-
дая этот жест разговорами на тему — «что бы вы без меня делали,
я вас пою-кормлю, курить вам нахожу и так долее «.   Всё это гово-
рилось таким тоном, что Рудакову после этих слов не хотелось не
курить, ни есть.
Шамиль чувствовал себя полным хозяином в камере. Чай и ку-
рево — основная тюремная валюта, были его. В хате работал его
телевизор. Сокамерники играли в его шахматы и нарды. Притом,
что в камере, по тюремным меркам, был достаток, Шамиль никог-
да ничего не передавал соседям, когда те, остро нуждаясь в чём-то,
«засылали в три-шесть ноги».
Продукты, которые хранились в камере на подоконнике перед
«решкой», так  же, видимо принадлежали Шамилю. И никто не имел
права снимать их оттуда, кроме него самого. Шамиль строго сле-
дил за расходом продуктов, варя по вечерам из них суп. Шныри же
ели тюремную баланду, в которую Шамиль, смотря по своему на-
строению, мог добавить им шкурки сала или несколько капель рас-
тительного масла.
Вечером следующего дня, Рудаков, несмотря на всю свою за-
рождавшуюся неприязнь к Шамилю, попытался завести с ним раз-
говор о том, как бы ему изменить первоначальные показания и ото-
слать  их прокурору.
- Зачем тебе их менять? — с какой-то неохотой, жуя в уголке
рта спичку, произнёс Шамиль.
- Подельник говорит, что будет лучше, если один из нас ока-
жется на свободе.
- Это понятно.  На свободе, конечно же, должен оказаться он?
Рудаков кивнул.
  - У тебя подельник сидел? — ковыряя в зубах спичкой, спро-
сил Шамиль.
— Да. Он сейчас на строгом режиме.
Шамиль рассмеялся, широко раскрыв рот и обнажив желтые
зубы, которые от чифира стали почти что одного цвета с золотой
фиксой в левом углу рта, разве что не блестели так как фикса.
— Смотри, Колёк, — смеясь, обратился он к одному из сока-
мерников, — смотри, не обижай его. У него подельник на строгом
режиме сидит. — Николай ухмыльнулся, на секунду оторвавшись
от телевизора.
  -  Значит, подельник, велел тебе показания поменять? Что бы
ты взял все на себя? Так? — ехидно ухмылялся Шамиль.
  - Да. — Чувствуя, что чего-то недопонимает, ответил Рудаков.
— А какая у вас статья?
— Сто шестьдесят вторая — разбой, вторая часть. И двести двад-
цать вторая -незаконное хранение, ношение, применения и ещё
чего то там, огнестрельного оружия.
 Шамиль вновь рассмеялся, так, что Рудаков почувствовал себя
маленьким мальчиком, который по глупости делает всё не так как
Нужно и все его попытки что то изменить и исправить, вызывают
лишь громкий смех у окружающих.
-  Слышь, Колёк, — снова обратился Шамиль к Николаю. — У
него подельник по сто шестьдесят второй собрался под подписку
выходить.
- Ну, да — сейчас за разбой срока дают больше, чем за убий-
ство, — не отрываясь от телевизора, пробубнил Колёк. Рудаков
молчал.
- Ты давно его знаешь? — после непродолжительной паузы
просил Шамиль.

— Кого?
 — Подельника своего?
— Меньше месяца.
-Ну, ну, — криво улыбнулся Шамиль, насмешливо глядя на со-
беседника.
- Послушай, Шамиль, ты мне поможешь бумагу прокурору напи-
сать? —
Тот отрицательно покачал головой.
— Пиши сам. Я  в ваши дела лезть не буду, потом ещё и винова-
тым окажешься. А  подельника ты слушайся, он тебе много чего
хорошего насоветует.
 Сказав это, Шамиль разразился злорадным
хохотом, не сколько не смущаясь того факта, что смеётся в камере
лишь он один.
Отношения Шамиля и Рудакова сразу же, то что называется,.
не сложились. Шамилю Рудаков не поправился. Не понравилось
то, как он вошёл в камеру, сразу же заняв себе место. До этого,
кому где спать, он распределял сам. Не понравилось то, что нови-
чок повёл себя слишком уж независимо и смело. Обычно, как знал
Шамиль, по своему восьмимесячному опыту сидения в этой хате,
люди войдя в камеру, терялись и долго после обживались в непри-
вычиой обстановке и привыкали к таким не похожим на «вольные»
отношениям между сокамерниками.
Интуиция подсказывала Шамилю, что этот парень представ-
ляет угрозу для его незыблемого доселе авторитета, угрозу для его
жизни лидера в камере. И для себя Шамиль решил, во что бы то
ни стало сломать новичка. Тем более, что опыт в подобных делах
у него был. «Сколько до него, вот таких вот дерзких, с наглыми
взглядами, появлялись в этих стенах, — размышлял Шамиль, —
и уходили потом из этой камеры с опущенной головой, либо «ло-
мясь» в другую хату, либо уводимые в «обиженку». Этот из того
же ряда.
Шамиль начал действовать, решив для начала руководствовать-
ся поговоркой о том, что для того, чтобы боялись чужие, надо на-
чинать бить своих.
С утра он начал избивать «шнырей», придираясь к ним по пово-
ду каждой мелочи. Когда махать кулаками ему надоело, Шамиль
принялся читать сокамерникам мораль, обращаясь, почему-то лишь
к одному Рудакову.
- Посмотри на него, — он подошёл к Гене и похлопал того по
щеке. Гена заулыбался, заулыбался как поросёнок, которого толь-
ко что пинали ногами и вдруг стали ласково гладить. — Это же ско-
тина. Это уже не человек. Гена, иди задницу мой.
- Перестань, Шамиль, — извиняющимся тоном  гнусавил Гена.
- Чего, перестань? Я, вас, чертей, научу свободу любить. Пред-
ставляешь, за убийство сидит, — указывая на Гену, говорил Руда-
кову Шамиль. — И, ты, у нас скоро таким станешь.
- Не стану, — зло процедил сквозь зубы Рудаков.
- Станешь, станешь — тюрьма людей быстро ломает. И ты,
сломаешься. Вот когда тебя будут бить ежедневно, по три раза на
дню — на завтрак, на обед и на ужин. Тогда по другому запоёшь.
— Меня еще никто, никогда не бил, я всегда дрался, — глядя в
улыбающееся сальной улыбкой лицо Шамиля, произнёс Рудаков.
  -Не били? Значит, будут бить, Ежедневно, медленно, с уни-
жением. Вот, посмотри на него, — кивнул Шамиль в сторону  суе-
тящегося возле «кухонной плиты» Вовика, — это не я его таким
сделал, это с ним так в другой хате обошлись. Ты приколись с ним
- как он до такой жизни дошёл. Он тебе много чего интересного
расскажет.
Рудаков молча сел за «общак» и, ища себе какое-нибудь заня-
тие, взял в руки Уголовный кодекс, сиротливо лежавший на кра-
ешке стола.      
Шамиль восседал  на нарах и по его выражению лица было замет-
но, что он напряжённо что-то обдумывает.
- Ты, зачем книжку без спроса взял, — вкрадчивым голосом,
ехидно улыбаясь, промолвил он. Рудаков поднял глаза на Шами-
ля.
- Читать, — ответил он, чувствуя, что как только Шамиль на-
чал говорить, все в камере затихли.
- У меня там сто долларов лежало. Дай, посмотрю — там они
или нет? — при этом улыбка Шамиля стала какой-то приторно-
доброжелательной. Ему уже не раз приходилось ловить на этом
трюке новичков, «ставить их на место». Конечно, ни каких ста дол-
ларов в книжке не было. Но новичок, обычно, терялся, тушевал-
ся, а это Шамилю и было нужно. Над растерявшимся, вынужден-
ным оправдываться человеком, легче установить свою власть, зас-
тавить его подчиниться своей воле. Обвинение в «крысятничестве»,
то есть в воровстве у своих же сокамерников, было одним из самых
тяжких обвинений на тюрьме. И отмыться от прозвища ««крыса»
— бывало очень нелегко.
Шамиль, лёжа, не поднимаясь со шконки, протянул руку за
кодексом. Рудаков, закрыв книгу, отдал её ему.
Шамиль перелистал худощавую книжку, перевернул её и дер-
жа за корешок, несколько раз встряхнул. Из книги выпало несколь-
ко мелких бумажек — видимо закладок.
Он бросил кодекс на «общак» и сел на шконке.
- Я тебя ещё раз спрашиваю — ты зачем без разрешения вещь.
взял? — Резким, угрожающе-обвинительным голосом проговорил он.
- Не брал я ничего.
- Скажи мне лучше — когда сто долларов отдавать будешь?
 Не было в ней ни каких ста долларов, — стараясь говорить
как можно твёрже, произнёс Рудаков.
- А ты докажи, что их  там не было. Вот  я говорю, что были. Да
и откуда тебе знать, были там деньги или нет, ты что, и раньше
туда без спросу лазил?
Рудаков не нашёлся, что ответить. Он видел что Шамиль види-
мо не раз проделывал нечто подобное и довёл свой монолог, с под-
линно актёрским мастерством до предела совершенства.
Рудаков  опустил глаза, напряженно размышляя над тем, что же
ему ответить на подобные обвинения.
Напротив, сидел на шконке Шамиль, во взгляде которого про-
скакивали искорки молчаливого торжества и самодовольства.
« Сейчас он начнёт оправдываться, заискивать, лебезить и, в
конце концов, "сломается» — думал он, внимательно глядя на Руда-
кова. Помощь Игорю пришла совершенно неожиданно. Паша, ко-
торый казалось, внимательно смотрел телевизор и не обращал на
происходящее ни какого внимания, неожиданно вмешался в раз-
говор.
— Хорош, ты, Шамиль. Парняга первые дни на тюрьме живёт.
Ещё не знает, что и как здесь. А  ты его сразу в крысы записываешь.
На лице Шамиля торжественное выражение сменила маска
досады и раздражения.
- Он сейчас без спросу вещь берёт, а через неделю по баулам
лазить станет.
- Не станет, ты сам это прекрасно понимаешь. А кодекс твой
 — на общаке лежал, что на общаке лежит — то общее.
Рудаков с благодарностью посмотрел на Пашу, доводы которо-
го произвели впечатление на Шамиля и тот, бросив на Пашу злоб-
ный взгляд, прекратил этот разговор.
Но злость Шамиля не прошла. Рудаков чувствовал, что враг, а
именно таковым он стал считать Шамиля после этого случая, лишь
на время затаился. И рано  или  поздно,  конфликт продолжится. Но
теперь Игорю было легче, он чувствовал, что у него в камере по-
явился союзник.
В тягостном ожидании прошла неделя. Шамиль по прежнему
властвовал в камере, с особой безжалостностью, словно пытаясь
сорвать на них злость, унижая двух «шнырей». Доходило до того,
что он не давал им спать. И встав, вымыв полы, натерев до блеска
«общак» они сидели на  «шконке», засыпая в сидячем положении.
Если Шамиль, проснувшись, заставал их спящими, то он по оди-
ночке отводил их в угол камеры, который не просматривался из
глазка надзирателя и начинал избивать, чередуя удары с отборным
матом и всячески унижая двух «шнырей».
 Рудакова он не замечал. Как будто того в камере не было вовсе.
Игорь видел всё это, замечал косые взгляды, которые бросает Ша-
миль на него, его злорадные ухмылки и мелкие пакости, которыми
он старался вывести Рудакова из равновесия. Порой в голове у
Игоря рождалась сумасшедшая мысль — задушить Шамиля ночью.
Он даже нашел небольшую удавку, сунув её под матрас и, решив
для себя, что если конфликт будет продолжаться и разрастаться,
то он пустит её в ход, как последний аргумент. А пока Рудаков на-
столько уставал от постоянного нервного напряжения, что вече-
том, взобравшись на «шконку», моментально засыпал.
— Мне бы письмо написать, — сказал он в один из дней Паше.
   - Прокурору, на счёт показаний? — усмехнулся Паша.
- Нет, какой там прокурору, — махнул рукой Рудаков, — до-
мой хочу написать.
- Пиши, я дам конверт.
 Он дал Игорю конверт и вырвал из тетради пару листков в клетку
Рудаков сел за «общак». Он не писал письма лет десять. После-
днее письмо Игорь отсылал матери из спортивного лагеря, но что
тогда мог написать тринадцатилетний мальчишка. Поэтому, это
было его первое, по настоящему взрослое письмо.
Писать было мучительно тяжело. Сидя над белым листком бумаги
с ручкой в руке,  он словно разговаривал со своими родными, разго-
варивал с Лилей. Все они стояли перед его глазами и в какой то мо-
мент Рудаков почти что физически почувствовал их присутствие ря-
дом. Всё произошедшие события, все случившиеся в последнюю неде-
лю, как-то отодвинули на второй план родственников  и родных в  мыс-
лях Игоря. Теперь же они вернулись, стояли и молча смотрели на не-
го. Тяжелее ему далось письмо к матери. Всего он написал два пись-
ма, писал их долго, часто останавливаясь на перекуры и напряженно
думая над каждым предложением. Когда была поставлена последняя
точка, Игорь ещё раз перечитал письмо, одно из которых, адресовал
жене, а другое матери. Читая их, он часто останавливался, чувствуя
подкатывающийся к горлу комок, мешавший дыханию и выступаю-
щие на глаза слезы, которые он не хотел показывать ни кому.
<< Здравствуй Лиля.
Извини, что не мог написать раньше — не было возможно-
сти. Конверт у меня только один, поэтому письмо к тебе
отправляю вместе с письмом к матери.
Не знаю, как ты будешь его читать — с усмешкой или со
слезами. Знаешь,я всю ночь думал о том, что тебе на-
писать, а сейчас сижу и над каждым предложением по полча-
са думаю. Мне столько нужно тебе сказать. Надеюсь, ты
когда-нибудь простишь меня, забудешь обиды, и  мы начнём  всё
сначала. Веришь, ты мне вчера во сне приснилась. Вообще, в
последнее время мне только хорошие сны снятся. Не знаю —
почему так? По жизни всё тяжело, а в снах всё прекрасно
Спать ложусь — как в кинотеатр на хороший фильм иду. Толъ-
ко вот Даша ни разу мне не приснилась. Первые дни она пос-
тоянно перед глазами стояла. Как бы  в тот день — в крас-
ном платьице и всё ручкой мне в след машет. Я, наверное, на-
долго теперь эту картину запомню. Плохое здесь вообще не
вспоминается — только хорошее. Часто вспоминаю наш пос-
ледний  Новый год. Помнишь, как нам было тогда весело.
Я не знаю, приедешь ты ко мне или нет, во всяком случае
передай матери фотографию, где мы сфотографированы у неё
дома — ты, я и Даша. Там ещё подпись под ней в альбоме « Это
мы — Рудаковы». Ты на той фотографии очень красивая, впро-
чем, как и в жизни.
Я очень перед вами с Дашей виноват. Теперь я пони-
маю, что рискнув, поставил на карту не только свою судьбу,
но и ваши судьбы, а этого делать не следовало. Горько созна-
ватъ, что я одним неверным шагом перевернул твою жизнъ
жизнь нашей дочери. Знала бы , ты — как  мне сейчас вас не хва-
тает. Как бы  я хотел сейчас обнять тебя. Покачать на руках
Дашу, рассказать ей на ночь сказку.
Господи, вернуть бы всё назад. Забыть все ссоры и обиды
ведь они были такими мелочными и незначительными по срав-
нению с тем, как мы были счастливы. Знала бы  ты, Лиля , как я
хочу тебя увидеть. Потому что, никакое письмо не заменит
родных глаз.  Знаю, что тебе очень тяжело сейчас, но без
трудностей, без испытаний, жизнь была бы скучна и сера. Ты
любишь фильмы и книги о любви и преданности, но ведь насто-
ящая жизнь преподносит нам гораздо более крутые сюжеты.
Что бы не случилось, знай, что  я люблю тебя, люблю такой
— какая ты есть. Я  не часто говорил тебе эти слова, но ведь
если часто их говорить, то их смысл постепенно сотрётся.
 Знаю, что и ты меня любишь, надеюсь, ты отдашь эти
любовь нашей дочери, она у нас такая милая крошка. Береги
её. Я на тебя очень рассчитываю. Поцелуй за меня Дашу. Пус-
кай слушается и не шалит. Помни, что  я на тебя, Лиля, очень
надеюсь, верю в тебя и люблю. На этом всё. Крепко целую.
Игорь.
  Постскриптум: у меня осталось немного места и я решил
сочинитъ Даше сказку.
 Сказка для Даши.
 В большом зелёном лесу жил-был ёжик, не головы, не ножек.
Пошёл как-то ёжик за грибами и провалился в глубокую яму.
Попробовал ёжик вылезти и не смог. Стал он тогда звать на
помощь. Прибежал тогда заяц, хотел ёжика из  ямы вытащить,
да слишком трусливым оказался — всё боялся об ёжиковы игол-
ки уколоться. Так и не вытащил — убежал своей дорогой.
Прибежала лиса, хотела ёжика из ямы вытащить. Да слиш-
ком хитрая оказалась. Всё  думала — чего бы у ёжика выпро-
сить, а  у него, кроме иголок ничего и нет. Убежала лиса тогда
своей дорогой.
Пришёл волк, хотел ёжика из ямы вытащить. Да слишком
злым оказался, всё думал — как бы у ёжика чего-нибудь от-
нять, а что  у ёжика отнимешь, разве что иголки. Плюнул волк
и ушёл в густой лес.
Сидит ёжик один-одинёшенек, и так ему грустно стало,
что начал он свои ёжиковы песни петь.
На его счастье, шла  по лесу девочка Даша. Услышала Даша,
как ежик поёт. Подошла и вытащила его из ямы. Принесла
Даша ёжика к себе домой. Напоила молоком, и стал ежик у
Даши жить-поживать, молоко пить, да Дашу веселить. И
правильно, в общем-то, сделал — кому в таком лесу жить
захочется. Вот и сказке конец, а кто слушал молодец.
Дашенька, я тебя очень люблю.
Папа. >>
Письмо к матери получилось у Рудакова короче, хотя писал он
его дольше, чем письмо к Лиле.
«Здравствуй мама.
Пишу тебе, а у самого слезы на глазах выступают. Я вижу
как ты сейчас плачешь, читая этот маленький листок, испи-
санный моим почерком. Что поделаешь, мама — это жизнь.
Прости меня, моя родная. Прости меня мама. Прости за
то, что не сумел стать таким, каким ты мечтала меня ви-
деть. Я ведь всегда был твоей опорой, единственной надеж-
дой в жизни. И вдруг такое... Прости, если сможешь.
Но жизнь идёт, жизнь продолжается, и житъ можно и в
таких местах как тюрьма. Так что не стоит обо мне сильно
плакать и убиваться — у меня всё сейчас нормально. Первое
время, конечно, было тяжеловато, а сейчас ничего — начал
привыкать к жизни в неволе.
Мама, у меня будет к тебе одна просьба — не оставляй Лилю
с Дашей. Помогай им по возможности. Сама видишь, какое
сейчас непростое время. А за меня не переживайте, я здесь не
пропаду, главное, чтобы вы там — на воле не пропали.
На этом письмо своё заканчиваю. Буду с нетерпением
ждать ответа.
Твой сын Игорь. >>
На следующей утренней проверке, Рудаков отдал незапечатан-
ный конверт с письмами дежурному офицеру.
ГЛАВА 12
В этот  же день, в высотное, помпезное здание, сплошь из стекла
и бетона, возвышавшегося на одной из центральных улиц област-
ного центра, вошла пожилая женщина. Вошла и остановилась по
середине, увешанного двухметровыми зеркалами холла первого
этажа. По всем её движениям было заметно, что она впервые в
этом месте. Глаза женщины были влажны и красны, как будто она
недавно плакала или провела бессонную, в тяжких размышлениях
ночь, а может и то и другое вместе.
- Извините, вы не подскажете, где мне можно найти Петер-
бургскую коллегию адвокатов? — задала она вопрос, сидевшей с
важным видом напротив двери вахтёрше.
- Это филиал что ли?
- Да, филиал.
- Седьмой этаж, комната семьсот пятнадцать, — с запрограм-
мированностью робота, проговорила вахтёрша.
Женщина поднялась на лифте на седьмой этаж здания, и пошла
по длинному коридору. Вокруг неё, обгоняя или идя ей навстречу,
проходило множество куда-то спешащих, молодых людей. Хорошо
одетых, преимущественно в белые рубашки, многие, несмотря на
жару, не снимали галстуков. Один из них своей внешностью был
очень похож на её сына — Игоря. И женщина невольно засмотре-
лась на него. Потом она перевела взгляд на шедшую рядом с незна-
комцем красивую загорелую девушку, и из её груди непроизвольно
вырвался вздох огорчения. Она долго любовалась шедшей парой. На
секунду даже остановилась, что бы посмотреть ей в след.
— Что, бабуля, молодость вспомнила? — оскалив белые зубы,
промолвил, обгоняя её, широкоплечий молодец.
Женщина хмуро отвернулась и вошла в дверь с табличкой ром-
биком, на котором железными цифрами стоял номер: семьсот пят-
надцать.
В комнате было многолюдно. Всех присутствующих по одежде,
да  и пожалуй по выражениям их лиц, можно было поделить на  слу-
жащих коллегии  и на посетителей или даже просителей.
Она подошла к ближайшему столу, за которым молодой человек
что— то горячо объяснял сидевшей напротив  седовласой, сгор-
бленной старушке, за спиной которой, стоял полный мужчина, по-
минутно вытиравший платком пот, выступивший у него на лбу.
- Тоже, наверное, адвоката нанимают, — подумала женщи-
на.
- Простите, пожалуйста, — обратилась она к молодому чело-
веку, взглянувшему на неё, как показалось женщине, с досадой и
раздражением за то, что она перебила его такой важный разговор.
— С кем я могу поговорить на счёт адвоката?
- Вам нужен адвокат?
- Да. Точнее не мне... Не совсем мне... Моему сыну.
- Вон в ту  дверь пройдите, пожалуйста, — указывая на дверь в
правой стене, произнёс молодой человек.
- Спасибо, — сказала женщина, но адресат  благодарности был
вновь поглощён разговором и не обратил на её слова никакого вни-
мания.
Войдя в указанную дверь, она очутилась в маленьком кабинете,
хозяин которого, тучный мужчина, с курчавившимися на голове
волосами и большими круглыми глазами, о чём-то беседовал по те-
лефону.
Заметив посетительницу, мужчина показал ей жестом садиться
в кожаное кресло, располагавшееся в пол-оборота к столу, за кото-
рым он сидел. Сам стол был завален кипами бумаг и разнообраз-
ных папок. Некоторые бумаги лежали стопками на полу. И вооб-
ще, вся комната производила впечатление какого-то организован-
ного беспорядка. Будто бы в нее только что вселились или вот-вот
собирались выезжать.
- Слушаю, вас, — положив телефонную трубку, проговорил
толстяк, поворачиваясь к просительнице, глядя на неё своими боль-
шим, усталыми глазами.
- У меня сына арестовали. Ему нужен адвокат... —  и женщина
залилась слезами, закрыв руками лицо.
Пётр Сергеевич Цивелёв проработал адвокатом больше пятнад-
цати лет. Но несмотря на то, что теперь он являлся директором
филиала «Петербургской коллегии адвокатов» и сам никакими де-
лами не занимался, разве что иногда консультируя более молодых
коллег, но долгие годы адвокатской практики не прошли для него
даром. Он видел много вот таких вот слез, видел много ис-
калеченных судеб. И порой, ему даже становилось совестно за то,
что он делал на этом деньги. Была бы его воля, он бы, пожалуй,
помогал всем этим несчастным людям бесплатно. Но семья, с её
вечным недостатком средств, дети, которые как известно, чем стар-
ше, тем выше их запросы, комфорт, к которому он с годами стано-
вился всё более и более привычен, и  многое многое другое, заставляли его
брать с клиентов гонорары и подарки, и чем чаще он это делал, тем
меньше чувствовал угрызения совести за содеянное.
Приходя с работы, Цивелёв взял в привычку принимать душ.
Ему казалось, вода смывала с него не только, и даже не столько
пот, вода смывала с него те людские страдания, ту людскую го-
речь, которые он наблюдал в течение рабочего дня и которые, слов-
но налёт, обволакивали его тело к вечеру.
Вот и сейчас, передним сидела пожилая, с седыми, коротко ос-
трижепными волосами женщина и плакала о своём горе.
- Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, — наливая из гра-
фина стакан воды, говорил Цивелёв. — Меня зовут Пётр Сергея
вич. Успокойтесь и расскажите всё по порядку.
- Людмила Викторовна, — вытирая мокрые от слез глаза кон-
чиком платка, представилась женщина.
- Вот и хорошо, вот и чудненько, Людмила Викторовна, -
стараясь придать своему голосу как можно больше дружелюбия
говорил Цивелёв. — Значит, вашему сыну нужен адвокат?
Женщина, уже переставшая плакать, молча кивнула.
- Вот ещё одна разбитая судьба, ещё одно материнское горе,
— подумал Цивелёв, — Вы знакомы с нашими расценками? —
произнёс он вслух. Людмила Викторовна отрицательно покачала
головой.
- Вы сами знаете, сейчас всё очень дорого, а вы, я вижу, чело-
век небогатый. Цивелёв подумал о том, что он уже по внешнему
виду научился определять тяжесть кошелька клиента, — «вот она
рыночная экономика» — мелькнула в его голове мысль.
- Поэтому, я бы посоветовал вам, нанять адвоката до суда, на
время следствия по делу вашего сына.
Пока он это говорил, женщина внимательно изучала отпечатан-
ные на отдельном бланке адвокатские расценки.
— Это будет подешевле. А дальше, вы сами решите — нужен
вам будет адвокат на суде или нет. Если посчитаете, что — нужен
мы сразу же продлим договор.
Цены сразу же обескуражили Людмилу Викторовну. За один
визит к арестованному, самому недорогому адвокату, ей нужно
было отдать всю свою пенсию за месяц.
Один раз в своей жизни Людмила Викторовна была в ресторане.
И сейчас, глядя на этот прейскурант, она почувствовала себя посе-
тителем ресторана, которому нечем платить за съеденные блюда.
- Можно я вам попозже перезвоню? — говорила она, робко
кладя прейскурант на краешек письменного стола.
- Да, да, пожалуйста. Вот наш телефон, — протянув листок
лощоной бумаги с отпечатанным на нём телефоном, произнёс Ци-
клов. — Всегда будем рады помочь.
Женщина, попрощавшись, вышла за дверь.
Всю последнюю неделю Людмила Викторовна Рудакова прожила
словно в каком-то кошмарном сне. Она почти ничего не ела и спала
урывками, просыпаясь ночью с чувством душевной пустоты в груди.
— Как он мог? Как он мог это сделать? — думала она, глядя на
портрет сына на стене, того сына, каким Игорь был в далёком ше-
стилетнем возрасте.
Родила она его поздно. Когда ей, тогда ещё Люде Рудаковой,
работнице Тепловозо-ремоитного завода, было уже за тридцать.
Игорь рос  без отца. Он  был её единственной радостью и единствен-
ной надеждой в жизни. Был для неё тем маленьким, крошечным че-
ловечком, для которого она жила и с появлением которого её жизнь
приобрела какой-то прекрасный и возвышенный смысл. И теперь, не
спя  ночью в своей холодной, пустой квартире, Людмила Викторовна
вспоминала о своём сыне. Она вспоминала о том, как ещё совсем ма-
ленького, брала сынишку с собой на демонстрации.  Как мальчик ра-
довался большим, надутым водородом и потому всегда готовым уле-
теть шарам. Вспоминала о том, как Игорь пошел в школу, как она
 радовалась его первым хорошим отметкам, а позже, его спортив-
ным грамотам, которые он регулярно привозил с соревнований. По-
мнила, Людмила Викторовна и о том, как после окончания восьми
классов, сын на время каникул устроился работать на  её родной завод,
где Людмила Рудакова всегда была на хорошем счету и её портрет час-
тенько украшал «Доску почёта» возле проходной.
Вспоминая всё это, мать постоянно задавала себе вопрос:
— Где, где, она недосмотрела? Где был тот поворот, привед-
ший Игоря к преступлению? Она не находила ответа и лишь слезы
текли по её, уже немолодому лицу.
ГЛАВА 13
Отдав, как уже известно, нашему читателю, на утренней про-
верке незапечатанный конвент с письмом.  Незапечатанный, пото-
му, что в тюрьме существует цензура. И вся приходящая арестан-
там и уходящая от них корреспонденция обязательно прочитыва-
ется.
Так вот, отдав письмо, Рудаков забрался на верхний ярус своей
«шконки» и лёжа стал рассматривать мотылька-шелкопряда, пы-
тавшегося пробраться сквозь стальные «реснички» в камеру. Ему
вспомнилось, как каждый вечер десятки таких мотыльков залета-
ли в это помещение, залетали, стремясь к свету, лившемуся от лам-
почки ночника. От шума их крыльев по камере плыл, непрекра-
щающийся треск и рокот.
— Вовик, убери это, — вальяжным жестом показывая на мо-
тыльков, говорил Шамиль.
Вовик снимал тапочек и начинал колотить им порхающих на-
секомых. Когда же с мотыльками было покончено, он сметал их
веником в одну грязно-белую кучу, в которой  виднелись круглые
тела мотыльков, их поломанные крылья и выбрасывал их в таз для
мусора.
— Чем-то мы похожи на  этих мотыльков, — думал Рудаков. —
Вот так же летим к далёкому, призрачному свету. Летим, преодо-
левая все преграды для того, чтобы оказаться в западне и погиб-
нуть под чьей-то недрогнувшей рукой.
Утром этого дня, сразу после завтрака, который раздавали в
тюрьме в шесть часов, Пашу «выдернули» на этап.
— Всё, парняги, поехал я на суд, — говорил он, упаковывая
вещи. И хотя знакомы они с Рудаковым были «всего ничего», без
Паши камера для Игоря сразу как-то опустела и поскучнела.
Шамиль проснулся к обеду. Не поднимаясь со «шконки», сразу
же закурил. Шныри, с его пробуждением моментально засуетились.
Один принёс ему пепельницу, другой поставил кипятиться воду под
чай. Шамиль широко зевнул и осмотрелся.
- А где...? — кивнул он на пустующую «шконку» Паши, обра-
щаясь к Вовику. -
- На этап с утра забрали.
Шамиль посмотрел на Рудакова и  как  то зло улыбнувшись, спро-
сил:
- Ну что, когда должок отдавать будешь?
- Какой должок? — не поняв о чём идёт речь, переспросил
Игорь.
- Сто долларовый.
- Я тебе ничего не должен.
- Как это ничего не должен? — с притворным удивлением в
голосе говорил Шамиль. При этом его вопросе «шныри» подобост-
растно заулыбались.
- Неделя прошла, — продолжал Шамиль, — ты мне не сто, ты
мне двести долларов уже должен. Рудаков понял, что конфликта
не избежать.
-  Я тебе уже сказал, что никаких ста долларов у тебя не брал.
Да и не было их у тебя, — говорил Рудаков, чувствуя, как ярость,
вспыхнувшая в нём, начинала разгораться с всё большей и боль-
шей силой.
- Ты сказал, да кто ты такой, что бы чего-то здесь говорить?
Ты — «крыса» и твоё место вон там, на «дальняке».
- Сам, ты, «крыса», — резко ответил Рудаков.
Шамиль не ожидал такого сопротивления. Привыкший к все-
властию и вседозволенности в камере, он впервые почувствовал
серьёзный отпор, и его впервые назвали «неправильным словом».
- Ах, ты, пидор, — вскакивая со «шконаря», уже не говорил, а
скорее рычал он.
- Кто пидор? — ярость подошла к высшему пределу у Рудако-
ва. Он левой рукой, вложив в неё всю свою ярость, ударил против-
ника в широкую грудь.
Взбешённый Шамиль, бешено сверкая глазами, набросился на
Рудакова. Завязалась драка.
Трое остальных сокамерников, напряженно наблюдали за про-
исходящим. На тюрьме не принято разнимать дерущихся, давая
повздорившим до конца выяснить свои отношения.
Шамиль был выше и шире в плечах. Но, несмотря на лучшие
физические кондиции, поединок проходил на равных, во многом,
благодаря резкости и ловкости Рудакова, тело которого ещё не забы-
ло своего недавнего спортивного прошлого.
После обмена ударами, дерущиеся сцепившись, упали на пол,
продолжая поединок уже в партере.
Грохот падающих на деревянный пол тел, был хорошо слышен
в коридоре. Надзиратель, заглянув в глазок, сразу же определил
причину шума. Он включил рацию и произнёс в неё: «В три-шесть
драка. Тревожную группу на третий этаж.»
После партера соперники поднялись на ноги и вновь начали
наносить друг другу яростные удары. Причем Шамиль сопровож-
дал их грязной руганью и матом в адрес противника, Рудаков
дрался молча, сжав зубы и не желая понапрасну растрачивать силы
на слова. Он чувствовал, что противник начинает выдыхаться.
Тот уже не так активно шел в атаку, а, шумно дыша ртом, пытался
всей своей массой прижать Рудакова в угол. Но тот, умело ма-
неврируя в узком пространстве камеры не давал  сделать этого,
напротив  — встречал Шамиля короткими резкими ударами, отве-
тить на которые, у того уже не было сил. Он лишь рычал наподо-
бие дикого зверя, который и раненый, истекающий кровью, про-
должает упрямо идти на врага.
Надо сказать, что дерущиеся в порыве яростного исступления
позабыли всякие предосторожности и били друг  друга не только по
«незаметным» частям тела, но и по «заметным». Лицо Шамиля пред-
ставляло из себя что-то похожее на один большой синяк, редко пре-
рываемый обычного цвета участками кожи. У Рудакова, к еще не
прошедшему синяку под правым глазом, добавилась большая сса-
дина под левым и разбитая, кровоточащая губа, от которой он ощу-
щал горьковато-солёный привкус во рту.
В самый разгар драки, когда Рудаков уже чувствовал близость
своей победы, дверь камеры неожиданно распахнулась.
На пороге камеры стояло человек шесть надзирателей с метро-
выми резиновыми дубинками наперевес. Первый из стоявших -
коренастый прапорщик в пятнистой, камуфляжной форме, со
стрижкой, больше подходящей арестантам. Он указывал  пальцем по
очереди на Рудакова и его соперника, зычно прокричал:
- Ты и ты. В коридор — быстро!!
 В коридоре он вновь скомандовал :
 - Лицом к стене! Руки на стену! Звездочкой встал!. Ну!
  Рудаков выполнил команду и услышал шелестящий, рассекающий со
свистом воздух звук. После — тупой удар дубинки и крик Шамиля.
Следующий удар пришёлся уже по его спине. Резиновая дубинка,
словно полоска огня, прошлась по нему. От этого резкого ожога,
Рудаков непроизвольно вскрикнул, как вскрикивают люди, нео-
жиданно берясь за раскалённый, горячий предмет.
- Бегом, на первый этаж! Быстро! — орал прапорщик.
 Арестанты побежали. Побежали, слыша за спиной цокот кова-
ных ботинок. Преодолевая ступеньки, перепрыгивая их  по несколь-
ко сразу.  Двое бегущих были похожи на добычу, загоняемую охот-
пиками. За ними бежали надзиратели. Лица надзирателей распалились
от бега и в глазах  светился азарт, в предвкушении расправы над своей добычей.
По началу «провинившихся» арестантов хотели загнать в тран-
зитную камеру, но в ней мыла пол уборщица. Поэтому их погнали
дальше, затолкав в комнату, в которой обыскивали прибывающие
в тюрьму этапы и по стенам которой находились боксики. Здесь
воспитательная работа была продолжена.
Разделившись по трое, охранники одновременно начали коло-
тить дубинками арестантов, которые были загнаны в противопо-
ложные углы комнаты. Каждый удар дубинкой сопровождался кри-
ком воспитуемого и отборным матом в его адрес со стороны надзи-
рателей.
— Вы, что — нормально жить  не можете, — бил Рудакова ду-
бинкой по ногам маленький, полный сержант, прозванный арес-
тантами за свою внешность Колобком. — Я вас, сволочей, научу,
как кулаками махать, отродье!
Надо сказать, что эту экзекуцию оба арестанта переносили по-
разному.  Шамиль сразу же упал на задницу и, зажавшись в своём
углу, закрывая голову руками, просил у надзирателей пощады:
 —Не надо, старшой  не надо, я всё понял. Не надо, старшой.
— Понял? Я тебя, суку, сколько раз за  это бил — рожа нерусская.
Скажи мне, тварь черножопая? Сколько раз  я тебя  за  это под молотки
пускал? — нанося ему новые удары, говорил коренастый прапорщик.
Рудаков не упал, а продолжал стоять во весь рост, лишь вскри-
кивая от каждого удара и отступая при этом на полшага назад. Он
почти не смотрел на бивших его людей в форме, глядя в сторону
противоположного угла, в котором уже не просил, а, как-то скуля,
всхлипывал Шамиль. Как он не похож был в эту минуту на того
Шамиля, который ещё час назад возлежал на «шконке» и власт-
ным голосом распоряжался в камере, наводя только одним этим
голосом животный страх на «шнырей».
— Видели бы они его сейчас. Наверное, тогда бы его авторитет
в их глазах сильно бы пошатнулся, — думал, глядя на сжавшегося
в комок Шамиля, Рудаков.
Между тем надзиратели, устав махать дубинками, посчитали,
что  дело сделано. Они, по очереди, нанесли арестантам по последне-
му удару,  и рассадили тех в одиночные боксики — каждого в свой.
Рудаков, несмотря на то, что всё его тело и ноги горели огнём,
чувствовал в душе какое-то облегчение. Он был доволен, доволен
тем, что, несмотря на разбитое лицо и надрывно нывшие рёбра,
ему удалось одержать победу. Пусть маленькую, но победу. Он от-
стоял свою честь, отстоял своё достоинство, сумел остаться челове-
ком — перед этой мразью, которая в этот момент тихонько стучала
ему через стену, разделявшую боксики.
- Говори, — голосом, без признаков дружелюбия, произнёс
Рудаков.
- Нормально нам попало, да? — вкрадчиво говорил Шамиль.
— Вот видишь, Игорь, до чего шутки доводят.
Рудаков молчал. Шамиль впервые назвал его по имени, до это-
го обращаясь к нему лишь при помощи местоимений. Да и куда
девались командные нотки и постоянно унижающая собеседника
интонация.
    - Игорь, ты случайно курить не прихватил?
    - Нет.
     - У меня сигарета есть, только со спичками — голяк. Посмот-
ри, может там у тебя на полу где валяются.
Рудаков подобрал, лежавшие на лавке несколько спиченок и
просунул их в щель между досками, разделявшими два соседних
боксика.
 - Вот спасибочки, вот удружил, — всё тем же сверхдружелюб-
ным тоном, говорил Шамиль. Он попробовал продолжить разго-
вор, но Игорь резко оборвал его.
- Хорош базарить, спать хочу.
Шамиль умолк. Рудаков сел, закинув ноги на узкую лавку и зак-
рыл глаза. Сколько времени он просидел в таком положении, Игорь
и сам не мог сказать. Возможно, несколько часов, может быть
 меньше. Наконец, в  коридоре послышались приближающи-
еся шаги.  Дверь в боксик отворилась.
- Фамилия? — спросил у Рудакова, возникший в дверях рослый
подполковник в фуражке, с высоко задранной тульей.
— Рудаков.
— Встань, когда с тобой разговаривают, — крикнул ему из-за
спины подполковника тот самый прапор, несколько часов назад
проводивший с ним воспитательную работу.
Рудаков поднялся с лавки.
- Что случилось? — глядя на арестанта пронзительным взгля-
дом, спросил подполковник.
- Всё нормально, — вытирая кровь с губ, произнёс Рудаков.
- Точно?
- Да, точно.
Подполковник ещё раз внимательно, оценивающее посмотрел
на арестанта.
— Закрывай, - скомандовал он прапорщику. Тот запер дверь
боксика.
Выйдя из комнаты в коридор первого этажа следственного изо-
лятора, подполковник Сажин лицом к лицу столкнулся со старшим
лейтенантом Куценко. Тот отдал ему честь, после чего они поздо-
ровались рукопожатием.
Подполковник Сажин был заместителем начальника тюрьмы по
внутренней безопасности и о случившимся в три-шесть ЧП узнал
одним из первых.
Старший лейтенант Куценко уже немного знаком нашим чита-
телям.  Это он, пару недель тому назад распределял по камерам при-
бывший в тюрьму из областного центра этап.
- Разберись со всем этим, — жестом указывая на помещение
для  боксиков, произнёс Сажин. — У тебя карцера сейчас свобод-
ны ?
- Нет, — ответил  Куценко, подумав про себя, что не помнит
тот дня, когда бы карцера пустовали.
- Тогда рассади их по разным камерам — и дело с концом.
— Один из них работает на нас.
   - Агент что ли? — ухмыльнулся Сажин.
     - Да.
— Ну, агента  не трогай, а второго посади куда-нибудь подальше
 в тихую хату, и чтобы никакого шума по этому инциденту не
было. И агента, заодно, сохранишь.
— Слушаюсь, — сделал под козырёк старший лейтенант.
Следующий час Рудаков провёл в тишине и полном одиночестве.
Впервые со времени ареста его не окружали люди. И это полное
одиночество было ему приятно.
 — Игорь, слышь? — прервал одиночество Рудакова голос Ша-
миля из-за перегородки.
  - Чего тебе?
Ты не спишь?
- Нет. Не сплю.
— Сейчас в карцер пойдём. Дадут нам — по самые уши. Вот до
чего шутки доводят.
Шамиль с таким постоянством повторял свою мысль о шутках,
 словно пытался внушить ее Рудакову.
- Не понимаю я таких шуток, — уже без злости, а как-то уста-
ло произнёс Игорь. Они вновь замолчали. В молчании прошло ещё
какое-то количество времени, пока по коридору вновь не послы-
шалось цоканье приближающихся шагов. Дверь в боксик, в кото-
ром сидел Рудаков, отворилась.
— Пойдём на выход, — кивнул Игорю оперативник Куценко.
Пройдя весь коридор первого этажа, они вошли в, уже знако-
мый Рудакову, кабинет оперчасти.
— Что произошло? — говорил старлей, усаживаясь за откид-
ной  столик.
- Подрались. Драка была.
— Без драки нельзя было?
Рудаков отрицательно покачал головой.
— Он меня пидором назвал. Без драки нельзя.
— Драка — это ведь уголовное дело. Вот тебе бумага, — протя-
нул старлей чистый лист бумаги и ручку. — Пиши объяснитель-
ную.
-  А  что писать?
  - Пиши, пиши, я тебе продиктую. Только вот  что — давай про
драку поминать не будем. Всё таки — уголовное дело, зачем тебе
лишнее уголовное дело.
- Мне всё равно, — ответил Рудаков.

- Так, пиши. В правом верхнем углу — начальнику СИЗО.../
... Макарову, запомнил? Пистолет еще такой есть. Ты же у нас
спец по пистолетам, — улыбнулся Куценко. — Точка, отпиши свои
фамилию, имя, отчество полностью. Написал? Рудаков кивнул,
выводя последние буквы.
- Ты хоть пишешь быстро, а тот, — видимо имея в виду Ша-
миля, говорил Куценко, — полчаса только одну шапку писал. Так
ну что же, давай, пиши дальше. Только как бы тебе продиктовать,
что бы у вас неодинаково с ним получилось? На секунду задумав-
шись, старший лейтенант взял со своего стола исписанный лист
бумаги и быстро пробежал его глазами.
- Со всем головой не думает, — произнёс он больше сам себе,
чем Рудакову. — Как будто всю жизнь сидеть собрался. Ведь вый-
дет же когда-нибудь, отвечать придётся за дела свои. Совсем голо-
вой не думает... Написал?
- Да. Давно уже.
- Так, пиши дальше. В камере не дрался, а просто громко раз-
говаривал. Претензий к сокамерникам и работникам СИЗО.../...
не имею. Написал? Поставь внизу число и распишись.
Рудаков, дописав последние слова, поставил под ними разма-
шистую роспись.
— Давай сюда.
Игорь протянул Куценко объяснительную. Тот быстро прочи-
тал её и положил на стол.
— Ну что, иди собирай вещи. Пойдешь в другую  камеру.
Рудакова отвели в три-шесть. Войдя в камеру, он почувство-
вал, что сокамерники смотрят на него с долей уважения. Вещей у
него было немного, поэтому скатав матрас и, побросав в пакет ка-
зённые кружку и ложку, он сел на лавочку возле «общака» и заку-
рил.
- Что, переводят? — спросил Колёк.
-Да.
- Ну, давай, удачи тебе, — протянул он Рудакову руку.
— Тебе тоже — удачи, — пожимая широкую ладонь, произнёс
Рудаков. — И ещё вот что, — туша сигарету в пепельнице, говорил
он. — Чего бы про меня Шамиль не говорил — не верьте ему. И не
давайте этому ничтожеству вами командовать. Вы же люди.
  Замок в  двери заскрежетал. Рудаков вышел в коридор и при-
вычноо встал лицом к стене.
- Пойдём, — накрывая дверь, промолвил надзиратель.
Они стали  спускаться по лестнице вниз.
- Он что, тебя, первым ударил? — спросил надзиратель, при-
нимавший участие в наведении порядка в три-шесть, теперь смот-
ревший  на Рудакова с уважением.
- Меня никто не  бил, — ответил Игорь, и помолчав добавил,
- мы  просто громко разговаривали.
ГЛАВА 14
Пройдя весь коридор первого этажа, они остановились у двери
в самом его конце. На  двери были белой краской выведены две
цифры — ноль  и три. Надзиратель отпер  дверь.  Рудаков вошёл в
камеру.
Ноль-три была самой маленькой камерой общего режима на
тюрьме. Раньше, в этом помещении находилась каптёрка — вещевой склад. Но поз-
же, когда арестантов становилось всё больше и больше, помеще-
ние  переделали под камеру, хотя размером оно обладало по пре-
жнему «каптерным». Если длина ноль-три составляла метров пять
с хвостиком, то в ширину камера была меньше двух метров, так
что, вытянув руки в противоположные стороны можно было кон-
чиками пальцев коснуться боковых стен. Ноль-три была маломес-
тка.  У правой стены стояли две пары двухъярусных шконок-шоко-
ладок. Шоколадками они были прозваны за то, что ложе, сделан-
ное из стальных, сваренных друге другом пластин, чем-то напоми-
нало  шоколадную плитку. Спать на таких «шконках» без матраса
было не возможно. Да и с матрасом, лёжа на такой постели, арес-
танты  спинами ощущали жёсткость железных пластин.
Прямо возле двери находился «дальняк», отгороженный от  «шко-
нок"  металлическим листом. Умывальника в ноль-три не было.
Поэтому , кран  висевший над дальняком на уровне метра, сразу
выполняя  две  функции: служил умывальником и смывом для «даль-
"."Общак" был прикреплен к левой стене. Рядом с ним одиноко
стояла лавка. Самым  же примечательным в ноль-три была  «реш-
ка". «Решка» у которой не было ресничек и поэтому через неё была
видна  небольшая часть тюремного двора и совсем крохотный кусо-
чек воли, располагавшийся за тюремным забором.
В общем, ноль-три, по своим размерам была половиной три-
шесть. Если бы в три-шесть посередине — от двери и до «решки»
поставить перегородку, то получилось две вот таких вот камеры-
малютки. Остаётся добавить, что пол в ноль-три был бетонный. А
это большой минус.
Как уже знают читатели из нашего повествования — большин-
ство маломесток  и часть восьмиместных камер общего режима, счи-
тались на тюрьме «тёмными» хатами. «Тёмными» они были не в
плане недостатка света, со светом в них было всё в порядке. А «тём-
иыми» они считались в том смысле, что в эти хаты оперчасть сажа-
ла своих негласных «старших».
«Старшие» — понятие присуще камерам малолеток. Тогда, ког-
да в камеру к юным преступникам сажают одного или двух «стар-
ших», то  есть уже далеко не молодых людей, имеющих за плечами
опыт пребывания в местах лишения свободы. «Старшие» следят за
порядком в камере и, как говорится — «гнут в  хате свою полити-
ку». Эта «политика» в большинстве случаев, многим отличается от
воровского кодекса чести. И не мудрено — по воровским понятиям
должность «старшого» считается «кумовской». И, человек, живу-
щий по законам преступного мира, вряд ли согласится когда-ни
будь встать «старшим». Обычно, сидя в такой должности «старшой"
сокращает себе срок на половину. Так как он является ста-
вленником оперчасти, то сидя в камере, он не просто отбывает срок,
но ещё и работает на администрацию тюрьмы.
После пребывания в камере с подобным «старшим», малолетки
которым исполняется восемнадцать лет и их переводят в камеры
общего режима, обычно имеют очень смещённые понятия о тю-
ремной  жизни.
Иногда малолетки «ломят» из камеры «старшого» — создают ему
невыносимые условия, и он просит администрацию тюрьмы убрать
его из этой камеры. Но это бывает редко. Чаще, старшие держат
власть в хате в своих руках, живя в камерах, как настоящие пади-
шахи. Едят они — на убой, так как и на воле никогда не ели, при-
барахляются, курят  только  хорошие сигареты. Благо, передачки в
камеры малолеток «заходят» регулярно и часто.
Родители четырнадцати — семнадцатилетних преступников,
продолжая считать своих чад — маленькими детьми, буквально за-
валивают их разнообразными продуктами и одеждой.
Что-то подобное происходит и в «тёмных хатах» общего режи-
ма. Сажают туда человека с опытом пребывания в заключении,
остальной контингент в камере составляет, как правило, люди,
впервые попавшие в тюрьму и знакомые со здешними порядками
лишь понаслышке. Поэтому человека впервые попавшего в такую
обстановку на первых порах постоянно гложут сомнения, правильно
ли он поступает в тех или иных ситуациях. Даже в мелочах, каса-
щихся тюремного быта, человек сомневается. Он не знает, как
ходить на «дальняк», кому убираться в камере, что можно брать, а
что нельзя и многое, многое другое. Это уже потом, спустя какое-
 то время, когда  он обживётся и будет  знать «что почём» на  тюрьме.
Когда он станет настоящим арестантом, для него не будет ни каких
се кретов и он  перестанет «попадать в непонятки». Тогда он будет
чувствовать себя уверенно в своем временном доме называемом
тюрьмой.  А первые дни и недели тяжелы для всех новичков. В это
время — главное не сломаться, не показать слабость, потому что
слабость будет мгновенно использована. И новичок, проявивший
её  рискует пополнить ряды «шнырей» — тюремных уборщиков или
того  хуже — оказаться в касте обиженных.  Это законы тюрьмы —
места, где слабость наказуема. Это  законы волчьей стаи, в которой
каждый за себя и одновременно — все вместе, все за одного, если
дело касается противостояния администрации тюрьмы. Законы, по
которым, сильный всегда прав. И сильный не физически, а силь-
ный волей, умом, хитростью, сильный характером.
По мы немного отвлеклись от нашего повествования. Так вот,
"старшие» в «тёмных» камерах — негласные «старшие», выполня-
ют определённую деятельность по заданию оперчасти. Иногда она
заключается  в  том, что нужно сломать определённого новичка. Сло-
мать того кто  находится в разработке у правоохранительных органов.
Сломленный человек, подвергающийся унижениям в тюремной
камере, быстрее и охотней будет давать показания в кабинете сле-
дователя. С ним даже можно торговаться, предлагая ему поблаж-
ки на тюрьме и требуя от него интересующих следствие фактов,
либо чистосердечного признания.
В большинстве  же случаев «негласные старшие», выполняют роль
"подсадных уток», собирая информацию на интересующего опер-
часть  арестанта. Поэтому, один  из  лозунгов, который можно бы было
повесить в каждой «тёмной хате» был бы лозунг о том, что «Молча-
ние — золото». Хотя постоянно молчать в камере размером два на
пять метров, в которой нет телевизора и в которой арестант, нахо-
дясь месяцами, лишь раз в сутки выходит на прогулку, в камере, где
в течении этих месяцев он видит одни и те же лица (тюремная сис-
ргма организована таким образом, что кроме своих сокамерников
арестант не общается ни с кем). Согласитесь, что если постоянно
молчать, то можно сохранить то золото, о котором идёт речь в пого-
ворке, но сохранив его, можно потерять несравненно большее бо-
гатство — можно потерять разум. Проще говоря, так легко сойти с
ума. Поэтому, говорить — нужно, но  надо знать тот предел разгово-
ра ту последнюю черту в нём, переступать которую не желательно.
Ноль-три, как и три-шесть была «тёмной хатой».
В камере  сидели трое. Сухощавый крепкий парень с накол-
кой рыси па плече стирал бельё в тазике. На лавке, спиной к «об-
щаку» сидел так же молодой, но очень толстый арестант и что-то
рассказывал лежавшему на нижней «шконке», как тогда показа-
лось Рудакову, старику. Плечи старика были украшены наколки
ми с изображением икон. Сам он был худощав и даже скорее сух,
со ртом, лишённым многих зубов, глубоко посаженными пронзи-
тельными глазами и орлиным носом. Волосы его были непривыч-
ной, для тюрьмы с сё короткими стрижками, длины. Зачёсанные
назад, они были почти что полностью седы, лишь только в несколь-
ких местах пробивались томные пряди.
Звали старика — Павел Каргин. Позже Игорь узнал, что, не-
смотря на преклонную внешность, Каргину было  лишь сорок шесть
лет от роду.
- Здорово, мужики, — сказал Рудаков, заходя в камеру.
- Здорово, здорово, мил человек, —ответил за всех Каргин.
  -Ты откудова будешь?
- Из три-шесть.
И Рудаков вкратце рассказал своим новым сокамерникам о со-
бытиях этого дня,  о Шамиле и о жизни в камемере три шесть
      - Э-о, да у тебя вся спина в крови.
 Произнёс стиравший парень, звали которого Витя.
Вся спина и ноги Рудакова были разрисованы фиолетово-бордо-
выми полосами. На левом плече из неглубокой рапы сочилась кровь.
- Смачно они тебя разукрасили, — продолжал Витя.
 Рудаков горько усмехнулся.
 - Это хорошо, что ты жизнь в тюрьме с дубинала начал. Это
хорошо — хорошая примета, — говорил Каргин, перебирая в руке
отполированное  до блеска чётки, сделанные из косточек какого-то
крупного плода. — Что это за Шамиль там такой? — спрашивал
больше  сам у себя старик, пока Рудаков омывал под краном уже
порядком запёкшуюся кровь.
Между тем, в свои права вступала короткая летняя ночь. Арес-
танты, перекусив, стали укладываться спать.
 На четыре «шконаря» в камере было всего лишь два матраса, на
которых на нижних ярусах «шконярей» разместились Каргин и
Витя.  Толстяку, звали которого Сашкой, ещё до прихода в камеру
Рудакова, Каргин соорудил  лежанку на одном из верхних «шкона-
рей», набросав на него ворох различных вещей, висевших на крюч-
ках вешалки.
 - Так, куда же тебе лечь? — с задумчивым выражением лица,
произнёс Каргин , осматривая камеру. — А ложись прямо
на общак.
- Нет, не надо, — принялся отговариваться Рудаков. — Здесь
же едят.
-Ты что, считаешь, что на общаке спать западло? — Рудаков
неуверенно пожал плечами.
— Запомни — в тюрьме только в задницу трахаться западло, —
говорил Каргин, застилая узкий дощатый стол глянцевыми листа-
ми  из футбольного журнала.
Рудаков лёг на эту постель пол метровой ширины и полутора-
метровой длины, но вскоре понял, что заснуть на ней ему вряд ли
удасться. Тело, после  дневного «массажа» ныло и горело, к  тому  же,
закрывая глаза, он опасался свалиться со своего ложа на скамей-
ку, стоявшую возле общака.
Видя, что Рудаков не спит, Каргин,  долго возившейся под
одеялом в тщетных попытках уснуть, заговорил с ним.
         -  Что не спиться?
— Болит всё. Какой тут сон.
   — Ты, часом не рисуешь?
— Карикатуры, — ответил Рудаков, вспомнив, как однажды,
еще в школе, ему доверили оформлять школьную стенгазету.
— Карикатуры говоришь. А розы сможешь нарисовать?
  — Не знаю, не пробовал никогда.
— А  ты попробуй, может получиться? — старик поднялся. —
Мне письмо одной подруге отослать нужно. Ты мне розы на развороте
нарисуешь?
Игорь подумал, что это будет хоть каким-то занятием на ночь и
и согласился. Каргин заварил «кругляк» чифира (кругляком на тюрь-
ме любезно именуют кружку) и накрыв его сверху пустым пакети-
ком из под молока, оставил настояться.
- Пьёшь? — кивнул он в сторону кружки. Рудаков неопреде-
лённо пожал плечами.
- Глотни, взбодришься немного. — Протянул старик «кругляк».
Рудаков сделал два глотка обжигающей, горячей жидкости с терп-
ким, вязким и одновременно горьким вкусом. Пили молча, делая
по два глотка и передавая раскалённую кружку друг другу, переда-
вая  осторожно, как какую-то драгоценную вещь. Допив остатки
чифира, Рудаков сплюнул в унитаз и увидел, что его слюна имеет
совершенно чёрный цвет. Но сам напиток подействовал тонизиру-
юще — куда-то пропали вялость и сонливость. Игорь почувство-
вал прилив бодрости.   И  даже свет от лампочки
ночника стал литься ярче и веселее. Он сел за «общак», положив
перед собой клетчатый тетрадный лист.
— Я  на память не смогу. Может, найдёшь какую-нибудь картинку с розой?
Каргин прошелся по камере и снял с полки, прибитой возле са-
мой двери, кусок мыла.
- Такая пойдёт? — протянул он Рудакову мыло, на обёртке
которого была изображена одинокая жёлтая роза.
- Да, пойдёт.  Тебе сколько роз? Одну или букет?
- Давай букет, только смотри, что бы нечётное количество было.
Рудаков принялся за это, малознакомое ему занятие.
-  Когда розы закончишь, нарисуй мне вот здесь какой-
нибудь пейзаж, -Каргин положил на стол раскрытую тетрадь, на
одной из страниц которой была изображена обнажённая женщи-
на.
- Это мне Мишка рисовал. Хороший пацан. Вот два дня, как
на этап забрали, Дело закрывать повезли. На будущей неделе, на-
верное, вернётся. Ты ей фон какой-нибудь пририсуй, — указывая
на обнажённую даму, говорил Каргин. — Ничего тёлка, да?
Рудаков согласился.
Старик открыл тумбочку стоявшую возле его «шконки». В ка-
мере, у него  у одного была персональная тумбочка, в которую ник-
то не мог соваться без его разрешения. Другие две тумбочки были
то, что называется «общаковскими». В одной из них хранились не
скоропортящиеся продукты, такие как хлеб, сахар, лук, чеснок,
она стояла возле розетки и вдобавок, служила кухонной плитой. В
другой тумбочке, стоявшей возле двери, лежали предметы гигие-
ны.
Из тумбочки Каргин достал большую стопку журналов, многие
из  которых были без обложек.
— Посмотри. Может, найдёшь здесь что-нибудь для пейзажа,
— говорил он, протягивая Рудакову журналы.
Игорь начал листать. В стопке были журналы на всякий вкус,
от спортивных до журналов мод. Каргин в это время заварил ещё
«кругляк» чифиру. Точнее не заварил, а «поднял вторяки» — залил
водой оставшуюся после первого чаепития заварку. Поставил её
кипятить. Заварки была добрая треть кружки, когда эта масса за-
кипела, он бросил в «кругляк» щепотку свежего чая.
Когда чифир устоялся, Каргин протянул кружку Рудакову. После
отпил из нее сам..
— Хороший вторяк, — смакуя каждый глоток, говорил старик.
Он поставил «кругляк» на стол.
- Спать захочешь — глотнёшь, — разбирая постель, говорил
Каргин. — Рисуй Игорь, спать тебе всё равно не где, а это занятие
на будущее тебе может, ой как пригодиться.
Вскоре старик уснул. Другие сокамерники Рудакова уже давно
спали, уставшие за день, они сразу  же «отключились», лишь только
Коснулись головами подушек.
Рисуя, Рудаков не замечал хода времени. Где-то вдалеке, слы-
шался стук колёс поезда, то и дело тишину нарушали, протяжные,
надрывные паровозные гудки. Он глотал чифир, курил, вставши
на лавку и глядя в зарешеченное окно камеры. Смотрел на мерца-
ющие огоньки городка, слушал при этом мелодичный треск сверч-
ков и на  душе у Рудакова, после всех треволнений последних  дней,
впервые стало спокойно и даже как-то уютно. Он не думал о том,
что его ждёт, не вспоминал о  том, что было, он просто наслаждался
этой тёплой летней ночью, её  звуками и  запахами, её одиночеством.
Вскоре, посветлевшим на востоке небом, за «решкой» забрез-
жили первые признаки рассвета. Рудаков закончил рисовать и по-
 лучив пайку хлеба, пол буханки на человека, сахара  — четыре ма-
леньких, в  два напёрстка, мерки на камеру, вновь закурил.
 Солнце своими первыми, утренними лучами раскрасило од-
ноэтажный корпус, расположенный напротив основного здания
тюрьмы.
 Солнечные лучи — как много они значат для арестанта, как мно-
го дум наводят на него они, как о многом заставляют вспомнить.
Когда вот такой вот, солнечный лучик, пробившись через решетку,
освещает камеру, в душах многих заключённых пробивается надеж-
да. Надежда на  то, что всё  образуется и нее эти трудности и страда-
ния будут не напрасны. Что в будущем всё будет хорошо и что само
будущее  как этот солнечный лучик — светло и прекрасно. В их ду-
шах рождалась надежда, хотя в большинстве случаев, этим надеж-
дам не суждено будет сбыться. Ведь так далека мечта от реальности.
Рудаков пускал клубы дыма, попыхивая сигаретой, как вдруг,
в  противоположном корпусе, там где  размещались комнаты  для
свидании, в том числе и для длительных — трёхдневных свиданий,
в одном из окон показалась рука. Тонкая и такая нежная рука, раз-
двинувшая белые, казённые занавески.  Она словно танцевала в
окне медленный и чувственный танец. Вслед за рукой, на несколько
секунд, показалось лицо  её хозяйки. Миловидное, женское личико
обвело взглядом тюремный двор и, улыбнувшись невидимому со-
беседнику, скрылось за вновь задёрнутыми занавесками.
Рудаков ещё минут пятнадцать стоял, глядя на квадрат окна в
надежде  вновь увидеть это женское лицо. Но  всё было напрасно.
Только сидевший и тюрьме может понять, какие чувства испы-
тывает арестант, увидев женщину. Режим на тюрьме устроен так,
что такое счастье выпадает редко. Многие собирают и коллекцио-
нируют в тетрадях обнажённые, женские натуры, вырезанные из
цветных журналов или обычных газет. Молодые арестанты бук-
вально впиваются глазами в экран телевизора, если по нему пока-
зывают сцены эротики — «ловят сеансы».   Но всё это не то. Не то,
по сравнению с настоящей, из плоти и крови женщиной. Которую
арестанту редко, мимолётом удаётся увидеть. И которая никогда
не будет его, но которая будит в арестанте воспоминания о тех,
кто, быть может, когда-то любил его.
Рудаков и сам стал замечать, что из всех телевизионных передач,
стал более всего  любить рекламные видеоролики. Те, в которых юные
богини что-то ели, пили, жевали или примеряли. Хотя дома он по-
стоянно выключал телевизор, когда по нему шла реклама.
Вот и сейчас, он стоял и ждал появления женского лица в окне.
— Тьфу  ты, что я, малолетка что  ли, — удивился себе Рудаков,
вспоминая, как юные арестанты буквально головы сворачивали,
крутя ими в разные стороны, когда небольшой микроавтобус с за-
решеченными окнами, вёз их из Советского отдела на «Литейку».
Они смотрели на каждые молодые, стройные, загорелые ноги, на
каждую юнную женскую грудь, на каждое смазливое лицо. Один из
малолеток, арестованный за групповое убийство, не выдержав всего
этого зрелища, проносившихся за окнами полураздетых  летом кра-
савиц, закричал в узенькую форточку что есть духу:
— Бабы, мы выйдем. Мы всё равно выйдем. Вы будете наши.
На что получил  тычок  дубинкой в шею от  сидевшего, напротив
сержанта и услышал от него:
- Выйдешь, выйдешь... Когда, ты, выйдешь, их  дети  уже в школе
учиться будут.
 Рудаков подумал о том, что когда он освободиться, Даша
тоже, наверное, будет школьницей. Он закрыл глаза и долго не хо-
тел их открывать.
-  Вот сейчас бы открыть глаза и очутиться там —
на много лет вперёд — размышлял он.  Эти размышления на-
веяли на него тихую, молчаливую печаль. В конце коридора задре-
безжала колесиками тележка балландёра. Было шесть часов утра,
на тюрьме начали раздавать завтрак.
ГЛАВА 15
Глядя на то, как вели себя в камере его  новые сокамерники,
Рудаков понял, что все они, за исключением старика, люди здесь новые.
 Витя — бывший боксёр, маялся от безделья. Он ходил из конца
в конец камеры, иногда останавливаясь перед стеной и начиная
боксировать с невидимым соперником. Витя только что вернулся
из армии, служил на границе в спецназе и поэтому, все его разго-
воры сводились к двум темам — армия и его собака. Про собаку он
мог говорить часами и, в конце концов, эта тема начала всем
 надоедать. Каргин даже начал подтрунивать над его любо-
вью  к этому животному.
— Вить, а Вить, — говорил он ему в один из вечеров, — ты, что
письмо домой не пишешь?
 — А кому писать? Да и не умею я.  Точнее уметь то умею — не
люблю. Из армии-то, за два года, всего восемь писем написал. А
чего писать? Каждый день одно и тоже.
— Как некому писать? Не знаешь, кому писать? Давай тогда тво-
ей собаке напишем.
Все, кроме Вити, засмеялись над этой шуткой Каргина. Витя
 несколько дней не вспоминал про своего пса, не желая быть
больше поднятым на смех, но немного позабыв эту шутку, снова
стал поминать в разговоре о своем любимце.
Коротать время он предпочитал спя. В тюрьме важно было найти
себе какое— нибудь занятие. У Вити это не очень получалось, от  того
он много спал и мало двигался и начал полнеть буквально на глазах.
— Ты, так в дверь не выйдешь, — говорил ему  Каргин.
Если меня нагонят, я и через кормушку вылезу, — отвечал Витя.
Другой сокамерник Рудакова — толстяк Саша — был разго-
ворчив. Казалось, что он терпеть не мог тишины в камере.
Каргина он сразу начал уважительно величать «батей».
— Вот  так, батя. Сел по пьяни на мотоцикл, проехал сто метров
 по селу и в канаву свалился. А мне сразу статью — угон.
- Да, сейчас за всё подряд сажают — за лук, за капусту, за
банки стеклянные, —отвечал ему Каргин, —тут вообще, пол тюрь-
мы ни за что сидит. Наступила мучительная для толстяка пауза, во
время которой, он размышлял, о чём бы ещё поговорить.
- Слушайте анекдот, — и Саша принялся рассказывать оче-
редной анекдот, которых знал, казалось, несметное количество. Но
за первые дни своей жизни в камере, он перерассказал все свои
лучшие и хорошие анекдоты. И сейчас, рассказывал такие, кото-
рые были мало кому интересны и над которыми, никто, кроме са-
мого рассказчика, не смеялся.
После рассказа одного из таких анекдотов, наверное самого не-
удачного из его коллекции, над которым, казалось, не только не
смеялись, но даже толком и не слушали, Саша, ставший за не-
сколько дней для своих сокамерников вторым радио, решил, что
пора ему ложиться спать.
   - Ну, всё батя, пойду я сосну, — сказал он, позевывая.
   - У кого соснёшь, — как-то живо встрепенулся Каргин, кото-
рому толстяк своей непрекращающейся болтовнёй, успел по-хоро-
шему наскучить. И стал даже неприятным из-за постоянного заис-
кивания перед стариком.
- Ни у кого, это я так, в смысле, пойду, немного полежу.      
- Полижешь? — изображая удивление, произнёс Каргин. Саша
 понял, что сказал что то не то.
- Да нет же. Спать я хочу — вот и всё, — пытаясь перевести
разговор в  шутку, улыбался толстяк.
И тут же он начал рассказывать какой-то совсем уж дешевый
анекдот, над которым смеялся в полном одиночестве и как-то неес-
тественно.
- Ты, хорош, Санек, всё на анекдоты переводить, — без  тени  улыб-
ки на лице, промолвил Каргин, — ты лучше расскажи, у кого ты
сегодня сосать и лизать собрался. По лицу толстяка пробежала
волна растерянности. Было заметно, как он лихорадочно ищет от-
вет, позволивший бы, ему выйти из  этой щекотливой ситуации, но
ничего толкового в его голову не приходило.
- А вот я ещё анекдот вспомнил. Про то, как жена с работы
приходит, а муж в постели с другой бабой кувыркается... Знаете?
— не дождавшись ответа, он уже раскрыл рот, что бы начать «тра-
вить» очередной анекдот, но его перебил Витя.
- Надоели уже твои анекдоты. Давай говори, о чём спрашива-
ют. Так ведь? — спросил он, косясь на Каргина. Тот одобрительна
кивнул.
- Отвечай лучше — как было? — продолжал Витя. — У кого ты
сосать собрался?
- Чего было? Не было ничего, — испуганно озираясь, будто ища
поддержки в чьих то глазах, говорил толстяк.
— Как же так — не было? Ты только что сказал, что пойдёшь
сосать— лизать. Твои ведь слова? Так? Может быть, ты и на воле
этим занимался? Бабам в пилотку не нырял? — жёстко произнёс
Каргин.
Толстяка, то, что называется на тюрьме — «разводили». Каргин
досконально знал, как это делать.  Задавая вопросы своему
оппоненту, он заставлял того оправдываться и, оправдываясь, он
попадал в его зависимость. Каргин умел задавать вопросы, умел
пользоваться замешательством ответчика. Он знал, что любая
ошибка, любое неверное слово, может стать роковым в судьбе аре-
станта.  За плечами Паши Каргина был пятнадцатилетний срок, а
это время, он хорошо изучил психологию людей. И знал, что глав-
ное — это постоянно находиться в психологической готовности, по-
стоянно контролировать себя. Думать, прежде чем, что-то гово-
рить, взвешивать каждое своё слово и действие. И если расслаб-
ляться, то в меру и только в кругу очень близких людей.
Он знал, что в психологии людских отношений — как в боксе,
нельзя пропускать удары, а отвечать ударом на удар. В противном
случае тебя сломают. Сейчас он видел, что толстяк, постоянно про-
пускавший психологические удары, оставляя их без ответа, был
похож на человека, стоящего на боксёрском ринге с опущенными
руками и находящегося в преднакаутном состоянии.
Пятнадцать лет неволи выработали у Каргина чутьё, он тонко
чувствовал психологическую атмосферу в камере.  Чувствовал, что
из себя представляет каждый из его сокамерников, умело, то, что
на тюремном жаргоне звучит как «следил за движением в хате».
Все свои навыки он ловко использовал в своих интересах.
Теперь он знал, что толстяк сломлен. И чувствовал себя пауком,
в сетях которого запуталась жирная муха, которую он медленно
подтягивает к себе, с удовольствием наблюдая, как муха с ужасом
трепещет перед ним.
- Да ладно, вам, до слов докапываться, — неуверенно озира-
ясь, всё ещё стараясь улыбаться и говорить шутливым тоном, про-
молвил толстяк. — Шутите что ли?
- Ничего себе шуточки, — прервал его Витя. — Туг не до шу-
ток. Тут серьёзный разговор идёт.
— Правильно Витек калякает — какие здесь могут быть шут-
ки? Может ты и вправду голубой, а мы с тобой за общаком вместе
сидим, едим из одной «шлёнки» (тюремная алюминиевая миска),
пьём из одних кругляков. Я не хочу, чтобы мне потом, кто-нибудь
предъявил, что я с пидором из одной шлёпки ел, я не хочу в непо-
нятки попадать? — в упор расстреливая толстяка глазами, говорил
Каргин.
Сашка совершенно растерялся, он по-прежнему старался улы-
Каться, но его улыбка больше походила на гримасу страдания.
— Ну что вы, мужики, разве я... разве... — от волнения он
даже начал  заикаться.
Рудакову, который не принимал участия в этом разговоре или
скорее — «разводе», а сидя за общаком рисовал женский портрет с
фотографии в газете, было жаль толстяка Сашку. Но он видел, что
толстяк по характеру мягкий человек, к  тому же постоянно ошиба-
ющийся  в словах и заступиться за него, значило пойти сразу про-
тив Каргина и Вити. Он понимал, что это не реально, к тому же, с
таким союзником, которому он и сам не мог вполне доверять, его
ждало неминуемое поражение.
Игорь не вмешивался в происходящее, к тому же портрет, на-
писанием которого он занимался с самого утра, к концу дня начал
очень даже неплохо получаться. И он увлечённый работой, лишь
слушал, гадая, во что всё происходящее выльется.
Между тем на улице стемнело. И тюремный двор осветился нео-
новым светом нескольких фонарей, на один из которых стала за-
вывать овчарка у забора.
- В натуре, волка они, что ли, на цепь посадили? — слушая
этот вой, произнёс Каргин. Он уже давно позёвывал и ему захоте-
лось спать.
- Ладно, Сашок, давай будем спать ложиться. Утро вечера муд-
ренее, — говорил Каргин. — Но вопрос у нас по-прежнему  остаёт-
ся открытым. А  пока мы его не закрыли, с утра проснись, получи
всё что положено: хлеб, сахар, баланду. Мусор выброси, а то его
уже  полный мешок. Ты, сам, во сколько дома вставал?
- Когда как.
- Вот видишь — когда как. Надо мне тебя к порядку приучать
Теперь будешь вставать полшестого, а то спите целыми днями, как-
сурки, — говоря это, Каргин посмотрел на Витю, который от его
взгляда невольно съёжился. Он то, действительно спал круглые сут-
ки напролёт.
— Сами же здесь живёте. Это же ваш, пускай временный, но
всё же дом.
Старик часто, обращаясь к одному человеку, говорил во множе-
ственном числе, словно пытался сказать и другим своим сокамер-
никам, что и к ним, всё сказанное, имеет непосредственное  отно-
шение.
— И ещё, —  добавил он, уже лёжа в постели. — Пол с утра не
мой. К обеду вымоешь. А лучше помой хорошенечко общак, а  то он,
такой грязный, что даже перед ментами стыдно.
Толстяк согласителтно  кивал. Он был согласен на любую рабо-
ту, лишь бы больше не поднимали вопрос о его «сексуальной ори-
энтации».
— Если чего не понятно будет — спрашивай, не стесняйся. -
Каргин повернулся к стене и вскоре уснул. За ним легли спать
остальные. Рудаков, наложив последние штрихи к портрету, ещё
раз с разных сторон посмотрел на него и выкрутив лампочку, сви-
савшую над общаком, лёг на верхний ярус «шконки».   
Он вспомнил, как  с  утра  они вдвоём с  толстяком ходили получать
матрасы.  Бельевой склад находился на  третьем этаже здания тюрь-
мы.  Идя по коридору, они  увидели через одну из раскрытых
"кормушек» симпатичную девушку, из-за жары стоявшую в одном
купальнике. С длинными, окрашенными и каштановый цвет воло-
сами, она кокетливо посмотрела на них и поманила их пальцем.
- Ух, ты, — вырвался вздох из груди толстяка.
-  Что встали? Проходи вперед, не задерживай, — раздался за
спиной грубый окрик надзирателя.
После этого воспоминания Игорь начал думать о доме. Он вспо-
минал о нём каждый день, каждый вечер ложась на «шконку». Ру-
даков представлял родные лица, их глаза и улыбки. Не заметно сон
поборол его мысли.


Но сне ему приснилась высокая, из белого кирпича стена, в ко-
торую он упёрся, идя по тропинке зелёного леса. Потом он куда-то
ехал в пустом автобусе, на задней площадке которого стоял стол,
покрытый белой скатертью. За столом сидел следователь Рявкин,
а на скатерти, пачкая сё маслеными пятнами, лежали детали ра-
зобранного пистолета.
— Соберешь? — кивая на пистолет, спросил Рявкин.
 Игорь принялся собирать оружие. Собрав, он передал пистолет
Рявкину.
 — Быстро, ты, — сказал Рявкин, беря в руки пистолет. И тут
же принялся снимать с него отпечатки пальцев.


Проснулся Игорь от дребезжания металлической «кормушки».
Толстяк, вставший рано и переделавший все полученные дела, на-
гнувшись в окошечко двери, говорил в неё свою фамилию и ста-
тью, по которой сидит. Когда «кормушка «закрылась, Саша повер-
нулся и Рудаков заметил, что лицо его, в буквальном смысле, све-
рится от радости.
— На этап, — увидев не спящего Рудакова, произнёс Саша.
И он, напевая себе под нос какой-то мотив, стал быстро соби-
рать свои пожитки.
Саша был рад поскорее вырваться из камеры, в которой он за
несколько дней успел рассказать все  свои анекдоты и истории, и
теперь вынужден был мыть «общак». В душе он надеялся, что боль-
ше сюда не вернётся. Так оно и случилось.
Рудаков больше не встречал толстяка Сашу. Поначалу, в ка-
мере порешили, что его «нагнали», то есть, выпустили из тюрьмы
до суда под подписку о невыезде.
— Слабый человек, — сказал про него Каргин, проснувшись и
узнав, что толстяка забрали на этап, — такому в тюрьме тяжело
бы пришлось. Он, нанерное, теперь мотоцикл за километр будет
обходить.
Позже Игорь узнал, что толстяк сидел еще три месяца в боль-
шой хате общего режима на третьем этаже тюрьмы. Как он там
жил, кем  жил, ему  было не  известно. После суда  толстяка  действи-
тельно  «нагнали», дав ему условный срок.
ГЛАВА 16
Игорь начал потихоньку втягиваться в жизнь в неволе. В эти
однообразные, похожие и мало различимые один от другого дни.
 Если бы не самодельный численник — переводной ка-
лепдарь на стене камеры. Всё это время можно было  бы принять за  один нескон-
чаемо длинный, нудный день.
Правда, изредка однообразие прерывалось каким-нибудь при-
мечательным, интересным событием. На одном из таких события
 остановимся поподробней. Этим событием стал визит прокуро-
ра по надзору . Визиты эти случаются еже-
месячно, но Игорь, только начинавший свою жизнь и неволе, стол-
кнулся с этим явлением (так и хочется продолжить — Христа на-
роду, но слишком велика разница между миссией Христа и визи-
том прокурора) тюремной жизни.
В тот день, Рудаков с утра рисовал. Он замечал, что занятие это
увлекало его всё больше и больше. Рисуя, он как бы оставался в]=
одиночестве, наедине с самим собою. И в тоже время, за этим за-
иятием, дни пролетали как-то легко и незаметно. Было жарко и
он сидел за «общаком» по пояс голый. На его спине, обдувае-
мой прохладным ветерком,  из распахнутой «кормушки»,
красовались уже немного поблекшие, но всё ещё достаточно
 заметные следы от резиновых  дубинок.
Рудаков, услышал пкрежет  двери  камеры. И повернул го-
лову в её направлении. В дверях, окружённый толпой офицеров, одетый
во всё белое - белых брюках и белой, как снег, рубашке, выгодно отгонявшей его
от цвета хаки офицерской формы, стоял Костя Матунин и чему-то
улыбался.
С Костей Рудаков учился в одной школе. И хотя тот был старше
Игоря четырьмя годами, всё же они были неплохо знакомы друг с
другом. Костина мама — Вера Алексеевна Матунина, была класс-
ным руководителем в классе Рудакова. И Костя, частенько прихо-
дил к маме после уроков на больших переменах, в основном для
того, что бы подкормиться, что-нибудь по быстренькому переку-
сить. Он немного стеснялся, когда мама ласково именовала его то
Костюшкой, то козликом.  Особенно когда делала это в присутствии
 младших по возрасту учеников.  Но это нисколько не вредило его аппетиту.
 Он жадно поедал мамины пирожки и булочки. За это к нему и
приклеилось прозвище — Пирожок. Да и весь внешний вид Кости
чем-то напоминал  этот сытный продукт выпечки. Высокий, дород-
ный и розовощёкий, с вихром льняных, волнистых волос и посто-
янной широкой улыбкой. Казалось, весь облик Кости как специ-
ально  был вылеплен для призывной комсомольской агитки с оче-
редным призывом — «Даёшь...». На фоне этой внешности, Костя
был всё время занят по пионерской, а позже и по комсомольской
линиям. Постоянно был озабочен проблемами приёма в ряды, со-
браниями, слётами, какими-то пропагандистскими акциями и по-
литинформациями, на которые учителя после уроков вынуждены
были приводить свои подшефные классы.  Ученики
люто ненавидели эти мероприятия и, по возможности, предпочи-
тали прогуливать их. Но всё-таки, не смотря на такую бурную и
плодотворную деятельность, чувствовалась в Косте какая-то
фальш.  Он постоянно так много улыбался, что, разговаривая с
ним, начинало казаться, будто Костя заискивает перед собеседии-
ком, стараясь быть для всех хорошим парнем, товарищем и другом.
 Вот и сейчас, он стоял и улыбался. Улыбался разговаривая с офицерами,
водившими его по камерам следственного изолятора.  С той же
улыбкой, выслушивал жалобы заключённых на произвол следствен-
ных органов, на плохое питание, на перенаселённость камер и на
многое, многое другое. Иногда Костя сочувственно кивал головой,
иногда, что-то записывал в маленький, бордового цвета блокнотик,
переспрашивая у арестантов их фамилии. Хотя, помечая что-то в
своем блокноте, он заранее знал, что разбираться со всем этим, он
всё равно не будет. Костя давно уже научился разделять дела на те,
которые требуют немедленного решения, на те, которые могут по-
дождать, и на дела, которых вообще лучше не касаться, чтобы не
попортить отношений с вышестоящим начальством. К последним,
он относил и все жалобы заключённых о невыносимости условий
обитания в подопечном ему следственном изоляторе.
Стоя на пороге камеры, прокурор окинул взглядом тесное и по-
казавшееся ему унылым и серым помещение.
— Господи. Ну и жилплощадь, — подумал про себя Матунин,
разглядывая узкую камеру, с тёмно-зелёными безликими стенами.
— Как здесь можно существовать, не говоря о том, что бы здесь
жить, — размышлял Костя.
Он вспомнил свой рабочий кабинет, размер которого минимум
в три раза превышал размеры этой камеры. Тут глаза прокурора
остановились на исполосованной спине одного из заключённых.
Матунин подумал, что сейчас ему вновь придётся выслушать мо-
нолог на  тему незаконного обращения к арестантам со стороны пер-
сонала следственного изолятора. Он  уже хотел войти в камеру, даже
поднял ногу для того чтобы переступить невысокий порог, когда
сидевший за столом и что-то писавший арестант обернулся.
Матунин узнал обернувшегося пария, он мгновенно вспомнил
его фамилию, школу, матушкин класс и то, как он награждает по-
чётными грамотами школьную футбольную команду, выигравшую
районные соревнования па приз «Кожаного мяча». Рудаков был
капитаном той команды и Матунин долго тогда тряс  его руку, с па-
тетикой в голосе говоря, о том, что неплохо бы было после этой
победы выиграть и областной кубок.
Они не виделись больше десяти лет. И теперь, со школьного  дво-
ра их дороги разошлись в совершенно разных направлениях. На
данный момент, он — Константин Николаевич Матунин, был од-
ним из самых молодых и перспективных прокуроров области, а
Рудаков — заключённым следственного изолятора.
И Костя Матунин испугался. Испугался того, что вот сейчас,
при всех, Рудаков протянет ему руку и поздоровается как со ста-
рым знакомым. Поэтому, он сразу  же постарался отвернуться, пе-
реведя свой взгляд на зарешеченное окошко камеры.
- Смотрите, как у них здесь свежо и хорошо, — деловито гово-
рил он окружавшим его офицерам, — не то, что на верхних эта-
жах. Там  жара неимоверная.
 Потом, так и не сделав шаг через порог
камеры, он быстро развернулся на каблуках начищенных до блес-
ка туфель.
- Пойдёмте, продолжим осмотр, — говорил прокурор по над-
зору, направляясь к следующей по коридору двери камеры.
Визит длился менее минуты. За это время, никто из заключён-
ных ноль-три не промолвил и слова.
- Кто это  был? — спросил Витя, так же как и Рудаков,
впервые присутствовавший при таком событии.
- Прокурор по надзору, — произнёс Каргин. — Почему-то, даже
в камеру не зашёл, торопился что ль куда, — недоумённо пожимал
старик плечами.
Рудаков молчал. Он единственный из всех присутствующих до-
гадывался о причине скорого ухода прокурора. Но ему ни с кем не
хотелось делиться своими мыслями на этот счёт.
— Убежал Пирожок. Даже постоять рядом.не захотел. То же
мне — комсомольский вожак, — зло думал Игорь. И ему почему-
то  захотелось стать богатым и знаменитым человеком. Что бы по-
том повстречать вот такого вот пирожка, пройти мимо него и не
заметить, скользнув взглядом как но пустому месту.
Вечером Рудакову пришло сразу два письма. Одно было от ма-
тери, другое от Лили. Он долго не решался распечатать конверты,
словно в них находились  не исписанные тетрадные листочки, а бом-
ба, способная разорвать его сердце на мелкие кусочки, оставив не-
вредимой беспомощную телесную оболочку. Игорь долго ходил по
камере, одолеваемый тяжёлыми думами и сомнениями. Перед его
глазами вставали эпизоды той, прежней, вольной жизни, которая
улетела от него куда-то далеко-далеко, в уже, казавшееся таким
нереальным и сказочным прошлое. И теперь вот, непонятно за-
чем, эта прошлая жизнь вернулась к нему, двумя маленькими бе-
лыми конвертами, подписанными до боли знакомыми почерками.
Когда Рудаков, наконец-то решился прочесть письма, то начал
с письма от матери. Читая его, он чувствовал, как к глазам подсту-
пали слезы, и хотя, мать, не желая его огорчать, писала о том, что
у нее всё хорошо, Игорь читал между строк, чувствовал между
ними, что матери — плохо, чувствовал как ей тяжело. Он почти
наверняка знал, что она не спит ночами, он словно видел, как она
собирает ему вещи и продукты в передачку, которую он получил
накануне, как по щекам её, при этом текут слезы, и она даже не
вытирает их, опустив свои мозолистые, потрескавшиеся руки.
Игорю стало обидно за себя, обидно и стыдно за то, что не стал он
тем сыном, о котором мать, быть может втайне мечтала. Он вспом-
нил о том, как сказал матери, что когда-нибудь подарит ей золотое
кольцо. У Людмилы Викторовны за всю сё трудовую жизнь не было
ни одного, сколько нибудь дорогого  украшения. Одни  почётные гра-
моты да медали за успехи в труде.  Мать тогда вздохнула и грустно
улыбнулась ему. Теперь Рудакову было горько от  этих воспоминаний.
Лилино письмо не произвело на него такого впечатления как
письмо  матери. Рудакову показалось, что в нём Лиля пыталась
подражать героям какого-то латиноамериканского сериала. И за
многочисленными строчками о любви, он не почувствовал самой
любви. В конце письма, Лиля писала, что, несмотря на большой
срок, грозивший Рудакову, она будет его ждать, ждать, сколько
придётся, сколько понадобиться. На отдельном листке красной па-
стой была обведена Дашина ладошка.
Рудаков отложил письма и закурил. Старик  между тем запарил
в «кругляке» чифир.
- Ну, чего там пишут? Всё нормально? — спросил он.
  Рудаков кивнул.
- Ну и, слава Богу. Главное, что бы дома всё было хорошо. А
мы здесь не пропадём.
Он налил чифиру, Витя, которого Каргин  окрестил «погранич-
ником», как всегда спал и они  чифирили  вдвоём.
   - Ты сам то женатый? — спросил старик.
    - Да.
    - И дети есть?
      - Дочка, год и два месяца.
 Каргин  покачал головой.
     - Как же, тебя так угораздило — жена, ребёнок, а  ты в тюрьме.
   Рудаков пожал плечами.
- Деньги нужны были.
      - Деньги — это зло. Их никогда не будет хватать. Сколько не дай.
Рудакову вдруг захотелось выговориться, излить кому нибудь
свою душу. И он начал рассказывать Каргину о своей дороге
в тюрьму.
— Тебя подельник сдал. Это на все сто. Я тебе говорю, — сказал
 старик, когда Рудаков закончил свой рассказ. — Ты слишком
правильный человек для тюрьмы. Вот он и решил на тебе, на твоей
правильности на волю выехать. Даже если ты возьмёшь всё  на себя
и скажешь, что его семье угрожал, у вас всё равно ничего не полу-
читься.
-  Почему не получиться?
- Почему? А думаешь, тебе поверят? Нет... Судьи тоже не ду-
раки. Они знаешь, сколько нашего брата повидали? Да и кто с та-
кой статьёй под подписку о невыезде выпустит. Сейчас за разбой
можно больше чем за убийство получить. Согласен ты со мной?
Рудаков кивнул. Он понимал, что Каргин сейчас озвучивает то,
о чём он и сам не раз думал.
- Здесь тюрьма, — продолжал старик. — Здесь каждый сам за
себя, каждый поступает так, как  ему выгодно. Вот выгодно твоему
подельнику тебя потопить, что бы ему самому срок поменьше дали
— он и топит тебя. А ты, наивный, рот раскрыл и смотришь. Как
будто так оно и надо.
- Он помочь обещал, — неуверенно промолвил под нос Руда-
ков.
- Что? Помочь? Ха-ха, — рассмеялся Каргин. — Дождёшься
ты от него помощи. Он через три месяца опять здесь сидеть будет.
А не в этой тюрьме, так в другой. Он сколько после срока на воле
гулял?
-Не знаю точно, но не долго.
— Вот видишь...
Они помолчали.
— Знаешь,  я сам пятнадцать лет сидел. В семьдесят вто-
ром сел — в  восемьдесят седьмом откинулся, от звонка — до звон-
ка отсидел. За это время я хорошо  в людях научился разбираться.
Мне с человеком достаточно пять минут поговорить, что бы понять,
чем он дышит. Ты хороший человек, но доверчивый. Каргин заку-
рил уже давно разминаемую в пальцах сигарету.
 — Знаешь, как я сидел свой срок?... Первые двенадцать лет —
так — день прожит, да и ладно. А  потом я думать начал, о том, как
на воле жить буду, что меня на ней ждёт. В те времена много хо-
хозяйственников, теневиков разных сажали. Это сейчас бизнес — дело
законное, а тогда он под статью УК попадал и даже не под одну.
Начал я этим людям помогать. За двенадцать лет я себе кое-какой
вес и авторитет в лагере приобрёл. Стал этих людей к себе подтяги-
вать. А когда я вышел, они мне помогли. Больше десяти лет в эту
систему не попадал, женился, дочь растёт — прямо как у тебя.
- А сейчас за что сидишь? — спросил Рудаков, чувствуя распо-
ложение к старику.
- Игровой я — знаешь, что это такое? Игорь отрицательно по-
качал головой,
- Ну, шулер карточный, катала — это нас так в народе зовут.
Старик сделал глубокую затяжку и закашлялся.
- Да тебе лучше моих делов не знать. — Каргин замолчал.
Он сидел, положив ногу на ногу и опустив голову на руку, упи-
равшуюся локтем в колено. Глаза его задумчиво смотрели на кусо-
чек, расчерченного на квадраты решетками, неба. Он медленно,
как  бы неохотно, выпускал изо рта клубы сизого, сигаретного дыма.
— Ты правильно делаешь, что рисуешь. На тюрьме, да и на зоне
тоже, важно, что  бы у человека какое-нибудь занятие  было. Не дре-
бедень всякая, типа чётки из хлеба лепить, а настоящее, серьёзное
— с этим легче жить. Вон посмотри... — он  махнул рукой в сторону
сладко посапывавшего Вити. — Он за эти несколько недель от без-
делья в конец извёлся. А если ему год в этой камере придётся сидеть.
Его же тогда прямиком в сумасшедший дом отсюда увезут...
- Я сам, — немного помолчав, продолжал старик, — полтора
года в одиночной камере провёл. Лет мне тогда меньше чем тебе
сейчас было. Зелёный совсем был.  Знаешь, что помогло мне не
сойти с ума?
- Что?
— Книги, я их там запоем читал. Тогда в тюрьме приличная
библиотека была. Это сейчас в ней одни Ленины с Марксом оста-
лись.  Всё растащили, разорвали. Тогда вообще тюрьма другой
была... — Каргин  затушил окурок в пепельнице. — Так что, рисуй. Правильно это.
   -   Я тут  ещё и стихи писать начал, — немного смутившись
произнёс Рудаков.
- Да ну? — удивился старик.
-  Ещё на Литейке первые строчки на ум пришли. Сейчас
уже стихотворений десять насочинял.
- То-то, я смотрю, ты целыми днями из-за общака не вста-
ёшь.
- Хочешь послушать?
 - Валяй.
Рудаков раскрыл тетрадь, в которой мелким почерком были
написаны строчки стихов. И сначала нетвердо, заметно волную-
щимся голосом начал читать:
Руки  .матери.
Руки матери.
По твоим кудрям скучающие.
Руки матери.
В детстве тебя ласкающие.
Пишущие письма тебе в разлуке.
Внуков укачивающие руки.
От солнца, мороза потрескавшиеся.
Вдоволь работы наевшиеся.
Мама, мама — в беде и горе,
В холоде, голоде и неволе.
В час — когда ночью душевные муки,
Я вспоминал твои добрые руки.
Руки о детстве напоминающие.
Руки всегда меня понимающие.
— Ну, как? — спросил Игорь
Каргин не отвечал, по прежнему вглядываясь в небо за решет-
кой. Наконец он промолвил:
— Хорошо... Я тоже, когда-то пробовал этим заниматься, но у
меня так складно, как у тебя не получалось... Почитай ещё что-
нибудь.
 - Вот это, пожалуй. Называется: «О той, что ждёт.» Я  его только
вчера, ночью сочинил. Даже на чистовую переписать не успел.

Когда ты утратишь последний свой шанс
И веру забудешь в себя.
Ту вспомни, что с книгой уснула в руке,
Всю ночь ожидая тебя.
Предательства, лжи отхлебнув черен край,
Ты скажешь, —Дай, господи дня,
Увидеть уснувшую с книгой в руке,
Всю ночь ожидая меня.
Читая до боли знакомых строк рой,
Читая их день ото дня.
В тех строках разыщешь,
Что верит тебя, она ожидая тебя.
И тихо ночами няньчая дочь,
Качает её говоря,
Что папа вернется, что папа придёт,
Что ей не хватает тебя.
Под пледом красивым, прилегши, тот час,
Уснёт обо всём позабыв.
Та, что  ждала тебя в  жизни не раз,
Всегда беззаветно любив.
 
- Здорово, — произнёс старик. — Так на воле с тобой встре-
тишься . А  ты известная личность ?
- Мне ещё до воли...
- Не гони. Жаль, конечно, что лучшие годы вот здесь прохо-
дят, по что не делается, то делается,  к лучшему.
Жена уйдёт — не печалься, выйдешь, другую себе найдёшь. А то
загонишься... Был один такой случай. Сидел со  мной парняга, не в
этот раз, а ещё тогда, в первый срок. Нормальный парень был, се-
мейник мой, чифирили вместе, хлеб, соль делили.  Раз пришло
ему письмо из дома. В письме пишут — мол, жена  твоя, к другому
ушла. Он и погнал на  эту  тему. Ходит сам не свой, спать перестал,
есть, только курит без передыху. День, два он так проходил, а по-
гом — гляжу, соорудил себе что-то навроде удочки. Подошёл к даль-
няку и чего-то там ковыряется. Я его спрашиваю: «ты чего, мол,
братан». А он мне — Тсс, тихо, не шуми, говорит, — а  то, всю рыбу
распугаешь. Прикинь— и смех, и слезы, начал на дальняке рыбу
ловить. Короче тронулся он умом. Вот  до чего загнался.
Они проговорили весь оставшийся вечер. Витя так и не проснул-
ся. Каргин , выпив ещё чифира, начал разбирать постель.
— Игорь, у меня тут кое какие книги есть, стихов, правда, нет.
Будешь читать? — говорил он, взбивая подушку.
Тумбочка  у старика была доверху набита книгами. Рудаков ваял
несколько, наиболее понравившихся и погрузился в чтение.
ГЛАВА 17
Через пару недель произошло одно событие, которого Рудаков
ждал и, положа руку на сердце, ждал с тревогой и опаской. Игорь
предвидел что-то подобное, но, как известно, если чего-то ждёшь,
то это чего-то приходит всегда неожиданно.
Дверь в камеру отворилась и сержант в пятнистой форме вык-
рикнул его фамилию. Рудаков поднялся и не торопясь, направился
к двери.
— Быстрей. Чего, ты, там копаешься, — прокричал, стоявшей
за спиной сержанта, щуплый, молодой лейтенант.
У лейтенанта было ещё совсем детское лицо. На котором осо-
бенно выделялись нос картошкой и малиновые пухлые губы. Голо-
ву лейтенанта обрамляли прямые, торчащие во все стороны воло-
сы, подстриженные под «ёжик». Рудаков вышел в коридор и встал
лицом к стене.
- Руки на стену, — всё так же громко и нагло, не то прогово-
рил, не то прокричал лейтенант.
- Старшой, что ж так громко-то? Я не глухой, — произнёс
Рудаков, под впечатлением тона офицера.
- Разговорчики. Поговори у меня ещё?
Про себя Рудаков решил, что, повышая голос, лейтенант пыта-
ется придать себе больше веса или может быть роста, с которыми у
него чувствовался некоторый дефицит. Звали лейтенанта Никола-
ем Попковым, и он служил в тюрьме в должности оперативника.
Рудакова завели в уже знакомый ему кабинет с канареечно-жёл-
тыми  стенами.
- Присаживайся, — всё так же резко произнёс лейтенант. —
Не догадываешься, зачем я тебя вызвал?
- Нет. — отвечал Рудаков, как можно спокойней, хотя чувство-
вал, что сердце начинает бешено колотиться в груди.
Лейтенант небрежным жестом раскрыл перед собой чёрную,
дермантиновую папку и взял из неё чистый лист бумаги. После это-
го, поднявшись из-за стола и чуть покачиваясь на своих кривова-
тых ногах,  подошёл к Рудакову и положил перед ним лист.
- Вот тебе бумага. Вот тебе ручка, — при этих словах он из-
влёк из нагрудного кармана ручку и положил её на лист бумаги.
- Пиши, давай. Где взял пистолет? При каких обстоятельствах
он у тебя оказался? Подробно, как всё было.
— Что, было?
Вопрос застал лейтенанта врасплох. В  его глазах промелькнули
злобные искорки и в уголках губ появилась ироническая усмешка.
- Что, было? — повторил он вопрос Рудакова, но, уже с инто-
нацией, в которой присутствовала  угроза. —А  разве  ты не  знаешь,
что было?
- Что знал, я написал в показаниях.
 - Да читал я твои показания, — перебил его оперативник. —
- Что, ты, там написал, детские сказки. Ты их в другом месте рас-
сказывай. А сейчас, ты сядешь и напишешь мне, как было на са-
мом деле. Как ты напал на сотрудника охраны и завладел его та-
бельным оружием.
 Эти слова словно электрический разряд прошли через Рудакова.
— Вот откуда у Руслана пистолет, — лихорадочно мелькали
мысли в голове Игоря, — Боже мой. Во что я влип!
- Выбрось его.Не стреляй, он тебе много горя принесёт, —
вспомнил он слова Руслана. — Рассказать всё это кривоногому? А
как же Руслан? Он же мне друг. Выловят его, привезут из Моск-
вы, начнутся очные ставки, опознания. Как я ему в глаза посмот-
рю?
— Пиши, — резко произнёс опер.
- Я всё написал. Всё рассказал следователя. О чём ещё
писать, я не знаю. — Ответ арестанта вывел лейтенанта Попкова
из себя.
- Значит, не знаешь, что писать? С памятью плохо стало? —
сверкал он глазами. — Вот сейчас я прикажу подвесить  тебя в про-
гулочном дворике на ночь, повисишь — подумаешь, к утру, гля-
дишь, по-другому запоёшь. Отвечай, — перейдя на крик, продол-
жал лейтенант. — Хватит дурачком прикидываться. Сколько вас
было? Двое? Трое? Кто остальные? Фамилия, адреса? — глаза
опера наполняла ярость.
- Вот так, наверное, допрашивали врагов народа, в конце трид-
цатых годов. Может быть, даже в  этом кабинете, — подумал Руда-
ков.
- Я уже всё написал. Больше добавить мне нечего, — произнёс он
вслух.
 Лейтенант Попков, раздражённый упорством арестанта,
распалялся всё больше и больше. Лицо его приняло пунцовый от-
тенок, а  изо рта на Рудакова брызгали капельки слюны. Опер уже
давно не сидел за столом, а поднявшись, вышагивал по кабинету.
Он останавливался и наклоняясь над арестованным, словно маленький хищ-
ный зверек, который видит, что дичь ему не по зубам, и от этого,
ещё яростней начинает на неё нападать.
- Значит, не хочешь по-хорошему? Тогда будем по-плохому.
Хорошо в хате живёшь? Да? Спишь. Днём спишь. Почему дней
спишь?
- Я не спал. Книгу читал, задремал немного.
- Задремал, говоришь? Ну-ну. Засиделся, ты у нас в хорошей
хате, засиделся. Пора  тебя переводить.
Слова оперативника вызвали в душе Рудакова бурю чувств.
Кровь, тупыми ударами била в висок и ему всё труднее и трудно
удавалось сохранять спокойное выражение лица.
- Вот возьму и пересажу тебя в ломовую хату. Или, ещё лучше
обиженку, к петухам. Как ты на это смотришь? А? Пойдёшь к петухам жить?
Рудаков молчал.
- Молокосос зелёный, — думал он, глядя на белый лист бума-
гн, лежавший перед ним на столе. — И такая  вот дрянь может ис-
калечить мне жизнь на годы. Такие, обычно, у нас делают хоро-
шую карьеру. — Такие, любыми путями добиваются своего, пус-
кай подлыми, пускай по костям — главное для них результат.
- Подумай хорошенько, — продолжал оперативник. — Срок  тебя
грозит длинный, сидеть долго будешь. Потом в лагере тяжело будет
объяснить — как ты в ломовой хате оказался или ещё хуже в оби-
женке. Сам знаешь, какой народ зеки. Могут поверить, а могут в  зад
трахнуть. Ты хочешь, что бы тебя лет десять в задницу трахали?
В этот момент Попков ощущал себя вершителем судеб. Он по
прежнему прохаживался по кабинету, сложив руки на груди, но
теперь шёл он медленнее, и в глазах читалось скрытое превосход-
ство и небольшая доля величия.
Рудаков молчал, опустив голову.
- Смотри, не пожалей. Пожалеешь потом, что не помог след-
ствию, а поздно будет. Всё — поезд ушёл, — опер картинно развёл
руками. —Ну что, будешь писать или в обиженку пойдёшь?
- Вот скотина, —  думал Рудаков.
 В какой то момент ему захотелось вскочить с места
 и ударить в это, ехидно улыбающееся лицо.
 Но он вовремя остановил себя, решив, что оперу только того и надо.
Он будет даже рад  такому продолжению разговора. Сейчас  же при
бежит тревожная группа и у лейтенанта будет хороший повод по-
тренировать на нём своё кулачное мастерство. А после он напишет
протокол и пришьёт Рудакову ещё одну статью — нападение на
сотрудника следственного изолятора, да ещё поторгуется за этот
протокол. Игорь собрался и произнёс вслух:
- Я уже всё написал, всё рассказал следователю. А насчёт пе-
ревода  — он сделал паузу, — это ваше право
— кого куда сажать. От меня оно не зависит.
По лицу Попкова было видно, что он заметно раздосадован.
Лейтенант — ещё мало служил и поэтому не научился
как следует скрывать свои эмоции. Он резко поднялся из-за стола, за
который лишь минутой раньше сел.
— Пойдём, — произнёс он, забирая  папку, в которую
ему так и не удалось положить признание Рудакова.
В коридоре Игорь, стоя лицом к стене, ожидал, пока опер зап-
рёт дверь кабинета.
— Ну ладно. Не  хочешь по-хорошему—будем по-плохому, — гово-
рил лейтенант, крутя ключи на указательном пальце руки. — Даю  тебе
два  дня  срока. После, или  твоё чистосердечное  признание  будет  у  меня,
или  ты будешь  сидеть  в плохой хате;, скорее всего в  обиженке.... Отведи
его в  ноль-три, — сказал он стоявшему по близости коридорному.
Надзиратель, невольно слышавший последние слова оператив-
ника, с сочувствием посмотрел на арестанта. Он, как и многие из
младшего состава персонала следственного изолятора, недолюбли-
вал и побаивался молодого оперативника. Недолюбливал за его
заносчивость и постоянную нагловатую усмешку. Побаивался за
хитрость и ум, которыми тот, несомненно, был наделён.
— Пошли, — хмуро произнёс надзиратель Рудакову.
Войдя в камеру, Рудаков долго не мог успокоиться. Он ходил из
конца в конец помещения, прокручивая в памяти все перипетии
разговора с опером. Он чем-то напоминал бегуна на средние дис-
танции, который только что пересёк финишную черту и теперь не
может отдышаться, прийти в себя от финишного спурта, в кото-
рый, казалось, вложил все остававшиеся силы.
Говорят, что стены обладают способностью впитывать в себя
людскую энергию, человеческие эмоции и страдания. Если это так,
То стены тюрьмы впитали в себя словно губка, столько злобы, го-
речи и безысходности, что переполненные всем этим сами стали
излучать впитанное.
Рудаков заметил, что, выходя на прогулку, он словно избавлялся,
сбрасывал с себя то напряжение, которое давило на него в камере со
всех сторон. Сейчас же, бродя по камере, он почти что физически
чувствовал излучение зла, исходящее от окрашенных в зелёную крас-
ку  стен. Из-за этого ему казалось, что  сами стены становятся всё  бли-
же и ближе. Как будто они медленно и незаметно для глаз, двигают-
ся друг к другу навстречу. И готовы сплющить, раздавить его, чтобы
потом, медленно вновь встать на прежнее  место.
— Ты, что разбегался? — произнёс старик, внимательно глядя
на Рудакова.
 Тот остановился. Каргин и Витя с  любопытством
смотрели на него.

- Куда водили?
- В оперчасть... На пистолете ещё одна дерюга висит...Посе-
рьёзней первой.
- Убийство? — спросил Каргин.
- Нет... Но может быть на нём и убийство есть.
Рудаков сам внезапно испугался этой своей мысли, высказан-
ной вслух. Он сел на лавку и обхватил голову руками.
- А чё, кум хотел? — старик, словно не обращая никакого вни-
мания на состояние Рудакова, задавал ему вопросы безразличным
тоном, каким обычно спрашивают у прохожих, сколько времени
на часах.
- Хотел, чтобы чистосердечно во всём признался, явку с по-
винной хотел оформить.
- А  ты, что?
- Отказался. Он мне два дня на раздумье дал. Если не напишу,
через два дня обещал в обиженку посадить.
- Это к пидорам что ли? — удивился Витя.
   -Да.
- Вот это оборот.
- Это не оборот, это у них методы работы такие, — ухмыль-
нулся Каргин.
- В гробу я видал такие методы, — зло проговорил Рудаков.
- Ладно, не гони, — произнёс старик. — Это так — прокладки
мусорские. Попугать он тебя хочет, и не знаю как сейчас, но если
бы раньше такое случилось, то вся тюрьма бы на дыбы поднялась.
Этому куму потом жизни не в тюрьме, не на воле бы не было. —
Каргин замолчал, раздумывая над чем-то. — Если  тебя в оби-
женку посадят, сразу в решку кричи, да громко кричи, что бы во
многих хатах слышно было.
- А что кричать?
- Кричи, нормального пацана к пидорам посадили — вот что.
- Я лучше вскроюсь.
- Дело твоё. Но я думаю, тебя туда не посадят. Пугать будут
но что бы к пидорам... Они на это не решаться.
- А ты что бы сделал, если бы тебя в обиженку посадили? —
спросил у старика Витя.
-Я что бы сделал? — на секунду задумался Каргин. — Я бы
ничего не стал делать.
- Это как?
- Да  вот  так. Я бы  там  жить остался. Трахал бы их  всех  там, по
очереди и жил бы, как шах в гареме. — Каргин залился смехом,
выставляя напоказ свой беззубый рот.
Шутка понравилась старику, и он продолжил фантазировать на
тему, как бы он жил в обиженке. При этом, он то и дело заливался
смехом. Витя тоже смеялся его шуткам. Так они вдвоем ещё долго
обсуждали эту тему, не обращая внимания на Рудакова, который,
что-то писал, сидя за общаком. Когда он закончил, то обратился к
Каргину с необычной просьбой.
— Паш, ты сможешь записку на волю передать?
Каргин с интересом посмотрел на протянутый ему листок бумаги.
- Письмом не получиться?
Рудаков покачал головой.
- Нет.
- Весточка из тюрьмы дорогого стоит. Кому пишешь то?
— Жене, —ответил Рудаков, глядя на проплывающие за ре-
шёткой облака. — Оставь записку у себя. Если меня отсюда в оби-
жкенку пересадят, то найди способ её на волю переправить.
 Договорились?
-Ладно, — пожал плечами старик. — Прочитать то можно?
— Читай. Там нечего секретного нет.
Старик развернул сложенный вчетверо листок бумаги в клетку
и принялся читать.
<Лиля, сегодня меня перевели в другую камеру, хотя в пре-
жней, у меня сложились неплохие отношения с сокамериика-
ми. Дело в том, что пару дней тому назад меня вызывали в
оперчасть.   Опер, путём угроз и запугиваний хотел до-
биться  что бы  я  взял на себя преступление, которого не
совершал. Я отказался. Тогда он сказал, что переведёт меня в
камеру к опущенным, если  я не соглашусь на его условия, и дал
мне на размышления два дня. Сегодня, меня туда переводят, а
раз так, то я объявляю голодовку. Буду отказываться от пищи
до последнего. Не знаю, сколько я протяну. В любом случае мне
нельзя отступать.  Надеюсь, что эта записка рано или по-
здно дойдёт до тебя.  Знай, что если тут всё обставят так,
 будто бы  я покончил с собой, то это грязная ложь. У  меня нет
таких мыслей, и я буду бороться до конца, ради тебя и ради
нашей дочери. К сожалению, не всё от меня зависит. Сейчас,
собираю вещи и буду бороться за жизнь, таким вот экстре-
мальным способом. Если мне не суждено будет выбраться из
этих  казематов, то  я надеюсь, ты воспитаешь дочь хорошим
человеком, за которого тебе потом не будет стыдно. На этом
всё. Будь счастлива любимая.
Игорь.»
Прочитав записку, Каргин задумчиво посмотрел на Рудакова.
- Не  гони, парень. Всё  у тебя будет нормально.
Рудаков пожал плечами.
- Надейся на  лучшее, а готовься к худшему, — медленно про-
изнёс он.
ГЛАВА 18
Первые дни после ареста Рудокова, Лиля пребывала словно в
каком то  сне. Порой, ей и вправду начинало казаться , что всё про-
исходящее и  есть тяжёлый, кошмарный сон. И стоит всего лишь
проснуться, раскрыть глаза, и всё будет как прежде. Всё  пойдёт по
своей накатанной колее.
Только теперь, она осознала, как любила мужа. Как ей не ста-
ло хватать его  крепких рук, его улыбки и глаз, с постоянной на-
смешкой, и просто  его присутствия  рядом.
В тот вечер, когда его забрали, большие настенные часы, кото-
рые муж год назад починил, внезано встали. Лиле казалось, что
вместе с этими часами остановилась и её жизнь. Она уже не могла
жить  так как раньше. Она не могла спокойно, без слёз, смотреть
ни маленькую Дашу.
— Как  она на него похожа, — горестно  думала Лиля. —  Особен-
но, когда улыбается. У нее такой же разрез  глаз, она так же, как
Игорь, прикусывает нижнюю губу. Боже, за что мне такие испы-
тания.
Лиля в эти  вечера подолгу рассматривала их только начатый се-
мейпый альбом. Смотрела, вспоминая совместные праздники и
просто  будничные  моменты, в  которые  были сделаны фотографии,
и которые приобретали  теперь совсем другой смысл и оттенок.
Первое время она  не могло  выйти из дома. В каждом взгля-
де соседей ей чувствовался укор и какое-то ехиднее любопытство.

- Не убивайся, ты, так, — успокаивала её мать.
- Всё ещё образуется, —говорили ей  подруги.
Но от их увещеваний ей делалось ещё хуже, она молча выслу-
шивала их с безразличным, лишённым всяких эмоций лицом. Про
себя думая  —  что  они могут  об  этом  знать? Легко успокаивать, уте-
шать, когда беда не твоя, а чья-то чужая, посторонняя. Одно Лилю
утешало, если существовало в мире хоть какое-нибудь утешение
для неё. Утешало то, что дочка, еще совсем крошка и не понимала
смысла  всего происходящего, не понимала её слез, всей этой  суе-
ты, визитов напыщенного, важного следователя  и многого друго-
го, что теперь составляло значительную долю жизни их на треть
урезанной  семьи.
Но время шло. А  время, как известно, лучший доктор. Посте-
пенно буря, вазванная  арестом Рудакова, в Лилиной душе, начала
успокаиваться.
Через одну из своих подруг  она устроилась на  работу в не-
большой магазинчик,торговавший хозяйственными товарами.
— Нельзя  так замыкаться в себе, нельзя. — говорили ей подру-
ги. — Ты молода, у тебя ещё всё  будет.
Лиля  молча  кивала, соглашяась, с подругой.
— Вот  устроишься на  работу, всё  полегче будет, — продолжала та.
. — А  так с ума можно сойти, если целыми днями дома сидеть и
Думать всё время об  ОДНОМ И ТОМ Же.
Подруга оказалась  права. По прошествии месяца, Лиля стала
замечать- что она уже не  вспоминает о муже так чисто, как это
было в первые дни. Работа и ежедневные житейские заботы нача-
ли развеевать её мысли. Новые  подруги, новые знакомые и просто
новые люди стали заполнять те места в  её  душе, которые ранее
занимались  мужем. Для неё начиналась новая  жизнь.
Один из вечеров, Лиля  коротала со  своей подругой Татьяной,
С ней они когда-то сидели за  одной партой и делились всеми сек-
ретами. После  замужества Лили, эта дружба немного поугасла.
во многом, благодаря тому, что между Татьяной и Игорем сразу
же установились неприязненные отношения. Рудакова раз-
дражала «эта сплетница и болтушка», везде совавшая свой  лю-
бопытный нос. Татьяне не нравилась замкнутость мужа подру-
ги, и то, что он с презрительной усмешкой относился к её спосо-
бу зарабатывания денег. Татьяна торговала на вещевом рынке
китайским ширпотребом. После ареста Рудакова прежние отно-
шения между Лилей  и Татьяной восстановились в полном объе-
ме. Они целые вечера проводили вместе, попивая пиво и болтая
на всякие  темы.
Вот и в этот день они сидели на кухне. В то время как Даша и
Татьянина дочь, Дашина ровесница, Марина, играли в комнате в
куклы , сами ещё не успев  вырасти из кукольного  возраста и ку-
кольных одеяний.
- Игорь пишет? - спросила Татьяна, когда первая бутылка С
пивом была опустошена и подруг потянуло на душевный разговор.
Лиля кивнула.
—Три письма  прислал. И все про  любовь, —как-то горько  скри-
вила  она  губы.
— Им  там  делать  нечего, вот  и  пишут каждое письмо по полдня.
За полдня и я  такое письмо напишу, сама потом над ним буду пла-
кать.
 Лиля  улыбнулось.
- У меня подружка в юридической фирме работает, я с ней
говорила... Про Игоря, про  его преступление... — медленно, то и
дело, останавливаясь, продолжала Татьяна. — Она сказала, что
ему очень много дадут...
- Сколько? — прервала её Лиля.
- Ну, я не знаю. Всё это ещё не точно, — крутя на столе пив-
ную пробку и уже жалея, что завела этот разговор, говорила Тать-
яна. — Она говорит, что сейчас срока дают, как-то, путём сложе-
пня.
- Сколько? Сколько она сказала? — нетерпеливо перебила ее
Лиля.
- Десять.
Лиля закрыла лицо руками, словно пытаясь спрятаться, защи-
тптся ладонями от этих слов подруги.
- Боже мой. Десять лет, долгие десять лет. Как это много и как
мучительно долго будут они тянуться. Даша к тому времени уже
вырастет. Будет ходить в школу. А какой я буду через эти злосчас-
тные десять лет?
- Ты будешь его ждать? — глядя прямо в глаза подруге, спро-
сила Татьяна. Лиля не ожидала такого вопроса. Сама  себе она много
раз его задавала, но вслух для неё этот тягостный вопрос прозву-
чал впервые.  Она не нашлась, что  ответить, лишь неопределённо
 пожав плечами.
— Ещё неизвестно каким он оттуда придёт, — говорила Татья-
на, потягивая пиво через пластмассовую соломинку. — И придёт
ли вообще.
В комнате, занозив руку, заплакала Даша. И как это бывает у
маленьких детей, Марина поддержала плач, так же заливаясь сле-
зами. Обе матери поднялись из-за стола, бросившись успокаивать
своих чад.
Этот разговор не прошёл для Лили даром. И все последующие
дни, она часто в мыслях возвращалась к нему. Даже не ко всему
разговору целиком, а к тому, прозвучавшему в нём вопросу: «Ты
будешь его ждать?»
Этот вопрос неустанно крутился в её голове, когда она стояла за
прилавком магазинчика. Он возникал в мыслях, когда она купала
и укладывала спать Дашу, и когда сама ложилась в постель, этот
вопрос не давал ей уснуть. Ворочаясь, в ставшей в одночасье такой
большой, просторной и, в тоже время, такой холодной кровати
Лиля думала над ним и не находила на него ответа.
В  конце концов, она для себя решила, что пусть всё идёт своим
чередом. Какое то внутреннее женское чувство, совсем недавно в
ней зародившееся, придя на смену юношескому восприятию жиз-
ни, и которое её ещё не разу не обманывало, подсказывало ей, что
этот  вопрос разрешится сам собой. И ей нужно лишь подождать
этого  разрешения.
ГЛАВА 19
Вечером приехал тот, кого Каргин так долго ждал.
- Ой, тюрьма, тюрьма, —часто говорил он, вздыхая. — Кто, вас,
таких  сюда насобирал? — произносил старик, ни к кому не обраща-
 ясь при  этом , он тусовался по камере, сложив руки  за спиной и пере-
бирая в  них чётки. Старик постоянно старался держать остальных
обитателей камеры в напряжении, ловко используя ошибки и слабос-
ти своих сокамерников. Он видел у каждого его слабое место и неза-
метно» при помощи безобидных на первый взгляд шуток и «прико-
лов», «напрягал» каждого, заставляя своими шутками копаться в  себе
и анализировать собственные поступки. Потому, как  легко и непри-
нуждённо он это делал, можно было догадаться, что проделывал он
это множество раз и  с разными людьми. Потому к каждому человеку и
каждому характеру у него были свои «потайные» ходы и ключи.
-Скорее бы Мишку Малыша привезли что ли? Вот пацан, на
лету всё схватывает.
 Мишку Малыша он вспоминал на дню, по несколько раз. В кон-
це концов, Рудакову и Вите он стал представляться таким закос-
тенелым арестантом, матёрым зеком, знающим о жизни в неволе,
если не всё, то почти что всё.
 И вот  Миша «Малыш» приехал. «Малыш» оказался высоченным,
Под два метра ростом парнем, худым с чернявой, коротко остри-
женной головой и карими глазами. Ему, как и Рудакову, было двад-
цать три года от роду, и хотя это была первая Мишкина ходка,
наколок на нем было уже предостаточно.
 «Малыш» протиснулся в дверь, одетый в затёртую до белизны
фуфайку, с матрасом подмышкой и здоровенным, закопчённым
баулом в руке.
- Здоровенько, бродяги. Ну, вот я и дома, — улыбаясь, произ-
нёс он с порога.
- Ба-а, смотри, кто к нам приехал. Так ведь это же Мишка
Малыш. — Старик Каргин поднялся со «шконки» и по его лицу и
голосу было видно, что он искренне рад приезду «Малыша».
- Долго же ты, ездил, долго.
Они поздоровались, обнявшись, после чего Мишка, протягивая
руку, познакомился со своими новыми сокамерниками.
- Дело закрыл..
- Ну. И чего там, в деле у тебя? — с интересом расспрашивал
Каргин.
- По сто шестьдесят второй закрыл. Старик неодобрительно
замотал головой.
- Что творят менты, что творят. Ну, ты не переживай. Сто ше-
стьдесят вторая у тебя всё равно на суде отлетит. Какой там у тебя
разбой? Так хулиганка бытовая.
Мишка сидел за то, что, выпив, избил собутыльника и отнял у
него сорок рублей денег.
- Хотя, как там ещё твои родственники на воле шевелиться
будут, — продолжал Каргин. — От этого тоже многое зависит. Я
лучшем случае тебе статья за хулиганство светит. В худшем сто ше-
стьдесят первая (статья за грабёж). Но сто шестьдесят второй у
тебя ни как нет. Сколько же ты катался?
- Три с лишнем недели .
- Ну, ложись давай, на своё место.
Местом «Малыша» оказалась нижняя «шконка», на которой спал
Витя. Тот быстро скатал матрас и забросил его на верхний ярус.
— Миш, стираться будешь? — спросил старик.
- Да. И стираться, и мыться — всё буду. Провонял в этом КПЗ.
Грязный как чёрт, — говорил Мишка, снимая с себя пропахшие
потом, промасленные, просаленные от лежания на нарах КПЗ,
спортивные штаны и олимпийку. Одежда, от того, что её три неде-
ли не снимали с тела и даже спали в ней на жёстких, грязных дере-
вянных нарах, выглядела неприглядно и источала резкий, непри-
ятный запах. «Малыш « деловито поставил на тумбочку пластмас-
совый таз с водой.  Засунул  в него кипятильник,  и с удовольствием
закурил.
- А  я всё ждал тебя. Куда, думаю, у меня Малыш  пропал — вся
не едет и не едет... — говорил между тем Каргин. — Я и у Рината
спрашивал. Он — не знаю — говорит.
Ринат был с Мишкой из одного посёлка, он отбывал срок в тю-
ремной хозобслуге. Работал банщиком. И частенько, во время по-
ходов в баню, передавал арестантам ноль-три чай.
— Да, Ринат... — при этом Мишка многозначительно махнул
рукой, — какой-то он неправильный стал.
Когда вода в тазике нагрелась, он замочил в ней бельё и поста-:
вил  следующий. Этот тазик предназначался для помыв-
ки. Мылись в хате на дальняке. Зазорного в этом ничего не было.
Баня  в тюрьме случалась раз в неделю. Кому-то этого хватало, кому-
то — нет, после этапа  помыться нужно было обязательно.
  Вообще про  «дальняк» нужно сказать особо. В каждой «прилич-
ной хате» он поддерживается в идеальной чистоте. На строгом ре-
жиме  «дальняк» начищают чуть ли не до блеска, используя для этой
цели  тот минимум моющих средств, присутствующих в камере. На
общем режиме так же стараются не запускать отхожее место.
В ноль три «дальняк» чистили по очереди. Не сказать, что эта
очередь была как-то регламентирована, такого не было. Но Кар-
тин постоянно  строго спрашивал  за «дальняк». И  как бы его не на-
чищали (обычно, это делалось песком, накопанным при помощи
заточенной ложки — «заточки», в прогулочном дворике), он всё
равно не  был доволен работой. И взяв тряпку, принимался нагляд-
но демонстрировать молодым и менее опытным своим сокамерни-
кам, как нужно чистить «дальняк». Начищал он его всегда основа-
тельно,  несколько минут после этого любовался своей работой.
После  его работы долго никому не хотелось портить  такую красоту.
Мишка мылся на «дальняке», рассказывая подробности своей
поездки. Он обладал чувством юмора и поэтому, рассказ его вызы-
вал взрывы смеха в камере.
- Штаны, помнишь, у меня были? — говорил он, глядя на ста-
рика. Тот кивнул.
— Ну, так  мы их в КПЗ пожгли. И все книги, которые я из хаты
с собой брал — тоже пожгли.
- Грелись что ли? — до слез хохотал Каргин.
-  Какой греться? От жары чуть не подохли... На факелы шта-
ны пошли. Чифирили — сутки напролёт.  А греть неначем и одна
пластмассовая баклажка  на хату. Мы в ней чай и варили. Понача-
лу — ничего получалось, только потом баклажка плавиться нача-
ла.   Хрен знает чё пили. Чай — не чай. Жжёнка — не жжёнка. Да
ещё и пластмассой воняет.
- А как же ты в отдел без штанов ездил? — смеясь, вопрошал
старик.
-Вот так и ездил — другие себе нашёл и ездил.
-Ну, Малыш, ну молодец, схватывает всё налету.
Ужин уже прошёл, а до вечерней проверки оставалось ещё вре-
мя. В замке заскрежетал ключ. Это могло означать лишь одно
 в камеру «заезжает новый пассажир». Все замерли в ожидании.
. Дверь открылась. И порог переступил невысокий, полный муж-
ик, с плешью на голове, которую он постоянно зачёсывал пятернёй
 напуская на плешь волосы с  тех участков головы, где  они  ещё
были. Большие выпуклые глаза были видимо, выпучены намного
больше  обычного и смотрели напугано. Описание лица можно еще
дополнить большими губами и курносым носом мужчины, этот са-
мый  нос, наверное, загорел больше других участков лица и имел
теперь темно-бордовый цвет.
На мужчине были одеты серые, как ни странно, совершенно не-
мятые брюки, сохранившие даже ровные, отутюженные стрелки
и чистая, клетчатая рубашка с коротким рукавом. В общем, выг-
лядел он довольно-таки свежо и вдобавок был гладко выбрит. Весь
его внешний вид, казалось, говорил о том, что его обладатель на
нарах, скорее всего, ещё не спал.
- Здравствуйте, — произнёс новичок, заметно волнуясь.
-Здравствуй, здравствуй дорогой, — с иронией, произнёс Кар-
гин, внимательно рассматривая вошедшего. Остальные сокамер-
ники лишь кивнули в ответ на приветствие.
- Откудова будешь, мил человек... Да, ты, проходи, проходи,
не стесняйся. -Новичок потупился, так, что казалось, будто он вни-
мательно изучает носки своих туфлей.
- Как зовут-то тебя? — задал вопрос старик, которого уже на-
чинала забавлять несмелость нового постояльца. — Да, ты, прохо-
ди, садись. Чего тормозишь то?
Действительно, новичок, зайдя в камеру, сделал лишь пару шагов
вперёд и теперь стоял на месте в пространстве между «общаком» и
дверью. Он боялся сделать лишний шаг, словно перед ним простирал-
ся не всё тот же бетонный пол, а глубокая, кишащая змеями, яма.
- Послушай, а может ты глухой? — сказал Мишка «Малыш".
- Юрка я. Юркой зовите меня ребята. В общем-то, Юрием
Митрофановичем... — последние слова он произнёс, глядя на мо-
лодых обитателей камеры.
На что, те лишь презрительно ухмыльнулись. Юрий Митрофан
нович засмущался, видимо понимая, что отчество в этих стенах
неуместно.
- Ну, Юрка, так Юрка. Есть хочешь, Юрка? — задал вопрос
Каргин. На что Юрка замахал руками и принялся яростно отнеки-
ваться.
 — Нет, лет, спасибо ребята. Сыт я, — говоря это, он по-
прежнему стоял на одном месте, не решаясь дойти даже до стола.
- Ну, тогда Юрок — рассказывай. Что? Да как? Как до такой
жизни докатился? — вновь задал вопрос старик, которому Юрка
был почти ровесник. Новичок как-то испуганно улыбнулся.
- Я, ребята, всю жизнь с народом, всю жизнь. Никто про меня
ничего плохого никогда не говорил, — было похоже на  то, что Юрка
не впервой говорит эту фразу, возможно, он и в этот день повторил
её уже несколько раз.
— Конкретнее, — резко произнёс Витя, которому новичок сра-
зу не понравился своим опрятным видом и вежливостью.
-Ну что конкретно? Работал председателем колхоза и Боль-
шой Михайловке
-Это в райцентре что ли? — перебил его Каргин.
- Да. в  райцентре, — продолжал Юрка. — Вышел на пенсию.
Инвалидность мне по  сердцу  дали, —он замолчал, что-то обдумывая.
- А дальше, что, было? — неприязненно промолвил Витя. —
За  инвалидность у нас в тюрьму не сажают.
Для него, для Вити, у которого мать всю жизнь проработала
дояркой на ферме, в одном из пригородных совхозов, а отец там
же  шоферил — председатель колхоза был как человек из другого
мира. Из того мира, где, как ему казалось, всё легко и беззаботно,
где  не надо жить от зарплаты и до зарплаты. Люди того мира не
копались после работы в огороде, а проезжали мимо в авто равно-
душно созерцая окрестности. И вдруг, такой человек  сидит рядом с
ним в камере следственного изолятора. Вите захотелось отыграть-
ся  на этом лысоватом толстяке.. Отомстить ему, хотя бы унизить
его чем-нибудь, словом ли, поступком — всё равно. Лишь  бы уни-
зить , а если точнее, самому оказаться выше того, кто не был ему
ровней  и кто на воле не подал бы ему даже руки.
-Так, ты, у нас председатель? — Каргин, не обращая внима-
ния на Витины слова и тон, вёл с новичком свою беседу, — Вот
кого у нас в хате не хватало, так это председателя. Ой, тюрьма,
тюрьма. Кто вас таких сюда насобирал? Рассказывай — поди упер
чего-нибудь под председательство , а теперь вот припомнили?
 По Юрке было заметно, что старик попал в точку. Он заметно
 смутился, отвёл глаза в сторону и промолвил:
  - Ничего я не крал. УАЗ колхозный на солярку поменял — бар-
тор, а документы во время не оформил. Солярка нам тогда нужна
была. Уборочная,  технику заправлять надо. Новый председа-
тель — баба, да ещё и не с нашего района. Не разобралась, что к
 чему и пожаловалась куда следует. Дело завели, стали на допросы
вызывать. Раз вызвали, второй. Сначала в район, а сегодня в об-
ласть вызвали в УВД. А из УВД прямиком сюда привезли.
Юрий присел на корточки, прислонившись спиной к стене.
  - Адвокат у меня — бывший судья нашего района, говорил —
всё нормально будет, Юрий Митрофанович, а оно видишь, как нор-
нормально, — он прервался,  вытащил из кармана рубахи тюбик с
валидолом и проглотил одну таблетку.
— Адвоката сам нанимал? — спросил Каргин, разминая паль-
мами сигарету.
— Мне его следователь посоветовал напять. Они, как  я понял,
хорошие знакомые, даже работали когда-то вместе.
 - Понятно, попятно, — врастяг произнёс Каргин. — А ты, де-
нег им дать не пробовал? Вопрос вызвал мину возмущения на лице
председателя.
- За что денег то? Ладно бы преступление, какое совершил, а
то ведь не было ничего, не было.
Он выпил ещё одну таблетку валидола, но все равно долго еще
не мог успокоиться. Рудакову было искренне жалко этого челове-
ка, к которому он сразу же почувствовал симпатию. Попавший  в
непривычную для себя атмосферу, Юрий Митрофанович допускал
множество ошибок, непростительных даже  для новичка. И Игорю
подумалось, что если бы председателя посадили не в эту, относи-
тслыю спокойную камеру, а скажем, в три-шесть, то там бы он
 выпил свой тюбик с валидолом за один вечер.
По рассказу Юрия Митрофановича было понятно, что на нём
просто решили сделать деньги. Следователь с адвокатом, а может
быть, еще кто-нибудь, надеялись получить с председателя хороший
барыш. А  для острастки, что бы эти самые деньги быстрее дела-
лись, решили посадить его в тюрьму. Посадили для того
что бы напугать, что бы заставить родственников искать различ-
ные способы вызволения его оттуда, самым действенным из кото-
рых был способ дачи взятки.
В камере председатель пробыл недолго. Вещей у него с собой не
было, да и спать ему было не где. Первую ночь Рудаков уступил
ему  свою  «шконку». Председатель  долго отказывался, говорил, что
всё равно не уснёт. Когда же, он всё же забрался на верхний ярус и
его голова коснулась подушки, то моментально заснул, огласив ка-
меру равномерным сопением.
На следующий день Витю из камеры перевели, и для председа-
теля освободилось место.
Он  пробыл в камере чуть больше недели. Дня через три ему
 «зашла» передачка'— по истине «председательская» передачка,
обилием всякой снеди и фруктов, некоторым из которых, его со-
камерники даже не знали названия.
— От сына, — читая бланк, произнёс Юрка, и глаза его при
этом увлажнились.
В  камере над Юркой постоянно посмеивались. Он служил по-
постоянной  мишенью для разнообразных шуток и «приколов». Но надо
отдать ему должное — он умел относиться к шуткам с долей юмора
и не обижаясь на них , сам иногда не прочь был пошутить.
Особенно много смеха вызвало заявление председателя о том,
что он является депутатом районного совета.
— Ну, это должность, — с напускной важностью произнёс Кар-
гин, почтительно кивая. — Ты, наверное и коммунистом был? —
ехидно, хитро сверкая глазками, спросил он.
—Да, —с неподдельной гордостью проговорил Юрка — С двад-
цатилетним стажем.
- Знаешь, если ты депутат, тебе, наверное по две пайки хлеба
на день должны давать?
— Да. И по две шлёнки баланды, — подхватил шутку старика
Мишка «Малыш». — Ты выгодный пассажир. Может, хотя бы те-
левизор затянешь? А то мы одичали здесь совсем.
Председатель клятвенно пообещал, что попросит через адвока-
та, чтобы родственники прислали ему в камеру телевизор.
- И видик, — не унимался «Малыш».
- Нет, с видиком, ребята, не получиться.
— Почему не получиться?
 — У меня у самого нет. А сын свой не даст.
— Как  это не даст?  Для такого отца — коммуниста, председате-
ля, депутата — разве жалко? — загибая  пальцы при перечислении
всех  Юркиных регалий, ухмылялся «Малыш».
Председатель потупился. Но тут в разговор вмешался Каргин.
— Хорош, ты, Малыш. Хватит нам и одного телевизора. Его  бы
хоть затянул.
Председатель оказался голубятником. На теме голубей они до-
вольно быстро сошлись с Каргиным. Старику было интересно гово-
рить с ним о своей давней забаве. Эти разговоры, словно возвра-
щали его в ту далёкую пору, когда он сутками мог сидеть на крыше
родительского дома. В ту пору, когда он был счастлив, быть может
от того, что чаще, чем теперь, смотрел в голубое небо, наблюдал за
полётом прекрасных, белокрылых птиц.
Выпив чифиру, Каргин подолгу обсуждал с (как он его звал)
Юркой-председателем достоинства или недостатки тех или иных
пород голубей. При этом он задумчиво и  как-то печально смотрел
за «решку», на зарешеченный кусочек синего неба. И  в
его глазах уже не было той жёсткости. Эти глаза говорили, что у их
обладателя когда-то был  дом, в котором было тепло и уютно. Возле
дома стояла голубятня с высоким, протыкающим небо шестом. И
он — Паша Каргин, совсем ещё юный, гонял с шеста голубей прон-
зительным свистом. Всё это было где-то там — далеко, далеко —
ещё  до тюрьмы.
Председателя через неделю забрали на этап.
— Нагонят его, — произнёс старик, задумчиво глядя на закры-
вающуюся за Юркой дверь.
Остальные были с ним согласны. И в камере стали забывать о
Юрке-председателе. Но через неделю он снова появился в ноль-три.
Перемены были в нём разительные. С недельной небритостью
на лице, и тех же рубашке и брюках, но уже измятых и грязных от
нар «Литейки», он уже не робко, как в первый раз, переступил по-
рог, а решительно забежал в камеру и прямо с порога разразился
ругательствами.
— Козлы, менты поганые. Что делают, гады. Понацепили по-
гон, сволочи. — Всё это так контрастировала с тем Юрием Митро-
фаповичем, который, вошёл в камеру двумя неделями раньше и
«был всю жизнь с народом», что  трое арестантов, с интересом смот-
ревших на происходящее, дружно захохотали.
Впечатлений от поездки и от ИВС у Юрки было так много, что
его рассказами заполнился весь вечер. Своё повествование он гус-
то шпиговал выражениями «по фене», которым обучился всего лишь
за две недели. Это так непривычно было слышать из его уст, на-
столько эти слова, произнесённые им, резали слух, что всякий раз
вызывали смех у сокамерников.
Председатель снова пробыл в камере недолго. Неделю спустя,
его вновь забрали на этап и больше в хате он не появлялся. Навер-
ное, его всё-таки «нагнали». Видимо, родня собрала денег, и Юрий
Митрофанович откупился от правоохранительных органов, а мо-
жет быть, всё-таки восторжествовала справедливость, хотя в это
не слишком то вериться.
ГЛАВА 20
Вторая половина лета началась с похолодания. Дожди и холод-
ный ветер сменили духоту и сушь начала лета.
Глядя на посеревшее небо, Рудаков думал о том, что в такую
погоду было легче находится в этом запертом, отгороженном от
всего  мира, решеткой, помещении. Когда он видел через прутья
решётки яркое, палящее солнце, голубое, манящее небо, всё внут-
ри Игоря начинало натяжно ныть и проситься туда, в этот солнеч-
ный день, туда, где это чистое, голубое небо над головой.
— То ли дело теперь, — размышлял он, глядя на рябую от ка-
пель дождя  лужу.
В  камере стало холодно. И вскоре Рудаков на себе почувство-
вал всю «прелесть» бетонных полов. Его постоянно мучил кашель,
и  из-за насморка, носовой платок приходилось стирать ежеднев-
но. В камере свистели непрекращающиеся сквозняки, которые
походили на приличной силы ветер. В жаркую погоду сквозняки
спасали от духоты, с наступлением холодов они из друзей превра-
тились в худших врагов, от которых не было ни какого противо-
ядия. Окно в камере, или более привычно  - »решка», не застекля-
лось. На зиму её закрывали деревянной рамой, обтянутой целло-
фаном. Но «зимний сезон» начинался лишь с наступлением сен-
тября. В это время, кроме рам, арестантам выдавали «хозяйские»
одеяла, хотя многие из заключённых, предпочитали иметь свои,
домашние одеяла. Рудакову также в последней передачке из дома,
прислали одеяло, и этот вопрос его не волновал. Но всё равно,
под утро, несмотря на конец, июля, температура в камере опуска-
лась до довольно  низкой отметки, и Игорь замерзал даже
под одеялом.
Старик Каргин, спавший на нижней «шконке» возле «решки»,
начал на ночь заделывать решетчатое окошко камеры полиэтиле-
новыми пакетами. В первую же ночь, они чуть не задохнулись от
подобного утепления. Проснувшись утром все арестанты ноль-три
чувствовали головную боль и слабость, Кислород в камере был на
исходе. Приходилось делать глубокий вдох, чтобы надышаться,
насытить этим продуктом дыхания лёгкие.
 — Чаю, чаю надо срочно, — говорил старик, срывая целлофан
с «решки». — Ещё часа три и угорели бы.
Он заварил чифиру. После нескольких глотков Рудаков и его
сокамерники почувствовали облегчение. Головную боль и вялость
как рукой сняло.
— Хорошее лекарство, ты, приготовил.
 Каргин довольно улыбнулся.
 — Знаешь, история такал случилась где-то на севере. В одном
лагере зеки дохнуть стали от какой-то загадочной болезни. Врачи
ничего не поймут, все лекарства перепробовали — бесполезно. А
потом заметили, что к тем, кто чифиририт зараза не пристаёт. И
чнфир стали  всем давать... Ну, как  на вроде лекарства. Зараза  сразу
отступила. Незнай, на самом дело так было, не знай, выдумали?
Только уж, больно на правду похоже. «Решку» больше полностью
не заделывали, оставляли небольшой просвет.
 В один из дней, взгля-
нув на самодельный переводной календарь, Рудаков увидел, что
прошёл его первый месяц в неволе. Он сказал об этм.

- Э-э, месяц — это разве срок, — ухмыльнулся Каргин. — Да
ты, лучше не считай. Здесь лишнего, тоже, держать не будут, —
засмеялся он своей шутке.
- Да. Месяц не срок, — думал про себя Рудаков. — Но всё же
как переменил меня этот месяц.
Его поэтическая тетрадь пополнялась всё новыми и новыми
стихами. Когда он не писал их, то занимал время рисованием
или чтением книг из библиотеки старика. Этими занятиями он
полностью старался занять свой день.  Иногда ему не хвата-
ло и дня, и он до первых проблесков зари зачитывался какой
нибудь интересной книгой. От того, что он постоянно не расста-
вался с ручкой и карандашом, в основании указательного паль-
ца правой руки у него появились мозоли. Рудаков искренне по-
любил эти свои новые и такие для него интересные занятия. Те-
перь, вспоминая свою прежнюю жизнь, не мог представить себе,
как он раньше мог без этого жить. Вспоминая то, своё прошлое
ему становилось обидно за то, что он так пусто и бесцельно жил.
Ему казалось, что окажись он сейчас там — за тюремным забо-
ром, всё бы в его жизни стало светло и ясно. И сама бы жизнь
пошла по-другому, приобретя какой-то неземной, духовный
творческий смысл. Единственное из прошлого, о чём он с охо-
той вспоминал, то, что наполняло смыслом его нынешнее суще-
ствование — была дочка. Игорь вспоминал её лицо, её улыбку и
сам незаметно начинал улыбаться. Иногда, Рудаков начинал
представлять, какой будет Даша через много лет, тогда, когда
окончится его срок, и он выйдет на волю. Пытался представить
её лицо.
— У неё, непременно будет красивое лицо, — думал он, — и
длинные, вьющиеся волосы.
В письма, которые Рудаков писал домой, он вкладывал рисун-
ки для дочери и сказки собственного сочинения. Когда он их со-
чинял, то представлял Дашу, которая вечером лежит в своей дет-
ской кроватке и слушает его сказки. В эту минуту тёплый нежный
свет загорался в его душе, и ему становилось тихо и спокойно
Вот и в этот ненастный день он сидел за столом и писал сказку,
дочери:
Сказка для Даши.
«Маленькое Жёлтое Такси. >>
В огромном городе, с тысячами дорог и автомагистралей,
высокими домами, упиравшимися своими крышами прямо в
небо, жило Маленькое Жёлтое Такси. Оно было непохоже на
другие такси — большие и блестящие, важно разъезжавшие
по улицам города. Оно ездило медленно, и большие машины
постоянно смеялись над ним.
-А ну, посторонись, коротышка, —гудел клаксоном боль-
шой грузовик, догоняя Такси.
 — Пожалуйста, пожалуйста. Проезжайте, —прижима-
ясь к обочине, робко говорило оно.
— Ездит тут всякое, под колёсами мешается, —проурчал
мотором грузовик. -Того и гляди, раздавишь его, а потом от-
вечай. — говорил грузовик, оставляя Такси в клубах чёрного
дыма.
I — Ах, если бы я было таким же большим, как этот грузо-
вик, — грустно вздыхало Маленькое Такси.
- Эй. О чём задумалось? — бодро прокричал, проезжавший
мимо мотороллер.
- Я такое маленькое и так медленно езжу, что другие ма-
шины не обращают на меня никакого внимания или еще хуже
— смеются надо мной.
— Нашло о чём печалиться. Посмотри на меня, я такой же
крохотный, но меня это нисколько не волнует. А даже наобо-
рот. Ты знаешь, сегодня на улицах были жуткие пробки. И ви-
дело бы ты, какие лица были у всех этих лимузинов, когда я
обгонял их, подмигивая им фарой. И мотороллер укатил, ве-
село фыркая и урча двигателем.
— Поберегись, — гудя сиреной, пронеслась мимо пожарная
машина.
— Как хорошо быть пожарной машиной, — думало Малень-
кое Такси, уступая ей дорогу. — Быть нужной людям и торо-
питься на пожар, не обращая внимания на знаки и светофо-
ры.
Маленькое Такси так задумалось, что нарушило правила до-
рожного движения.
- Не спи на доррроге, — грозно пропел свисток регулиров-
щика.
- Извините, пожалуйста, — опустив фары, промолвило
Такси. —Я нечаянно, честное слово, нечаянно.
- Пррроезжай, не задерррживай, — смягчился свисток.
- Что, проштрафилось? — подмигнул поворотником трол-
лейбус.
 - Да. Немного замечталось, — произнесло Маленькое Такси.
— Ничего, другой раз будешь внимательней.
На город опустился вечер, и Маленькое Такси встало от-
дохнуть, светясь зелёным фонарём, на тихой улочке города,
Вдруг рядом, скрипя шинами, остановилась запыхавшаяся
машина Скорой помощи.
- Помоги приятель, — тревожно проговорила Скорая пом-
мощь, —дальше ехать не  могу  —  двигатель барахлит, а у меня
в салоне маленькая девочка. Девочке очень плохо и её нужно
срочно отвезти в больницу.
- Конечно, конечно, я довезу, я сумею, — взволновано про-
изнесло Маленькое Такси.
И оно поехало, даже не поехало, а полетело по вечерним
улицам города. Так быстро Маленькое Такси ещё никогда не ез-
дило. Оно обгоняло важные, большие автомобили, которые
удивлённо смотрели ему вслед. Недовольно бибикало, когда
блестящие лимузины не уступали ему дорогу. Маленькое Так-
си само не ожидало от себя такой смелости и дерзости. На
конец, показалось здание больницы.
— Приехали, — устало выдохнуло, запыхавшееся Малень-
кое Такси.
— Вовремя, — ответил ему градусник, которым старый
доктор измерял девочке температуру.
Маленькое Такси долго стояло у стеклянных дверей больни-
цы, напряжённо вглядываясь в её светящиеся окна. Такси очень
хотелось, чтобы девочка выздоровела.
- Эй, там внизу, — услышало Маленькое Такси тихий го-
лос. Электрический светильник, стоявший у раскрытого окна
на  подоконнике, , улыбался ему своей электро-улыбкой.
- Езжай домой. Девочке стало лучше и она уже сладко
спит, — сказал светильник.
- Спасибо, — с облегчением вздохнуло Маленькое Такси.
- Это  тебе спасибо. Ты молодец, —подмигнул ему светиль-
ник.
На улицах зажглись фонари. Неоновые вывески освещали
тротуары. Мимо желтых, светящихся окон и торопящихся
домой прохожих, проезжало Маленькое Желтое Такси, улы-
баясь светофорам и встречным автомобилям. Оно было счас-
тливо и даже пританцовывало немного своими маленькими
колёсами».
Рудаков поставил последнюю точку и ещё раз перечитал напи-
санное. В  дверь снаружи ударили металлическим ключом. Резкий
стук, от которого он раньше вздрагивал, теперь не произвёл на
него  никакого впечатления.
   - Что поделаешь — привык, — подумал Рудаков.
   - На прогулку идём? — прозвучал через закрытую дверь голос над-
зирателя.
   - Идём, идём, — ответило ему сразу несколько голосов из ноль-
три.
  -Странные какие-то. В хорошую погоду не ходят, в грязь идут,
— бубнил под нос надзиратель, идя  к двери, сле-
дующей по коридору камеры. Он уже привычным жестом стукнул
здоровенным металлическим ключом по «кормушке».
    - Прогулка, — громко пробасил надзиратель.
— Не пойдём, — послышались приглушённые голоса из-за двери.
 Вот это правильно. Чего зря грязь месить, — бурчал надзи-
ратель, идя дальше по коридору и ударяя в двери ключом.
В ноль-три на прогулку выходили два раза в неделю. Камера
находилась в самом углу первого этажа, поэтому на прогулку её
выводили одной из первых, сразу же после утренней проверки. От
Прогулки обычно отказывались. Арестанты, после бессонной ночи,
Предпочитали спать до обеда. Как известно, ночь располагает к ду-
шевным разговорам. Именно, после полуночи в хате начиналась
«полноценная» жизнь. Брякали, падая на стол кубики, двигались
фишки нард, разговор о жизни, чай — всё это было ночью. В тот
час, когда за решеткой хозяйничала тишина, тюрьма, словно от-
рицая всё устои и правила вольной жизни, просыпалась и начина-
ли заниматься тем, чем за забором с колючей проволокой, обычно
занимаются днём. На тюрьме просыпалась и начинали буйствовать
арестантская жизнь, которая успокаивалась только под утро, что-
бы за день, отоспавшись, пробудиться к вечеру и разгуляться к по-
луночи.
 В таком режиме дня жили и в ноль-три.
— Раньше на тюрьме весело ночью было, — говорил Каргин. —
Во  тьме затянет кто-нибудь душевную песню на решке. Все слуша-
ют— аж, мурашки по коже. С девчонками по решке переговарива-
лись, смех, шутки, приколы разные. Кликухи  у тюрьмы просили...
 — Это как? — удивлённо спросил Мишка «Малыш».
— Как... Встанет на решку кто-нибудь и кричит, — Тюрьма,
-Тюрьма дай мне кликуху.
 — И давали?
   — А как же. Каким первым словом назовут — такая и будет
кликуха. Похабно не называли, уважали друг друга.
Рудакову, иногда удавалось рано проснуться и не ложиться об-
ратно на боковую, после утренней проверки. Он не против был бы
пойти на прогулку, но выводить одного арестанта не позволял тю-
ремный режим, как и оставлять одного заключённого во время про-
гулки в камере. Поэтому, в хате с тремя арестантами на прогулку
идут либо все, либо никто. Два дня в неделю, в те дни, которые
считались на тюрьме «банными», ноль-три выводили гулять после
обеда. В эти дни «хата» шла гулять в любую погоду.
Прогулочных двориков в тюрьме было шесть. Шесть, примы-
кавших друг к другу камер, только в отличие от обыкновенных ка-
мер, у прогулочных двориков вместо потолка было небо в крупную
решётку. Пол был, видимо, когда-то давно заасфальтирован, но  от
асфальта уже ничего не осталось. И то тут, то там из песка торчали
обломки красного кирпича вперемешку со щебёнкой. Ходить -
«тусоваться» по дворику приходилось постоянно глядя под ноги, так
как иначе, легко было споткнуться об кирпич. Стены  двориков были
покрыты «шубой» — застывшими в причудливой форме нашлёп-
ками бетона. Сами дворики были размерами три на шесть метров.
Посредине, в землю были вкопаны деревянные лавочки. Над вто-
рым и четвёртым двориками стояли громкоговорители, из которых
во всю мощь лилась музыка молодёжных радиостанций. Делалось
это для того, что бы арестанты из разных камер не переговарива-
лись друг с другом через стену. Когда же, в редкие минуты  молча-
ния громкоговорителя, им это всё-таки удавалось, надзиратель,
прохаживающийся но парапету над  двориками и сверху наблюдав-
ший  за заключёнными, включал ревун. Ревун висел в каждом про-
гулочном дворике над  дверью. От его низкого, пронзительного  зву-
ка, у арестантов потом ещё долго гудело в ушах.
Лавка, дверь и прилегавшие к двери стены были исписаны всевоз-
можиыми посланиями. Вних заключённые обменивались информаци-
ей, узнавали, кто в  каких хатах сидит, передавали  друг  другу приветы.
Но больше всего было  любовных посланий в женские камеры и из них.
«Ринатик, я тебя люблю» и подпись «Марина, хата два-восемь"
«Лена, жду от  тебя весточки. Сергей»; « Валера передаёт нежный
поцелуй Кате в пятую хату» и множество, множество других по-
добных надписей. Иногда, свои послания любящие подписывали
ласковыми именами. Здесь присутствовали «тигрёнки» и «киски",
«малышки» и «солнышки» и прочие, ласкающие слух имена. Над-
зиратели ежедневно затирали эти надписи, но каждый день они
появлялись снова и снова, как грибы после дождя.
 В тот  день одна из надписей была адресована Рудакову.
" Игорю Р. В десять выходи в эфир. Стас.»
Рудаков  равнодушно прочёл написанное на побелённой стене по-
влание.
- Подельник пишет?
Рудаков обернулся. Позади стоял Картин и, прищурившись,
смотрел на стену. Игорь хмуро кивнул.

Стас уже не был для него тем спасительным маяком в мире арес-
тантской жизни, как раньше. Рудаков теперь сам во всём хорошо раз-
бирался. И словно у волка, у него появилось чутьё на опасность и
неприятности. Камера  хорошо научила  его  отличать горькую правду
от сладкой лжи. Он понимал, что в сложившейся ситуации, Стас уже
скорее  не друг ему, а тот человек, от которого ему следует ожидать
этих  самых неприятностей и тот, кого ему следует опасаться.
В каждой камере на  тюрьме была  своя радиоточка. Радио было
проводное, но сигнал шёл от  общего приёмника, который в зависи-
мости от настроения и музыкальных пристрастий того или иного
ДПНКа (дежурного помощника начальница колонии, в обще-то, в
тюрьме  эта должность звучит как ДПНСИ — вместо «колонии»,
Последние две буквы расшифровываются как следственного изо-
лятора) работал на той или иной волне. Работало радио с шести
утра и до десяти вечера.
 Изобретательность российского заключённого всем известна и
не знает границ. По тюремному радио арестанты приспособились
переговариваться — вести разговоры между камерами. Для этого
один  из проводов заземлялся и при условии, что собеседник из дру-
гой  камеры сделает тоже самое, канал для связи был открыт.
Ещё  сидя в три-шесть, Рудаков видел, как Шамиль брал радио ,
замыкая один из  проводов на  металл  «шконки» и поднеся репродуктор
к губам, шипел в него: « Два— восемь, два-восемь. Ответьте три-
шесть.»  Два восемь — был номер одной из женских камер на тюрьме.
Так он говорил минут пять, подозрительно прислушиваясь к зву-
кам в коридоре, то и дело прикладывая радио к своему уху. После
Чего, выругавшись: «Опять на линии кто-то висит» — он водружал
репродуктор на место. Смысл его действий тогда был мало понятен
Рудакову. Теперь же ему самому предстояло «выйти в эфир».
 После  десяти вечера  Каргин стал  налаживать связь. Замкнув один
из проводов на краник слива «дальняка», он протянул Игорю радио.
Приложив его к уху, Рудаков различил переговаривавшиеся в эфире
голоса. Говорили сразу же несколько человек, перебивая и перекри-
кивая  друг  друга. Среди этого хора мужских и более тонких, женских
голосов, он различил голос с хрипотцой, принадлежавший Стасу.
 - Игорь, Игорь, ответь, — хрипел Стас. Рудаков приложил бе-
лую коробку радио к губам и как можно более отчётливо произнёс
в неё:
- Говори, Стас, я слушаю. — Он приложил радио к уху. Стас
начал что-то говорить, но его голос тут же был заглушён  кокетли-
вым женским голоском, ведшим беседу с резким, отрывистым муж-
ским.
- Что на мне одето? — видимо повторяя заданный вопрос, го-
ворила дама. —Сейчас, на мне шорты одеты, представляешь, та-
кие чёрные в обтяжку и белая футболка.
- А под шортами что? Бельё у тебя какое?...
Тут в радио что-то затрещало, потом зашипело, и наступила
полная тишина. Рудаков повесил радио на место над дверью и при-
соединил провода.
- Ну что, поговорили? — спросил «Малыш», игравший
за «общаком» в нарды с Каргиным.
- Поговоришь тут, — усмехнулся Игорь.
- Что?
- Там, какая-то баба про бельё своё рассказывала, а потом и
вовсе всё заглохло.
- Ничего, такое бывает, — кидая кубики, говорил старик. —
Ты бы с этой бабой поговорил?
- У неё  было с кем разговаривать.
- Завтра ещё раз в эфир выйдем, приколешься со своим по-
дельником, — произнёс старик. Рудаков отрицательно покачал го-
ловой.
- Не нужно.
- Почему? — с интересом посмотрел на него Каргин.
— Я и так, заранее знаю, что он мне скажет.
Каргин пожал плечами.
— Как хочешь, — говорил он, переставляя фишку на игровом
поле нард. — Марс тебе, Малыш, — произнёс старик.
За забором заиграла гармонь и несколько подвыпивших голо-
сов нестройно затянули протяжную песню.
Свадьба, что ли? Весь день сегодня поют, — задумчиво глядя в
пустоту, сказал Рудаков.
ГЛАВА 21
Было начало августа. После ночных посиделок камера отсыпа-
лась, когда в тишине помещения заскрежетал замок и пружина с
металлическим звоном распахнула «кормушку».
- --    Рудаков, — раздался окрик надзирателя.
Игорь, уже проснувшийся от одного этого скрежета (такова уж
акустика камеры, что малейшее прикосновение — удар по «кор-
мушке» ключом или скрежет открывающегося замка, отдавались
во  всех её уголках и будили лучше любого будильника), спрыгнул с
верхнего яруса нар и подошёл к маленькому окошку в двери.
- Игорь Владимирович, — произнёс он  сонным голосом.
-Собирайся на выход.
-С вещами?
-Без.
Последний раз «на выход без вещей» прозвучало тогда, когда
Рудакова вызывали на беседу к оперативнику Попкову. Поэтом
услышав  эти слова, он мгновенно проснулся. Сон
 слетел с него с него, и он весь внутренне как-то съёжился, словно
затравленный, ощетинившийся зверь, готовый дорого продать свою
жизнь.
Но в  этот раз надзиратель провёл его мимо кабинета оперчасти
по направлению выхода из тюрьмы. Выйдя из корпуса, Рудаков
зажмурился от ударившего в глаза потока яркого, солнечного све-
та. Пройдя через несколько  отпираемых  надзирателем дверей, Ру-
даков, по приказу сопровождающего, остановился перед последней
дверью, за которой, простирался залитый солнцем плац, со
здоровенной лужей по середине.
С одной стороны этой лужи, выстроившиеся в два ряда, стояли,
потупившись балландёры. Одеты они были в синие, затёртые робы,
керзовые сапоги и, так поразившие Рудакова своей схожестью с
немецкими, времён второй мировой войны, фуражки.
Но пришло время объяснить — что такое хозбанда и кто такие бал-
ландёры. Это тюремная обслуга, набранная из  осужденных арестан-
тов  делающая на  тюрьме  всю  хозяйственную работу, не связанную с
охраной  заключенных. Всё, от раздачи еды и до строительства, дела-
ют на тюрьме балландёры. Моют, чистят, стирают, пасут скот, уха-
живают за свиньями на тюремном свинарнике, строят и ремонтиру-
 — всё они. «Ударно» работая, балландёры половинят себе срок, то
есть, отработав половину того срока, что определил ему суд, баллан-
дёр уходит на волю по УДО (условно-досрочное освобождение). При
этом  поведение балландёра должно быть идеальным, он постоянно
обязан помнить, что  при малейшем нарушении, при первом же рап-
порте  на него, его ждёт «Столыпин» и этап  на зону. А на зоне баллан-
дёркое прошлое не в почёте. И из балландёров  дорога  либо в шныри,
Либо  в  расконвойники (та  же бесплатная рабсила).
 Сами они являются своеобразными общетюремными  «шныря-
ми». Обычный «шнырь» сидящий и камере, следит за чистотой и
порядком в камере. Балландёр же, делает всю хозяйственную работу
по всей тюрьме. Но главное отличие между ними в  том, что «шнырь»,
как бы он не  унижаем и не почитаем, всё-таки трудится на зеков.
Балландёр же работает на администрацию тюрьмы.
Большую часть хозбанды составляют бывшие «шныри». Они,
понимая, что и на зоне и в хозбанде на тюрьме — им так и так
придётся постоянно работать, предпочитают остаться в хозбанде
— срок половинится, от дома недалеко и жизнь поспокойней. Хотя
доля балландёра  не завидна. Он презираем администрацией тюрь-
мы, за то, что, являясь фактически бесплатной рабочей силой, на-
ходится у неё на положении раба. С другой стороны, как «раб ад-
министрации», он ненавистен арестантам, которые считают, уни-
зительным пресмыкаться перед ментами.
По другую сторону лужи, засунув руки в карманы форменных
брюк, стоял невысокий, уже в годах майор, и молча созерцал пост-
роившиеся перед ним шеренги. При этом ни один из стоявших бал-
ландёров не поднимал взора, стараясь не смотреть в глаза майора.
Василий Антонович Караваев, майор и заместитель начальника
следственного изолятора по режиму, был примечательной личнос-
тью на тюрьме. Невысокого роста, коренастый, с уже положен-
ным по возрасту животом, который плавно переходил в короткие,
кривые ноги. Большая голова майора была покрыта лёгкой седи-
ной. На ней особенно выделялся мясистый нос картошкой между
двух по бульдожьи обвисших щёк и две узкие щелки глаз, распола-
гавшиеся над ними. Если бы не эти глаза, то сними с Василия Ан-
тоновича (или просто Антоныча, как его звали арестанты) форму
и он всей своей внешностью походил бы на колхозного бригадира.
Но маленькие глаза, умевшие быть в зависимости от ситуации то
добродушными, то хитрыми, то властными или безразличными,
выдавали в нём хозяина — человека, повелевающего судьбами, пус-
кай немногих, но жизнь этих немногих, могла круто изменится,
если бы они имели неосторожность не понравиться режимнику.
Во всех медленных, размеренных движениях майора чувство-
валась властность и уверенность. Для него тюрьма, в которой он
проработал более двадцати лет, была вотчиной — была, по сути,
вторым домом. Начинал Антоныч  простым надзирателем. При нём
сменилось великое множество начальников тюрьмы и ещё больше
рядовых сотрудников, а  он оставался постоянным. Он знал все тай-
ны и секреты арестантов, досконально знал их быт и традиции. На
его веку через тюрьму проходили всякие люди — от диссидентов —
до  убийц-маньяков. Воры и разбойники, люди, попавшие случай-
но в эти  стены и те, кто сюда стремился, не найдя себе места в воль-
ной  жизни. Антоныч был похож на старый раскидистый дуб, рас-
ший  возле дороги. Мимо дуба проходят люди, такие разные и в
то  же время, было в них что-то общее. С годами менялись их одеж-
ды менялся разговор, менялись интересы этих людей. Только дуб
оставался всё тем же — равнодушно  взирающим, наблюдающим
за людским потоком.
С годами, майор Караваев стал авторитетом в администрации
тюрьмы, более молодые сотрудники уважали и побаивались мол-
чаливого майора. Сам начальник тюрьмы, недавно назначенный
на  эту должность из  области, не  решался вступать в споры и прере-
каться с режимником. Он видел, что при  Караваеве всегда был по-
док и считая, что в любой работе главное результат, смирился с
тем, что фактически, не он, а его заместитель по режиму, был пер-
вым человеком в администрации СИЗО.
Рудаков, ещё сидя на «Литейке», слышал об Антоныче. Добрых
слов  о нём арестанты говорили мало. И то, что за всякую мелочь
сажает в карцер. И то, что смотрит на заключённых не как на лю-
дей, а как на скотину. И то, что жена Антоныча работает на белье-
вом складе и поэтому, за испорченные одеяла, простыни и матра-
сы он карает не только карцером, но и «дубиналом». И ещё многое,
многое другое, что создавало довольно негативное представление
об этом человеке. Но чтобы не говорили арестанты о майоре Кара-
ваеве, чувствовалось, что как к личности, они испытывают к нему
унижение и некоторую боязнь.
В этот  день Рудаков впервые видел «легендарного» режимника.
Антоныч был в отпуске,  хотя по тюрьме упорно курсировали слу-
хи, что он «свалил» на пенсию. Придя из отпуска, режимник пер-
вым  делом решил показать « твёрдую руку» и начал с балландёров,
в камерах у которых, устроили общий шмон, при котором обнару-
жили несколько запрещённых предметов и вольную одеяелу. Анто-
ныч  приказал построить тюремную хозобслугу на плацу и решил
отчитать её для профилактики.
- Чей пакет? — пнул майор, стоявший перед ним пакет, до-
верху набитый шмотками. — Я спрашиваю — чей это пакет? Даль-
ше прозвучала тирада отборного русского мата.
- Что молчите? Или языки в задницу засунули? -  Хозбанда без-
Ииолиствовала, предпочитая разглядывать носки своих кирзачей.
— Молчите — значит ничей.
 Антоныч засунул руку в пакет, вытащив из него тёплую рубаш-
ку красно-чёрного цвета.
-Может быть, эту вещь кто-нибудь узнает? — держа в  руке ру-
баху, произнёс майор. — Чья рубаха?
Строй молчал.
 Антоныч бросил рубашку в лужу, засунув руку в
пакет за следующей вещью. То же самое он проделал и с остальны-
ми вещами, находившимися в нём. После этого и сам пакет поле-
тел в лужу. Все свои действия он сопровождал крепкими выраже-
ниями на «простом» русском языке, обильно сдобренным  матом.
Ругался он красиво и даже как-то вдохновенно. После этого, Анто-
ныч смачно сплюнул на вещи, плававшие на поверхности грязной
лужи. И не торопясь, направился в сторону штаба, показывая этим,
что разговор закончен. Хозбанда, громыхая сапогами по асфальту
плаца и низко опустив головы, поплелась на работу. Лишь один
балландёр — каптёрщик вещевого склада, остался и, зайдя в лужу,
начал вылавливать из неё промокшие и грязные вещи, которые уже
больше походили на половые тряпки.
Рудаков и сопровождавший его надзиратель, молча наблюдали
за  этой сценой. Надзиратель — молоденький сержант, не решался
провести арестованного по плацу перед строем балландёров, боясь
навлечь на себя этим гнев майора Караваева. Когда Аптоныч за-
кончил «воспитательную» работу, сержант отворил металлическую
дверь и повел Рудакова по плацу в направлении штаба.
Не дойдя до здания штаба, они повернули налево и по коридору
из металлических прутьев, обвешанных терновником колючей про-
волоки, стали спускаться под небольшим уклоном. Пройдя сотню
метров, надзиратель приказал Рудакову подняться на металличес-
кое крыльцо здания, в левом крыле которого находилась комната
для свиданий.
— Направо, — произнёс сержант, шедший на полшага сзади.
Пройдя узкий коридор, надзиратель завёл Рудакова в  небольшую,
размером два на три метра комнату. Комната была с высоким по-
толком и перегороженная по середине железной решёткой, в кото-
рой была сделана дверь и окошечко с деревянной подставкой, чем-
то напоминавшее «кормушку» камеры, стой  лишь розницей, что здесь
подставка была предназначена для того, что бы на ней писали.
Рудаков зашёл в зарешеченную часть комнаты и сел на метали-
лическии табурет, прикреплённый к полу. Надзиратель запер за
ним дверь «клетки» и вышел, оставив Игоря наедине со своими
мыслями и предположениями.
Одиночество продолжалось недолго. В комнату вошли двое.
Один, среднего роста, молодой, широкоплечий брюнет. Одетый в
белую с коротким рукавом рубашку, выгодно оттенявшую его за-
гар, чёрные брюки и лакированные туфли
- Этот из органов, — окинув взглядом брюнета, подумал Рудаков
    - Олег — просунул  руку между прутьев решетки, представился
незнакомец.
- Здравствуй, Игорь, — поздоровался второй вошедший —
пожилой мужчина, невысокого роста, с волнистыми седыми во-
сами, одетый в простенькую клетчатую рубашку. — Я твой
адвокат, — продолжал пожилой, — зовут меня, Геннадий Ва-
сильевич, он извлёк из кармана глянцевый листок визитной кар-
точки и протянул его Игорю. «Гордиевский Геннадий Василье-
вич адвокат Петербургской коллегии адвокатов»— прочёл
Рудаков.  Под надписью стояли номера рабочего и домашнего
телефонов.
- Я буду представлять твои интересы в ходе расследования. Со
мной ты можешь быть откровенным... До конца откровенным.
 Рудаков посмотрел на молодого вошедшего и известного ему
лишь  как — Олег.
- Мы с тобой попозже... наедине  ещё поговорим, — перехватив
взгляд Игоря, сказал адвокат.
- Ну, что же, начнём? — произнёс Олег. — Имя, ты, моё уже
знаешь. Фамилия моя — Ремезов. Я оперуполномоченный Зареч-
ного отдела внутренних дел.
Он  сделал паузу, во время которой, опер и арестант вниматель-
но изучали друг друга.
- Догадываешься, зачем я здесь?
- Да. Смутно, — ответил Рудаков.
-Игорь... Извините, Олег, что я вас перебиваю... — скорого-
воркой произнёс адвокат. — Игорь, ты знаешь содержание пять-
десят  первой  статьи Конституции Российской Федерации?
- Да..
 Адвокат одобрительно кивнул...
Статья эта гласила, о том, что гражданин имеет право не давать
Показания против себя. О существовании этой статьи Рудаков уз-
нал  больше месяца назад, когда допросив его, следователь Рявкин
протянул ему бланк, на котором галочкой было помечено то место,
где  ему нужно было расписаться.
- Подпиши вот здесь.
— Что это? — спросил тогда, Рудаков.
- Так, формальность — что ты был ознакомлен со статьёй
пятьдесят первой Конституции.
Рудаков не мог припомнить, чтобы его знакомили с какими-то
статьями из Конституции. Уголовный кодеке Рявкин  открывал,
показывал, но Конституцию?
  - А что это за статья? — спросил Игорь, чувствуя, что его в
чём-то обманули, а теперь хотят, чтобы он подписал бумагу о том,
что всё было честно.
Рявкин в это время производил на своём столе какие-то переме-
щения, перекладывая листы и папки с одного места на  другое. Всем
своим видом  он давал  понять, что происходящее мало значительно и
всё уже давным-давно решено.
— Это  о  том, что  ты имеешь право  не давать против  себя показаний.
Он прекратил перемещения и стал неотрывно смотреть в какую-
то далекую точку в окне.
Рудакову тогда почему-то стало неловко за следователя и за всю
правоохранительную систему. В юности он запоем читал детекти-
вы, любил отечественные, печатавшиеся в журнале «Человек и за-
кон». В них следователи всегда выводились честными, смелыми
людьми, такими настоящими мужчинами, не способными на об-
ман  и подлость. Теперь, перед ним сидел один из них и почему-то
избегал смотреть ему в глаза. Рудаков подписал бланк.
- Вот, ещё здесь подпиши, — протянул Рявкин ещё один бланк,
— это то, что ты отказываешься от адвоката и это не связанно
твоим материальным положением, — скороговоркой произнёс сле-
дователь.
- Почему не связанно? Очень даже связанно, — угрюмо ска-
зал Рудаков.
- Будет, будет у тебя адвокат... На суде будет. У тебя деньги
есть, чтобы адвоката нанять? I
Игорь отрицательно покачал головой.
Мать твоя была, она в Петербургскую коллегию ходила, но там
такие цены... Сам должен понимать.
От его слов на Рудакова пахнуло безысходностью...
... — Меня интересует происхождение пистолета, изъятого у
тебя? — продолжил разговор оперативник.
— Разрешите, Олег? — вновь прервал опера адвокат. — Я ду-
маю, лучше, если вы будете задавать вопросы, а мой подзащитный
будет на них отвечать в письменном виде.
Ремезов согласился, хотя по его лицу  можно было заметить, что
он несколько раздосадован. Он начал задавать вопросы, к кото-
рым Рудаков был внутренне подготовлен, как были подготовлены
и его ответы на эти вопросы.
- Так, пиши, при каких обстоятельствах у тебя оказался  писто-
лет«ТТ».
Пока Игорь писал, адвокат с опером закурили. Гордиевский
предложил сигарету Рудакову. Тот взял её, но курить не стал.
- Довели Россию, — говорил между тем Ремезов. — Такой бар-
дак в стране — ужас. Вечерние новости смотрю и думаю — утром
встану, а у нас или война, или ЧП какое, на вроде Чернобыля. Та-
кое чувство возникает, что вот-вот всё рухнет. И что самое инте-
ресное — не рушиться! Неизвестность пугает, непредсказуемость.
Как дальше будет? — Ремезов потушил сигарету и тут же прику-
рил следующую.
- А ничего не будет, — закидывая ногу на ногу, произнёс адво-
кат Гордиевский. - Придут к власти коммунисты и разгонят эту  ла-
вочку к чёртовой матери. Тогда наступит порядок. -  Коммунисты
были  той партией, которой он симпатизировал.
- А, вы, на последних президентских выборах за кого голосова-
ли? — с иронией спросил Ремезов. С  той иронией, с которой новое
и прогрессивное, должно быть, смотрит на ветхозаветное старое.
 — За  Зюганова. За кого же ещё? И вся Россия за Зюганова го-
совала.
 — Голосовала за одного, а победил другой? — ехидно заметил
оперативник.
- Знаешь, как победил? Обманом и большими деньгами он по-
бедил. Вот здесь, у нас, в Михайловском районе случай был. Семь-
сот с лишним бюллетеней, поданных за Зюганова, записали как воз-
державшиеся! Представляешь! И это только по одному маленькому
сельскому району. А сколько таких Михайловских районов было по
всей России? Конечно, всё  это потом обнаружилось, назначили рас-
следование. И как у нас водиться — концов не нашли. Да и  что толку
искать? Выборы давно прошли. Всё— Ельцин президент.
- А  коммунисты придут, думаете, лучше будет?
 — Не знаю, будет лучше или не будет, но что порядок в стране
установится, я знаю точно.
— Написал? — повернулся Ремезов в сторону Рудакова.
Игорь молча кивнул. Опер взял исписанный лист бумаги и, пробе-
жав его глазами, передал адвокату.
- Молодец. Мо-ло-дец, — читая показания, говорил Гор-
дпевский. — Хорошо мысли излагаешь. Не всякий человек с выс-
шим образованием, так умеет свои мысли излагать.
- Чем в тюрьме занимаешься? — спросил у Рудакова опер.
Игорь пожал плечами.
- Читаю много, рисую, стихи, вот, начал писать.
- Смотри, Геннадий Васильевич, какие зеки пошли, — улыб-
нулся Ремезов.
- Я тоже стихи пишу, — оторвавшись от чтения показаний,
произнёс адвокат.
- Правда?! — в  глазах у Рудакова вспыхнул интерес. — Я покажу
вам свои  в следующую нашу встречу...обязательно покажу. Конечно, если это вам
интересно? — говорил он, глядя на Гордиевского. — Мне нужно уз-
нать, услышать чьё-нибудь мнение о них — для меня это очень важно.
Когда речь зашла о поэзии, Рудаков оживился. За   прутьями ре-
шётки сидел уже небезразличный ко всему, контролирующий каж-
дое своё слово, арестант. Весь облик Игоря как-то изменился и
преобразился. В глазах вспыхнул интерес и какая-то неуёмная
жажда жизни. Той жизни, которую он совсем недавно для себя от-
крыл, которая, поглотила всё его существо, отнимая свободное вре-
мя, но которой, он был бесконечно рад и счастлив в ней.
- Геннадий Васильевич, вы не могли бы мне в следующее наше
свидание принести книги?
- Какие? — грустно смотря на арестанта, произнёс адвокат.
- Поэзию — Ахматову, Цветаеву, Гумилёва...
- Тебя интересуют футуристы? — чувствуя, что разговор с этим
парнем становится для него всё более и более интересным, спрашивал
Гордиевский.
- Да. То есть, нет... Меня интересует вся поэзия. Всё — Пуш-
кин, Лермонтов другие классики, современные поэты. Мне  тут слу-
чайно книга Вознесенского попалась «Человек породы сенбернар"
называется, здорово пишет, а  так, в основном, журналы литера-
турные читаю. У нас в камере много «Юности» конца восьмидеся-
тых. Там много о поэтах — Северянин, Ходасевич, Хлебников
«Столбцы» Заболоцкого. Для меня всё это очень интересно.
- Так, ну  я, пожалуй, закончил, — поднялся Реме-
зов. Он почувствовал, что занятые разговором о поэзии адвокат и
его подопечный, совершенно забыли о его присутствии. Сам он был
далёк от темы разговора и поэтому, решил, что лучшим для него
будет удалиться.
- Геннадий Васильевич, вы поедете со мной?
  - Да, да. Подождите меня, пожалуйста, в машине, я сейчас при-
ду — буквально десять минут, — ответил адвокат.
— Отдыхай, — Ремезов протянул Рудакову руку, и после руко-
пожатия, вышел за дверь.
Рудаков с адвокатом остались одни. — Можно ещё сигарету? -
спросил Игорь. Гордиевский протянул ему пачку.
— Оставь себе, — произнёс адвокат, увидев, что Рудаков выта-
щив сигарету, протягивает ему пачку обратно.
— Благодарю.
Гордиевский достал из чёрного дипломата, с которым пришёл
новую пачку сигарет и распечатав её, закурил.
— Я  поищу  для тебя книги, — он смотрел на Рудакова задумчи-
выми глазами, которые от частого курения казалось, пожелтели.
           - Не важные у тебя дела.
— Я знаю, — ответил Рудаков, внешний вид которого, сразу
изменился. Лицо сделалось равнодушным и на глаза опустилась
пелена безразличия, словно то, о чём им предстояло говорить, со-
всем его не интересовало.
— Я ознакомился с материалами дела... Зацепиться негде. Ру-
даков хмуро кивнул.
— И ещё — о пистолете... — адвокат как-то осторожно осмот-
рел комнату, уделив особое внимание углам потолка. — Придер-
живайся своих первоначальных показаний. Ни в коем случае не
меняй их. Если будут вызывать на всякие там беседы, помни, что
ты  имеешь право сохранять абсолютное молчание. Скажешь, что
будешь говорить только в моём присутствии.
 Рудаков усмехнулся.
      - Уже беседовали.
— И как?
- Пока всё нормально.
Гордиевский сочувственно посмотрел на своего подзащитного.
-  В камере как?  Проблем нет?
 Рудаков отрицательно покачал головой.
   - Были. Даже под дубинал попадал. Теперь нет.
При слове «дубинал» адвокат как-то неестественно вздрогнул и
снова  посмотрел в угол потолка.
- Про дело своё никому не рассказывай, а то всякие люди с
тобой  сидеть могут.
 Рудаков кивнул.
- И вот ещё что. Ты парень сообразительный. Давай с тобой
так сделаем. К следующему моему визиту, запиши, где-нибудь у
себя  в тетради все зацепки, всё, за что мы можем хоть немного
зацепиться на суде. И своё мнение о том, как нам лучше будет на
суде защищаться. Хоть я и ознакомился с материалами дела, но ты
всё  равно знаешь про него больше моего.
        - Хорошо.
- Ну, мне пора. Приятно было познакомиться, — сложив блок-
нот и тетради, в которых он так ничего и не пометил, в дипломат,
адвокат поднялся со стула. — Удачи тебе.
Адвокат вышел. Вскоре, всё тот  же надзиратель — молодень-
кий сержант, отвёл арестанта в камеру.

ГЛАВА 22
Для Рудакова снова потянулись однообразные дни тюремного бы-
тия. Однообразие это лишь изредка прерывалось письмами из дома.
Мать писала регулярно. От Лили письма приходили всё реже и реже.
Читая письма жены, Игорь видел, что написаны они были второпях.
Порою было заметно, что она пишет одно письмо по несколько дней,
прерываясь, потом снова дописывая, иногда другой пастой. Письма
её становились всё беднее и беднее по содержанию — какие-то мало-
значительные  события, приветы  от  знакомых и друзей. Ставшие при-
вычными и от этой привычности затёртыми слова о любви. Между
строк, Рудаков читал в этих письмах, что жизнь Лили переменилась.
И за  этой переменой ему чувствовалось что-то  недоброе, неприятное
для него. Хотя в душе, он был готов к этому нехорошему и неприятно-
му, которое он никак не мог назвать для себя словом — измена.
Внутренне, Рудаков с этим уже смирился, понимая, что жена
вряд ли будет ждать его столько лет.
— Не думай о ней, — как-то, во время ночного, «задушевного"
разговора сказал ему Каргин. — Это только в красивых фильмах
жёны ждут своих мужей всю жизнь. На самом деле так бывает ред-
ко. Понимаешь, ты здесь сидишь с одними и  теми же  людьми меся-
цами, а на зоне годами будешь сидеть. А она живёт в огромном,
вольном мире, где её окружает великое множество людей. Обща-
ясь с которыми, она тебя забудет — рано или поздно, забудет.
Рудаков был согласен со стариком, о Лиле он почти не думал, во
всяком случае, очень старался не думать, но Даша... Смириться с
потерей Даши он не мог, как не смог бы он смириться с потеря
частицы себя.
Прежде чем прочесть письмо от жены, Игорь искал в конверте
листок с обведённой ручкой дочки. У него уже была целая коллек-
циясё нарисованных ладошек, глядя на которые, он представлял,
как росла его дочь, подолгу рассматривая эти незатейливые рисун-
ки. Рудаков не мог  себе представить, что кто-то неведомый и по-
сторонний отнимет у него удовольствие сравнивать контуры руки
малышки.  Отнимет у него те сладкие думы о ней.
Беседа с оперативником Ремезовым не  прошла для Рудакова
бесследно. В один из августовских дней, для него прозвучала ко-
манда — « С вещами на выход». Время уже было далеко за пол-
день, тогда как на этап собирали с шести до восьми утра. Собирая
свои, уже  разросшиеся до размера двух спортивных сумок, по-
житки, Игорь тревожно размышлял, какие изменения принесёт  эта
эта команда.

 Старик заварил чифира.
- Ну, счастливо,  — говорил он, отпив пару глотков креп-
го, горячего напитка и передавая кружку Рудакову.
- Как думаешь, куда меня? —  спросил Игорь, осторожно беря
обжигающую кружку.
- Не знаю. Может в отдел, только что-то поздно. А может в
другую  хату. При упоминании о другой камере, Рудаков вспомнил
про  лейтенанта Попкова и про их разговор. Хотя времени прошло
гораздо больше двух дней, которые тот отводил ему на размышле-
ния, Рудаков по-прежнему не забыл его угроз.
- Скорее всего, тебя в отдел отвезут, — продолжал старик своё
напутствие, — буцкать они тебя не будут. Ты теперь при адвокате
 лицо, так сказать юридически защищенное.  А если будут — тер-
Рудаков молча отпил два глотка чифира, передавая жгущую
пальцы кружку «Малышу». — Главное, смотри, не скажи чего лиш-
него. И гордость свою спрячь. Гордый, ты, много. — Каргин сде-
лал  паузу, во время которой глотнул напиток. — Знаешь, что луч-
ше  побыть пять минут дураком, чем лишние годы на зоне сидеть.
 Рудаков молчал, ощущая как внутри, гулкими ударами коло-
ться сердце. Наконец ожидание закончилось. Дверь отворилась.
 - Рудаков, на выход, — скомандовал надзиратель.
 - Удачи, парни.
-  И  тебе удачи,   бродяга,   —  понеслось ему в след.
Сдавая  казённые вещи на бельевой склад, Рудаков лицом к лицу
столкнулся с лейтенантом Попковым.
~ Куда его? — спросил Попков у сопровождавшего арестанта
 надзирателя.
- Машина за ним с Заречного отдела прибыла. В командиров-
ку отбывает, — криво усмехнулся надзиратель.
— Ну, езжай, езжай... — окидывая Рудакова насмешливым
взглядом, произнёс Попков, — Приедешь, потолкуем ещё,
И лейтенант, сжимая под мышкой дерматиновую папку, про-
следовал в направлении лестницы.
Рудакова вывели из главного корпуса тюрьмы, и повели по пла-
цу к штабу. Возле штаба одиноко стоял УАЗ цвета хаки. Завидев
приближающихся, арестанта и надзирателя из машины выпрыг-
нут двое.
Один из них был знаком Рудакову. Ремезов — одетый в чёрный
строгий. костюм на лацканы пиджака, которого был выпущен во-
рот желтой рубахи, стоял, широко расставив ноги, и внимательно
изучал приближающихся.
- Как дела? — спросил он у Рудакова, когда они поравнялись.
 - Нормально.
- Ну, здорово, брат лихой, — произнёс второй — лет тридца-
ти, полным мужик с пунцовым цветом лица, и узенькими щёлками
глаз. Одет он был в модный, серого цвета, ворсистый пиджак с мел-
кими чёрно-белыми крапинками, светлую рубаху и чёрные брюки.
Он попытался изобразить на лице подобие улыбки, при этом бу-
синки его глаз смотрели хитро и оценивающее.
- Пойдем прокатимся... Давай сюда руки.
На запястьях Рудакова щёлкнули наручники. Все трое уселись
в автомашину, и УАЗ выехал за территорию тюрьмы.
— Поехали в ИВС-1, — скомандовал незнакомец шофёру.
УАЗ  не автозек, и  Рудаков, через его стёкла впервые смог рас-
смотреть окрестности  тюрьмы. Тюрьма стояла на холме. С одной
стороны к ней примыкал глубокий овраг, с другой стороны к тюрь-
ме  лепился посёлок из добротных каменных домов.
- А они тут хорошо обжились, — кивая в сторону домов, гово-
рил Ремезов. Краснолицый толстяк криво усмехнулся.
- Что же не жить? Строить есть кому. Иди в тюрьму работать.
Через пару лет и ты такой себе поставишь. Им оперативники не
нужны, не интересовался?
Ремезов отрицательно покачал головой.
- Ну как  живёшь? — повернувшись к Рудакову в пол-
оборота, проговорил незнакомец с переднего сидения авто.
- Спасибо, ничего.
- Меня Сашкой зови, — представился толстяк. Рудаков кивнул.
- Он у нас творческая личность, рисует, стихи пишет, — ска-
зал Ремезов. Рудаков усмехнулся.
- Хочешь, почитать дам?
— Да нет. После, как-нибудь, здесь трясёт очень.
Они замолчали.
Между тем, машина выбралась на шоссе, ведшее в областной
центр, и прибавила в скорости. Рудакову, вдруг, вспомнилось, как
он слышал от одного из арестантов, что опера иногда увозят под-
следственных в лес. В  лесу легче добиться нужных показаний, и
поэтому, теперь он с тревогой смотрел на приближение каждого
поворота, каждого ответвления основной дороги. Но шофёр не сбра-
сывал скорости и машина быстро летела по шоссе.
Вскоре показался город. Рудаков, с жадностью всматривался в
его улицы, смотрел на проходящих мимо людей, на остановки об-
щественного транспорта в надежде, увидеть хоть одно знакомое
лицо, по тщетно.
Машина не поехала в ИВС, а, свернув на тихую улочку, мед-
лено  подкатила к  трёхэтажному бетонному зданию, в котором
размещался  Заречный отдел внутренних дел областного центра,
время  было уже  .за пять часов вечера, и Рудаков внутренне на-
строился на самое худшее.
Его  отвели в кабинет на втором этаже здания. Там красноли-
цый опер, представившийся Сашкой, снял с Игоря наручники.
     -Курить хочешь? —спросил Ремезов, протягивая пачку «Л М».
  Рудаков отрицательно мотнул головой.
 Кабинет, в который его завели, был невелик. На одной стене во
всю её ширь висела карта Советского Союза, так, что Рудаков, си-
девший к ней лицом, все время смотрел на ту часть своей, некогда
великой и могучей Родины, где заканчивались бескрайние сибирс-
кие  просторы и начинались степи Монголии.
 Опера уселись за письменные столы, примыкавшие своими
фасадами  друг к другу посредине комнаты и касавшиеся края-
 подоконника . В одном углу кабинета стоял большой,
серого цвета сейф, другой угол занимал шкаф для одежды. На
стене  противоположной той, на которой висела карта уже не
существующего государства, был прикреплён старый реклам-
ми плакат. Улыбчивая красотка, облачённая в форму стюар-
десса, призывала летать самолётами Аэрофлота. Она была сфо-
тографирована на фоне лазурно — чистого неба, по которому в
белоснежном авиалайнере летели те, кто воспользовался её
советом.
- Давай поговорим по-хорошему. У нас сейчас не доп-
рос. Мы не следователи. Давай просто поговорим, —тем не менее,
положив перед собой чистый лист бумаг и и, крутя в пальцах ручку,
говориЛ  ТОЛСТЯК.
На столе  перед ним затрезвонил телефон.
- Алло. Коптин слушает, — поднял трубку толстяк.
 Пока  он говорил по телефону, глаза Рудакова блуждали где-то в
Саянских предгорьях.
Толстяк закончил разговаривать и, положив трубку на рычаг
телефонного аппарата, вновь обратился к арестанту.
- Ты парень не глупый и наверняка догадываешься, для чего
 тебя сюда привезли?
-Да. Догадываюсь, — уставившись в карту, промолвил Рудаков.
  - Послушай, давай сделаем так... — Коптин пододвинул к нему
чистый  лист бумаги и положил сверху ручку.
Сколько знакомого было в  этом движении. Рудакову сразу вспом-
нился лейтенант Попков.
«И листки у них похожие -  форменные» — подумал он. гляди на
белый лист бумаги.
— Вот  тебе ручка и бумага. Ты сейчас сядешь и напишешь, как-
всё было. Только не пиши то, что ты уже писал. Пиши, как было
на самом деле. Это в твоих же интересах.
Рудаков невольно улыбнулся. << И слова те же говорит», — про-
мелькнула в его голове мысль.
- Я уже давал показания в присутствии моего адвоката... —
сделав ударение на выражении «моего адвоката», отвечал Рудаков. —
Нового я ничего придумывать не буду.
- А не надо ничего придумывать. От тебя никто не хочет сказ-
ки слышать. Нас интересует правда.
Коптин закурил американскую сигарету, заполнив комнату за-
пахом заграничного дыма.
— А правда заключается в том, что ты и ещё несколько личнос-
тей, которые нам неизвестны, но известны тебе, напали на охран-
ника Товарно-сырьевой базы. Под угрозой обреза охотничьего ру-
жья связали его, завладели табельным оружием — пистолетом <ТТ>.
Нанесли охраннику телесные повреждения в виде сотрясения го-
ловного мозга и попытались вскрыть склад меховых изделий.
Коптин глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым. Дым зас-
тыл в воздухе в причудливой форме, чем-то похожий на потягива-
гощуюся кошку.
— Вы всё хорошо  продумали. Даже местную сигнализацию от-
клточили. Но одного вы не учли — сигнализация параллельно была
подключена к пульту охраны УВД, — Коптин прервался и внима-
тельно посмотрел на арестанта, который потухшими, немигающи-
ми глазами смотрел на карту за его спиной.
— Мне вот только одно непонятно — как вы так быстро успели
смыться и где вас машина ждала?
Кровь глухо била Рудакову в висок.
— Я не понимаю, о чём вы? — бесцветным голосом произнёс он.
 - О чём, я? — пристально глядя на арестанта, продолжал Коп-
тин. — Да всё о том же. Как ты можешь объяснить мне тот факт,
что пистолет охранника базы оказался у тебя?
  - Я об этом подробно написал в показаниях.
- Читал я то, что ты написал. Пойми, здесь не дети и не детс-
кий сад — нашёл пистолет в лесу... Кому ты голову морочишь?
Если я раньше на девяносто девять процентов был уверен в том,
что ты там был, то теперь на все сто верю.
- Я там не был.
Коптин шумно выдохнул из лёгких воздух.
- А скажи мне тогда — где ты был два года назад, восемнадца-
того апреля, между тремя и четырьмя часами ночи?
Рудаков  лихорадочно стал вспоминать события той весны, но
ничего не получалось — два года были слишком большим сроком
для его памяти. Одно он помнил, что был в то время в городе, но
где и с  кем... Увы... Память  — не компьютер и не могла выдать ему
информацию  с такой точностью.
- Вот видишь, — глядя за окно, продолжил Коптин. — У тебя
даже  алиби толкового на этот день нет. Придумал ты себе сказку,
что пистолет в лесу нашёл. И всё...
- Почему придумал? Я вообще много чего нахожу. Бананы,
наример, в прошлую зиму нашёл.
- Какие бананы? Ты гонишь, что ли? — произнёс, сидевший за
спиной Рудакова и грызший семечки Ремезов.
 Коптин  тоже был озадачен. Он был похож на трамвай, ехав-
ший прямо по рельсам. И вдруг сбой. И он, трамвай, зарывается
носом в щебёнку.
- Обычные бананы, — заметив замешательство оперативни-
ков, продолжал Рудаков. — Иду зимой мимо котельной...
- Какой котельной? — перебил его Ремезов, словно этот  факт  имел
какое-то значения для следствия.
 «Скучные люди», — подумал Рудаков, — « даже юмора не пони-
'ют".- Котельная рядом с моим домом находиться, — произнёс он
вслух. — Смотрю, они лежат на снегу...
 - Ну и что ты с ними сделал? —спросил Коптин, туша  сигарету в
пепельнице.
— Домой дочери отнёс.
— Шутник, ты, однако, — нахмурился толстяк.
В кабинете воцарились тишина. Все молчавшие, смотря в раз-
ные  стороны, думали, примерно, в одном и том же направлении.
Незримо для всех, но так, что  его присутствие ощущалось, в каби-
нете находился его Величество Закон. Между Рудаковым и двумя
оперативииками, стояло что-то, на вроде незримой стены. Этой
самой стеной был адвокат Гордиевский.
Несмотря на то, что его не было в кабинете, оба оперативника
знали о его существовании. И эта незримая стена, делала Рудакова
недосягаемым для них. Игорь подумал о том,  с каким бы удо-
вольствием двое этих сытых, лощённых оперов, «прессанули» бы
его — худого, голодного, небритого зека.
Только войдя в кабинет, он заметил противогаз, лежавший в
углу подоконника и прикрытый от посторонних глаз газеткой. Воз-
ле сейфа стояла здоровенная гиря, так же служившая приспособ-
лением для некоторых видов пыток. Рудаков вспомнил о том, как
тремя годам раньше в здании УВД произошел дикий случай. Тогда
оперативники так увлеклись выбиванием показаний из подозревава-
емого, что придушили того, при помощи противогаза. У восемнад-
цатилетнего пацана отказало сердце. Самое интересное заключа-
лось в том, что парнишка был совершенно не причём — не имел ни
какого отношения к преступлению, признания в котором от него
требовали оперативники.
Была большая газетная шумиха, об этом деле писали все местные
 газеты, следившие за ходом разбирательства, появились статьи
и в центральной прессе. Виновных арестовали. Был показательный
суд. Уже  бывшие оперативники получили приличные срока.
Теперь  этот случай стал забываться, о чём красноречиво сви-
детельствовал, пусть и прикрытый газетой, но всё-таки лежавший
на подоконнике противогаз. В углу, на сейфе равномерно высту-
кивали время часы. Шесть вечера.
«Сейчас начнут», — подумалось Рудакову.
«Сей-час, сей-час», — тикали часы.
— Послушай, Игорь, ты нормальный парень и всё прекрасно
понимаешь, — нарушил тишину Коптин. — Тебе всё равно сидеть
И то, что ты возьмёшь это дело на себя, намного тебе срок не при-
бавит. Статья одна и та же. Одна картинка или две картинки будут
у тебя в обвинительном заключении, это не так уж и важно. За
лишнюю картинку, при условии, что ты добровольно поможешь
следствию, много не накинут — год, полтора от силы. А на зоне
если ты нам поможешь... — Коптин уже в который раз выдели
слово «поможешь», словно старался акцентировать на нём внима-
ние — ...попадёшь под УДО. Вот видишь? — он показал пальцем
на красного цвета телефон, стоявший на краю стола. — Если всё
будет по-хорошему, позвонишь домой. Через час твоя жена и ребё-
нок  будут здесь. Еды  тебе привезут, посидишь, поговоришь. Когда
ты ещё их вот так увидишь?
«Действительно — когда?» — подумалось Рудакову. — «Как всё
складно и просто у него получается» — глядя на Коптина, размыш-
лял он — « От того, что я им всё расскажу, я даже ничего не поте-
ряю. Не будет той прибавки к сроку, о которой он мне толкует».
На мгновение он представил, как это будет выглядеть. Предста-
вил Лилю и Дашу в кабинете, их растерянный вид, банки и свёрт-
ки с едой на коленях, суета, слезы, оперов, равнодушно наблюда-
ющих за  этим действом. Потом, он представил Руслана и его глаза,
смотрящие на него — на Игоря Рудакова, как на пустое место, как
сквозь него, как будто его нет. И он внутренне съёжился от
взгляда. Рудакову стало стыдно за свою секундную слабость.
За то, что он  мог всё это даже предположить.
 — Я всё написал, добавить нечего.
    - Ты можешь указать место, где нашёл оружие? — резко произ-
нёс сидевший  за его спиной Ремезов.
      - А если, я сейчас попрошу, описать то место? Опишешь?
   -В лесу, недалеко от пионерского лагеря «Жаворонок», минут
пятнадцать ходьбы от  лагеря... Настил какой-то из брёвен. Брёвна
наполовину сгнившие. Видимо, там что-то на вроде навеса -
говорил, словно произносил заученный монолог, Рудаков,
  - Потом всё  это упало на  землю...
-А где  пистолет был? —  быстро спросил Коптин.
   -Пистолет под брёвнами лежал.
  - Он завёрнут был во что-нибудь? Или так валялся? — вопро-
сы задавались резко и быстро, то одним, то другим оперативни-
ком  не оставляя допрашиваемому ни секунды на размышление.
   -Только не ошибиться, только не расслабиться , — думал Руда-
ков отвечая на них.
-Пистолет в пакете лежал, завёрнутый в промасленную
тряпку.
 -Магазин в пистолете был?
 -Да.
- Сколько патронов в нём находилось?
 - Пять.
-Ну, Нашёл ты его, а что дальше было?
- Отнёс в гараж.
  - Какой гараж? Где?
-Старый отцовский гараж.
- В каком кооперативе;?
-Он не в  кооперативе — так, самострой. Там и гаража то нет.
ничего — два на три метра, под мотоцикл.
-И куда ты его там положил?
- В люльку мотоцикла положил. И сверху тряпьём разным заб-
росал.
Наступила  тишина, в которой отчётливо слышалось жужжание
жирной мухи, бившейся в стекло  окна.
Волнение, с которым Рудаков вошёл в кабинет, ушло. Оно было
похоже на предстартовое состояние дрожи в коленках, которое
исчезает  с началом действия. Теперь он освоился с обстановкой и без
внештатной дрожи отвечал на вопросы.
 - Значит, не желаешь по-хорошему? — скорее утвердительно,
чем вопросительно, произнёс Коптин. — А  жаль... Мы теперь с
тобой часто будем беседовать. Беседовать обо всём, на совершенно
разные темы.
Он вытянул из пачки сигарету и принялся, словно червя, раз-
минать её своими толстыми, розового цвета пальцами.
— Я тебя имею право десять суток в тюрьму не отвозить. Де-
сять суток в ИВС продержать на нарах. Без матраса, с кормёжкой
раз в день и без свежего воздуха. И этим правом я воспользуюсь...
Буду привозить тебя ежедневно в этот кабинет и говорить с тобой.
Подумай. Нужно это тебе или нет?
Он чиркнул зажигалкой и, затянувшись, пустил дым в сторону
окна. Дым окутал, присмиревшую было муху, и она вновь зажуж-
жала, скользя вверх по стеклу
— Твою вину мы всё равно докажем — только лишняя нервот-
рёпка тебе и нам. Жаль, что ты этого никак не поймёшь. На столе
задребезжал телефон.
— Да. Слушаю, — несколько развязано произнёс Коптин. —
Нет, Виктор, ни в какую, — говорил опер невидимому собеседни-
ку. — Хорошо... Сейчас Олежка  тебе его приведёт, — глядя на аре-
станта, промолвил в трубку Коптин.
- Отведи его к шефу, — ложа трубку, обратился он к Ремезову.
ГЛАВА 23
Было заметно, что хозяин кабинета, в который завёл Рудакова
оперативник Ремезов был не рядовым работником оперсостава или
следователем. Мягкие кресла, написанный масляными красками
портрет Дзержинского, шторы кофейного цвета и чёрный  письмен-
иый стол — составляли интерьер кабинета. За столом восседал муж-
чина с внешностью голливудского актёра. Его чёрные, коротко
остриженные волосы уже немного тронула своим пепельным налё-
том седина. Большие, карие глаза смотрели спокойно и устало.
— Виктор Баранов, начальник Уголовного розыска Заречной
отдела внутренних дел, — представился он.
Рудаков невольно улыбнулся.
Они были знакомы или лучше сказать — знакомо не знакомы
Рудаков много раз сталкивался с  этим человеком во дворе и подъезд;
того дома, в котором жила его мать.
Высокий незнакомец, всегда одетый в дорогие костюмы, либо
плащи и круглый год без головного убора, приходил в квартиру
напротив материнской. Иногда, он приезжал на красном фольицвагене.
В соседях у Рудаковых, после смерти хозяйки квартиры — су-
сухенькой, незаметной старушки, поселилась её внучка — весёлая,
улыбчивая женщина, но внешнем виду которой, совершенно не-
возможно было определить её возраст. Мать Рудакова частенько
занимала у нее денег до пенсии и прибывала с ней в тех трогатель-
онтношениях, в которых находятся добрые соседи, которые
становятся с годами  ближе родственников.
  Теперь незнакомец, с которым при встречи Рудаков лишь  обме-
нивался молчаливыми взглядами, обрёл фамилию, звание и долж-
ность. И эта самая должность, обязывала Виктора Баранова смот-
треть  на вошедшего арестанта не как на знакомого незнакомца, а
как на преступника. Которого, он обязан раскусить, расколоть, за-
пугать, любыми путями «вывести на чистую воду».
Баранов уже мысленно наметил, как будет вести разговор
 с подозреваемымаемым, учёл всевозможные повороты и нюансы предстоя-
щей  беседы, внимательно прочитал показания. В общем, был го-
тов. И  вдруг...
От  неожиданности он даже на секунду замешкался. Но, быстро
совладав со своими эмоциями и понимая, что его должности заме-
мешательства противопоказаны, произнёс:
-Послушай, ты, напрасно не  даёшь показания. Как это не ба-
нально звучит, но тебе лучше во всём сознаться.
  - Сознаться в чём? — спросил Рудаков.
Два месяца, проведённые в тюрьме не прошли для него даром.
Он  научился не только отвечать на вопросы, но и вовремя, к месту
их задавать.
 - Не надо только лгать. Ты ведь работал когда-то на этой базе?
 Рудаков согласительно кивнул. Он и вправду  тремя годами ранее
 работал на базе грузчиком.
 Между тем, Баранов продолжал:
-Ты шёл туда, потому что, знал там всё — от и до. Тебе там было
всё  знакомо. Ты знал там все лазейки. И тебя там многие знали.
  - Как же я мог совершить нападение, если меня там знали в
лицо? — Рудаков задал, как ему казалось, спасительный для себя
вопрос.
Баранов  усмехнулся.
 - Вы в  масках были или забыл? — он внимательно посмотрел на
подследственного.
На секунду ему даже показалось, что сидевший перед ним по-
бритый  наголо, худой, с щетиной на лице арестант, действительно
ни в чём не виноват, но тут же он вспомнил про оружие и этот ар-
гумент всей своей тяжестью перевесил мимолётное впечатление.
Но всё равно, сидевший на краешке стула и напряжённо смот-
ревший в окно кабинета парень, казался Баранову каким-то нео-
бычным. Баранов поймал себя на мысли, что он ему даже симпа-
тичен. По своей должности ему пришлось много повидать преступ-
ников, но этот чем-то отличался от них. Он не пытался  изображать
из себя «крутого», не пытался его — Баранова разжалобить, не ва-
лил свою вину на других, на обстоятельства, на весь мир, довед-
ший его до преступления. Он спокойно, молча сидел, с немного грус-
тными глазами и устало отвечал на его вопросы.
- Мой тебе совет — сознайся. Ты что, подельников боишься?
- Нет.
- Пойми, если ты сознаешься, то тебя осудят по двум эпизо-
дам, но одним судом. Срок, конечно, получишь большой, но не на
много, а так... — Баранов закурил, предложив сигарету подслед-
ственному. Тот взял, но курить не стал, положив её в карман фут-
болки — ... и так, вторым судом пойдёшь. Знаешь, как это будет
выглядеть?
Рудаков отрицательно покачал головой.
— Ты приедешь на зону, там у тебя уже не будет адвоката, но
там есть оперчасть. Ты знаешь, что это такое?
Игорь знал. От этих слов начальника Уголовного розыска, он
нахмурился, и глаза его стали смотреть жёстко. Чем-то холодным
и неотвратимым веяло от этого взгляда.
— От тебя даже ничего зависеть не будет. Если ты сумеешь, —
Баранов замолчал, опустив глаза. — Если, ты, всё там выдержишь,
— продолжал он после паузы, — и будешь продолжать стоять на
своём. Хотя немногим это удаётся... То на тебя даст показания За-
роков. Ему это нетрудно будет сделать. Напишет, что ты ему всё
про это дело рассказывал, а как написать — его там научат... Ру-
даков молчал, не смотря на внешнюю невозмутимость, в душе у
него бушевала стихия. Он чувствовал себя человеком, которого мед-
ленно и верно засасывает мокрая, чёрная грязь трясины. И ему
совершенно не за что ухватиться руками, лишь жалкие, сухие тра-
винки вокруг...
— А вторым судом — это первый срок получишь, а потом при
везут с зоны — снова суд и к первому сроку второй приплюсуют..
Посчитай, сколько тебе выйдет. Рудаков закрыл глаза. Ему захоте-
лось ничего не видеть, ему хотелось, чтобы его сейчас не было, не
было нигде. Он открыл глаза и тоскливо посмотрел на окно каби-
нета.
"Разбежаться и прыгнуть ", — стучала в голове мысль.
  Баранов перехватил взгляд арестанта, но понял он его по-своему.
 - Я вижу, ты ещё ничего не решил. Сейчас пойдёшь в камеру.
Подумаешь. Через полчаса, я спрошу тебя о твоём решении. Толь-
 подумай хорошенько, а то потом жалеть будешь о годах, кото-
рые ты  мог бы прожить на свободе.
 Пойдя в камеру, в бетонный склеп с тусклым светом ночни-
ка и широкими лавками по стенам, Рудаков испытал странное
чувство. Какая-то смесь облегчения  и радости охватила его,
словно он нашёл единственное во всём мире безопасное место.
Как будто он вошёл в родной дом, в котором всё привычно и
легко. Кроме него, в  этом помещении находился ещё один аре-
стант. Он возлежал на лавке, закинув руки за голову, и без-
различным взглядом созерцал потолок. Он почти не обратил
внимания на появление Рудакова, лишь кивнул в ответ на его
приветствие.
Игорь сел на лавку у боковой стены и стал рассматривать незна-
комца. Приличная одежда которого, состоявшая из дорогого кос-
, блестящих штиблет и чистой рубахи с воротником — стоеч-
кой, совершенно не вписывалась в этот интерьер.
Но больше всего его внимание привлекала не одежда, а лицо
ненакомца. Волевое, с проступающими на  лбу  бороздами  морщин,
Говорившими об уме и неспокойной жизни их обладателя, прямой
нос и подбородок, под сжатыми тонкими губами, такой профиль,
скорее подходил для римского легионера, чем для преступника.
Светлые, прямые волосы незнакомца были редки, что красноречиво
говорило о надвигавшейся плеши.
Вообще, весь его облик и все его движения и даже «не движе-
ния" - внушали уважение к нему.
Видимо, обдумав что-то, незнакомец резко, одним рывком под-
нялся с лавки и принялся ходить по камере, отбивал такт каблука-
и своих туфель.
- Меня Семёном зови, — садясь на одну лавку с Рудаковым,
ронзнёс он.
 Они разговорились. Семён сидел в тюрьме областного центра и
с интересом расспрашивал о жизни в СИЗО соседнего города. По
всему было видно, что он не рядовой арестант. Одна одежда, в ко-
торой его привезли из тюрьмы на допрос говорила о многом. По-
том разговор перешёл на другие темы. О себе Семён говорил мало.
Но профессию свою скрывать не стал. Семён был вором-карман-
ником.
— Как Шура Балаганов попался, — с интонацией разочарова-
ния и голосе говорил он. При этом он улыбался, выставляя напоказ
рот с золотой фиксой. — Поставил клячу на стоянку, — клячей он
называл БМВ спортивной модели, — надо было мне пешком прой-
тись...— И откуда этот чёртов троллейбус взялся? Представляешь,
 у меня в кармане восемь-сот долларов лежало, а я у бабы кошелёк
со ста рублями вытянул.
— Семён как-то горько рассмеялся. — Что поделаешь — специ-
альность. Хотел себя проверить... Проверил. И, главное, баба ни-
чего не почувствовала. На  беду в троллейбусе опер в штатском
ехал... Раньше я их чувствовал. Зайду, осмотрюсь и сразу по гла-
зам, по взгляду мента чувствую. Подвело меня на  этот раз чутьё, за
это и сижу вот здесь.
Они проговорили весь остаток вечера. Рудаков читал Семёну
свои стихи, на  что, тот, кивая головой, повторял: «всё  так, всё  так,
это жизнь, всё  так " . И хотя Семён, казалось, внимательно слушая
всё же от взгляда Рудакова не скрылось то, что его мысли были где-
то далеко. И иногда в его глазах проскальзывала тоска.
— Плохие стихи? — спросил он своего сокамерника, ещё раз
заметив странное выражение отрешенности в его глазах.
- Нет. Вообще-то, я в этом не сильно разбираюсь. Сам один-
раз в жизни стихи писал и то под анашой. Потом прочитал — та-
кая дурь получилась. А твои — другое дело — за душу берут.
- Мне показалось, ты не слушал.
  - Я слушал, — он на секунду замолчал, — прочитай ещё раз то,
про тишину. Рудаков начал читать.
Свидание с тишиной.
Когда последний, грустный звук
Пропела ласково струна,
Ко мне неслышно подошла
подруга ночи — тишина.
Присела тихо у окна,
Обвила нежною рукой.
Поцеловала — я не знал,
Что можно целоваться с тишиной.
В ночи, её прекрасен силуэт.
Была ко мне доверчива, нежна.
К себе влекущая и ждущая любви,
Ночная незнакомка — тишина,
Чуть палец, приложив к губам,
0на  неслышной поступью прошла.
И сняв с себя наряд, свой золотой,
Негромко на постель мою легла.
Всю ночь я  пил любви вино,
Я нежен  был, была она нежна.
И трепетала под Луной
В моих обятьях  тишина.
Под утро, сделав макияж, она ушла.
По ты, друг, не не забудь.
Не надо звука с тишиной,
Звук может тишину спугнуть.
  Рудаков замолчал, стараясь не смотреть на  собеседника. Тот,
также не произносил слов сосредоточенно всматриваясь в какую-
то точку на противоположной стене. Наконец он медленно произ-
нёс:
  -Ко мне сегодня сын приходил. Свиданку друзья органи-               
зовали... Взрослый совсем  —  пятнадцать ему. — Глаза Семёна блес-
нули то ли грустной радостью, то ли появившейся и тут же исчез-
нувшей слезой. Он извлёк из внутреннего кармана пиджака кра-
сивую зажигалку (вещь в камере запрещённую), чиркнув, прику-
рил сигарету. Рудаков посмотрел на зажигалку, на часы, обвивав-
шие руку сокамерника (часы — так же вещь в камере недозволен-
ная), перевёл взгляд на штиблеты с завязанными шнурками. По-
том посмотрел на свои кроссовки, из-за отсутствия шнурков, боль-
ше походившие на галоши.
— Как думаешь, нас на «Литейку» повезут сегодня или нет? —
спросил Семён, стряхивая пепел сигареты в изготовленную им из
пустого пакета от сока пепельницу. Как заметил Рудаков, Семён
терпеть не мог грязи и мусора в камере.
           - А сколько сейчас времени? — в свою очередь, спросил Игорь.
        - Одиннадцать доходит.
— Наверное, здесь ночевать оставят.
— Я тоже  так думаю, — говорил «карманник», ложась на  лавку.
Рудаков последовал его примеру. Всё  переживания прошедше-
го дня настолько вымотали его, что  сон почти сразу начал окуты-
вать его своими медленными, расплывчатыми волнами. Он уже
начал дремать, когда за дверью послышалось какое-то движение.
сначала зазвенел, а потом заскрежетал в замке ключ.
— Поехали, — произнёс с порога здоровенный, белобрысый сер-
жант в расстёгнутом форменном бушлате.
Рудаков, впервые за последние два месяца попал в родной го-
род. И теперь, сидя в мягком кресле «Газели», прикованный наруч-
никами к  сокамернику Семёну, пребывал и каком-то стран- .
ном душевном состоянии. В салоне не горел свет и лишь проносив-
шиеся за окном фонари, попеременно освещали его интерьер. На
передних креслах сидели два милицейских сержанта. Живо обсуж-
дая тему перехода исправительных учреждений из состава МВД,
под юрисдикцию министерства Юстиции.
Их голоса  был  и слабо  слышны из-за  медленной, красивой мелодии
музыкальной радиостанции, разливавшейся в этом маленьком про-
странстве. Неведомая певица на чужом языке, чувственно и как-то
по особенному, надрывно пела о своей далёкой, заграничной любви.
Машина быстро неслась по ночным улицам города, залитым
фонарным светом и с многоцветным мельканием реклам кафе и
магазинчиков. Рудаков смотрел на проносившийся за зарешечен-
ным стеклом родной город. Смотрел на редких прохожих и на влюб-
лённые  пары в обнимку шедшие по мостовым. И от всего этого —
мелькающего неонового света, от красивой, медленной музыки, от
ночных городских улиц, с идущими по ним влюбленными, ему ста-
ло спокойно и грустно. В  это мгновение он почувствовал себя счас-
тливым, неожиданный прилив медленного и грустного счастья то-
кого, как звучавшая в салоне музыка, счастья, залил его душу. Это
было какое-то странное «арестантское» счастье.
ГЛАВА 24
Изолятор временного содержания встретил запоздалую машину
с заключёнными лаем собак и ярким светом прожекторов. Каж-
дый, из попадавших под их лучи, отбрасывал сразу по несколько
теней, словно в его телесной оболочке жила не одна душа, а две
три. Из тени барака вынырнула и, замахав хвостом, побежала по
направлению к арестантам маленькая и толстая, на коротких пол-
ных лапах, дворняга — Зита.
Она единственная из всей живности не  лаяла, а была даже рада
этим, одетым в сверкающие сталью браслеты, людям.
- Зита, Зита, — послышалось из многих уст.
— Иди сюда, моя хорошая, — говорил молодой, обритый наго-
ло парнишка, почёсывая дворнягу за ухом.
Зиту любили и она отвечала арестантам тем же. Быть может
от того, что те, у кого были с собой продукты, охотно делились с ней
ими. Или отдавали тот провиант, который причислялся к скоро-
портящемуся и на который не было разрешения следователя.
Ещё в первый свой «заезд» на «Литейку» Рудаков стал свидете-
лем сцены, когда молодой арестант (а таких в тюрьме больши-
нство)  вылил в миску Зиты пакет молока и бросил увесистый кусок
колбасы.   Всё  это он безуспешно пытался пронести в камеру, но
когда уговоры оказались бесполезными, он откусив, сколько мог
вместить рот  колбасы и отпив приличный глоток молока (возмож-
но зная, что в первый день  в ИВС  его кормить не будут), всё осталь-
ное  подарил Зите.
В этот  раз худые, небритые заключённые ни чем не угощали
дворнягу. Но она всё равно была им рада. Рада всем без разбора.
  Убийцы и воры, насильники и наркоманы —для Зиты,
все они  были обычными людьми, от которых ей перепадало что-
нибудь съестное.       .
  -Смотри, как откормилась, — с недоброй усмешкой, глядя на
собаку,произнёс невысокий, с хмурым взглядом исподлобья зак-
лючённый. —Такую бы на  зоне сразу на мясо ухлопали. И дня  бы
 не пробегала... Сейчас в лагере легче привидение увидеть, чем
живую дворнягу. Жрать нечего, — продолжал он, говоря стояв-
шему рядом малолетке, который слушал его с большим интересом.
 - Всех собак поели. Собачье мясо полезное. От туберкулёза его
 врачи есть советуют. А сейчас тубик на  зоне схватить — раз
плюнуть. Если с воли греть никто не будет — беда. Я слышал, на
некоторых зонах, мужики сами в пидора ложатся, только для того
что бы с голоду не подохнуть...
Когда Рудакова завели в камеру, большинство её обитателей уже
спало. Поздоровавшись, он деловито расстелил на свободное место
одеяло, поймав  себя  на  мысли, что  кочевая, полная лишений и неудобств
жизнь, стала  для него привычной и обыденной.
Он сразу же уснул, словно провалился в глубокую, чёрную яму.
Во сне ему снилась маленькая комната, с окрашенными в зелёную, ядови-
тую краску стенами. Из этой комнаты он стремился выйти, но
никак не мог найти ни дверей, ни окон. Когда же дверь, наконец,
была найдена, то шагнув в неё, он очутился в другом, таком же
маленьком помещении. И  так повторялось множество раз. Потом,
как, это часто бывает во снах, неизвестно откуда, появился стол
для настольного тенниса и Рудаков увлечённо вёл игру. Лиля в бе-
лом свадебном платье подошла к нему и взяв за локоть, стала звать
 уйти отсюда. Рудаков будто бы уже соглашается с ней, но слы-
шит возглас своего соперника по игре:
  — А  кто будет доигрывать?
 Он  смотрит на противоположную сторону стола и видит Реме-
зова, хитро улыбающегося ему.
 — Играем то, на интерес, — говорит Ремезов, не переставая
улыбаться. Рудаков  замечает, что, несмотря на улыбку, глаза Реме-
зова серьёзны. Он внимательно вглядывается в них и понимает,
что это вовсе не Ремезова глаза, а глаза старика Каргина, хитро и
жёстко смотрящие на него. И он продолжает играть, с каким-то
отчаянным азартом, чувствуя, как  по венам и артериям растекает-
ся адреналин и сердце начинает стучать гулко и часто.
— Играем на интерес, — уже не улыбается, а смеётся Ремезов.
Рудаков оборачивается в сторону Лили, но  её уже  нет   рядом.
Только об одну из ног трётся своей жёсткой шерстью, жалобно по-
скуливая, дворняга Зита.
Проснулся он поздно, когда лучи уже высоко поднявшегося сол-
нца, тонкими струями проникали в камеру и освещали стену, про-
тивоположную нарам.
Игорь осмотрелся. В камере, кроме него находились ещё девять
человек, разбившихся на несколько кучек. В  одной из них играли в
нарды, бросая вылепленные из хлебного  мякиша кубики на тёмно-
бордовые доски нар. Само игровое поле было вырезано на нарах в
нескольких местах.
Рудаков с интересом стал рассматривать своих новых сокамер-
пиков. Часть из них проводила свои первые дни в неволе и выгля-
дела закомплексованно и растерянно. Они явно не знали, чем себя
занять, поэтому, единственное развлечение находили в разговоре
болтая безостановочно. Рудаков улыбнулся, глядя на  эту  часть сво-
их сокамерников, в которых чувствовалась постоянная неуверен-
ность, граничащая с испугом. Он вспомнил, что и сам был подобен
им всего лишь каких-то пару месяцев  назад.
Другая часть сокамерников — привезённые на суд или для доп-
росов заключенные из тюрем, снисходительно относились к нович-
кам, мало обращая на них внимание. Им — для которых, состоя-
ние неволи стало уже привычным, главной проблемой было — как
убить время. Скоротать его либо за игрой, либо «тусуясь» из конца
в конец камеры, размышляя над чем-нибудь. Все обитатели каме-
ры были молоды. Среди них выделялся один старик. С  плешью на
голове и чёрной, курчавой, с редкими нитями седины, бородой. Го-
лова его по секундно дёргалась от нервного тика, а глаза, под широ-
кими, толщиной с палец, мохнатыми бровями, смотрели сурово или
даже угрюмо. Одеждой он походил  скорее на бомжа, вся изношен-
ная, латанная-перелатанная, зашитая, явно не женской рукой и
нитками не под цвет. Вершину впечатления от его одежды, состав-
ляли зимние сапоги, обрезанные до размеров галош и такие гряз-
ные и рваные, что, на первый взгляд, тяжело было определить
одета ли на ноги старика обувь или они просто обмотаны грязными
тряпками. Рудаков, несколько раз пробовал заговорить с ним, но
старик отвечал неохотно и односложно, недоверчиво косясь на него.
Наконец, после нескольких попыток, ему удалось завести беседу с
бородатым дедом. Тот разговорился. И если первую часть дня он
молчал, не проронив ни слова, лишь крутя самокрутки и куря их в
углу камеры. То ближе к ночи старик так разошёлся в своих рас-
сказах, что  стал надоедать.
— Хорош дед, ложись спать, — говорили ему, уставшие слуша-
тели. Он умолкал, но, отойдя в  другой конец камеры, начинал раз-
говор с другой группой заключённых. И там слышался его низкий,
монотонный голос.
Говорил он без умолку и на всевозможные темы. Но в основ-
ном, все его рассказы были на  тему  жизни зека. Несмотря на свой
"преклонный» внешний вид, лет  ему было немногим за пятьдесят,
более тридцати из которых, он провёл за колючей проволокой.
Мы приведём ниже некоторые места из его повествования, ко-
торые, на наш взгляд, интересны и в чём-то, даже поучительны.
— Первый раз я  подсел ещё в четырнадцать лет. Сам я с Горь-
ковской области, село Починки. Может, слышали? У нас там ко-
незавод — на всю Россию гремел... Семья большая была —
пять, ртов. Мать нас, почитай в одиночку кормила. Отец инвалид.
Без ноги, ногу ему на войне оторвало. Пил  много. Ещё не ста-
рый был, а пил... Видимо тоска его какая-то брала. Что мать не
зарабатывала — всё пропивал. Поначалу, он, где сторожем, где
шахтёром работать устраивался, но чем дальше пил, тем хуже..
 Он от водки  и умер. Пьяным в метель замёрз.
 Бил  мать постоянно, а она ничего... Терпела его и даже жале-
ла как-то, по-женски. Тогда ведь мужики — редкость были, сколько
на войне поубивало, Вот  она, поди  тоже думала, что лучше уж такой
- чем никакого. Когда отец буянил, я из дому убегал. Поначалу
 мать меня искала, по милициям, да  по друзьям  ходила, а потом
перестала. Привыкла, должно быть. Да  я всё время возвращался. Я
в семье старший был. У матери, кроме меня забот хватало. Вот и рос
 сам себе хозяином, а воспитателем моим улица была. Жил  в
посёлке, такой — Шурка Глодов. Лет  двадцать пять  ему тогда было.
Судимый, его позже, года через три, мёртвым на железной дороге
нашли. Говорили, что чурки его в поезде убили и выбросили. Может
так оно и было — Шурка, парень бесшабашный был. Интересно с
ним было — умел рассказывать...
Старик прервался, закашлявшись. И сплюнув харкотину про-
должал:
— А что нам, пацанам зелёным — рот раскроем и слушаем, как
 Шурка нам про воровскую жизнь поёт. Сам он не работал нигде, а
одевался всегда с иголочки.  Папиросы дорогие, курил. Он для нас... —
дед замешкался, подбирая лучшее слово— ... ну чем-то на вроде бога
был, только, что не молились мы на него. А  так всё, и одеваться стара-
лись, одежду носить, как Шурка, разговор его копировали, походку.
Бывало — идёт  он по улице, даже собаки дворовые и те на него
лаять бояться. Подойдёт к нам с папироской в зубах, с каждым
поручкается, — Как  она жизнь, шпана? —  спросит.
Вот так сидели мы раз летом. Вечерело. Помню, день жаркий
был, а к вечеру благодать — прохлада, ветерок. Наверное, этим
ветерком Шурку к нам и принесло, — старик улыбнулся, приняв-
шись разминать бумагу для очередной самокрутки.
- Подошёл он к нам — одет не как всегда, без шику, по-про-
стому, как работяга фабричный. Поздоровались. Он папиросами
всех угостил.  Потом поворачивается ко мне  и говорит: «Отойдём,
мол.   Разговор есть.»
- «Послушай», — говорит, — «ты парень уже взрослый. Хва-
тит тебе штаны на лавках протирать, на девчонок пора уже загля-
дываться. А девчонкам — что?  Девчонкам подарки нужны, без де-
нег ты им ни к чему. Пора тебе самому деньги иметь.»
Я от этих его слов как на крыльях взлетел. Чем я ему так пока-
зался? До сих пор не пойму. Только от  этих Шуркиных слов, я бы за
него  в  ту минуту, наверное, горы  бы свернул. Короче говоря, пошёл
я в тот вечер первый раз с Шуркой на дело. Жил я тогда впроголодь,
поэтому-то ни росту,  ни весу во  мне большого не было — маленький,
худой, в любую дырку в заборе, в любую форточку залезу.
Хат  пять  мы взяли. Особых денег я от этого не имел. Весь навар
Шурка забирал.  Но на папиросы монет у меня тогда хватало. Да и
пацаны окрестные стали ко мне с большим уважением относится.
Я  в их глазах сразу в авторитете вырос.
На шестой хате повязали меня, на засаду нарвались. Я  как в
форточку нырнул, а там менты. Шурка то сразу дёру дал, а  мне
браслеты одели. Суд два года малолетки дал. В колонии ещё два
добавили. Вышел уже в восемнадцать. Вообще-то, как восемнад-
цать исполняется, на взрослую зону, на общий режим везут. Да
мне там до звонка — месяц оставалось. Режимник мне говорит :
«Сиди, а то, пока документы оформим, пока довезём — тебе уже
выходить пора»
- А за что тебе ещё двушник накинули? — спросил деда Васи-
лия Рудаков, который с интересом слушал этот рассказ.
- За что накинули? — старик на мгновение умолк, словно пе-
ренесясь  памятью, в те далёкие годы своего отрочества. — Бунт у
нас был на малолетке. Хотите, расскажу?
— Расскажи, расскажи... — послышалось сразу несколько го-
лосов.
— Из-за каптёрщика всё вышло. Сволочь был ещё та. Крал в
колонии всё, что плохо лежит. Вот обидно.  Я, тогда, пятнад-
цатилетний пацан, за тряпки какие-то да барахло всякое второй
год сидел. А  он, со своей рожей краснощёкой, телегами добро себе
вывозил и ему ничего, даже зарплату за это платили.
Ну, набросились мы на него, человек пять, связали, наваляли
 тумаков. За то, что  он нам вместо новых роб, дранные  солдат-
ские шаровары выдавал. Всё  ему  тогда припомнили — и слова гру-
бые, что говорил нам, будто не с людьми, а  со скотиной последней
разговаривал. И раппорта и воровство его крысиное. Всё припом-
нили. Наваляли  ему капитально, чего-то даже сломали. Пока  били
 распалились, кровь в голову ударила. Схватили, кому что под
руку попало — штакетники, железяки всякие,  выбежали на плац.
По дороге к нам ещё пацаны присоединились.
  На плацу автобус стоит. То ли артистов привёз, то ли ещё ка-
кую шушеру. Залетели мы в этот автобус. «Вези», — шофёру кри-
чим. Он, бедный, напугался  — «Всё, говорит, сделаю, ребята, толь-
ко не убивайте».
 И повёз. Да куда там уедешь? До ворот? Тут кумовья понабе-
жали, солдаты с собаками. Окружили автобус. Кум — лейтенант
молодой орёт нам — вылазьте. А мы, знаешь, как озверели, всё
нам по барабану было. Он на нас наган свой навёл: «Выходи по
одному» — кричит — «А  то стрелять буду». Солдаты тоже автоматы
под прицел взяли. Мы на пол сели — «Пошёл, ты, на...» -кричим
ему. Шофёр сидит, крестится, чего-то там про божью матерь бор-
мочет.
Нас в автобусе человек двадцать собралось. Все мал-мала мень-
ше. Самому младшему четырнадцать, старшим по семнадцать.
А на зоне тревога. Ревуны гудят, сирены воют, все ходы — вы-
воды перекрыли. Мне аж жутко стало. Да и станет тут — когда в
дуло автомата заглянешь — конечно, поджилки затрясутся.
Опер, тем временем, сбегал в штаб, посовещался. Прибежал,
автомат у ближнего солдата взял, да как даст очередь по стёклам.
Они сразу с обеих сторон посыпались.
Тут уж  — какой бежать, как бы выжить, думаешь. Мне
стеклом башку порезало, кровь на рожу течёт. Другие тоже, смот-
рю, в комочки сжались, кто под сидения залез.
Ну и полезли краснопогонники к нам в автобус.  Как забрались,
пошли нас мотыжить нашими же штакетниками, да прикладами
автоматными. Мне тогда челюсть сломали. Но это ещё по-божес-
ки... Одного пацана — друга моего, крепко  забили, он в санчасти
лежал, а потом куда делся, даже не  знаю. Я его с  того случая боль-
ше не встречал... —дед замолк. Неторонливо закрутив самокрутку
он затянулся и выпустив едкий дым, довольно  закряхтел:
    - Хороша, махорочка, хороша, — улыбаясь, проговорил он.
  - А  дальше что было? Освободился и что? — задавали вопро-
сы, окружавише старика молодые арестанты.
- Что, что — помеченный я уже был — вот что. Тогда суди-
мость что-то на вроде клейма была.  Да и сейчас так же осталось —
отмыться не отмоешься.   В  любом отделе кадров косо на  тебя смот-
рят... — дед выпустил колечко дыма. — Помотался немного, по-
дышал вольным воздухом и опять сел.
- За  что?

- Так не спрашивай, — недовольно проговорил старик,
— здесь все не за что сидят, кого не спроси... По какой
статье — вот  так правильно будет.
- По какой? — немного смутившись, произнёс новичок.
- Да всё по сто сорок четвёртой — будь она неладна. По новому
кодексу она сто пятьдесят восьмая — кража.
- Жениться не пробовал? Остепенился бы, — спросил старику
Рудаков.
- Жениться? — дед усмехнулся. — Всё не получалось ни как. У
меня между сроками перерывы по месяцу да по два, были. Так мо-
лодость и прошла. А потом не нужен никому стал — с такой-то
биографией. — Он замолчал, затянулся самокруткой, грустным
взглядом  посмотрев на  упавший, на пол уголёк пепла.
— Помню раз, на этапе, — , продолжал дед. — Молодой я
ещё тогда был, лет девятнадцать с небольшим. Из столыпина нас выг-
ружали.  И девчонка  стоит  — малолетка, юбка короткая, ноги..., такие
ноги только в хорошем сне присниться могут. Ну, я не удержался —
рука, как сама пошла. Ухватил я её за  зад.  А она стоит, даже не  вздрог-
нула.  Ей тоже ведь  хотелось. Так?   У  неё тоже, впереди срок. Только я
её  таким вот  образом  приласкал, как  конвоир собака,  даст  мне  прикла-
дом по рёбрам, так что у меня от боли в глазах потемнело.  Что я?  Или
залазил на неё?  Потрогал  только и  всё.  Вот  до  чего любовь  доводит,
одни страдания  от неё, — улыбнулся дед в  бороду.
Даже нервный тик стал у него меньше. А  может быть, слушате-
ли просто привыкли к размеренному покачиванию головы старика
и  уже не замечали этого, увлечённые его рассказами.
— Сидел я и на особом режиме.  Двенадцать лет. В Коми. От
звонка до звонка. На бульдозере работал. Тогда ещё за работу пла-

ВЛАДИМИР АНДРЕЕВ ТЮРЬМА
 тили, не  то, что сейчас.  Много я там заработал — за двенадцать то
лет.
  -  Как на особый попал? — опросил старика один из слушате-
лей.
- Как попал?... Кучу  денег огрёб, а подельник взял  меня и сдал.
Это у меня уже  четвёртая судимость была. Статья, по тем време-
нам тяжёлая, госкража в  крупных размерах...
Он  умолк, хотя было заметно, что сам он  не  прочь продолжить
свой  рассказ. Но нужно чтобы кто-нибудь ого об этом попросил.
Как актёру, выходящему на сцену после спектакля, деду так же
нужно было, чтобы кто-нибудь из зала крикнул ему — «бис».
— Расскажи, дядь Вась, — заметив состояние старого зека, про-
изнёс  Рудаков.
- Всё время быстрей пролетит.
Старик довольно кашлянул и продолжил:
— Это в семьдесят седьмом было. Через наши крал тогда газо-
провод прокладывали.  В  нашем посёлке контора строительная
была. В  конторе сейф стоял.  Раз  в месяц привозили туда зарп-
лату — девяносто тысяч. По тем временам, это богатство — на три
жизни хватит.  Ключ от сейфа у главбуха в кабинете хранился.
  Трое нас было. Один подельник в той конторе шоферил, он нас
на этот сейф и навёл.  Сигнализация там только на дверях была.
Ну, мы по пожарной лестнице на крышу забрались, а с крыши по
тросу в окно кабинета главбуха. Ключ зацепили и таким же мака-
ром, по тросу, к сейфу спустились.
Я столько денег никогда в жизни не видел, да и не увижу.
 Поделили мы всё поровну, по  тридцать кусков на брата и разбе-
жались.  Тот, который навёл, на юга, со всеми деньгами укатил. Дру-
гой подельник тоже куда-то отчалил.   Я  свои деньги припрятал.
Может быть, так нас менты и не нашли . Да  тот, что на югах
 был — влетел. То ли морду кому набил, то ли ему иабили. Только
сунулись его карманы проверять, а  там денег  — не меряно. Откуда
у шофёра такие деньги?  У работяги  по тысяче в каждом кармане?
И ведь не с Севера приехал.   Вычислили его, а он уже меня с
моими капиталами сдал. Я из тридцати тысяч, только две сотни и
потратил.  Пил тогда  много.  Бабы, как бабочки на  свет  летят, так
и они на деньги. Липшее всё это, лишнее... Вот за  это  я и сидел
двенадцать лет — от звонка до звонка.
- Ну, а третий подельник — с ним то что? — спросил один из
окружавших деда заключённых.
- Его так и не нашли. Ни его, ни денег. Живёт сейчас, поди,
где-нибудь в Америке или в каком другом хорошем месте. Он у
ный  был, а умные редко попадаются. Это только такие ду-
раки как  я — всю жизнь по тюрьмам да пересылкам, — дед Васи-
лий горько усмехнулся.
  -  Сейчас, тебя чего тут держат? — спросил Рудаков. Дед мах-
нул рукой, иронически вздохнув.
- Кража, кража. Опять кража. Я тут, в городе с одной бабой
сошёлся. Живём, точнее жили. Теперь я уже год на тюрьме живу.
Ну короче говоря, жрать нечего было. Поехал я за капустой на со-
вхозное поле, на велосипеде поехал. Это ещё в прошлую осень было.
 Там  ОМОН  поле охраняет.  Они, твари, незаметные, сидят в
машине, не в служебной, а  в обыкновенной.  И смотрят, кто  да  что,
кто  в сторону поля сворачивает. Они меня, наверное, полчаса пас-
ли — как я им эту чёртову капусту собирал.  Вилков десять нарвал.
Только на дорогу выехал, они мне сразу — стоп, гражданин. Ну
и всё.  Год за эти десять вилков парюсь.  Была бы у меня первая
судимость, давно бы штраф заплатил и гулял на воле. А  с такой
биографией...
Старик рассказывал и рассказывал. Многое из того, о чем он
говорил,  Рудаков слышал от других арестантов. Это были своеоб-
разные тюремные легенды. В которых весёлое и грустное, трагич-
ное и комичное переплеталось и было смешано в один винегрет,
сдобренный тем необычным видом юмора, который появляется у
людей, лишённых свободы.
Причём, каждый из рассказывавших, говорит о той или иной
истории либо происшествии, как о событии, вполне достоверном.
Свидетелем, которого он был сам или, на крайний случай, был зна-
ком с их участником или свидетелем.
Такие вот сказки для детей холодной и неласковой матери -
тюрьмы. Попытаемся пересказать некоторые из них, чтобы чита-
тель имел хоть малейшее представление — о чём идет речь.
ГЛАВА 25
Сказка первая.
Дело было в селе, по другим данным, в частном секторе го-
рода. В общем, жил-был парень, парень как парень, ни чем от
остальных парней не отличавшийся. Как у всякого нормаль-
ного парня, была у нашего героя любимая девушка.
Пришло парню время идти в армию. Он и пошёл. А любимая
верно и преданно ждала его все два года. Когда, же парень вер-
нулся, то сразу же устроился на работу. Да ни куда-нибудь, а
в ассинезаторы. Незнаю, есть  ли сейчас, такая специальность,
речь  идёт не про сейчас, а про времена, давно минувшие,
Асснизатор — это тот, кто очищает от дерьма канализа-
ционные стокии и общественные нужники. Была у парня и своя
служебная  машина, такой говносос с цистерной, гофрирован-
ным  шлангом и рычагом., где-то сбоку от цистерны. Мы пото-
му  много внимания уделяем столь малой детали механиз-
ма как  рычаг, что именно ему, предстоит сыграть важную роль
в нашем повествовании. Подруге парня его работа сразу же не
понравилась. И она поначалу пыталась его уговорить, убедить
бросить, такую работу. Приводила различные аргументы в
пользу других видов деятельности, но напрасно. Под конец она
просто  поставила условие — «или я или работа». Парень с но-
ровом  был, пошёл на принцип и выбрал работу.
 Ну, много ли, мало ли времени утекло — нам неведомо. А в
один  из жарких летних дней (по некоторым данным это слу-
чилось в начале осени)  выходит бывшая подруга замуж,. Выхо-
дит за другого.
Свадьба. В деревянной избе накрыты столы, гостей — яб-
локу  негде упасть. Гулянка в полном разгаре. От жары все окна
настеж  раскрыты. Песни, пляски, крики «горько» — в общем,
 всё как полагается.
И тут, подъезжает наш герой на своём <<спецавтомобиле>>.
Молча  вставляет гофрированный шланг в окно. И поворачива-
ет  рычаг на полную мощность — для того, чтобы говно с на-
пором текло. Что там было — словами не передать... Ну, в
общем - получил парень три года за хулиганство.

Вторая  легенда, а может быть, сказка или байка — это
уж кому как понравиться на тему побега из мест лишения сво-
боды. Если немного пофантазировать, то мож-но предста-
вить героя  нашей первой сказки и героем второй. Тем более,
что  речь в ней опять же пойдёт о технике.
  Сказка вторая.
Сидел на зоне мужик. Одни говорят пятнашку, от других при-
ходилось слышать о гораздо меньшем сроке. Существуют раз-
ногласия  и о месте нахождения лагеря. По некоторым расска-
зам, этот случай произошёл в Мордовских лагерях, —дед с тря-
сущейся головой рассказывал так, будто это случилось в одной
из зон  в окрестностях Воркуты. — Ну, это не столь важно.
В  общем, сидел в лагере мужик и задумал, бежать, выбрав
для  этого довольно-таки оригинальный способ. На воле он, ви-
димо, увлекался изобретательством и на зоне своего увлече-
ния не забыл. Из обычной бензопилы мужик соорудил себе вер-
толёт. И при помощи этого летательного средства, решил-
ся на побег.
В один из дней, он воспарил над зоной на своём чудо верто-
лёте. Взлетел, сопровождаемый, удивлёнными взглядами над-
зирателей и зеков. Но как говориться — и на старуху бывает
проруха. Был и в его изобретении один маленький, но суще-
ственный  изъян — аппарат не мог летать в горизонтальной
плоскости. Он  мог  лишь взлететь, а куда-то полететь на нём
— было невозможно. Так и висел мужик над зоной, не сумев
пролететь ни метра. Висел до тех  пор, пока не кончился  бен-
зин. После этого, агрегат вместе с изобретателем, повалился
на землю.
Были посадка мягкой или не очень — на этот счёт суще-
ствуют разные мнения и предположения.  Так же по-разному
рассказывают и о дальнейшей судьбе изобретателя.
Кто говорит, что ему добавили срок за попытку побега,
другие отрицают это, приводя в споре тот аргумент, что за
территорию лагеря мужик всё-таки не вылетал, а на небе
запретных полос и колючей проволоки нет.
Некоторые, говорили даже, что после этого случая, изоб-
решателя выпустили на свободу. Начальник лагеря или <<хозя-
ин>> — как называют эту должность заключенные, был чело-
веком, обладающим чувством юмора. И, говорят, долго хохо-
тал над незадачливым пилотом, повисшем в небе над зоной.
Когда же, инцидент закончился, то «хозяин» оформил мужи-
ку-изобретателю УДО, по достоинству оценив его талант и,
стремление к свободе.
Ещё одна история, которую Рудаков слышал не однажды, явля-
ла собой своеобразный гимн упрямству или даже скорее — твердо-
лобому  упрямству. А, может быть, она просто наглядно покалыва-
ет, как много Его Величество Случай значит в человеческой жиз-
ни.
Сказка третья.
 Жил-был в одной деревне мужик. Обычный работя-
га-тракторист, в меру пьющий, женатый, ничем особенным,
среди прочих колхозников, не выделявшийся. Случилось, ему в ночь
пахать целину. И  как  раз  в  том месте, в котором по ночам рыба
по утренней росе из одного водоёма в другой перебиралась или же
из одной речки в другую — в общем, не плыла, а ползла по земле. 
Название  рыбы Рудаков не запомнил, но бывалые рыбаки из
тех, кто слушал данный рассказ, обычно соглашались с тем, что
подобное природное явление -»имеет» место быть.
Ну, мужик пашет, глядь, а в пашне рыба трепыхается. На-
брал  он той рыбы полмешка. Пришел под утро домой.
Положил  весь «улов» в холодильник и лёг спать.
Дальше в рассказе следует небольшая неясность, который
каждый  из рассказчиков объяснял по-своему. Короче говоря,
 рыба из холодильника исчезла. То ли её кот перетаскал, мо-
 жет быть, были в доме воры, которых из всего имущества
колхозного тракториста интересовала только рыба в его хо-
дильнике. А может быть, всё это подстроила жена колхоз-
 ника или его  тёща, о которой в рассказе ничего не говориться,
Но  о  которой можно предположить, как о персонаже, суще-
ствовавшем  и персонаже  расчётливом и коварном.
Одним  словом, просыпается мужик к обеду и велит жене
пожарить рыбу. А она ему — «Какую рыбу?>>, «Где её взять?»,
"Кто её нам наловил? "
 " - Где, где... В холодильнике», —отвечает муж и начинает
рассказывать ей про то, как пахал ночью, про то, как рыба в
пашне  ползала, да про то, как он её под светом тракторных
фар в  мешок собирал.  При этом, он улыбался самодовольной
улыбкой хозяина, который из всякого события и природного
явления  готов извлечь себе пользу и выгоду.
- Да у тебя крыша поехала, — говорит ему жена. — Ка-
кая  рыба в пашне ползать будет? Рыба вообще не ползает, а
плавет в речке, — произнесла жена, наверное, покрутив при
этом  пальцем возле виска. — И в холодильнике её нет.
Муж — к холодильнику. Рыбы, действительно нет. Он жене
" - Куда рыбу дела?»
Жена — << Какая рыба?».
Слово за слово — семейный скандал. Скандал перерос в дра-
ку, жена в милицию. Заявление пишет. Вызывают трактори-
ста  на допрос. Спрашивают — «Как дело было?» «Выпил, на-
верное  на буянил?>>, «Вроде человек положительный». А он на-
чинает им рассказывать всё по порядку: про пашню, про рыбу
в пашне, и всё прочее. Среди милиционеров заядлых рыболовов
не  оказалось, а нормальному, обычному человеку такой рас-
тя, согласитесь, несколько странно слышать.
После разговора отвезли мужика на пятиминутку — так
арестанты  именуют судебио-психиатрическую экспертизу.
На  пятимипутке он опять свой рассказ повторил. Врачи-пси-

хиаторы, опасалось, о рыбалке знали  ещё меньше, чем мили-
ционеры. Поэтому они ставит мужику диагноз — «Невменяе-
мый, за поступки и действия не отвечает". Если перевести
на простой и доступный язык целый лист, написанных  ими
научных терминов, то можно все это назвать одним словом
— сумасшедший».
С экспертизы, мужика прямиком везут в дурдом. Врачи его
там слушают. Рассказ про рыбу в пашне обрастает всё боль-
шими и большими подробностями, а сам рассказчик — большим
количеством справок и сопроводительных документов. В од-
ной из таких справок стоит теперь его диагноз — шизофре-
ния. Прописывают ему лечение. Суд, который через несколько
месяцев проходит без невменяемого тракториста, даёт ему
— год принудительного лечения в психиатрической больнице.
За это время жена с ним разводится. Да и какая баба бу-
дет с сумасшедшим жить? Она, ясное дело, нашла себе дру-
гого тракториста. Через год возвращается из психиатричес-
кой больницы муж,, он то на все сто процентов уверен, что во
всех его злоключениях виновата жена. И поэтому, он первым
делом идёт к ней, чтобы, наконец, выяснить столь важный
для него вопрос — «Иуда же, всё таки, девалась рыба из их,
когда-то общего, семейного холодильника?>>
И что же он видит? За столом сидит совершенно посто-
ронний мужик и хлебает щи. Наш тракторист впадает в
ярость, хватает что попало и бьёт чем попало, куда попало
свою бывшую жену и её нынешнего хахаля. Да бьёт по серьёз-
ному — у жены и хахаля приличные увечья.
Опять арест. Пятиминутка. Суд. Мужик везде свой рас-
сказ с рыбы начинает и везде его сумасшедшим признают, В
общем — статья серьёзная — тяжкие телесные повреждения.
Повезли мужика этапом в Казанскую, специальную психиат-
рическую больницу тюремного типа. В арестантской среде
больше известную как — «Казанский спец».
Год, второй, пятый проходит — его всё со «спеца» не вы-
пускают. Как какая экспертиза, мужик опять про рыбу в паш-
не поминает. Врачи советуются и решают, что «надо бы ещё
полечить».
Так проходит десять лет. Наконец, нашлась добрая душа.
То ли врач, то ли медсестра какая, подсказала ему — мол «за-
будь ты про эту рыбу и всё у тебя будет нормально».
И действительно, на следующей экспертизе стали его про
рыбу спрашивать, а он — «какая рыба, вы что?», «откуда рыбе
в пашне взяться?». После этого, мужика домой отпустили.
Вот так  вот — рыба человеку жизнь сломала.
ГЛАВА 26


Но вернёмся к главному герою нашего повествования.
Утром следующего дня его вновь ждала  поездка в отдел.
В этот День, начальник Уголовного розыска Заречного отдела
был  хмур и раздражителен. За ночь случилось несколько громких
проишествий и ему, уже с утра звонило «вышестоящее» началь-
во, с пожеланием «немедленно разобраться», бросить все имею-
щиеся силы и средства на расследование, «принять скорейшие меры
по задержанию" и так далее.
 Бараранов был профессионалом в дел  сыска. И как всякого про-
фессионала, его не могли не раздражать звонки этих дилетантом с
"высокими» креслами под задницам. Тем более начинавшие учить
его как  правильно организовать работу.
Баранов  восседал за столом и, сдвинув  брови, читал сводку про-
ишествий .
- Можно? — уже открыв дверь, произнёс Ремезов.
— Заходи, — откладывая  листок со сводкой, говорил Баранов.
- Я на секунду Виктор... — забегая в кабинет, протараторил
оперативник. — Там этого привезли... Фу, ты, чёрт, фамилию за-
был.  Ну, дело с пистолетом охранника базы... Как его... Рудаков...
нахмурив  от воспоминаний лоб, произнёс, наконец, Ремезов. —
    -Ты будешье ним разговаривать?
    -Нет, — ответил Баранов.
Ему  вспомнилось, как  вчера  вечером, поднимаясь в  квартиру  Милы,
Он лицом к лицу столкнулся с матерью Рудакова. Пожилая женщина
улыбнулась и поздоровавшись, начала спускаться по лестнице вниз.
 Баранову бросилось в глаза то, как она изменилась за  то время,
что  он её не видел. Казалось, за несколько месяцев она постарела,
в волосах прибавилось седины и глаза выглядели впалыми, в них
уже не  было той весёлой искорки, которую Баранов приметил, когда
пожилая соседка заходила к Миле  за всякими мелочами...
-  У меня сейчас завал, — кивая в сторону сводки, гово-
рил Баранов. — Поговори с ним сам...
Ремезов отрицательно покачал головой.
- Я думаю, это бесполезно. Он не расколется, — Баранов
внимательно посмотрел на оперативника.
-  А ты уверен, что он  действительно был там?  - Ремезов
неопределённо пожал плечами.
- Так или иначе, он с этим нападением как-то связан. Одно я
знаю наверняка — пистолет он не в лесу нашёл. -  Баранов задумал-
ся, постукивая колпачком ручки по полировке стола.
- Как то связан... Но как? — больше у самого себя, чем у опера-
тивника  спрашивал  начальник Угро. —  Всё-таки, поговори  с  ним ещё.
Ремезов согласительно кивнул.
- Долго не надо, —  продолжал Баранов, глядя на часы. — Спро-
си  только, согласен он на паши условия или нет. И через минут
пятнадцать-двадцать приходи сюда. Ты мне понадобишься.
- Что-то срочное?
 - Да. Поедешь в горбольницу. Там сейчас начальник город-
кой нефтебазы с двумя нулевыми дырками в животе лечиться,
и если он будет в состоянии говорить, узнаешь у него — что и как.
Ремезов усмехнулся.
— Попозже зайдёшь. Я тебе дам полный инструктаж по этому
делу. И помни, дело срочное, на особом контроле, — указывал паль-
цем в потолок, сказал Баранов.
Ремезов кивнул в ответ и, по-щегольски развернувшись на каб-
луках туфель, открыл дверь.
— Подожди. — словно вспомнив о чём-то важном и сроч-
ном, произнёс Баранов. — Дело Рудакова держи на контроле. После
того, как его осудят, пошлешь в лагерь бумагу или сам съездишь -
как тебе удобней будет. Лучше, конечно, тебе самому туда прока-
титься. Короче, что написать и что сказать администрации зоны
ты знаешь...
Ремезов внимательно посмотрел на начальника.
- Ты решил его потопить? — спросил он. В  глазах у Баранов
мелькнула ярость.
- Я выполняю свою работу, — резко и раздражённо про-
говорил он. — Преступник должен нести наказание за своё пре-
ступление.  Вор должен сидеть в тюрьме. Разбойник должен сидеть
в тюрьме. Бандиты и убийцы — так же должны сидеть. И каждый
из них должен получить по заслугам. Он закрыл глаза и откинули
на спинку кресла.
— Чтобы не было таких вот сводок происшествий, — кивнул
Баранов в сторону листка на столе. — Три убийства за ночь...
Оперативник Ремезов вышел за дверь. Баранов  продолжал
сидеть с закрытыми глазами, закинув руки за голову. На душе у
него было противно. Он понимал, что поступил правильно и те-
перь ни одна «высокочинная» задница не упрекнёт его в мягкотел-
ости и нерешительности. Но от этой правильности Баранова во-
ротило.
Он подумал о том, что теперь будет избегать  встречи с  той по-
жилой женщиной — соседкой Милы. И ему, почему-то, захотелось
напиться. Напиться до беспамятства, так, чтобы все мысли утону-
ли в  угаре хмеля, так, чтобы ничего не видеть и не слышать вокруг
себя.
Но это была  лишь минутная слабость, которая улетучилась, за-
былась  за проблемами и заботами дня.  Уже вечером, поднимаясь
по  ступенькам лестницы, в  уютную квартиру Милы, туда, где Ба-
ранов отдыхал и душой и телом, он вновь встретил пожилую жен-
щину — мать арестанта. Та, укутанная в пуховую шаль, спуска-
лась по лестнице с мусорным ведром в руке. Баранов кивнул на её
"здравствуйте» и продолжил путь, как ни в чём не бывало.
После краткого разговора с оперативником Ремезовым, Руда-
кова отвели в камеру отдела. Ремезов, во время допроса, постоян-
но поглядывал на часы, будто бы  хотел поскорее закончить их бе-
соду, неважно с каким результатом — но только бы поскорей. Раз-
говор ничего не дал. Уже входящему в камеру арестанту, опер про-
молвил:
- Ну, пока. Ты меня не забывай. Через полгода свидимся и
ещё поговорим. Рудаков туго сжал челюсти, чтобы не сорваться.
- Счастливо, — процедил он сквозь зубы.
Из-за пятнадцатиминутного, ничего не решившего разговора,
Рудаков целый день провёл в тускло освещенной камере отдела,
Вез крошки хлеба во рту. Вечером, вновь ИВС, жёсткие нары и
холодная баланда, которую он проглотил, даже не почувствовав
вкуса. Утром, в переполненном автозеке он ехал в тюрьму.


Этим же утром электричка из области остановилась на неболь-
шой станции, не доехав одной остановки до железнодорожного узла.
Из вагонов высыпала разношёрстная, цветастая толпа и приня-
лась подниматься вверх по склону. Вскоре  она разделилась на две
части. Первая — более многочисленная и шумная, с вёдрами и рюк-
заками на перевес, направилась в сторону дачного поселка.
Другая, состоявшая в большинстве своём из уже немолодых
женщин, несших набитые доверху сумки, молчаливо пошла в на-
правлении белого здания, стоявшего, на вершине холма и обнесён-
ного высоченным забором с колючей проволокой поверху.
Людмила Викторовна Рудакова, уже не в первый раз поднима-
лась на вершину этого холма. Да и сама процедура передачи про-
дуктов и вещей для заключённых стала для неё привычной. В пер-
вый свой приезд к сыну, она  была шокирована тем, как надзирате-
ли обыскивали вещи, которые она передавала, тем, как были по-
резаны все продукты и разломлены все пирожки, которые она пек-

ТЮРЬМА
ВЛАДИМИР АНДРЕЕВ

ла.  Даже сигареты — и те, были разрезаны в  нераспечатан-
ных пачках на половинки и осмотрены на наличие в них  запре-
щённых предметов.
Ей тогда показалось, что надзиратели обыскивают не передачку
для сына, а её саму. Всеми жестами давая ей понять, что и она
человек неблагонадёжный и не внушающий доверия. Теперь, она
покупала продукты в магазинчике при тюрьме. Их не разламыва-
лии недосматривали, а ложили сразу же в цветные плетёные кор-
зинки, внося перечень продуктов в бланк, на котором Людмила
Викторовна расписывалась. Потом передачка вместе с бланком от-
носилась по адресату.
У входа в серое здание уже стояло человек двадцать народу.
Несколько машин припарковались у обочины  из них выгружали
продукты и вещи родственники тех, кому они были предназначе-
ны и кто находился и здании за высоким забором, опутанным ко-
лючеи проволокой.
— Извините, пожалуйста.
Людмила Викторовна обернулась. Невысокая женщина в
спортивном костюме, с неровно положенной на лице косметикой,
обращалась к ней.
- У вас в какую камеру передачка?
- Ноль-три, — ответила Людмила Викторовна. — А что, вы
хотели?
- Да мы с района приехали, — махнув рукой в сторону стояв-
шей неподалёку белой «шестёрки», говорила незнакомка. —  У
нас в передачке семь килограммов лишнего веса, можно  толь-
ко тридцать килограмм в месяц передавать. Мы две недели назад
были, на двадцать килограммов продуктов и вещей передали.
Теперь вот на семнадцать. И даже не знаем, что делать, что
выложить. Всё вроде бы ему нужно, всё, о чём он в письмах про-
сил.
- А у вас кто там? — кивнув на здание тюрьмы, спросила Люд-
мила Викторовна.
- Младший брат.
- У меня сын.
- Вот  если бы знать фамилию хотя бы одного его сокамерника,
— продолжала женщина. — Можно было бы на его имя остальную
передачку переписать. Есть ведь такие, к которым и не ходит ник-
то. Хожу, вот теперь, спрашиваю. Может, кто-нибудь и попадётся
у кого передачка в ту же камеру.
Людмила Викторовна сочувственно покачала головой. Сама она
постоянно укладывалась в тридцатикилограммовую норму. Хлеб и
и хлебобулочные изделия в общий вес не входили, а мясо на свою
пенсию, она уже забыла, когда покупала, Большую часть передач-
ки составляли продукты с огорода, которому она отдавала всё своё
свободное время, кроме  тех  дней, когда в её доме слышался звон-
кий смех внучки.
Когда, наконец,, подошла  её очередь, Людмила Викторовна шаг-
ала за перегородку, разделявшую на две равных части комнату в
двухэтажном, сером здании и начала выкладывать в корзину про-
дукты и вещи.
В  последних письмах сын все чаще и чаще просил прислать ему
бумаги,  ручек и литературных журналов, пренебрегая едой и одеж-
дой.
- Кому? — спросил сержант, с  ещё нетронутым пухом ни разу
не бритых  щёк.
- Рудаков Игорь, камера ноль-три. Сержант  снял трубку  теле-
фона внутренней связи.
-  Узнал? — говорил он неведомому собеседнику. — Посмот-
ри  там у себя, Рудаков , камера ноль-три... Нет. Понятно.
Он повернулся лицом к женщине, уже заканчивающей перекла-
дывать вещи и продукты в корзину.
— Выкладывай всё  обратно, мамаша. Людмила Викторовна воп-
 росительно  взглянула на сержанта.   — Нет такого в тюрьме, —
пояснил тот.
- Как это нет? А  где же он? — растерянно спросила мать. Сер-
жант лишь развёл руками в стороны.
  — Вот этого, мамаша, я не могу знать. Да и кто знает, тебе не ска-
жет. Извини — закрытое учреждение. Учреждение закрытого типа...
Людмила Викторовна вышла из здания и остановилась на крыль-
це, раздумывая, как ей поступить в сложившейся ситуации.
По дороге в  направлении тюрьмы, медленно переваливаясь по
ухабам и шурша об щебёнку шинами, катился мышиного цвета
фургон.
 — Кого-то привезли, — прозвучал из-за спины Людмилы Вик-
торовны, неприятный, скрипучий голос.
Позади стоял невысокий, щупленький мужичок. Одетый в пид-
жак и затёртые добела джинсы.  Он  лузгал семечки, наблюдая узень-
кими щёлками глаз за приближающимся к тюрьме фургоном.
- Кого привезли? — спросила Людмила Викторовна у незнаком-
ца.
- Кого, кого — заключённых, вот кого, — зевнув, ответил му-
жичок. — Этап  из области прибыл.
Подождав двадцать минут, мать вновь вошла в помещение для
приёма передач. Всё тот  же сержант недовольно окинул её взглядом.
- Ну что вам, мамаша? Я же вам русским языком сказал —
нет его в  тюрьме.
- Послушай, сынок, позвони еще раз. Сейчас какой-то фургон
заехал. Может быть привезли?
Сержант, нахмурившись, снял телефонную трубку.
- Выкладывай, — махнул он рукой , после короткого
телефонного разговора.
- Спасибо  тебе сыночек. Вот спасибо, выручил, —  скороговор-
кой говорила Людмила Викторовна. Она торопливо  выкла-
дывала  привезённые вещи и продукты на стол для досмотра, слов-
но боясь, что сержант передумает и прикажет ей всё это убрать
обратно в сумку.
- Мне то за что спасибо? — потупился сержант, начиная ос-
матривать разложенные предметы.
- Как же, как же... — вытирая, неизвестно откуда набежав-
шую слезу, говорила мать.
Народу в транзитной камере было немного. Человек  десять, две-
надцать. Все молодые, только что доставленные этапом на тюрьму
из областного центра арестанты. Среди них выделялся белый как
лунь старик с огромными мешками под глазами и характерной для
его возраста медленной, чуть сгорбленной походкой.
Рудакову, по-человечески было жалко этого деда. Всю жизнь,
прожив по закону, он уже перед самой могилой умудрился попасть
в тюрьму. Ему больше подошло бы сидеть где-нибудь на лавочке
возле дома и вспоминать с такими же, как он, стариками о пре-
жней «не то что нынешняя» жизни. Или забивать в домино «козла"
в тихом скверике парка.  Но в этот интерьер дед никак не вписы-
вался..
Как рассказывал сам старик, будучи пьяным, он ударил соседа-
собутыльника ножом (типично-российское преступление), убить
не убил, но две недели сосед в больнице пролежал.
До суда   дед гулял на свободе. Органы следствия приняли во вни-
мание его больное сердце и вообще неважное здоровье. Ещё утром
этого дня старик был свободен. Но суд решил по-своему — полтора
года общего режима и деда из зала суда повезли в тюрьму. В авто-
зеке ему несколько раз становилось плохо. Один раз даже пришлось
остановить фургон, чтобы достать из автомобильной аптечки пи-
люли для него.
— Куда уж таких сажают, — говорил, глядя на деда, арестант,
пальцы рук которого были унизаны фиолетовыми перстнями-на-
колками. — Его до зоны не довезут — кони двинет в столыпине,
если  раньше на тюрьме не помрёт. Такому дряхлому что срок, что
расстрел — один хрен, смерть. Даже расстрел лучше был бы — не
мучался  лишнего.
В транзитке старику опять стало плохо. К нему познали тюрем-
ного  доктора. Осмотрев деда, тот только сокрушительно покачал
головой.
- Отведите его в камеру при медсанчасти, — произнёс врач,
который впрочем, формой не отличался от  офицеров охраны...
Рудакову хотелось поскорее попасть, в ставшую за эти  месяцы род-
ной,  камеру. Туда — где не будет всей этой, окружавшей его в
последние дни, суеты, не будет жёстких нар и холодной баланды по-
здно вечером, не будет  допросов  и постоянного внутреннего напряже-
ния. В конце концов, камера начала представляться для него оази-
сом, единственным местом, где можно отдохнуть от окружающего
мира, забыться, погрузившись в  мелкие проблемы арестантской жиз-
ни. И, наконец — вернуться, к казавшемуся ему таким важным и
необходимым, занятию — вернуться к своим стихам и рисункам.
Обо всём об этом думал Игорь Рудаков, лёжа, закинув руки за
голову, созерцая потолок транзитной камеры.
ГЛАВА 27
 В это  время, в кабинете оперчасти, сидя за столом, лейте-
нант Попков, под светом настольной лампы, изучал личные дела
прибывших в тюрьму этапом арестантов, выводя карандашом на
папках номера камер, в которые нужно разместить новичков.
Когда перед ним легла папка с фамилией и фотографией Руда-
кова , лейтенант зло усмехнулся. Он припомнил их
разговор и своё обещание посадить арестанта в «плохую хату».
 — Значит не хочешь по-хорошему? Тогда будем по-плохому, —
злорадно произнёс, лейтенант, глядя на фотографию...
 Кода надзиратель пришел за  списками   заключенных, Попков впи-
сал последней в него фамилию Рудакова. Напротив всех фамилий в
списке стояли номера камер. Против фамилии Рудакова лейтенант
поставил заглавию букву — «Б» и протянул надзирателю листок.
 — Этих по камерам. — Попков сделал паузу. — А последнего...
 посади в одиночный боксик. Пусть посидит — подумает.
Ему есть над чем подумать.
Надзиратель хмуро кивнул.
Войдя в одиночный бокс, Рудаков осмотрелся. Бокс представ-
лял  из себя помещение, размером метр на метр, с узкой, шириной
в  полторы ладони, лавочкой и бетонным полом.
— «Гроб» — подумал Рудаков, глядя на исписанные деревянные
стены.  Сев на лавку, он начал изучать надписи. В них,
неизвестные люди рассказывали ему о своей арестантской жизни:
«Саид передаёт привет всем бродягам. Я  поехал на долго
ст. 161 ч. 2».
«Привет хате 25. Парняги, у  меня всё  тип-топ. Женя. «
«Малышка, приедешь на зону, отпиши мне. Люблю. Целую.
Толик хата 37». Вскоре, изучение настенных посланий наскучило
Рудакову и он, вытащив из сумки литературный журнал, погру-
зился в чтение. Одиночный боксик для ночёвки был местом крайне
неудобным. Сделанный таким образом, что в нём можно было лишь
сидеть и стоять, он словно специально был задуман как помеще-
ние, вытягивающее из арестантов все нервы и душевные силы.
У Рудакова уже вошло в привычку постоянно ходить по камере,
на арестантском языке — «тусоваться». Когда, сложив руки за  спи-
ну, задав определённый ритм своему шагу, он бродил из конца в
конец, помещения и в какой-то момент улетал мыслями куда-то да-
леко-далеко от этих, окрашенных казённой краской стен. В бокси-
ке он был лишён даже этой, маленькой радости.
Рудаков попробовал поговорить с соседями. Справа от него, че-
рез досчатую стенку, сидел малолетка, ждавший этапа на зону. По
другую сторону боксик пустовал.
Вскоре из пустовавшего боксика послышался стук.
— Ой-ёй, сосед, а сосед, — раздался голос с кавказским акцен-
том.
- Говори, — ответил Рудаков, радуясь хоть какому-то обще-
нию.
- Ты с какой хаты? — спросил неведомый собеседник.
 - Ноль-три.
 - Я с два-шесть.
- На втором этаже?
- Да. Меня Казбеком зовут...
- Игорь.  - представился Рудаков. — Собеседники помолчали.
- Жрать, хочу. Спасу нет... — продолжил Казбек. —
Вторые сутки голодный матаюсь. Думал, хоть в тюрьму привезут
— поем, а тут на тебе... Посадили в этот ящик... Казбек принялся
колотить рукой в дверь своего боксика.
- Командир, командир, — кричал он , приложив губы к  глазку.
- Чего тебе, — послышался недовольный голос надзирателя.
 - Командир, ужин был?
 - Был.
- А почему нам не принесли?
- Не положено, — отходя от боксика произнёс надзиратель.
- Подожди командир, подожди. Ещё один маленький вопрос.
- Давай по быстрому.
   - Когда меня в «хату» отсюда поднимут, я с два-шесть? Ну что
вам, долго человека на второй этаж отвести?     -Я такими вопросами не занимаюсь.
—А  кто занимается? — не унимался Казбек.
— Оперчасть. Дежурный посадил тебя сюда. Мне что — скажут
отведи, отведу.
  Послышались удаляющиеся шаги надзирателя.
— Командир, подойди на секунду, — стуча кулаком в дверь,
Произнёс Рудаков.
-— Ну, чего ещё там, — неохотно направляясь к двери среднего
боксика, ворчал надзиратель.
Пока Казбек разговаривал с «дубаком», Игорь наложил в цел-
лофановый пакет съестные припасы из своей передачки, те, кото-
рые ещё оставались после  ужина со своими случайными попутчи-
ками в «транзитке».
- Командир, возьми продукты... Соседу передай...
Надзиратель, разглядев через сетку глазка в руках у арестанта
прозрачный пакет, доверху набитый помидорами, огурцами и хле-
бом, стал открывать дверь
 - Благодарю, браток, — послышался голос Казбека, когда над-
зиратель передал ему еду.
— Да не стоит. Ты сам откуда?
 — Сейчас в Москве живу. А так,  из Чечни. Ехал с родины, в
поезде с наркотой сняли. Третью часть лепят — там срок до пят-
надцати ... Короче, дела у меня полный караул. А ты откуда?
- Здешний я, — ответил Рудаков. — Сто шестьдесят вторая,
Часть вторая и двести двадцать вторая.
— Ого —о, — растянуто произнёс Казбек. — У тебя тоже —
беда. Тебе сколько лет?
— Двадцать три.
— Ровесники. Мне  тоже двадцать три.
 Послышалось шуршание целлофана. Чеченец жадно поедал
помидоры, выращенные и собранные незнакомой русской матерью.
— Казбек, слышишь?
 — Ну, — ответил голос за перегородкой.
 — Ты воевал?
    - Воевал, — ответил чеченец.
   — И убивал?
- Это война. Если  не  убьёшь ты  — убьют тебя.
- У меня друг и Грозном без вести пропал. Ещё в  ту — новогод-
нюю ночь, когда первый штурм был... Мать его постоянно туда ез-
дит, ищет. Всю Чечню объехала, квартиру на меньшую разменя-
ла, денег назанимала, а всё бесполезно... Говорят, его живым ви-
дели. Будто бы где-то в горах. А мать его всё ездит, ищет. Столько
лет прошло, а она верит, что он жив.
-  Может и вправду  жив. Я в горах встречал русских пацанов,
они  ислам приняли,   за  нас воевали... Может быть, и  твой приятель
жив. Только, если он ислам принял, он обратно к матери уже не
вернется.
- А, ты, бы принял христианство?
- Нет.
- Даже, если бы тебе выбор дали — или будешь живым хрис-
тианипом, или -мёртвым мусульманином, неё равно  бы не принял?
- Не знаю... Сложно всё это... Сложно. Не дай аллах,
кому-нибудь так выбирать. Они помолчали.
- Послушай, — раздался после паузы голос  чеченца. — Ты ведь,
христианин. Так?
  - Христианин.
— Тогда возьми вот это... Он, тебе, больше к лицу.
Рудаков услышал, как что-то звякнуло о бетонный пол бокси-
ка. Нагнувшись, он  увидел под лавкой, просунутый в щель между
перегородкой и стеной, серебристого цвета перстень-печатку.
Рудаков поднял его. Христос в терновом венке и красиво отлитые
по бокам кресты, украшали печатку.
- Он не драгоценный — так железяка, но сделан красиво. Ты
христианин, он  тебе нужнее, чем мне, — говорил чеченец.
- Спасибо, Казбек, —любуясь перстнем, промолвил Рудаков.
Что-то хорошее и благородное — настоящее мужское, было в этом
жесте чеченца.
— Тебе спасибо, за еду. И вообще.  Приятно с хорошим
человеком поговорить.
Вскоре чеченца  увели. В боксик поместили двадцатилетнего паца-
на. Он  только что «заехал на тюрьму». Поэтому он постоянно
одолевал Рудакова вопросами о тюремной жизни, но главное, что его
интересовало, был вопрос о том, когда его выпустят из этого гроба.
Малолетка из боксика, находившегося по правую руку от Руда-
кова, поехал на зону. На его место посадили двух транзитных зе-
ков со строгого режима, которых должны были этапировать в со-
седнюю область.
Дожидаясь этапа, они коротали время за разговорами, иногда
втягивая в свою беседу и Рудакова.
- Браток, ты откуда сам? — спрашивал один из них тем тоном,
который  предполагал весёлый ответ.
- Отсюда,
Ме-е-естный, что ли?
 - Нет. Здешний.
       - Понятно... Тюрьма здесь как — замороженная?
    - Не знаю, — подумав, ответил Рудаков. — Мне сравнить не с
чем. Я  впервые сижу.
Рудаков в кратце пересказал незнакомым арестантам свою ис-
торию.
С  твоей статьёй тяжело. Лет на десять настраивайся — не
меньше, — сочувственно говорили из-за перегородки, — хреново,
По  первому разу и сразу такой срок, тяжело. Года три — куда ни
шло.  Пока тюрьма, пока суд, пока касатку пишешь, пока до зоны
доберёшься, а там уже под УДО попадёшь или под амнистию, даже
обжиться толком не успеешь.
-А ты, слышь браток, мойку всё время с собой таскай, — гово-
рил голос второго зека. — Если тот опер, о котором ты прика-
лывалал, тебя к пидорам посадит — сразу вены себе режь. Хотя мне
кажется, понт  всё  это, прокладки  мусорские. Пугают они тебя.
 Если ты вскроешься, этот опер работу как минимум потеряет, а они за
эту кормушку обеими руками держаться.
Через какое — то время зеков со строгого режима забрали на
этап. Перед своей отправкой, они  уговорили надзирателя посадить
их  в транзитную камеру, в которой была розетка и где они могли
бы «чифирнуть на дорожку».
Рудакову хотелось спать. Веки налились свинцом и стали до того
тяжёлые, что ему трудно было держать глаза открытыми. Он про-
бовал уснуть сидя, но не смог. Руки и спина начинали затекать от
столь неудобной позы и эти неприятные ощущения, растекавшие-
ся по всему телу, не давали сну установить свою власть над его со-
знанием.
 Рудаков даже сумел тусоваться в этом крохотном помещении, де-
лая один шаг вперёд, разворачиваясь и делая шаг назад. Со сторо-
ны это выглядело, довольно смешно и больше походило на
движение из какого-то народного танца.
Пацан за перегородкой начал откровенно ныть, проклиная всё
на свете. И больше всего то, что ему приходиться сидеть в этом,
как он выразился— шкафу.
Рудаков, поначалу старавшийся ободрить новичка, потом мах-
нул на него рукой и принялся, в который уже раз за ночь, уклады-
ваться спать.
На этот раз он решил попробовать лечь на узкую лавку. Он
упёрся ногами в дверь  боксика  сложившись так, что голова и тело
лежали на одной скамейке, а ноги на другой, постарался заснуть.
На пол Рудаков положил свои сумки так, что, если бы ночью, не
взначай, ему пришлось  бы упасть с этого ложа, то не получить от
удара о бетонный пол серьёзных повреждений.
Сон сморил его. Скорее, он даже не уснул, а просто его  сознание
отключилось от усталости. Он забылся, отгородившись от всего вок-
руг стеной забытья. Сколько времени Рудаков провёл в таком состоя-
нии, он сказать не мог. Пробудился он от хлопнувшей в соседнем бок-
сике двери. Рудаков посмотрел на свои ноги и подумал, что если бы
открыли дверь в помещение, которое занимал он, то ему ничего не
оставалось , как  со всего маху  брякнуться на  пол. Вся  устойчивость
его положения поддерживалась при помощи упёртых в дверь ног.
После нескольких минут абсолютной, звенящей в ушах тиши-
ны, за перегородкой послышалось чуть различимое бормотание
Рудаков напряг слух и разобрал в бормотании слова молитвы:
—...Хлеб наш насущный даш нам днесь, и остави нам долги
наши, яко же мы оставляем должникам нашим, и не введи нас в
искушение, но избави нас от лукавого...
У Рудакова перехватило дыхание. Он  перестал  дышать, задержав  воз-
дух в лёгких, чтобы как можно полнее насладиться звуками ночной
молитвы, лившимися в напряжённой тишине полночной тюрьмы.
Когда молитва закончилась, Игорь тихонько постучал костяш-
ками пальцев в дощатую перегородку.
- Говори, я слушаю, — прозвучал в ответ низкий спокойны
голос.
- Ты молиться? — произнёс Рудаков, смутившись наивности
своего вопроса.
- Я прошу у Бога прощения, — прозвучал ответ  в тишине.
- Ты веришь в то, что он есть?
 - Да, верю...
Рудаков задумался.
- Послушай, а почему он так несправедлив, этот Бог. Почему он
 так устроил наш мир, что одним достаётся счастье, все блага и
 радости жизни, а другие всё время мучаются в бессилии изменить
 свою судьбу? Скажи мне — отчего, злому легче живётся, чем
 доброму, а глупец всегда счастливей мудреца?
 Незнакомец безмолвствовал.
- Моя мать... Она всю жизнь была доброй, — продолжал Ру-
даков.  Он говорил о том, что давно копилось в его душе. И вот, нако-
нец, пролилось через край в беседе с невидимым для него веру-
щим  человеком. Он поймал себя на мысли, что не будь сейчас меж-
ду ними деревянной перегородки, ему бы никогда не произнести
этих слов. — Она делала людям только добро... Делала и была
несчастной. И она не одна такая — сколько вот таких же людей
среди нас. Живут и созидают добро, незаметно, без помпы
не на напокаказ. Не выставляя свои поступки перед другими. Но они
 ничего не добиваются в жизни, они всегда остаются незаметны,
невидимы для окружающих.  Добро не бывает ярким. Зло же, наоборот
ярко и заметно. Оно одето в броские одежды, оно выста-
выставляет  себя напоказ, иногда, даже надевая маски добра для этой
цели.
И люди  восхищаются злом, аплодируют ему, преклоняются пе-
ред ним. Потому, что большинство людей не способно различить
зло под маской добра.
Скажи мне, почему так?
Незнакомец   молчал.
Наконец, тишину нарушил его спокойный, ровный голос, та-
кой непохожий на полный страсти и огня голос Рудакова:
-Все мы посланы Богом в этот мир для испытания. Он смот-
рит на нас - на своих детей, чтобы после смерти воздать каждому по заслугам его.
 Господь накажет за зло и возблагодарит за добро.
- Вот  ты, говоришь — господь накажет... А люди ? Какое пра-
во имеют они  наказывать других — себе подобных, детей божьих?
 Ведь в святом  писании сказано — не суди, да не судим будешь?
-  Ты говоришь о заключённых?
- Да... Почему нас собрали в этих тесных камерах? Ведь не
для исправления же. И как люди, которые может быть не меньше
нашего грешны перед Богом, хотят исправить нас, в специально
для этой цели построенных лагерях. В лагерях, в которых живут
по закону  волчьей стаи. Эти законы входят в плоть и кровь челове-
ка и после, он уже никогда не сможет стать тем, кем был, в нём
всегда  будет жить волк, в любую минуту готовый пустить в ход клы-
ки и когти.
- Эти страдания нам тоже посылает Господь. Мы должны отве-
тить за  то горе, которое причинили людям, прежде всего, перед
самими  людьми. А страдания... Они очищают человеческую душу,
врачуют её, изгоняют из души всё недоброе, злое... Страдающий,
 морально стоит намного ступеней выше, чем те — кто ему
страдания причиняет.
Потому, преступник больше боится не наказания, а глаз своей
жертвы.  По той же причине и надзиратель морально всё время бу-
дет стоять ниже зека.   Потому что, чтобы не совершил преступник,
он, неся за это наказание, страдает, а надзиратель — винтик и той
большой машине, причиняющей арестанту страдания. Хотя  по  боль-
шому счету, он виновен во всём этом на столько же, насколько гвоз-
ди, вбитые в ладони Христа, виновны в его распятии...
   - По-твоему, и убийца может попасть в рай?
   - Может. Но он должен раскаяться. Не словами, не поступками,
а раскаяться в душе. Очиститься душой. Смириться, отбросить гор-
дыню и  просить  прощения. Бог  простит  раскаявшуюся душу, а люди...
Незнакомец замолчал.
- А люди? Что люди? Они простят? — нетерпеливо спраши-
вал Рудаков
- Люди... Люди разные — кто-то простит, а кто-то — нет.
 - А  у людей нужно просить прощения?
- Нужно, — коротко, но твёрдо прозвучал голос незнакомца
 - Просить у тех, которые, может быть, в  тысячу  раз  грешнее тебя?
- Да. И у них тоже.
- Я так не смогу.
 - В тебе говорит гордыня. Смири её и тебе будет легче жить.
— Быть может, ты и прав, — задумчиво произнёс Рудаков.
Разговор смолк. В наступившей тишине был ясно слышен стук
колёс проходящего железнодорожного состава. Игорь представил
вагоны, в которых едут куда-то люди, разговаривают, пьют вино,
смеются, и им нет никакого дела до того, что проносится за ночны-
ми  окнами поезда. Им  нет  дела до него и до тысячи таких же как  он
заключённых, с тоской слушающих в этот ночной час металличес-
кий перестук колёс и протяжные гудки локомотивов.
« В вагоне, забыв передряги
Курили, играли, дремали.
Тут видно о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали."
Пришли Рудакову на ум стихи Эдуарда Осадова, заученные им,
когда-то в юности. И он представил себя, той самой, никому не
нужной, рыжей дворнягой, бегущей вслед уходящего поезда. Он
бежал, задыхаясь, пытаясь догнать призрачный, уходящий свет
красного фонаря на последнем вагоне. Но фонарь становился всё
меньше и меньше, пока не превратился в крохотную, маленькую
точку, взлетевшую на небо и ставшую там звездой. Мысли Рудакова
начали путаться и он не заметил, как уснулнул...
На следующий день, ближе к обеду, его отвели в ноль-три. Сво-
их ночных собеседников он так никогда и не увидел.




ЧАСТЬ II






ГЛАВА 1
Прошло  три месяца, как Лиля осталась одна. Жизнь её  по-
степенно начала налаживаться, входить в какую-то постоянную,
размеренную колею. И об Игоре она вспоминала всё реже и реже.
Разве что тогда, когда замечала в почтовом ящике
конверт, подписанный его почерком. После прочтения письма,
на нее волной накатывали воспоминания о той, прежней жизни.
Да каждую ночь, ложась в холодную постель, она долго вороча-
лась без сна, вспоминая об их ночах любви. Первое время, Лиля
даже ложила рядом с собой, на кровать рубашку мужа. И прежде
чем уснуть, подолгу перебирала пальцами пуговицы на ней, вды-
хая сохранившейся ещё в ткани запах тела  вперемешку с
запахом его любимого одеколона.
Теперь всё это прошло. И Лиля часто ловила себя на мысли, что
муж всё меньше и меньше занимает места в её думах. Словно,
была в её памяти комната, которую она специально отвела для вос-
поминаний о нём и о том, что было с ним как-то связано. Лиля вся
реже и реже заходила в эту комнату.
Алексей появился в ее мыслях как-то не заметно. Она не могла
бы отметить в календаре тот день, когда начала думать о нём. Она
помнила, как он впервые зашёл в их магазинчик, улыбаясь ей, как
старой знакомой.
Они и вправду были когда-то друзьями, друзьями — и только.
Лиля знала тогда, что она нравиться Алексею, скромному парню,
студенту технического колледжа. И ей льстила эта симпатия. Тог-
да Лиле нравилось проверять на Алексее всю силу своего, только
начинавшего зарождаться, женского обаяния. Но с Алексеем Лиле
было скучно.
Она помнила, как он уезжал в Грецию, куда его звала старшая
сестра, удачно вышедшая за грека  замуж. Помнила, как Алексей
пришёл к ней прощаться. В тот вечер он постоянно говорил о за-
гадочной, солнечной стране, о  том, чем будет там заниматься, где
будет жить. Лилина мама заворожёно слушала этот рассказ, то и
дело всплёскивая руками и приговаривая: «Ой, Леша, ой Лёша».
Она повторяла эти восклицания, восхищённо, как показалось
Лиле, глядя на Алексея. От чего, тот краснел и совсем по-детски
смущался.
И хотя говорил Алексей об одном, но в его глазах Лиля читала
совсем другие слова и другие мысли. Которые, по причине своей
излишней застенчивости и скромности, он никак не решался выс-
казать в слух.

Прощаясь, Алексей, неотрывно смотрел в глаза Лили, обещал ей
писать, говорил, что через год приедет в родной город на месяц в
отпуск. При этом его взгляд принял какой-то особенный, вырази-
тельный оттенок.
Лиля, в  свою очередь, так же пообещала  отвечать на  его посла-
ния,. но так и не написала ни одного письма.
Письма от  Алексея, поначалу, приходили регулярно. В конвер-
ты он вкладывал фотографии, на которых он был изображён то на
фоне  лазурного цвета моря, то на фоне  диковинных южных расте-
ний.
Через три месяца, так и не дождавшись ни одного письма в
в ответ, он тоже прекратил переписку.
Вскоре в Лилиной жизни появился Рудаков. Он появился как
ураган. Тропический тайфун, сметающий всё  на своём пути. Этим
ураганом  были размётаны все  хрупкие постройки -мечты, которая
Лиля  возводила в своём сознании, размышляя о своей будущей
жизни. Этот ураган унёс и саму Лилю, да она этому, по большому
счёту и не противилась. Доверившись силе и энергии Рудакова.
Теперь, его не было рядом. Лишь повсюду валялись обломки пре-
жней  жизни.
Алексей изменился со времени их последней встречи. Три года
самостоятельной жизни не прошли для него даром. Он немного
пополнел, изменил причёску — не было уже той длинной чёлки. И
не было, как сразу заметила Лиля, той детской неуверенности и
застенчивости. Не было всего того, над чем она  так  любила пошу-
тить три года назад.
Большое, открытое лицо его выгодно оттенял южный за-
гар, который, особенно хорошо смотрелся на фоне светлой
сорочки и сшитого на заказ пиджака. Глаза смотрели откры-
то и  уверенно, только теперь в них появилась какая-то грус-
тинка.
Первое  впечатление, как знала по своему опыту Лиля, самое
верное.  Когда, после долгого перерыва видишь человека, то в глаза
сразу  бросаются те изменения, которые произошли в нём за время
разлуки.
Одно Лиля могла сказать точно, все перемены произошедшие в
Алексее, пошли ему на пользу.
-Здравствуй, — глядя в Лилины глаза, произнёс он. Лиля от-
ветила, одарив его самой обаятельной из своих улыбок. Они пого-
рили  немного, вспоминая в основном, старых знакомых. Лиля
рассказывала, чем они занимаются, как живут и всё остальное, со-
ставляющее неизменный атрибут разговора старых приятелей, ко-
торые не виделись «сто лет».
Вошедший покупатель, попросил Лилю, показать ему товар с
одной из верхних полок стелажей, которыми были отделаны сте-
ны магазинчика.
Лиля стала подниматься по раскладной лестнице, взглянув при
этом на зеркало в боковой стене. В  зеркале она увидела лицо Алек-
сея и его глаза с интересом рассматривающие ее стройную фигуру
и ноги.
- «Клюнул», — подумала про себя Лиля, довольная тем, что
годы супружеской жизни не выветрили из её памяти те  методы
обольщения, которыми она пользовалась в юности.
- Так что будешь покупать? — обратилась она к Алексею, ког-
да закончила расчеты с предыдущим клиентом.
На лицо Алексея появилась широкая улыбка, выставившая
обозрение два ряда белых ровных зубов.
- Я бы купил продавщицу!
- О, это не продаётся. У нас демократическая страна и  людьми
у нас не торгуют.
- А, ты, всё такая же.
— Какая? — сделала удивлённые глаза Лиля.
Алексей на секунду задумался, пытаясь облечь в более шутли-
вую форму слова, крутившиеся в его голове.
   - Бесшабашная— озорная...
Лиля звонко рассмеялась.
- Какая, какая? — смеясь, переспросила она.
-Весёлая, красивая, озорная — ты совсем не изменилась
уже серьёзным тоном повторил  Алексей.
- Надо же, как про меня покупатели говорят.
- Я тебе позвоню вечером, — во взгляде Алексея появилось
что-то просительное.
«Этот будет покупать мне розы охапками. Его я воспитаю как
мне нужно», — подумала про себя Лиля.
 - Пожалуйста, звони, — произнесла она вслух.
 - У тебя прежний телефон? — Лиля кивнула в ответ, — Маме
привет от меня передавай.
— Да я и сама уже мама, — неожиданно вырвалось у
Лили, при  этом она сделала немного виноватое выражение
лица.
Последние остатки игривости слетели с лица  Алек-
сея,  он стал серьёзен.
— Я знаю . Я всё знаю, — говорил он, ложа свою руку
поверх её руки. Я люблю детей... — всё также серьёзно, говорил
Алексей
- Иди, мне работать нужно, — заметив вошедших покупате-
лей  задумчиво, совсем без озорства, не то, что в начале; разговора,
произнесла Лиля.
- Ну, так я позвоню тебе вечером, — уже утвердительно про-
молвил Алексей.
Лиля тихонько кивнула ему головой.
 Он вышел из магазина, и через стекло витрины Лиля видела как
Алексей,  усевшись в новенькое авто, укатил, помахав ей  на про-
щание  рукой.
После работы, войдя в подъезд своего дома, Лиля заметила бе-
леющий в почтовом ящике конверт.
 «От него», — подумала она, отпирая ящик.
 Лиля узнала почерк Игоря, и его привычку не писать обратного
адреса. Но было что-то странное в этом конверте, он жёг ей руку,
словноно был сделай не из бумаги, а из ядовитого, раздражающего
кожу  вещества.
Лиля зашла в  квартиру. Даша в этот день гостила у бабушки.
Пройдясь по пустым комнатам, она положила конверт на журналь-
ный  столик. После этого, Лиля долго ходила по комнате, никак не
решаясь раскрыть конверт. В конце концов, он начал представ-
ляться  ей чем-то одушевлённым, быть может, даже его, Игоря Ру-
докова, взглядом. Который, если она распечатает конверт, ворвёт-
ся в её жизнь и вновь всё в ней перемешает. После сегодняшней
встречи с Алексеем, Лиля не хотела, чтобы взгляд Игоря видел её
жизнь..
В тот самый момент, когда она была уже готова прочесть пись-
мо в прихожей  затрезвонил телефон. Лиля  была  даже обрадована
тому, что звонок прервал её мучительные размышления и сомне-
ния.
- Алло, — произнесла она в трубку.
- Ещё раз — здравствуй, — говорил в трубке низкий баритон
Алексея. — Ты завтра, чем занимаешься?
Следующий день  был у Лили выходным и она подумала, что стир-
ка  и прогулка с дочерью — вот и весь её план на это воскресенье. В
последние месяцы она стала не любить выходные за их скуку и од-
нообразие.  На работе было тоже — однообразие, но там она нахо-
дились среди людей. На работе Лиля отдыхала, забывая про оди-
ночество и неустроенность жизни.
-Буду ребёнком заниматься, — ответила она.
- Есть предложение — поехать втроём за город.
- А кто будут эти трое?
- Ты, я и Даша.
Лиля  удивилась.
- Откуда, ты знаешь имя моей дочери? — с холодными нот-
ками в  голосе, произнесла она. И в тот же момент поймала себя
на мысли, что гнев, с которым говорились эти слова, был скорее
наигранным. На самом деле, ей очень хотелось поехать на приро-
ду. Со всеми передрягами этого лета она даже ни разу не искупа-
лась, хотя пруд находился в десяти минутах ходьбы от дома. И
ей  подумалось, что хотя лето уже кончилось, неплохо бы было
оказаться за городом и насладиться, пусть бабьим, но всё  таки
летом.
- Извини, пожалуйста, — говорил между  тем, виноватым то-
ном Алексей. — Я должен был тебе сразу сказать... Как только
приехал, я случайно встретил Татьяну. Она мне всё про тебя рас-
сказала, — произнёс Алексей, немного замешкавшись. —Так  что,
в магазин я сегодня зашёл не случайно, а ради тебя. Лиля молчала,
наматывая на палец тугой, чёрный шнур телефонного провода.
- Так, ты, согласна?
- С чем?.
- Поехать завтра на природу.
Лиля представила Дашу. Представила, как она будет рада этом
поездке, как будет восхищённо смотреть на осенний лес и поля,
пролетающие за стеклом автомобиля. Как дочка будет шуршать и
бросать в воздух опавшие жёлто — красные листья. И представив
всё это, она негромко промолвила в телефонную трубку:
-Да.
После, она убрала конверт на полку в шкафу, куда за неделю
до этого, сложила все вещи, оставшиеся после мужа. Убрала, так
и не распечатав его.
ГЛАВА 2

После поездки в Заречный отдел, для Рудакова наступил целый
месяц спокойной, размеренной жизни. Месяц —  достаточный срок
для того чтобы в душе улеглись все волнения, а воспоминания за
няли каждое свою отдельную полочку в большом, книжном шка-
фу, называемом человеческой памятью. Теперь у Рудакова было
время всё обдумать и взвесить.
В камере всё было по-прежнему. Только теперь, место осуж-
денного Мишки Малыша, занимал коренастый, круглолицый та-
тарин по имени Юнир.  Каргин, как и раньше, верховодил в каме-
ре. Он недолюбливал Юнира. И однажды, со злой иронией сказал
про него : «Коренной татарин».
Юнир, действительно, производил впечатление такого  деревен-
ского  мужика  татарского засола. Невысокий, плотный, с узкими
щёлками  хитро смотрящих глаз, с медленными движениями и речью.
 Он всё делал не спеша и обстоятельно и, казалось, ни что в
мире  не сумеет поколебать в нём этой, веками сложившейся, об-
стоятельности. И уж никак, Юнир не походил на автоугонщика,
которого  Рудаков  всегда представлял  в образе киногероя — Юрия
Деточккина, из комедии «Берегись автомобиля». Но, тем не менее,
угон  автомашин — была основная профессия Юнира и его основ-
ным источником дохода.
 К выше сказанному следует добавить ещё одну, на наш взгляд,
интересную деталь, без которой, портрет Юнира не был бы пол-
ным.  В  свои тридцать лет он не умел ни читать, ни писать, что впро-
чем, совершенио не мешало ему иметь семью добротный камен-
ный дом и несколько автомашин. Так что, всей своей жизнью он
опровергал утверждение о том, что знание — сила, демонстрируя,
что в  нашей стране и неграмотный человек может преуспеть, до-
бившись в определённых областях успеха.
Задержали Юнира как в хорошем боевике, со стрельбой и пого-
ней. В перестрелке, его ранили в ногу. Пулю вытащили. Несколь-
 недель Он лечился на больничке, в тюрьме областного цент-
ра, после чего, его перевели в другое СИЗО. Нога у него ещё тол-
ком не зажила и он с трудом передвигался по камере, часто делая
это прыжками на нетронутой пулей ноге. По вечерам, любимым
занятиемем Юнира было рассматривать свой кроссовок с пулевым
отверстие  в подошве. При  этом он сокрушительно качал головой,
и что-то бормотал себе под нос по-татарски.
Между Каргиным и Юниром сразу же возникла взаимная не-
приязнь  та, которая может появиться между совершенно разны-
ми  людьми, вынужденными жить безвыходно в одном маленьком помещении.
Юнир, не имея ни кого занятия, целыми днями спал.
Складывалось впечатление, будто до того как попасть в  тюрьму,
его  несколько лет кряду мучила бессонница.
Каргина это раздражало.  Он, ходя взад-вперёд по камере, пе-
ребирал в жилистых руках чётки и говорил, недовольно погляды-
вая на спавщего Юнира:
-Как жить на тюрьме думают? Не пойму. Вот так спрячутся
под одеялом и думают весь срок под ним просидеть. Ой, тюрьма,
тюрьма. Кто вас таких сюда насобирал?
Перстень, подаренный Рудакову чеченцем, старик посоветовал
положить в его персональную тумбочку.
- Я припрячу. При шмоне здесь не найдут, — говорил он, с инте-
ресом рассматривая печатку. — Он же у тебя не зарегистрирован
как ценная вещь?
- Нет.
— Тогда давай, я его припрячу. А  то при шмоне найдут, вопро-
сы  задавать начнут откуда?  Чей?. Может  быть, он краденный? За-
чем тебе лишние неприятности?
Рудаков согласился, хотя смутные сомнения терзали его, как
потом оказалось, не напрасно.
Он  вновь втянулся в размеренную и неторопливую жизнь
заключённого. Эта жизнь текла, словно воды медленной, равнин-
ной реки. И за каждодневной обыденностью незаметно  утекали дни,
будто ручейки, впадая в более полноводные реки — недели, те, в
свою очередь, вливались в моря — года и так до бесконечности.
Берёзы, росшие за тюремным забором, покрылись первыми, ещё
редкими  жёлтыми  листьями — предвестниками неизбежно надвигав-
шейся осени. По ним он наблюдал, как одно время года меняет дру-
гое, увеличивая количество желтизны и красноты на ветках деревьев.
В этой жизни у Рудакова были свои маленькие радости. Так,
например, ему нравилось вставать рано утром, ещё до восхода сол-
нца, садиться на пустовавший верхний «шконарь» возле «решки» и
оттуда наблюдать, как лучи, поднимающегося из-за горизонта сол-
нца, озаряют оранжевым светом окрестности.
Ему нравилось слушать перестук колёс бегущих вдаль поездов.
И полной грудью вдыхать запах утра, тот неповторимый запах воз-
духа, наполненного ароматом росы и свежести, а чуть позже —
ароматом сухих опавших листьев.
В те дни он запоем читал и рисовал. Он написал множество
 стихов. За многие, из которых, как казалось Руда-
кову, ему никогда не будет стыдно.
Со стихами был связан и один примечательный эпизод, произо-
шедший в этот месяцу. Поначалу, Игорь записывал их в обычную,
школьную тетрадь, но потом, ему в голову пришла мысль — сде-
лать книгу стихов.
Он переписал свои творения на листки бумаги, сопровождая их
собственными рисунками и подшивал листки друг к другу при помо-
щи «канатика» — красиво сплетённых в одну толстую тесёмку ниток.
За этим занятием его и застал плановый «шмон». «Шмоны» на
тюрьме процедура ежедневная. На них надзиратели,в основном,
ограничиваются беглым осмотром камеры и простукиванием боль-
шим деревянным молотком — киянкой — решеток. Иногда, они
заворачивают один-два матраса и этим всё ограничивается.
Во всё это время, длящееся не более нескольких минут, арес-
танты  сидят лицом к стене в коридоре.  Так как шмоны случаются
обычно по утрам, то многие сидят с закрытыми глазами, чтобы, не
перебивая  сон, после того, как последует команда  — «Заходи», сразу
же и повалиться на «шконку» и продолжить просмотр сновидений.
Кроме ежедневных «шмонов», существуют ещё и «плановые». Во
время  них, на всех этажах тюрьмы одновременно начинали обыски-
вать  камеры. При этом, заключённые выходили в коридор не с пус-
тыим  руками, а тащили с собой свои постельные принадлежности —
Матрасы, одеала, подушки, плюс к этому кружку и ложку.
Всё это в коридоре тщательно осматривалось надзирателем.
Матрасы и подушки прощупывались, а иногда и прозванивались
на наличие запрещенных предметов металлоискателем. Ложки
проверялись на предмет — не заточены ли у них ручки и если тако-
вые находились, а случалось это довольно  часто, то надзира-
ль, делал на ней зазубрины, тупя таким образом заточку. После
этого, тщательному обыску подвергались сами заключённые — вы-
ворачивались все карманы, прощупывались каждая резинка и каж-
дая  складка одежды. В это же время, другая группа надзирателей
"осматривали" камеру, переворачивая в ней всё кверху  дном. Обыч-
 но по окончании планового «шмона», камера — временный дом
арестантов, представала перед ними в довольно неприглядном виде.
Как после нашествия Мамая, всё что в ней можно было перевер-
нуть, было перевёрнуто, а  то что можно было разбросать — разбро-
сано. После подобного обыска заключённые ещё долго ищут свои
вещи  по разным углам,  собирают свои выпотрошен-
ные прямо на «общак» баулы. По этому, те первые слова с которы-
ми заключённые входят в свою, ещё десяток минут назад, такую
уютную камеру, обычно представляют из себя нецензурную брань.
  Рудаков, как раз переписывал стихи — шуточно-иронические
короткие стихотворения о  жизни  заключённых, написанные не  так
 давно им и озаглавленные одним общим названием — «Жизнь за
колючей проволокой»
Он  так спешил, что оставил раскрытыми тетради на столе, то-
ропясь поскорее скатать матрас.
Уже сидя в коридоре, Игорь заметил, что в камере было поче-
му-то подозрительно тихо. Не было слышно неизменного, при «пла-
новом шмоне» шуршания, бряканья предметов об пол, звона алю-
миневой посуды и звука передвигаемых тумбочек.
Странное дело, в камере, , стояла какая-то зловещая тишина,
которая вдруг совершенно  неожиданно прервалась дружным
 гоготом надзирателей.
Несколько высоченных парней в камуфляжной форме сгруди-
лись перед столом и читали листки с шуточными стихотворениями
о тюрьме. Иногда чтение прерывалось смехом, порой переходившим
 в гогот, при этом, обыскивающие совершенно позабыли
свои прямые обязанности, для которых, собственно и пришли.
Когда арестантов завели в камеру, им сразу же бросилось в гла-
за, что «разрушения» произошедшие в ней  за время планового «шмо-
на» не столь значительны.
— Как твоя фамилия? — обратился к Рудакову, стоявший в две-
рях офицер, заметивший, что тот  начал собирать со стола тетради и
листки со стиха.

- Рудаков, — внутренне ожидая какой-нибудь неприятности,
ответил он.
- Далеко пойдёшь, Рудаков, — серьёзно и внимательно глядя
на арестанта, промолвил офицер.
- Молодец, — когда закрылась дверь в камеру, сказал
 старик Каргин, — Ты теперь всегда свои стихи им на общаке во
время шмона оставляй — вещи целей будут и бардаку поменьше.
  Вдруг совершенно неожиданно старик рассмеялся.
- Смотри, смотри, — говорил, указывая на свою «шконку». —
Они даже киянку забыли. Вот она какая — сила искусства, — про-
изнёс он, беря в руки деревянный молоток и продолжая смеяться
каким-то неприятным смехом. Рудаков, тем временем пробежал
глазами строчки верхних из лежавших на «общаке» листов, желая,
узнать, над каким из стихов так вдохновенно смеялись надзирате-
ли. Самым первым лежал листок со стихотворением, как нельзя точ-
но подходившим ко всему происходившему в камере.
 Назывался он «Шмон», и мы приведём его ниже  хотя бы для того,
чтобы составить представление — над чем  могут смеяться
 в служебное время надзиратели, да так — что забывают
в камере служебный инвентарь.
Кияночки дубовые.
Верблюдики двугорбые.
Сегодня будет шмон у нас —
Вставайте, люди добрые.
В коридорчике к стене
Прижали — словно вошь
Поищи-ка, командир,
Может, что найдёшь.
По стене киянкою,
дубаки дадут.
— Как  там  мой родной подкоп?
Может, не найдут?
Я  копал его ночами
Семьдесят два дня.
Щас на дальняке лежат
Тонны две щебня.
А  они, такие твари,
Ищут там и тут.
На щебень мой посмотрели
И  сказали — «Труд»
Приходил тюрьмы начальник —
Глаз  не оторвёшь.
Мне сказал: «За труд ударный
На .УДО пойдёшь. >>
Вот сижу, теперь — не знаю,
Как мне дальше быть?
То ли дальше лаз копать,
То ли погодить?
В один из вечеров, Каргин, ложившйся  последним,
 по забывчивости, либо, имея и виду какой-то расчёт, полнос-
тью заделал «решку» полиэтиленовым пакетом.
Утром следующего дня, получать утреннюю пайку хлеба с саха-
ром, а также выбрасывать мусор должен был Юнир. Он всё это
сделал, попил в одиночестве чай и вновь завалился спать, укрыв-
шись с головой , колючим, тюремным одеялом. Рас-
крыть «решку» он забыл. В сонном состоянии он даже не взглянул на
неё. К обеду проснулись все чумные, с головной болью и каким-то
тихим звоном в ушах. В связи с этим, у Каргина появился хороший
повод сорвать злость на этом, как он про себя его называл, — «твер-
долобом татарине».
 — Кто утром мусор выносил? — произнёс старик, грозно свер-
кая глазами на своих сокамерников.
От тона и взгляда старика, даже у не выносившего мусор Руда-
кова, возникли сомнения на счёт правильности своей жизни на
тюрьме.
- Я выносил, — сонно промолвил Юнир, не поднимаясь со шко-
наря.
- Ты... А что ты решку не открыл? Или башка совсем варить пе-
рестала? Или мне вас каждой мелочи учить — как малых детей?
Возражений не возникало. Юнир уже не спал. Он поднялся с
«шконки» и напряжённо вглядывался в бетонный пол, не решая
вымолвить ни слова.
- За тобой слишком много косяков в последнее время... — про-
должал старик.
- Какой же это косяк? — пробубнил татарин.
- А  что же это такое? — резко взметнув глаза на собеседник
уже не сказал, а как-то медленно прошипел Каргин.
Казалось, он был даже рад этому возражению. В этот момент
он всем своим видом напоминал хищную птицу, распластавшую
свои крылья и выпустившую когти над своей очередной жертвой.
Ноздри старика расширились и он шумно, глубоко дышал, при
этом глаза его сверкнули яростью, в которых читалось то, что этот
человек способен убить только за единое слово, сказанное против
него.
— Ты чуть-чуть всю хату на тот  свет не отправил. И ещё чего-то
там бурчишь?! Тебе молчать сейчас нужно потихонечку. Молчать!
Понял? Мол-чать. Пока  тебя отсюда не ламанули. Оратор нашёл-
ся. Да кто, ты, такой? Что за хрен с горы?
Юнир молчал, уткнувшись взглядом в пол и боясь поднять глаза
на Каргина.  Тюрьма — главный принцип жизни здесь основан на
том, что сильный всегда прав. И сильный не только и даже не
столько физической силой, а сильный умом, волей и характером
На первых ролях здесь не объем мускулов, а хитрость и расчёт.
Здесь тщедушный, слабый здоровьем арестант, может помыкать
здоровенным, двухметровым детиной со славным армейским про-
шлым, пудовыми кулаками и полным отсутствием мыслей в голо-
ве. Кажется, махни он своим кулаком и мозги более слабого, в фи-
зическом плане арестанта, полетят забрызгивать стену, но что-то
не даёт ему сделать этого и он стоит и дрожит. Это страх физичес-
кой силы перед силой ума, страх мускулов перед характером.
ГЛАВА 3
О разразившемся в стране экономическом кризисе, арестанты
узнали лишь тогда, когда в камерах начала ощущаться острая не-
хватка курева и чая. Такие перебои случались и раньше. Но случа-
лись не по всей тюрьме, а лишь в тех «хатах», в которых «с положе-
нием» было неважно, говоря другими, более понятными читателю
словами — в эти камеры передачки заходили крайне редко.
 Обычно, когда в  ноль-три заканчивалось всё курево, включая и
сигаретную махорку, приходилось  стучать в «кормушку». Делал это,
в основном старик Каргин, но позже процедура « засылания ног»
стала неплохо получаться  у Рудакова.
Надзиратель на чуть-чуть приоткрывал металлическую заслон-
ку, боясь получить в лицо «кругляк» кипятка и прочих арестантс-
ких  «шуточек», периодически случавшихся на тюрьме. Кормушка
находилась низко, поэтому, чтобы видеть лицо «дубака» разгова-
ривавшему с ним приходилось садиться на корточки. Итак, «кор-
шка>>  приоткрывалась, и между надзирателем и заключённым
происходил примерно такой диалог:
  - Командир, с куревом как?
   - Сейчас не могу. Немного попозже принесу.
   - Ну, мы надеемся, старшой, что ты нас не забудешь...
Вот  так или что-то в этом роде — но постоянно вежливо и ува-
жительно, даже можно сказать — подчёркнуто уважительно, про-
исходил этот  диалог. Варианты которого лишь разнились в зависимо-
сти от  словарного запаса заключённого, ведшего беседу и от ха-
рактера и настроения надзирателя с ним разговаривавшего.
  "Командир» или «старшой» заступая на смену или входе её знал
в  какие камеры «заходили дачки» и, следовательно, в каких «ха-
тах» есть курево и чай.
Иногда, нуждающиеся камеры спрашивают хлеб, книги, кон-
верты, листки бумаги, но в основном просят «предметы первой не-
обходимости на тюрьме» — сигареты и чайную заварку.
По негласному тюремному закону, — если в «хате» есть то, что
требуетсяся в нуждающуюся камеру, то этим обязательно нужно по-
делиться. Сегодня поможешь ты, завтра помогут тебе...
В  дни кризиса по радио сутками транслировали заседания Госу-
дарственнной думы, а в хате не  было ни курева, ни чая.
Старик Каргин болел без чая. Он уже много лет кряду пил чифир.
теперь у него, при отсутствии этого напитка началось что-то на
вроде ломки, бывающей у наркомана, когда ему нечем уколоться.
Он обвязал голову полотенцем — так как она каждую секунду
грозила расколоться. Его лицо стало каким-то серым, глаза глубо-
ко впали и сделавшись водянисто-мутными, смотрели как глаза
мертвеца или глаза зомби из американских фильмов ужасов.
 Казалось без чая, жизнь начала стремительно покидать его тело.
Каргин старел буквально на глазах, похожий на быстро увядаю-
щий на  костре цветок.
Целый день он  провалялся на «шконаре», укрывшись с головой
одеялом и лишь, изредка поднимаясь в основном затем, чтобы, ка-
чаясь, дойти до «кормушки» и на тон жалобнее, чем обычно, по-
просить у надзирателя «щепотку чая  на заварочку». Курево ходил
просить Рудаков. Но все просьбы в те дни были бесполезны — в
«кормушки» стучала вся тюрьма. От этого стука по коридору раз-
носился дребезжащий, металлический перезвон. Поначалу надзи-
ратели подходили, как того требует инструкция, к железным око-
шечкам в дверях камер. Но, не слыша из распахнутых ими «кор-
мушек» ничего, кроме просьб  о «щепотке чая» и «махорочки на зак-
руточку», махнули на инструкцию рукой. И теперь, дребезжащие
звуки металла оставались без внимания.
— Нет на этаже ни курева, ни чая, — раздражённым голосом
говорил надзиратель в камеру, находившуюся напротив ноль-три,
— Ты знаешь сколько сейчас пачка «Примы» стоит?
— Откуда мне знать командир? Я по магазинам не хожу.
         - Если что появится — принесу, — произнёс надзиратель, запи-
рая металлическое окошко.
Появилось только через неделю. За это время арестанты выт-
рясли всю махорку из тумбочек, карманов и пепельниц. Выковы-
ряли из решек все прошлогодние бычки. Жгли сахар на «дальня-
ках», получая жидкий напиток с карамельным вкусом  по биению
сердца после его потребления, чем-то похожий на чифир.
— Похоже дело к бунту идёт, — внимательно слушая радио рас-
суждал Каргин.
 - Война будет — это точно. До чего людей довели. Вот помяните моё
слово, ребятишки, в ноябре какая-нибудь буза завяжется... Терпе-
ние у русского человека огромное, но и оно когда-нибудь закончит-
ся... И тогда здесь такое начнется... Вот посмотрите — к ноябрю
что-то будет.
А  пока, жаркое лето  уже несколько недель как смени-
ла осень. Сменила жёлтым листом на деревьях и холодными тума-
нами по утрам. Рудаков  любил это время года. Было что-то в осени
особое, что-то спокойное и величественное, какая-то недосказан-
нал грусть сквозила в этом медленном увядании природы. Он лю-
бил шуршание опавших листьев под ногами, любил осеннее, ещё
тёплое и яркое, но уже не жгущее как летом, солнце. Ему нрави-
лось вдыхать этот дым сжигаемой листвы, с запахом которого, у
него  и ассоциировалась золотая пора.
 Теперь, сидя у решетки и глядя на чуть тронутый осенью пей-
заж, он вспоминал осенние вечера своей юности с огоньками ко-
стров в  которых дворники и просто жители окрестных домов, жгли
листву. Что-то грустное и в то же время — прекрасное виделось
ему в этом.  Это потом — после, пойдут нудные осенние дожди и
словно вода с полотна художника, смоют жёлто-красную красоту с
пейзажей  природы.  Наступит серость и промозглость ноября, но
всё это будет потом, а сейчас, об  этом Игорю даже не хотелось ду-
мать.
 В эту пору его вновь повезли в родной город. Для процедуры закрытия  дела.
  - Что за нудное однообразное повествование! — может вос-
кликнуть наш уважаемый читатель. — Мне нужны красивые ге-
рои опасные приключения и головокружительные трюки. Драки,
погони и бесконечная интрига.  А здесь всего этого нет! Вы правы,
читатель, но прошу вас на секунду задуматься — встречали  вы,
когда нибудь-будь что-то подобное в своей, обыденной жизни? Или,
может быть, кто-то из ваших родственников или знакомых попа-
  дал в подобные переделки? Уверен — что, нет. Так почему же мы
 так  любим все эти, мягко говоря, не совсем реальные истории?
Думаю, потому, что в каждом человеке до старости живёт малень-
кий ребёнок, и  как  всякому  ребёнку, человеку  хочется  слушать  сказ-
ки о прекрасных, сильных, непобедимых героях. Только, если рань-
ше, будучи ещё ребёнком, человек знал этих героев как: Гулливе-
ра,  Кота в сапогах, доброго джина, живущего в волшебной лампе
, то выросши, эти добрые герои просто поменяли имена и мес-
та  своих подвигов, превратившись в разнообразных супер-
мужчин и супер женщин из многочисленных романов, продающихся
в красочных, глянцевых переплётах на прилавках книжных мага-
зинов.  Несмотря на смену внешности и времени действия, наши
любимые герои по-прежнему непобедимы, благородны и решитель-
ны в  борьбе с постоянно меняющимися, одевающими на себя всё
новые  и новые обличия, силами зла.
Увы — всего этого вы не найдёте, наш уважаемый читатель,
в раскрытой перед вами книге. Здесь описана жизнь, а не кра-
сивая лубочная сказка с всегда хорошим концом. Поэтому, кому
не интересна наша книга, кому хочется прекрасного и возвы-
шенного и что бы обязательно с «хеппи-эндом», может закрыть её
на этом самом месте, потому что, в продолжении нашего по-
вествования, вы, ничего подобного не найдёте. Для остальных
же продолжим.
Процедура закрытия дела — это последний шанс для арестанта
ещё  хоть что-то изменить в своих показаниях. Исправить то, к чему
так не хочется возвращаться в мыслях и воспоминаниях...
Закрытие дела —  процедура, в ходе которой арестант, в при-
сутствии следователя и адвоката, если таковой у него имеется, зна-
комится с материалами этого самого дела.
После чего, ему предъявляют обвинительное заключение (име-
нуемое арестантами — «объебоном») и он из подследственного, ав-
томатически становится подсудимым. Теперь, ему остаётся лишь
ждать суда, на котором, он от имени граждан Российской Федера-
ции будет либо осужден, либо оправдан.
Потому что никто не имеет права называть человека преступ-
ником, до того, как суд вынесет ему вердикт — «Виновен».
Стоя под ласковым солнцем начала осени, в пору разгара той
самой ее поры, которая зовётся у нас бабьим летом.  Рудаков увидел Стаса.
 Тот немного похудел , был в той же одежде, но с совершенно голой, бритой
и оттого поблескивавшей на солнце, головой. Заметив эти измене-
ния в нём, Рудаков непроизвольно коснулся рукой своих волос. Он
тоже брил голову наголо, но было это несколькими месяцами рань-
ше. И теперь рука его укололась об жёсткие, короткие, похожие
на щетину волосы.
Стас пристально и как бы оценивающее посмотрел на подель-
ника. Рудаков уже не прятал глаз, он научился не только выдержи-
вать подобные взгляды, но и самому смотреть так — пристально и
оценивающее . Он уже был не тот человек, который не-
сколькими месяцами раньше, в жаркий июньский день, выпрыг-
нул из раскалившегося от жары, фургона автозе-
ка на щебёнку тюремного двора.
Рудаков и  сам осознавал, что сильно изменился с  тех пор. Жизнь в
волчьей стае закалила его. Он уже не видел в каждом человеке потен-
циального друга. И даже на друга умел смотреть испытывающее.
«Не верь, не бойся, не проси», —Рудаков, словно насквозь про-
питался этими словами. Они вошли в его плоть и кровь. Стали тем
жизненным критерием, придерживаясь которого, он чувствовал
себя в относительной безопасности.
Живя в волчьей стае, он не заметил — как  сам стал волком —
жёстким и расчётливым, готовым дорого продать свою жизнь.
-  Здорово. — протягивая через железные прутья ре-
шётки ладонь, произнёс Зароков.
- Здорово, здорово...— пожимая руку, отвечал Рудаков.
- Как сам?
- Как сала килограмм!
Рудаков  рассмеялся своей шутке, выставляя на показ ряд потем-
невших от чифира зубов.
Зарокова несколько смутил его смех, но это длилось лишь ко-
роткое  мгновение и он, собравшись  с мыслями, продолжил:
  - Ну, как мы порешим с тобой?
  - На счёт чего? — изображал искреннее удивление, произнёс Рудаков.
Погрузка в автозек в это утро задерживалась. Худенький шо-
фёр фургона, одетый в милицейскую форму, висевшую на нём как
мешок, ковырялся в капоте ГАЗа, засучив по локоть рукава.
На  крыльце штаба, лицом к клеткам, стоял пожилой прапор-
щик  с удовольствием покуривая  сигарету. Он снисходительно от-
сился  к переговорам заключённых, наблюдая лишь  за тем, что-
бы  они      ничего      не      передавали      друг      другу...
  - Давай решим, что на суде будем говорить, — продолжал между
тем Стас.
Рудаков  равнодушно кивнул и, с чуть заметной усмешкой в угол-
ках губ, посмотрел на подельника.
 -Слушай... —  произнёс Зароков, начав  излагать свою  новую идею,
котороя, по его мнению, «помогла бы сбросить года три-четыре.»
Игорь, не особенно прислушивался к словам Стаса и тем более,
не старался  вникнуть в их смысл. От Зароковского — «Слушай» —
на него, как из раскрытого в жаркий день подвала, пахнуло какой-
то сыростью — плесенью, смесью фальши и бесполезности. И теперь, гля-
дя на  подельника, он  с удивлением думал о том, что когда-то, мог
доверять этому человеку, надеяться на него, ждать от него какой-
то помощи  и даже в чём-то восхищаться им...
-Стас, — прервал он  Зарокова, — ты зачем меня сдал? — про-
изнёс он, твёрдо и прямо глядя в глаза собеседника.
Узкие глазки Зарокова забегали под пышными бровями, словно
маятники двух совершенно одинаковых часов.
- Да ты что? Себя послушай — послушай, что говоришь-то? —
с изрядной  долей изумления говорил Зароков. — Да это уже и не
так важно — всё равно сидим... Сейчас нам надо решить — что
делать дальше, что на суде будем говорить... — и он опять начал
излагать свою новую версию.
- Стас, — не слушая того, о чём говорит подельник и, глядя в
даль туда, где виден был раскинувшийся на горизонте, трону-
тый  жёлтыми и красными красками лес. — Всё равно
  ведь всё всплывёт. Всем всё станет ясно — как дело было.
Может  быть, даже сегодня или на крайний срок — завтра, но всё
ведь  откроется. Мы же дело едем закрывать.
Зароков опустил глаза. Он молчал. Собирался мыслями, собрав-
шись, произнёс задумчиво и медленно:
- Подумай сам — ну что я видел и своей жизни? Тюрьмы, зоны
да колючую проволоку. У меня вся жизнь поломана. И всё  это опять
меня ждёт! Ты войди в моё положение, — в его голосе появились
нотки безнадёжности и отчаяния. Рудаков невольно, с сочувстви-
ем, посмотрел на подельника:
- Стас, я уже сделал, что мог для тебя.
- А может быть, будем говорить так, как в первый раз догова-
ривались? Ну, что ты угрожал моей жене и сыну... — неуверенно
глядя на Рудакова, сказал он. В Зарокове уже не было той самоуве-
ренности и вальяжности, с которой он «заехал на тюрьму», в тот
памятный июньский день. Рудаков лишь грустно усмехнулся в от-
вет на его вопрос.
- Да, ты, пойми — у нас кто-то должен идти за паровоза, —
зло произнёс Стас.
- Я и так уже иду, — все с той же улыбкой, говорил Рудаков. -
Во всех протоколах записано — что я организатор...
Значит — каждый сам за себя?
Рудаков лишь пожал плечами в ответ.
— Ну, как знаешь... Тогда мы ещё покатаемся, — смотря в сто-
рону, сказал Зароков. — Сейчас, считай осень, скоро снег закру-
жит, (они стояли под ещё прилично припекавшем сентябрьским
солнцем), а на зону к зиме заезжать — хуже нет. Лучше осень —
зиму по судам покататься, а весной можно и в лагерь...
Слушая  Стаса, Игорь вспомнил двух армян-подельников, с ко-
торыми, ему пришлось однажды ночевать в транзитной камере.
Дело, по-арестантски — «дерюга» было у них копеечное — то ли
они пачку сигарет у торговки-латочницы отняли, то ли ещё что-то
учинили в этом роде, но судились они по своей «дерюге» больше
года. При этом, путешествуя по тюрьмам, этапам, ИВС и судам.
Поначалу, они отказывались судиться потому, что в зале суда
не было их третьего подельника, укатившего на свою солнечную
родину. Там его найти и выловить органам следствия было доволь-
но таки проблематично.
После, они  не  желали судиться без переводчика, законно (согласно
уголовно-процесуальному кодексу Российской Федерации) требуя —
чтобы ход судебного разбирательства им переводили на армянский
язык. Хотя оба, большую часть своей жизни, прожили в России и
при этом, услугами переводчика никогда не пользовались.
Переводчика пришлось выписывать из Москвы, так как в про-
винции переводчики с армянского — большая редкость. К  тому же,
по роковому стечению обстоятельств — все, до одного свидетели
этого дела, проживали в Армении.
В общем, окончательно измотав суд процедурно-армянскими вопросами
 и причинив ему значительные материальные убытки
(чего стоил проезд и проживание переводчика и свидете-
оплаченный из кармана районного  суда), армяне, в итоге, были
осуждены. Суд дал им по полтора года общего режима, из которых
год и три  месяца они уже отсидели. После того как их этапировали
на зону в  прогулочных двориках тюрьмы перестали появляться
надписи, на первый взгляд напоминавшие собой каракули или ка-
кой то секретный шифр, но бывшие на самом деле, посланиями,
писанными на армянском языке...
Вот это, примерно, имел в виду Зароков, говоря о том, что  осень
и зиму им лучше прокататься по судам. Говоря другими словами,
он всячески хотел затянуть судебный процесс, лишь для того, что-
бы не ехать в лагерь к зиме.
 -  Делай, как сумеешь, — безразлично ответил Игорь. — На
меня ещё одну  дерюгу вешают. Та даже посерьёзней первой будет.
 -В  каком отделе дерюга?
 -В Заречном.
- А в  какое время она приключилась? — тревожно спросил Стас.
Дна года назад, в апреле.
Зароков облегчённо вздохнул.
-Слава богу, я сидел тогда.
 - Меня начальник уголовки Заречного отдела допрашивал. Го-
ворит,, ты на меня на зоне показания дашь. Будто, я тебе рассказы-
вал — как дело было... — внимательно глядя на подельника, про-
молвил Рудаков. На лице Стаса появилась возмущённая мина. Он
нахмурил лоб, и глаза его стали смотреть удивленно негодующе.
  - Да брось, ты... За кого, ты, меня принимаешь? По твоему,
что?  Я  на суку что ли похож? Это они тебе, пока следствие идёт,
угрожают. А уедешь в лагерь, они про тебя и вспомнить не вспом-
нят. Ты в отказ идёшь?
  -Да.
-Ну и стой на своём. На их мусорские прокладки не поддавайся.
Водитель громко хлопнул крышкой капота. Довольный, он вы-
тер руки об тряпку — машина была починена. Началась погрузка
зеков в фургон.



ГЛАВА 4
 

Когда Рудакова подняли из камеры Советского отдела в каби-
нет  к следователю, там уже находился адвокат Гордиевский и, соб-
ственно, сам следователь Рявкин. Гордиевский, к тому времени,
 заканчивал чтение листов пухлой папки — дела своего подо-
печного. Содержимое её составляли показания потерпевшего, по-
дозреваемых, свидетелей, результаты многочисленных экспертиз
и прочее, прочее, прочее. Всё это было написано сухим протоколь-
ным языком, с постоянными повторами одних и тех же фактов по
несколько раз, так что, читая листы дела, можно было подумать,
что писалось всё это не живым человеком, а хорошо отлаженной,
запрограммированной на определённый вид деятельности маши-
ной.
Изредка, сухие строчки прерывались чёрно-белыми, блестящи-
ми от глянца фотографиями. На них были изображены фигуран-
ты дела, место происшествия, блестящая, как будто только что об-
литая водой, тёмная «восьмёрка», пистолет, рядом с которым были
сфотографирована обойма, с выложенными из неё  патронами и
для масштаба — спичечный коробок.
Следователь Рявкин выглядел довольным — так, как может выг-
лядеть человек после  трудной кропотливой работы, которая, нако-
нец-то, закончена и теперь, остаётся лишь ждать заслуженного
вознаграждения за нее.
Одет он был в модный пиджак, под которым белела рубашка с
накрахмаленным воротом и галстук, подобранный с неплохим вку-
сом.
Адвокат Гордиевский тоже выглядел по-праздничному. На нём
были пиджак и брюки серого цвета, которые как нельзя хорошо
шли его седым волосам, а белая сорочка прекрасно оттеняла его
летний загар.
Так что Рудаков, введённый милицейским сержантом в кабин-
ет следователя, сразу почувствовал себя в нём не совсем уютно.
Словно совершенно неожиданно для себя, он попал на какое-то
торжество, ни внешне, ни внутренне к этому торжеству не гото-
вый.
Гордиевский, лишь на секунду оторвался от чтения листов дела,
для того чтобы поприветствовать своего подопечного. Поэтому,
разговор у Рудакова первым делом завязался со следователем.
— Здравствуй, здравствуй, — добродушно улыбался тот, как ста-
рому хорошему приятелю, встреча с которым ничего кроме удо-
вольствия доставить не может.
Вообще-то, как большинство толстяков, Рявкин был добрым
человеком, толстяки редко бывают злыми, как будто сама природе
заложила весёлый, добрый нрав в большие объёмы его тела.
— Ну, как жизнь? — промолвил следователь, почёсывая рукой
нос.
- Спасибо, пока жив, — пошутил Рудаков. Рявкин весело рас-
смеялся.
-Ты, я слышал, поэтом стал? — покосившись на адвоката Гор-
диевского, широко улыбаясь, говорил следователь. Лицо Рудако-
, поначалу также улыбающееся, сразу стало серьёзным.
— Да. Пишу стихи. Законом это не запрещено.
- И  как успехи?
- Пока никак. Успехов на этом поприще никаких нет, но сока-
мерникам нравится.
   -  А о чём стихи? Поди, романтика воровская?
     -Почему? Всякие есть... И про романтику тоже. Если  это кому-
 то по душе, то почему же не быть.
  - Дашь, почитать? —спросил Рявкин.
   -Дам конечно, — кивнул в ответ Рудаков.
В эти месяцы он готов был читать свои стихи кому угодно, даже
деревянному столбу, хотя, конечно, столбу он не стал бы их чи-
тать,  просто ему нужны были те, кто его бы слушал или читал то,
что  он по ночам сочинял в маленькой тесной камере Следственного
изолятора.
И  в этот период ему не так уж и важно было, кем были его слу-
шатели или читатели — преступниками или следователями — всё
равно. Главное, как считал Рудаков, что  они у  него были.
Гордисвский просматривал последние листы папки. Иногда он
что то записывал в лежавшую рядышком тетрадь, иной раз воз-
вращался на несколько страниц назад и начинал читать по новой,
уже перелистанные страницы.
Вскоре он закончил, и жестом пригласил Рудакова поставить
стул поближе к письменному столу. Он раскрыл перед ним
папку на первой странице.
— Знакомься, — проговорил Гордисвский, закуривая.
Рудаков  прочёл первую страницу. Прочёл полностью. На второй
странице ему стало невыносимо скучно. И следующие он просто
перелистывал, изредка задерживая свой взгляд на фотографиях.
Перелистав, таким образом, меньше половины папки, он посмот-
рел на адвоката Гордиевского.
— Геннадий Васильевич, тут  всё правильно? — указывая на пап-
ку, спросил Рудаков.
Гордиевский отвёл глаза.
— Да, Игорь... Придраться не к чему. Всё юридически обосно-
ванно  и подтверждено фактами и показаниями свидетелей.
 — Тогда я не буду это читать, — сказал он, захлопнув папку. —
У меня здесь стихи с собой. Вы хотели их посмотреть — вот  возьми-
те, — говорил Рудаков, протягивая адвокату  затёртую с масляны-
ми пятнами в нескольких местах тетрадь.
Он извлёк её из-за пазухи и прежде чем передать в руки Горди-
евского, несколько раз, бережно разгладил помятые края.
— И ещё вот что, — продолжал Рудаков. — В прошлую нашу
встречу, вы просили, чтобы я написал о своей тактике защиты на
суде... — он сделал паузу. — Я написал. Но всё получилось как-то
дёшево, неестественно... В общем — спасибо вам, Геннадий Васи-
льевич, спасибо за всё. А стихи оставьте себе — на память, я сей-
час их в книгу оформляю — представляете. Настоящую книгу.
Только рукописную. А  так всё как по правде — обложка, рисунки.
Рисунки, кстати, тоже мои — из тюремного альбома.
Гордиевский слушал, грустно кивая головой. Перед ним сидел
коротко остриженный, небритый, с впавшими от недоедания и
хронического недосыпания глазами и обтянутыми кожей скулами,
заключённый, увлечённо рассказывая ему о своём творчестве. При
этом глаза его светились каким-то особенным лихорадочным ог-
нём. И  Гордиевский смотрел в эти глаза, смотрел на диковинный
свет, исходивший из них и лишь рассеянно кивал головой, говоря:
«Да, да»
-  Подожди, — перебивая Рудакова, произнёс адвокат.
— У меня для тебя есть маленький сюрприз... — Гордиевский сде-
лал паузу, демонстрировавшую важность последующих слов, —
Тебе разрешили свидание с родственниками.
- Когда? Где? — нетерпеливо спросил арестант.
- Здесь и сейчас, — говоря это, Гордиевский быстро поднялся
и пружинистой походкой, так не соответствовавшей его возрасту,
вышел за дверь кабинета.
- С кем свидание? — повернувшись к Рявкину, теребившему в
огромных руках наручники, спросил Рудаков.
- Мать твоя и ребёнок.
Сердце в груди у Игоря забилось быстро и отрывисто.
« А Лиля? А что же Лиля?» — кружились в его мыслях два воп-
роса.
     - А  жене не разрешили? — спросил он вслух у следователя.
   - Почему не разрешили? Я пропуск выписывал на двоих взрос-
лых, детей сколько угодно. Вообще — спрашивай всё у матери сво-
ей...
Мать уже входила в кабинет, как-то неестественно вжав голову
в плечи и опустив подбородок. На руках она держала одетую в джин-
совый костюмчик Дашу. Девочка испуганно озиралась вокруг, ви-
димо совершенно не понимая — для какой цели её принесли в этот,
пропитанный сигаретным дымом  кабинет. Она не понимала кто все эти люди, ок-
ружавшие  их и не обращавшие на неё ни какого внимания. От ис-
пуга, она инстинктивно прижималась к бабушке, пытаясь даже
спрятать  собственное личико под воротник её плаща.
- Сыночек... — только и успела вымолвить Людмила Викто-
ровна, как по щекам её сразу же побежали слезы.
У Рудакова  ком подступил к горлу. Внутренне он боялся этой
встречи  с матерью. Он боялся, что мать не простит его и не поймёт,
 так как в детстве боялся сказать ей про разбитое  в сосед-
нем доме стекло или показать синяк под глазом. Мать была для него
своеобразной совестью. И теперь, глядя на неё ему было обидно и
стыдно..
" Ах, мама, мама — ты мой адвокат» — когда-то, давным-дав-
но, будучи ещё зелёным пацаном, он пел под гитару  слова  этой пес-
ни не особенно задумываясь над их смыслом. Теперь смысл этих
слов  открылся для него во всей своей красе и величии.
 Мать всегда будет любить своего сына. Она будет любить его,
несмотря  на всё то горе, которое он причинил людям. Даже когда
все  отвернуться от него, она не отвернётся, она будет любить и
жалеть его. Для матери её сын навсегда останется тем малышом,
которого она кормила грудью и укачивала в колыбели долгими,
бессонными  ночами. Только теперь её малыш вырос, а в волосах у
матери прибавилось седины, и каждый из её седых волосков — это
его, сына, ошибка, стоившая матери горьких слез и тревожных
ночей. Сын ошибается, познавая на ошибках жизнь, а мать пере-
живает за него, седеют её полосы и глаза смотрят грустно, словно
хотят  спросить — «До коле сынок?».  Глядя в эти глаза, почему-
то, рождается непреодолимая вера в то, что всё когда-нибудь обра-
зуется, уладится, утрясется. Что и на нашей улице будет большой
и светлый праздник. Когда-нибудь.., Вот только — когда?
- Что же ты наделал, сынок? — сидя на стуле напротив Игоря
и вытирал слёзы платком, говорила Людмила Викторовна.
— Не надо, мама... Не надо, — только и смог выдавить из себя
Рудаков. — Не плачь.
 — Как же, сынок, не плакать...
На коленях матери сидела Даша и испуганными глазами смот-
рела  на своего отца.
 Рудакову, отвыкшему за последние месяцы от детей, она каза-
лась  большой, нарядно одетой куклой с механическими, незакон-
ченными движениями и хлопающими ресницами глаз.
 Дочь не узнавала его. Для ребёнка, которому было немногим
больше года, несколько месяцев разлуки — приличный срок, за ко-
торый можно забыть даже такого родного человека, каким являет-
ся отец.
Даша боязливо прижималась к бабушке, лишь  изредка погля-
дывая в сторону Рудакова. И повстречавшись с ним глазами, сразу же
переводила взгляд за его спину. Там, сидя за столом, шелестел бу-
магами, раскладывая их по стопкам следователь Рявкин.
Людмила Викторовна, придерживая одной рукой Дашу, другой
извлекла из сумки, стоявшей у неё в ногах, оранжевого цвета  термос,
ложку и, отломив большущий кусок хлеба, протянула всё это сыну.
- Вот поешь, сынок. Поешь, — говорила она. — Когда ещё
тебя покормят... Рудакову подумалось, что поест он, в лучшем слу-
час, в ИВС холодной баланды, часов в девять вечера, но аппетита
не было и он принялся отказываться, отрицательно замотав голо-
вой.
- Нет,.мам... Не хочу.
- Поешь, сынок. Не  обижай  мать, — настаивала Людмила Вик-
торовна, силком вкладывая в руки сына термос.
 — Здесь щи горячие с мясом. Больше у меня
ничего нет. Пенсию опять задерживают, — сокрушённо качая
головой, говорила мать. Рудаков открыл термос и чтобы не оби-
деть мать, принялся хлебать густые,
горячие щи.
— Даша, смотри. Что не узнаёшь? Это же папа, — говорила
между тем Людмила Викторовна, обняв обеими руками внучку. —
Пойдёшь к папе на ручки? — сказала она, когда сын, доев содер-
жимое термоса, положил его обратно в сумку. — Пойдёшь?
Даша в знак отрицания мотнула головой.
— Даша, ты что, не узнаёшь меня? — сказал Рудаков, теребя
шнурки на кроссовках дочери.
Малышка вскинула на него свои большие, с небесной голубиз-
ной глаза, в которых по-прежнему сквозил испуг,
- Баба, пойдём домой, — произнесла она, неумело выговари-
вая слова.
- Даша, это же я — твой папа. Пойдем ко мне на ручки, —
протягивая ладони к дочери, говорил Рудаков.
- Иди, иди, внученька, — промолвила Людмила Викторовна,
испуганно смотревшей на неё внучке.
Даша неохотно потянулась в сторону отца. Рудаков взял её  на
руки, но дочь сразу же заплакала и принялась проситься домой,
протягивая свои крохотные ручки по направлению к бабушке. Ему
пришлось вновь посадить её на коленки матери.
   - Отвыкли она от тебя, — подытожили попытки Игоря при-
влечь  к  себе дочь, Людмила Викторовна. — А  когда у меня ночует,
утром  спросишь — Дашенька, кого во сне видела? Говорит — папу.
Рудаков грустью улыбнулся.
   - Даша, а кто тебе эти кроссовки купил? — смотря на крохот-
ную обувь дочери, спросил Игорь.
  - Дядя Лёша...
Внутри у Игоря как будто что-то оборвалось. Как будто лопнула
струна, карябая своим острым окончанием живую, человеческую
плоть  и разнося по сознанию низкий, может быть, последний изда-
ваемый ею — струною, дребезжащий, безжизненный звук.
Он  вопроситслыю посмотрел на мать, но та лишь отвела глаза
глубоко и печально вздохнув.
 Следователь Рявкин, между тем закончил разбирать бумаги на
  столе и, посмотрев на часы, показывавшие обеденное вре-
мя   произнёс:
- Ну что , пора заканчивать — время... — постучал он по
циферблату на левой руке.
- Ещё секунду... Буквально пару слов, — глухо и медленно ска-
ил Рудаков. — Мама, я всё понимаю... — он замолчал, видимо
обдумывая что-то важное. — У меня будет к тебе одна просьба...
- Какая, сыночек? — гладя рукой короткие, жёсткие волосы
сына, говорила Людмила Викторовна, с трудом удерживая уже бле-
стевшие в уголках глаз слезы.
- Ты присылай мне в письмах Дашины ладошки... Ну, зна-
ешь, такие, ручкой или карандашом обведёшь её ладонь на лист-
ке. .. Хорошо? Слеза всё-таки вырвалась из плена глаз и теперь мед-
ленно текла но морщинистой щеке матери.
 -  Хорошо, сынонька, хорошо... Что же  ты наделал, родной мой.
Какую беду на себя навёл.
 Мать обняла сына и долго не хотела выпускать его из своих объя-
тий,  несмотря на переминавшегося возле них с ноги на ногу следо-
вателя и Дашу всё настойчивее просившуюся домой.
Игорь чувствовал, что ещё минута, и он сам расплачется, не су-
мев сдержать уже подступивших к глазам слез. Ему не хотелось,
что бы в этом кабинете видели его слезы, а тем более заходить с
мокрыми, красными глазами в камеру. И поэтому он попытался
нежно отстранить мать.
— Не надо, мама... Чего уж теперь плакать. Всё у нас будет
хорошо. Вот увидишь.
 — Когда же оно будет — это хорошо. Разве для этого я тебя
растила, кровиночка ты моя? ... Ну, иди, иди, — немного успоко-
ившись, произнесла мать, выпуская сына из объятий. — Веди себя
хорошо, — говорила она уже в спину уходящему Игорю.
От этих слов на Рудакова пахнуло далёким детством. Такие же
слова говорила ему мать, провожая его в школу или пионерский
лагерь.
«Веди себя хорошо, сынок», — вертелось в голове у Рудако-
ва, когда он с наручниками на запястьях, ведомый следовате-
лем Рявкиным, спускался по лестнице на первый этаж — в ка-
меру.
« Веди себя хорошо» — думал он, бродя по камере со сцеп-
ленными за спиной руками. Как наивно прозвучали теперь
эти слова. Они представлялись ему тонкими, хрупкими цве-
тами, проросшими через асфальт на оживлённой автостраде,
где их  грозит раздавить каждый проезжающей  авто-
мобиль.
Потом мысли перенесли его к Лиле. На лице Рудакова появи-
лась горькая усмешка. Он вспомнил о своих письмах к ней, сти-
хах, написанных для неё и отправленных в  почтовых кон-
вертах. Как глупы и наивны казались они ему теперь. И каким дол-
жно быть смешным представлялся он Лиле в  том  её многообразном
и разноцветном вольном мире.
«Да и что я себе возомнил?
 Думал, что она будет меня ждать долгие годы? Ждать, поставив
крест на своей жизни. Как это всё наивно и смешно. Совсем
по-детски смешно. Но почему? Почему так быстро? Неужели
все отношения, казавшиеся такими искренними и долговеч-
иыми, не выдержали испытания разлукой в несколько меся-
цев? Зачем она так быстро? Пускай, через три года, даже
пускай через год, но не так же сразу... — мучительно думал
Рудаков, вышагивая от стены к стене под тусклым светом
ночника.
Теперь ему было понятно — почему письма от  жены приходили
всё реже и реже. Последнего письма он ждал больше трёх недель.
— «Но видимо напрасно — оно не придёт» — подумал теперь
Игорь.
На душе у него стало тоскливо. Хотя Рудаков и ожидал чего-то
подобного , но вот  это «чего-то» случилось, и ему было
по-человечески горько и плохо.
Вечером, зарешеченный фургон отвёз его и ещё нескольких та-
ких же, как он арестантов на «Литейку». До этого, правда, случив
лось ещё одно событие, на котором нам бы хотелось остановиться и
рассказать поподробней


ГЛАВА 5


Помимо термоса со щами, мать принесла на свидание
ещё кое-какие вещи и продукты, среди которых было пачек десять
сигарет. После свиданки его завели в кабинет «Дежурной части»,
тот самый, в котором, уже казавшимся таким далёким, июньским
вечером, двое сержантов «прописывали» Рудакова. Там он оставил
всю свою передачку, так как в камеру брать с собой вещи и про-
дукты  было запрещено. Ближе к вечеру, когда заключённых со-
брались этапировать в ИВС, Рудаков обнаружил, что из передачки
пропали все сигареты. При этом он ещё  днём заметил, что  у ментов
в тот день с сигаретами было туго. В  наше трудное время милиция
живёт не богато. И поэтому она порой не может устоять перед тем,
чтобы не запустить руку в чужую передачку.
Дежурный старлей постоянно в  этот день стрелял сигареты у
заходивших в помещение «Дежурной части» оперов и следовате-
лей. Младший персонал также сидел без курева. Выход из этой си-
туации  стражи  порядка нашли быстро, тем более что проверить, а
тем более доказать факт кражи сигарет из передачки арестанта —
нет никакой возможности.
Почему-то, большинство младшего звания милиционеров состо-
яло из бывших деревенских жителей. Один из них, рыжеволосый,
щупленький, но как это часто встречается, с громовым голосом и
характерным акцентом в разговоре, вызывал особенное раздраже-
ние у Рудакова. Глядя на него, Игорь думал: «Ну, кто бы он был без
этих  лычек? Да никто. Так, отирался бы, бедный, но общагам го-
рода, распивал с такими же, как он, несчастными, горькую и буя-
нил по пьяни. А теперь он — босс. И ему, глупенькому, всё это —
защёлкивание  потуже наручников, распределение  по камерам,
окрики, весящая на поясе пустая кобура — доставляет удоволь-
ствие.»
Рудаков, почему-то на сто процентов был уверен, что пропажа
сигарет, купленных его матерью если не на последние, то на пред-
последние деньги — точно, дело рук конопатого сержанта.
- Командир, как это понимать? — обратился он к старлею,
что-то писавшему за письменным столом в тот момент, когда на
арестантов одевали наручники.
- Если уж в милиции — оплоте правопорядка...... Сигареты пропадают, то, что уж
говорить о разгуле преступности в городе. Кстати, я на тюрьме
людей встречал, которые за три пачки сигарет по году сидят, а тут
сразу  десять пропало.

Старший смены явно смутился. Хотя он всячески старался не
подавать вида, но быстро забегавшие глаза и суетливые движения
 его выдавали. Он крикнул конопатого сержанта:
 - Пырсиков, Пырсиков.
  - Здесь я, — выныривая откуда-то из-за спин арестантов, про-
бубнил конопатый.
- Куда сигареты из передачки девались?
- Какие сигареты ? — изображая на  лице недоумение, говорил
Пырсиков.
- Какие, какие, из передачки — вот здесь, в шкафу лежали, -
кивнул в сторону самодельного, плохо сколоченного шкафа, стар-
лей.
Конопатый, тоже как могло показаться на первый взгляд, сму-
тился. На самом  деле, в его, не отягощенном интеллектом моз-
гу, всё же включился аппарат экстренного мышления и выдал
мысль, тут же переросшую во фразу:
- А  может, там и не было никаких сигарет?
- Хорош, мне  десять пачек передали. Не веришь, иди у
следователя спроси , он передачку осматривал, — вступил в  разго-
вор Рудаков.
— Вот и спрашивай у того, кто тебе эту передачку в дежурку
положил. А что ты меня спрашиваешь? Нужны мне ваши сигаре-
ты...
Конопатый сержант старался придать как можно больше стро-
гости и убедительности своим словам. И всё же, потому как он ста-
рательно не смотрел в глаза и всячески скрывал нахлынувшее на
него волнение, было понятно — что сигареты ему все-таки были
нужны.
И что, наверняка, он уже угощал ими всех дежуривших в эту
смену, потому что, они тоже как-то замешкались и опустили глаза.
— Эту передачку мне мать из рук в руки в кабинете следователя
передала. — Кроме меня её больше никто не трогал, я сам её сюда
принёс, и сам в этот ваш шкаф положил... — раздражённо прого-
ворил Рудаков.
На счастье милиции, ситуация разрешилась сама собой — при-
была машина и арестантов повели к ней по длинному, тёмному ко-
ридору.
Рудакову  было противно. Ему не хотелось унижать себя и лаяться
с этими людьми, надевшими на себя форму и возомнившими себя
совершенно безнаказанными, особенно, делать это из-за каких-то
сигарет, ведь сегодня он потерял гораздо большее — он потерял в
этот день семью.
Изолятор был переполнен и арестанты долго стояли во дворе под
светом прожекторов, хмуро слушая, как старший офицер ругался
с  кем-то по телефону, говоря о том, что у него нечем кормить зак-
лючённых и в камерах в два раза больше народу, чем положено.
В  строю, рядом с Рудаковым, стояли два, ещё совсем юных па-
цана о чём-то оживлённо беседуя друг с  другом.
- А отсюда можно сдёрнуть, — говорил один из них .
Вон, посмотри... Заскочил на гараж. Потом, ногой на железя-
ку к  которой колючка прикручена, встал и всё... следующий шаг
уже  на волю.
Рудаков невольно посмотрел в ту сторону, куда были устремле-
ны взгляды двух его соседей по строю.
В  пятидесяти метрах от них, в углу образуемым степами тю-
ремного забора, явно в нарушении всех требований и норм охран-
ной службы, светился серебристым светом металлический гараж.
Гараж был высок, так что боковые кромки его треугольной кры-
ши  находились на уровне стальных кронштейнов, свисавших над
забором. К ним крепились белые фарфоровые чашечки изолято-
ров, через которые проходила, бегущая над забором четырьмя стру-
им и «колючка».
- Ага, прыгнешь ты... — возражал второй пацан. — А если
колючка под током.
- Да какой тут ток? Смотри — всё сгнило давным-давно, —
указывая на ржавые, обвисшие провода, настаивал первый.
— Всё равно не получиться,
— Это почему же?
— Потому. Как ты  на гараж вскарабкаешься?
 Этот довод был весомей первого, гараж  был действительно вы-
сок и для того, чтобы попасть на крышу, нужно было, как мини-
мум, опереться на что-то.
 — Да-а, если какой-нибудь ящик ещё сюда, — протяжно про-
изнёс парнишка.
 - Я бы дёрнул, не фиг делать, дёрнул бы...
- Поймали бы в момент, куда побежишь — город далековато,
поле кругом.
- А железная дорога? Забыл?
- Да безпонтовый это разговор.
- Почему безпонтовый?
- Потому, что сдёрнуть всё равно ты не сдёрнешь, так — язы-
ком только чешешь.  Знаешь, что за попытку побега бывает? Не
за побег, а только за попытку?
- Что?
- Полоса красная — вот что. Перед каждым этапом тебя кон-
вой дубиналом обрабатывать будет, чтобы у тебя даже мыслей о
побеге не возникало.  А потом, наручники на тебя навешивали ,
и так весь срок. Всё, ты для них помеченный стал  — красная
полоса — склонен к побегу...
Как мы уже писали « Литейка» в тот вечер была переполнена. И
четырём из привезенных арестантов места всё-таки не хватило.
Среди них оказался  Рудаков. С ним сыграла дурную шутку его
привычка заходить в барак изолятора одним из последних. Делал
он это лишь для того, чтобы как можно дольше постоять на свежем
воздухе и насладиться чистым небом над головой, чистым оно было
от того, что не было перегорожено решетками, такое небо, в пос-
леднее время, он мог наблюдать только стоя перед бараком ИВС.
Всех, не поместившихся в изолятор, погрузили в микроавтобус;
с зарешеченными окнами и повезли, как, поняли заключённые из
разговоров, конвоировавших их милиционеров, в спецприёмник-
распределитель в народе больше известный как «бомжатник».
Был тёплый осенний вечер, с уже опустившейся на город тем-
нотой и зажжёнными уличными фонарями. «Литейка» располага-
лась в так называемой, промышленной части города. Эта часть го-
рода находилась на несколько возвышенном месте, и отсюда, все
жилые кварталы центральной его части были видны как на ладо-
ни.
Поэтому, когда микроавтобус выехал за ворота ИВС, перед аре-
стантами открылся великолепный пейзаж родного  города, пре-
вращённого его величеством ночью, в огромное море разноцвет-
ных, мерцающих огней. Тысячи фонарей и окон светили им так,
что могло показаться, будто небо — звёздное небо в раз опустилось
на землю.
В автобусе воцарилась тишина, до этого, заключённые живо и
весело обсуждали то место, куда их везли, высказывая всевозмож-
иые версии, домыслы и слухи. Всё это сопровождалось шутками и
смехом.
И вдруг тишина... Каждый из арестантов, с закованными в на-
ручники руками, смотрел на раскинувшееся  море огней.
 Каждый молчал и думал. Так завораживало это зре-
лище, так он манил к себе ночной город. Каждый думал. Быть может о том, что
ему ещё не скоро придётся искупаться в  этом светящемся огненном
море, наслаждаясь его радостями и горестями.
Рудакову, в этот момент, почему-то представились люди, сидя-
щие в своих светлых квартирах, живущие своими ежедневными,
"житейскими» проблемами и даже не помышляющие о том, что в
тишине вечера  мимо их, накрытых семейным ужином столов, мимо
их радостей и  забот, проезжает осенними улицами микроавтобус. В
котором  находятся они — те, кто, быть может, восседал совсем не-
давно с ними одними столами, кто делил с ними радости и горести,
те, кто и сам не так давно были ими — вольными людьми, а теперь
вот едут  и мечтающее смотрят на огни, которые раньше  зажигали
сами. И быть может, от этого не замечали их красивого света.
И хотя  дом Рудакова был слишком далеко от этого места и даже его
район не был виден отсюда, он представил свою пятиэтажку, свою
вечернюю  квартиру, Лилю, укладывающую  Дашу  в кроватку. Доч-
ка никак не хочет ложиться, притворяется на мгновение спящей,
После  ухода  мамы, вновь продолжить игры с куклами и плю-
плюшевым медведем, по имени Борька.
Засыпающая Лиля стучит в спинку кроватки. Даша насто-
раживается.
   -Вот дед Макар стучится, — говорит сонным голосом Лиля.
    -А ну-ка, быстренько закрывай глазки! А то дед Макар придёт,
Даша  мигом прячется под одеяло и уже там, под одеялом, гово-
рит своей кукле:
-Тихо, Ляля, не шуми. А то дед Макар услышит.
При этом воспоминании, губы Рудакова растянулись в добрую
немного  грустную улыбку. Он мысленно пожелал дочери спокой-
ной ночи и отвернулся от моря огней, слишком тяжёлые воспоми-
нания они  ему навивали.
Во дворе спецприёмника  автобус вкатил уже в одиннадцатом часу
вечера.  «Бомжатник» встретил арестантов в лице здоровенного сер-
жанта с  рябыми щеками и низким, скрипучим голосом. Приезжие
сразу  же не понравились ему.
Раньше в этом здании располагался медвытрезвитель и, види-
мо работая в нём, сержант привык общаться с несколько другим
контингентом.
От его  резких и грубых окриков, заключённые поначалу расте-
рялись..
-Вещи на пол, шмотки  снять, — басил здоровяк в милицейс-
кой форме.
- Командир, нас сегодня  три раза  шмонали, — попробо-
вал перейти на шутливо-насмешливый тон, которым на тюрьме
 разговаривают арестанты с надзирателями, один из попутчиков  Рудакова.
Брови сержанта грозно нахмурились, и он уже не сказал, а ско-
рее прорычал в адрес шутника:
— Как сказал — так и сделаете! Понятно?... Руки на стену!
Пока большой и грозный сержант, носивший, как потом выяс-
пилось, совсем не подходящее для своей внешности прозвище —
«Дюймовочка», обыскивал по очереди арестантов, Рудаков смотрел
через чуть приоткрытую дверь в помещение «дежурки». Там, пере-
ливаясь многообразием красок, работал цветной телевизор.
Телевизора Рудаков не видел уже несколько месяцев, не видел ни
какого, а тут, светился всеми цветами радуги — цветной. Для него в
эту минуту телевизор был чем-то диковинным — так же, наверное,
смотрели на чудеса цивилизации индейцы Америки, когда европейцы
выменивали у них золото, давая взамен дешевые побрякушки.
Рудаков так уставился на телевизор, что это не осталось без вни-
мания грозного сержанта. И тот, не отрываясь от своего основного
занятия, ногой толкнул дверь «дежурки», закрывшуюся с неимо-
верным скрипом, чем-то похожим на издевательский смех. Рудаков,
ухмыльнувшись, покачал головой.
«Даже телевизор пожалел ", — подумал он, снимая вещи для
обыска.
На двери камеры, в которую его завели, стояла цифра «четы-
ре». Как он успел заметить, идя по извилистому, со многими от-
ветвлениями коридору спецприёмника, здесь было не больше деся-
ти — двенадцати камер.
После тесноты ИВС, камера «бомжатника» сразу же ударила в
глаза простором и высокими потолками. От нар до стены здесь было
расстояние больше трёх метров. Так, что при большом желании,
здесь можно было попробовать сыграть в футбол. Или даже пока-
таться на велосипеде. В камере присутствовал своеобразный «об-
щак» — невысокий стол с лавками, возвышавшимися на полметра
от пола. Остальная мебель была «стандартной» для подобного по-
мещения — нужник, умывальник и, располагавшиеся на высота
метра от дощатого пола, одноярусные нары.
Народу ж в камере было немного — человек семь, восемь. Боль-
шинство уже спало. Сидели здесь, в основном «суточники» — люди
запертые в этом помещении за мелкие правонарушения. Было
несколько бомжей, которых задержали на тридцать суток до выяс-
нения личности и оформления документов.
Узнав, что Рудакова привезли из тюрьмы, эти люди стали смот-
реть на него с каким-то почтением и уважением. Так, наверное
смотрели во времена социализма пионеры на своих, более старших
товарищей — комсомольцев.
В камере  было холодно. Рудаков, сдавший все свои вещи в кап-
тёрку,  к утру продрог насквозь. Спать он лёг на холодные жёсткие
нары, одетый в  шерстяной свитер и спортивные штаны, не взяв из
своего баула ни одеяла, ни тёплой куртки. .За ночь  он проклял эту
свою неосмотрительность.
Утро поразило его ещё одним событием. В камеру вошла группа
милиционеров. Они  разговаривая на  повышенных тонах, поливая всех
находившихся  в камере потоками ругани.  Они принялась высвечивать
огромным  фонарём пространство под нарами.  После чего, малень-
кий, с белёсой  головой и кривыми ногами сержант, уже предпен-
сионного  возраста, притащил ведро с мутной жидкостью и с ка-
ким-то удовольствием, по-хозяйски, вылил его на нары.
 По камере пополз удушливый запах хлорки. Этот запах проби-
рал до рези в  глазах.
 -Убирайте, — писклявым голосом проверещал сержант.
Рудаков стоял без движения, поражённый всем происходящим.
Но ещё  больше его поразило то, что «суточники» восприняли это
скотское  к себе обращение как нечто должное и совершенно есте-
ственное. Они без каких-либо возражений стали вытирать тряп-
ками нары и полы, даже подшучивая над  тем, что хлорки сегодня
в ведре  развели меньше, чем вчера — «вчера вообще дышать не
чем было».
Среди них, так же существовала своя иерархия — свой «табель о
рангах".  Маленький, худой, в грязной одежде пацан, от которого
Рудаков так и не услышал ни одного слова, ползал по полу с тряпкой
в руках и старательно размазывал по доскам лужи хлорированной
воды. Руководил им уже немолодой, белёсый мужик с наколками на
кистях  рук. Он был «старожилом» этой камеры, сидя в ней уже де-
вятнадцатый  день из тридцати суток, отведённых ему судом.
Рудаков,  привык к тому, что в тюрьме, несмотря на все кон-
фликты и подспудное, скрытое раздражение друг другом. Отноше-
ния  между персоналом СИЗО и арестантами всё же не выходят за
определённые рамки. В них всегда присутствует, пусть небольшая,
но доля  уважения друг друга. Ему было непривычно видеть такое люд-
ское  унижение и пресмыкание перед силой.
В "бомжатнике» персонал не ограничивался одним лишь утрен-
ним поливанием нар хлоркой. Послать на три весёлых буквы или
каким-то другим способом оскорбить арестанта, здесь было делом
привычным и как-то — само собой разумеющимся. Считать за ско-
тину  людей, сидевших в камерах здесь было в порядке вещей.
При этом, милиционеры служившие в этом учреждении, все как
один (пожалуй, единственное исключение составлял грозный сер-
жант, по прозвищу — «Дюймовочка»), были малогабаритные и уже
немолодые люди. Свой недостаток роста они с лихвой компенсиро-
вали крикливостью и напускной грозностью. Всё это выглядело бы
довольно комично, если бы, в свою ругань, они не вставляли
слова, которые по отношению к арестантам звучат как самые жес-
точайшие оскорбления.
Но всё же, не смотря на такого рода отношение, Рудакову в один
из вечеров удалось допроситься у своих тюремщиков чаю. По при-
вычке, он постучал в «кормушку».
— Слышь, командир, — говорил он появившейся в металличес-
ком проёме голове надзирателя с оттопыренный ушами. — У меня
там чай в бауле, может получится как нибудь заварить? Мы по-
пьём, и ты себе отольёшь, сколько посчитаешь нужным...
Надзиратель начал что-то соображать. По его сморщенному лбу
было видно, как напряжённо он отыскивает какой-нибудь скры-
тый смысл в этих нескольких словах, произнесённых арестантом.
Ища — нет ли в них чего нибудь такого эдакого, недозволенного
уставом охранной службы.
— У дежурного спрошу — как  он... Разрешит — пейте, сколько вле-
зет, — желая подстраховаться, сказал сержант как можно строже.
Через полчаса дверь отворилась, и через порог камеры пересту-
пил невысокий, лет тридцати — старший лейтенант, в расстёгну-
той на все пуговицы форменной гимнастёрке, под которой свети-
лась белая майка. Он был в изрядном подпитии.
- У кого здесь чай?
- У меня, командир, — спрыгнув с нар, произнёс Рудаков.
— Пойдём...
Выйдя из камеры, Игорь по привычке, встал лицом к стене, сло-
жив руки за спину, дожидаясь, пока надзиратель запрёт за ним
дверь. Тот, закончив возиться с дверью, поднял глаза на Рудакова.
- Да не надо, ты, — так... — вытирая нос и как-то неесте-
ственно суетясь, говорил надзиратель. — Здесь же не тюрьма.
- А  что? — усмехнулся Рудаков. — На санато-
рий тоже не похож...
Его  завели в комнатку, в которой были сложены вещи аре-
стантов. Ему сразу же бросилось в глаза, что во всей комнате на  полу
сиротливо лежали лишь два его, перевязанные тесемкой баула.
Это могло означать только то, что тех арестантов, с которыми
его привезли в спецприёмник уже этапировали в тюрьму.
— Почему же меня оставили здесь? Почему не взяли на этап?
Для одного всегда найдётся место в автозеке... — думал Игорь, до-
 ставая из баула пакет с чаем.
В его сознание медленно и неторопливо стали заползать черви
сомнений.
Он  уже собирался выходить из комнатушки, когда вдруг, у са-
мой двери  его взгляд наткнулся на знакомый предмет. Этим пред-
метом оказалась незамеченная им сразу, чёрная, кожаная, доста-
точно затёртая и зашитая к нескольких местах сумка. Он сразу же
узнал её, это была сумка Зарокова.
"Значит, и его привезли сюда?» — уже в камере размышлял Ру-
даков «Всех этапировали на тюрьму, а нас с ним оставили."
Он  вспомнил о том, как следователь Рявкин,
 обмолвился фразой о том, что во вторник его  должны будут
отвезти  в тюрьму. Между тем, был уже четверг.
 - Дело закрыли, стало быть, из подследственных мы стали —
подсудимыми . До суда наша дерюга доберётся не раньше, чем че-
рез десятьсять дней, по пути, наверное, и в прокуратуре побывает...
Так что в  течение этих десяти дней мы не чьи — уже не за следова-
телем, но ещё не  за судом, — настороженно думал Рудаков, выша-
гивая по камере.
Он вспомнил о сумке Стаса, потом о своём разговоре с началь-
ником Уголовного розыска. И в душу, извиваясь и шипя, поползли
змеи  сомнения и подозрения.
Тихая гавань — этот спецприёмник. Никто — не родствен-
ники  не адвокат, не знают, что мы с подельником здесь. Удобное
место, чтобы отсюда возить арестантов на ночные допросы-разго-
воры с оперативниками, — продолжал Рудаков  просчитывать ситуа-
цию. - Надо что-то делать. А  то сидишь здесь как кролик, которо-
го - вот должны зарезать и съесть... Надо что-то делать. Но что?
Вдруг лицо его исказила злобная усмешка.
 - Голодовка, конечно же, голодовка. Вот — единственный
выход из  этой ситуации. Голодовать, постараться этим привлечь к
 себе  внимание, суметь связаться с родственниками — только бы
что нибудь делать, защищаться, а не обречено ждать.
Между тем, надзиратель в небольшой кастрюльке заварил чи-
фир. Несмотря на то, что на тюрьме Рудаков пил этот напиток по-
стоянно, только здесь —в этой камере, среди незнакомых ему «су-
точников», он понял действительную  его ценность .
Чифир, обжигающе горячий, приятной волной разлился по
телу. И сразу куда-то на второй план ушла сырость и тусклый свет
камеры.
  Чифир развязал языки. До этого особых разговоров в камере не
было. От этого чёрного на вид и горького на вкус напитка стало
как-то по особенному хорошо и легко, куда-то улетучились все про-
блемы, так мучавшие Игоря ещё несколькими минутами раньее.
Он почувствовал лёгкость и расслабленность, и на этой волне,
совершенно неожиданно для себя,  начал читать «суточникам»
свои стихи. Они, как ему показалось, слушали его с большим инте-
ресом. Ему  даже показалось в этот миг, что лучшей аудитории, луч-
ших слушателей чем эти: мелкие хулиганы  и дебоширы, бомжи и
просто люди без документов, ему не найти.  Он  читал им,
 а они слушали, хотя за последнее время для них были
более привычными слова грубых окриков и ругательств.
После Рудаков начал рассказывать своим слушателям фильмы
из которых им особенно понравился фильм об американской тюрь-
ме.
В какой-то момент ему показалось, что сидевшие на нарах
люди стали его семьей, теми людьми, с которыми ему легко и хоро-
шо, а камера — стала казаться ему чем-то похожей на родной дом,
в котором он мог бы счастливо прожить всю жизнь. Может быть,
всё это ему только показалось под действием черного, терпкого и
горького на вкус напитка, называемого чифиром.
Рудаков ежедневно, на утренней проверке, интересовался у на-
чальника спецприёмника о том, когда его отправят в
тюрьму.
По всем законам ему — арестанту, сидеть в одной камере с «су_
точниками» было не положено. Начальник отшучивался, обещал
— что скоро Игоря здесь не будет, но воз, как говорится в поговор-
ке:  и ныне был там», то есть с места вопрос не двигался.
Теперь все эти ответы и шутки приобрели в глазах Рудакова
какой-то скрытый, зловещий смысл.
Вида начальник был довольно импозантного. Он одевался все-
гда в хорошие костюмы и разноцветные галстуки. Ходил  в
начищенных до блеска штиблетах и с неизменной папкой под мыш-
кой. Волевое лицо его, казалось, не выражало ни каких эмоций и
было абсолютной симметрией — тонкие губы, длинный, прямой
нос, две, совершенно похожие брови и такие же похожие глаза под
ними и лишь сломанное левое ухо выбивалось из общей симметрии
лица.
Из разговоров «суточников» Игорь узнал, что недалеко от  учреж-
дения, начальник возвёл каменный коттедж. Рядом с которым от-
строил свинарник, куда «суточников» и бомжей водили на работу.
На утро следующего дня, начальник бодрой, пружинящей по-
ходкой вошёл в камеру. Нары к тому времени уже были политы
хлоркой, а контингент — обыскан.
- Вопросы какие— нибудь есть?— говорил он , бегло окиды-
вая взглядом, полным равнодушия, стоявших перед ним людей.
- Есть — произнёс Рудаков.
Начальник остановил на нём свой равнодушный взгляд.
- Я отказываюсь от еды, до тех пор, пока ко мне не допустят
моего адвоката.
- Голодовку значит, решил объявить?
-Да, голодовку.
-А ты знаешь, что я всеми этими вопросами не заведую? У
тебя  есть следователь, вот, пожалуйста, к нему и обращайся. Он
Он  пригласит адвоката. — Сухо ответил начальник.
- Я к следователю уже никакого отношения не имею, я дело
закрыл, больше я за следователем не числюсь.
- А за кем ты теперь числишься? —   с иронией в  голосе спросил импозантный начальник.
- За  судом, за Р.......ой  тюрьмой. У  меня  только  одно  требова-
ние — чтобы меня отвезли в тюрьму. Больше мне от вас ничего не
нужно. Я в вашем учреждении никак не должен находиться.
— Ничем не могу помочь, — говорил с какой-то пренебрежи-
тельной вальяжностью начальник снецприёмника. — Голодовка?
Голодуй, пожалуйста, на здоровье. Здесь ты этим никого не уди-
вишь, здесь всё бывало, и голодовки тоже... Только я тебе одно
скажу — этим ты ничего не добьешься. Только себе хуже сделаешь...
 последнее было сказано так, что, не смотря на всё безразличие и
равнодушие, которые, словно маска были одеты на лицо импозан-
тного начальника,  стало заметно, что он все же побаивается та-
кой формы протеста.
Конечно, он боялся не того, что какой-то арестант «сделает себе
хуже», до контингента, обитавшего в камерах подвластного учреж-
дения, ему не было ни какого дела. Он боялся — как бы эта голо-
довка не коснулась лично его, его положения, его карьеры, нако-
нец, его коттеджа с небольшим свинарником. Все эти мысли мол-
нией пронеслись в мозгу начальника спецприемника, но лишь про-
мелькнули   и всё.
Он — человек из власти, пускай и стоящий на низших ступенях
той пирамиды, что зовётся — властью, но знающий, что с властью
 бороться тяжело и даже скорее невозможно. А все эти акции про-
теста, напоминали ему бодание теленка с паровозом.
Спортивно повернувшись на каблуках своих лакированных ту-
фель, начальник вышел из камеры. За ним, словно свита за коро-
лём, простучали башмаками маленькие, комичные сержанты, ко-
торых Рудаков про себя называл — гномами.

ГЛАВА 6
Поначалу «суточники» хотели поддержать его акцию. Но Руда-
ков был против
— Меня в любой день на тюрьму отвезти могут, а вам тут ещё
сидеть. Они вам это припомнят.
В конце концов, его доводы оказались убедительными для «су-
точников» и он начал голодовать в одиночку.
В обед (кормили в снецприемнике, как и на «Литейке» — раз в
день) Рудаков не взял ни, причитавшиеся ему полбуханки ржано-
го хлеба, ни супа, ни каши. Кавказец, сидевший в камере до уста-
новления личности и получавший в этот день еду, на вопрос —
«Сколько человек в камере?» ответил:
— Восемь. Один голодает — давай семь.
После начала голодовки, нечего было говорить о том, что-
бы для камеры заварили чаю. Особые любители чифира к ве-
черу затеяли поднимать «вторяки». Из обрезанной пластмас-
совой бутылки, к краям которой была прикручена, железная
проволока, они соорудили импровизированный чайник. Он
был подвешен над «дальняком», на кранике для слива воды
(кран находился на уровне пояса). Заведовал этой процеду-
рой тот самый белёсый мужик — сторожил камеры, из соб-
ственных спортивных штанов он сделал факел, благо гарде-
роб у него был большой — несколько свитеров, трико — всё
старое и засаленное, достававшееся ему от уходивших на волю
«суточников».
Штаны, пошедшие на факел были из эластика, и от  их горения
по камере пополз едкий, вонючий дым. Всё вокруг стало погружать-
ся в дымовой туман. Это действие продолжалось минут пятнадцать-
двадцать, после чего варево умудрилось закипеть.
Ещё через пять минут белесый мужик подвёл итог своей работе:
— Готово — произнёс он, довольно улыбаясь.
Бутылка снаружи покрылась чёрной копотью и в нескольких
местах начала уже плавиться. Игорь попробовал отпить получив-
шийся чифир, но пластмасса обожгла ему губы.
— Горячо!? — спросил белесым. Рудаков кивнул. — Поставь,
пусть постынет пока...
... От жидкости пахло пластмассой в её горелом виде. Вкус на-
питка тоже мало чем был схож со вкусом чая. Единственным его
плюсом было то, что он был горячим и, растекаясь по телу, прият-
но согревал.
Рудаков  стирался больше лежать, ему удалось в одну из смен до-
биться того, чтобы ему передали его одеяло из баула. С одеялом
был хоть кой-то,  комфорт.
 Как мы уже помянули, в камере сидел кавказец. Это был сред-
него роста, кучерявый мужик, с хитрым выражением глаз и харак-
терным акцентом , донельзя смягчавшим шипящие звуки.
В тот  вечер— вечер, дня начала голодовки Рудаков разговорил-
ся с ним. Кавказец оказался земляком «зверя», на которого Игорь
и подельник «имели когда-то свои виды». Постепенно Рудаков свёл
разговор к интересовавшей его теме.
- Назима? Знаю, как же не знать... — говорил кавказец, сидя
"по турецки» на нарах. — Фруктами его на рынке торгуют, и ма-
газин  у него ещё где-то в центре города есть.
- А чем он сейчас занимается?
-  Э-э, — откуда мне знать. Назим — большой человек. Я его
дела не знаю. Слышал так, мельком кое — что...
- Что слышал?
- Да  говорят, трудно ему сейчас проходиться.
- Это как понять — трудно?
- Квартиру у него недавно ограбили...
Игорь старался выглядеть как можно более равнодушно, он ста-
рался не подать вида, что эта информация его хоть как-то интере-
сует, но последние слова кавказца произвели на него впечатление.
Лоб его покрылся испариной, сердце застучало на порядок быс-
трее.
Собеседник, между тем, умолк и принялся вылепливать из хлеб-
ного мякиша фишки для нард.
- Квартиру, говоришь, у него выставили, — постарался Руда-
ков  продолжить уже потухший разговор. — Наверное, много добра
вывезли?
- Да нет. Можно сказать — ничего и не взяли. Он даже мен-
там заявлять не стал, — кавказец закурил и смачно затянувшись
сигаретой, выпустил изо рта два колечка дыма. Сейф только уво-
локли, — продолжил он ,  - Думали в нём деньги лежат.
    - И что же?
— А  сейф пустой был. Он деньги в книгах, в тайнике прятал....
- И когда у него квартиру выставили? — спросил Рудаков.
 — Да где-то с месяц назад — в самом конце лета...
  Кавказец ещё что-то продолжал говорить про Назима, про его
родню и магазин, но Игорь уже не слушал его — « Смотри, как всё
повернулось» — размышлял он. — «Кто-то всё — таки сделал это.
Скорее  всего, это-Слава, довел до конца свое дело. Довёл до конца
то, что у нас не получилось. — Рудаков живо представил, как Сла-
ва и его неведомые подельники взяли этот  сейф. С какой надеждой
они открывали его в предвкушении богатого барыша. Пилили, на-
верное, его или резали сваркой. И что их ждало внутри — какие-
то бумаги, договора, счета одним словам — хлам. Игорь подумал,
что и его могло ожидать все это, доведи они до конца задуманное.
И он рассмеялся жёстким, нервным смехом. Он смеялся над со-
бой,над своими прошлыми планами, но больше всего над судьбой,
умевшей иногда, так горько и жестоко пошутить.
Кавказец прервался и посмотрел на него недоуменным взгля-
дом, пытаясь определить, что же такого он сказал, вызвавшего у
слушателя подобный прилив какого-то странного смеха.
-А ты Назима откуда знаешь? — задал он вопрос собеседнику.
- Я его не знаю. Так, слышал про него... — ответил Рудаков,
перестав смеяться — И даже видел... Один раз.
На следующий день трое «суточников» должны были, быть вы-
пущены из спецприёмника. Игорь подумал, что грех не воспользо-
ваться такой возможностью и не передать послание на волю. От
старой оборванной книги, кажется, это был один из томов «Войны
и мира», от которого осталось не более сорока листов и одна кар-
тинка, изображавшая танец Наташи Ростовой и князя Болконско-
го на балу. От этой книги Игорь оторвал три маленьких кусочка
бумаги. Лев Толстой был одним из самых любимых его писателелей.
И он мысленно сказал ему «спасибо», за его роман, помогавший
Рудакову даже в таком -"разобранном» виде.
На  трёх бумажных клочках он пеплом, смоченным слюной, при
помощи спички, написал три номера телефона. Собственно, это был
один телефон, записанный в трех экземплярах. Дальше он стал
думать о том, что же говорить позвонившим по этому телефону.
Одно у него получалось слишком длинно, другое — слишком непо-
пятно. В конце  концов, он решил, что всё должно быть изложено
кратко и содержательно.
Рудаков отдал троим уходящим свои телефоны, троим, потому
что из трёх, по его прикидкам, один обязательно должен позво-
нить. И подойдя к каждому, в одних и тех же словах, объяснил,
что нужно сказать.
— Скажи, мол, Игорь в спецприёмнике, что он объявил голо-
довку. И пускай поставят в известность адвоката...
Тот, кто хоть  раз отказывался от  пищи добровольно, знает, что  это
не такая уж страшная процедура. Гораздо страшней само слово «голо-
довка» или «голод», при  этом слове, почему-то, сразу же вспоминают-
ся измождённые, со впалыми глазами люди—то, что называется «жи-
вые трупы». На самом  деле  эта процедура, в разумных пределах, даже
полезна для здоровья.   Главное, лишь  —  убедить  себя в этом.
 От отсутствия пищи в теле у Рудакова появилась какая-то лег-
кость и голова стала работать ясней и чище. Правда, физически он
ослаб  и поэтому старался постоянно лежать на нарах, укутавшись
для сохранения тепла, в одеяло. Впрочем, до своей голодовки, он
более недели питался раз в день  —  сначала в ИВС, а потом и в спец-
приёмнике, причём поглощаемая пища — баланда, не отличалась
особой  питательностью, так что его организм за  это время привык к
недостаткам в еде и не воспринимал ее отсутствие так остро. За ночь
он  хорошо выспался, наверное, ему снилось что-то приятное,
потому что проснулся он в прекрасном расположении духа. Голова
работала   замечательно и ему пришла даже такая мысль:»А
что если  написать заявление на Дежурную часть Советского РОВД
по поводуу кражи его сотрудниками  сигарет из передачки. Пус-
кай ущерб  незначительный, но сам факт.... Если уж в стенах мили-
ции процветает воровство, то что уж говорить о нас грешных — по-
гон не носящих и ответственностью неотягощенных»— думал он.
 -Напишу... Точно напишу. Вот адвокат придёт и напишу...»
В мечтах Рудакова возникло испуганное лицо старлея — началь-
ника  смены, глуповатая рожа конопатого сержанта Пырсикова.
"Полетите, полетите, вы у меня... Если не сами, то уж« погоны
ваши точно полетят», — злорадно улыбаясь, думал Игорь.
В  эту минуту ему казалось, что этим заявлением он отомстит,
отомстит за политые хлоркой нары, за сырость и холод камеры, за
то, что  вот сейчас он лежит здесь и добровольно отказывается от
полухолодного супа и пшённой каши с прорезиненным вкусом.
 Сами эти мысли были для него в удовольствие. Ему было приятно
размышлять над этим. На его губах выступала злорадная, мсти-
тельная  усмешка. Месть — это всегда приятно.
Утром, сразу же после проверки, Рудакова вызвал в свой каби-
нет начальник  учреждения. Утро это тоже  было примечательным,
Первые в камере не поливали хлоркой нары. Может быть просто
тот день был какой-то перебой с хлоркой, но Рудакову  почему-то
хотелось верить, что этот факт как-то связан с его голодовкой.
Потому что всё это еще больше укрепляло его в решимости довести
начатую акцию до логического конца.
В этот раз начальник спецприёмника встретил его и разговари-
вал  более вежливо, чем днём раньше.
Его секретарша, которая целыми днями что-то выстукивала на
пишущей машинке, оторвалась от клавиш и с любопытством по-
смотрела на Рудакова.-
- Проходите, садитесь, — сказал начальник, указывая на же-
лезный стул напротив. Куда-то подевалась его самоуверенность и
глаза, теперь смотрели несколько заискивающе.
- Понимаете, тут звонил ваш адвокат... К сожалению, мы вам
не можем организовать с ним встречу, у нас немного другого типа.
учреждение. Вот когда отвезут вас в тюрьму, там, пожалуйста,
вызывайте адвоката, родственников, кото угодно. А  здесь не поло-
жено. — Он достал из лежавшей на столе пачки сигарету, помял её
в руках, но закуривать не стал. —  Голодовку надо прекратить. Я
считаю, что она необоснованна. И выдвигаемые требования не по
существу. — Начальник учреждения устремил глаза на арестанта,
ожидая ответа.
- Я так не думаю, — отвечал Рудаков. — Во-первых, я в ва-
шем учреждении быть ни как не должен; подследственным, а тем
более подсудимым быть в вашем снецприёмнике не положено. Во-
вторых, — на  тюрьме несколько  другое отношение к  заключённым.
Так как здесь к ним относятся, я еще нигде не  встречал. И в треть-
их — что у вас здесь за секретность такая, если даже адвоката сюда
нельзя допустить? В тюрьму можно, а к вам нельзя... Одним сло-
вам — в вашем учреждении я больше ничего не съем. Так что, в
ваших же интересах отправить поскорей меня в тюрьму... Да, и
неплохо было бы оформить мою голодовку в письменном виде. Где
у вас ручка и бумага? Начальник явно не ожидал от арестанта та-
кого красноречия.
- И всё равно, голодовку нужно прекратить. А  в тюрьму тебя
отправят со следующим этапом.
- А почему с предыдущим не отправили? — Начальник лиши
пожал плечами в ответ.
- Тебя в списке не было.
- Знаете, я в последнее время всё меньше и меньше верю сло-
вам...
- Ну, как знаешь, как знаешь... Тогда пойдем — говорил он,
поднимаясь из-за стола.
У дверей камеры начальник спросил, как  бы, между прочим: —
Заявление на голодовку будешь писать?
— Да, — последовал ответ.
Через два часа дверь камеры отворилась и Рудакова вызвали с
вещами на выход. У порога спецприёмника стоял автозек, в кото-
рый он и загрузился и как только за ним захлопнулась железная
дверь, взревел мотор.
Странная штука жизнь. В один  миг  все те мысли, которые зани-
мали голову его : о голодовке, о встрече с адвокатом, о заявле-
нии на сотрудником «Дежурной части», улетучились, умчались
прочь, остались позади, слетели словно ненужные листы бумаги со
стола. Всё это теперь стало для него не актуальным и казалось не-
нужным.
В дороге  Рудаков почувствовал, что день без пищи не прошёл
для него  даром. Во всем теле чувствовалась слабость, голова кру-
жилась и  присутствовала какая-то опустошённость и разбитость,
Ехали транзитным этапом. Снова заунывная песня газоновско-
го двигателя, потряхивание на ухабах и безликие лица конвоиров
через  решётку напротив.
"Как всё это стало обыденно» — думал Игорь.
Между тем в соседнем отсеке автозека царило оживление. Там
слышались «приколы» и гогочущий смех. По началу занятый своими
переживаниями Рудаков не  обращал на  это никакого внимания. Но
оказалось, что голос одного из говоривших был ему хорошо знаком,
 "Это подельник» — подумалось Игорю — «Видимо его
забрали из снецприёмника попутным этапом».
С этого момента он стал внимательнее прислушиваться к сло-
вам, доносившимся из-за перегородки.
Что-что, а весело пошутить Зароков умел. После закрытия дела,
когда  Рудаков  точно знал — как все было — как Стас сдал его, а
потом ещё и собирался выехать за его счёт на волю, его юмор и
"приколы» — большинство из которых, Рудаков уже множество раз
слышал, стали для него неприятны. Хотя теперь, над неприязнью
всё больше и больше брало вверх чувство безразличия.
Пока разговор его не касался,  Рудаков  не старался вникать в про-
износимые за перегородкой слова, но вот подельник заговорил о
нём и  всё сразу переменилось. - Да, у меня так себе делишки, — отвечал Стас на заданный
 попутчиком вопрос, — подельник что-то там мудрит, нераз-
бери -поймёшь... А так всё было бы у меня мазя.
- А чё он мудрит, подельник твой?
  - Договорились с ним показания поменять — он в отказ. Муль-
ку ему отписал — мол, на радио пусть выйдет. Тоже никаких дви-
жений с его стороны. И  вообще, думается мне, что это он меня му-
сорам сдал, а теперь хочет свалить всё на меня. Вроде как я дваж-
ды  судимый, а он тут вообще не при делах...
 - Да, с подельником тебе не повезло...
- Не то слово. Хуже найти захочешь — не найдёшь.
Рудакова переполняла ярость.
Ему  вспомнилась отвратительно улыбающаяся рожа Жа-
рова и его слова: «Сделай всё, как тебе Стас  говорит, и всё у тебя
будет хорошо", потом вспомнилось, как тот крикнул, забравшись в
автозек: «Стас, у тебя всё нормально «, что можно было перевести
как «клиента обработал, он на всё согласен». «Это говорит обо мне
 человек —думал Рудаков, — « который до
последнего врал мне в глаза. Врал даже тогда, когда знал, что че-
рез сутки его враньё откроется» — думал он, вспоминал их разго-
вор десятидневной давности, когда они стояли в клетках во дворе
тюрьмы и ждали отправки этапа. Во время этого разговора Заро-
ков делал такие возмущённые глаза, что Игорю порой становилось
совестно за то, что он посмел усомниться в правдивости слов по-
дельника. При этом он говорил  с нескрываемым возмуще-
нием:
— Ты что? У тебя крыша, что ли поехала?
- Он артист, он умеет играть, точнее, сыграть так, как ему
на данный момент выгодно. Правильно кто-то сказал: чем чудо-
вищнее ложь, тем скорее в неё поверят. Если хочень  быть белым
очерни окружающих и на их фоне ты будешь кристально чист.
Главное хорошо уметь говорить и убеждать слушателей, убеждать
в том, что белое это черное, а черное это белое. У Стаса это хорошо
получается — думал Рудаков, слушая разговор подельника с не-
ведомым собеседником. — Главное для него любыми способами
уменьшить срок. Пускай предательством, пускай подлостью и хит-
ростью — уменьшить, а может быть и вовсе избежать наказания,
долгих лет «несвободы».
Теперь Рудаков стал невольным слушателем разговора, срывав-
шего со Стаса все его маски, которыми  прикрывался, старался
скрыть сущность своих поступков. Свои поиски, пускай малой, но
выгоды.
- А как у тебя подельник на тюрьме живет? — спросил Заро-
кова его собеседник.
- Нормально вроде бы. Я по этапу спрашивал о нем у пацаном
которые с ним сидели. Худого ничего за ним нет.
- Да, проблема...
 -Знаешь, если на чистоту, я думал он сломается на тюрьме.
  -  Это почему же ?
  - Не знаю, но казалось мне, что он не выдержит , не тот чело-
век. Слишком доверчивый.
- Если так рассудить — это тебе даже на руку бы было.
Стас хрипло кашлянул, продолжив: — Наверное, ты прав . А теперь
 — что  об этом поминать...
- Не гони. Может ещё всё образуется?
- Как образуется? —  вздохнул Зароков. — Ты думаешь
подельник исправиться ? — с насмешкой говорил он. — Вряд ли.
он таких делов наломал, теперь весь срок расхлёбывать будет...
Тут  Рудаков не выдержал, его словно прорвало.  Он прокричал
так чтобы его было слышно в соседнем отеске:
- Что там у тебя подельник наделал? —  его голас дрожал от пере-
полнявшей его бессильной ярости и негодования,
Вслед за его словами последовала длительная пауза, во время
которой стали слышны возгласы конвоиров, что-то оживлённо об-
суждавших между собой.
- Игорь, это ты? — вкрадчиво и осторожно прозвучал голос
Зарокова.
- Ну...
- Здоровенько, браток, — как всегда, дружески поприветство-
вал Стас подельника.
- Привет — отрывисто произнёс Рудаков.
-  Как поживаешь? — говорил Зароков таким тоном,
как будто минуту назад не он, а кто-то другой, чернил Рудакова
перед  пассажирами автозека.
 - Я  то — хорошо. А  вот  как  ты, Стас, живешь? — спросил Игорь,
сделав  ударение на последнем слове вопроса.
- У меня тоже всё слава богу, — легко отвечал подельник, не
обращая внимания на тон заданного вопроса. Разговор прервался,
да и в общем-то говорить было больше не о чем. Другие арестанты
молчали, наблюдая за развитием ситуации.
- Дело закрыл? — прервал паузу Зароков.
   -Закрыл.
Опять тишина. «Если я его закрыл, то значит, я его как минн-
мум прочитал» — размышлял Рудаков, — Он  человек неглупый и
 понимает, что мне все известно. Поэтому дружеский разговор
между нами уже неуместен."  Но и просто разговаривать у него не
выло ни сил, ни желания. Игорь чувствовал слабость и язык во рту
еле ворочался. В это время фургон притормозил и сбавив скорость,
стал не спеша въезжать в распахнутые ворота тюрьмы.
У Рудакова едва хватило сил для того, чтобы выпрыгнуть из ав-
тозека. Прыжок с высоты полтора метра был неудачным — при-
землился он жестко, едва не пропахав носом щебёнку.
«Хорошо хоть так» — подумал он, но подняться  не было сил.
- Живее, живее — чего здесь раскорячился,— кричал началь-
ник конвоя, носком кирзового ботинка подталкивая ,
неспособного подняться арестанта.
- Не надо , командир . Не видишь — человеку плохо , — гово-
рил средних лет зек, поднимая Рудакова за плечи.
- Пойдём, браток, мы уже дома. Тот же арестант и молодень-
кий, ещё не бритый парнишка помогли Рудакову подняться..
- Спасибо. Я сам.
 Он поднялся.  Свет в глазах был сумрачным,,
Как будто для него сразу же внезапно наступил вечер. Нетвердой,
качающейся походкой Рудаков направился по направлению к рас-
пахнутой для него двери клетки.
Когда, лёжа на нарах в транзитной камере, он закрыл глаза, то
увидел на совершенно чёрном фоне белые круги. Круги  нахо-
дясь в постоянном движении, то превращались в эллипсы, то обра-
зовывали какие-то диковинные спирали.  От их вращения ему на
чинало казаться, что и сам он, лёжа  на нарах, постоянно находится
в каком-то вращательном движении.
Игорь поднялся и нетвёрдой походкой направился к двери.
 Дойдя , ударил кулаком в кормушку. На удивление, она
быстро отворилась, словно надзиратель стоял где-то рядом и  ждал его
призывного удара. «Ну хоть в этом-то повезло» — подумал Рудаков.
- Командир, отведи меня в хату, — произнёс он вслух.
- Что случилось ?
- Хреново мне. Не ел я два дня...
- Что так?
- Голодовку .
- Зачем? — удивился надзиратель.
- Были причины, командир, были. Ты извини меня — я  тебе сей-
час ничего объяснять не буду. Поверь уж мне на слово. Плохо мне сей-
час — перед глазами всё плывёт. Переведи, командир. Будь человеком
Надзиратель внимательно и, как показалось Рудакову, сочувственно
посмотрел на него.
— Подожди с часок. Сейчас с  документами разберемся, а даль-
ше посмотрим...
-Благодарю, командир.  Ты уж не забудь. Мне тут совсем
рядом - в конце коридора. Из ноль три я .


  В "транзитке» Рудаков обратил внимание на одного из арестан-
тов, явно не русской внешности. Тот впервые очутился в  тюрьме и
постоянно  боязливо жался в угол. Одежда его была настолько по-
мята  и выпачкана, что совершенно невозможно было представить
её первоначальный вид.
  Смуглоя кожа, круглые, глубоко впавшие глаза и ястребиный с
горбинкой  нос — всей его внешности никак не шло напуганное вы-
ражение взгляда.
  -По  сто тридцать первой — клиент — кивнул в сторону нерусского
один из  заключенных, — Девчонку одиннадцатилетнюю изнасило-
вал. Тот  видимо услышал, что разговор идёт о нём и как-то по осо-
бенному вздрогнул, при этом глаза его стали ещё испуганнее.
-В КПЗ его били по страшному, — продолжал всё тот же арестант.
       - Все били. Зеки в камере его молотили, опера на допросах.
А он ни  в какую — в отказ идёт. Не я говорит и всё. В камере ему
крепко  доставалось. Менты ему кричат — «Ломись из камеры — в
отдельную просись, а то убьют. А он ни в какую — упёрся как ба-
ран - «Не пойду и всё тут». Три недели его так обрабатывали —
днём  опера в отделе под молотки пускали, вечером и ночью зеки в
камере буцкают. Вон смотри — чуть живой стоит.
Таджик— а именно такова была национальность «нерусско-
го",стоял не шелохнувшись, он не сел за «общак», даже боясь по-
дойти к нему. Так он и простоял весь вечер, словно часовой в про-
странстве между «общаком» и дверью. Игорю показалось, что он
был забит до такой степени, что этот день — без избиения показал-
ся ему каким-то неестественным. И он ждал, быть может, наслы-
шанныйй рассказами, об отношении к насильникам в  тюрьме, о  том,
что с  ними не особенно здесь церемонятся.  Ждал, что избиения
 вот-вот  должны продолжится или, что ещё гораздо хуже, его опус-
тят,- скрутят, трахнут в задницу по кругу и он уже низшая каста
-пидор, которого каждый обязан презирать и понукать им.
Поздно вечером арестантов повели в баню (таджик от помывки
отказался).
Баня в этот раз была без горячей воды. После  заключен-
ных стали распределять по камерам.
 Рудаков усталый, то что называется «на автопилоте» дошёл по
 длинному  коридору первого этажа  до  двери камеры, и войдя в ноль
три  бесцветным голосом произнёс:
-Здорово, бродяги, ну что — не ждали?


ГЛАВА 7

Его действительно не ждали — решив, что Рудакова перевели в
другую камеру.
 Немного упомянем о судьбе перстня, подаренного ему чечен-
цем. Первый же вопрос, который Игорь задал, войдя в камеру, был
о перстне:
— Печатка моя цела?
Каргин отрицательно покачал головой, при этом он всячески
старался не встречаться с Рудаковым взглядом. Перстень, кото-
рый сразу же ему приглянулся, он уже два дня назад отнёс в кап-
тёрку, в которой хранились некоторые вещи арестантов. И теперь
старик лихорадочно придумывал версию его исчезновения из
«хаты».
— Куда же он делся? — удивлённо, с примесью досады в голо-
се, спросил Рудаков.
Старик, не надеявшийся на его возвращение, уже начал счи-
тать эту побрякушку своей и даже не позаботился придумать ка-
кую-либо отговорку, для того, чтобы хоть как-то оправдать свей
действия.
- С куревом плохо было... Вот  и загнали его дубаку... — зву-
чало не слишком убедительно и Рудаков сразу же усомнился в прав-
дивости этих слов.
- Как-так загнали? — недовольно говорил он — Что, больше заг-
нать нечего было ?
Он понимал, что в пропаже перстня больше виноват он сам. На
следовало оставлять его в камере, тем более доверять на хранение
старику. Теперь подтвердить слова Каргина было гораздо легче —
чем опровергнуть. Двое других сокамерников были в хате новыми
людьми. И они никогда бы не пошли против воли старика. Рез-
кий тон Рудакова  явно задел за самолюбие Каргина.
— Ты что, первый день на тюрьме сидишь? — говорил он, на-
чиная краснеть от разгоравшейся в нём ярости. — Тебе какая-то
дешевая побрякушка дороже пацанов?
- Не надо было побрякушку без меня отдавать.
- Причём тут твоя, моя, его... У нас  в  хате шаром покати было,
а  он нашёл о  чём пожалеть. Да  он  даже  не драгоценный был —  так
железяка беспородная.
- Какой бы он не был — это был подарок.
— Подарок, — скривив губы, попытался передразнить Каргин,
 — Да какой это подарок? Так — чурка за обед тебе запла-
тил. Или ты чаевые тоже подарком назовёшь?
Рудаков  видел, что старик специально вызывает его на скандал,
И хотя слабость не давала говорить ему громко, но он всё же не мог
оставить слова Каргина без ответа. — Может быть он и чурка, но
он хотя бы человек. Он хотя бы способен на открытые поступки, а
не зажимает чужие вещи втихаря...
-Это кто у тебя вещь втихаря зажал? Уж не я ли?
-Может быть и ты. Даже, скорее всего — ты.
-Посмотрите на него — говорил старик, обращаясь к осталь-
ным сокамерникам, которые напряжённо следили за их перепал-
кой,  -Ты что же, хочешь сказать что я крыса?
- Я так не говорил, но то что ты сделал — некрасиво.
- Смотри парень.... Как бы тебе в другую хату не сломиться,
или может быть тебе этого хочется? Так ты скажи. Я тебе это устрою.
- Устрой, попробуй.
- Думаешь не получиться?  - с насмешкой, через которую ясно
просматривалась злость, сказал Каргин.
— Сам  в кормушку будешь долбиться и кричать — «переведите меня отсюда». Как из три шесть
сломился, так и отсюда сломишься,
Последние его слова  взбесили Рудакова. По нему словно
прошёл  разряд электричества, живо заставивший его забыть о не-
домоганиях и головокружениях.
 - Ты слова свои обоснуй, — произнёс он, с ненавистью смотря
в глаза собеседника.
-А зачем мне их обосновывать?
- Ты меня только сейчас ломовым назвал — обоснуй свой слова.
-Ну ты же из три шесть сломился?
-Тебе известно как всё было. Меня же сюда как зебру полоса-
тую привели, живого места на  теле за следами от дубинок не видно
было. Ты же все это видел.
Каргин замешкался.
- Это давно было — ехидно усмехаясь, произнёс он — я уже и
забыл, какого тебя в камеру привели. А здесь смотри — следи за
базаром, а то мигом сломим из хаты. Сам сломишься... Как из три
шесть сломился — добавил он после паузы.
-Посмотрим.
- Конечно, посмотрим. Можешь и отсюда сломиться. С дуби-
налом или без, но можешь...
Это была война. Рудаков понимал, что к этому всё и шло. Ещё до
этапа  в его отношениях со стариком произошла какая-то переме-
на. И них появилась напряжённость и натянутость. И с каждым
днём всё это нарастало и нарастало, пока не переросло в открытый
конфликт.
 Всё началось с казавшегося таким безобидным спора о футбо-
ле. Старик мнивший себя большим знатоком в этом вопросе, в один
из вечеров проиграл Рудакову спор о том, в какой стране пройдёт
будущий чемпионат мира. Они спорили весь вечер, причём Каргин
клялся всевозможными клятвами, возбуждённо размахивая рукам
ми и угрожающе глядел на оппонента, словно всем этим хотел ска-
зать ему: «Да согласись ты со мной, зачем тебе вся эта нервотрёп-
ка.»
Рудаков тогда соглашаться не захотел, прежде всего по тому
что был полностью уверен в своей правоте. Каргин на него обо-
злился, особенно, когда на следующее утро ДПНКа, пришедший
на утреннюю проверку и тоже бывший большим поклонником фут-
бола, подтвердил  правоту  Рудакова.
Конфликт как-то сам собой замялся, но злоба старика осела в
уголках души и теперь с новой силою вспыхнула вновь. Рудаков
старался свести на нет все разногласия, но у него это не слишком
получалось. Есть на тюрьме такое выражение — «напряженка в
хате» — это когда между сокамерниками неустойчивые, натяну-
тые отношения. В принципе она совершенно ни к чему для аре-
станта. Тем более если у него и в отделе много этой самой «напря-
женки», а если это состояние возникает еще и в камере, то такую
жизнь трудно переносить — когда постоянно нужно находиться я
психологической собранности и готовности.
Рудакову  так и хотелось, порой, сказать своим сокамерникам: «Не
надо всего этого, парии. Мы же все здесь объединены одной бедой.
Зачем нам грызться друг с другом? Нам ведь это совершенно не
нужно...» Но в слух он  не решался выразить свою мысль,
боясь показаться для окружающих смешным и наивным. Он пони-
мал — что здесь тюрьма. Место — где каждый сам за себя, каждый
должен думать прежде всего о себе, не принимая других в счёт.
Только у всех реализация этого основного принципа жизни на  тюрь-
ме получается по-разному. У одних всё выходит как-то как само
собой разумеющееся — естественно, легко и свободно. И это назы-
вается — «умением жить». У других — карикатурно и вычурно. Тре-
тьи же, таких меньшинство, но всё же они есть, пытаются изме-
нить этому принципу, пытаются идти против него.
В камере за время отсутствия Рудакова, появилась новая лич-
ность. Длинный, худющий, с руками плетьми и совершенно круг-
лой головой, отсутствие волос на которой, говорило о недавней ра-
боте мойки. С большими, чуть выпученными глазами и пухлыми
будто постоянно надутыми губами.  Новый арестант слез со «шко-
наря" и с  неестественно доброй, слащавой улыбкой, протянул одну
из своих плетей для приветствия.
 - Саша — произнёс он, заискивающе глядя в глаза.
Встречались в жизни Рудакова такие типы людей, к которым, при
первой же встрече, он чувствовал отвращение. Отвращение от их
угодливости и от их желания постоянно заискивающе смотреть в
глаза при  этом сам взгляд этих людей обязательно был приторно-
доброжелательным. Здесь был как раз тот самый случай.
  -Игорь — ответил Рудаков, пожимая протянутую руку. Ему
тогда показалось, что он пожал что-то неприятное, прикоснулся к
чему-то скользкому и противному.
Родом Саша был из Екатеринбурга и «заехал» на тюрьму за нарко-
ту. Как мы уже упоминали — город, в котором находилась тюрьма,
был крупным железнодорожным узлом. Он славился как город со ста-
рыми революционными традициями и трудовым, железнодорожным
настоящим. И ещё тем, что местное ЛОВД (Линейное  отделение  внут-
ренних дел по железной дороге) было всегда на хорошем счету. Оно ре-
гулярно поставляла  в местную  тюрьму  наркоманов, мелких воришек,
и вагонных хулиганов, снятых с поездов, проходящих по  контролиру-
емой ЛОВД ветке. Эти  люди  были  не только гражданами России, сре-
ди них попадались и жители соседних государств. Все  они  явно ожив-
ляли  жизнь на тюрьме. Таджики, узбеки, туркмены, жители крупных
городов  Поволжья  и Урала, все они, с их нездешними акцентами, рас-
сказами о жизни в тех местах, откуда они ехали или куда не доехали
делали тюремную жизнь не столь скучной и однообразной.
Хата ноль три стояла на отшибе, «дорог» (дорогами на тюрьме
называют устойчивые каналы связи с другими камерами) в другие
хаты  отсюда не было, мулек арестанты не писали и не получали, да и
большая  часть обитателей камеры и не представляла, как это мож-
но сделать. А старик Каргин не желал искать пути связи с другими
мерами, возможно по той причине, чтобы о нем не распростра-
нялись какие-то сведения по тюрьме.
Один  лишь раз камера выходила в эфир по радио, но как знают
читатели из нашего повествования — безрезультатно.
 Так, в общем-то, было спокойней сидеть — не зная какие дви-
жения  происходят на тюрьме, но были в этом и свои минусы. Вот
хотя бы с этим наркоманом Сашей. Откуда он взялся? Как  очутил-
ся в  камере, в видавшем виды трико и изъеденной молью водолаз-
ке? Почему на ногах у него ничего кроме драных тапочек не было?
Вещей у него с собой был маленький пакетик, а в поездах люди в
таком виде и с таким багажом не ездят.
Старик Каргин сразу  разглядел в нём человека «тёмного», да
и грех ему было с его опытом арестантской жизни этого не заме-
тить. Повёл он себя с этим Сашей сразу же жёстко, каждым сло-
вом как бы невзначай всё больше и больше задевая его достоин-
ство. Хотя в этом человеке достоинства видимо никогда и не было.
О Саше и о людях ему подобных, довольно таки часто встреча-
ющихся на тюрьме и носящих одно общее прозвище — «черти», мы
расскажем  позже.
А пока наступили холода. Всем нуждающимся
выдали одеяла, «решки» закрыли рамами, обтянутыми полиэтиле-
ном. Берёзы за забором полностью пожелтели, и порывы холодно-
го ветра срывали с них стаи листьев, кружившихся в осеннем воз-
духе в причудливой танце.
По утрам было прохладно и солнечно, а по вечерам через рас-
крытую «решку» (раму арестанты вставляли только на ночь, от-
крывая в ней небольшую вырезанную в полиэтилене форточку, для
того чтобы не задохнуться) в камеру влетал тот заповедный запах
осени, запах сухой травы в вперемешку с дымом горящих на костре
листьев. В сочетании с перестуком вагонных колёс и  па-
ровозными гудками это время как нельзя больше подходило для
творчества. В эту пору Рудаков писал стихи взахлёб, он был пере-
полнен ими и наслаждался этим счастьем, полагая, что до суда у
него будет время вычерпать стихи из своей души и разлить их по
страницам белой бумаги.
Приведём одно из стихотворений, написанных им в ту пору.
Перестав писать письма жене он и перестал посвящать ей стихи,
представляя теперь для себя образ загадочной незнакомки, кото-
рую ему быть может доведётся встретить после отбытия срока. Ей,
он и посвящал многие из своих стихов. Одно из которых мы  и пред-
лагаем вашему вниманию:
Она так прекрасна — смотри.
Ей улыбаются вслед фонари.
Ветки склоняет к ногам её клен,
Словно в неё клён безумно влюблён.
и каблучками поспешно стучит ~
Та, что на встречу с тобою летит.
Та, что обнимет тебя непременно,
Та, что забудет обиды мгновенно.
Будет тебя упрекать и корить,
Но всё равно будет крепко любить.
Будет любить — за просчёты, ошибки.
Ждать твоей редкой, усталой улыбки.
Ждать. И частенько напрасно.
Но  посмотри — ведь она так прекрасна.

Судьба  Рудакова была в общем-то решена и ему теперь
оставалось только ждать, когда это самое решение будет оформле-
но юридически — протокольно. Но его надеждам провести месяц
до суда в спокойном размеренном творчестве не суждено было сбыться.
Через  неделю для него, в который уже раз, прозвучала команда
-"с вещами на выход». Время было уже позднее и ничего хороше-
го от этой команды он не ожидал, к тему же на все сборы ему дали
меньше  десяти минут.
- Пошли — произнёс надзиратель, через короткий промежу-
ток времени, открывший дверь камеры.
-Погоди, командир, я же не из электричества, я так быстро не
- лихорадочно комкая и пихая вещи в баул, говорил Рудаков.
Как не учили его быстро собираться, так быстро собраться было
выше его сил. Если у читателя есть желание, те он может сам по-
попробовать за десять минут снять и сложить постельное бельё, ска-
тать  матрас и одеяло, одеться самому, сложить хотя бы половину
своего гардероба в сумку, туда же сунуть предметы гигиены, при
этом ничего не забыть и попрощавшись с родственниками, ещё
успеть попить на дорогу чай.
  Получилось у вас? Мы думаем— что нет. Рудаков перекрыл
отпущенные  десять минут минуты на четыре. Даже не успев
чифирнуть и толком попрощаться с сокамерниками, он вышел в
продол (коридор тюрьмы). И пошел  по направлению к
лестнице.  В одной руке он держал матрас и подушку, в другой — две
здоровенные сумки. В сумках позвякивала ложка об кружку и  круж-
ка об кипятильник. Со всей своей поклажей он поднялся на третий
этаж. Надзиратель не повел его к вещевому складу, а приказал
повернуть в совершенно другую сторону.
"В другую хату ведут — подумал про  себя Рудаков — «Накар-
кал мне старик, накаркал."
Он прошёл, ведомый надзирателем, весь коридор третьего эта-
жа. Впереди осталось только две камеры. Надзиратель остановил-
ся  у той, которая находилась по правую руку, и всунул ключ в за-
мок.
На железной двери, написанные через трафарет белой краской,
стояли две тройки. Дверь со скрежетом отворилась, и Рудаков во-
шёл в камеру.


ГЛАВА 6
Есть правильное мнение о том, что в мире невозможно понять
все до конца. Никакой из предметов или жизненных явлений не
может быть до конца осмыслен и понят.
Порою человеку кажется: << — Всё. Я знаю об этом предмете всё
и даже, немного больше. Дальше предел, но проходит время и этот
предмет начинает видится в ином свете, под иным углом зрения. И
человек уже думает: — «Как я был наивен».
Когда Рудаков шёл по коридору третьего этажа по направлению к
своей новой камере. Он думал, что тюремная жизнь для него почти
что прочитанная книга. И что, как и у всякой книги, достаточно про-
читать на предпоследней странице все, чтобы понять всё её содержа-
ние. Так и у тюремной жизни — достаточно пройти азы, усвоить ос-
новные принципы, чтобы легко и свободно ориентироваться в ней.
Рудаков тогда не мог и предположить, что через несколько ча-
сов он поймет , что не прочёл и первых трёх страниц той кни-
ги, о которой брался судить в полный рост.
Как уже знает читатель из ранее нами написанного — камеры
на тюрьме бывают разными. Про «три-три» говорили, что эта хата
«беспредельная». Ездя по этапам и ночуя в транзитках, Рудаков слы-
шал о «три-три» то, что в нарды в ней играют только на интерес,
раздевая проигравших до трусов, кулаки там гуляют ежедневно и
передачки бомбятся даже не донесенные от двери до «общака».
В общем, все слышанные им рассказы сводились к одному -
«три-три» — хата беспредельная и если есть такая возможность, то
туда лучше не попадать, хотя арестант — человек подневольный и
таких возможностей в большинстве случаев у него не бывает.
Рудаков три месяца просидел в камере, где жило то два, то три,
в редком случае — четыре человека. Вытягивая руки, он кончика-
ми пальцев касался противоположных стен. Последние недели в
«ноль-три» он ходил по хате в зимней куртке «Аляске», и тёплом,
шерстяном турецком свитере, который и сейчас был на нём. Не
смотря на это утепление, его постоянно мучил мокрый кашель, а
от насморка платок не успевал отстирываться.
И вот его заводят в камеру (как узнал  позже Рудаков, по разме-
рам самую большую на тюрьме), которая после «ноль-три» показа-
лась ему спортзалом — шесть на шесть метров в ширину и длину, с
высокими потолками и двумя «решками» на стене закрытыми «рес-
ничками» и от этого дающие минимум света.
Первое, что бросилось Рудакову в глаза, это то, что от жары
арестанты, во всяком случае, большая их часть, сидит в одних тру-
сах. Вентилятор, располагавшийся на подставке возле двери, ра-
ботает на всю мощь, создавая ощущение лёгкого бриза. У Рудакова
сразу возникло ощущение, будто он из зимнего морозного леса вы-
шел на горячий песок раскаленного пляжа.
Двадцать пять пар глаз сразу же устремились на него. При этом,
ему почему то вспомнились слова Шамиля из «три-шесть»: «Все
будут смотреть даже не на то, что ты делаешь, а на то, как ты это
делаешь".
  Рудаков посмотрел на горевшую, несмотря на солнечный день
за решёткой, лампочку на потолке. Потом окинул взглядом четыр-
надцать  «шконок-шоколадок» стоявших в два яруса — четыре пары
у левой стены, три — у правой. Затем глаза его скользнули по «об-
щаку" — от многих упорных чисток отполированному до блеска,
поверхность его была волнообразной с холмами в тех местах, где
широкой сосновой доске были сучки, и ямами там — где их не
было.
-Здорово парни, —произнёс  он, ложа принесённую им по-
клажу возле двери. Несколько человек ответили ему, часть лишь
кивнула, но большинство не обратило на его приветствие никакого
внимания.
  Ему не предложили ни места за «общаком», ни места на «шкона-
ре". Да и мест на «шконках», прямо скажем, не было. На четыр-
надцать спальных мест приходилось двадцать пять арестантов,
тогда Игорь вошёл, то ему показалось, будто бы он попал на
шумный  перрон большого вокзала, на котором лишь на мгновение
человек интересует окружающих, а дальше он сливается с общей
толпой и суетой, становясь её маленькой частью.
Постепенно начала вырисовываться какая-то картина жизни в
«хате». Видно было, что по чистоте постельного белья (в ос-
новном домашнего), и по некоторым интонациям разговора, и по
чистоте одежды — что левая сторона от «общака», более привиле-
гирована — чем правая.
Все  арестанты в камере, по наблюдениям Рудакова делилась на
три  основные группы. Самым низшим сословием в камере были
"шныри». Их время от времени буцкали и держали в страхе окри-
ками и приколами. Зарвавшегося, нагрубившего или плохо испол-
нившего свою работу «шныря» подтягивали к «правильным паца-
нам» для «развода». Не редко, подобные нравоучительные беседы
оканчивались  избиением. Сломленные морально, «шныри» делали
всю  черновую работу в камере, всё что им не прикажут. Они мыли
полы, чистили «общак», одежду и обувь. Стирали бельё, заправля-
ли постели, будили когда кого нужно и просто выполняли функ-
цию типа — подай-принеси. Так  же, они постоянно служили объек-
тами насмешек и всевозможных «приколов».
Среди них тоже существовала своя иерархия. Так старшим сре-
ди «шнырей» был крепенький паренёк лет двадцати пяти, сидев-
ший  уже год на тюрьме за украденный им мешок картошки.  Пос-
ле года следствия и судебных разбирательств, его дело было на-
правлено на  доследование (вот  характерный пример
работы нашей судебной системы). Звали парня Сергеем, но имя
его звучало довольно редко. Гораздо чаще его звали по клич-
ке — «.Звонком». Сам он уже почти не выполнял грязную работу, а
был кем то вроде бригадира, которому, что-то поручалось — дава-
лась смета работ, а уж он определял кому и что выполнять.
Широколицый, с совершенно круглой головой, с короткими
жесткими волосами «ёжиком», он постоянно находился в каком-
то,  хаотичном движении, при этом голова его каталась от
плеча до плеча, словно маятник часов. Среди семи-восьми «шны-
рей» Звонок был лидер.
Аутсайдером среди этой группы обитателей «три-три» был моло-
дой парнишка по прозвищу «Шуршунчик». Когда Рудаков «заехал» в
 камеру, Шуршунчик в разбитых очках (одна из линз была с
трещинами лучеобразной формы, сходившимися по середине) си-
дел за «общаком» и читал «Остров сокровищ». Забегая вперёд ска-
жем, что его часто сравнивали с Джимом — персонажем этой кни-
ги в ее мульт-варианте.
На нём была помятая «общаковская» рубаха, непонятного цве-
та трико и тапочки — по виду тоже «общаковские». Был он худ,
высок ростом, с большими губами и узенькими глазами, которые,
благодаря очкам, выглядели широко.
Родом Шуршунчик был из далёкого Екатеринбурга — девятнадца-
тилетний, ч наркоман. Пожалуй, его можно било на-
звать мальчиком.-мажором. Из интеллигентной семьи. Бабушка
всю жизнь проработала нотариусом и сам он учился в платном ин-
ституте на юридическом факультете. А этот факт  его биогра-
фии, как могут догадаться наши читатели, в тюрьме большой ми-
нус.
Позже, когда Рудаков общался с  ним, а это случалось довольно
 часто, он узнал, что у Шуршунчика совсем недавно погибла
мать. Она-была убита маньяком, вышедшим из сумасшедшего дома
(это в духе современной нам России, где ещё совсем недавно убий-
ство считали чем-то из ряда вон выходящим, а теперь стало при-
вычным и, судя по криминальным хроникам газет, обыденно-есте-
ственным). После смерти матери Шуршунчик попал в аварию с
прелом ног и рёбер, в это же самое время он увлекся героином
 -  популярное увлечение у студентов конца девяностых го-
дов в России.
  Бабушка — видный юрист, отправила внука отдохнуть к его тё-
тушкам на Кавказ. В  дороге Шуршупчик прикупил несколько доз
героина, «вмазался» в купе поезда и  был задержан Линейным отде-
лом за  хранение, перевозку и потребление наркотических средств.
К моменту появления Рудакова в камере Шуршунчик уже ме-
сяц сидел в ней и находился на положении «шныря». Мало того,
среди «шнырей» он стоял на самой низкой ступени. И был понука-
ем, по сути дела, всеми своими сокамерниками. По рассказам, ко-
торые слышал Рудаков, «заехал» Шуршунчик в «хату» в довольно таки
приличной одежде. Но по мягкости характера или находясь под действие
 героина, постоять за себя он не сумел. Хотя заранее надо
сказать., что люди, с даже более твердыми, чем у Шуршунчика ха-
рактерами ломались, попадая в «три-три». Зато те, кто проходил
испытания, становились во всех отношениях закалёнными аре-
стантами.
  Так вот, одежда, в которой Саша, а именно таковым было на-
стоящее имя Шуршунчика, давно уже перекочевала к более креп-
ки духом или более наглым его сокамерникам, а сам он, бритый
под ноль, выполнял работу мальчика на побегушках. Над ним по-
постоянно  посмеивались. Да и сам его вид способствовал рождению
всевозможных «приколов». Высокий, худой, с большими глазами
из под линз и с вечно сонным выражением лица — вся его вне-
шность невольно вызывала улыбку.
 Спал  Шуршунчик урывками, своего места у него не было и он
ложился на первое свободное на левых «шконках» место, от недо-
статка  сна он всегда бродил по «хате» сонным и поминутно зевал.
Шныри постоянно сваливали на него самую тяжёлую и неблаго-
дарную работу.  Он безропотно выполнял её, как будто так оно и
должно было быть. В общем Шуршунчик был самым слабым и,
стало  быть, самым понукаемым человеком в камере.
 Вторая группа обитателей камеры, по численности не уступав-
шая первой, сама себя обслуживала. То есть, сама себе стирала,
заправляла «шконки», чистила одежду и прочее, прочее. У этих
людей были две пары своих «шконарей», на которых они по очере-
 спали. Среди них тоже был свой лидер, звали которого Михаи-
лом. Он был самым старшим в камере по возрасту, только что от-
метив своё сорокалетие. Но возраст здесь многого не значил.
Михаил был высоким, худым, с впалыми щеками арестантом, с
узкими щёлками, всегда по хозяйски смотрящих глаз. Но главной
его достопримечательностью была по-ленински лысая голова. Это
голова служила поводом для шуток и насмешек над Михаилом,
которые он не любил и старался пресекать их на корню.
Как человек ухе достаточно поживший и семейный, он не вы-
носил когда над ним кто-то надсмехался.
Однажды, когда Михаил спал, а спал он, в основном, на спине,
что придавало ему ещё большее сходство с вождём мирового про-
летариата, в камеру «заехал» новичок, для которого «три-три» была
первой на тюрьме «хатой». Над ним решили подшутить, использо-
вав для этой цели спящего Михаила.
- +Слышь, земляк. У нас в камере вор живёт, — обратился к
вновь заехавшему один из молодых арестантов. — Не так себе вор,
а и законе вор!  Новичок стоял не жив, не  мёртв, разглядывая спя-
щего лысого мужика, на которого ему указывал говоривший.
- Он сейчас спит, намаялся бедный, об нас думавши, — про-
должал всё тот же арестант. — Ты его пока не буди. Не надо. А как
проснётся — подойди к нему, приколись с ним. Он тебе расскажет
— что к чему и как на тюрьме жить нужно.
Новичка при этих словах охватил трепет, хотя он и не старался
подавать виду, но всё же по тому, как он нервно поглядывал на
спящего Михаила, можно было понять, что его пробуждения он
ожидает с внутренним благоговением и напряжением. Когда же
Михаил проснулся, вся шутка лопнула как мыльный пузырь. Спя-
щего, его с большим натягом можно было посчитать за преступно-
го авторитета, но проснувшийся он явно на него не тянул.
— Прикалываетесь, — под дружный гогот произнёс новичок,
когда он попытавшись поговорить с Михаилом обнаружил, что всё
это  лишь шутка.
Михаил, спросонья таращил глаза на окружающих, не понимая
почему все его движения вызывают такой бурный смех у окружа-
ющих. Ему было не вдомёк, что пока он спал, его успели шуточно
короновать и так же шуточно развенчать.
Есть хорошая русская поговорка — «От сумы и от тюрьмы на
зарекайся». Следуя её смыслу и попадают в тюрьму такие люди,
как Михаил.
Рабочий — мастер на все руки, семья, квартира, машина и дач-
ный участок. Вроде бы, что ещё нужно человеку для спокойной,
размеренной жизни. Да, так было, может быть каких-нибудь де-
сять-пятнадцать лет назад. В наше же время, работать — это ещё
не значит получать зарплату. И несут российские мужики со своих
заводов всё, что не успело вынести вышестоящее начальство. Не-
сут всё, что может пригодиться. Несут — потому что не представля-
ют себе, как можно работать на предприятии и ничего оттуда не
красть. Только, если раньше несли для того, чтобы выпить, продав
украденную заводскую деталь, то теперь  несут для того, чтобы вы-
жить, хоть как-то прожить при полном безденежье, накормить се-
мью.  Несут и попадаются, надеясь на вечное российское «авось».
 Так же попался и Михаил, задумавший перетащить через забор
предприятия большой кусок брошенного медного кабеля.
Третья группа арестантов, состоявшая в основном из молодых
парней, уже по много месяцев сидевших на тюрьме, являла собой
своеобразную камерную элиту. Они целыми днями валялись на
заправленных «шнырями» постелях, играли в нарды или «манда-
вошку», смотрели телевизор, а иногда просто от скуки, ради при-
кола  заставляли «низшее сословие» танцевать, петь для них, про-
сить  у тюрьмы кликухи, в общем, развлекались, как могли,
 Чем  то они были похожи на молодых волчат, которые ещё мало
что  смыслят в жизни и порой ошибаются в самых простейших си-
туациях. Но они уже усвоили главный принцип этой жизни — силь-
ный всегда прав и сильному всё прощается.  Они держали на
 дистанции «шнырей», относясь к ним, как к сословию безуслов-
но  нужному, но низшему. До которого можно снизойти, но с кото-
рым, не в коем случае, нельзя быть на равных. «Шныри» выполня-
ли за них всю работу. Единственное, чем им не дозволяли зани-
маться, так  это приготовлением пищи. Здесь, у каждой группы аре-
стантов  был свой повар, за исключением «шнырей» которые ели в
основном баланду и остатки продуктов с «барского стола''.
В камере было весело, хотя веселье это было не для всех. Почти
вся  левая, привилегированная часть хаты состояла из жителей об-
ластного центра — молодых пацанов, возрастом от восемнадцати
до двадцати лет. Часть из них только-только поднялась с «малолет-
ки"  на «взросляк». Поэтому, жестокие шутки и «игрушки» мало-
летки"  происходили в камере ежедневно.
  Правая часть, точнее не вся часть, а только две пары находив-
шихся ближе к дальнику «шконарей» жила своей жизнью, то есть
работала на «камерную элиту». Иногда, правую часть, то, что на-
зывается «начинали гонять».
 — Черти, подъём, — будил их дикий вопль по утрам. «Шныри»
вскакивали как солдаты, поднятые по тревоге и с сонными лицами
принимались спешно натягивать на себя одежду.
 — Быстрей, быстрей. Что так медленно? Сколько вам говорить,
черти поганые, чтобы пол к утренней проверке блестел, — кричал,
стоя на лавке молодой арестант, обращаясь к спешно спрыгивав-
шим со «шконок» «шнырям». От крика во всё горло кровь стыла в
жилах не только у тех, к кому этот крик был обращен, но и у «му-
жиков», спавших на примыкавших к «шконкам» «шнырей» местах.
Быстро, быстро поднялись... Тряпку в зубы и вперёд, — смеясь
над сонными лицами представителей «низшего сословия» говорили
всё тот же арестант. «Шныри» молча принимались за работу
ГЛАВА 9.
Но мы немного позабыли о главном герое, оставленном нами на
пороге камеры. Осмотревшись и увидев, что мест, куда бы он мог
положить матрас нет. Рудаков уселся на него и раскрыв свой альбом
для рисования, принялся доканчивать, начатый ещё в «ноль-три»
рисунок. Вскоре Рудакова взяли в полукольцо обитатели камеры,
с интересом рассматривавшие рождавшийся из-под его карандаша
рисунок.
— Да ты — художник, — здоровенный, коротко остриженный
крепыш протиснулся ближе всех к нему. — Дай альбом посмот-
реть...
Игорь прервался и протянул ему жёлтый, с детским рисунком
на обложке альбом.
- Сила, — констатировал крепыш, перелистывая рисунки. —
Учился где-нибудь?
- Нет. Самоучка.
- А марочки рисовать не пробовал?
Марочками на тюрьме называют рисунки, выполненные на плат-
ках. Такие платки потом обычно дарят любимым женщинам с по-
здравлениями и пожеланиями всевозможных благ.
- Рисовал один раз, — произнёс Рудаков, вспомнив, как месяц
назад расписал носовой платок старику Каргину. — Только у меня
паст цветных нет.
- Это не проблема.
Альберт — так звали крепыша, порылся в тумбочке стоявшей у
изголовья его шконки и извлёк оттуда набор разноцветных геле-
вых ручек.
- Такие пойдут, — протянул он ручки. Рудаков кив-
нул.
-  Нарисуешь — когда время будет...
Альберт был непререкаемым авторитетом в камере. Тут  же, как
по взмаху волшебной палочки «шныри» подхватили матрас Рудакова
и разместили его на той же «шконке», на которой спал Михаил.
Теперь они вдвоём стали занимать это место, спя по очереди — один
днём, другой ночью.
Во время ужина Игорю нашлось место за «общаком» во второй
партии евших.
  Вот  кого нам в хате не хватало — так это художника, — про-
изнёс  вечером следующего дня Альберт, когда марочка  была
 закончена.
- Ты случайно у Пикассо не учился?
Поначалу его слова Рудаков  воспринял как шутку, но, посмотрев
на Альберта, понял, что тот говорит серьёзно.
-Тут на тюрьме недавно один художник сидел — Пикассо —
кличка. Дерюга у него за подделку документов или штампов была.
 Деньги мог рисовать, да  что деньги? Всё что угодно мог изобразить
в момент. Попросят его котёнка нарисовать — через пять минут
котёнок как живой по бумаге бежит. Я с ним сам, правда, не си-
дел, от многих про него слышал. Его только недавно на зону
отвезли.
-  Он учился, где нибудь? — спросил Рудаков.
- Точно не знаю. Но у него уже не первая судимость. Говори-
 ли что он на зоне это ремесло постигал. Такие картины рисовал,
что к  нему все офицеры в очередь на портрет записывались.
После того, как Рудаков нарисовал марочку Альберту, на  него  тут
же посыпались заказы от других сокамерников. Одним также была
нужна  марочка, другим — рисунок в письме, третьим — эскиз на-
колки.  Постепенно Игорь стал «штатным художником хаты», це-
лыми  днями сидя за общаком и рисуя. За этим занятием дни про-
летали  незаметно, к тому же, искусство на тюрьме было всегда в
почёте.
 Немного позже Рудаков пристрастился писать письма. Писались
они  у него легко, поэтому, ему не составляло большого труда за
пятнадцать минут начеркать то, над чем другие арестанты в гораз-
до худшем исполнении бились по несколько часов кряду. Он
стал  оформлять поздравительные открытки, писав поздравления
неприменно в стихах и непременно так, чтобы не одно из них не
было похоже на другое. Всем этим, он отчасти, компенсировал то,
что самому ему писать было некому. Были, конечно, письма к ма-
тери, но это было не то. И  Рудаков, в письмах, которые потом пе-
реписывали совершенно чужие ему люди, изливал свои думы  и  ча-
яния, раскрывал свою душу.
  Зайдя в камеру, Рудаков, как говориться, попал с корабля на
бал.. Хата «три-три» жила в постоянном конфликте с администра-
цией тюрьмы и на следующий день в ней началась голодовка.
Было это так:
— Парняги, надо голодать! Менты совсем оборзели...
Высокий, худощавый парень произнёс эти слова через десять
минут после того, как вошел в камеру, переведенный в неё из кар-
цера.
— Бродяги в карцерах гниют заживо. Я сам загнил децел... -
он засучил рукав свитера. — От предплечья тянулся слой кожаной;
сыпи вперемешку с гнойниками.
Сам он сидел на тюрьме уже больше года и как «старый» арес-
тант, не отличавшийся особой уживчивостью с режимом, попадал
карцер уже в седьмой раз.
— Как всегда, несправедливость, — отвечал он на вопрос -
«За что его посадили в карцер?»
После карцера арестанта не сажают в ту хату, в которой он си-
дел прежде, поэтому Слава, а именно так звали высокого парень-
ка, побывал во всех больших хатах общего режима на тюрьме. И
был известен в них с «путёвой» стороны. Остаётся добавить, что
Славе была всего девятнадцать лет от роду, хотя для общего режи-
ма этот возраст довольно распространённый.
Немного отвлечемся от событий, происходивших в хате «три-
три» и расскажем читателям, что же из себя представляет общий
режим на тюрьме. Одни называют его «пионерским  лагерем'', дру-
гие — «дурдомом». И то, и другое определение по-своему  правиль-
но. На этом режиме сидят в основном те, кто по первому разу был
лишён свободы. Люди  эти, как правило, молодые и поэтому, созда-
ётся впечатление нечто среднего между неволей и армейскими не-
уставными взаимоотношениями. Большой процент хат общего ре-
жима, что называется «беспредельные».
Более старшие товарищи со строгого режима пытаются как-то
урезонить общий режим, как правило, это делается при помощи
маляв и на этапах — тогда, когда режимы смешиваются. Но на ма-
ляву можно отписать ответ в том смысле - »что всё это» — мол -
«прогон», а на этапах сказать — «что ничего такого в хате нет, а
если и есть то» — мол — «не видел — спал или был на этапе.»
Ещё одна особенность и отличие общего режима, скажем, от
того же строгого, заключается в том, что на строгий режим заез-
жают люди, уже отсидевшие сроки в лагерях и поэтому, там легко
узнать — как человек сидел предыдущий срок  и  кем он  жил на  зоне.
На общий же режим «заезжают» все на равных правах и  уже здесь,
в камерах тюрьмы, идёт деление, сортировка арестантов по свое-
образным «кастам». Именно здесь идёт главная ломка людей, глав-
ные для них испытания.
И тот, кто сломается, будет мыть пол или служить сексуальной
утехой здоровой, голодной в половом плане молодёжи, либо оста-
ётся выход — ломиться из «хаты», а потом доказывать на зоне, что
сидел в беспредельной камере и другого выхода как ломиться из
неё, не  было. Но в большинстве своём эти попытки будут неудачными....
 Итак, продолжим...
В хату Слава вошёл как  в родной дом. Здесь всё ему было знако-
мо. Сажали его в «три-три» уже второй раз за год. К тому
же в камере оставались ещё те арестанты,  которые сидели с ним в
"три-три» в начале лета. Он сразу же занял почётное место в углу
на нижней шконке.
 -Звонок, и ты здесь!? — произнес он, обращаясь к «бригадиру
шнырей". Звонок заулыбался с таким выражением лица, которое
бывает  у  дворняги, завидевшей своего хозяина.
- Здесь, Слав.
-Ты, я смотрю, отерся здесь. Даже живот из штанов пополз.
Звонеок покраснел, продолжая смущённо улыбаться.
-Ну, в общем, так, — продолжал Слава. — Чтобы с этого дня
в хате  чистота как прежде была. Пол с мылом моете? Бригадир
шнырей отрицательно покачал головой.
   - С  завтрашнего утра с мылом будете мыть и давай так — что-
бы без  напоминаний, а то ты знаешь, какой я в гневе.  - Звонок испу-
гано  заморгал.
- Ну, так что, бродяги, — говорил Слава, обращаясь уже ко
всем  сокамерникам. — Что насчёт голодовки порешим?
  - Да надо бы, конечно.
- Поможем , грех не помочь.
-Мне  что голодать, что не голодать — всё равно.
 -На решку посмотрите — жратвы никакой нет, один хрен,
голодными  до передачек будем сидеть, — посыпались с разных сто-
рон возгласы .
 Я вот тут заявление начеркал. Давайте подпишем, — гово-
рил Слава, извлекая из тетрадки исписанный белый лист канце-
лярской  бумаги. Все подписали заявление, хотя  большинство  и  по-
нятия не имело, за что они будут голодать и как всё это будет выг-
лядеть.
  Заявление было написано грамотно, с множеством юридичес-
 терминов, благо Слава, имел весь набор кодексов и юридичес-
кой  литературы на тему — «преступления и наказания».
 - Я пробивал в карцера, соседние с моим. Пацанов оттуда тоже
не  сегодня— завтра выпустят, а может быть, уже выпустили. Их,
скорее  всего, по большим хатам раскидают.  Они тоже голодовку
замутят.
- А кто такой Сергеев? — спросил один из арестантов. В
заявлении была фамилия человека, который, как следовало из под-
писанной всеми бумаги, попал в карцер не обоснованно. И выход
которого оттуда был одним из требований голодовки.
- Хороший парняга. Его в карцере держат за то, что он насчёт
плохого питания на тюрьме выступать начал. Выручить бродягу
нужно, а то он пропадает там — холодно, сырость, в этих казема-
тах недели две посидишь и голимый тубик подхватишь.
На  утро следующего дня «шныри» не взяли полагавшийся каме-
ре на день хлеб, ни сахару, ни баланды. «Решка» в то утро была
пуста, это означало то, что на ней на сквозняке, на свежем воздухе
не лежало никаких продуктов.
В восемь часов, на утренней проверке, подписанное всеми аре-
стантами камеры заявление, вручили ДПНКа. После не взятого
обеда в «хату» пожаловал сам  Антоныч. Он медленно и с достоин-
ством вошёл в камеру, именно вошел, а не вбежал, как это делали
большинство ДПНКа. По его походке можно было понять, что он
вообще ни за чем никогда не бегает, а вот таким вот размеренным
шагом приходит всегда и везде вовремя.
- Построились, — прокричал из-за спины Караваева надзира-
тель. Арестанты нехотя стали вставать в два ряда.
- Здравствуйте, — угрюмо произнёс Антоныч.
Ответом ему было молчание. Арестанты считали для себя, что
грешно желать здоровья человеку, который их, этого самого здоро-
вья, лишал.
В камере затаилось ожидание, или может быть, давал о себе
знать голод. Есть, правда, не хотелось, но и на разговоры заклю-
чённых не тянуло. Все ожидали продолжения, молча созерцая за-
местителя начальника тюрьмы по режиму. При этом каждый по-
нимал, что ответить ему, выделиться как-то из общей массы со-
камерников, значило навлечь на себя гнев этого человека и запом-
ниться ему на будущее.
Майор Караваев только что сытно пообедал, поэтому, не смот-
ря на своё угрюмое «здравствуйте», пребывал в благожелательном
расположении духа. Он вошёл в камеру один, приказав надзирате-
лю жестом закрыть за ним дверь. Такой поступок не мог не выз-
вать уважения. Вот так вот запросто остаться одному против двад-
цати пяти своих недоброжелателей — это было «круто».
Хотя, конечно , все понимали, что за дверью наверняка сто-
ит «группа поддержки» с дубинками наперевес и надзиратель вни-
мательно наблюдает за происходящим в камере через «пику» —
дверной глазок. Этот глазок в действительности напоминал своей
формой наконечник копья или даже половинку башни броневика
революционных времён, с амбразурами для пулеметов.
Но как  бы то не было, на Рудакова эта смелость режимника про-
извела  определённое впечатление. Видимо, Антоныч не в первый
раз  оказывался в подобных ситуациях, потому что вёл он себя впол-
не естественно.
- Долго не есть собираетесь? — спросил Антоныч, медленно
усаживаясь за »общак». Арестанты по-прежнему хранили гробо-
вое молчание.
- Курите. — Караваев положил на стол пачку сигарет.
К сигаретам никто не притронулся. Антоныч закурил в одино-
честве  казалось нисколько этим не смущённый. — Сразу вам ска-
жу, что  все ваши голодовки не к чему. Всё это сплошное ребяче-
ство. Правильно я говорю — Синицин? — обратился он к Славе.
Майор Караваев сразу же, как только узнал о голодовке в камере,
понял  откуда  там ветер дует и поэтому начал разговор со Славой.
-  Василий  Антоныч, вы знаете прекрасно сами, какие условия
в карцерах. Люди там гниют заживо...
- Кто гниёт? — перебил его Антоныч, словно пытаясь уточ-
нить какую-то важную деталь.
- Я  гнию, Сергеев, да все кого не спроси.
- А  кто вас просит нарушать порядок в тюрьме?
- Причём тут  это?
 - А  притом. Ты сам, Синицын, за что в карцер угодил?
  Вопрос вызвал улыбку на лице Славы. Вообще, весь разговор
напоминал беседу председателя колхоза с нашкодившим бригадиром.
 Весь тон, с которым Антоныч вёл беседу со Славой, словно
говорил: «Ты хороший парень, и я тебя даже люблю, конечно же
не больше, чем сына, но где-то примерно так же. Я всем вам добра
хочу, детям малым и неразумным, а вы меня не понимаете».
- Вот то-то. Так у вас всегда бывает — поначалу всё шуточки да
улыбочки, а потом бах — и тюрьма. В тюрьме всё так же — шуточ-
ки, улыбочки — бах — и карцер.  Родители ваши приходят, расстра-
иваются — почему сыночку передачку не принимают, а сыночек по
своей  глупости в карцере в это время прохлаждается, — Антоныч
сделал  паузу, во время которой обвёл глазами всех присутствующих,
словно  желая убедиться — все ли его внимательно слушают, — Ты,
Синицин, здесь уже второй год, никак тебя не осудят...
- Правильно, а  за  что невинного человека свободы лишать? — с
деланной серьёзностью проговорил Слава.
- Невинного?  Я читал материалы дела — какой ты там не-
винный. Вот что я тебе скажу, парень — воровать — воруй, но не
попадайся, а раз уж попался, то будь любезен... — Антоныч выпу-
стил клубы сигаретного дыма изо рта — ...любезен жить в тюрьме
правильно. Я знаю всё, что у вас в хате твориться. И шнырей сколь-
ко и кто чем в хате занимается. Я в вашу жизнь не вмешиваюсь..
До поры до времени не вмешиваюсь. Но ведь вы наглеть начинае-
те. Одному ноги чаем по вечерам моют, другой на трёх матрасах
под четырьмя одеялами спит — как это называется? Приходится
вмешиваться...
   - Василий Антонович, а как насчет масла? — произнёс один из
арестантов.
- Вам что, масло не дают?
- Давать то — дают, но лучше, если его отдельно от каши нали-
вать будут. У нас утром не все кашу едят и выходит так, что поло-
вина хаты без растительного масла остаётся.
- Вот это по делу вопрос. Насчёт масла я с вами полностью
согласен — правильно вы требуете. Мы над этим подумаем, скорее
всего, по-вашему поступим.
- С прогулкой  тоже, Василий Антонович...
- А что с прогулкой?
- Нас когда в дворики ведут, собака сзади пасть не закрывает,
того и гляди что-нибудь откусит. И вообще, обращение со стороны
персонала неважное. Вопросы посыпались на майора Караваева
как горох: «Почему в обед у одних хат полные тарелки картошки, а
в других — одна вода?», «Почему письма в оперчасти задерживай
ют?», « Почему людей из хаты в хату перекидывают?» и многое,
многое другое.
Но было видно, что на эти темы  Антоныч мог говорить сколько
угодно. Вся хозяйственная часть жизни тюрьмы ему была близка и
понятна. И он был готов идти на уступки по всем хозяйственным
вопросам. Но когда разговор касался главного требования голодовки
— Антоныч был как стена.
— Из камеры в камеру мы переводим по оперативным сообра-
жениям. А в карцерах все сидят за дело.
Весь вид майора режимника, с которым он произнёс эти слова,
говорил о том, что он, скорее сам сядет в карцер, чем выпустил
кого-нибудь оттуда.
Когда в разговоре стали возникать большие паузы, по причина
отсутствия тем для жалоб, Антоныч поднялся из-за стола.
— Ну, на этом закончим, — говорил он, направляясь к двери.
— Голодовку нужно снять — ребячество всё это. Сами себе только
навредите. Добиться вы этим ничего не добьётесь, а здоровье себя
испортите... Вы вот заявление написали... — он достал из карма-
на брюк,  как какую-то ненужную бумажку, уже довольно помятое
и истрёпанное заявление, — это заявление силы не имеет. Нужно
не один  листок всем подписывать, а каждому написать по такому
же, - он помахал заявлением в воздухе, — и эта бумага пойдёт
каждому в его личное дело. И срок она вам не убавит, а скорее
наоборот. Это я вам точно говорю. Поэтому, прежде чем писать
такие  вещи, нужно хорошенько головой подумать.
Антоныч вышел. На несколько минут в камере воцарилась пол-
ная тишина и в этой паузе диктор из не  выключенного телевизора
успел сообщить арестантам о курсе валют, котировках акций, цен-
ных  бумагах и прочих финансовых новостях, которые были сейчас
для них  как для козы — барабан.
Слава первым сел за стол и стал заново переписывать заявление.
  -Антоныч хитрый, он говорит, что нас никто не поддержива-
ет,  наверняка он и в других хатах то же самое говорит. Надо дер-
жаться до конца, — говорил Слава, старательно выводя буквы.
  Аргументы, приводимые им, были убедительны. И хотя, многие
из обитателей «три-три» склонны были встать на позицию Антоны-
ча,  понимая, что всё это действительно ребячество.  Большинству
голодовка была,  не нужна, но высказать это вслух
никто  не решался. Поэтому, все, последовав примеру Славы, сели
переписывать заявление. Когда заявления были написаны, Слава
сложил их в стопку и отдал надзирателю в «кормушку».
  Через  какое-то время камеру вывели на прогулку. В этот день про-
гулка  мало, чем напоминала свой обычный вариант. Не было при-
вычного хождения взад-вперёд, если кто и предпринимал попытку
потусоваться, то не надолго. Все сидели вдоль стены под последними,
тёплыми  лучами, уже начинавшего уступать дождям, «бабьего лета».
На кирпиче, который более-менее ровно лежал в песочной пыли и
был гладко отполирован многими тысячами ног, ступавшими на
него, кто-то из заключённых написал ручкой: « ... октября, хата
33, голодовка».
  Словно тени зеки поплелись в камеру. От отсутствия еды нико-
му  не хотелось ни двигаться, не говорить. Несмотря на ясный пого-
жий  день, тучи уже начали сгущаться, но не в небе, а над камерой,
Антоныч  не любил, когда что-то в его маленьком царстве, ограни-
ченном трёхметровым, белым забором и бесчисленными рядами
колючей проволоки, происходило против его воли.
- Синицин, — прокричал, отворяя дверь, надзиратель.
- Ну всё. Сейчас начнётся, — говорил Слава, выходя из камеры.
 Не успели его шаги стихнуть в коридоре, как «кормушка» со зво-
ном распахнулась и  «дубак» резко  выкрикнул:
   - Все, с вещами на выход.
Это могло означать лишь одно — «хату» переселяют на бетон.
Раскидать большую камеру тяжело, а вот пересадить в менее ком-
фортные условия возможно. То есть, проще говоря, арестанты ка-
меры с бетонными полами, поменяются своим помещением с про-
винившейся камерой.
— Надо фуфайки и кроссовки одевать, могут нам дубиналу про-
писать по первое число. В мае уже было такое. Летали мы здесь
тогда — только ну! — молоденький, восемнадцатилетний паренёк
— старожил камеры — говорил всё это, натягивая на себя все свои
две фуфайки.
Зек — поразительное существо. Он умеет выживать в любых
условиях. Даже случись, не дай Бог, атомная война, зеки бы успе-
ли эвакуироваться, в момент, собрав все свои пожитки. Охрана же
тюрьмы, наверняка, погибла бы под её обломками. В пять минут
камера из обжитого помещения превратилась в голые стены с же-
лезными «шконарями», выглядевших без матрасов как скелеты
доисторических зверей. В любой момент могла последовать коман-
да: «На выход». Собранно было всё. Даже иконы, святыми ликами
смотревшие на происходящее, покинули свои обжитые места. На-
чалось ожидание, что может быть томительнее его. Полчаса арес-
танты сидели на вещах и ждали развязки. Полчаса тягостного ожи-
дания.
Что ты сегодня принесёшь арестанту — ожидание? Быть мо-
жет, стук кованых сапог и лай собак в «продоле» оповестят его о
том, что нужно готовиться к лечению самым прогрессивным из ле-
карств, метко прозванным — «дубиналом». «Надейся на лучшее,а
готовься к худшему». Эта поговорка как нельзя лучше подходит
арестантскому существованию.
Надейся зек. Надейся на адвоката, на «касатку» (кассационную
жалобу в суд высшей инстанции), надейся на амнистию, а когда
все эти надежды не оправдаются — то надейся просто на удачу.
Без надежды эти серые стены, в которых тебе придётся провести
месяцы или годы жизни, покажутся тебе стенами могилы. И тогда
захочется завыть на тусклую лампочку, заменяющую тебе и солн-
це, и луну, и звёзды...
Полчаса спустя, пришёл Слава. Был он хмур и почему-то ста-
рательно отводил глаза.
— Голодовку нужно снять. Нас никто не поддержал, — хмуро
проговорил он. Слава закурил и после некоторой паузы продолжил
— Мне статью шьют — организация каких-то там акций.
Короче, голодовку нужно снимать.
   - Если никто нас не поддерживает, то и смысла нет...
    - Значит, ужин берём?
- Можешь не брать.
-А с заявлениями как быть? -  послышались из многих уст воп-
росы.
- Если ужин возьмём, то их нам вместе с баландой отдадут, —
ответил Слава медленно и сосредоточенно глядя в какую-то точку на стене.
В общем, во всём этом была какая-то неловкость, недо-
сказанность. Все вслух согласились и одобрили это новое
предложение, но в  душе многие понимали, что получилось всё как-то
по-детски. Затеяли бузу, но когда увидели, что дело принимает
серьёзный оборот — пошли на попятную. И все те справедливые
требования, которые выдвигались арестантами — карцера, масло,
отношение персонала к заключённым и прочие, не устояли перед
возможным «дубиналом» и камерой с бетонными полами. Получи-
лось так, что вроде бы арестанты отметились, как в советские вре-
мена — провели мероприятие для галочки. А  был ли толк в нем?
Не  было ли? Кому это интересно? Главнее — галочка поставлена.
 Вот так бесславно завершилась эта голодовка. Тюрьма — это
место, где каждый сам за себя и где своя выгода дороже общей. Но
об том мы поговорим в следующей главе нашего повествования.
ГЛАВА 10.
  После голодовки высокого Славу и ещё нескольких арестантов,
приинимавших активное участие в этой акции и запомнившихся
Антонычу, перевели в другие камеры.
 Тюрьма. Её можно сравнить с маленькой моделью земного шара
- таким своеобразным микроглбусом, на котором, в миниатюре
плещутся  моря, шумят леса и текут медленные реки. Так и в  тюрь-
ме, в её камерах смоделированы основные принципы, на которых
строится жизнь общества. Того общества, которое построило эту
тюрьму, заполнило её отторгнутыми от себя людьми и даже не удо-
сужилось поинтересоваться — как, по каким законам живут в ней
эти люди, объявленные им — обществом — вне закона.
  А живут они по тем же правилам, по которым живёт и весь ос-
тальной — вольный мир. Нет, это не те законы, издаваемые краси-
выми глянцевыми книжками. А настоящие, живые законы, о ко-
торых все знают, но никто никогда не расскажет о них и не при-
знает их своим руководством к существованию. Главный закон об-
щества — закон джунглей, существовавший ещё со времён Адама
и Евы. Закон, гласящий — что сильный всегда прав. Сильный —
это не обязательно сила мускулов, это, прежде всего, ум. Сильный
умом, сильный волей, сильный характером, сильный расчётом  и
хитростью. Хотим мы того или нет, но именно этот закон правит
нами. Он как аксиома в математике — принимается без доказа-
тельств, потому что, доказан тем, что за десятки тысяч лет своего
существования, он ни разу не дал сбоя,  не сделал осечки.
После того, как провинившихся арестантов, составлявших, если
можно так выразиться, верхушку камерной элиты перевели в дру-
гие хаты, в камере возникла нервозная обстановка. Как правила
подобные перемещения сопровождаются излишней нервозностью
в камере. Связано это, прежде всего с тем, что идёт смена лидеров
и поэтому, в первое время «напряженка» больше обычной. Как от
упавшего в воду камня по водной глади начинается движение волн
— сначала больших, потом всё меньше и меньше и вот гладь вновь
становится ровной и устойчивой. Надолго ли?
В один из дней в хату заехал Москвич. Время уже было вечер-
нее. Дверь растворилась, и в камеру вбежал, словно от полученно-
го под зад пинка, молодой человек. Стрижка выдавала в нём чело-
века иногороднего происхождения. Наркоман, житель столицы
нашей родины. Читатель может возмутиться — опять наркомания.
Все дело в том, что наркотики, эта зараза так растеклась по нашей
необъятной Родине, что за преступления с ними связанные, сидят,
чуть ли не половина арестантов, составляющих контингент заклю-
чённых общего режима.
— Держите вора, — прокричал вслед новичку надзиратель, зак-
рывая за ним массивную металлическую дверь.
Новичок, с расширенными от испуга глазами и неуверенными, рез-
кими, такими  же, как  глаза, испуганными  движениями, сел  за  общак.
Нам неизвестно, как жил этот парень до тюрьмы, но те две не-
дели в камере показались для него сущим адом. Сняли его с поезда
за перевозку наркотиков, причём, крупной партии. Сам он тоже
кололся и в хату вошёл «раскумаренный». В Москве у него была
квартира,  машина — иномарка, но как всё это мало значило в
тюрьме районного центра.
В тот день маленький, черно-белый телевизор, прозванный аре-
стантами — «рыбьим глазом» показывал из рук вон плохо. Артёмка
— именно так звали новичка, что-то понимал в компьютерах, по-
этому он с места в карьер принялся за починку «рыбьего глаза».   
- Я починю. Я и не такие чинил, — скороговоркой говорил он.
- Ну-ну. Почини, —крепыш Альберт с недоброй улыбкой, ско-
рее даже, ухмылкой скрестив на груди могучие руки, смотрел на
это действо.
-Звонок, — властно произнёс он.
-Что, Альберт?
- Принеси телемастеру телевизор. Он желает его починить.
Звонок поставил на  стол то, что требовалось.
  Руки  москвича тряслись как при лихорадке. Если бы ему дали
немного  успокоиться, он, наверное, починил бы этот ящик. Но  без
спокойствия, да  ещё  с трясущимися излишне руками, это  было до-
вольно-таки проблематично.
- Отвёртки ни у кого не будет? — испуганным взглядом обведя
лица  окружающих, произнёс Артёмка. Но сочувствия в глазах он
у кого не встретил.
- Звонок, дай ему набор отвёрток, — глядя на неумелые по-
пытки москвича снять корпус телевизора, проговорил Альберт.
-Откуда взять, Альберт? — виновато потупившись, сказал
старший  шнырь.
  -Дурак, ты, Звонок. Юмора в тебе не сколько нет.
С этими словами Альберт подошёл к кухонной тумбочке, на ко-
ки обычно готовили еду и взял из пластмассовой банки, стояв-
шей  на ней, заточки — алюминиевые ложки, заточенные об сталь-
ные рёбра общака.
И глазах москвича появилось недоумение.
-Ну, как же этим отвертывать?
-Что, не нравится? У нас и паяльник есть — нужен?
 Эти слова Альберта вызвали громкий смех у всех, кто наблюдал
за этой сценой.  Какой может быть паяльник в тюремной камере,
если  даже иметь в ней наручные часы не разрешается.
 Смех окончательно добил Артёмку. Если до него артёмкины руки
просто тряслись, то теперь про них можно было сказать, что они
начали ходить ходуном.
В таком состоянии он не починил бы даже ремешок от часов,
Поэтому, с трудом завинтив заднюю крышку, москвич понёс теле-
визор на место. Нести то — понёс, но куда — он уже потерял всякую
 ориентацию в камере. Наркотик в крови делал своё дело.
- Смотри на дальняк не поставь... А то потом его смотреть за-
падло будет.
- В пашню его бросай, в пашню, («пашней» или «парашей» на
тюрьме называли тазики под мусор).
- Пускай дубаку в кормушку сунет, — неслись возгласы со всех
сторон. Так бы и ходил Артёмка по камере с телевизором на пере-
вес если бы один  из «шнырей», всерьёз обеспокоенный судьбой «ры-
бьего  глаза» не подхватил его из рук москвича и не водрузил на по-
лагающееся телевизору место.
В тот же вечер Артёмку забрили наголо.
— Ну вот, теперь ты хоть немного на человека стал похож, —
говорил Альберт, любуясь своей работой.
Ему нравилось брить черепа наголо так, что порой он брил <<шны-
рей» даже против их воли.
— Ну давай, убирай здесь все за собой, — прикрикнул он на
москвича, с ужасом смотревшегося в зеркало на свою безволосую
голову с большими оттопыренными ушами.
Артёмке не было и двадцати лет, поэтому, первое время он до-
вольно неплохо развлекал «крутую» провинциальную молодёжь
камеры своими рассказами о Москве и московской жизни. Музы-
ка, ночные клубы, дорогие лимузины — рассказы об этом его сока-
мерники могли слушать целыми вечерами.
Но вскоре, запас всевозможных историй у него начал иссякать,
а к нему уже успели привыкнуть как к своеобразному шоумену.
Поэтому, глядя на вечно всего пугавшегося Артёмку, арестанты
начали искать с ним других развлечений.
- Слышь, а ты в Москве часто в ночные клубы ходил? — задал
москвичу вопрос один из постоянных его слушателей.
- Раз в неделю. Иногда чаще...
— Покажи тогда, как там танцуют?
Артёмка засуетился, с одной стороны он считал неудобным танцы
в чисто мужском обществе, с другой стороны — беседовавший с
ним арестант просил об этом так искренне и любознательно.
— Эй, кто нибудь. Включите музыку на всю.
Музыка из радиоприёмника зазвучала на всю мощь. Невысо-
кий паренёк, ровесник москвича, которого за его косолапую по-
ходку и коренастый торс, прозвали Медвежонком, спрыгнул с вер-
хнего яруса «шконаря» и затопал ногами по дереву пола.
       - Ну, давай, покажи. У нас вот так танцуют, — говорил Мед-
вежонок, еле сдерживаясь от смеха.
- Давай, Артём, не тормози. Забацай кислоту.
— Рейв пускай спляшет, — раздались выкрики заключённых.
Москвич видимо воспринял всё это за чистую монету и на-
чал дрыгаться в одном нервически-резком движении. Делал всё
это он не в такт музыки и со стороны выглядел довольно
смешно. Вообще, вся эта сцена с танцами сильно забавляла зак-
лючённых, некоторые уже вытирали слезы, выступавшие от
излишнего хохота, но Артёмке не был слышен этот смех. Смех был заг-
лушен для него громоподобными раскатами музыки. Он по
прежнему продолжал дрыгаться, а вокруг него топал ногами
Медвежонок.
Всё это действительно выглядело бы смешно, если бы не испу-
ганные  глаза москвича. Рудаков, с неприязнью наблюдавший за
происходящим, понимал, что в эти минуты решается судьба этого
человека  на  долгие  годы. И москвич, поддаваясь  животным  инстин-
ктам, искал глазами помощи. Но какая могла быть помощь в тюрьме
-там, где каждый сам за себя. Помочь ему значило пойти против
всех, пойти против главного закона тюрьмы, самому стать изгоем
в камере. Эти противоречия мучили Рудакова. С одной стороны он
видел несправедливость, когда много людей травят одного, с дру-
гой стороны — он не мог этому противостоять, опасаясь, как бы
самому не оказаться среди затравленных.
Москвич  занял в камерной иерархии последнее место, встав даже
на ступень  ниже Шуршунчика. Причём, решилось кому быть пос-
ледним  в честном кулачном бою.
 Было это так:
Решение о спарринге между двумя иногородними наркоманами
возникло спонтанно. До этого, в камере устраивались кулачные бои
между  «шнырями». Начиналось с того, что в разных углах камеры
их начинали науськивать против друг друга.
- Знаешь, что он про тебя говорил? Ты не поверишь...
- Ты же, пацан. Такие слова пацаны не прощают, — шепта-
ли шнырям». Они то, что называется — заводились, но по-раз-
ному.  Те, кто был поумней, понимали, что все это делается ради
шутки или забавы, а то и просто для того, чтобы хоть как-то убить
время.  В этом случае, они тоже старались перевести весь разго-
вор в  шуточный тон, а если дело доходило до драки, то дрались
нехотя  и как бы по бутафорски. Если такой подвох бывал заме-
чен, то «шныря» жестоко избивали. В камере не любили, когда
представитель низшей касты, «какой-то полотёр», шёл против воли
большинства...
  Артёмка дрался по настоящему. Может быть, его мозг ещё не
отошёл от героина или он был не слишком далёким человеком, а
может, он просто думал, что победой в этом поединке ему удастся
поднять свой авторитет, который на тот момент находился на ну-
левой отметке.
  Так или иначе, но бросился он на Шуршунчика с какой-то ди-
кой, звериной яростью. Он наносил тому частые удары, не отли-
чавшиеся, правда, большой силой и точностью. Такой энтузиазм
раззадорил, окружавших дерущихся полукольцом, зеков. И это
прибавило ему болельщиков.
Давай, москвич.
Резче работай!
  - Ещё немного поднажми! — неслось со стороны болельщиков
москвича. Это были, в основном те, кто готовил москвича к по-
единку, натравливая его на соперника. Надо сказать, что как толь-
ко началась драка, все арестанты поделились на два лагеря, кото-
рые располагались по разную сторону от «общака». И теперь, слов-
но в боксе — каждый лагерь поддерживал своего бойца.
Шуршунчик наоборот — дрался как-то вяло  и неохотно. Он  уже
не первый раз принимал участие в подобных поединках и привык
к их ненастоящей сущности. Всем своим видом он был похож на
ленивого большого быка, нехотя отбивающегося хвостом от  назой-
ливой дворняги. Своими физическим габаритами Шуршунчик на
порядок превосходил москвича. Он был на голову выше, шире и
плечах и  с более длинными руками. И поэтому, его нежелание драть-
ся явно раздражало поддерживавших уральского наркомана
болельщиков.
- Шура, работать надо...
- Ты что, Шура? Не тормози.
- Боковыми его, боковыми.
 Но Шура  не реагировал на  эти  выкрики и был всё так же вял.
- Брейк, — крикнул Альберт, организовавший этот поединок
и как болельщик Шуршунчика, бывший недовольным его ходом.
Оба «боксёра» разошлись по своим углам. Шнырь, стоявший
возле двери и закрывавший во время первого раунда «пику» локти
ми, присел на корточки и закурил. Для него тоже наступил пере-
рыв.
В разных концах камеры начались наставления бойцов. В Ар-
тёмкином углу это происходило весело и оживлённо. То и  дело там
слышались подбадривания и похлопывания по плечу.
— Молодец, москвич, ещё немного и ты его добьёшь.
- Сразу же на него дави, не давай ему опомниться.
- Чаще работай.
Наставляли Артёмку его «тренера». Он внимательно слушал и
не мог дождаться продолжения боя, который, как он был в ту ми-
нуту на сто процентов уверен, закончится в его пользу.
В углу у Шуршунчика всё было иначе.
- Короче, не будешь драться — получишь в бубен, — жёстко
выговаривал Альберт. — Да сними ты свои очки... — сорвав
очки с лица, он продолжил наставления. — У тебя руки как мель-
ницы. Ты его и без очков найдёшь.
- И больше боковыми бей, — вставил другой  болельщик.
- Ну, что, второй раунд, — громко произнёс Альберт. Так гром-
ко, чтобы его услышали в противоположном углу.
  Москвич, совсем потерявшийся после наставления своих «тре-
неров», бросился, как и в первом раунде в яростную атаку. Первые
удары пришлись Шуршунчику в грудь, но следующая серия при-
шлась куда-то в предплечье и один раз кулак москвича, скользнув
по плечу, попал Шуршунчику в скулу.
 Этот удар, в общем-то, не сильный, по своей сути, вывел его из
сонного замедленного состояния, а быть может, он просто вспом-
нил  установку, полученную от «тренеров» в перерыве между раун-
дами. Но дальше бой развивался в совершенно другом русле. Ини-
циативой завладел свердловский наркоман. На москвича обруши-
лась пара мощнейших ударов, после которых он отлетел в пусто-
вавший угол камеры. Причём, свой полёт он совершил даже не по
траектории, а строго по горизонтали — параллельно полу.
На лице москвича отразилась гримаса боли. Но никто не выра-
зил  ему сочувствия. Напротив, его полёт и падение, вызвали в ка-
мере раскаты смеха. Смеялись даже те, кто ставил на него сигаре-
ты  в  стихийно возникшем тотализаторе.
  Болелыцики Шуршунчика громко праздновали победу. Сам ви-
новник торжества смущенно улыбался, ему никогда не приходи-
лось  драться  в  той своей, вольной  жизни. И это была, по  сути  дела,
его  первая победа в драке. С ее помощью он поднялся на ступень
выше в негласной иерархии камеры. Он уже не был последним че-
ловекам в  этих четырёх стенах. Место последнего осталось за моск-
вичом.
ГЛАВА 11.
 Через неделю жизнь Артёмки в камере поменялась кардинально.
Проснувшись в одно утро, каждый из арестантов камеры мог на-
блюдать следующую картину. Плохенький матрас лежавший на полу,
в углу. В том самом углу, в который неделей раньше прилетел Ар-
тёмка, после разящих ударов Шуршунчика. На матрасе спал моск-
вич, укрывшись с головой одеялом. Возле него стояла самая «поби-
тая "  в камере кружка и самая ненужная алюминиевая ложка.
 В ночь перед этим Артёмку опустили. Проще говоря, его трах-
нули  в задницу. Так как это случилось после полуночи, когда боль-
шинство заключённых камеры спало, то свидетелей происшедше-
го  было не так уж и много. Да и все они отсыпались после ночи. А
случилось это так:
— Эх, сейчас бы, молоденького пидорка натянуть, — потягива-
ясь  на «шконке», говорил лет тридцати арестант, сидевший в каме-
ре  уже четвёртый месяц за кражу. Звали его Валерой, и он уже
отбывал  срок за хулиганство, но судимость у него была погашена и
поэтому он «заехал» на общий режим.
     - Шуршунчик, а Шуршунчик, иди хряпни, — обратился он к
стиравшему в тазике чужое бельё «шнырю».
- Не-е-ет, — протянул тот.
- Да ладно тебе. Хряпни и дело с концом. Ты же сам этого хо-
чешь. Шуршунчик молчал, сосредоточенно намыливая трико. Он
уже привык к такого рода разговорам и понимал, что в них нужно
сохранять твёрдость и непоколебимость своей позиции.
- Шуршунчик, — с интонацией игривости в голосе произнёс
Валера. — Иди сюда.
Шура поднялся и подошёл к валериной шконке.
— Почему ты, не хочешь, а? Тебе  что, меня нисколечко не  жаль?
Тебе не жаль пожилого человека?
Шуршунчик улыбнулся, улыбка у него была по-детски добродуш-
ной  и  эта  добродушность частенько помогала ему выходить из  затрудни-
тельных ситуаций. Глядя на полные губы, растянувшиеся на  пол лица,
разбитые очки  и щурившееся глаза, Валера не выдержал и рассмеялся.
- Иди стирай, горе, — говорил он, поправляя очки на носу
Шуршунчика. Тот повернулся и поплёлся к тазику.
- Погоди-ка, погоди.
 Шуршунчик обернулся.
- А, ну-ка, давай, — муха справа...
Шнырь сделал глотательное движение в правую от себя сторо-
ну, напоминавшее то, как жабы ловят насекомых на болоте.
— Муха слева... Муха спереди... Муха над головой...
Шуршунчик быстро выполнял команды, ловя  ртом  предполага-
емых мух. Валера катался со смеху по своей постели, пока, нако-
нец, ему это развлечение не наскучило.
— Эх, всё равно бы пидорка не мешало...
В то же самое время, когда Валера тренировал Шуршунчика
ловить мух, за «общаком» двое арестантов приготовились играть в
шахматы. Один из них был уже знакомый читателям — москвич
Артемка, другой, низкорослый, широкоплечий парень двадцати лет
с медленными, уверенными движениями, совершенно бритой -
без единого волоска головой и холодно смотревшими, проницатель-
ными глазами.
В тюрьме он сидел за поножовщину — в драке тяжело ранил
своего оппонента и в камере парень, которого звали Олегом, был
одним из авторитетов.
— На что играем, — жуя спичку, спросил он у москвича, сует-
ливо и с какой-то угодливостью расставлявшего фигуры на доске
- На просто так, — ответил Артёмка, бегло взглянув на задав-
шего вопрос.
— Слышь, Валер, — повернувшись в  сторону лежавшего на
"шконке"  Валеры, произнёс Олег  с хитрой улыбкой. — Мы на
просто так играем.
- Да ну?
— Точно, он сам предложил.
— Тогда выигрыш пополам поделим.
-  Подожди, я ещё не выиграл.
 "Просто так» — выражение, довольно часто встречающееся в
обыденной жизни, в тюрьме имеет совсем другой, скрытый смысл.
Играть на "
просто так» — это значит, играть на свою задницу. Про-
играть — означает быть опущенным.
  Артемка проиграл. В шахматах он был несилен и поэтому, Олег,
довольно—  быстро поставил ему мат. За ходом игры внима-
тельно  наблюдал Валера, для этого он даже спустился со шконаря
и сел  за «общак».
— Ну, что? Где расплачиваться будешь? — смотря на москвича
всё тем же холодным взглядом, произнёс Олег.
- Почему расплачиваться? Чем? Мы  же  на просто так играли?
- Вот именно — на просто так, — делая акцент на последние
слова, сказал Валера, потиравший руки в предвкушении предсто-
ящего события.
— Ты хоть знаешь смысл этих слов?
-  Нет.
— И не знаешь, что ты сейчас проиграл?
— Не знаю, — чувствуя, что произошло что-то серьёзное и нео-
братимое, говорил Артёмка, испуганно смотря в глаза то одного,
то другого зека.
 — Ты задницу проиграл — мил человек, — жуя спичку в уголке
рта, произнёс Олег.
Москвичу вкратце объяснили смысл выражения «просто так»,
После чего он решил непременно отыгрываться.
— Я же не знал. Откуда мне было это знать.
 — Тебя никто за язык не тянул. Ты сам условия такие предло-
жил.
  — Хорошо, тогда я буду отыгрываться.
Олег ухмыльнулся. Он не плохо играл в шахматы и ещё в ходе
первой партии понял, что москвичу у него не выиграть.
— Ладно, дадим мы тебе одну попытку, — он незаметно под-
мигнул Валере. — Но учти — если опять проиграешь, встанешь
раком для двоих. Меня и его, — кивнул он в сторону Валерия.
Игра началась. Москвич сопротивлялся отчаянно, подолгу ду-
мая над каждым своим ходом, нервно при этом ерзал на лавке. Но
как он не старался, Олег играл намного лучше его. Поэтому, в се-
редине партии произошёл существенный перелом, в ходе которо-
го, чёрные, которыми играл Олег, получили как материальное, так
и позиционное преимущество.
Артёмка видел, что проигрыш неминуем, внутренне его охва-
тывала дрожь, и он уже не думал над своими ходами, надеясь  лишь
на чудо. Даже когда на доске у него остался один король, он не
сдавался, а всячески пытался залезть им в патовое положение.
- Шах и мат, — произнёс Олег, передвигая фигуру на доске.
Он поднял на москвича свои холодные глаза и с металлом в голосе
сказал:
- Ну, так, где расплачиваться будешь?
Москвич был совершенно деморализован происходящим. Он
испуганно озирался, ища хоть какой-то поддержки. Но «хата» спа-
ла. А  в глазах двух, кроме него не спавших арестантов, он ничего,
кроме безжалостной похоти не встретил. Валера между тем зана-
весил один из «шконарей» со всех сторон одеялами, так, что полу-
чилось нечто навроде отдельного ложа.
— Ну, залазь, — жёстко приказал он москвичу, отодвигая по-
лог. Артёмка поплёлся к этому ложу. Он был окончательно слом-
лен и даже не пытался противиться происходящему.
В результате, москвич вступил в самый низший ранг, на тюрьме
— сословие пидоров или, как их ещё называют — обиженных. По-
началу, его даже обрадовало такое положение. Впервые за всё то
время, что он провёл в камере, у него появился свой матрас и, пус-
кай на полу, но всё  же отдельное, спальное место, на котором он мог
валяться сутки на пролёт. Что впрочем, и делал. Первый день он
почти что полностью проспал. Так как дело было ночью, то многие
из арестантов, встав утром, долго не могли понять — в чем собствен-
но дело, тем более-что подавляющее большинство из них сидели по
первому разу. Но ближе к обеду ситуация начала проясняться. И к
вечеру все обитатели камеры были в курсе происшедшего.
Во время проверки артёмкин матрас прятали под шконарь, так
как обиженных на тюрьме, как правило, держали в отдельном
«хате» на первом этаже корпуса. Кормили их из отдельной посуды
и, собирая этап, выводили из здания тюрьмы последними, не ставя
в одну клетку с остальными арестантами, а располагая их перед
крылечком штаба.
На следующий день Артёмке нужно было просыпаться.  Было
видно, что он  это давно уже сделал, но ему никак не хотелось выла-
зить из  под одеяла и он лежал, накрывшись им с головой.  Так он
пролежал еще полдня.
У многих, его положение вызывало любопытство, смешанное с
изрядной долей отвращения и брезгливости. Как мы уже писали —
 большинство  арестантов «три-три», впервые — вот  так  вот — лоб в
лоб, не на  этапе, а в  камере, столкнулись с подобным явлением
жизни в  неволе. Той жизни, в которой  молодые, здоровые, полные
сил и энергии  парни, годами находясь и строгой изоляции, не
видя  женщин, кроме как на экране  телевизора. В  такой обстанов-
ке половая энергия находит себе выход в  такой извращённой фор-
мах существование касты обиженных — своеобразных «жен-
щин"   МУЖСКОГО КОЛЛеКТИВа.
И  на следующие сутки москвич продолжал лежать в углу и ис-
пуганными глазами созерцать всё  происходящее в  «хате». Он не
имел  права касаться  ни  одной вещи в  камере, даже краник для слива
на "дальняке» ему открывал и закрывал «шнырь» представленный
к нему. Он боялся подняться и просто пройтись по камере. Когда
один раз  он предпринял такую попытку, то тут же был остановлен
выкриками  с разных сторон:
- Эй, ты — пидор, куда пошел...
   -Неси своё  дырявое гузло на свой похабный  матрас.
   -Смотри, не упади, кто потом за тобой пол мыть будет...
  Артёмка действительно покачивался, так как от постоянного
лежания, ноги отказывались его слушаться. Он развернулся и не-
уверенной  походкой направился к своему месту.
-Быстрей поршнями шевели.- пнув москвича ногой в зад
произнёс Альберт. Тот упал на матрас и стал неловко копошиться
на нём, пытаясь забраться под одеяло.

Постепенно  его праздно  лежащий  вид  стал вызывать раздражение
многих молодых зеков. И москвича, сначала редко, а потом всё чаще
и чаще начинали бить. Делали  это только ногами, боясь замарать руки
об  обиженного. Особенно сильно ему досталось в один из вечеров. В
тот вечер в хате не  оказалось хлеба. В  «три три» такие ситуации воз-
никали довольно-таки часто. Когда молодые арестанты, не сумев со-
измерить свои аппетит с размерами пайки, съедали весь  хлеб  ещё  до
ужина  (пайку — полбуханки  в день на человека, выдают перед  завт-
раком). Можно было через надзирателя запросить хлеб в других ка-
мерах этажа, но не в этом было дело, а в том, что у москвича, которо-
му также выдавали положенные полбуханки, и  которые он ел в пол-
ном одиночестве, на расстеленной аккуратно на полу газетке, лежали
две буханки этого самого  «дефицитного» хлеба. Он почти ничего не  ел
в эти  дни и от того, у  него скопилось  столько паек.
  Ясное дело, что брать его хлеб, а тем более есть арес-
тантам было нельзя.  Это вызывало злость у многих заключённых,
чувствовавших голод. В конечном счёте, злость вылилась в  откры-
тое избиение  Артёмки.  Били его ногами, сопровождая всё действие
ругательствами в его адрес.
Москвич даже не  пробовал сопротивляться. Он закрыл лицо
руками и лишь  всхлипывал при каждом ударе. Наверное, именно
тогда, в  его голове родился план о том, как сломиться из хаты.
На следующий день, во время шмона. Сидя лицом к стене  в  ко-
ридоре. В  тот момент, когда прозвучала команда: «Заходи». И зеки,
поднявшись с корточек, направились в  камеру. Москвич зашатал-
ся и начал падать. Его вовремя подхватил один из шедших за ним
арестантов, но это не укрылось от надзирателя, которому за его
худое с усиками лицо арестанты дали меткое прозвище — «Кана-
тик».
- Что это с тобой?
- Да не волнуйся, командир, всё  с ним нормально. Голова про-
сто у парня закружилась, — говорил, запихивая Артемку в камеру
зек, подхвативший его на руки.
Но этот ответ явно не удовлетворил Канатика. И уже после того,
как за арестантами закрылась дверь, он открыл «кормушку» и по-
дозвал к ней  москвича.
- Как себя чувствуешь? — задал он тому вопрос. Артёмка на
секунду замешкался.
- Нормально, — словно не сказал, а выдавил он из себя. Но
Канатик был неглупым человеком и по измученным глазам Артём-
ки понял, что до нормального тут очень далеко.
Через некоторое время, москвича вызвали и санчасть. Оттуда
обратно в камеру он больше не вернулся. Возможно, что всё это у
него  получилось и  не специально, может  от  долгого  лежания и по-
боев у него и случилась краткая потеря сознания.
Полюбому, выходя из камеры в санчасть, он имел счастли-
вый вид и наверняка чувствовал себя человеком, выбравшимся
из глубокой ямы, кишащей крокодилами и ядовитыми змеями.
Позднее, в камере узнали, что осудили Артёмку довольно-таки
быстро. Возможно, какое-то влияние оказали его московские
родственники. Получил он до смешного мало — всего год стро-
гого режима за наркоту в крупных размерах. На строгом режи-
ме он говорил, что опустили его по беспределу. И, наверное, в
чём-то был прав. В «три-три» со строгого несколько раз «заходи-
ли" малявы с  просьбой описать в подробностях — «как  это было».
Но в то время, большинство свидетелей происшедшего были
осуждены и разъехались но лагерям, а те, кто остался, нео-
хотно вспоминал  москвича Артёмку. Тюрьма не прощает слабости.
ГЛАВА12.
В середине октября обильно выпал первый снег. Он выпал но-
чью и когда на  утро следующего дня арестанты вышли на прогул-
ку, то были ослеплены его первозданной белизной и  чистотой. Вся
белизна и  непорочность белого снега казалась так не шла этому
маленькому клочку земли, на которой сошлась вся людская злоба,
ненависть и  несправедливость.
  Первый снег, казалось, говорил о надежде, о какой-то надежде
в совершенно безнадежном месте.  Он хрустел под ногами и многим
этот  его хруст навивал приятные воспоминания.
  Вместе  с выпавшим снегом на прогулке  у заключённых появи-
лось новое развлечение. Это был футбол. Мячик изготавливался из
старого носка, который туго набивали ватой, вытащенной из мат-
расов.  Всё это  стягивалось  нитками и мячу придавалась округлая
форма.
Вообще-то, как в таковой в футбол играли редко. Да и тяжело
было  играть в него в камере прогулочного дворика размером — три
на пять метров и лавочкой посередине. Когда арестантов на про-
гулку  выходило не меньше десяти-двенадцати человек, играли, в
основном, в так называемую — «чухню». Это  когда тот, в кого попал
  мячик  должен при помощи ударов ногой по нему, почкалить
кого-нибудь другого. Игра постоянно  сопровождалась непрекраща-
ющимся хохотом, так как смешные ситуации возникали то и дело.
  Как мы уже писали пол прогулочного дворика мало чем напо-
минал газон футбольного поля и даже выпавший снег не смог ук-
рыть  всех торчащих из него кирпичей. Поэтому, игра частенько
сопрвождалась ушибами и порванными башмаками.
  Надзиратели тоже не оставались безучастными к развлечениям
арестантов.  Они наблюдали за происходящими перипетиями игры
со своего парапета, а по окончании прогулки  мячик у заключён-
ных  отбирали, так как  эта вещь режимом запрещённая. Отнятые
мячики становились развлечением для сторожевой овчарки, сидев-
шей в клетке на выходе из корпуса тюрьмы. И поэтому, выходя на
прогулку, арестанты могли лицезреть все  свои мячики, правда, в
уже сильно порванном виде.  Но это  не печалило заключённых.  Так
как наверняка, у кого-нибудь под фуфайкой был спрятан новый
мяч— тяга к спорту непреодолима и непобедима.
Дни шли за днями. Менялись  арестанты в камере. Одних после
суда этапировали на зону, другие «ломились» из камеры не выдер-
живая здешней обстановки, третьих переводила из  «три-три» опер-
часть. Случалось это, когда беспредел и камере достигал наивыс-
ших  отметок и попустительствовать ему администрация тюрьмы
больше не  могла. Были и такие, кто просто жил в этом то ли бар-
даке, то ли постоянном празднике, то ли разновидности сумасшед-
шего дома. Жили, потому что, не  в силах были что-то здесь испра-
вить, а  если и предпринимали попытки, то неудачные. И поэтому,
они предпочитали по возможности избегать конфликтов, справед-
ливо полагая, что мудрое время само расставит на свои места всех
правых и виноватых.
К таким обитателям камеры относился и Игорь Рудаков. Мы
намеренно не пытаемся как-то выделить его среди остальных аре-
стантов. Намеренно не пытаемся придавать ему черты героя и бор-
ца с несправедливостью. Он просто жил в этой атмосфере и делал
своё  любимое   дело. Он писал стихи в  обстановке, которая казалось
меньше всего, подходила к  этому занятию. Он рисовал, может  быть,
наивно полагая — что только прекрасное может вылечить мир. Тот
мир, в маленькой копии которого, в  его крохотной миниатюре  под
названием тюрьма — он жил.
 В эти месяцы он всё больше и больше стал увероваться в спра-
ведливости божьих заповедей. Особенно ему была близка та запо-
ведь, которая гласила: «Не делай ближнему того, что не желаешь,
что бы делали тебе». Он старался придерживаться этой истины, и
вскоре понял, что окружающие арестанты стали  относиться к нему
с   уважением. Он старался никого не унижать, но  и
при этом жёстко присекал попытки унизить себя. Он стал придер-
живаться составленного им самим, для   себя распорядка дня,  когда
утро, непременно должно было начинаться с физических упраж-
нений — отжимания от пола  и от   боковинок верхних ярусов «шко-
нарей», которые с успехом заменяли ему брусья, приседания с  си-
дящим на плечах человеком и набор других силовых упражнении
Вскоре у него появились последователи, и это не могло его не радо-
вать. Однажды утром он увидел, как Шуршунчик рисует
что-то на клочке бумаги. Рудаков попросил у нем о посмотреть рису-
нок и к своему удивлению обнаружил, что Шуршунчик может не
плохо рисовать, а из последующего разговора он узнал, что  тот  даже
когда-то учился в художественной школе.
Рудаков  поделился с ним карандашами и бумагой и Шуршунчик
всё своё свободное от мытья иолов время посвящал рисованию.
Порой он это делал даже В  ущерб сну, но вскоре все его старания
оправдали себя — у Шуршунчика  стали заказывать рисунки и ма-
рочки.  А  так как он неплохо мог писать портреты, то вскоре заня-
тие  рисованием стало основным его видом деятельности на тюрь-
ме. По этому поводу его даже освободили от мытья полов, что сра-
зу  подняло свердловского наркомана на несколько ступенек
выше в камерной иерархии. Теперь «шныри>> с нескрываемой за-
вистью  смотрели на то, как он  целыми  днями проводит за рисунка-
ми тогда как  они вынуждены ползать с тряпкой по полу. Некото-
рые из  них так же пробовали проявить себя в живописи, но авто-
ритеты камеры решили, что три художника даже для такой боль-
шой  хаты как «три-три» — это перебор. И прекратили их изыска-
ния.  Справедливо считая — Что если все будут рисовать, то уби-
ться в камере будет некому.
Камера, по-прежнему, жила своей обычной, арестантской, в
чём-то беспредельной жизнью. Уезжали одни  арестанты, появля-
лись  другие — контингент менялся постоянно. «Шнырей» как и
раньше, буцкали до синяков, иногда устраивая им что -то навроде
«Ворфоломеевской ночи", после которой «низшая каста» становилась
особо покладистой и трудолюбивой.
 Особенно усердствовал в подобных мероприятиях арестант но
имени  Андрей — двухметровый, худой житель города Саратова.
Причём, получалось у него это довольно-таки неуклюже.
 Он сам долгое время жил в хате на неопределённом положении.
 Ел вместе  со «шнырями», но не убирался. Видимо, чтобы не при-
влекать большого внимания к своей персоне, он целыми сутками
валялся на «шконке». И говоря одним словом — ничего  серьёзного
из себя не представлял. Так бы и прожил он в хате незамеченным
- такое своеобразное «не то — ни её». Но вскоре всё изменилось,
 для него в  благоприятную сторону. В  одни из вечеров оперчасть
поменяла в камере зека на зека. Не правда-ли, чем-то похоже; на
Северо-Американскую Националыную Хоккейную  Лигу. Когда, на-
пример, Монреаль Канадиэнс обменивает какого-нибудь Джима с
труднопроизносимой фамилией на хоккеиста — скажем, Нью-Дже-
си Девилз по имени Сью, а может быть Хью, да впрочем, разни-
цы никакой — главное, чтобы играли  хорошо.
Так и в тюрьме, из  хаты «три-три» «выдернули» одного  зека и
посадили в неё другого. По оперативным, как сказали бы сотруд-
ники  оперчасти, соображениям. Ушедший зек  был помешан на блат-
ных  песнях, наколках и прочей тюремной романтике. Он постоян-
но  бубнил себе под нос, а иногда и громче — какой-нибудь разуха-
бистый мотивчик, явно пытаясь поднять этим своё расположение
духа. Но дух не  поднимался, тогда он пробовал заставлять «шны-
рей» что-то делать  для него, но как говорится — масть была не та и
«шныри» его попросту игнорировали. В общем, ничего примеча-
тельного из себя ушедший арестант не представлял.
За то, когда его перевели  другую «хату», в прогулочном двори-
ке сразу же стали появляться надписи примерно такого содержа-
ния: «Лёха передаёт привет Серёге в х.ЗЗ» или «Привет всем бро-
дягам из «три-три». У меня всё хорошо. Лёха». Так как Серёг было
в камере несколько, то все гадали, кому же из них он передаёт эти
свои  приветы. Тем более странным всё это выглядело оттого, что
ни с одним из Серёг он не был в дружеских отношениях.
Видимо, писав эти приветы, человек просто на просто хотел ут-
вердиться в новой для себя камере, показав этими надписями, что
в «три-три» у него осталось много хороших друзей и знакомых.
Но это  об ушедшем. Пришедший же арестант, сразу поставил в
хате всё с ног на голову. Он сразу повёл себя вызывающе и нагло.
Его «подняли» с первого этажа. Там, по его словам, в одну восьми-
местную «хату» были собраны все «настоящие бродяги», то есть те,
кто постоянно попадал в карцера и был злостным нарушителем
общего режима. В  этой хате сидели и два бывших арестанта из «три-
три» — Альберт и Слава.
Звали «поднявшегося» парня Димой Черновым, родом он был
из Казани и считал это выгодным для себя отличием.
Вся его внешность говорила об агрессии — цепкие, жесткие гла-
за, в которых, наверное, никогда не обитал страх, выглядели немно-
го впавшими. Нос с горбинкой и выпирающие скулы, резкие уве-
ренные движения, но всё таки главное и первое что бросалось при,
взгляде на него — были глаза — горевшие жгучим и прямым взором.
Он вошел в «хату» красиво. Диме было всего лишь девятнадцать лет.
И на тюрьме он сидел уже больше года по статье — умышленные
тяжкие повреждения и незаконное хранение огнестрельного  оружия.
— Я  есть хочу. Может, что-нибудь, перекусим. — Сказал он с
порога и не дожидаясь ответа уселся за «общак», приказав «шны-
рям» доставать с «решки» как он выразился — «балобас» (так не-
редко именуют в арестантской среде колбасу и сало). Вся  его уве-
ренность и безапелляционность возымела к  действию. «Шныри» тут
же начали выполнять его распоряжение, и даже  те, кто на тот мо-
мент был на верхушке «камерной иерархии» — невольно потяну-
лись к «общаку» скрипя, наверное, про себя зубами. Дима, даже не
дожидаясь того момента, когда вся элита подтянется за «общак"
живо начал уплетать съестное.
Не обращая никакого внимания на косые взгляды, он занял себе
место на нижнем ярусе «шконок» в привилегированной — левой
стороне камеры, прямо перед телевизором. И под его равномер-
ный, монотонный рокот сразу же заснул. Во сне он скрипел зубами
и нервно вскрикивал.
Со следующего дня «хата» жила по Диминому распорядку. Он
садился есть, когда захочет и делал всё,  словно не обращая никако-
го  внимания на окружающих. Никто не смел перечить его воле.
  - Что за город? Одна толковая улица, остальное — деревня,
Грязь кругом, кучи мусора. Про геру (жаргонное название герои-
на) слыхом никто не слыхивал. Как здесь люди живут? — таков
был  основной лейтмотив его разговоров. Хотя областной центр, в
котором родился и вырос Рудаков был немногим меньше Казани,
но когда Дима так говорил, Игорь ловил себя на мысли, что его
родной город не что иное, как просто большая деревня.
  На этой  теме  Дима быстро сошёлся с Андреем из Саратова. Пос-
ле вечерней проверки они, сидя на «шконках» часами могли гово-
рить о  жизни больших городов, иногда, снисходительно дозволяя
учавствовать в своей беседе Шуршунчнку. Который хоть и  принад-
лежал к «низшему сословию», но всё  же  был родом из такого круп-
ного города как Екатеринбург, и во многих отношениях был  значи-
тельно «продвинутей» своих сокамерников.
Авторитет саратовского Андрея, немедленно пополз вверх. Он
уже не прятался целыми днями на «шконке», не сидел без дела, а
начал принимать активнее участие «в жизни камеры», став снача-
ла редко, а потом всё чаще и чаще избивать «шнырей» с которыми
ещё  совсем недавно ел из одних и тех же чашек.
      Глава I 3
В один из вечеров в камере появился зек со строгого режима.
Маленький, худой, черноголовый, со смуглой кожей и узким раз-
резом глаз  узбек по имени Ильшан.
Он сидел  этажом ниже в тубхате — камере  для  туберкулёзников. И
вот теперь, по какому-то  недоразумению  попал в  «три-три». Может быть,
когда  распределяли по камерам перепутали этажи, хотя это — вряд ли,
на тюрьме придерживаются строгих правил. А может, тюремное на-
чальство  думало— что посадив в камеру  арестанта  со  строгого режима,
ему удастся, если не остановить, то хотя бы немного притормозить тот
беспредел, который творился в <<три -три» к  тому времени.
Ильшан вошёл, положил на пол свой баул из непонятного цве-
та, затёртого материала. И этот  баул, словно  собака, сразу улёгся у
его ног. Можно даже сказать — что  баул растёкся по деревянному
полу камеры из-за того, что вещей в нём практически не было.
Затёртая, промасленная фуфайка, избитые башмаки, худое
небритое лицо и закопчённая, покрытая толстым слоем копоти
кружка — вот таким Ильшан запомнился в тот вечер, когда пере-
ступил порог «три-три».
Когда, через месяц, он уезжал на суд, лицо его  буквально лос-
нилось от большого количества съеденного сала. Сам Ильшан зна-
чительно пополнел и вместо одного худого баула, он еле-еле выво-
лок из камеры два, битком набитых шмотками. В одежде его так
же произошли значительные изменения. Вместо промасленной
фуфайки на нём красовалась новёхонькая куртка «пилот», а на го-
лове была одета элегантная кепи «а-ля Шерлок Холмс».
Он оглянулся в дверях и, пожелав всем «удачи», поехал на  суд.
Этот человек остался  в  памяти своих сокамерников живым воп-
лощением хитрости и изворотливости, при чем, всё ,это в  их вос-
точном варианте. У Ильшана не  было ничего. Присылать передач-
ки ему — было некому. По его рассказам, вся его жизнь — от дет-
ства в многодетной  узбекской семье и до исправительной  колонии
представлялась цепью сплошных недоразумений, приведших,
(опять же, по недоразумению) его в камеру «три-три».
Поначалу Ильшан вёл себя крайне осторожно, привыкший к
жизни на строгом режиме, он и здесь  старался придерживаться тех
же понятий. Но мало помалу он начал отходить от них, поняв сво-
им изворотливым умом, что здесь все понятия строгого режима не
уместны. Поняв   это, он с головой окунулся в  беспредел творившийся
в «хате».  И  даже сумел на нем не плохо нажиться. Наживался он в
основном тогда, когда заключённые камеры устраивали «смотр ба-
улов».
«Смотр баулов» — занятие вполне безобидное. Чем-то оно по-
хоже на базар, хотя слово «базар» в его основном значении, мало
применимо для тюрьмы. Вообще, понятие «барыга», прозвище
«барыга» — звучит здесь как оскорбление. В стенах тюрьмы, в
последнее время все больше и больше, встречаются люди, поса-
женные сюда  за налоговые преступления. На воле, они, как пра-
вило, имели кучу  денег, особняк и иномарку (порой, даже несколь-
ко). Но  тюрьма — не воля, поэтому, здесь такие люди постоянно
живут в напряжении и редко когда поднимаются слишком высо-
ко по тюремным или лучше сказать, камерным «лестницам вла-
сти». Они, как  и подобает умным людям, предпочитают  держать-
ся в тени, посередине. Так как любой восемнадцатилетний юнец
который не заработал в своей жизни и на мороженное, может
сказать им в глаза: — Да, ты, барыга! И ответить ему на это что-
то внятное им будет невозможно.
 Так вот, «смотр баулов» — это своеобразная, внутрикамерная
ярмарка, в  течение которой меняется всё на всё.  Порой  не толь-
ко содиржимое баулов, но и они сами.
 На  этих смотрах, как правило, наживаются или остаются в вы-
игрыше  арестанты, имеющие больший авторитет в камере. При-
чём  у этих обменов есть свои строгие правила, нарушение кото-
рых чревато дурными последствиями. Первое и наиважнейшее
правило  гласит о том, что обмененную вещь нельзя вернуть обрат-
но. Обратного хода обмену  нет.  Поэтому, прежде чем менять что-
то, арестант должен был обдумать — как весь этот процесс  будет
происходить и учесть всевозможные  варианты развития событий.
Второе, так же не менее важное правило гласит — если заклю-
чённый не  поменял вещь на то, что ему предложили в камере, — то
лучше не менять ее вообще. Так как, в противном случае, к арестан-
ту пристанет  кличка — «маклёвщик» — человек, ищущий в обмене
выгоду.  А это, у настоящих бродяг, не принято. Обмен ведь происхо-
дит от скуки, а не выгоды ради.  Что вещи в жизни зека? Сегодня они
есть, завтра поменял на другие. Поменял ради «прикола», ради под-
нятия настроения, ради обновы, наконец, просто для того, что-
бы оставить память о  хорошем человеке.  Но ни в коем случае не  ради
выгоды. «Маклёвщик» — это на пол дороге к «шнырям».
Игорь Рудаков сам был свидетелем одного такого случал. Жил
в "три-три» один «пассажир», который сутками валялся на «шкон-
ке>.  И  хотя лет ему  было всего восемнадцать, он, пройдя
"малолетку» уже научился то, что называется — «держать пальцы
веером» .
  В  «три-три» он был одним из тех, кто буцкал «шнырей», состав-
ляя  вершину авторитетов в камере. Одним из его излюбленных за-
нятий было вечерами, лежа на «шконке», «подтягивать» к себе од-
ного из  представителей «низшей касты».  И  используя всё  то, чему
его  научила «малолетка», «разводить «шныря» на тему полового
акта.  Но «шныри» знали ту последнюю черту, переступить  за кото-
рую  значило упасть еще ниже. Пример московского Артёмки был
ещё  свеж в воспоминаниях и поэтому они предпочитали получать
удары и затрещины, чем опустится до такого.
 Была за этим арестантом одна нехорошая черта — слишком уж он
любил вещи. Эта любовь сыграла с ним в последствии злую шутку.
Когда «три-три» в очередной раз «раскидали», то он попал в дру-
гую, большую камеру  общего режима. Через несколько недель после
этого, арестанты приехавшие в «три-три» с этапа рассказывали,
что  в той «хате» его опустили на полы. Это означало, что он сам
стал «шнырём» и попал в шкуру  тех, кого так любил унижать.
Рассказывали арестанты и то, как это произошло. Арестанта под-
вела его алчность. Он постоянно искал выгоды в обменах  и при «смот-
ре баулов» поцапался с кем-то из  тамошних авторитетов. Дальше его
«развели» и просто сломали. После чего, у него отобрали все вещи и
даже фотографию  любимой девушки.  Которая, улыбаясь в объек-
тив, пальцами чуть приподнимала и без  того короткую мини-юбку,
желая показать милому в неволе свои супорсексуальные чулки.
Говорили, что после всех  этих  событий, арестант  слонялся по  «хате»
совсем потерянный. Одет  он  был и дранные замасленные шмотки и
постоянно получал оплеухи от своих новых сокамерников.
В завершении «вещевой» темы скажем, что «шныри» в камерах ве-
щей почти не имели. И ходили всегда во всём очень старом и заношен-
ном. Даже на  суд, на который все стараются одеть самое лучшее они
ехали в промасленных, драных фуфайках явно с чужого плеча, «чуть
живых»  спортивных штанах и  такой же обуви. Вся их одежда переко-
чевывала к их более авторитетным сокамерникам, которые были оде-
ты всегда с иголочки, а некоторые, как например, уже  упомянутый нами
Ильшан  ещё и набивали ею баулы — запасаясь на будущее.
Вообще, «шныри» относились к так называемым «чертям».
«Чёрт»  — наиболее ёмкое и точное   определение  для некоторой час-
ти обитателей камеры. Впервые с такой категорией заключенных
Игорь Рудаков  столкнулся ещё  сидя в  «ноль-три». Столкнулся в лице
Саши Шматова — екатеринбургского наркомана, о котором мы
уже вскользь упоминали в своем повествовании.
Уже после того, как Рудакова перевели в «три-три» он узнал о
Шматове много интересных подробностей. Оказывается, до того
как появиться в «ноль-три», тот прошёл почти все камеры общего
режима, не в одной из них подолгу не задерживаясь и ломясь из
них на второй-третий день после своего заселения. Причём, заез-
жая  каждый раз в новую камеру, он первым делом прямо с порога
интересовался: «Как  у вас здесь с положением?» — что можно было
перевести как вопрос о наличии в камере курева, чая и провианта.
Как про него рассказывали: первое время он гнул из  себя неко-
его свердловского авторитета. Но заехать он заехал, а жить в ка-
мере — это совсем другое дело, здесь в узком пространстве ограни-
ченном четырьмя стенами, человека видно как на ладони. И в «ноль-
три» за ним сразу стали замечать нехорошее. Во-первых, за столом
он ел как свинья — всё подряд и как можно больше. При этом он
не только ни заботился о чистоте общака, но  и о своей чистоте —
тоже. Он так ел (скорее даже к его поведению за столом больше
подходит выражение «жрал»)так, что складывалось впечатление, буд-
то он опасается за то, как бы у него не вырвали кусок изо рта.
 Во вторых, после каждого визита за «общак» (кроме как поесть
он за  него больше ни зачем не садился)  Шматов сразу же смешил к
нужнику и начинал воспроизводить там умопомрачительные зву-
ки. Не известно, как  это всё выглядело и больших «хатах», но в
маленькой  камере, которой являлась «ноль— три» его частые ви-
зиты на «дальняк» вызывали раздражение у сокамерников. В кро-
шечных  размеров помещении эти  звуки сразу переходили в  запах.
    - С чистой совестью так не  срут, — сказал однажды старик
Каргин, выразив  своими словами мнение многих.
 Из  всех больших «хат» Шматов  «ломился» с треском. Причём,
все эти побеги сопровождались некоторыми убытками для него,
Заехал он на тюрьму с внушительного размера баулом, одетым в
отличный  спортивный костюм. В таком «прикиде» ему было не-
сложно сойти за какого-то  там авторитета. Тем более Екатерин-
бург был ой как далеко.
Но  через три недели жизни на тюрьме он был  уже в той одежде,
в которой переступил порог «ноль-три» — в старом, наполовину
распустившемся свитере, дырявых к нескольких местах штанах и
рваных тапочках.
 Из  последней «хаты» он сломился не только с треском, но и с
подлостью.  Кто-то из арестантов облил кипятком ненавистного
надзирателя.  Всю камеру начали по одиночке водить в оперчасть.
"Мульт» — такое было прозвище Шматова, сдал сделавшего это,
выхлопотав  себе место в тихой, маленькой «хате».
Зайдя в «ноль-три» он, уже наученный горьким опытом, начал
петь о том, что его подставили, списали на него  будто бы он облил
надзирателя кипятком, что перед  тем, как привезти сюда, его дол-
го держали в  карцере, где «дубаки» отрывались на нем, избивая
ежедневно  дубинками. Короче, по его рассказам — был он  героем
из героев. Но гладя на его последующую жизнь в камере в это не
очень  то верилось.
 По началу «Мульт» как новичок камеры был интересен, но по-
степенно его  надоедливость и  некоторая слащавость начинали раз-
дражать. Начинал раздражать даже весь его неухоженный вид и
уральский говор становился неприятен.


    ГЛАВА  14





Но самым ярким представителем «чертей» был «Щека». Впер-
вые  Игорь столкнулся с ним еще в конце лета. Встреча с ним была
мимолётной,  но Щека Рудакову запомнился.  Их тогда посадили в
одну камеру отдела. Когда Щека вошёл в камеру, то первое что
поразило Рудакова — была его голова. Она никак не состыковыва-
лась с пропорциями его тела и может быть, от этого находилась
постоянно в  каком-то покачивающимся движении. Видимо на воле,
жевательная резинка никогда не покидала рот Щеки. И он  до  того
к ней привык, что и в камере, продолжал жевательные движения
челюстями, хотя жевать было нечего. Тогда у него ещё не было
этого прозвища, появившегося несколько позже, но мы сразу же
будем его так называть, а откуда взялась кличка — «Щека>> расска-
жем чуть позже.
Щека всячески старался походить на «крутого», всеми своими
вальяжными движениями и растянутыми фразами разговора, он
словно хотел дать понять окружающим, что перед ними действи-
тельно человек, имеющий некоторый вес в  криминальном мире. У
него это довольно  неплохо получалось.   Рудакову тоже по-
началу показалось, что он, несмотря на свою молодость (Щеке было
немногим за двадцать) человек серьёзный.
В камере кроме них сидел еще  один малолетка, и они со Щекой
сразу же нашли общий язык.
- Я от Каневской откажусь, — говорил Щека, делая озабочен-
ное выражение лица.  Каневская была одним из лучших в городе,
адвокатов.
- Что так? — удивлённо заморгал малолетка.
- Да-а... — Щека в сердцах махнул рукой, правда, создава-
лось впечатление, что этот жест у него несколько наигран и теат-
рален .
- За неё говорят — путёвый адвокат. Скольких пацанов вытя-
нула. Правда и берёт она за услуги хорошо. Но ведь деньги — что?
Бумага. Свобода дороже.
- Да берёт она а-яй, — усмехнулся Щека. — Не знаю, уж кого
она  там вытащила, но меня она что-то никак не вытаскивает. Го-
ворит, вали всё на подельников. Вадима — подельник мой, тот
вообще в отказ идет. Вот малолетка только... Он  с тобой, случай-
но, не в одной хате сидит? Он  тоже на  Р....кой тюрьме сидит.
- А  как у него фамилия?
  Щека назвал фамилию.
- Нет  у нас таких, — ответил малолетка.
- Жалко. А  то бы я ему мульку отписал. Он совсем потерялся
валит всё на нас без разбора.  Из-за него нам ещё одну статью шьют.
- Какую?
- Номер не помню, но что-то там про втягивание в преступную
деятельность несовершеннолетних.
- Да уж — ситуация.
- А  ты, сам, по какой статье идешь? — спросил Щека мало-
летку
- Сто пятьдесят восьмая.
-А часть какая?
  - Вторая.
 - У меня тоже сто пятьдесят восьмая, третья часть, — не без
 некоторой гордости в голосе выделил Щека «третью часть», — у
 вас  какой ущерб?
  -Да у нас так — по мелочи — магнитофон и кожаная куртка.
  - У вас ерунда. У нас вот ущерб так ущерб — восемьдесят два
миллиона, — говорил он, называя ущерб еще в неденоменирован-
ных  деньгах.
-  Хаты выставляли?
  Щека многозначительно кивнул.
  Забегая вперёд, скажем, что, впоследствии сидя с этим арес-
тантом в одной «хате», Рудаков заметил, что ущерб составлял осо-
бенную гордость Щеки.  Был для него чем-то на вроде девиза на
щите рыцаря. Кто бы ни заезжал в камеру, он уже на следующее
утро знал — какая у Щеки статья, сколько хат он выставил и глав-
ное — его могучий ущерб.
  Среди арестантов не принято много «базарить за дерюгу». И хотя
в камере сидели люди по более серьёзным статьям и с гораздо боль-
шими ущербами, они об этом старались не распространяться.
  -  Нам ещё три хаты шьют, — продолжал Щека свой разговор
с малолеткой. —Своих-то перебор — аж семь штук, а опера ещё на
нас  вешают.
— Ну, правильно, им тоже в отделе висяки ни к чему. Их на
кого-то надо списать.
— Адвокат кричит — всё нормально будет. Не навесят они их
на  нас. Кричать-то кричит, а пошевелиться толком на счёт того,
что бы дерюгу замять не может.
 Разговор мог бы ещё продолжаться, но настала пора покидать
камеру отдела. В зарешеченном микроавтобусе, скованные
 попарно наручниками рассаживались арестанты.
Как оказалось, по чьему-то недосмотру, а может быть и специ-
ально — Щека и оба его подельника оказались рядом, хотя микро-
автобус был до того мал габаритами, что оказаться от кого-нибудь
вдалеке там невозможно.
Сержант с загорелым лицом и резкими порывистыми движени-
ями, закрыл на замок решетчатую дверь.
— Кто будет переговариваться — получит, — при этом он выра-
зительно  постучал резиновой дубинкой по ладони.
На шее у сержанта висел укороченный автомат Калашникова.
 Он всю дорогу грозно хмурил брови, может быть, желал этим
хоть немного походить на доверенное ему оружие. Но эти сдвину-
тые брови совершенно не шли его простоватому, загорелому лицу.
И поэтому, не смотря на предупреждение, как только микроавто-
бус тронулся, в салоне под равномерное завывание его мотора, сразу
же завязались разговоры.
Наибольшую активность в них проявляли Щека и его подель-
ники, лишь изредка их останавливали грубые окрики сержанта.
Случалось это тогда, когда они переходили все дозволенные грани-
цы и начинали переговариваться так громко, что заглушали, рабо-
тавшее в кабине водителя, радио.
То и дело слышались их возбужденные голоса:
- Кто телевизор взял?
- А сковородку зачем прихватил?
- Какую сковородку? Я не брал.
- Я взял. Да бог с ней, со сковородкой. Не  пойму, для чего тебе
женское белье понадобилось?
- Как для чего? Подруге на день рождения подарил.
— Так ведь оно же ношенное.
Особенно выделялся среди этой троицы Вадюха. Который, по
словам Щеки — «был в отказе». То есть, в своих показаниях пол-
ностью отрицал свою вину.
Внешность у него была колоритная — высокий рост, мощная,
от природы богатырская фигура, широкие, густые, черные брови,
карие глаза под ними, совершенно лысая голова и постоянная ух-
мылка на губах. Одет он был вполне по арестантски — в старый,
потёртый молохай (и это, не смотря на ещё нехолодную погоду
конца лета).
Вадюха так и сыпал шутками. Всем своим видом показывая
что ему всё нипочём.
Обсудив, наконец, свою «дерюгу», подельники принялись рас-
сказывать друг другу о том — как они живут на тюрьме. И здесь у
них было всё нормально, — если не сказать большего.
- Да какие там передачки, какой там общак, сразу же садимся
и едим. У нас такие два жлоба в хате, как передачка зайдёт, они
сразу её убивают, — говорил с самодовольным видом Вадюха.
- А ты что делаешь? — вопрошали у него подельники.
- Как что? Ем... Один ведь из жлобов — я....
Когда они посмеялись над этой вадюхиной шутке, Щека вынул
из нагрудного кармана порядочно засаленный  платок и протянул
его своим приятелям.
- Вот марочку в  хате мне подарили... Хочу её подруге на волю
загнать. На платке было изображено что-то непонятнее, к  тому  же
не  аккуратно и вдобавок синей  пастой.  Но Щеку  это несколько не
смущало. Он явно гордился этим непонятным и главное тем, что
эту марочку ему именно подарили в «хате». Этот факт, по его за-
мыслу, должен был  говорить о его значимости и весомо-
сти  в хате. «Какой вор  без марочки» — рассуждал Щека — «А раз-
ве  я не  вор с  таким-то  ущербом...»
  В общем, если верить их разговорам, то складывалось такое
впечатление — молодые, путевые пацаны, начинающие свой путь
на тюрьме.
  Черед  два месяца, судьба вновь столкнула Рудакова со Щекой,
прочем, столкнула — не совсем подходящее слово. Щеку переве-
ли из тюрьмы областного центра в  тюрьму, где сидел Игорь.
 И  прямиком  посадили в камеру «три-три».
  Так как кроме Рудакова он никого в камере не  знал и ни с кем
даже  поверхностно не был знаком, то, войдя в хату, Щека сразу
направился к нему.
— Здорово, — протянул он руку, делая жевательные движение
челюстями.  Игорь поздоровался, а так как в камере на четырнад-
цать «шконок» приходилось тридцать два арестанта, то он предло-
жил Щеке спать на своём «шконаре» в перерыве между его сном и
временем сна Михаила.
 Видимо, посчитав Рудакова своим другом, Щека на первой же
прогулке рассказал ему всю свою «дерюгу». И даже открыл ему
планы — чем будет заниматься на свободе после окончания срока.
- Квартиры — ерунда. Вот  банк бы взять... — И он увлечённо
начал рассказывать свой план по взятию банка и даже приглашал
Рудакова  принять в  этом мероприятии участие.
- Ты что — такие, деньги возьмём, такие  деньги, — при этом
его руки непроизвольно, словно желал показать, на сколько они
утонут в этих деньгах поднимались вверх.
 Щека даже выцыганил у Игоря его домашний телефон.
— Освобожусь, позвоню. Ты пока поразмышляй над  моим пред-
ложением... Рудаков тогда подумал, что ждать и размышлять ему
придётся долго...
  Сразу же за Щекой стала замечаться одна неприятная особен-
ность — спал он замертво и разбудить ого было довольно таки  про-
блематично. После него по очереди должен был спать Михаил, но
поднять Щеку с постели было тяжело.
  Он просыпался, отрывал голову от подушки.
— Щас  встаю... — произносил сонным голосом.
Но стоило на секунду отвернуться и Щека вновь спал.
Вообще-то арестантом не принято будить. Зек  сам должен знать
— когда ему следует вставать, но Щека мог проспать целые сутки
напролет.  Это раздражало.
Второе, что не  поправилось в нём Рудакову, было  то, что с пер-
вых же дней, не успев  ещё толком обжиться в камере, он принялся
менять  свои шмотки. Причём, делать это  с явной выгодой  для себя.
Это многим в камере стало мозолить глаза, да и как могло не мозо-
лить, если Щека занимался этим всё своё свободное от сна время.
И если узбек Ильшан  производил обмены по-хитрому, даже с ка-
кой -то долей артистизма, то  Щека менялся как-то пародийно, де-
лая это напролом, без выдумки. Происходило всё  это примерно  так:
он подходил к кому-нибудь из сокамерников (чаще всего это были
«шныри») и заводил навязчивый разговор, так как ненавязчиво  го-
ворить он  не мог.
- Давай махнёмся майками? — или чем-то другим, для него не
было разницы, и особенности, если приглянувшаяся вещь  была явно 
лучше  его.
- Нет, не  будем, — отвечал оппонент.
- Да ты чё, посмотри, какая хорошая майка. Давай, хоть на
память махнёмся... Притом, он что-то жевал и всячески старался
«держать пальцы веером». В конце концов, какие-то обмены ему
всё-таки удавались. Менялись в основном для того, чтобы Щека
отстал.
Кстати, о его прозвище и о том, откуда оно взялось. Щеке явно
не шёл тюремный климат. Вообще, неволя — это рассадник все-
возможных болезнен — вши, чесотка, туберкулез, непонятные кож-
ные заболевания, от которых, по телу появляются водянистые пу-
зыри, которые, лопаясь, образуют нарывы. Всё распухает, гниёт,
образуются гноеточащиеся язвы, которые долго не заживают, да
что язва, когда обыкновенный порез может  заживать по несколько
недель. Вот  и у Щеки отовсюду полезли фурункулы.  Первый выс-
кочил на лице. При этом его и так немалую щёку раздуло до безоб-
разия.  Глядя на неё, кто-то назвал его Щека. Так  это прозвище за
ним и закрепилось. Его даже отправил и этапом на больничку, ко-
торая находилась в другой тюрьме. Правда, ненадолго, когда он
вернулся, волдыри полезли из него с новой силой.
- Щека, что это так у тебя на шее выскочило? Что там за буг-
ры? — прикалывались над Щекой арестанты.
- Это у него вторая голова растёт.
- Нет. Это у него там Чужие живут. Помнишь, как в кино?
- Щека-Чужой!
-  Ломить его надо, пока они в  нас не переселились...
Между  тем, пока Щека ездил лечиться, про него «пробили». И
выяснилось, что на тюрьме  областного центра его жизнь была да-
леко не безоблачна. И по голове «кругляком» его били. И полы он в
камере мыл. И даже что-то «скрысятничал».
- Пачку сигарет, что ли умыкнул, — говорил, заехавший и ка-
меру областной тюрьмы арестант.
- Он же не курит?
- Не знаю, для каких целен он это сделал, эту пачку «скрысят-
ничал». Но это было точно.
 Щека ехал Столыпиным с больнички, а в  камере над его
головой сгустились  тучи. Одним из вечеров, его  подтянули, то  есть
вызвали на разговор самые авторитетные по камере люди.
 Развести « человека не так уж и сложно, особенно для тех, кто
это делал уже не раз. Когда, тот же Щека сидел перед пятью арес-
тантами, а на него, словно град, сыпались со всех сторон вопросы,
Даже правый в  такой разборке окажется виноватым, даже неви-
нный почувствует свою вину. Ведь цель такого разговора может
быть лишь одна — сначала прощупать «разводимого» на прочность,
а после задавить его морально, унизить, показать ему ту низкую
ступень, откуда им можно управлять.
Не всегда это происходит лишь при помощи слов, часто, в дело
вступают кулаки. При этом кулаков много, а цель у них одна. Боль-
шинство бьёт  единицу. «Пика» — раздаётся крик стоящего на стрёме
"шныря» и все рассыпались по разным углам. Коридорный, как
правило, редко что видит. А  иногда и на «пику» никто не обращает
внимания. Одеяла вешаются на«шконари»так, что в глазок ниче-
го не видно, а через тяжёлую железную дверь не слышны глухие
удары и стоны опускаемого.
 Щеку били долго. В  самом начале этой экзикуции он накинулся
с кулаками на одного из авторитетов камеры, желая видимо выз-
вать драку один на один.
—  Ах ты — тварь! — по волчьи оскалился тот. — Чтобы чёрт
пацана бил...
  Эти его слова подействовали как знак к началу избиения. На
Щеку, сразу с нескольких сторон посыпались  удары. Один корена-
стый, невысокий зек брался руками за край верхнего шконаря и
словно раскачиваясь на турнике, махом бил его двумя ногами в
поясницу.
   —Ну что, падла, понял? — неиствовал задетый авторитет.
 - Всё понял, пацаны. Не надо больше, — прикрывая  голову
руками, молил Щека.
- Чего тебе не надо, чёрт?
- Я  ВСЁ  ПОНЯЛ.  Не бейте...
- Сейчас берёшь тряпку и трёшь общак.,, Звонок!
- Да, — откликнулся «старший шнырь».
- Звонок, утром буди его и пусть полы  моет с твоей бригадой.
 Будет мыть, пока мы не разберёмся что к чему — крысятни-
чал он или нет.
Звонок кинвул.
- Я пробью. Я  мульку отпишу пацанам на  волю... — начал ско-
роговоркой Щека.
- Заткнись, ты — мразь, — перебил его авторитет. — Какая
воля? Какие пацаны? Ты и на воле чёртом жил. Я на сто пудов в
этом уверен.
Отличительной особенностью Щеки было то, что он никогда не
умел ни с кем соглашаться  и  не умел — где надо промолчать. Вот и
в  этот раз, как только его закончили бить, он тут же раскрыл свой
рот  и начал излагать  свой план  о том, как  он собирается подтверж-
дать свою невиновность...
ГЛАВА 15.
— Я  вызову на  тюрьму адвоката, — жестикулируя для пущей
убедительности, говорил Щека. — Научу ее, как и что делать, ад-
реса дам, пускай походит по ним, я же ей деньги за работу плачу?
Вон, Вадюхин адвокат — раз в неделю к нему обязательно прихо-
дит. А моя  ещё ни разу  не была. Я  вызову, сейчас же письмо домой
отпишу.
Те, кто слушал его, лишь усмехались над словами Щеки.  Все
давно поняли, что человек он пустой и слова его ровно ничего не
стоят.
- Щека, слышь?  За твоего подельника говорят, что он пидор
или на половину пидор, хотя как это на половину не пойму? —
произнёс Дима, с ядовитой усмешкой глядя на Щеку.
- Вадюха? — открыл тот  от удивления рот.
Для него Вадюха был непререкаемым авторитетом.
— Ну, да, — продолжал  Чернов. — Вон нам пацана ки-
нули, он с ним в хате одной сидел. Так ведь, Серёг?
— Всё так, — подтвердил новичок. — Не знаю, косит он там
или чего? Но только целыми днями головой об стены бьётся, в баню
не ходит, грязный. Молохай свой неделями не снимает и неделями
же со шконаря не слезает — даже жрёт там.
  Щека слушал его слова по-прежнему с раскрытым ртом.
      - Ну, а второй подельник  у  тебя знаешь кто?'
- Кто?
  - Дракон он на малолетке, —со  злорадной  усмешкой произнёс
Чернов.
  Драконом  на  тюрьме называли людей, занимавшихся онаниз-
мом  причём не только для себя, но и дрочит другим.
  - Ну и подельники у тебя — один дракон, другой полупидор. А
ты сам  Щека, кто? Может быть ты тоже дырявый?
   - Нет, —  как можно  более  убедительно  сказал Щека.
  - А кто  тебя знает? Сигареты скрысятничал, а не куришь, мо-
жет  быть у тебя зад курит? И не  только сигареты?
  Щека принялся оправдываться. Есть такой тип людей, которые
что бы с ними не случилось, всегда стараются показать — что «всё,
мол, ништяк», (кстати, к переводе с мордовского означает сало),
всё в  их руках, держат постоянно пальцы веером или не поймёшь
чем — одним словом, ни чем их не пробьёшь.
  К такому  типу  людей относился и  Щека. Его били и в  тот вечер
и ещё много рал били даже не за пачку сигарет. Возможно, что он
её даже и не брал. Били за то, что он такой непроходимо тупой,
надоедливый, да ещё и с каким-то дешёвым «понтом».  Просто
 он был многим неприятен. И не понимая  этого не мог
исправиться.
Своей наивной головой он решил — что мыть полы ему неделю.
   - Я же но виноват, что у меня такие  подельники, что они так
опустились. А  то что я крысятничал — так это прогон. Зачем мне
сигареты? — начинал он  разговор с  кем-нибудь из  «шнырей».
 Те только сочувственно качали головами: Мол — «знаем, пони-
маем, сами через это прошли, но что делать. Наша  доля — тряп-
ка».
  - А  какое сегодня число? — не унимался Щека.
 Ему называли число.
 — Завтра последний день я на полах, — уверенно говорил он.
 Собеседники  только улыбались на его реплику, они то знали — что
"последним днём» его мытьё полов вряд ли ограничится.  Так  оно и
случилось,.
  Дальше с Щекой вышел совсем уж курьёзный эпизод. В «три-
 три» посадили его подельника— того самого Вадюху, который бился
головой об стенку. И от которого, Рудаков слышал несколькими
месяцами раньше — что он  в хате  «самый большой» и чуть ли не
 "самый авторитетный».  На нём был всё тот же малахай, толь-
ко значительно более мятый. Волосы, за то время пока Рудаков его
не видел, успели подрасти, и теперь курчавились.
  - Здорово, пацаны, — произнёс он с порога.
  - Откуда ты, браток?
  - Из карцера.
  - А  до этого, в какой хате сидел? Вадюха назвал номер камеры
на втором этаже корпуса.
- За что в  карцер попал?
- За мелочёвку — одеяло пожёг...
Щека в это время спал. Он работал, в основном, по ночам, а
днём отсыпался. Так как его подельник со многими встречался на
этапах, а с некоторыми обитателями «три-три» даже вместе сидел,
то в камере  скоро знали — кто он такой.
— Щека, Щека, — один из  арестантов принялся будить Щеку,
что сделать было не просто.
- Воды кругляк на него вылей...
- Велосипед ему сделай... Звучали  советы.
- Просыпайся, Щека. Подельника твоего  привели. Щека сон-
ными глазами посмотрел на Вадюху.
- Эй, Щека. Да ты вроде не рад?
- Ну, вставай.  Обними хоть подельника. Вы с ним столько де-
лов понаделали, такой ущерб... — сделав ударение на последних
словах, произнёс арестант, по кличке «Медвежонок».
Этот, его напор на пресловутый ущерб вызвал взрыв хохота в
камере.
- Ну, обнимитесь. Что вы, как неродные?
- Приколитесь за жизнь.
- Давайте же ...-  слышались возгласы со всех сторон.
Два подельника стояли друг против друга и даже не решались
протянуть руки для приветствия.
Рудаков вспомнил этих людей такими, какими они были двумя
месяцами раньше. Тогда, когда их везли из отдела на Литейку.
Припомнил их рассказы о своей  жизни на тюрьме. Теперь они сто-
яли друг перед другом — один  «шнырём», другой и того хуже, сто-
яли и не смели даже посмотреть в глаза. Тюрьма расставила все на
свои места. И как  бы они не скрывали горькой правды, правда всё
равно прорвалась — восторжествовала над приторной ложью.
— Щека, разберись со своим подельником.
- Да, правда. Он про тебя такое говорил. Такое про порядоч-
ных людей не услышишь.
- А  может им бокс устроить? Пускай выяснят в честном бою
кто из них прав, а кто — нет.
Ситуация явно забавляла арестантов. Администрация тюрьмы,
сама того не подозревая, посадив этих подельников вместе, дала
камере  повод поразвлечься.  Вдоволь посмеяться над этими двумя,
запутавшимися  в своей лжи людьми. Бокса в этот раз не получи-
лось. Может по причине скорой проверки, может по тому, что стороны 
 уж  явно не способны были проявить хоть какую-то агрессию.
Они  скорее, походили на двух юных влюбленных, про платони-
ческую любовь которых знает весь двор. И весь двор, как бы под-
бадривает  их: «ну давайте же — смелой!». Только, если влюблён-
ным желают добра, то  этим двум, не желали ничего хорошего. Раз-
ве  что, лишь только того, чтобы  они, как можно  дольше, развлека-
ли контингент камеры.
- Послушай, Вадюха, — произнёс один из авторитетных арес-
тантов. — причём имя было им выговорено даже с каким-то сар-
кастическим отвращением. — Про  тебя по  тюрьме; слух идёт, что
ты на воле в  задницу  трахался. Эти слова вывели Вадюху из оцепе-
нения.
- Пацаны, не было такого. Да кто хочешь, подтвердит. Прогон
это.
 - А кто, конкретно, может подтвердить твои слова? Вадюха
назвал несколько имён, одно из которых было довольно изве-
стно в криминальных кругах области.
- Короче, порешим так. Пока мы не знаем  — кто ты такой,
точнее, пока ты сам не подтвердишь свои слова, у  тебя будет своя
посуда, есть будешь на «шконаре». За общак не садись, а то на-
рвёшься на неприятности. И насчет дальняка — как попользуешь-
ся, сразу за собой его помоешь, — наставлял Вадюху авторитет.
  - Я подтвержу, пацаны. Я этот  вопрос подниму. Через адвока-
та или мать когда на свиданку придёт— мульку на волю загоню.
- Лучше письмо садись пиши, — весело произнёс Дима. —
- Щека вон отписал, какую неделю ответа ждём с подтверждения-
ми. За  Щекой тоже грешков много. Так ведь, Щека?
Тот  лишь недовольно насупился, широко раздув ноздри.
— Ну, в о бщем, Вадюха, ты нас понял, — продолжал автори-
тет. — Что бы нам в непонятки не попадать. Ты пока поживёшь у
нас на положении обиженного. А подтвердишь, что  это не так, бу-
дешь жить с пацанами. Ты понял?
  Вадюха обречено кивнул.
— Если что не понятно — спрашивай, — почти традиционная
концовкака разговора.
Дня через три Вадюха сломился из камеры. Было это на вечер-
ней проверке, когда «хата» выстроившись в нестройные ряды, ле-
ниво созерцала, как ДПНКа пересчитывает количество арестан-
тов  в ней.
 Вадюха вышел на шаг вперед из строя и с волнением в голосе
произнёс:
- Переведите меня и другую камеру. Офицер резко прекратил
счет.
- Матрас у тебя с собой был?
- Нет.
- Быстро собирай вещи и пошли.
Вадюха не глядя на сокамерников, принялся второпях совать
пожитки в старенькую сумку, благо вещей с собой у него было не
много.  Собирался он недолго.
- Пошли, — недовольно проговорил ДППКа. — И что тебе
нигде не живётся? Офицер и коридорные вышли за дверь. Здесь
Вадюха резко остановился.
- Ну, чего ещё? — нахмурился надзиратель.
- Был у меня матрас. Был...
- Дайте ему матрас побыстрее, — скомандовал ДПНКа в рас-
крытую дверь камеры, раздосадованый такой задержкой.  Вадюхе ска-
тали со «шконаря» самый захудалый матрас, который, если бы не
характерные синие  полосы на белом полотне ткани, по своей тол-
щине вполне мог сойти за одеяло.
- Куда тебя переведут, он тебе там не очень-то и понадобиться,
— ухмыльнулся офицер. Массивная дверь камеры шумно захлоп-
нулась.
— Слышал, что ДППКа сказал, — обратился к Щеке один из
арестантов, — подельника твоего в обиженку перевели.
Но он ошибался. Позже в  камере узнали, что тот сидит в «ломо-
вой» хате. Что, правда, не многим лучше.
ГЛАВА 16.
Тюрьма, тюрьма — ты не терпишь слабости. Будь-то слабости
характера или слабость ума, ты никогда не простишь её.
Несколько человек в камере опускали на полы (читай в «шны-
ри») лишь только за  то, что они кому-то не поправились или имели
неосторожность оказаться в ненужный момент в ненужном месте.
Многие из них «ломились» из камер, не выдержав постоянного
морального прессинга и таких же постоянных побоев. Они, в сущ-
ности, были неплохими париями, может быть, если  бы они попали
в другую «хату» их тюремная жизнь пошла бы в совершенно дру-
гом русле. Но на тюрьме, как и в жизни, многое зависит от его
величества случая. И им со случаем не повезло, или же они про-
явили слабость — вещь в этих степах наказуемую.
 Одним из таких людей был таджик, снятый с проходящего по-
езда  с наркотой. Невысокого роста, смуглолицый и смуглокожий, с
чёрными, как  я  годы смородины глазами, он заехал в  камеру в  при-
личного вида одежде, в  которой   планировал следующим утром сойти
на  перрон Казанского вокзала в  Москве.  Но очутился в тюрьме.
Звали  таджика Насреддином. С  собой у него  была кипа фотогра-
фий  по которым можно было судить о его   безбедной
 жизни на воле. Он был спокоен, никогда не повышал голоса и
обладал какой-то восточной рассудительностью. Так бы он и про-
жил в  «хате» спокойно и уравновешенно, но случай, всё тот же его
величество  случай, вмешался и перевернул всё с ног на голову.
В  каптёрке  таджику выдали приличный матрас. Это случалось
довольно  редко. Обычно матрасы выдавались худые. Они  боль-
ше напоминали какие-то собачьи подстилки. В  камере, на его мат-
рас, сразу же, то что называется «положили глаз». Первое время
Насреддин жил спокойно, но матрас  его, походивший своей тол-
щиной на два обычных, многим не давал покоя.
«Шконки-шоколадки» были  неудобным ложем.
 Обычно их стальные пластины опутывали канатиками — веревка-
ми, плетёнными из ниток. Делалось это для того, чтобы матрас не
проваливался между пластинами. Но на плановых «шмонах», над-
зиратели эту паутину безжалостно режут.  После  она вновь
появляется, давая арестанту мизерное удобстве и уют. Лежа на
обычном матрасе заключённый чувствует телом рёбра железных
пластин. На хорошем матрасе или на двух обычных, можно спать
  комфортно. Таджику, по случаю, попался именно хоро-
ший  матрас.
— Насреддин зачем тебе такой матрас? Подари его мне. — Витя
молодой арестант  со  спортивной фигурой, наклонился над «шко-
нарём», ощупывая  матрас Насреддина. Он уже  давно нацелился
на него и несколько дней досаждал таджику своей просьбой. Сна-
чала  делал он это как бы в шутку, но чем дальше, тем увереннее и
настойчивей.
  - Нэт. -  покачал головой таджик.
  - Что, нет, — начинал раздражаться Витя. — Тебе матрас до-
роже наших с тобой отношений?
Сказано это было с изрядной долей иронии, так как до Витиных
домоганий  матраса, они не перебросились друг с другом и  парой
слов, не  говоря уже о каких-то там отношениях.
— Что, Витя, он не хочет тебе  матрас  подогнать? — проговорил
узбек Ильшан. Он тоже имел во всём этом свой интерес.  Ему давно
хотелось  заполучить брюки таджика и его массажную расческу на
батарейках. По нормальному, это у него не получалось. Таджик
упорно стоял на своем, и меняться отказывался. Раз не  выходило
по нормальному, значит нужно  было «развести», опустить новичка
на полы, чтобы потом просто отнять  у него приглянувшиеся вещи.
Да и повод был не  плохой, Ильшан  прекрасно знал Витю и знал,
что тот не  любит, когда ему говорят «нет», а тем более «нэт».
Спустя какое-то время из занавешенного одеялом «шконаря»,
слышались глухие удары и вскрики Насреддина. Чем-то по звуку
это напоминало сцены драки из индийских кинофильмов. Избие-
ние продолжалось  долго. Таджик несколько раз предпринимал по-
пытки вырваться из занавешенного пространства, но  был
остановлен, стоявшим на стрёме «шнырем» и после  этого его начи-
нали бить с удвоенной опершей.
В конце концов, Витя и участвовавшие вместе с ним в избиении
арестанты,  добились своей цели — матрас и шмотки таджика пе-
рекочевали в другие руки. Сам он принужден был мыть полы и сти-
рать белье, но это продолжалось недолго, так как после следующе-
го этапа, когда его повезли на допрос в отдел, обратно в камеру он
не  вернулся. Говорили, что его видели среди «ломовых». Вот так
матрас испортил  жизнь на тюрьме.
Другой случай произошёл с Гарри —такое  как говорят  на  тюрь-
ме — «погоняло», было у молодого двадцатилетнего паренька, с со-
вершенно белыми волосами и неуклюжей кривоногой походкой.
«Дерюга» у Гарри была серьёзная. Пьяным, без прав, на чужой ма-
шине,  он сбил насмерть двух подростков. Был он родом из села. Про
таких ещё десять лет назад говорили — «типичный крест». Но семья
Гарри была из колхозной элиты и потому, он учился в университете.
Поначалу его величество случай был к Гарри благосклонен. В
камере, оказался  его односельчанин, который был в «хате» не пос-
ледним человеком.   И поэтому, к Гарри не было никаких претен-
зий. Но недели через две односельчанина осудили.  В  камеру  он боль-
ше не поднялся, из «транзитки» его сразу  «бросили» в «осуждён-
ку». Спал Гарри на хорошем, привилегированном месте в левой
части камеры, но вскоре это многим стало не нравиться. Не нра-
вится, прежде всего, тем, что какой-то  деревенский увалень  лежит
на «путевом"  месте, в то время как городские «бродяги» вынужде-
ны тесниться на верхних ярусах «шконарей».
Над  Гарри начали подкалывать. Сначала происходило это как
бы в шутку, но потом, видя, что Гарри в «смысле понятия рассудка
совершенно не проходим», шутки становились всё злее и злее, пока
не превратились в открытые издевательства. Гарри по своей про-
стоте и недальновидности не ощущал нависшей над ним угрозы.
- Гарри, пойдём в нардишки  перекинемся. —  один из
недругов  деревенского парня, высыпал ил пластмассовой баночки
 маргарина «Рама» фишки и кубики.
  Гарри не чувствуя подвоха уселся за «общак». В  нарды он две
недели  как научился играть и от того играл — «постольку посколь-
 ку", то есть неважно.
  - На просто  так? — хитро улыбаясь, спросил арестант.
  - Нет, —замотал головой Гарри, помня ещё москвича Артём-
ку  и  его игру  «на просто  так».
 -Тогда на интерес?
  -Это как?
 -Ну как... Играют ведь или на просто  так  или на интерес. Пра-
вильно? Гарри кивнул.
- На  просто так  ты играть не хочешь. Тогда давай на интерес,
 на что будем играть?
    Гарри пожал плечами.
- Ну, тогда давай на тысячу кругляков?
 Тот согласился, даже не  удосужившись выяснить точно — на что он играет.
- Проиграл ты... — произнёс арестант,  убирая  через  некоторое вре-
мя  последнюю фишку с игрового поля.
Гарри тупо смотрел перед собой. За  этот тупой неосмысленный
 взгляд, который вместе с обритой наголо головой придавал всему
виду угрожающе-комичное выражение какого-то ковбоя из  аме-
риканского вестерна, его и прозвали Гарри.
  - Пацан сказал — пацан сделал. Или ты своим словам не хозя-
ин? — говорил арестант, складывая фишки.
 - А  может ты и не пацан? А  Гарри? — поддержали игравшего
  городские  «бродяги».
- Пацан... — пытаясь  изобразить на лице улыбку, пробубнил
Гарри.
- Ну, тогда, вот тебе кругляк, — перед Гарри поставили
литровую кружку. — Вода в умывальнике ...
- А мы разве  на  это играли... — попробовал робко возразить Гарри.
- А  ты на что думал? Хочешь, на просто так сыграем? Гарри
по бараньи  замотал головой.
-  На тысячу кругляков, как и договаривались. Проиграл —
пьёшь  тысячу кружек воды. А  может, ты отыграться хочешь?
- Нет.
- Ну, тогда иди пей.  Гарри пошёл к умывальнику, набрал круж-
ку воды и  выпил.
- Осталось девятьсот девяносто девять, — спокойным тоном
хозяина  положения, произнёс выигравший.
Гарри выпил еще  один литр воды. На  третьей кружке он понял,
что больше не выпьет.
- Ты чего остановился? — изображая искреннее удивление,
проговорил молоденький, лет восемнадцати арестант, сидевший на
«шконаре» сложив ноги по-турецки.
- Не  могу больше.
- Пей. Та что? Не пацан, что ли?
Гарри налил ещё кружку воды, но отпил только до половины,
срыгнув часть воды на пол.
- Раз  пить больше не лезет, то давай мыло ешь, — повели-
тельным топом, сказал победитель.  Ему подали кусок хозяйственного
мыла.
- Начинай, Гарри. Съешь этот кусок, он тебе за сто кругляков
сочтется. Услышав такую цену куска, Гарри вонзил зубы в мыло.
Сначала он пытался его жевать, но, поняв, что лучше  глотать сра-
зу, начал делать так. Съев полкуска, он тут же выблевал его, еле
успев добежать до «дальняка».
- Браво, Гарри!  Вот эго, настоящий пацан. Будешь, еще  мыло
есть?
Тот отрицательно замотал головой.
Уже вся камера с интересом следила за тем, как Гарри отдаёт
свой  долг. Четверо  молодых арестантов  скучковались  обсуждая — чтобы ещё придумать для
того, чтобы «помочь Гарри расплатится».
Из их кучки то и дело были слышны возгласы:
- Да не надо, — говорил одни из обсуждавших. — Так ему хре-
ново будет...
- Правильно  он говорит, попадёт на больничку и проболтается
там операм.
- Давай, вот  это...
- Нет, давай, на дырявость его проверим.
- Нет. Сначала пусть рыбу половит.
- Да. Пускай.
- Гарри. Ты где  там спрятался, — окрикнули  бледного как
снег арестанта стоявшего в дальнем углу камеры. — Мыло  ты съел
полкуска. Значит, только пятьдесят кругляков отдал. Осталось ещё
девятьсот сорок шесть. Правильно?
Гарри замотал головой в  знак согласия. Сейчас, он готов был
согласиться со всем, что скажут  ему, лишь бы поскорее всё
это закончилось.
- Сейчас будешь рыбу ловить.
- Как?

-  Не перебивай, всё объясню, или ты торопишься куда?
 - Нет.
- Ну вот, сейчас  садишься на край лавки. Мы тебе  завязываем
глаза  и ты ловишь удочкой в тазу рыбёшку. Каждая рыбёшка де-
сять .. Да  нет —двадцать кругляков долга. Смотри, какой я добрый
сегодня, Гарри.
 Гарри  усадили на край скамейки, завязав перед этим глаза. Пе-
 ред  ним поставили таз с водой, в который нарвали кусочки бумаги
 - это и была  та самая рыба, которую он должен был ловить. Удоч-
ка представляла из  себя скрученную бумажную трубочку с «кана-
тиком"  вместо лески  и какой-то пластмассовой загогулиной за мес-
то  крючка.
Но сама ловля рыбы в  этой процедуре было не главное. В один из
моментов, когда Гарри увлёкся этим занятием, сзади  на
скамейку подсел арестант. Он  согнул ноги и резко разогнув их, тол-
нул ступнями Гарри под  зад. Тот, с удочкой и руках, слетел со ска-
мейки и опустился  задом аккуратно в  таз, наполненный до краёв
водой.
Куча брызг полетела в разные стороны. Вся  эта сцена вызвала
гомерический хохот в камере.  Гарри, как ошпаренный выскочил из
таза, держа руками мокрые штаны.
- Ничего, ничего — считай, всю рыбу поймал, —давились от хо-
хота арестанты.
— Смотри, а  из  таза пузырьки пошли...
 - Гарри, а  ты случайно, не дырявый?
 -Нет.. Он же, пацан, как  он может быть дырявым? Вспомни,
Как он мыло ел... Неслись в сторону испытуемого возгласы.
— Пускай потанцует, — кто-то прибавил громкость, и круглые
сутки звучавшая волна радиоприемника, заполнила бойким моти-
вом всё пространство камеры.
- Танцуй...
- За танец ещё. пятьдесят кругляков скостим. Гарри принялся
переставлять ноги с каким-то притопом.
— Лицо весёлое сделай.
Гарри уже плохо соображал — что с ним происходит и выпол-
нял команды с автоматической точностью. Он сделал такую гри-
масу, что все присутствующие покатились со смеху.
- Эротичней,эротичней.
- Одежду снимай.
Повинуясь этому приказу, он начал стаскивать с себя майку,
 Воля  его была окончательно сломлена. После танцев он ел тарака-
нов, один — за  двадцать «кругляков"  воды. Сначала он убивал их,
    потом ел живых — живые стояли на десять «кругляков» дороже.
  После, по приказу авторитетов, он  занимался онанизмом на дальняке. И всё
равно, за ним оставался еще какой-то долг.
 В конце концов, это развлечение наскучило арестантам, да и
надзиратель уже несколько раз заглядывал в «пику», пытаясь вы-
яснить причину чрезмерного веселья в  камере. Поэтому, оставши-
еся «кругляки» ему били ложкой нержавейкой по  голому .заду, пос-
ле били танком, но и это вскоре надоело и последние сто «кругля-
ков»  ему из  милости были прощены.
— Ты их отработаешь, — подытожили  события вечера.
— Звонок, к тебе в бригаду пацана даём, смотрите не обижайте
его. -  Звонок понял смысл иронии, с которой были сказаны эти сло-
ва, и  с ухмылкой покачал головой.
— Гарри, — окрикнули , стоящего с опущенной головой и
уже подобно служебной собаке, готовой исполнить любое  при-
качание, арестанта. — В  хате тараканов — тьма, сколько разве-
лось. Ты, я смотрю, по  тараканам большой специалист. — .Эти слова
вновь вызвали смех сокамерников. — Будешь убивать их в  день по
тридцать штук. Убивать и складывать в коробок. Вот тебе тара. —
 Гарри кинули пустой спичечный коробок. — Каждый вечер
будешь показывать нам по тридцать дохлых тараканов. Да, ещё, чуть
позабыл — спать будешь на том  ряду, —арестант кивнул в сторону «шко-
нарей», на которых, сверкая грязными, немытыми пятками впо-
валку спали несколько «шнырей».
Но Гарри уже было все равно где, с кем, и в чём спать. Для него
было важным  то, что на сегодня всё закончено и его, наконец-то
оставили в покое. Он свалился на указанное место и быстро зак-
рылся с головой одеялом.
ГЛАВА 17.
 Не мудрено, что в подобной обстановке нервы выдерживали не
у всех. Некоторые просто лишались рассудка. Про одного такого
сумасшедшего по фамилии Назаров, мы расскажем поподробней.
 Ни кто не мог толком вспомнить — когда он появился в камере
Рыжеволосый, с рыжей щетиной на лице и раскосыми глазами «за-
ехал» Назаров на тюрьму за наркотики. Одет он был для тюрьмы
даже шикарно — тёплая куртка, получившая в народе названия
«пилот», джинсы и кроссовки популярной фирмы.
Одежда его, в первые же дни, в результате хитроумных комби-
наций с обменом, оказалась у Ильшана. После чего, новичок как-
то потерялся из виду. Он ни с кем не  стремился общаться и почти
ничего не ел. Рыжий «тусовался» целыми днями из  одного угла камеры в дру-
гой.  В  «хате» в то время, в помещении размером шесть на шесть
метров, жило двадцать семь арестантов. И потеряться  в такой
толпе было не сложно. Так бы про новичка никто бы и не вспом-
нил, но за ним стали замечаться странности.
Как то  раз, арестанты, собираясь на прогулку, решили взять с
собой  зеркальце. Делалось это довольно часто. Дело в том, что в
камере, постоянно находясь под тусклым светом, невозможно даже
толком определить цвет своего лица. Однажды, при таком свете
Рудаков зашивал, как ему показалось, черными нитками рукав
своей  куртки. Выйдя  на прогулку, он  к своему изумлению 
заметил, что нитки оказались не чёрными, а светло-синими.
  Зеркало было размером десять на десять сантиметров, и его ре-
шили положить  в карман  рыжему наркоману, так как у его новой
обмененой на «пилот» куртки, были самые  большие карманы.
 Выйдя из здания тюрьмы, в  тот момент, когда арестанты проходи-
ли по зарешеченному коридору от корпуса тюрьмы к прогулочным
дворикам, похожему на коридор, по которому тигров и львов вы-
пускают на  арену цирка, рыжий сунул руку в карман  и, достав  зер-
кало, бросил его в снег, за прутья решетки.
— Ты что делаешь? — вырвалось сразу из нескольких уст.
  Поступок его был необъясним.   Зеркало в «хате» было  одно  един-
ственное.  В  прогулочном дворике виновного не  трогали, боясь быть
замеченными охранником, прогуливавшимся по верхнему парапе-
ту. Но в «хате» Назарова сразу же «подтянули» в круг, желая выяс-
нить мотивы, этого, столь необычного поступка.
 — Ты кто такой?
— Откуда ты взялся? — Зачем ты зеркало-то выкинул?
— Не хотел нести, отдал бы кому-нибудь другому, — раздра-
жённо говорили сразу несколько арестантов.
Рыжий молчал, лишь повторяя  в  полголоса задаваемые ему воп-
росы. Но когда он заговорил, арестанты удивились ещё больше.
- Зачем ты  это сделал, объясни? — жестикулируя руками, спра-
шивал Назарова недавно переведённый в «три-три» из карцера ар-
мянин по имени Сурен.
- Зачем я это сделал?... Они мне сказали, что там передатчик.
- Где? — опешил Сурен.
- В зеркале, — сделав такое выражение лица, как будто ему
приходится объяснять что-то элементарное, отвечал рыжий нар-
коман.
- А  кто они-то?
Рыжий молчал, при этом глаза его не мигая, уставились в одну ;
точку.
- Отвечай. Язык  что  ли проглотил.
- Они постоянно за мной следят, — выдавил Назаров из  себя.
- Парняги,  да он  косит, — поворачиваясь к сокамерникам, про-
изнёс  Сурен.
- Ты, хорош, косить, — грозно нахмурившись, обратился к
рыжему  «Медвежонок».
- Подождите, — скалал Рудаков, протискиваясь поближе к ры-
жему. — Ты кололся? Наркоман, ты? — спросил он у того.
- Кололся, — настороженно с опаской глядя на Рудакова, про-
говорил Назаров. Он действительно «заехал» в камеру «под кай-
фом». И как выражаются наркоманы — «неперекумарил».  От этого
«крышу» у него явно «сорвало».
- Да хорош с ним нянчится. Пускай полы моет.
- Правильно. Нечего общаковским добром разбрасываться. -
Смотрели на рыжего сокамерники с плохо скрываемым раздра-
жением.
- Может его на дырявость проверить?
- А  как они на тебя влияют? Мысли тебе  какие-то внушают?
 — не обращая внимание на предложения сокамерников, спра-
шивал Рудаков у рыжего.
- -Когда как... — медленно, растягивая слова и боязливо ози-
раяеь по сторонам, говорил Назаров. — Когда мысли, когда вот в
книжке про меня пишут.
- В  какой книжке? Покажи.
 Наркоман достал из  своего пакета с вещами две маленькие бро-
шюрки с фантастически-страшными гримасами на обложке. Ру-
даков открыл одну из  них и наугад прочитал вслух первые попав-
шиеся строчки:
- Кайл недолго думая, извлек из кармана записную книжку и
быстрым почерком пометил в  шифр кодового замка, — Рудаков
пробежал глазами ещё несколько абзацев. — Тут про какую-то
атомную электростанцию, — вскинув глаза на рыжего, сказал он.
- Они хотят, чтобы я её взорвал.
- Да кто они-то, поясни толком?
Этот вопрос  звучал уже не в первый раз, и всякий раз наркоман
хранил полное молчание, словно давал клятву ни кому «о них» не
рассказывать, даже под страхом смерти.
— Они меня фотографируют постоянно. Почему они про меня
по радио в прошлый раз  так сказали? — с испугом в глазах говорил
Назаров.
     - Как?
— Ну, что я  подлежу  ликвидации.
 Рудаков  припомнил, что тоже слышал эти слова, но речь в  пере-
даче речь  шла о ликвидации химического оружии.
 -  Мысли о самоубийстве есть? — спросил Рудаков, который
читал  раз в  жизни учебник по психиатрии, одолженный им у друга
- студента медицинского института. Рыжий как-то резко посмот-
рел  на него, словно вопрос попал в точку.
 - Смотри, не  наделай   делов,  а то из-за тебя всю  хату под
дубинал  пустят.
  В  камере уже был такой прецедент.  Шестью  месяцами раньше,
один  зек,  ночью  вздёрнулся  на «шконаре». Оторвал полоску про-
стыни, сплёл верёвку, завязал  петлю и повесился. Того  зека спас-
ли, вытащили из петли. По счастью, в ту ночь не все спали мёрт-
вым сном. Снимать его из петли — хрипящего и посиневшего, со-
бралось много сокамерников.
 Шум в камере вызвал интерес  у коридорного, который, загля-
нув в  «пику», увидел лежавшего с веревкой на шее арестанта, и
толпящихся вокруг него людей в  одних  трусах.  За  унижение  досто-
инства сокамерника тюремная администрация наказывала суро-
во.  Тут же прибежала группа быстрого реагирования — человек
восемь в масках, с резиновыми дубинками, и с лаявшей до пены
овчаркой. Били всех подряд, без разбора. Даже тех, кто ещё тол-
ком не  проснулся. Тех кто лежал на «шконках». Висельника увели. После
побоища, на утро, когда у многих на теле виднелись бордовые по-
лосы  от дэ-эров (дубинок резиновых), «хату» по одному стали «вы-
дёргивать» к начальнику  оперчасти — для выяснения обстоятельств
происшедшего. По окончании разговора арестантов не  отводили
обратно в камеру, а запирали в одиночный боксик. В один такой
боксик, размером полтора на полтора метра, запихали десять зак-
лючённых. Не спавшие пол ночи арестанты, к тому же исполосо-
ванные дубинками — еле  стояли на ногах. И лишь после того, как
один из них потерял сознание,  отвели обратно в камеру.
Из  тех, кто был очевидцем этих событий в камере осталось  только
двое — Звонок и Серёга — худенький девятнадцатилетний паре-
нёк, сидевший в этой камере больше года за кражу.
- Парняги, дело серьёзное, давайте пробьём дубаку, и впрямь
вздёрнется, тогда мы снова под молотки попадём, — выдвинул идею
Серёга.
- Правильно .— говорил Рудаков, начав
бить кулаком в железную заслонку «кормушки». Надзиратель по-
дошёл  быстро.
- Чего надо?
- Командир, такое дело — тут у нас в  хате у одного крыша
поехала, позови ДПНКа или кума. Пускай его в больничную хату
переведут, а то мало ли что может случиться. Нам тоже с сумас-
шедшим жить не очень-то удобно, кто знает что он выкинет?
 Надзиратель оценивающе смотрел на Рудакова, пытаясь  опре-
делить, нет ли в его словах какого-нибудь подвоха.
Было холодно и надзиратель стоял одетый в зимний полушубок
и шапку-ушанку. В коридоре зловеще завывал ветер. Когда надзи-
ратель открыл «кормушку» на Игоря через маленькое окошечко
хлынул поток холодного воздуха. И всё это — вой холодного ветра
в коридоре, поток воздуха, с такой силой врывавшегося в  камеру,
что невозможно было разобрать слов надзирателя, было как-то
сюрреалестично. Как  те мысли, которые обитали в голове несчаст-
ного рыжего наркомана.
- Сейчас позову, — пробасил надзиратель. Кормушка захлоп-
нулась.
- Что он сказал? — спросил  Сурен.
- Сейчас ДПНКа позовёт...
Вскоре «кормушка» снова распахнулась и рука с обручальным
кольцом на безымянном пальце, постучала ключом по железной
пластине.
Рудаков подошёл к окошечку. По ту сторону массивной двери
стоял молодой, круглолицый старший лейтенант.
- Кто тут у вас с ума сошел?
- Вон он, — указывая на бесцельно бродившего по камере нар-
комана, произнёс Рудаков.
- Позови его.
- Ой-ёй, иди сюда.
Рыжий наркоман словно и не слыша обращенного к нему воз-
гласа, продолжал передвигать ногами в противоположном от «кор-
мушки» направлении и при этом что-то в полголоса шептал. Он из-
редка улыбаясь странной улыбкой.
Длинный «шнырь» которого за двухметровый рост звали «Ло-
мом», преградил наркоману  дорогу, останавливая  этим его бесцель-
ные перемещения.
— Подойди,.— указал он в сторону «кормушки». — Зовут тебя.
Рыжий подошел и наклонился к окошечку. Ветер в коридоре,
как показалось Рудакову, завы ещё зловеще, взяв на одну ноту выше.               
- Фамилия.- заученно проговорил старлей.    
- Назаров.
- Что случилось, Назаров?
- Ничего. - удивлённо скривив губы, произнёс наркоман.
 - Не слушай  его командир у него крыша едет.
 -  Не один  ненормальный никогда не признается
что он болен.  Пойми командир, ты его сейчас увидел и всё, а  мы с
ним живём. Он тут такое  городит.
- Старлей,  забери его, как бы хуже не вышло, — поддержали  Рудакова.
- А что он  говорит? — спросил ДПНКа.
- Да всякую чепуху несёт, про то, что его атомную электро-
 станцию  взрывать послали.  Говорит, что в телевизоре про него передачи
по  радио, одним словом, бредит на яву.
 - Это так? - задал ДПНКа вопрос Назарову.  Тот не отвечал,
напряжённо глядя  на офицера, какими-то   совершенно пустыми гла-
думал он.
В голове старлея боролись две мысли:
" Конечно переводить я сейчас никого не буду
 Если переводить, то надо будить дежурного по оперчасти, а он ой
как не любит просыпаться. И к  тому  же я  ему  деньги  должен. Чёрт
с ним, с этим сумасшедшим, может до утра с ним ничего не  слу-
читься.  А  к следующему моему дежурству его кто-то другой пере-
ведёт, а  может и переводить  никуда не надо. Так, прикалы-
ваются зеки - шутки шутят.
Вторая  мысль старлея была о том, что не дай бог, что случить-
ся. Надо бы перевести этого бедолагу, а то если сам чего не удума-
ет, то доведут его. Зеки ведь какой народ — к состраданию мало
пригодный.
Но начиная  думать, с какими хлопотами будет связан перевод
он  приходил к тому мнению, что лучше придерживаться пер-
вой мысли и положиться на всемогущее русское «авось».
 - Оставим до утра. Завтра разберёмся... закрывай кормушку,
 - Смотри, командир, мы предупреждали.
 - Чтобы к нам потом претензий не было. - послышались  го-
лоса за дверью.
- Может, правда, поговорить с тем рыжим, — закрывая за-
мок,  говорил сержант. — Натворит каких-нибудь делов за ночь.
От чокнутых всего можно ожидать.
-Не надо,- махнул рукой старлей.  - Всё само собой утря-
сётся. Вот  увидишь. В нашей работе как — чем меньше что -то де-
лаешь, чем меньше усердия, тем лучше  получается. Сержант лишь
пожал плечами на эти  слова.
 - Пойдём, лучше  пожуём чего-нибудь, а то у меня кишки ур-
чат...
 Старлей  с сержантом зацокали сапогами по направлению к
каптёрке.
ГЛАВА 18.
Была поздняя осенняя ночь. На улице  завывал холодный ветер
срывая последние листья с деревьев и бросая их с яростью на зем-
лю, чтобы и  на земле не дать им покоя, а гнать и гнать всё дальше
от дерева, вырастившего их. И дерево гнулось  вслед своим после-
дним листьям, словно пытаясь вырваться, вытащить из земли свои
могучие корни и побежать вдогонку. Как мать  за своими последни-
ми  и самыми любимыми детьми, разлука с которыми, тяжелее са-
мой  тяжкой муки.
В четвёртом часу ночи в камере не спали три человека. Два
«шныря» до трёх часов стирали бельё, не постирав  при этом ни од-
ной своей вещи. Особо они не старались, порой, просто окунув ту
или иную вещь в горячую воду, выжимали её и развешивали су-
шиться.
— Все, — облегчённо вздохнул высокий, худой, девятнадцати-
летний «шнырь» по прозвищу «Лом». — На этом остановимся. 
Вторым не спящим был уже немного знакомый читателям  Шур-
шун.
- Пойдём в нардишки, что  ли перекинемся, —сказал он  Лому
- На просто так? — язвительно заметил Лом. Шуршунчик за-
дорно рассмеялся.
- Нет. Давай сыграем, чтобы время убить.
Делать им до утра было нечего, спать было негде и они, разло-
жив фишки, начали игру, по ходу которой мирно беседовали. По-
говорить им было о чём. Оба студенты, почти  ровесники, оба
жили на одном положении в камере и имели довольно схожие ин-
тересы.
Днём их снова ждала какая-нибудь нудная хозяйственная рабо-
та, а сейчас наступило их время суток и они стали сами себе хозяе-
вами. Никто  не  мог  их окрикнуть и упрекнуть, а иногда и  того  хуже
пнуть за безделье.
- Шура, вы мухлюете.
- Где?
- Да всё там же... У тебя пять-четыре выпало, а ходишь ты
уже в третий раз.
— Где пять-четыре? У меня куш пятёрочный был.
-Не-е-ет. Зачем так говоришь, я  же прекрасно помню.
 - Может перекинем?
 - Интересный  ты какой. Я  уже бросил. У меня шесть-шесть, а
ты хочешь, чтобы мы перекидывали...
 Пока они спорили  со« шконаря» поднялся ещё один не спавший
 в эту ночь. Назаров вообще не спал ни одной ночи в  камере. За час
перед этим он вытащил из щели  стола «мойку», которую ещё два
дня назад спрятал туда Звонок. Тогда рыжий наркоман приметил
этот факт и теперь <<мойка>> лежала у него в кармане.
  Игравшие за «общаком» не обратили на него никакого внима-
ния. Он прошел по чистым, выдраенным с мылом деревянным по-
лам . Остановился у дальняка. Он уже давно всё продумал.
Назаров  взобрался на «дальняк», представлявший из себя униталз
вмонтированный в бетонный квадрат и обложенный светло-зелёной
плиткой.
  - Никто ни чё, — произнёс  он дежурные слова, оборачиваясь к
игравшим в нарды «шнырям». Означало это — «я пошёл опорож-
нится  попрошу не есть». Когда  за столом в камере едят, на «даль-
няк" обычно  не ходят. В  экстренных случаях, просят тех, кто ест,
на пару минут прерваться, для того чтобы человеку можно было
оправиться.
  Шныри не обратили на  его слова никакого внимания. Они все-
цело были поглощены игрой и вряд  ли даже  заметили рыжего нар-
комана.
Назаров повернул краник слива и задёрнул матерчатую зана-
веску. Он сел, не снимая штанов и оказался как бы отгороженным
остальных обитателей камеры, да и от всего остального мира тоже.
"Мойка" была острой. Обычно их выламывали из одноразовых  брит-
венных  станков. Когда Назаров сунул за ней в карман руку, то по-
резался.  Кровь большими, бурыми каплями упала на кафель. Он
посмотрел на капли крови и принялся засучивать рукава.
   Тонкая  пластинка «мойки» как в пластилин вошла в  левую руку.
Назаров нажал и потянул ее вправо. Кровь тонком струйкой по-
текла к локтю..


 -Давай еще, что ли одну сыграем?
- Какой у нас  счёт ?
 - Пять три в твою пользу.
 - Можно сыграть.
 - Давай две последних. Или я сравниваю, или ты выигрыва-
ешь с крупным счётом.
  - Что-то давно этот рыжий на дальняке  сидит.
 - Пускай  сидит, может у него запор.
- Не  знаю, что там у него, но я тоже не против отлить.
  Шуршунчик поднялся из-за «общака» и направился к нужнику.
- Эй ты, скоро ты там?
- Сейчас выхожу, — отметил глухим и каким-то замедленным
голосом рыжий.
- Дакай быстрей, полчаса уже сидишь.
Он уже повернулся, чтобы уходить, как вдруг его взгляд  остано-
вился на плитке возле  «дальняка». Большая  струя крови стекала
сверху, скапливаясь в небольшую лужицу и из этой лужицы, уже
топкая струйка стекала с плитки на дерево полов.
— Лёха, Лёха! — закричал Шуршунчик, — буди скорее, паца-
нов! - Лом принялся расталкивать  арестантов. Шура  рез-
ко отдёрнул загораживавшую «дальняк» ширму.
Рыжий продолжал сидеть на карточках, его светло-серые брю-
ки и тапочки уже пропитались кровью. Голова упала на руки и от
этого волосы тоже были перепачканы и местами слиплись от кро-
ви. Он даже не повернулся в сторону крика и лишь  какая-то стран-
ная улыбка, больше похожая на оскал застыла у него на губах.
 На шум проснулись  многие обитатели камеры. В  камере сразу же
возникла  суета и неразбериха, некоторые принялись натягивать на
себя одежду, в ожидании скорого «дубинала», другие напротив, ук-
рылись с головой одеялом,  считая, что все происходящем  их мало
касается, некоторые лёжа на "шконках" принялись наставлять "шны-
рей» — что им нужно делать в подобной ситуации.
- Шуршун,  стучи дубаку.
- Зачем стучать?
- Ты что, дурак что  ли? Хочешь, чтобы этот рыжий  хрен  сдох здесь.
- Правильно говоришь, — раздавались голоса в поддержку это-
го варианта. — Пускай уносят его отсюда.
   - Пускай он где-нибудь у дубаков в каптерке подыхает.
 На истекающего кровью рыжего наркомана, ни кто не
обращал внимания. Он уже полусидел, полулежал на кафеле нуж-
ника, прислонившись  спиной к стене и, закрыв глаза, по-прежне-
му улыбался странной, непонятной и от  того пугающей улыбкой...

Сержант задремал и ему  даже начало что-то спиться, когда ноч-
ную  тишину нарушило  дребезжание кормушки. Его  он сначала вос-
принял как какое-то продолжение, начинавшего зарождаться, сна.
Но продолжение звучало всё настойчивей и настойчивей и в конце
концов заставило открыть глаза.
— Тьфу  ты, чёрт, — ругаясь, поднялся сержант со  стула. — Ни
днём, ни ночью покоя нет... Какая? —зычно прокричал он по ко-
ридору.
 - "Три - три », — послышался приглушённый железом голос в
конце коридора.
 Сержант, позёвывая, отпер «кормушку». В окошечко замаячи-
ла лысая голова в  разбитых очках.
 - Командир... — с нездешним акцентом проговорила голова
 - ... у нас вскрылся один.
 -   Живой , командир, но крови  много потерял. Весь дальняк
 кровью  залил.
   - Сейчас  заберем.
  Сержант большими шагами, почти бегом, очутился у телефона
внутренней  связи:
 - В "три три" ЧП — вены вскрыл кто-то, буди  ДПНКа. — Сержант
повесил трубку, бурча себе под  нос: — Говорил  я — поговори  с  этим
рыжим. Нет — само собой уладится. Пускай теперь улаживает   улаживатель...
Через  пять минут рыжего наркомана, истекающего кровью,
выволокли  из камеры под руки и положили у стены в  коридоре,
как какой- нибудь манекен.
 Большинство арестантов проснулось и с интересом наблюдало
за тем, как офицер в  погонах старшего  лейтенанта осторожно опус -
кал  рукава его  рубахи, боясь при этом запачкаться в  крови..
Многие так и  не уснули до утра, обсуждая происшедшее.
  - Да  косил он. Я сразу же сказал, — высказался Сурен, благо-
даря своему сходству лицом с американским киноактёром, прозван-
ный Сильвестром. — Он с первого  дня косил... Вломить ему нужно
было, как следует. Пусть в  отделе  косит, а здесь на его спектакли
смотреть никому не хочется.
  - У него крыша на самом деле поехала, — не соглашался
Рудаков. — У него ума не хватит так косить — слишком достовер-
     - У него ума и так всего ничего было, а он ещё с наркотой связал-
ся.  Последние мозги себе сжёг.
   -  А может он не перекумарил просто, вот и пошли у него валь-
ты всякие, -говорил один  из арестантов, также сидевший за нарко-
тики.
  - Шуршун, а ты молодец. Ты у нас в  хате теперь за санитара
будешь... — произнёс Олег, которого так же разбудили все  эти собы-
тия, засовывая в  мундштук сигарету. — Помните как он Санька
иркутского спасал ?
 Олег намекал на случай, произошедший в  камере месяцем рань-
ше.  Тогда, с одним из арестантов случился приступ эпилепсии. Аре-
стант со всего маху повалился  рядом с «общаком» и  забился  в  при-
падке.
Многие тогда растерялись, Рудаков с  Шуршунчиком упали на
эпилептика, двое других арестантов держали ему ноги. Падая,
Шуршунчик  успел зацепить с «общака» ложку, которую вставили
в  рот эпилептика, чтобы он не  прикусил свой  язык...
— Дайте Шуре  шконарь, пускай  выспится, — властно  скоман-
довал Олег  «шнырям». Кто-то из  них уступил своё место и через
пару минут  Шуршунчик  уже крепко спал, свернувшись калачиком
и нервно подёргивая во сне  ресницами.
Он  так крепко спал, что  даже не проснулся, когда после  завтра-
на  Назарова  привели обратно в «хату». Руки наркомана были туго
перебинтованы и на запястьях сверкали наручники.
— Так, так, так — вот  это оборот, — прикцокнул языком Сурен.
Он, как и другие арестанты, не чаял больше увидеть этого пасса-
жира в камере.
— Где ты был, родной?
Рыжий молчал, обозревая интерьер камеры своими, совершен-
но пустыми глазами. Лицо  его было мертвенно-бледным и свети-
лось какой-то неживой синевой, на которой даже не были заметны
рыжие веснушки. Сквозь плохо наложенные бинты, выступали
бурые пятна крови.
- Вот теперь с ним мороки будет... Он теперь ничего сам сде-
лать не сможет, ни штаны спять, ни задницу вытереть.
- А как ему в баню теперь ходить?
- Но, посадили клиента... — обсуждали арестанты неожидан-
ное появление рыжего в  камере.
- Пускай  поест чего-нибудь... У вас там каша осталась? — об-
ратился Сурен  к копошившимся возле «кухонной плиты».
 «Шныри» принесли и поставили на  стол пол миски вчераш-
ней  баланды.
- С хлебом туго, Сурен.  У них в пекарне  какой-то перебой,
поэтому сказали, что пайку  только к  обеду  дадут, а вчерашний хлеб
мы съели уже.
— Пусть так ест... Ешь, чего смотришь? Не  бойся — не отра-
вишься.
Назаров сьел несколько ложек неопределённой клейкой массы,
в меню вчерашнего ужина, значившейся как — каша ячневая и
отложил ложку в сторону.
Рудаков, стоявший напротив, внимательно посмотрел в лицо
наркомана. Пустые глаза того, совершенно не отображали ника-
ких эмоций и лишь, будто отдельно от них жившая улыбка, блуж-
дала где-то в уголках губ. Глядя на эту улыбку, которой мог улы-
баться только человек, желающий скорейшей себе; смерти, Рудаков
 почувствовал как мурашки побежали по его спине , давая  ей не-
приятный холодок.
 Что стало дальше с этим наркоманом, Рудаков так никогда и не
узнал. Возможно  следующая  его попытка свести счёты с жизнью
 оказалась удачной.


 ГЛАВА 19


Ночью Лиля проснулась. Проснулась от того, что  как  ей показа-
 лось, во сне  кто-то толкнул ее и бок. Даже не кто-то, — а что-то,
большое и черное наскочило на неё. Ударило, словно электричес-
ким разрядом — тупо и резко.
Она открыла глаза, так и не поняв  до конца — что ото было. И
теперь  глядя в  потолок, на котором непрерывными полосами пол-
зли жёлтые световые линии фар въезжавшего во  двор автомобиля,
силилась припомнить — что  же ей всё-таки снилось за минуту
до пробуждения.
Рядом, причмокивая губами, мирно посапывал Алексей. .Лиля
перевела взгляд  на него, на  его коротко остриженные, мягкие во-
лосы  на  широкий лоб, потом на полные, казавшиеся фиолето-
выми в свете  уличного фонаря — губы.
  На секунду ей захотелось  погладить  ладонью волосы Алексея.
Но  рука, уже вынырнувшая из-под одеяла, как-то сама собой ос-
тановилась на полпути и  совершив  непонятный круг, вновь заб-
ралась под одеяло.
  - Итак, завтра... Завтра моя  жизнь переменится, — думала
Лиля, глядя на налипший за окном большими, ватными хлопьями снег.
 — Завтра уже не  будет этого — насквозь  знакомого и поряд-
ком надоевшего города. Не  будет этой  обыденности и повседновно-
сти.  И даже этого снега, через несколько дней, тоже не будет.
 Тут почему-то перед её воображением появились глаза свекрови.
Такими, какими они были в тот момент, когда она ей сказала, что
уеззжает с  Алексеем в Грецию. Тогда Людмила Викторовна  посмот-
рела на неё  как-то холодно и безжизненно — как на совершенно чу-
жого, незнакомого человека. От  этого взгляда по Линому  телу про-
бежал холодок. И хотя, возвращаясь  на машине  Алексея домой, Лиля
внутренне гордилась том, что сумела вот так — в глаза, открыто и
прямо  объясниться с ней. Не  скрыла, не  убежала тайком, а открыто
и  честно пришла и сказала. Но всё же... Всё  же.этот взгляд  оставил
Какой-то нехороший отпечаток у неё на душе.  Теперь, вспоминая
об их разговоре, она не  могла припомни произносимых в нём фраз
и  слов, а вспоминала  только эти чужие, безжизненные глаза.
Тогда она подумала, что ни за что на свете не смогла бы произ-
нести те же слова Игорю. И внутренне даже радовалась тому, что
ей  не придётся этого делать.  Кто-то другой, может быть сама
Людмила Викторовна, произнесёт за неё их.
— Завтра... Завтра — начнётся другая жизнь. Другая, интерес-
ная страна, новые люди, новые проблемы, новый, такой не похо-
жий на наш мир, — мечтательно размышляла Лиля, стараясь  этим
отогнать от  себя тяжёлые  мысли о муже. Для этого она даже пред-
ставила лазурного цвета море, таким, каким его показывали в те-
левизионных рекламных роликах. Представила  Дашу, с визгом за-
бегающую в него. Кучу брызг, летящих в стороны, солнце, чайки,
кружащиеся на горизонте.
— Господи, неужели всё это будет со мной?! — мечтательно
вздохнула она, заведя руки за голову.
Тут  её взгляд скользнул по картине, висевшей на противополож-
ной стене. На ней был изображён мокрый, видимо от только что
прошедшего дождя, букет алых роз. И неожиданно у неё перед гла-;
зами встала их с Игорем свадьба. Тогда тоже шёл дождь — корот-
кий, тёплый, летний дождь. Она вспомнила себя, несомую мужем
на руках и сжимающую в ладони ручку огромного красного зонта.
Вспомнила и букет роз, подаренный ей Игорем.
— Кажется, он тоже был мокрым. Но почему? Почему?.— ох-
ватило её какое-то бессилие. — Почему? Почему он не мог увезти
меня отсюда? Почему я должна спать теперь с Алексеем? Спать
для того, чтобы вырваться, убежать из этого — ставшего таким опо-
стылевшим — города. Лиля вновь посмотрела на спящего рядом
человека. И ей стало горько и обидно за то, что она вынуждена
спать с  этим — вообще-то никогда нелюбимым ее мужчиной. При-
творяться, произносить какие-то ласковые  слова, обманывать его,
обманывать словами, взглядами, всем своим существом. Жить од-
ним лишь  обманом, чтобы потом, во время близости, представлять
себе совершенно другого мужчину. Предетавлять рядом с собой
Игоря. Почему? Почему  у него  есть всё то, чего  так не хватало Иго-
рю? Есть сестра  — греческая подданная, муж сестры — инженер
крупной строительной фирмы, работа, деньги. Почему?
В эту минуту Алексей стал для неё ненавистен, она не видела
уже в нём тех привлекательных черт, а замечала недостатки — и
то, что излишне скуп, и то, что ставит из себя какого-то благодете-
ля, пока  только робко, эпизодически.
- Но, что будет дальше? А эта его занудливость и щепетильность
во всем, даже в мелочах... Игорь, Игорь, но почему  же  ты не смог?
— шелестели во  сне  её губы. — Зачем всё  это было нужно? Зачем?
 И Лиля  уткнувшись в подушку, зарыдала, даже не  зарыдала, а
как-то завыла по-бабьи — протяжно и безнадежно, моча горючи-
ми слезами белую ткань наволочки.
 Алексей  так и не проснулся. Он по-прежнему, совсем по-детс-
ки, причмокивал во сне губами и даже чему-то тихо улыбался.
 Вечером на перроне вокзала царила сутолока и суматоха. Ско-
рый  поезд до Москвы стоял на первом пути и толпы провожающих
ходили  под окнами вагонов, пытаясь напоследок выкрикнуть уез-
жающим то, что не  успели сказать за час посадки и состав. Нако-
нец, было объявлено отправление.
 -  Ну, слава Богу, — сказала Лиля, обнимая дочку.
 Даша буквально прилипла носом к стеклу. Девочка наивно  ра-
довалась всему и этой сутолоке  и красным обитым дерматином пол-
кам и провожавшим, которые  как ей казалось, махали вслед только
для  того чтобы проститься с ней.
- Мама, мама, посмотри, мы едем! — не было предела детско-
му восторгу.
- Едем, дочурочка, едем.
 -Мама, посмотри, сколько огоньков! — показывая пальцами
на  кварталы вечернего города, радостно восклицала Даша.
Лиля  тоже заразилась её восторгом и, смеясь, смотрела в упол-
завший  за стеклом перрон вокзала.
 Вдруг  улыбка резко пропала с её лица. В  углу перрона она уви-
дела одиноко стоявшую женщину и неотрывно смотревшая, как
показалось Лиле, на окно их купе.
  "Это  же Людмила Викторовна», — мелькнуло в  её голове мысль,
но  поезд уже набирал ход, улучшая настроение веселым пересту-
ком колёс.
  Через  пару  часов Лиля забыла об  этом  эпизоде, а если и вспоми-
нала, то думала о том, что всё  это  ей просто померещилось.
 Состав увеличивал и увеличивал скорость, увозя её в совершен-
но  другую жизнь.
 На следующий день, после обеда Рудаков спал на шконке, ук-
рывшись тёплой зимней курткой. Он давно вошел в привычный
режим дня. И поэтому режиму, после обеда на часок заваливался
спать.
  Этот день так же не стал для него исключением. Исключением
стал разве что, приснившийся ему сон. В нём он долго блуждал по
совершенно  незнакомым улицам чужого города. Улицы были пус-
тынны. И на них, порой прямо из асфальта росли в  небо высочен-
ные сосны. Они были гораздо выше домов в  строительных кранов.
Наконец, после  долгих поисков неизвестно чего, он вошел в одну
из многоэтажек и по крутым — высотой с полметра ступенькам,
стал пониматься вверх по лестнице. Он остановился перед обитой
красным дерматином дверью, нажав  на кнопку звонка.
 За дверью послышались шаги.  На пороге распахнутой двери
появился молодой парень, державший на руках белокурую девоч-
ку. Парень что-то спросил у Игоря, но  тот  даже не  прислушивался
к его словам. Он смотрел на  девочку. Она смутилась от его взгляда 
и уткнулась  в плечо незнакомца. Девочка была  его дочь — Даша.
Рудаков  попробовал протянуть к  дочери руки, кажется, начал даже
говорить ей  какие-то ласковые слова, но тут сновидение прерва-
лось и ему начала сниться камера.
Вообще, камера ему снилась часто, если не ежедневно. Во  снах
он постоянно находился в каких-то замкнутых пространствах, и
это  было  для Рудакова особенно тяжело. Тяжело от того, что и днём
было тоже самое — замкнутое пространство, те же стены и лица.
Даже сон  не давал ему избавления от неволи. Даже  во сне он был
арестантом.
На этот раз ему приснилось, что в  камере зазвонил телефон.
Зелёный, бездисковый телефон прямой связи. Он стоял на  тумбоч-
ке, служившей «кухонной плитой» и разрывался в призывном зво-
ке.
- Возьмите трубку, — кричал Рудаков со  «шконки». Но со-
камерники будто бы не слышали ни его, ни телефонного треска.
 Пришлось Рудакову самому спрыгнуть со «шконки» и взять труб-
ку.
- Алло, алло, — говорил он, прижимая трубку к уху. Телефон
хранил молчание. Лишь после многократного «Алло» — на  том кон-
це провода послышались короткие, монотонные гудки.
- Вставай, вставай, да просыпайся же... —будил Рудакова  Лом.
- Что случилось?— произнес Игорь, открыв заспанные глаза.
— На свиданку тебя вызывают...
Рудаков начал быстро одеваться.
Комната свиданий находилась в том же корпусе, в котором Ру-
даков несколькими месяцами раньше встречался с адвокатом Гор-
диевским. Она была разделена на шесть небольших помещений,
поделенных в свою очередь посередине стеклянной перегородка-
ми.
— Игорь, она уехала... — мать держала переговорную трубку
двумя руками, словно боялась невзначай уронить её.
 Не смотря на мутное, не совсем чистое стекло, разделявшее их,
Рудаков  различал каждую морщинку на родном для него лице.
— Куда?
- Заграницу.. В Грецию кажется.
     - Хорошая страна.  - неожиданно для себя произнес Рудаков.
 Он чувствовал, что с каждой неделей, с каждым днём, становится
 всё дальше и дальше от того мира, от которого его отделяли замки,
решётки и  колючая проволока. Что  уж говорить о  том, как далеко
 от него была тёплая и загадочная страна Греция.
 Мать смахнула платком набегавшую слезу. До свидания она
мысленно  настраивала себя на то, что постарается не проронить ни
слезинки. Но теперь понимала, что это у неё вряд  ли получиться.
 - А Даша?
 - И Дашенька с ней поехала.
 Игорь  молча смотрел на плачущую мать. Он сам удивлялся тому,
что при этом известии ни что, не одна крупинка, не одна жилка его
души  не дрогнули. Она — душа уже давно очерствела и остывая,
начала  превращаться в холодный, безжизненный камень.
 Мать  скороговоркой стала еще что-то говорить про Лилю и про
 Дашу, но Игорь прервал её:
 -  Не надо мам... Не надо больше об этом.
   Даже какое-то упоминание, пускай мимолётное, о жене и доче-
ри, точнее о том, что  они когда-то у него были, делало ему уже не
больно, а как-то  по-тихому  неприятно. Так может болеть забытая,
затихшая рана, которую непонятно  для каких целей, начинают по-
новому ковырять и теребить.
 - Сынок, а где твоя рубашка?
 - Поменялся.
 -Не надо, сынок, свои вещи не меняй. Я её тебе прошивала,
швы прострочила, а  ты поменял... Кормят как?
 -  Как всегда... Нормально.
 - Ешь всё. И суп обязательно каждый день ешь.. Рудаков  кивал
на наставления матери.
— Спиишь как ?
 - Хорошо.
- В  камере много народу?
 - По разному — когда много... — Рудаков хотел сказать «когда
много, когда очень много», но вовремя остановил себя, справедливо
считая, что хватит  матери и своих бед, зачем к ним приплюсовывать
ещё и его — ... когда не очень,  - помедлив, закончил он фразу.
- Я к тебе больше не приду. Скоро тебя на суд повезут, там и
увидимся. Смотри, когда из камеры уезжать будешь, вещи все свои
собери. Игорь кивнул в ответ.
- Ты зачем опять подстригся, такие волосы красивые были...
 Рудаков  не нашёлся, что ответить матери. Все, что в камере каза-
лось естественным и правильным, здесь, в этой светлой комнате со
стеклянной перегородкой казалось смешным и ненужным.
- Веди себя хорошо, сынок. Как осудят, я  в  лагерь к тебе при-
еду, — на глазах у матери вновь появились капельки слез.
- Не надо, мам, всё ведь... — Рудаков  хотел сказать по привычке
«хорошо», но слово как кость застряло у него в горле, не решаясь
вырваться на  свет из-за  своей ненужности и какой-то уродливости
в этих стенах.
- Да как же не плакать, как же не плакать-то, сынок. Ведь ты
у меня один одинешенький  на всём белом свете. Одна ты у меня
кровиночка и надежда. Как  же  не плакать, единственный сыночек
и такое натворил, таких бед наделал...  - Рудаков не мог смотреть на
плачущую мать, впервые он испытал стыд за своё  преступление,
впервые испытывал жгучее и одновременно горькое раскаяние за
свой поступок.

- Не надо, мам, — потупившись, смотря в пол, бубнил он в
трубку.
- Не буду, сынок, не  буду... Теперь  уж ничего не поделаешь, —
говорила мать, утирая остатки слез платком. — Там в передачке у
тебя сосиски, съешь их сразу, а то они испортятся. Сигарет я тебе
только  три пачки положила. Ты сейчас куришь?
- Да.
- Бросай, сынок. Такое время — на еду денег не хватает, а ты
ещё курить... Ну, все, наверное. Веди себя хорошо. Бог  даст, нала-
диться всё... Пошла я. — Мать накинула на голову  тёплый пуховый
платок и направилась к выходу. В  дверях она обернулась и долго
смотрела на сына, как будто не решаясь оставлять его  одного, оди-
ноко сидящего за стеклянной перегородкой и печально  смотревшего
ей  вслед. Потом она кивнула на прощанье ему головой и вышла.
Рудаков сидел, смотря вслед  матери, потом он  долго не мог  отой-
ти от того состояния, того ощущения — как будто он что-то поте-
рял, что-то существенное и необъяснимое, как будто ему  дали гло-
ток свежего чистого воздуха и после  этого снова наступила духота.
Через десять минут после ухода матери, конвоир отвёл его в
камеру.
ГЛАВА 20.
 На день милиции в «хате» с утра работал телевизор. Хор мужи-
ков с большими, раздуваемыми щеками, облачённых в тёмно-фи-
олетовую милицейскую  форму распевал: «Наша  служба и опасна и
трудна...».
 -У них трудна. Мне бы их трудности, — Дима Чернов со
злой улыбкой смотрел на эту самодеятельность. — В  хате че-
тырнадцать  шконарей, а матрасов всего девять. И всё у них —
матрасов нет. Когда не спроси  всегда один  ответ... Звонок.
 - Что, Дим.
 - Звонок, сколько на утренней  проверке народу насчитали?
 - Двадцать три человека.
- Скоро на потолок нас будут ложить. Придумают гамаки ка-
кие- нибудь металлические и будут всех и них ложить.
 В «кормушку» ударили железным ключом.
 -  На прогулку идём ? — прозвучал вслед за ударом голос надзи-
.рателя.
 - Идём.
- Идём, командир, — ответили ему сразу несколько арестан-
тов.
   Когда заключённые выходили по одному из камеры, между Чер-
новым и  надзирателем  вспыхнул конфликт.
— Застегнись, — окрикнул Чернова  здоровенный детина в зва-
нии  рядового.
— Застёгнутый я.  Ты, деревенщина, не видишь что ли — тут
под пуговицами ещё  замок есть или у вас в  городе все в фуфайках
ходят.
— Чего шумишь? По карцеру соскучился? — вступил и разго-
вор прапорщик по прозвищу «Канатик».
— Соскучился, — распалялся Чернов всё больше и больше,
за что  ты меня в карцер посадишь? Вас самих всех туда поса-
дить нужно. В  камере на двадцать три человека десять матра-
сов.
 — Ты договоришься до карцера, я тебе обещаю.
— Да знаешь, где  я  видел твои обещания и тебя самого вместе с
ним?
Дима Чернов уже больше года сидел на тюрьме. Его никак не
могли осудить. То свидетели отсутствовали, то  потерпевший про-
падал в неизвестном направлении. Такое напряжённое ожида-
ние разрешения своей судьбы не могло не сказаться на его не-
рвах.  Срыв должен был наступить рано или поздно. И он насту-
пил.
— Ладно, иди не задерживай.  После прогулки потолкуем, —зло
процедил сквозь зубы Канатик. По  окончании прогулки Чернова
вызвали в оперчасть.
— Раппорт  составили — козлы, — говорил  он, сверкая глазами,
когда вернулся в камеру. — В  карцер собирайся — говорят. Вот
им, а не карцер, — показал он  руками жест без перевода понят-
ный всем народам.
     - Это они тебя за матрасы. У Антоныча жена в каптёрке бель-
ём заведует. Он за матрас кого хочешь в карцер упрячет, даже сво-
его же дубака.
- А в  карцере сейчас колотун, зима на дворе, я, когда там
сидел за шесть суток так ни разу и не согрелся, — говорил Су-
рен. — Тусоваться негде, нары раскладные на день их к стене
пристёгивают. Холод. Жрать нечего, ни телевизора, не радио —
хоть волком вой. У меня сосед из соседнего карцера крышей тро-
нулся, ну как тот рыжий. Тоже ходил, сначала песни пел, а по-
том слышу, сам с собой стал разговаривать. Беда, одним сло-
вом.
- Это же, беспредел, парни! Что они творят? Человек за мат-
расы слово молвил, а они его сразу в карцер. Он же от имени всех
говорил. Я думаю, голодовать надо, — произнёс Рудаков, внима-
тельно глядя на окружающих.
— Не надо.  Отсижу я эти девять суток. Благодарю, конечно, за
поддержку, но не надо этого.
В  камере воцарилось ожидание. После общего молчания Сурен
поднялся с места и сказал:
- Я тоже согласен, — кивнул он в сторону Рудакова.
— Совсем нас менты поприжали — что хотят, творят. В сентябре
большие хаты голодали за то, чтобы масло в кашу не лили, а от-
дельно давали. А сейчас что? Где это масло? И в кашу перестали
ложить.
- Правильно Сурен, говорит.
- А обращение какое? Разве что на три весёлых буквы не по-
сылают. ..
- Давай голодать будем, так это дело оставлять нельзя. — Го-
ворили другие заключённые.

-  Пиши заявление на голодовку, — положив руку на
плечо Рудакова, серьезно произнёс Олег. Обычно весёлый, сейчас
он  был хмур и сосредоточен.
- Он сейчас напишет, а мы все перепишем. Только те, кто под
следствием находятся — пишут от подследственного, а кто за су-
дом — от подсудимого.
Рудакову не впервые приходилось писать такие бумаги, поэто-
му, через пять минут заявление было написано. Он  прочитал его
вслух:

Начальнику СИЗО. ../...
Макарову В. М.
от подсудимого
Рудакова
Игори Владимировича.
Заявление.
Я, Рудаков Игорь Владимирович, отказываюсь  от приема
пищи. в связи с грубыми нарушениями работниками СИЗО.../
Правил содержания под стражей. Что вылилось в непрово-
мерном водворении в карцер моего сокамерника — Чернова
Дмитрия. От пайки и передачек отказываюсь. Прошу, Вас,
принять меры для восстановления справедливости. Заявление
вступает в силу с момента подачи.
 10. 11. 199.. Рудаков
- Нормально.
 - Годиться....
 - Переписываем, — кивая головой, согласились с написанным
сокамерники.  Через десять минут на «общаке» лежала стопка из
двадцати  трёх заявлений,
 Сам «виновник торжества» написал заявление от себя лично и
 так  же засунул его в общую стопку.
 Был вторник — для «хаты»  день — банный. Во время
сборов в баню, арестанты забыли о голодовке. После неё настрое-
ние  у всех было приподнятое, как будто вода и мыло смыли не только
пот и грязь, но и промыли, облегчили душу. Возвращались из бани
 с шутками и смехом. Но подойдя к камере веселье
как-то  само собой стихло. Перед железной дверью стояло несколь-
ко надзирателей и ДПНКа.
  Один  из надзирателей отворил дверь, и арестанты один  за дру-
гим стали заходить в камеру.
 - Чернов, — взял ДПНКа за руку, уже  заходившего в раскры-
тую дверь Диму. - Пойдём-ка со мной, — потянул он его за рукав
шерстяного свитера. От приложенного офицером усилия шерсть
 затрещала. Этот  треск вывел Чернова из  себя. Глаза  арестанта свер-
кнули яростью и на лице в нетерпеливом  движении заходили жел-
ваки.
- Да, что ты, на мне одежду-то рвёшь — козёл, — он резко
дёрнул рукой, освободившись от цепких, как клещи, пальцев
ДПНКа и сделал шаг в камеру. Офицер, не  ожидал
такой резкости Он вскинул другую руку, пытаясь задержать ею непо-
корного арестанта, но Сурен, шедший вслед  за Черновым. загородил
его спину и попытка ДПНКа оказалась неудачной..
     - Чернов, выйди из  камеры. Не  доводи дело  до  неприятностей,
— кричал офицер в растворённую дверь.
- Да пошёл ты... Мент поганый. Сам сюда заходи. Что? Страш-
но? Ну, иди, собери  там всю свою бригаду. Вы же только кучей всё
умеете делать.
- Закрывай, — багровый от злости, процедил ДПН Ка в капи-
танских погонах, надзирателю сквозь зубы. — Звони в тревожную
группу. Тревога. Тревожную группу сюда. На  этажах по одному
оставаться, остальных тоже сюда. Всем сюда. Спецсредства  пусть
с собой прихватят.
Коридорный бросился выполнять приказ.
— Я им покажу — мент поганый. Кровью у меня харкаться бу-
дете, — не успокаивался  ДПНКа.
 В  камере  тоже начали готовиться к приёму гостей.
- Фуфайки одевай, кроссовки.
- Я две одену...
- Дай одну Шуршуну, а то у него куртка тонкая.
- А может, нам дверь заблокировать?
— Не надо. Было уже такое, они всё равно зайдут, только злее
потом будут. В камере, на какое-то время воцарилась суета, после
этого наступили самые тягостные минуты — минуты ожидания..
Так бывает перед грозой, в какой-то момент стихает ветер, буй-
ствовавший ещё мгновение назад и после его шума наступает не-
привычная уху тишина.  Она длится недолго. Мощный раскат
грома, одновременный со вспышкой молнии, рвёт тишину на час-
ти. И крупные капли ливня, пронизывает её обрывки, с  тихим ше-
лестам летя навстречу земле.
Рудаков не стал одевать куртку
— Что в ней толку, — пояснил он удивлённым сокамерникам.
Он надел лишь кроссовки на ноги. Что не говори, а в  тапочках ма-
нёвренность была — не та. В кроссовках было легче уворачиваться
от разящих ударов резиновых дубинок.
Рудаков  присел на скамейку везде общака и закурил. Ему вспом-
нился рассказ о бунте, случившемся на этой тюрьме несколькими
годами раньше. Тогда зеки взяли надзирателя в заложники. Про-
сто затащили его в камеру  и забаррикадировались. Вбили что-то в
косяк и дверь заклинило.
Говорили, что  тот случаи вошёл в милицейские учебники. ОМОН
или какое другое спецподразделение проломило решетку окна, на-
 пустило полную камеру слезоточивого газа и изрешетило пулями весь потолок.
"Дубака" освободили. Поговаривали, что он сразу уволилися
 или же его уволили. Потому что в том конфликте он оказался больше
не прав чем арестанты. Нельзя было относится к заключённым
 так, как он относился. И называть их теми словами, которые были
у него в постоянном ходу. У кого то просто не выдержали нервы и
 понеслось....  Разгорелся дикой звериной яростью российский,
тюремный бунт.
 Участников штурма чевствовали как героев. С автоматами и слезо-
точивым газом они сумели взять "крепость", в которой самым гроз-
ным оружием была аллюминевая ложка заточка, да ещё бессильная
арестантская ярость.
   - Идут... -  крикнул стоявший у двери Звонок.
 По коридору слышался равномерный гул. Чем ближе он становился,
 тем отчётливее слышалось цокание сапог об бетон. Пару раз зала-
яла овчарка.
- Сейчас начнётся - произнёс малоденький арестант, который
 заслышав этот гул, съёжился словно маленький ощетиневшийся
зверёк.
 Ключ зловеще проскрежетал в замке. Дверь распахнулась настеж.
В дверях стояло человек десять в камуфляже, с дубинками наперевес.
 Впереди, уже переступив порог камеры, лаяла и вставала на зад-
ние лапы, здоровенная, совершенно чёрная немецкая овчарка.
- Построились все ! - проревел ДПНКа.
 В руках он поигрывал резиновой дубинкой. Всем своим видом давая
 понять, что пустит её в ход не задумываясь.
  Арестанты угрюмо повиновались. Они встали как при проверке в две шеренги.
Чернов стоял на самом краю строя - дальше всех от камуфляжной группы.
 "Гости" вошли в камеру.
   - Чернов на выход!
 - Не пойду я никуда. Слышь ты мент - отчаянно закричал он. После чего
начал быстро засучивать рукав свитера. В правой руке Чернова блеснуло
лезвие мойки.
 - Возьмите его. - скомандовал, начинавший вновь багроветь ДПНКа
 Двое крепких сержантов из тревожной группы двинулись по направлению к Чернову.
Их лица были скрыты масками, перед собой они размахивали дубинками.
Арестанты раступились.
 Видя, что он остался один против двоих дюжих дубаков, Чернов отступил на два шага.
в проход между шконками. Он резко полоснул мойкой по руке, потом повторил это несколько
раз.
  -Нате козлы, возьмите меня! — говорил он, кромсая свои вены.
— Кто козлы?!
Оба сержанта размахнулись и одновременно, со всего, маху, со
свистом опустили свои дубинки на Чернова. После этого последо-
вали ещё несколько резких, разящих ударов. Уже упавшего, его
принялись бить ногами.
- Не здесь, не здесь, — скомандовал им ДПНКа, с чувством
превосходства осматривавший арестанта.
- Ну, что, сопляк? — наклонившись к Чернову, злобно шипел
он. — Кто здесь мент поганый?
- Ты, — окровавленным ртом произнёс тот.
- Ну, мы ещё с тобой потолкуем на эту  тему... Так, волоките
его вниз.
Чернова со скрученными за спину руками и наручниками на за-
пястьях, сопровождаемого ударами, вытолкнули в коридор.
— Парняги, не  сдавайтесь. Стойте до конца! — прокричал он с
порога камеры. И тут  же получил ещё несколько ударов дубинкой.
Лицо его исказила гримаса боли. В  коридоре надзиратели приня-
лись бить Чернова с удвоенной энергией. А после, уже бездвижное
тело, под руки поволокли по направлению к лестнице. На деревян-
ном полу камеры остались сверкать капли крови из его перерезан-
ных вен.
— А  теперь, слушайте меня внимательно, — мясистое лицо
ДПНКа излучало превосходство, оно как бы говорило: «Так будет
с каждым, кто пойдет против нас. Вы — звери в клетках, а мы —
ваши дрессировщики. Поддавайтесь дрессировке, а иначе, сами
видите, что может произойти... — Слушайте очень внимательно.
Сейчас каждый возьмет лист бумаги в напишет объяснительную
о том, что здесь произошло — как он напал на охрану учрежде-
ния, как оказывал вооружённое сопротивление и так далее. Че-
рез десять минут, чтобы все объяснительные были написаны. —
И он, неторопливой, чуть кривоногой походкой направился в ко-
ридор.
Дверь закрылась.

ГЛАВА 21.

На какое-то время в камере воцарилась  тишина. Тишина — ред-
кая гостья в этом помещении. Всё происшедшее перед глазами аре-
стантов, многих заставило задуматься. Задуматься о том — кто они
и что в этом многообразном, разноликом мире.
 Первым  заговорил Сурен. Он, после того как закрылась дверь,
сел на  корточках на лавку и принялся выстукивать свой мундштук
об "общак"».
 -Что творят гады, что творят... Мне  рассказывал кто-то, что  у
них до недавнего времени инструкции были.  Так под теми
 инструкцяими подписи Берии стояли.
Тем временем, арестанты снимали фуфайки и ботинки. Боль-
шинство из них понимало, что всё произошедшее, могло пройти и
худшем варианте. И поэтому, многие из   с облегчением вздох-
нули,  когда за ДПНКа закрылась  массивная дверь. Не  прошло и
десяти  минут, как кормушка со звоном распахнулась.
 - Данелян, Данелян.  Оглох, что ли, — раздался голос  надзира-
теля. Сурен не  торопясь направился к двери.
 - Сурен Анастасович, — произнёс он в  кормушку.
 - Год рождения?
 - Шестьдесят девятый..
- Статья ?
 - Сто шестьдесят первая,
 - С вещами на выход... Долгов.
 -  Олег   Васильевич, семьдесят седьмой, сто восьмая.
 Надзиратель продолжал выкрикивать фамилии арестантов. Все-
го в его  списке была четверо заключённых, которых нужно было
перевести из мятежной камеры в другие «хаты».
 "Три-три» раскидывали, оставляя в ней более менее (по мне-
нию оперчасти) спокойный контингент.  Дав  этим четверым десять
минут на сборы, надзиратель раскрыл дверь и стал по одному вы-
водить из  камеры переводимых арестантов.
 - Прощай, «три-три», — обернувшись в дверях, говорил Мед-
вежонок. — Эх, сколько всего здесь. было, а всё равно — уходить
жаль.
- Обжились просто, привыкли здесь... А что  дальше будет, ещё
неизвестно -произнёс Олег, восседавший на своём здоровенном ба-
уле.
 По их лицам было видно, что  они волнуются. Ведь что не гово-
ри,  а  самое волнующее — это неизвестность. Когда арестантов вы-
 вели  в < продол», дверь за ними не закрылась. На пороге камеры
появился краснолицый ДПНКа в капитанских погонах и свирепо
нахмурив брови проревел: -Ну что? Написали? Буянов мы вам из камеры убрали, те-
перь  вам по спокойней будет жить... Где ваши объяснительные?
Конечно, никакие объяснительные ему никто и не  думал пи-
сать. Рудаков взял с  «общака» кипу заявлении о голодовке. Их уже
стало меньше — всего девятнадцать. Переводимые из камеры аре-
станты, забрали свои  заявления с собой. Игорь вытащил из стопки
ещё и  заявление Чернова  и  протянул оставшиеся восемнадцать
капитану.
      - На. Написал, читай... — Капитан уткнулся в   протянутые
ему бумаги.
- Несите продукты с решки, — сказал Рудаков. Лом с Шур-
шумчиком — самые рослые из сокамерников подошли к «решке» и
стали снимать лежащими там, на холодке, провиант. ДПНКа про-
читал между тем, верхнее заявление.
- Так, — протянул он, — значит, вы так ничего и не поняли...
Здесь же тюрьма. Здесь каждый сам  за себя... Куда, это, ты, про-
дукты понёс? — задал он вопрос Рудакову, деловито складывав-
шему мешки с провиантом у стены в коридоре.
- К вам под присмотр. На сохранность оставляем. Только  смот-
рите, не съешьте чего-нибудь — в  момент прокурору жалобу напи-
шем. У нас все продукты учтённые.
- Ты откуда взялся такой разговорчивый, что-то я тебя не при-
помню?
- Да, к счастью близко знакомы мы с вами не были.
- Как  твоя фамилия?
- Рудаков.
- Ну-ну, Рудаков, — повторил капитан фамилию арестанта,
словно желая получше запомнить это сочетание букв. — Голодуй-
те, дело  ваше, — обратился он ужо ко всем обитателям камеры. —
Только вот что я вам скажу, как мужик мужикам — этим вы ниче-
го не добьётесь, только себе хуже сделаете... Всё это уже было, да
вы и сами, наверное, помните — чем подобные акции кончаются.
Так что, голодуйте, сколько влезет. ДПНКа вышел, с такой силой
хлопнув массивной, железной дверью, что со стены упала икона
«Божьей Матери».
- Во сказал, даже святые попадали, — попытался пошутить
Рудаков.
Но сейчас в камере было не до смеха. Скоро послышались три
глухих удара в пол — нижняя камера выходила на связь.
— Пику закройте...
Один из «шнырей» встал к двери, широко раздвинув ноги и кис-
тями рук закрыл продолговатые наблюдательные глазки. Другой
— взобрался на верхний «шконарь» у «решки» и на секунду замер,
прислушиваясь.
— Говори, —отрывисто прокричал он в зарешеченное окно. На
секунду опять повисла тишина. 
 - Повтори. — был следующим возглас «базарившего но реш-
ке". Эти слова можно было перевести, как — «не расслышал —
давай по новому».
- Пойдём, — слово, означавшее окончание разговора.
 - Один-семь  словиться  хочет, — слезая с верхнего яруса, ска-
зал ведший переговоры.
 " Славливались» с  нижней «хатой» при помощи «коня» через
"дальняк". Вскоре «конь» был запущен. «Конём» в «три-три» была
длинная верёвка, больше пяти метров длиной, сплетённая из мно-
жества  более коротких верёвочек. К ней  на самый конец привязы-
вался груз. И всё это приспособление опускалось в унитаз, из кото-
предварительно откаимвали  воду. Нижняя камера, в свою оче-
редь запускала в канализацию своего «коня», в трубе они спутыва-
лись и они вытягивали сразу обоих.
 Звонок, руководивший всем этим действом  в «три-три», отошёл
от "дальняка", снял тапочек и два раза ударил пяткой в деревян-
ный пол. Эти  два удара означали для нижней  камеры — «конь за-
пущен, тяните коня». В  коридоре послышалось бряцанье ключей и
стук сапог  надзирателя. Услышав это, Звонок снова снял тапочек и
ударил в пол один раз. На языке сигналов одиночный  удар означал
 - "опасность, все действия прекратить». Все  славливашиеся ото-
шли от " дяльняка», привязав «конский хвост» к  кранику слива и
задёрнув матерчатую ширму. Было слышно, как коридорный от-
крыл "кормушку» в  камере напротив.
  - Письма, что ли разносит? — предположил кто-то из арестан-
 -  Рановато. Обычно их после  ужина приносят, — возразил другой зек.
 -  Нет, не письма. Что-то долго он у «кормушки» пасётся, пись-
ма сунул и пошёл, а  это  он долго  топчется... — проговорил Звонок,
напряжённо  прислушиваясь к звукам, несшимся из-за двери.
 Через мгновение послышался хлопок закрываемой «кормушки»
 И почти  одновременно, ключ заскрежетал в  двери «три-три». «Кор-
мушка   распахнулась и в окошечке показалась миловидная блон-
динка  в  рубашке цвета «хаки» с двумя красными лычками на хруп-
ких  плечах. Позади в пятнистой форме стоял коридорный.
 - Отовариваться будем? — произнесла блондинка приятным
тонким  голоском. Это была ларёчница Наташа — может быть,
самый  желанный человек в .этих стенах. При тюрьме был свой
маленький магазинчик-ларёк. В этом магазинчике закупались
основные  продукты и предметы первой необходимости в пере-
дачки для арестантов. Те из заключённых, у кого на личном сче-
ту  были деньги, сами могли заказать себе что-то из ларька. На-
таша, раз в  две недели обходила камеры со списком товаров.
 Бывали случаи, когда арестанты «три-три» отоваривались сразу
на миллион старыми деньгами. Но в этот день денег на счету ни
у кого не было.
— Солнышко моё, а в кредит можно? — нагнувшись к «кор-
мушке» проговорил наголо бритый арестант.
Наташа привыкла к такому ласково заигрывающему обращению
  со стороны заключённых. Она понимала, что кроме неё, эти
люди месяцами, а  то и годами не видят ни одной женщины. И по-
этому, повинуясь своему доброму сердцу, старалась отвечать им так
же, добавляя в свои слова немного юмора.
- Под  залог чего? — задорно улыбнулась Наташа.
- Под  залог моего сердца.
- Красиво сказано.
- Ну, так, ты, согласна?
- Нет, не согласна.
- Почему?
- Оставь своё сердце себе, выйдешь — хорошей  девушке пода-
ришь.
- Когда это будет...
Глаза заключенного посмотрели на ларёчницу с тихой грустью.
— Значит, не будем отовариваться... Пошли дальше.
«Кормушка» закрылась и послышалось удалявшееся цоканье
наташиных каблуков, сопровождаемые тупым стуком кованых са-
пог надзирателя. Снизу раздались два удара.
— «Один-семь» коня просит забрать.
Звонок подошёл к «дальняку» и, отвязав «хвост» вытянул «коня"
К веревке, запасная в целлофановый пакет, была привязана за-
писка, по тюремному - »мулька».
— Читай, Звонок, опять, наверное, курить или чаю просят?
 Нижняя камера была «тубхатой» — камерой для туберкулёзни-
ков. Народ там сидел в основном со строгого режима и передачки
туда «заходили» не часто. Поэтому, «три-три» то что называется —
«грела  тубхату». Хотя, как настоящим арестантам, им требовалось
лишь чай да курево.
— Вечер добрый, бродяги, — принялся читать Звонок, посе-
кундно запинаясь и с трудом разбирал мелкий почерк. — Мир и
процветание вашему временному дому.... Ничего не разберу. Шур-
шун, на ты почитай.
= А  я-то куда? — ответил Шуршунчик, поправляя очки на носу.
- Давай сюда, — протянул за «малявой» руку Рудаков.
 После  пяти строк  приветствий  и всевозможных пожеланий  сле-
довала основная информация: «Бродяги, загоните по возможности
курева и  чаю».
 И подпись — «С искренним уважением. Хата 17"
 - Как  у нас с куревом? — спросил Рудаков   у Звонка.
 - Махорку можем загнать. Чая— голяк.
 -  Может им про голодовку отписать?
 -  Надо бы.
 - Конечно, отпиши.
- Они же в сентябре засылали мульку, что — мол — когда ещё
какие  акции, то ставьте нас в известность. Будем голодать вместе,
высказали своё, мнение сокамерники Рудакова. Игорь сел за «об-
щак" и через пять минут выдал «мульку».

 -  Слушайте, — обратился он к сокамерникам. — Добрый ве-
чер, бродяги. Здоровья  вам и удачи во всех делах. Бродяги, наша
хата  с сегодняшнего дня объявила голодовку. У нас пацана в кар-
цер  ни за что посадили — он за камеру выступил, за  то, что матра-
сов   на все шконари не хватает, а они его — в карцер. Если
есть  желание — присоединяйтесь. По возможности, словитесь с
первым  этажом,  Если  там голодовку поддержат, нам будет легче —
всё-таки не одни мы голодаем. Бродяги, с  чаем  у нас худо. Можем
поддержать только куревом. С искренним уважением.  Хата 33.
 - Всё. Может ещё что написать?
- Нормалыю...
  - Всё правильно. Не надо ничего дописывать.
 - Толково  мульку сочинил.
 Заговорили арестанты. Все они были согласны с содержанием
записки  и поэтому Звонок и помогавший ему Лом, сразу же приня-
лись запаивать её в целлофан.
 В  другую герметичную тару была насыпана махорка. Всё это
туго прикрутили к верёвке и запустили «коня». Запустив , Зво-
нок ударил два раза пяткой в пол. Через десять минут послыша-
лось два ответных удара. «Коня» вытянули, к нему  был привязан
ответ на «мульку», написанную Рудаковым.
Игорь принялся читать. На этот раз, записка была без   длитель-
ного предисловия: «Бродяги, вы всё правильно сделали. Мы вас
поддерживаем, хотя у нас к ним будут свой условия. Сейчас, по-
пробуем словиться с первым этажом, но здесь не всё гладко. У нас
дорога  только в пятую хату», — под этим номером на первом этаже
была большая женская камера. Женская камера могла не поддер-
жать голодовку, так как женские «хаты» жили на тюрьме своей,
обособленной жизнью. — Голодать они, конечно, не будут, — про-
должал читать Рудаков, — но  это не  так страшно, страшно то, что
они могут и в  другие хаты весточку не перегнать, многое зависит от
того, под чью  дудку  они сейчас там пляшут. Сдаётся нам, что среди
них там есть кумовки. Но вы  держитесь, бродяги мы вас завсегда
поддержим и будем стоять с вами до конца. С искренним уважением.
Хата 17.»
  -  Если на первом этаже про голодовку узнают,  то там её с ру-
ками и ногами поддержат. Им терять всё равно нечего, и так на
бетоне сидят.
- Пацаны! Здесь сахар и хлеб остался! — Звонок, обследовав-
ший одну из тумбочек, обнаружил к ней несданный в  «продол» про-
виант.
- Вот что мы сейчас сделаем, — , произнёс  Рудаков —
Поставьте восемнадцать кругляков, и во все, поровну рассыпьте
сахар. Хлеб  тоже порежьте на восемнадцать равных кусков.  Пусть
каждый возьмёт хлеб и сахар и поступит с  ними, как пожелает —
хочет сразу всё съест, хочет, растягивает надолго.
Все согласились с этим справедливым решением. После  деле-
жа вышло по небольшому куску хлеба и по три ложки сахара на
брата.
— Сахар рассыпьте  по кулькам, чтобы к кругляках ничего
не осталось, а то дубаки утром над нами смеяться будут, — ска-
зал Рудаков, когда провиант был поделен между сокамерника-
ми.
Он заметил, что присутствующие в камере арестанты повину-
ются его воле. Это не могло его не радовать, но больше всего его
радовало то, что делают они это не из страха, не из какой-то низ-
менной боязни и такого же низменного расчёта, а из уважения к
нему, из отдания дани его справедливости и правильности его ре-
шений.
Время уже перевалило за пять вечера и по коридору послыша-
лось дребезжание балландёрской тележки. Везли ужин.
- Ужин, — через открытую надзирателем «кормушку», про-
кричал, облаченный в белый халат и такой же белый поварской
колпак,балландёр.
- Поставь в каптёрку, — задорно ответили ему  из камеры.
- Вы что, ужинать не будете?
- Не будем. Сорок восемь раз, что ли тебе повторять? — на-
клонившись к «кормушке», проговорил Рудаков.
- И картошку не  возьмёте? — с искренним удивлением произ-
нёс балдандёр. В этот  день, впервые с начала  лета  давали картош-
ку, видимо из свежих, заготовленных на  зиму  запасов.
 - Не  возьмем. Вези отсюда свою таратайку. «Кормушка» зах-
 лопнулась. Рудакову стоявшему возле дверей, было хорошо слыш-
но, как из  камеры напротив попросили добавки

                ГЛАВА 22
  Майор  Караваев в  этот  день немного задержался на работе. Дом
его был в  пяти минутах ходьбы от тюрьмы, и он, закончив  про-
сматривать личные дела интересовавших его арестантов  готовил-
ся пройтись пешком. Благо  погода стояла  тихая и безветренная.
  Утром  шёл снег. К вечеру его навалило порядочное количество
 и он ещё  поспорил с заступившим на  дежурство капитаном Медве-
девым -  растает ли этот снег или уже наступила полновесная  зима.
 На плацу снега навалило так много, что для его уборки пришлось,
 на помощь  работавшим без перекуров  балландёрам, выводить ещё
 и  трактор.
 Сегодня  у Василия Антоновича было хорошее  настроение. На-
кануне сын прислал письмо и, хотя писал он регулярно, всё равно
каждая  весточка от сына доставляла майору тихую радость. Кара-
ваев гордился сыном. Гордился тем, что пошёл он  по стопам отца и
теперь  служил в элитной дивизии внутренних войск. Сын писал о
скором  присвоении ему очередного звания и намекал на предпола-
емую, скорую женитьбу. Воспоминание о женитьбе сына вызва-
ло улыбку на лице майора. Ему припомнилось, как  жена в после-
днее  время всё чаще и чаще стала называть его дедом и в этом сло-
 ве для Караваева было что-то мирное, тихое и беззаботное,
 Раздумья  прервал появившийся па пороге кабинета капитан
 Медведев.
- Ну и снегу навалило, Василий Антонович! I Пожалуй не прав
я был, всё — зима, настоящая русская зима.
  Караваев лишь кивнув на восторженную речь Медведева. В  душе
 он не  долюбливал капитана. Ему  повидавшему за свою жизнь много
людей, было неприятно  это постоянное стремление Медведева выд-
винуться, показать себя с лучшей стороны перед вышестоящим
начальством, занять место выше. Караваев знал, что с подчинён-
ными, а уж тем  более с арестантами, капитан разговаривает со-
вершенно  иным тоном и даже голосом.
  - Я что зашёл... — продолжал Медведев, приторно слащавым
тоном  подхалима. — Там собрались все... Стол накрыт. Только вас
 и ждём.
 - Сам, наверное, напросился за мной сбегать», — подумал про
себя  майор.
  - Ну, что ж, пойдем, раз ждут, — говорил он, поднимаясь из-
за стола. Караваев, со всей круговертью  этого дня, забыл про се-
годнешний праздник. Нет, конечно, утром его многие поздравля-
ли с днём милиции, а дальше закрутился, завертелся и забыл —
напрочь забыл.
— Пойдем, пойдем, отпразднуем, — говорил он, просовывая
руки в рукава шинели.
 В  одном из кабинетов штаба, за накрытым праздничным сто-
лом, сидели четыре офицера: подполковник Сажин — заместитель
начальника тюрьмы по внутренней безопасности, майор Рогов —
заместитель по воспитательной работе, начальник оперчасти —
майор Лапшинов и оперативник — старший лейтенант Куценко. С
ними за столом восседал также,  прапорщик Киреев, носивший про-
звище «Канатик». Поговаривали, что прозвали  его  так  за  то, что  он
взял в привычку на плановых «шмонах» рвать бельевые верёвки,
протянутые арестантами по всей камере. К ним и  присоединились
майор Караваев с любезно вызвавшимся за ним сходить, капитаном
Медведевым.
Когда все собравшиеся выпили по две рюмки водки под  тосты,
произнесенные капитаном Медведевым, за столом завязался раз-
говор. Постепенно  он сполз к сегодняшнему ЧП.
— Этот Чернов нервный какой-то, постоянно с ним одни не-
приятности. За этот год уже семь раз в карцере побывал. Его в ка-
кие камеры только не сажали — везде одно и тоже, — увлеченно
рассказывал капитан Медведев события прошедшего дня.
— Да его бы на психиатрическую экспертизу свозить, прове-
рить, — произнес подполковник Сажин.
— Это уже не наша компетенция, это следственные органы ре-
шают, — сказал Медведев.
— А что «три-три»? — прервал его майор Караваев
— Голодает, будь она неладна.
— Опять голодает?
— С этой камерой одни проблемы.
— После завтра, к нам прокурор по надзору должен  приехать,
— Василий Антонович зацепил гриб  с тарелки. — Вкусные грибы,
где собирали?
— Это мои, Василий Антонович, — вступил в разговор майор
Рогов. — Прошлой осенью в деревню к тестю ездил, в Новослобод-
ской район. Мешков пять мы этих грибов набрали. Опята. Их про-
шлый год хоть косой коси было.
- Да, там места грибные. Мы тоже с супругой туда разок езди-
ли, — согласился Караваев.
- И природа там красивая, — как-то поддакивая, вставил ка-
питан  Медведев. Караваев нахмурился, он не любил, когда его пе-
ребивали. За столом возникла неловкая пауза.
 - Ну  так вот, — продолжал майор режимник  уже сухим «про-
,«изводственным »тоном. — Константин Николаевич  Матунин
 — прокурор молодой, но не смотря на это, во многом хорошо разбираю-
щийся. У нас с ним сложились неплохие отношения. Хотя, отно-
шения  отношениями, а голодовка,  тем более, массовая голодовка
 - факт неприятный. Поэтому, нам нужно её как-то прекратить.
 Караваев сделал руками жест, чем-то похожий на  откручивание
головы у гуся.
  - Да, Василий  Антонович, я вам не  доложил, ещё  и «один-семь»
начала голодовку, — картинно смутившись, произнёс капитан Мед-
ведев.
   - Этого следовало ожидать. Небось, сразу же коня им из «три-
 три" заслали. Теперь надо следить, чтобы эта холера по всей тюрь-
ме не  распространилась, а то сначала голодовка, а так и до бунта недалеко.
 - Я с ними разговаривал. Упёрлись на своём, как ослы, — ско-
роговоркой тараторил Медведев. — Из камеры четверых смутья-
нов перевёл, они всё равно, на своем стоят. У них там какой-то
новый  лидер объявился. Постойте, постоите... Как уж у.него фа-
милия... Рудаков.
 - Кто такой? — повернулся Караваев  к оперативнику Куценко.
 - Художник у них в хате, стихи пишет, письма.
 - Это не  тот, который в «три-шесть» драку учинил? — спросил
полковник Сажин.
 - Да, да, он самый.
 - Может и его в другую камеру перевести? — продолжал за-
давать вопросы подполковник.
 Не  думаю, что это потребуется, — отвечал Куценко. — Эту
голодовку и другими способами можно загасить.
 - Какими же?
 - Основное их требование насчёт Чернова, чтобы того из кар-
 цера выпустили. Так вот, нужно чтобы их сам Чернов попросил
голодовку  снять.
 -  А те, которых перевели из «три-три» в другие камеры на но-
вом  месте  ничего нам не  организуют? — спросил Караваев у стар-
лея Куценко.
  - Нет, Не думаю. С ними Сергей Семёнович побеседовал, —
кивнул  старлей на начальника оперчасти.
— Те ничего не замутят. — подтвердил майор Лапшинов, раз-
ливая водку. — Я им сказал — если  камера начинает голодовку —
вам сразу статья за дезорганизацию работы исправительного уч-
реждения. Они при мне  заявления порвали.
На минуту в  разговоре повисла пауза и, в наступившей тишине
было отчётливо слышно, как  работает в  соседнем кабинете радио.
Пропикало шесть часов  вечера.
— Вот  что я  думаю, — обратился майор Караваев к начальнику
оперчасти. — Вам, Сергей Семёнович, завтра с утра нужно выз-
аать к себе из карцера этого Чернова и поговорить с ним. Можно
даже его в «три-три» сводить чтобы он убедил камеру голодовку пре-
кратить. Вы его перед этик обработайте как следует. Поставьте
перед ним условие — если камера не снимет голодовку, то мы на
него дело заводим по статье — дезорганизация или можно по ста-
тье — за нападение на сотрудников учреждения . Это уже серьёз-
ней — лет на семь прибавка к сроку. Правильно  я трактую факты,
Владимир Константинович?
- Да, всё правильно, — откликнулся капитан Медведев. —
Напал на тревожную группу. В одной руке у него заточка была, в
другой лезвие. Когда увидел что дело его проигрышное — по венам
себе полоснул. Всё правильно, Василий Антонович, нападение на
сотрудников было.
- Да  ещё и подбивал сокамерников к бунту, — проговорил пра-
порщик Киреев.
- Сделаем, Василий Антонович. До приезда прокурора мы эта
голодовку загасим, — сказал в завершение темы начальник опер-
части. Майор Караваев взял наполненную до краёв рюмку и под-
нялся.
- Давайте выпьем за порядок и за тех, кто его охраняет...
 За окном крупными хлопьями повалил снег. Зима  вступала в
свои законные права.
Голод давал о себе знать. Сначала в теле появилась какая-то
лёгкость, но эта  лёгкость была обманчива — любое занятие быстро
утомляло.
Рудаков лежал на «шконке» и пытался читать книгу. Попытка
была неудачной. Он никак не мог уловить смысл прочитанного,
мысли его витали где-то далеко и не могли сосредоточиться на стра-
ницах книги. Поэтому, ему постоянно приходилось возвращаться
назад и перечитывать одно и тоже место по несколько раз. Нако-
нец, он отложил книгу, поняв  всю бесплотность своих попыток и
стал молча созерцать побелённый, в жёлтых пятнах от подтёков
воды, потолок. В камере также стояла непривычная  тишина. Боль-
 шинство арестантов, несмотря на приближающееся к обеденно-
му время, спали. Те же кто не спал — не вставали со своих мест,
видимо,  как и Рудаков придаваясь  раздумьям.  Лишь только рабо-
тавший круглые сутки приёмник, настроенный на волну  музыкаль-
ного  радио, напоминал  о царившем когда-то в «хате» шуме
и суматохе.
Как и было условленно — этим утром камера отказалась полу-
чать  завтрак, не взяв и раздаваемый перед ним хлеб. На прогулку
в этот  день вышли только трое арестантов. Надзиратель во время
прогулки не отходил от их дворика, внимательно наблюдая, как бы
голодавшие не передали весточку о своей акции другим каме-
рам, гулявшим во  двориках по соседству. Там слышался смех и ве-
селье, по громкому топоту и вскрикам не трудно было определить,
что в  соседних двориках арестанты играют в  футбол.
 После прогулки в камеру принесли две передачки. Их не взяли,
хотя по глазам некоторых своих сокамерников Игорь видел, что
многие ждали в этот день приезда родных. От обеда камера так  же
отказалась. Никто даже не удосужился подойти к «кормушке» и
балландёр, постояв несколько минут у двери «три-три», покатил
свою тележку дальше по коридору.
 Спустя  какое-то время после окончания обеда, дверь в камеру
отворилась и через порог переступил Чернов. Он был непривычно
бледен, с кровоподтеками на лице, одетый в  черную робу, на спине
которой белой краской было выведено - »карцер». Войдя в  камеру,
он сразу же сунулся в тумбочку, стоявшую возле бывшей когда-то
 его шконки.
 -  Я туг вещи кое-какие оставлял, — как-то непохоже на себя
- неуверенно выдавил Чернов.
 - Диман, мы все твои вещи отдали. Как  только тебя увели, всё
 аккуратно  сложили и  отдали, — проговорил Шуршунчик, подойдя
к копающемуся в тумбочке Чернову.
- А  это  ты, Шуршун. Здорово. Здорово, бродяга, —с
  произнёс Чернов.
- Здорово, — протянул Шуршунчик руку для приветствия.
- Здорово, бродяги, — Чернов выпрямился и посмотрел в лица
людей, ещё вчера бывших его сокамерниками. — Да здесь никого
и не  осталось ... — обводя взглядом арестантов, произнёс он.
- Вы записку мою получали?
Действительно утром оперативник приносил от него записку в
камеру, в которой Чернов просил снять голодовку, Сверив почерк,
которым была написана записка и почерк, которым было написа-
заявление о голодовке, оставленное им в камере, арестанты
пришли к мнению, что почерк один и тот же, хотя сам факт появ-
ления этой записки вызвал нехорошие подозрении и кривотолки.
   - Так это, ты писал? — спросил Рудаков, испытывая какое-то
жгучее чувство неловкости за Чернова.
- Я,  кто  же ещё? И, вообще  не  за  вещами я сюда при-
шёл. Они меня привели, — кивнул Дима в сторону двери. — Что-
бы я вас от голодовки отговорил. Он старался не смотреть в глаза
обступившим его арестантам.
- Если бы всё так было просто... — горько усмехнулся Игорь.
- Да, поймите вы, — всё больше и больше распалялся Чернов.
— Они мне статью шьют — нападение на персонал. Меня к себе
начальник оперчасти с утра вызывал. Заявление, написанное
ДПНКа показывал и ещё два дубака по заявлению написали. Как
думает, кому больше поверят, им или мне?  Это же ещё плюс семь
лет к сроку.
- Ты нас тоже пойми, — отвечал за всех Рудаков. — Под
нами «один-семь» голодают. Они на первый ,этаж пробивали, мож-
жет быть и там — на первом этаже голодовка во всю идёт. А  паца-
ны, которых отсюда «раскидали», а? Они в новых хатах, навер-
ное, тоже голодовку замутили. Как тогда получится? Мы всех под-
били на это дело, а сами на измену сели? Заварили кашу — и и
кусты?
Чернов нервно прикусил губу.
- Что же делать? — как будто сам себе  задавал он вопрос. —
Может они меня по  тем камерам проведут, в которые парней рас-
садили? Хотя это вряд ли... Что же делать? — в его голосе появи-
лись нотки обречённости.
- Чернов, на  выход, — прокричал надзиратель. Дверь отвори-
лась и почему-то Рудакову она показалась железной зубастой пас-
тью, в которую на съедение, шагнёт человек.
-  Мы еще  с «один-семь» посоветуемся. Узнаем, поддер-
жали нас на первом этаже или нет. А там решим, как быть, — ска-
зал Рудаков.
- Я пошёл , — произнёс Чернов, направляясь к раскрытой две-
ри. — А голодовку снимайте, парняги, я вас прошу — снимайте.
Этой голодовкой вы мне не поможете, только больше навредите,
— говорил он, уже стоя в дверях и всматриваяеь в лица сокамер-
ников с каким-то, таким не похожим на него, просительным выра-
жением глаз.
- Пошли, пошли. И так, в два раза дольше обещанного гово-
рил, — сказал надзиратель, которому нетерпелось поскорее зак-
рыть дверь. Чернов сделал шаг в коридор.
 После его ухода «три-три» словилась с «один-семь». В посланой
«мульке», которую, уже по традиции, сочинял, а потом пере-
читывал своим сокамерникам Рудаков, было описаны все проис-
шедшие события. И поставлен вопрос — как в такой ситуации быть?
Как  лучше  поступить?
 Вскоре пришел ответ. В нижней камере с пониманием отнес-
ись ко всему происшедшему, но голодовку прекращать не совето-
вали : «Мусора же над нами смеяться будут» — была основная мысль
их  послания. С первым этажом у них по прежнему, не  получалось
"словиться». «Держитесь, бродяги, до конца» — этим послание за-
канчивалось.
 - Ну что будем делать? — обратился  Рудаков к сокамерни-
кам. Мнения разделились. Часть арестантов желала снять го-
лодовку, обосновывая это  тем, что  она идёт во вред тому, ради
кого её начинали. Среди них были и такие, которые  поддержи-
вали  это решение по простой причине — большого желания
поесть.
 Другая часть считала, что нужно стоять до конца: «Иначе, нас
не  поймут в других камерах и на этапе, когда в  транзитке встреча-
ются люди из разных «хат», за эту голодовку нам могут предъя-
вить». «Сами, мол, бузу затеяли и попрятались — первыми пошли
на  попятную».
 Ещё одна часть арестантов, вообще не имела никакого мнения,
боясь  досадить как первым, так и вторым. Они тихо выжидали,
что бы поддержать тех — чьё мнение возьмёт вверх.
В конце концов тех кто стоял за голодовку до победного конца
 оказалось большинство. Среди этой части арестантов был и
 Рудаков.   После долгих споров, камера решила — продолжить
акцию  хотя бы на день. Наблюдая за тем, как будет развиваться
ситуация.
На второй день голодовки в «три-три» опять отказались от хле-
ба и сахара. Не получили ни завтрака, ни обеда, тюремное началь-
ство ни  на шутку взволнованное, в полном составе посещало каме-
ру, стараясь убедить арестантов из которых ни один  уже не подни-
мался со «шконки», прекратить эту акцию.  В  камеру опять приво-
дили  Чернова.  Но всё было бесполезно — голодовка продолжалась.
Лишь, когда камеру посетил прокурор по надзору, акцию прекра-
тили.  И хотя ни одно из требовании арестантов не было выполне-
но, они всё равно чувствовали гордость, какую-то пьянящую гор-
дость от того, что выстояли, продержались и заставили тюремную
администрацию бегать, суетится, ища разрешения создавшейся
ситуации.



ГЛАВА 23.

Но всего этого не видел главный герой нашего повествования,
не видел по одной простой причине — на второй день голодовки
его «выдернули» на этап. «Ну вот и досидел я до суда», — думал
Рудаков, упаковывая  вещи. Уже много раз он в  мыслях представ-
лял — как это будет выглядеть, представлял до такой степени, что
порой ему начинало какаться, что будто он уже побывал на своём
судебном заседании. Рудаков  ждал этого дня, подсознательно к нему
готовился, и вот этот день пришёл,  пришёл, как всегда бывает —
неожиданно и он меньше всего был готов к его приходу.
С самого начала всё пошло не так, как представляя себе Руда-
ков. Началось с того, что на этап его вызвали не как обычно —
сразу же после завтрака, а тогда, когда время было уже близко к
обеденному.
 На сборы ему дали десять минут, спешка была такова, что он
впопыхах забыл, быть может, самое ценное из своих вещей, он
забыл свою книгу стихов. Накануне, он дал почитать её одному
из сокамерников. И теперь, второпях, совершенно позабыл о
ней. Эта книжка, как считал Рудаков, была его «проездным би-
летом», была его путеводителем в той новой, творческой жизни,
которую он для себя совсем недавно открыл и без которой не
мог теперь представить своего существования. Уже сидя в бок-
сике, он вспомнил о книге, вспомнил и испугался. Испугался
того, что потерял её, возможно навсегда. Холодный пот высту-
пил на его лбу . Для него потеря этой книги была равна поте-
ре надежды.
Он стал яростно барабанить в обитую железом дверь боксика.
- Чего тебе? Чего стучишь? — через открытый глазок на Руда-
кова смотрели глаза надзирателя.
- Командир, войди в мое положение — на суд еду, а тетрадь с
записями по делу в хате забыл. Позвони на этаж, будь человеком.
Пусть коридорный тебе её принесёт.
- Какая хата?
- «Три-три», командир. Выручи. Очень прошу.
- Как фамилия?
- Рудаков, моя фамилия, а тетрадь у Енгибарова, пусть спро-
сит. Выручай, командир. Мне без неё нельзя ехать.
Глазок закрылся. Послышались  удаляющиеся шаги, потом треск
телефонного зуммера.
— Спроси в «три-три» тетрадь. Тетрадь с записями. Рудаков...
Принесёшь?
 Игорь жадно прислушивался к  еле различимым словам телефон-
ного  разговора надзирателя. Он  уже довольно потирал руки, но всё
получилось не так, как он предполагал.
Через пару минут дверь отворилась и  для него прозвучала ко-
манда.
 - На выход.
 Надзтратель, открывший дверь, был не  тот, что подходил к глаз-
  Рядом с ним стоял офицер, заступивший на дежурство ДПНКа  по
прозвищу «Буратино».
 -  Командир, подожди немного.  Я  просил, чтобы мне принесли
из хаты тетрадь с записями по делу...
 -  Мы тебе ничего носить не обязаны, — резко перебил арес-
танта  ДПНКа.  - Выходи по  быстрому.
 По тону, с которым были сказаны эти слова, Игорь понял, что
договориться  с Буратино по хорошему вряд  ли получиться.
 -  Я без этой тетради никуда не поеду.
Поедешь, ещё как поедешь, — зло говорил ДПНКа. Он и
надзиратель ухватили арестанта под руки и стали вытаскивать из
боксика в коридор.
 - Руки отпусти, козёл, — прорвало Рудакова.
 Он, резким движением освободился от вцепившегося как клещ
в его локоть офицера. На шум сбежались ещё несколько надзира-
телей и дежурный по коридору первого этажа, в руках, у которого
была  чёрная резиновая дубинка.
 - Дай сюда, — скомандовал Буратино, протягивая руку к ду-
 бинке.
 - Вы что творите, гады, — кричал Рудаков. — Я же у вас все-
го - на всего тетрадь попросил принести.
 Бывают  такие моменты, когда  человеческое терпение доходит
до предела. В такие минуты достаточно одной маленькой капли,
переполняющей чашу, за которой следует взрыв или срыв — кому
 как нравиться. И в этот срыв( или взрыв), как в пролом в стене, с
воем и свистом улетает вся та чернота, вся та минус-энергия, ко-
пившаяся  в душе недели и месяцы. Так было и у Рудакова, пос-
ледней  каплей послужила для него забытая книга стихов.
 - Я тебе покажу, козлы, — говорил, замахиваясь  дубинкой Бу-
 ратино, — я тебе покажу гадов.
Он, с каким-то исступлением стал колотить арестанта резино-
 вой  дубинкой.
-  Бей, бей, что? Нервы не выдержали? Вас же всех здесь ле-
чить надо.  Вы же озверели   на своей работе. Ну, ладно, мы не
люди, но ведь вы тоже  стали нелюдями. — Рудаков рассмеялся
каким-то диким,  злорадным смехом. Буратино остановился, со зло-
бой смешанной с бессилием, глядя на арестанта.
— Что, выдохся? — с тем же смехом, говорил ему Рудаков. —
 - Ну отдай дубинку следующему. Пускай, кто-нибудь ещё поработа-
ет... Вы же псы, вы сторожевые псы. Вам всю жизнь на цепи си-
деть, а я хоть и в  наручниках, хоть и за решеткой буду свободнее
вас... Поехали на суд.
  Надзиратели, столпившиеся у двери боксика расступились, про-
пуская выходящего арестанта.
- Ну, что рты разинули, — прокричал на «дубаков» ДПНКа. —
Ведите его к машине.
— Сколько шума в мою честь, не легче ли было  тетрадку прине-
сти, — ухмыльнулся Рудаков.
Когда его вышел из здания тюрьмы, то он  был сразу же ослеп-
лён белизной выпавшего за ночь снега. Снег сверкал на солнце и от
 этих переливов глаза начинало резать до боли.
  Этап был уже собран и погружен в автозек. Видимо,  здесь жда-
ли только Рудакова. Как  только  за  ним закрылась решётчатая дверь,
машина тронулась и покатила, как-то по особенному  — по-зимне-
му скрипя шинами по снегу.
Рудаков  протиснулся в самый конец фургона. После яркого сол-
нечного дня, его глаза ещё не привыкли к кромешной темноте, по-
этому он  не мог рассмотреть лиц своих попутчиков.
— Ну, здорово, — раздался голос прямо напротив его. На ногу
говорившего Игорь наступил, когда протискивался к свободному
месту автозека. Глаза его ещё плохо различали во тьме, но голос
Рудаков узнал сразу.  Напротив сидел Стас Зароков. На нём была
всё та же одежда, в которой он  «заехал» на тюрьму. Добавилась
лишь вязаная шапочка и тёплый свитер, что для морозной погоды
было слишком легко.
— Здорово, — ответил Игорь.
С минуту они помолчали. Каждый из них в это время видимо
придумывал тему для разговора. Но говорить было, в общем-то, не
о чем.
— У тебя варежки, — кивнул Стас на кожаные рукавицы, оде-
тые на руки подельника.
Рудаков покачал головой.
— Из дома часто приезжают? — с некоторой долей грусти спро-
сил Зароков.
-Да.
Стас  посмотрел на зимнюю куртку Рудакова, потом на его тёп-
лые ботинки. Перевёл взгляд на свои ноги, обутые в тряпочные
китайские  тапочки, прозванные в  народе — «в последний путь», и
как - то  горестно вздохнул.
  Рудакову  в это мгновение стало жаль, подельника. На самом деле,
тому было отчего прийти В отчаяние. Постепенно они разговори-
лись. Стас рассказывал о чём-то весёлом и даже улыбался, но его
улыбка  совершенно противоречила глазам, в которых сквозила всё
та  же безнадёжность и отчаяние.
  Рудаков  вспомнил все эти месяцы. Вспомнил, как по началу он
безгранично  доверял  этому человеку, как потом жутко его ненави-
дел. И  вот теперь Стас вызывал в нём лишь жалость. Ему даже
некому было привезти тёплую одежду.
  Мотор автозека равномерно жужжал. Машина катилась по на-
правлению к областному центру.  Арестантов, сидевших на узких
лавочках,слегка покачивало.
 - Знаешь, сейф у зверя пустым оказался, — сказал Рудаков
подельнику.
 -  Да ну? — широко раскрыл глаза Зароков.
 -Я  с одним кавказцем вместе сидел. Он говорил, что у зверя
хату  выставили. Вещей не взяли, один сейф уволокли. Только в
нём денег не было.  Зверь деньги в  тайнике хранил.
 - Это Слава. Наверняка он. Молодец, довёл всё таки дело до
конца.
Фургон наехал колесом на рытвину в дороге и  арестантов слег-
ка подбросило.
- Представляю, как он на стену лез, когда сейф пустым ока-
зался, — продолжал Зароков. — А  где у зверя тайник? Тот чурка
тебе не  рассказывал?
- Где-то в шкафу. То ли в книгах, то ли  за книгами.
 - Освободишься — вот  тебе и первое дело.
Рудаков отрицательно покачал головой.
  "Он  до  сих пор считает, что   только этим — «проверенным» спо-
собом — зарабатываются деньги», — думал Игорь, глядя на по-
дельника.   На секунду ему, как озарение, представилась, откры-
лась , вся будущая жизнь Зарокова. Состоявшая из сроков и корот-
ких ярких перерывов между ними. Жизнь, состоящая из этапов,
 пересылок, камер, лагерных бараков, а потом пьянящая свобода,
пьянящая на столько, что в её хмельном угаре он совершит то, от
чего  в душе, может быть, много раз отрекался. И опять — следую-
щий круг. И опять тоже самое.  И  так до старости, до смерти. Когда
 возле него, умирающего, не соберутся родственники, дети и, быть
может, внуки. А  вокруг него будут стоять арестанты — такие же,
как  он, несчастные, ставшие по воле судьбы его семьёй. Глаза ему
закроет тюремный врач и, может быть, даже прочтут над ним мо-
литву.
«Что сделать — мы сами выбираем себе судьбу», — подумалось
Рудакову.
На улице вьюжило. Холодный северный ветер пронизывал на-
сквозь, Поэтому, Игорь постарался одним на первых войти в барак
«Литейки», Зайдя в  здание, он огорошил сидевших за сигнализа-
ционным пультом людей в погонах, следующими словами:
— Дайте мне ручку и бумагу.
На вопрос — зачем ему это  нужно, он ответил:
— Объявляю голодовку по причине плохого отношения к зак-
лючённым в СИЗО.../..
Его ответ вызвал улыбки на лицах «погон».
- Что же ты, жалуешся на тамошние  порядки, а голодаешь
здесь?
- Я и там голодал. И не я один. Насколько мне известно, две
камеры голодают. Может быть и  больше. Но про две я знаю точно.
А что касается того — почему я здесь собираюсь голодать?  Так чем
вы и ваше учреждение лучше... Всё  то  же самое. Те  же порядки и
то же скотское обращение с людьми.
Рудаков говорил и внутренне радостно удивлялся своему чётко-
му, твёрдому голосу, в  котором ясно слышалась небольшая при-
месь злости и насмешки. Видимо, его уверенность внушила уваже-
ние к нему со стороны надзирателей. Во всяком случае — улыбок
больше не было.
- Разберёмся, — хмуро сказал лысоватый майор, начальник
смены. Арестанта обыскали. Эта процедура стала для него такой
обыденной и естественной, как для простого человека кажется ес-
тественным, придя домой снять обувь и надеть домашние тапочки.
- В одиннадцатую его, — пробубнил майор.
Это была худшая камера в ИВС.  Маленькая — на четверых, да
ещё без умывальника, она находилась в самом конце коридора.
Войдя в камеру, Рудаков оказался пятым заключённым в ней.
К своему удивлению он увидел среди арестантов и своего по-
дельника. В первые дни после ареста им не давали и слова сказать
друг - другу.  Перевозили из отдела на «Литейку» в вязаных шапоч-
ках-масках, натянутых на глаза, а теперь оставили ночевать в од-
ной камере.
От обеда Рудаков  отказался, не взяв ни хлеб, ни баланду.
- Ты что? — спросил надзиратель, раздававший еду, через от-
крытую «кормушку».
- Голодовка.
  - А там, — кивнул надзиратель головой в  сторону «дежурки>>,
  знают?
      - Знают. — отвечал Рудаков. «Кормушка» с лязгом захлопну-
 лась.
  Через пару часов в камеру пожаловал прокурор по надзору. Ру-
ков  так  удачно  «заезжал» на Литейку, что постоянно попадал под
прокурорские визиты.
  В камеру вошёл уже  несколько раз им виденный — лощеный
кавказец. Был он среднего роста, широк в плечах, с немного выс-
тупающим животиком и сытым, круглым лицом, которое прямо-
 таки  кричало о достатке.  Вместе с прокурором в камеру вошёл ми-
лицейский  полковник — видимо начальник этого учреждения.
 -  Какие есть  вопросы к прокуору по надзору? — пробасил пол-
ковник. 
 - Что, ни каких? — повторил он.
  - У меня есть... Только это не вопрос, — медленно произнёс
Игорь.
- А  что  же?
 - Я объявил голодовку, а ручку и бумагу — написать заявле-
ние мне не дали.
  Слова прозвучали неожиданно для вошедших в камеру «высо-
ких чинов». Прокурор как-то встрепенулся, и по его лицу пробе-
жала волна заинтересованности.
 - Так, каковы причины требования? — во всех его движениях
 и жестах сквозило мнимое участие в судьбе арестанта.
И хотя  Рудаков давно научился распознавать  эту  театральность,
понимая, что прокурору, до его проблем нет ни  какого дела, но всё
же он,  как можно  точнее и убедительней постарался изложить
историю  со своей стихотворной  книгой.
 - Так. Значит, вы обьявили  голодовку в связи с несогласием с
действиями администрации СИЗО.../...? — высоким голосом спро-
сил прокурор.
-Да.
- А почему голодаете здесь?
- Там я тоже голодал. Мои сокамерники голодали. Такие ак-
ции в СИЗО не редкость. Мало того, что кормёжка отвратитель-
ная , мало того, что  теснота и скученность, мало — что половина
арестантов из здоровых крепких людей, превращаются там в ин-
валидов из-за болезней и постоянного недоедания, так ещё адми-
нистрация старается их постоянно унизить. Пускай по мелочи, но
унизить — ткнуть лицом в грязь. Да, я голодаю здесь. И везде буду
голодать. Потому что я человек, а не скотина, и требую к себе че-
ловеческого, а не скотского отношения. Пускай, я нарушил закон,
но я же не зверь, я такой же человек как все вы. Я не требую рав-
ных прав, я требую человеческого отношения.
 Наверное, прокурору нечасто приходилось слышать от арестан-
тов  подобные монологи, поэтому, он ни секунду замешкался, не
найдясь, что отметить на подобную яркую речь. Наконец, он со-
брался с мыслями и спросил:
- По какой статье, вы, обвиняетесь?
- Мне инкриминируют разбойное нападение.
- Статья тяжёлая...
-  Мне дадут ручку и бумагу? — произнёс Рудаков, чувствуя
от недоедания равномерный шум в голове.
- Да, это всё вам принесут... Только вот в чём загвоздка. Если
вы голодаете  в  знак солидарности со своими друзьями, то вам нужно
писать заявление на имя прокурора области. У вас ведь претензии
к работникам СИЗО .../..., а  это не  наш район. К  здешним услови-
ям содержания у вас претензий  нет?
Рудаков зло усмехнулся. «Лишь бы от себя отмазать, лишь бы
самому отмазатся, остаться чистым» — думал он, глядя в по сови-
ному большие глаза прокурора.
- К здешним — нет. - сказал он вслух.
- Принесите  ему ручку и бумагу, — произнёс прокурор, обра-
щаясь к милицейскому полковнику.
- Пускай пишет, — оскалился полковник. — Бумага всё вы-
терпит.
 Прокурор и полковник вышли. Ключ проскрежетал в замке, закры-
вая за ними дверь. И от всей прокурорской проверки остался только
запах  дорого французкого одеколона, так не  гармонировавшего с этим
помещением и его постояльцами — худыми, небритыми арестантами.
Бумагу и ручку Рудакову так и не принесли. Злоба его посте-
пенно начала сходить на нет и уступать мест какому-то холодному
безразличию к себе и к своей судьбе.  Выговорившись, он словно
сделал себе кровопускание, после которого ему стало легче. Лёжа
на нарах, он  подумал о том, что, в общем-то, вся эта его
голодовка не больше чем писк комара в большом шумном городе.
И поэтому, вечером, он пил горячий обжигающий чай с ломтём
ржаного хлеба, который показался ему самой вкусной едой на све-
те. Его сокамерники были явно обрадованы этим решением .
 Так как по их словам — им тяжело было есть, видя,
как рядом арестант, ради «всеобщей» справедливости голодает.
После чая, Рудаков  завернулся в одеяло и лег спать, желая получ-
ше выспаться перед судом.
 Ночь выдалась морозной не смотря  на выпавший снег и в  об-
шем-то, уже наступившую зиму. Единственная  в камере батарея,
прходившая на уровне пола под ногами, еле-еле грела. Игорь не-
сколько раз  за ночь просыпался от холода. Вставая, он принимался
 тусоваться по камере для того, чтобы хоть немного согреться. Но в
такой  тесноте особенно «разбежаться» не  удавалось — три шага от
стены  до стены. Для «полного сугрева» он начинал отжиматься от
 пола или приседать. После этих упражнении живительное тепло
разносилось по телу кровеносными сосудами.
Надо сказать, что пока Игорь, таким образом, согревался, в его
одеяло завернулся  Зароков. Так они и спали по очереди,несколько
раз за  ночь уступая одеяло друг другу.  Иногда Рудакову  начинало ка-
заться, что это мучение холодом никогда не закончится. Ему каза-
лось, что рассвет никогда не забрезжит. Каждый  раз, замёрзнув и
проснувшись, он с надеждой смотрел на «решку> - желез-
ный  щит  с дырками, диаметром с гвоздь, через который  на него все также смот-
рела холодная ноябрьская ночь.
 Такой длинной  и  холодной выдалась ночь перед судом. Но Руда-
кову показалось, что может быть всё это и к лучшему. Холод не
оставлял  места для размышления и поэтому  его неособенно мучил
 тот предстартовый  мандраж, который неизменно  должен был воз-
никнуть перед  таким важным событием в его жизни, каковым яв-
лялось предстоящее судебное  разбирательство.
  В шесть  утра в  камеру дали две миски кипятка. Такой на «Ли-
тейке» был завтрак.  Никогда ещё Рудаков  не был так рад этой обжи-
гающей руки миске кипячённой воды. Видимо, и в  кипятке заклю-
чалась какая-то доля арестантского счастья. От первых же глотков
по телу пробежала приятная, теплая волна, докатываясь до самых
 отдалённых его участков. Вместе с теплом мысли, которые каза-
лось от холода совершенно замёрзли — теперь  оттаяли и стали ра-
ботать чётко и ясно, хотя все это можно говорить лишь относи-
тельно. Два дня без пищи не прошли для Рудакова  даром. И теперь,
он  чувствовал слабость и какую-то медлительность в движениях и
размышлениях.
 Судебное  разбирательство было назначено на двенадцать часов дня.
 К десяти часам его и подельника отвезли в здание суда.


ГЛАВА 24.
Перед тем как отвести арестантов в зал суда, их больше часа
держали в небольших размеров комнате без окон и с одной две-
рью, за которой сливался весёлый гогот конвоиров.
 В самой комнате, так же, особенной грусти не наблюдалось.
Кроме Рудакова и Зарокова здесь, ждали вызова  зал суда ещё пя-
теро  заключённых. Двое из них принадлежали к касте обиженных,
и поэтому, сиротливо сидели в  некотором удалении от остальных
— на лавках поближе к двери. Обиженные о чем-то оживлённо
беседовали, у них были свои общие  знакомые по «пидорской хате»,
от которых они передавали сейчас друг другу приветы. Одежда на
 них была хуже чем на бомжах, но казалось — этот факт нисколько
их не смущает. Эти люди давно уже махнули рукой на себя, что уж
тут было говорить об их внешнем виде.
Трое других арестантов были молодыми  восемнадцати — двад-
цатилетними пацанами, одетыми в  красивые спортивные костю-
мы и кроссовки. Они были веселы или, во всяком случае — стара-
лись таковыми казаться, беззаботно обсуждая ход судебного раз-
бирательства по своему делу.  Почему-то глядя на них, Рудакову
вспомнились два, таких же, юных подельника, с которыми ему
пришлось ночевать в  транзитной  камере несколькими месяцами
раньше. Те  подельники сидели на разных тюрьмах и, встретившись,
принялись с беззаботным видом тусоваться по камере, то и дело,
улыбаясь и смеясь каким-то своим шуткам.
По их виду можно было предположить, что совершили они что-
то малозначительное и свобода для  них не за горами. Один из по-
стояльцев транзитки разговорился с ними. Выяснилось, что они
осуждены за убийство,  причём оба получили по пятнадцать лет и
сейчас их везли в Верховный суд, куда родственники жертвы пода-
ли кассационную жалобу, считая приговор излишне мягким и тре-
буя от суда смертного приговора.
Рассказав  всё это, подельники продолжили тусоваться по каме-
ре с тем же беззаботным видом. И тогда Рудакову подумалось: «Что
это? Может — это лишь, бравада? Которая бывает, когда человек
напоказ, для всеобщего обозрения, плюёт в лицо опасности или
горькой судьбе.  А может, эти двое, ещё не поняли, что суд своим
приговором лишил их, как минимум — молодости, быть может,
самой лучшей и яркой страницы их жизни. Может быть, они ещё
не поняли, не осознали этого».
Рудаков представил, как тяжело им будет, когда они это пой-
мут. Какие душевные муки их будут терзать. Пятнадцать лет  жить
на крохотном  клочке земли, оторванными от всего остального мира.
Эти душевные муки будут гораздо сильнее недоедания, недосыпа-
ния и прочих, незаменимых атрибутов жизни в  неволе. Часто люди
не выдерживают именно душевной боли и сами себе приводят в
исполнение смертный приговор.
 А  пока всё  для них будет впереди. Вот и эти пацаны выгля-
дели  весело и беззаботно на пороге судебного  зала. Того зала, в  ко-
тором  общество должно было решить их судьбу и вынести им свой
приговор.
 В  зале  суда царило оживление. Публика здесь собралась довольно
пёстрая.  Хотя полностью  ей не удалось заполнить это помещение.
Условно, сам зал можно было разделить на  три части. Впереди, на
возвышенности за  длинным, лакированным столом, располагались
места судей.  Они представляли из себя кресла с высокими статич-
ными  спинками, которые словно являли собой дополнение к бе-
лой, крашеной стене.
По правую руку от суда, так  же на возвышенности,   уровнем
 чуть  ниже судейского, находилось кресло прокурора. Напротив
 него, спиной к окну, стоял столик секретаря, по левую руку от ко-
торого находилось кресло адвоката и чуть дальше — скамья подсу-
димых, которую скорее можно было назвать клеткой. У входа в
клетку стоял конвоир.
 Несколько рядов деревянных, откидных кресел, которые при-
дали залу сходство  небольшим кинотеатром или небольших раз-
ров сельским клубом, были разделены проходом в метр шири-
ной.
 Судебное заседание должно было начаться в двенадцать часов
 пополудни. Оба подсудимых уже сидели на скамье. Зароков с ин-
тересом разглядывал собравшуюся в зале публику.
  Родственники и друзья подсудимых сидели ближе к клетке, но
разоговаривать было запрещено, а многозначительными взглядами
и жестами они уже успели обменяться. Матери обоих подсудимых
поминутно вытирали кончиками платков мокрые от  слез глаза.
 Потерпевший, свидетели и просто любопытные, пришедшие в
суд по своим делам и коротавшие время за просмотром судебного
заседания, сидели на дальних рядах от скамьи подсудимых. Все
собравшиеся были подчёркнуто вежливы и говорили полушепотом.
 От этого  на весь зал разливались круги постоянно однотонного
шипения.
 Среди публики Зароков увидел Лену, приглашенную на суд в
качестве  свидетеля. Он попытался ей подмигнуть, но Лена лишь
кивнула в ответ и тут  же  отвернулась
 Рудаков, напротив, совсем не смотрел на происходящее в зале,
 Взгляд его был прикован к окну, точнее к небу за ним. Он уже дав-
 но не видел столько неба — сразу три больших не зарешеченных
окна.  Его  как-то мало интересовало происходящее в зале, собрав-
шиеся в нём люди и это шипящее ожидание. Его словно магнитом
тянуло к трём голубим квадратам, с чистыми, как только что вы-
павший снег, облаками.
«Зачем всё это», — думал он. — Зачем нужна вся эта суета, всё
это умение  жить. Зачем здесь собрались все  эти люди, от лица ко-
торых, меня сейчас будут судить. И от лица которых, у меня отни-
мут  то, чего, быть может, у меня никогда и не было.  Наивные, как
они не  могут понять, что главное  всё равно останется со мной. Со
мной останется это небо, эта вечность».
Рудаков перевёл взгляд в  зал. Неожиданно, его глаза встрети-
лисье глазами потерпевшего Минеева. Он, почему-то испытал
прилив какого-то жуткого стыда  и  опустил глаза на носки сво-
их ботинок.
«Боже , здесь все кажется другим, здесь всё видится иначе,
чем в камере. Может быть, виноват во всем этот яркий свет, лью-
щийся из окон? Этот свет высвечивает то, что казалось, навсегда
похоронено в моей душе».
— Встать. Суд идёт.
Присутствующие поднялись со своих мест.
— Садитесь.
Дальше началось судебное разбирательство, суть которого сво-
дилась к многократному повторению одних и тех же фактов. Толь-
ко делалось это разными людьми, но почему-то всегда в одних и
тех же словах и выражениях. Рудаков мало вникал в происходя-
щее в зале. По началу он прислушивался. Именно прислушивался,
потому что, ни каким усилием воли не мог заставить себя поднять
глаза. Потом, когда начались многочисленные повторы, когда дол -
го и нудно зачитывалось обвинительное заключение, он перестал
следить за ходом судебного разбирательства и снова погрузился в
раздумья.
Последнее время это занятие было ему особенно по душе. Про-
читав в тюрьме много книг, Рудаков невольно пристрастился сравни-
вать себя и свою судьбу с судьбами их персонажей. В камере он
становился  всё более  молчалив и замкнут. Порой за сутки он мог
сказать лишь пару слов своим сокамерникам, молча тусуясь и раз-
мышляя над своей жизнью. Благо, что в  большой камере, таком
какой являлась «три-три», молчать было но так уж и тяжело. Сре-
ди большого количества арестантов не трудно было молчать и раз-
мышлять. По ходу этих размышлений, Игорь пришёл к той мысли,
что всё, что с ним случилось непременно рано или поздно должно
было произойти. И что судьба человека нестолько зависит от слу-
чая, сколько от самого человека, его характера, от  его  «Я». Его  соб-
ственное «Я», Рудаков  знал это  точно, никогда бы не пошло против
того, что зовётся совестью. Он вспоминал события той летней ночи.
При этом совесть сжалась внутри него в  маленький, мягкий комо-
чек и покрылась «гусиной кожей>>.
- «Скорей бы приговор», — подумалось Рудакову.
Внутренне, Игорь считал несправедливым этот суд. Да, он со-
 вершил  преступление, но не в коей мере не желал отрицать этого
факта. Но с того самого дня он, — Игорь Рудаков совершенно пе-
ременился, стал другим человеком. И сейчас ему новому, казалось
несправедливым, что его  судят за преступление, совершенное им
из  прошлого, им — из того, жаркого летнего дня.
  Мы не будем в  нашем повествовании останавливаться на под-
робном ходе  судебного разбирательства. Читатель, наверняка, если
сам  хоть раз  в жизни не побывал на судебном заседании, то знаком
с этим действом из  многочисленных книг детективного жанра или
остросюжетных кинофильмов.  Тем более что сам процесс ничем
особенным от других — таких же рядовых процессов — не отли-
чался. Та же нудная читка по несколько раз  одних и тех же доку-
ментов. Такие же скучные результаты  экспертиз. Прокурор — как
всегда, красавец-мужчина.  Удачно женившийся месяцем раньше
на  племяннице губернатора области.  И в момент судебного заседа-
ния с такой «достоверностью» раскрывший преступную сущность
двух подсудимых, будто бы знал  их как минимум с детского воз-
раста.  Из года в год, с укором наблюдая за их дальнейшим грехопа-
дением.
— На Билла Клинтона похож, — произнесла  одна  старушка  сво-
ей  соседке — тоже пожилой женщине, с которой они вместе при-
шли в суд «хлопотать» на счёт каких-то мелких исков. И теперь,
ожидая своей очереди в кабинет к районному судье, зашли посмот-
реть  на то «как бандитов судят».
 После допроса потерпевшего, пришедшего на рассмотрение дела
с супругой — невысокой, сухонькой дамой, которая не сводила ис-
пуганных и в тоже время, самодовольных глаз с преступников.
 Потом допрашивали свидетелей, которых было всего три челове-
 ка. Одним из свидетелей была бывшая сожительница Стаса — Лена,
двумя другими — оперативники Советского отдела внутренних дел
 -  Луконин и Маколов.  Вообще-то, в списках вызываемых на суд
значилась и Лиля, но она на заседание, по понятным причинам
явиться не смогла.
 Показания свидетелей тоже ничем оригинальным не отличались
те же многочисленные повторы всё тех же фактов. На этом пер-
вый  день судебного разбирательства был завершён. Допрос подсу-
димых,  как и вынесение приговора было отложено на второй день.

На следующий день заседание пошло повеселей. Началось с того,
что Зароков написал отказную от своих показании. И  с первых слов
своего выступления начал валить всю вину на своего подельника.
Делал он это образно и ярко — разве  что только кулаком в  грудь
себе не бил. В  конце концов, его прервала судья, (женщина сред-
них лет с  миловидной внешностью и труднопроизносимой фамили-
ей), которая посоветовала ему рассказывать сказки в другом, бо-
лее подходящем месте и менее изысканным слушателям.
Рудаков никак не прореагировал на слова Стаса, лишь усмешка
пробежала по его губам, да на вопрос суда: «Может ли он чем-ни-
будь опровергнуть слова Зарокова?», Игорь лишь неопределённо
пожал плечами.
Когда же настала очередь Рудакова отвечать на вопросы суда,
то делал он это вяло и  неохотно, словно с трудом, нехотя вспоми-
ная события того  летнего вечера. Ему не хотелось ворошить в па-
мяти уже порядком позабытые подробности своего преступления.
 И  вообще, подсудимый выглядел каким-то апатичным и усталым.
  Так, что судья  несколько раз спрашивала у него — хорошо  ли он
себя чувствует?
Зароков до конца разыгрывал роль несправедливо осужденно-
го. И даже пустил слезу, пересказывая суду свою нелёгкую жизнь в
лагере. Но суд слеза несколько не задобрила. И вернувшись с сове-
щания председательствующая суда зачитала приговор, по которо-
му Зарокову Станиславу присудили одиннадцать лет лишения сво-
боды с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Руда-
кову Игорю — девять лет лишения свободы, с отбыванием наказа-
ния в колонии общего режима.
Подсудимые по-разному восприняли оглашенный приговор.
Зароков, схватившись за голову, начал кричать о  том, что это не-
справедливо, что «он ничего такого не сделал», «за что так много»,
что он будет оспаривать решение  в суде высшей  инстанции.
Потом сел на лавку и, уронив голову на руки, заплакал — уже не
бутафорскими, а настоящими слезами. На Рудакова, напротив,
приговор, казалось, не произвёл ни какого впечатления. Он лишь
каким-то безжизненным взглядом посмотрел в направлении ухо-
дящих из зала судей и злобно усмехнулся.
После этого у прутьев решетки были слезы матерей и родствен-
ников. Холод наручников, защёлкнувшихся на запястьях, тряска в
насквозь промёрзшем, металлическом фургоне автозека и прыжок
из  него во двор «Литейки» в морозный ноябрьский день.
— Построились. Разговоры прекратить, — прокричал конвоир
выпрыгнувшим из серого фургона арестантам.
 В строю из  двух шеренг Игорь стоял крайним слева. Всё проис-
ходящее казалось ему каким-то нескончаемым, плохим сном. Двое
конвоиров вошли в барак. Перед строем стоял лишь немолодой
прапорщик, одетый в длинную, почти до пят шинель.
- Сколько тебе дали? — спросил у Рудакова, стоявший с ним
рядом молоденький парнишка. Его так же возили на суд, только в
ругой район города и теперь он  зяб на первом морозе в  осеней кутке и  кроссовках.
- Что? — переспросил Рудаков, выведенный этим вопросом из
 состояния сна  наяву.
 - Сколько получил, спрашиваю?
   -  Девять общего.
- Ого. Мне два с половиной всего, — довольным тоном произ-
нёс паренёк. — Говорят, амнистия скоро будет?
— Я не попадаю.
— Что так? — вопросительно посмотрел паренёк на Рудакова.
— Статья тяжёлая.
Разговор явно не клеился, и парнишка завёл беседу с другим
арестантом. В  барак долго не вызывали, поэтому прапорщик, сто-
явший  перед строем арестантов, начал замерзать — пристукивая
 ногой об ногу.
 — Максимыч, иди погрейся, — окликнул замёрзшего прапор-
щика, стоявший на крыльце сержант из надзирателей. Лицо пра-
порщика раскраснелось от мороза и  поседевшие на копчиках усы
покрылись налётом инея.
— А  за ними кто присмотрит? — махнул рукой в сторону арес-
тантов прапор.
—Иди, иди, я присмотрю...
 Рудаков повернул голову налево и его взгляд сначала просто
скользнул, но потом, уже вернувшись,  внимательно остановился
на пустом резиновом баллоне, примостившимся возле стены забо-
ра впритык к серебристому гаражу.
 Ещё минуту назад всё для него было кончено. Теперь Игорь знал,
что  у него есть ещё шанс.  В подтверждении его мыслей в морозном
воздухе пропел паровозный гудок проходящего по рельсам в ста
метрах от забора «Литейки» состава.
Он медленно опустил баул на землю, напряжённо следя за удаляю-
щейся  спиной прапорщика. Когда  тот  поравнялся  с сержантом, Игорь
резко  рванул влево. Двумя шагами-прыжками он оказался у гаража,
примыкавшего к забору. Настунив на  баллон, следующим шагом мах-
нул на  его крышу и  только  здесь  услышал яростные крики конвоиров.
— Стой, стрелять буду, — неслось сразу из нескольких уст.

С крыши гаража Рудакову хорошо было видно поле за забором,
ветку железной  дороги и идущий по ней состав, состоящий из пус-
тых платформ и одного единственного вагона, шедшего последним.
Наступив на кронштейн, к которому крепились белые крышки
изоляторов с намотанной на них колючей проволокой, он одним
прыжком перемахнул проволочное заграждение. Коготки колючей
проволоки впились в рукав куртки, но, повинуясь силе рывка, ос-
тавили рукав, выдрав из него приличную полоску ткани.
— Уходит, уходит, стреляй!
Трое конвоиров бросилось вдогонку. Один из них на ходу вски-
нул автомат, но в тот  же момент  беглец прыгнул с крыши гаража и
поэтому выстрел не прозвучал.
— На вышку, богом! — уже не кричал, а ревел лейтенант— на-
чальник конвоя. Види нерешительность подчинённых, он выхватил у
одного из них  автомат  и в   пару секунд, влетел по скрипучим, прогнив-
шим ступеням на вышку. Отсюда ему  хорошо был виден беглец...
До спасительной железной дороги Игорю оставалось небольше
двадцати шагов, когда морозный воздух глухо прорезал треск ав-
томатного выстрела. Пуля  прожужжала выше, но, повинуясь ка-
кому-то инстинкту, заслышав грохот выстрела, Рудаков опустился
коленями в снег. Дыхание хрипами вырывалось из его лёгких. От
резкой остановки на глаза  упала чёрная вуаль, словно паук
накинул на них долго и тщательно сплетённую паутину.
Рудаков обернулся. По снегу в сорока шагах от него бежали трое
конвоиров, неуклюже утопая  в  рыхлом, белом порошке. Чуть сза-
ди, у ворот изолятора, милиционер с погонами прапорщика снимал
поводок с шеи здоровенной, вырывавшейся из его рук овчарки.
Игорь повернул голову. Впереди, с металлическим стуком про-
езжали последние платформы состава. До них оставалось не более
двадцати шагов. Собрав последние силы он вскочил с колен и бро-
сился к этому, спасительному для него, составу.
— Ах, ты не понял, — проревел в  тот  же момент лейтенант на
вышке. Он вскинул автомат и прицелился. В  угловатых прорезях
прицела показалась синяя куртка арестанта, по бокам которой,
словно неспособные  для полёта крылья, болтались рукава-руки.
До вагона, последнего вагона  состава оставалось немногими бо-
лее пяти метров — всего несколько шагов. Спущенная с поводка
овчарка, с грозным лаем приближалась. Рудаков чувствовал её
приближение, чувствовал, что с каждым своим прыжком она ста-
новится всё ближе и ближе к нему. Но вагон был совсем рядом.
Вот он, с облупленной, коричневой краской, неспешно катящийся
по рельсам.
Игорь уже протянул руку к поручню и ему даже показалась, что
он коснулся его, когда в спину что-то мощно ударило. В ту же се-
кунду до него докатился грохот выстрела. Ноги Игоря потеряли
способность повиноваться и подкосившись, стали ронять тело.
  «Я споткнулся, я всего лишь споткнулся», — крутилась в голове у
Рудакова, как старая заезженная пластинка мысль. Но сама голова
уже падала в снег, показавшийся почему-то таким тёплым и мягким.
Чёрный паучок снова накинул свою паутину, только теперь она
была соткана гораздо гуще. Через её волокна совсем не видно было
света и на её фоне, где-то в самой середине, сначала маленькой
точкой, а потом становясь все больше и больше, разрасталось ма-
ковое  поле. Красные маки трепетали под порывами лёгкого летне-
го ветра. Рудаков увидел себя, — совсем маленьким, бегущим по
этому алому полю...
Затем наступила полная темнота.
Спустя месяц, па побережье Эгейского моря, в небольшом го-
родке  Ираклис, раскинувшимся в живописной морской бухте за-
лива Сароникос, стоял безветренный солнечный день.
Такая погода была нетипичной в это время года для данного
местечка. Обычно, в декабре нудный мелкий дождь сменялся здесь
резким, прохладным северным ветром.
Наверное, из-за хорошей погоды с раннего воскресного утра,
небольшой сквер, расположенный на вершине холма, с которого в
ясную погоду хорошо просматривалось прилегающее море и даже
виделся в белой дымке на горизонте островок Эгинос, стал запол-
няться праздными горожанами. Они занимали места в небольших
кафе и ресторанчиках, на шумном греческом языке обсуждая как
местные события, так и международные проблемы. Ираклис — был
маленьким городком, поэтому  большинство собравшихся знали друг
друга не один десяток лет.
Среди прогуливавшихся по дорожкам сквера греков, выделялась
молодая, русоволосая женщина, ни лицом, ни цветом волос не похо-
жая на уроженку этих мест. С ней был ребенок — маленькая девоч-
ка двух лет отроду. Женщина то везла ее в яркой цветастой коляске,
то, вдруг девочке хотелось пройтись ножками и она сама начинала,
 еле доставая до ручки, толкать коляску впереди себя. Та покорно,
плавно катилась по ровной асфальтированной дорожке сквера.
   - Мама, смотри! — указала девочка на стайку диких голубей,
примостившихся погреться на тёплом от солнца асфальте.
- Кто это, Дашенька?
- Гули, — с улыбкой отвечала девочка.
- А, ну-ка, напугай их.
Девочка повернулась и, расправив в сторону руки, побежала по
направлению к голубям.
— У-у-у-у, — кричала она, смеясь.
Стая голубей взмыла в безоблачное, лазурное небо и, сделав круг
над православным храмом, возвышавшимся по соседству со скве-
ром, опустилась на карниз близстоящего двухэтажного дома.
Полёт голубей напомнил Лиле (как, наверное, уже успели дога-
даться читатели — это была именно она) о пришедшем сегодняш-
ним утром письме от матери. И она, отыскав глазами свободную
лавочку, покатила к ней коляску. Даша шла рядом, держась одной
рукой за поручень коляски и созерцая всё вокруг большими, голу-
быми, широко раскрытыми глазами.
Лиля распечатала конверт, который вынула из почтового ящи-
ка по дороге на прогулку и принялась читать письмо.
На скамейке, стоявшей напротив, в двух шагах от  той, на кото-
рой расположилась  Лиля, сидела пожилая греческая чета. Стари-
ки, совсем по-детски радовались лучам нежаркого зимнего солн-
ца. С умилением глядя на игравшую почти что у их ног девочку.
  - Прекрасный ребёнок. Сразу же видно, что из хорошей се-
мьи, — сказала пожилая гречанка мужу.
- Скорее всего, иностранцы, но на туристов не похожи... —
отвечал ей тот.
В это время Лиля, читавшая письмо, как-то по особенному —
протяжно, не то вскрикнула, не то простонала. Так обычно кричат
чайки, в вечерний час кружа над гладью бухты.
Письмо выпало из её рук и белым платком распласталось на по-
жухшей, рыжего цвета траве. По щеке Лили катилась слеза, кото-
рую она даже и не думала вытирать.
- Наверное, она потеряла очень близкого человека, — сказал
пожилой грек своей супруге.
- Почему ты так решил?
- Так плачут об умерших...
Неизвестно откуда взявшийся порыв ветра подхватил белый
листок и, покружив его над дорожками сквера, понёс дальше — в
море.
На прилавках многочисленных, мелких магазинчиков появилась
мишура и разноцветные гирлянды серпантинов. Греция, как и весь
остальной мир, готовилась к встрече Нового года, чтобы через не-
делю после него отпраздновать православное рождество.
Жизнь продолжалась...

 
СТИХИ  ИГОРЯ РУДАКОВА    
ИЗ САМОДЕЛЬНОЙ КНИГИ,    

 
  ПОЗАБЫТОЙ ИМ В  КАМЕРЕ, .33    
   
   


Рубашка для сына.
Склонившись над швейной машинкой,
Вставляя нитку в иглу,
Мать сыну рубашку шила,
Рубашку сыну в  тюрьму.
В ночи тарахтела машинка,
Слеза по щеке потекла.
Уж, как она сына любила,
Ночей сколько с  ним не спала.
Его в колыбельке качала,
Смотря в непроглядную тьму.
Не думала не гадала,
Что сыну дорога в тюрьму.
Таким рос хорошим ребенком,
Приветлив, улыбчив и мил.
Её он кровинка, с пелёнок,
Её продолжением был.
Но  надо же — не сложилось.
Мечтала, врачом чтобы  стал.
Не склеилось, не случилось,
В неволю, сыночек попал.
И как же Могло так случиться,
 И где же она проморгала,
В  какой бы ей миг возвратиться
Чтоб сын мог  начать жизнь сначала.
Где тот поворот окаянный,
Дороги, что в пропасть ведёт.
За руку там  сына взяла бы
И не пустила  вперед.
Но поздно - что было, то было
И прошлого не вернуть.
Мать сыну рубашку шила,
Оплакивая его путь.

Белая стена.
Как беспричинно холодна.
И как ко мне ты безразлична,
Из камня белого стена.
У нас с тобой всё очень лично.
Ты усмехнешься кирпичом,
Стены привычною улыбкой.
И станет мне всё нипочём,
Вся Жизнь покажется ошибкой
Какие у стены глаза —
Многоступенчатые очи,
И виноградная лоза
Стены той брови между прочим.
Цепной разбойник -  старый пёс
-Тебя ревниво охраняет.
А по ночам мокра от слез
Стена, что с волей разделяет.

Ангел хранитель.
Лишь только раздался твой крик в тишине —
Ребёнка рождённого глас.
Твой ангел проснётся в небес глубине.
Разбуженный криком тот час.
Он спустится сверху.  К тебе подойдет.
Поднимет на руки, любя.
В уста поцелует, крестом обведет,
Он твой, он  живёт для тебя.
И будут  дороги, и радость, и грусть.
Но знай, что чуть выше летя,
Тебя сберегает от бед и обид —
Твой ангел — святое дитя.
Тебя он простит и тебя он поймёт.
Родная, святая, душа.
Он счастье и радость тебе принесёт,
Чуть слышно крылами шурша.
  Когда, умирая на смертном одре
Покинешь ты суетный мир.
С тобой он последним проститься придет.
 Летя в рая светлый эфир.
В раю он на облаке тихо уснет,
 Чтоб снова Проснуться тот час,
Когда его криком к себе позовёт
Младенца рождённого глас.

Пишу заочнице.
Свой беленький конверт
Заклею в тишине.
Пишу заочнице письмо.
Ответила бы мне.
Так нужно мне
Чтоб волновала кровь,
Хотя  бы вот такая -
Голубиная любовь.
Всё надоело — склоки  пересуды
Давай напишем.
Ты оттуда.
Я отсюда
Бытъ может встретятся
Конверты наши где-то
И будут строчками
 Касаться до рассвета
Расскажет друг о друге
Без зазренья;
Души  моей
 К твоей душе движенье
Раскрыл газету я, недели через две.
 Раскрыл, чтоб объявленья полистать
Стояла и её заметка в уголке
С припиской маленькой,— <Судимым не писать».

Вы мне писали...
Вы мне писали,
Не отрицайте — нет.
Мне почерк ваш знаком,
Хоть минуло сто лет.
Вы говорите,
Право — несерьёзно.
Зачем всё осложнять
И так всё очень сложно.
Вы мне писали -
Тихой зимней ночью
Тогда меня вы видеть не могли
Воочию.
Бежала строчка по бумажной глади
Признайтесь, что писали —
Бога ради.
Вы мне писали -
Белый ваш конверт
Мне душу врачевал в теченье
Стольких лет.
Бальзам на раны мне
Нередко изливал
Ваш дивный почерк.
И я вам писал.
 Писал вам о любви
Да — были времена,
Когда лишь в письмах о любви
Душа моя жила.
Мне вы писали,  Дайте же ответ-
В ответ вы скажете Мне тихо —
-Нет.
 

Хрущёвочки.
Провинциальные дворы
В них детство наше пронеслось
Кусали летом комары.
Дома стояли вкривь и вкось.
Хрущёвочки, хрущёвочки
Родные наши дворики.
В них после смены мужики
Поставили нам столики.
И за жарою листопад -
Сменялись зимы вёснами.
Тут незаметно стали мы
как нам казалось, взрослыми.
Исписывали столики
Словами неприличными
И распивали втихаря
от матерей "Столичную".
Любили мы девчёночек,
 им песни посвещались.
Вот так вот летом золотым,
мы с детством распрощались.
Уехали хрущёвочки -
За даль, за птичий гам.
Кому война, кому тюрьма
Достались нынче нам.
но ночью тёмной, в тишине
Когда вокруг всё спит.
Названье милых сердцу мест,
Нам память говорит.
Припомнишь пиво, вечера,
Коленочки девчёночки.
И тихо сняться до утра
Родимые хрущёвочки.


Реснички.
 " Реснички" - что волю от нас закрывают,
Обзоры - горизонты уменьшают.
Что бы никто, своим преступным взором.
Не разбросал преступность за забором.
Но всё же вы чуть гнутые "реснички"
Со мной сроднились - стали как сестрички.
Сквозь вас светило солнце летом,
Сквозь вас, я наблюдал за первым снегом -
Летящим, словно быстрым бегом.
И  вроде вас я должен проклинать
За то что волю от меня укрыли.
Но не могу - что делать, что сказать.
Ведь тоже вы меня немножечко любили.
Любили незаметно - любят как сестрички.
Мои сестрички - гнутые реснички.


"Колыбельная для Даши.
Спи, дочурка,сладко-сладко
Баюшки-баю.
Над твоею, над кроваткой
Песенку спою.
Мне не спиться нынче ночью
Не до сна.
Серебром в окно сияет
Мне Луна.
Закрывай свои ты глазки
Закрывай.
Я во сне дорогу в сказку
Открывай.
Пусть во сне тебе приснятся
Волшебства поля -
Кот Базилька, мишка Борька
Кукла Ляля.
Как бы мне хотелось  дочка
Рядом быть.
Покачать тебя, в кроватку
Уложить.
Ты расти, моя малышка,
Вырастай.
Маму слушайся, родная,
Папу вспоминай.
Закрывай свои ты глазки
Поскорей.
Вы летите мысли в сказку
Побыстрей.
Спи, дочурка,: сладко-сладко
Баю-бай.
Может быть присниться  папа
Засыпай.

* * *
Я тебя выучил наизусть,
Я  изучил все твои настроения,
Взгляды твои, твои тёлодвиженъя.
Я  изучил тебя так, что боюсь
Так, что боюсь твоих дней нёудачных
'Гак, что боюсь выражений прозрачных
Взглядов значительных, грусти в глазах,
Очень боюсь, когда щёки в слезах
И затаив где-то в лёгких дыханье,
Жду от тебя одного - пониманья.
Я  расшибусь, разорвусь, разобьюсь,
Но твоего пониманья добьюсь.
Жду, не дождусь, ты мне скажешь когда,
Как  был, любим я тобою всегда
В бедности, в горе, в болезни, в беде,
Был я любимым тобою везде.
Ты расскажи, как меня выручала,
Свечи в церквях за меня зажигала.
Плакала ночью о горькой судьбе,
Плакала в радости или в злобе.
В слезах сквозь соль
Проступает пусть грусть.
Я  тебя выучил. — наизусть.